|
XX
Просыпаясь, он не сразу понял, что это действительно она. Он думал, что она всё ещё снится ему, ведь она была в его сне, была в нём самом, в его мыслях, в душе – всегда была с ним. Но, выплывая из сна, увидев очертания предметов в комнате, окон, тёмный силуэт большого телевизора на столике у дальней стены, он постепенно осознал, что огромные глаза, которые он видел близко-близко перед собой, и губы, которые прикасались к его руке, - они не исчезли, он видит их наяву, и наяву ощущает мягкое тепло её тела… И он рванулся, хотел поднять голову, но тут же поморщился от боли, пронзившей его от резкого движения, и в бессилии снова откинул голову на подушку. А она не испугалась, не отпрянула, а только приподнялась над ним и осторожно, едва касаясь, обняла его голову руками. Некоторое время они молча смотрели друг другу в глаза, и он произнёс:
- Ты пришла… Я знал – ты придёшь…
- Я пришла… к тебе… Я скучала… - И маленькая девочка, всё ещё живущая в ней, дала о себе знать, и Алёна, жалостливо всхлипнув, вдруг уткнулась лицом в подушку над его плечом. Но, почувствовав, что он вздохнул в бессилии, не имея возможности сейчас утешить её, как всегда, медленно подняла голову и попыталась улыбнуться.
- Олежка, я не буду больше плакать. Честно.
- Только от радости, - тихо сказал он и обнял её. – Ты не уйдёшь? – И в глубине его глаз она видела страх и сомнение, и поняла, что надо сейчас же, сию же секунду успокоить его. Она быстро покачала головой.
- Никогда. Я всегда буду с тобой. Помнишь…
И они снова молча смотрели друг на друга, вспоминая, как обещали, что никогда, никогда не расстанутся, что всегда будут вместе.
- Я тогда ещё не понимала до конца, что это значит, - честно призналась она. – Я была… была такой дурочкой, избалованной… Думала, ты – мой приз, мой подарок за что-то. Всегда получала то, что хотела… Поэтому и…
Он тихонько прижал её к себе и хотел что-то сказать, но она поспешно прошептала:
- Нет-нет… Ты не думай, что я не понимаю! Я теперь всё, всё понимаю… Ну, и пусть будет, что так случилось. Зато мы теперь всё-всё знаем. Это хорошо, правда?
Он улыбнулся.
- Хорошо, Алёнчик. Ты как… с мамой?
И с облегчением увидел, что она тоже улыбнулась.
- Хорошо. Она даже разрешила мне… она дала мне ключи от квартиры, которую ты снял. Сказала, что я могу поехать туда и подождать тебя там.
У него перехватило дыхание.
- А ты…
- А я взяла их… - И они снова долго смотрели друг другу в глаза…
- А у тебя? – спросила она. – Хотя… я знаю, что ты и Андрей Павлович…
- Отец всё объяснил мне, - сказал он. – Он любит твою маму. Очень сильно любит, всю жизнь. Я тебе потом расскажу. Те открытки… в тех открытках была правда. – Он с тревогой посмотрел на неё. – Может быть, ты не веришь?
Она с пылом сказала:
- Нет, ты что… Мама ведь мне тоже всё рассказала… Я верю. Просто я разозлилась на то, что ты будешь осуждать отца, а мама его давно простила. Они все играли в свои игры, а расплачиваться пришлось нам… Тебе больно? – спохватилась она, с тревогой всматриваясь в его лицо, видя, что он делает какое-то усилие над собой.
- Нет… - В глазах его была улыбка, и она успокоилась. – Я просто хочу тебя поцеловать – и не могу…
- Лежи тихо, - нарочито строго сказала она и тут же сама улыбнулась. – Я сама тебя поцелую…
И она наклонилась и дотронулась губами до его всё ещё опухших губ… дотронулась ещё и ещё… поцеловала щёки, глаза, лоб… и, счастливо вздохнув, передвинулась и снова легла рядом с ним, положив голову ему на плечо. Он повернулся к ней.
- Это ты – мой подарок… - прошептал он, глядя на неё блестящими от подступивших слёз глазами. И снова и снова спрашивал её: - Ты будешь со мной? Ты не уйдёшь? – И тут же молил её: - Не уходи, Алёна…
И она снова и снова целовала его, и говорила ему, что не уйдёт, и говорила ему…
- Я люблю тебя… - И спрашивала его: - А ты?..
