|
***
Sms «Я не люблю тебя больше» застала его на севере Греции. В магазине, где он как раз выбирал кольцо, собираясь, вернувшись, сделать предложение. А эти пять слов оглушили. Выстрелили многотысячным зарядом в упор. Сбили с толку. Расплатившись (купил все-таки это чертово кольцо, будто отказываясь верить в происходящее), он направился к машине. Взгляд упал на близлежащий супермаркет; через полчаса на заднем сидении взятого напрокат джипа лежал полупрозрачный пакет с бутылкой, а сам автомобиль мчался за город. К морю. Подальше от людей.
Он включил было магнитолу, но диск, составленный когда-то с учетом весьма и весьма разнообразного вкуса, все время подсовывал не те мелодии. Скрипки Вивальди рвали душу, играли смычком по обнаженным нервам. Хрипловатый голос “mademoiselle qui chante le bluese” наводил на мысли о лежащем сзади коньяке и заставлял вцепиться в руль еще сильнее, и еще – пока костяшки не побелеют, а сами пальцы не онемеют от боли. Но разве можно сравнить ее с той, что ест сейчас изнутри. Гложет, с аппетитом обсасывая каждую клеточку, смакуя каждое ощущение… При звуках простых гитарных аккордов рука тянулась к пачке сигарет, а в голове возникала мысль, что автор не случайно погиб на рижской автотрассе. Видимо, тоже гнал куда подальше от себя. А это все равно, что догонять ветер…
Город, сверкающий огнями, с его бессчетными тавернами и ночной жизнью остался уже позади, с каждой минутой удаляясь все дальше и дальше, пока в конце концов не превратился в ровное мерцающее зарево на фоне древних гор. Дорога шла вдоль моря, песок чередовался со скалами; на одном из пустынных пляжей он остановился.
Иссиня-черная ночь обволакивала, в ее чернильной темноте резко выделялась белая рубашка – выброшенный флаг, сигнал о капитуляции… Или же мольба о помощи? Мужчина сел у самой кромки воды, так что волны подкатывали к его ногам, иногда безжалостно моча дорогие дизайнерские джинсы. Природе плевать на громкие названия…
… Бархатистая жидкость приятно обжигала горло. Он пил ее жадно, прямо из горла. Наверное, именнно так когда-то пили ром пираты – длинными, затяжными глотками, не чувствуя градуса, не пьянея. Шумел прибой. И это напоминало ее шепот. Стрекотали цикады. И это она говорила: «Тише. Тише». Яркими звездами были ее глаза. Он глухо застонал… Снова и снова писал ее имя на песке, а море с завидным упорством забирало его себе, оставляя ему лишь чистый лист, чтобы начать все сначала…
Он вспомнил о купленном зачем-то кольце – золото с янтарем, странное сочетание… Но разве можно дарить банальные бриллианты рыжеволосой бестии, зеленоглазой колдунье, его Юлиане… Впрочем, нет. Она уже не его. Так, может, выбросить этот идиотский кусок металла? Принять, смириться, начать все заново?! Он вскочил, размахнулся, но тут на плечо легла чья-то рука, а женский голос мягко произнес: «Не думаю, что это хорошая идея». И впервые в жизни Александр Воропаев не объяснил доходчиво человеку, куда ему нужно идти со своими советами… Девушка меж тем продолжила:
- Я не хотела мешать, но… Я завтра уже уезжаю, а это мое любимое место… И мне так захотелось приехать сюда сегодня ночью, выпить коньяка на берегу… - тут она увидела валяющуюся пустую бутылку и лукаво добавила, - впрочем, его вполне можно поделить на двоих.