И он отвечал ей:
- Я люблю тебя… - И спрашивал её: - А ты?..
***
За окном быстро темнело, и Андрей, взглянув на часы, увидел, что уже так поздно, что, наверное, нужно постучать и позвать Алёну. Ему и так стоило немалых финансовых усилий убедить медсестру не беспокоить их. Хорошо, что сегодня суббота и в больнице только дежурный врач…
Но, стоило ему подумать об этом, дверь палаты отворилась и в коридор вышла Алёна. Пока она открывала дверь, в проём он увидел, что свет в палате так и не был включён. Неужели Олег ещё спит?
Она подошла к нему, и он увидел, как сияют её глаза. Нет, этот счастливый блеск вряд ли мог появиться, если Олег так и не проснулся…
- Андрей Павлович… - смущённо проговорила Алёна. - Я… я не хочу ехать домой сегодня. Можно я останусь здесь? - И она взглянула на него с такой мольбой, с такой надеждой, что сердце его растаяло и он тут же забыл о том, что собирался позвать её и отвезти домой.
Он, улыбаясь, посмотрел на неё.
- Ну, а что мы скажем врачу?.. Ладно, не волнуйся, я что-нибудь придумаю. Сейчас схожу к медсестре и предупрежу её… Она же должна ещё укол сделать и вообще… Ты одна не боишься оставаться? Я могу в палате для родственников поспать…
Она протестующе замотала головой.
- Нет-нет, что вы! Я же не маленькая… - И всё же покраснела при этих словах, смущённо отводя глаза. – Вы… вы можете ехать… А утром приедете за мной. И, может быть, я ещё и завтра здесь останусь. Я сейчас позвоню маме и скажу ей, что остаюсь. Она разрешит, я знаю.
Он помолчал с минуту, размышляя, как лучше было бы всё это устроить. И сколько дать медсестре… И что сказать Кире, чтобы она утром не нагрянула… И что сейчас делает Катя…
- Хорошо, - наконец решительно сказал он. – Сейчас я скажу Олегу пару слов, потом зайду к медсестре и поеду. Ты мобильный мой знаешь. Если что, всегда можешь позвонить мне. Хорошо, Алёна?
Она радостно кивнула. Он на секунду задержал на ней взгляд. Ну, вот откуда, откуда в ней эта любовь к его сыну? Чудеса происходят не на небе, чудеса происходят на земле…
***
И вот – снова июньская ночь. Пусть не такая тёплая, как та, в которую разбилось его сердце, но такая же ясная и звёздная. И он – не молодой, полный сил, но с размаху налетевший на что-то, бывшее ещё сильнее его, и упавший с немыслимых высот на землю, а другой - всё так же ещё прибитый к земле, но уже начавший расправлять крылья для своего последнего, всё же предопределённого судьбой полёта. Никто в ту ночь не сказал ему, что он не ошибся, что всё будет так, как он чувствовал. И он – совсем на немного, совсем на чуть-чуть – перестал верить себе. И когда поверил снова, оказалось, что уже поздно, что уже нечего ждать, не на что надеяться. Что никто не ждёт его, не надеется вместе с ним. И он принял всё так, как есть, и жил подделкой, храня в душе подлинное. Но если бы кто-нибудь сейчас спросил его, согласен ли он снова заплатить годами холода и одиночества за то, чтобы вот так, как сейчас, на изломе жизненной осени, ощущая в руках невесомую тяжесть огромного букета ярко-жёлтых цветов, идти по освещаемой звёздами дороге к любимой, - он бы и теперь ответил «да», он бы и теперь был готов на это.
В конце пути его ждала любимая – обычная и необыкновенная, слабая и сильная, такая же, как все, - и единственная. Невидимые нити, протянувшиеся к нему от забавной девушки с косичками, безоглядно любившей его, тот лёгкий, таинственный свет, окруживший её для него в те далёкие дни, когда он, слепой обманщик собственной души, ещё и не помышлял о любви, - оставались нетронутыми и сейчас, эти нити и сейчас прочно соединяли его с ней, это сияние и сейчас исходило от неё для него. Стой перед ним миллионы, миллиарды людей, он безошибочно узнал бы, что она среди них, - по покалывающей иголочками боли в руках, по волнующей дрожи во всём теле… И вот теперь, когда она перед ним, когда нет больше никого на земле, кроме них двоих, он, чтобы оттянуть тот волшебный пронзительный миг, когда боль сменится медленно накатывающим теплом, когда дрожь уступит место сладкой истоме, - он упирается руками в стену, у которой она стоит, и, упрятав её в тепло своего тела, наклоняет голову и вдыхает аромат её волос. А она тихонько шепчет ему, что сейчас он уронит на них её цветы, которые он всё ещё держит в руке, и они засыплют их с головой – ведь их так много…
- И почему жёлтые, Андрюш? – улыбаясь, спрашивает она и поднимает к нему такое любимое им, так часто снившееся ему лицо.