Они пили и разговаривали. Разговаривали и пили. Лежа на спине, считали звезды, а потом наблюдали, как те гаснут одна за другой… Носились друг за другом по песку и шутливо препирались, кому идти в машину за очередной пачкой сигарет. И когда Воропаев – в который раз! – потянулся за зажигалкой, лежащей рядом с девушкой, он уловил аромат того самого французского яда, что свел с ума уже не одно поколение. А она подняла на него глаза и тихо, понимающе рассмеялась…
Янтарь встретился со мраком; черные глаза обжигали, карие – согревали; восходящее солнце играло в волосах – все это заставляло огонь внутри гореть ярче и ярче… Пока при очередном случайном соприкосновении пальцев он не вырвался наружу…
… и затрещала ткань рвущейся рубашки, и полетела куда-то в сторону тонкая шелковая блузка, и не осталось больше ничего, кроме этого жара, съедавшего их изнутри. Того огня, которому поклоняются язычники. Того огня, на который слетаются мотыльки, зная, что им не вернуться обратно. Той силы, что превращает кровь в расплавленный металл и заставляет течь ее в обратном направлении…
Она дарила себя щедро. Всю – от шелковистой кожи до хрипловатых стонов; от этого дурманящего запаха до чуть вьющихся волос цвета благородной меди; от безжалостных ногтей, впивающихся в его спину, до обжигающих губ, изучающих его тело. Она отдавала себя всю, будто ощущая его желание жить, почувствовать вкус свободы, заполнить ту пустоту, что образовалась за несколько часов до ее прихода…
… ветер трепал его волосы, прибой убаюкивал; обняв девушку одной рукой, Александр Воропаев крепко спал. Она же, взглянув на часы, чудом оставшиеся на руке, задумчиво покачала головой и аккуратно высвободилась. Уже одевшись, в который раз посмотрела на спящего мужчину, села в машину, и через минуту «купер» с французскими номерами тихо уехал… А на лобовом стекле, под «дворниками», оставшегося джипа лежал небольшой клочок бумаги с московским телефонным номером и именем – Катя.
***
Все свое сознательное детство Катя Пушкарева мечтала похудеть. Точнее, в самом-то детстве проблем не было никаких: детский жирок и все такое… А класса с пятого началось Прилавки заполонили красавицы Барби, по подиумам зашагали клаудии, синди и линды, а модель стала самой популярной профессией среди девочек. Вот тут-то и выяснилось, что Катя никуда не годится. Ну совсем никуда. Ни по каким параметрам. К окончанию школы у нее был целый список этих самых негодных параметров. И если бы все пункты примерила на себя самая расклаудистая Шиффер, даже она, наверное, осталась бы недовольна собой… Что уж говорить про простую Катю Пушкареву…
Во-первых, роста в ней было не метр восемьдесят и даже не метр семьдесят пять. А всего лишь метр шестьдесят. И маленький хвостик. Во-вторых, она не была ни голубоглазой блондинкой, ни смуглой брюнеткой. Согласитесь, мало радости доставлют отражающиеся в зеркале карие глаза и волосы какого-то непонятного мышиного цвета. Особенно, если в телевизоре – легкая и длинноногая Наоми с развевающейся гривой смолянистых кудрей. Куда уж тут… В-третьих, у нее была грудь. И попа. Не просто как части тела. А как части тела выдающиеся. Выпирающие. Ну как можно комфортно чувствовать себя в тонкой маечке на бретелечках, которую полагается носить без лифчика, если у тебя самый что ни на есть полноценный третий размер?! Чтоб ему пусто было… И вообще вокруг все в стиле унисекс. А у нее – формы, как выражается ничего не понимающий в нынешних канонах красоты папа. Главное, слово-то какое нашел – формы, кошмар! Но самым ужасным было не это. Еще был живот, а на нем – складки, жировые отложения. Последствия ночных набегов на холодильник и уплетания маминых пирожков, которые получались у нее такими вкусными, что ограничиться одним не получалось. Ну никак. Ну совсем. Ну если только иногда. Совсем редко. Вот и весила она при своем росте не положенные 50 кэгэ, а… В общем, много. И ничего поделать с этим не могла, ибо стоило только с утра сесть на очередную новомодную диету и протаскаться весь день с листиком салата в желудке, как к вечеру в доме обязательно объявлялись гости, а мама пекла очередной поднос своих знаменитых пирожков с капустой. И хорошо, если один. Как тут устоять?! Вот и скрывала она все свои выпуклости, складочки и формы под свободными свитерами, широкими юбками и многочисленными жилеточками. А что мальчики внимания не обращали… Поплакала-поплакала да и привыкла.
Безобразие сие продолжалось до первого курса факультета иностранных языков МГУ, куда Катя поступила почему-то без особых проблем, несмотря на ходящие вокруг сплетни, что «это нереально» и «там так валят!». Наверное, дело-то все было в том, что в то время, пока худосочные одноклассницы пили на школьном дворе дешевый портвейн и самозабвенно целовались по темным подъездам, она прилежно учила английский и продиралась сквозь ряды логарифмов. Делать-то все равно было нечего. Вот и получилось, что вступительные прошли как-то безболезненно, под общим наркозом.
И тут в ее тесном мирке все переменилось. В ее жизни появился Колька.
Николай Антонович Зорькúн был единственным и горячо любимым сыном старинной подруги Елены Санны. Настолько старинной, что маленькая Катя считала Марию Петровну тетей, а с сыном ее возилась в одной песочнице; тот не раз был бит пластмассовым совочком из-за разрушенного куличика. Они и в школу-то должны были пойти вместе, но тут, как не раз потом говаривал Пушкарев за стопкой-другой, Маша учудила.
Мария Петровна работала медсестрой в одной из городских больниц. С мужем давно развелась, сына воспитывала одна. Бесконечные дежурства, жизнь от зарплаты до зарплаты, болезненный от нехватки витаминов (хотя какие витамины в конце 80-х, еды бы достать!) ребенок – любую бы это ожесточило, озлобило или сломало. Но только не Зорькину, более жизнерадостного человека надо было еще поискать. В ее квартире вечно ночевали какие-то друзья; провинившиеся мужья всегда знали, где искать обиженных жен. Многие из ее подруг в шутку говорили: «Ухожу навсегда. Если что – я у Маши». Катя слышала обрывки какой-то семейной легенды, как сам Валерий Пушкарев несколько дней обивал порог неприступной квартиры с букетом цветов и мольбами о прощении. Целиком эту историю она не знала, поскольку каждый раз отец почему-то давился очередным куском и потом сдавленно ворчал, озираясь по сторонам, что «Ленка тогда подумала черт знает что!» Мама же делала вид, что ничего не слышала, и лишь иногда с мягкой усмешкой говорила: «Быстро, видать, вернулась, раз ты, котяра, так ничего и не понял». После этих слов разговор плавно уходил в другую сторону, и Кате было безумно интересно, что же такое произошло ...дцать леть назад … Тетя Маша свет на давнюю историю тоже не проливала, трепала ее по голове и говорила: «Потерпи, девочка, подрастешь и Лена сама тебе все расскажет…» Катю это обижало безмерно: она же не маленькая, ей почти семь лет, скоро в школу пойдет, а взрослые все держат ее за несмышленыша… Но потом приходил Колька, они начинали с жаром обсуждать, как совсем скоро их поведут первый раз в первый класс, и все забывалось.
Однако на первую в своей жизни «линейку» Кате пришлоись идти одной. И вышло все это как-то совсем неожиданно. В конце июня в «тетьмашину больницу» попал с приступом аппендицита какой-то француз. Что уж там ему вкололи вместо обезболивающего и наркоза, никто не знал, но уже в августе месяце Колькина мать из Марии Петровны Зорькиной стала просто Мари, или мадам Роже. После чего новоиспеченное семейство быстренько укатило то ли в Прованс, то ли в Пьерфон, а может, и в Бретань – поди разберись в этих провинциях. Подруга регулярно звонила и столь же часто приезжала. И очень упорно звала Пушкаревых в гости. Но те почему-то вечно откладывали, потом наваливались какие-то неотложные дела… В общем, общение Кати и Коли состояло из писем и телефонных звонков. И тут он объявился сам…
В то утро Пушкаревы мирно завтракали. Была суббота, поэтому никто никуда не торопился; можно было вдоволь насладиться чашкой чая и строить планы на выходные, тем более что за окном конец мая, погода вполне приличная. Идиллию нарушил телефонный звонок.
- Алло, я слушаю Вас, - у Кати с мамой были настолько похожи голоса, что все вокруг шутили, будто различают их только потому, что Елена Санна все время кого-то слушала, в то время как ее дочь ограничивалась простым «алло».