- Не знаю… Они мне бросились в глаза, как только я зашёл в магазин… Кругом всё белое, красное, розовое – а они, как солнце, освещают всё вокруг… Тебе не нравится, Катюша?
- Нет, что ты!! Просто говорят – к разлуке…
- К разлуке?.. Ну, уж нет! Даже не надейся… Катя…
И, не в силах больше оттягивать сладостное мгновение, он разжимает руку, и цветы всё же падают на пол, но они уже не замечают этого, захлестнутые жарким, только им принадлежащим, воспоминанием, внезапно из прошлого превратившимся в настоящее…
Она вошла в комнату и, скинув белый махровый халат, быстро откинула одеяло и улеглась в постель, крепко прижавшись к нему. Он заботливо накрыл её одеялом.
- Ты дрожишь… Тебе холодно?
Она жалобно, как ребёнок, кивнула.
- Когда на улице холодно, я и дома не могу согреться… Но теперь всё по-другому, и я уже не буду мёрзнуть… - И он почувствовал прикосновение её тёплых губ на своей груди и ещё крепче прижал её к себе.
- Андрюша, ты прости меня… - вдруг сказала она. – Я тебя так мучаю… так мучила всегда. Но это от страха… Я всё время боюсь чего-то, не знаю, что со мной. Боялась тебя, себя, Киру… Кира может помешать детям жить нормально. И так будет всегда…
- Вот именно – так будет всегда, - ровно сказал он, и она боялась поднять к нему лицо, боялась встретиться с ним взглядом и увидеть в глазах неминуемую боль, которую она причинила ему в тот жаркий день возле «Зималетто». – И нечего тут бояться. Ты думаешь, тебе с моей мамой жилось бы легко?.. Кира – и та сколько вытерпела. Ничего… Может быть, со временем она поймёт… Она любит Олега, просто… Просто у неё была очень несчастливая жизнь.
Катя подняла голову и посмотрела на него. И столько муки, столько терпеливой, невысказанной муки было в его лице, что у неё сжалось сердце. Но он тут же метнул на неё внимательный, острый взгляд своих тёмных глаз…
- Катя, даже не думай… - решительно и даже жёстко сказал он. – Даже не думай опять винить себя. Ты здесь ни при чём, ну пойми же наконец! Ну, как вдолбить это в твою упрямую голову?! Всё за годы так перепуталось, что теперь уже и не поймёшь, где истоки всего этого… А самое главное – дети. Наши дети, ради которых стоило прожить всю эту жизнь. Разве я не прав?
Катя задумчиво кивнула.
- Я уже думала об этом… Ты прав, ты абсолютно прав.
- Та жизнь дала нам детей. И она закончилась, и пришла новая. Теперь дети будут жить уже своей жизнью, а мы – своей, новой. Понимаешь, Катюнь? Всё просто, всё гармонично, а мы мучаемся, выдумываем что-то… - И он вдруг порывисто прижал её голову к своей груди и прошептал: - Ну, не беги от счастья, Кать… Дай мне это последнее счастье, я на коленях могу попросить тебя об этом!
Он молит её о любви, как будто это что-то такое, что ей трудно, почти невозможно дать ему! И это – после стольких лет её безумной, дикой мечты хотя бы издали увидеть его, услышать от него хоть слово! Да что же это за наваждение нашло на неё?! Ещё немного – и он будет видеть в ней не её, а какого-то двойника, поднявшего голову в её душе, - сомневающегося, разрывающего ему сердце! Андрей! Андрей…
…Какие поцелуи, какие признания могут заглушить ту боль, которую она причиняет ему? И только если она всегда будет рядом, если твёрдо и спокойно даст понять ему, что она никогда не оставит его, что бы ни случилось, - только тогда он сможет почувствовать созидательную, а не разрушительную силу её любви, и из глаз его, таких любимых, таких красивых глаз его, от которых разбегаются морщины, когда он улыбается, исчезнет навсегда тот страх, который она поселила в нём, отвергнув его. И сколько времени, сколько драгоценного времени потеряла она, а ведь могла бы уже сделать его счастливым… И самое главное – стать счастливой самой.