- Лен, это я, привет! – Мари Роже всегда начинала разговор так, будто до сих пор жила на соседней улице и сейчас звонила с предложением пройтись по магазинам или рассказать очередную сплетню. Далее последовал стандартный набор, состоящий из «как дела», «как погода» и «что новго», а потом... – Я, собственно, звоню, чтобы вас предупредить. Ждите сегодня гостей. Колька мой в Москву только что улетел. Авось, к вечеру до вас доберется.
- Чего же он один-то летит?! – Пушкарева всплеснула руками. – А ты? Мы ж уже года полтора не виделись. Да и погода у нас сейчас хорошая. Прилетела бы тоже…
- Он тебе сам все объяснит. Я ему там порученьице организовала… Я тебя умоляю, только сразу не отказывайся! Целую! – и мадам Роже повесила трубку.
И началось. Вытри пыль там. Пропылесось здесь. А может, в магазин сбегать? В общем, до вечера все семейство Пушкаревых стояло на ушах. И вроде только-только все угомонились и успокоились, как объявившийся Зорькин вновь внес сумятицу в стройные ряды. Валерий Сергеевич, услышав идею любимой подруги любимой жены, пробормотал: «Сумасшедшая! Я всегда знал, что у Машки не все дома!»
Привез с собой Николай Антонович ни много ни мало, а приглашение погостить. Годик-другой. Дать любимой дочке отдохнуть от заботы родителей, самим отдохнуть от хлопотной московской жизни. В общем, приехать в гости – с последующими планами остаться. Оказалось, что в фирме мсье Роже (а тот занимался чем-то компьтерным и электронным и весьма преуспевал на нынешнем механизированном рынке) уволился один из финансистов, а мадам Роже уже давно искала предлог вытащить к себе дражайшую подругу. Тут-то карты ей в руки и повалили. Устами сына она живописала все те прелести, что ожидают их на французской земле. Подругу соблазняла перспективой открытия собственного небольшого кафе, где она сможет развернуться во всем своем кулинарном таланте. Валерию Сергеевичу обещала рай на земле в лице прогулок по их собственному винограднику и маленькой домашней винодельне. Несомненно, Мари Роже знала, как угодить и чем совратить. Пушкаревы уже было и согласились, но возник вопрос: что делать с Катей. Однако и это было уже предусмотрено. Коля ораторствовал так, что позавидовал бы любой юрист:
- Валерий Сергеевич, Елена Санна! Я прекрасно понимаю, что Вам жалко расставаться с любимой дочкой, но… Она вступает в новый этап своей жизни, ей просто необходимо вкусить воздух свободы, прочувствовать всю прелесть самостоятельной жизни! А если что, я буду рядом. Всегда помогу.
- А жить она будет на что? – практичного Пушкарева вопрос денег волновал очень даже.
- На этот счет у меня появилась уже кое-какая идея. – Казалось, юношу нисколько не смутил этот вопрос. – Смотрите, у нас есть в наличие две квартиры недалеко от центра. Ваша трехкомнатная и наша с мамой однокомнатная. Для двоих это более чем достаточно. Вполне возможно одну из них сдавать, кстати, как я узнавал, за очень приличные деньги, а во второй мы прекрасно будем жить с Катей.
Валерий Сергеевич первое время долго не соглашался. Приводил какие-то доводы, кричал и ругался. Смысл всех его возражений состоял в том, что негоже де молодым людям жить вместе, если они не брат с сестрой или не муж с женой. Но ласковые просьбы жены, настойчивые и логичные увещевания Николая и светящийся радостным ожиданием взгляд дочери сделали свое дело. Он отступил.
***
- Пушкарева! Пушкарева!! Подъем! Подъем, кому говорят?! – до неприличия бодрый для воскресного утра Коля уже на протяжении десяти минут тщетно пытался разбудить подругу. – Вставай! Нас ждут великие дела!
- Зорькин, тебе кто-нибудь говорил, что ты садист? – Катя высунула кончик носа из-под одеяла, приоткрыла один глаз, посмотрела на часы и застонала. - Начало восьмого! Дай поспать, а?
- Что значит «поспать»?!
- То и значит – «поспать». «Dormir» по-французски, если ты родной язык забыть умудрился, - она еще ворчала, но все-таки встала и теперь наощупь пробиралась в ванную. – Ну вот скажи, что ты собрался делать в такую рань в выходной?
- То же, что и в прошлый, - последовал лаконичный ответ.
Крыть было нечем, и Катя с остервенением захлопнула дверь. Однако после душа и остальных ежедневных процедур жизнь уже не казалась такой отвратительной штукой.
- И все-таки ты садист! – сказала она, делая первый глоток кофе. – Я до сих пор не могу понять, почему нужно вскакивать ни свет ни заря… Неужели нельзя было перенести на пару часов попозже? Никуда бы этот рынок от нас не делся…
- Пушкарева, ты не устаешь меня удивлять! – Зорькин с таким остервенением намазывал масло на хлеб, что Кате вдруг показалось, будто и ее он размазал бы по стенке сейчас с неменьшим удовольствием: разговор велся далеко не первый раз… - Вроде, и папа – бывший военный, и мама такая аккуратная, порядок во всем любит, а ты никак не можешь к распорядку дня привыкнуть! Нет, ты меня поражаешь!
Да, как только старшие Пушкаревы улетели во Францию, Коля взял все в свои руки, поняв, что иначе придется питаться черти как, жить примерно так же и, плюс ко всему, выслушивать от Кати, каких красоток она видела на вступительных, куда уж ей до них. Начал он с малого: каждое воскресенье они с утра совершали рейд по магазинам, закупали еды на неделю, чтобы потом бегать в ближайший супермаркет лишь за хлебом или чем-нибудь вкусненьким. Затем он распределил домашние обязанности, строго и поровну, независимо от пола и предпочтений. И вроде бы зажили они мирно, но после очередной Катиной жалобы на свою внешность вдруг холодно сказал:
- Раздевайся!
- Что? – Катя недоуменно посмотрела на него.
- Что слышала! Давай-давай, снимай все. Да не пугайся ты так, не съем я тебя…
- А… Совсем раздеваться?!
- Нет, блин, наполовину! – тут он посмотрел на ее испуганное лицо и рассмеялся. – Дуреха! До белья раздевайся. Будем смотреть, что с тобой можно сделать… А ты чего подумала?!
Судя по лицу, подумала она как раз все самое худшее, и даже немного больше. С сомнением посмотрев на Колю, Катя начала стаскивать с себя одежду. Почему-то по мере разоблачения лицо Зорькина мрачнело все сильнее и сильнее. Когда она осталась в одном белье, тот обошел ее несколько раз кругом и разразился тирадой:
- За такое, Пушкарева, сажать надо! Это ж как себя не любить-то надо, а?
- Но… - ошеломленная Катя попробовала открыть рот и в который раз объяснить ему, что у нее же грудь, и бедра, и живот…
- Что «но»? Что «но» - я тебя спрашиваю?!
- Но у меня же живот… и бедра… и грудь!
- Да я б тебя за грудь прям здесь расстрелял! – Коля поднял глаза к небу, - Господи, дай мне сил. У человека 3-й размер… Многие душу бы продали, а она комплексует! И ведь надо было ее от меня как-то прятать, упаковывать куда-то…
Далее монолог продолжался в том же духе, из чего девушка сделала выводы, что на самом деле все не так уж и плохо. Она уж было собиралась ускользнуть в свою комнату, как Зорькин произнес:
- Значит так… Сделаем мы с тобой вот что…
_________________
Кадриль — фр. танец, являющийся разновидностью контрданса. Исполняется двумя или четырьмя парами, расположенными по четырехугольнику, друг против друга.
Последний раз редактировалось anonimka/Я-любимая 16 фев 2009, 16:22, всего редактировалось 1 раз.
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
упала в хорошем смысле... 
Слушайте, а Катенька тут плохая девочка 
курит, коньяк пьёт с дядями нехорошими бегает ночью по пляжАм 
Коля- гений, как всегда 
ТОк уже не финансовый 
Эт вы о чем? 