…- Андрюша, пять часов! Давай поспим немножко?
- Не хочу. Не хочу больше спать.
- Никогда?!
- Ну, и что смешного? Я хочу тебя, а во сне мне тебя мало…
- Ладно, не будем спать никогда, я согласна… - Но она всё же не могла сдержать смех, и он так странно, так волнующе для него звучал в ночной тиши… - Интересно, что сейчас делают дети?
- Ты сегодня удивительно прозорлива… Не спят, это уж точно. В этом твоя дочь не похожа на тебя – она не будет спать, когда рядом любимый человек.
- Перестань смешить меня… Я серьёзно… И к тому же - откуда ты об этом можешь знать?
- И я серьёзно… Я видел её глаза… Кстати, похожие на твои. Только она, по-моему, ничего не боится, в отличие от тебя.
- Я тоже не боюсь… Ведь я сказала тебе. Не говори больше об этом.
- Не буду… Я вообще не хочу говорить, так же, как и спать…
- И всё-таки… Мы поможем им?
- Ну, что ты спрашиваешь? И так понятно…
- Я волнуюсь за них… Они ещё такие юные. Алёна… ведь она, несмотря на свою кажущуюся самостоятельность, такая неприспособленная… Как они будут жить?
- Долго и счастливо. Кать, всё будет хорошо. Ты опять мучаешься…
- Не буду. Но я же вижу – ты такой спокойный, потому что уже решил что-то.
- Окончательно нет. Последнее слово всё равно за Олегом, что бы я ни предложил. У него… у него какое-то странное отношение к «Зималетто». Он вроде бы и не против работать у нас, но ему как будто что-то мешало всегда. С детства… Но теперь всё, что случилось, изменило его, я чувствую в нём какую-то спокойную уверенность. Я надеюсь, что смогу убедить его. И Алёнка изменится, вот увидишь… Теперь, когда она с Олегом, ты можешь не беспокоиться за неё.
Катя вздохнула. Она сидела на постели лицом к нему, завернувшись в одеяло.
- Я надеюсь, что всё будет так, как ты говоришь… - И она вспомнила мягкость, терпимость, появившиеся в дочери в последние дни, пришедшие на смену бездумной порывистости…
И вдруг они услышали медленно нарастающий звук мелодии звонка мобильного телефона. И переглянулись встревоженно: она – понимая, что мелодия ей незнакома; он – постепенно сознавая, что звонят ему. Стараясь не подавать вида, что беспокоится, он медленно перегнулся через край кровати и сунул руку в карман джинсов, лежавших на полу. На экране высвечивалось: «Мисс Дрейзинг». Неприятное предчувствие кольнуло сердце. Он нажал на кнопку и поздоровался по-английски.
Глядя на его изменившееся лицо и слушая отрывистые обрывочные фразы, которыми он говорил со звонившим, Катя чувствовала, как страх против её воли вползает в сердце и постепенно завладевает всем её существом.
Андрей закончил разговор и несколько секунд застывшим взглядом смотрел на неё. А она боялась спросить и получить подтверждение своей догадки…
- Отец умер, - наконец сказал он, и губы его были крепко сжаты.
Она охнула, обмякла и прикрыла глаза рукой.
Он сел на постели и, протянув руку, твёрдо отвёл её руку от лица.
- Я сейчас уеду. Но через несколько дней или неделю вернусь… Ты слышишь? – И в голосе его прозвучали настойчивые, требовательные нотки.
- Да… - прошептала она.
Он притянул её к себе, крепко обнял, чтобы она не видела его лица.
- Я люблю тебя… А ты? Ты меня любишь?
- Да…
Он отстранился от неё и всмотрелся в её лицо.
- Скажи мне…
Она видела, что застыл он в таком напряжении и в глазах его было такое ожидание, как будто вся его жизнь зависела от неё… И, почувствовав, что это придаст ему силы, что без этого он может не выдержать обрушившейся на него беды, она выпрямила спину и тихо, но твёрдо сказала:
- Я люблю тебя, Андрюша. И я буду ждать тебя. Столько, сколько понадобится…
И увидела, как расслабились его плечи, всё тело, какой нежной благодарностью наполнился его взгляд… Да, она не ошиблась тогда, в то утро, возвращаясь от него. За это можно было всё отдать…
… И только уже в лифте, закончив по телефону короткий разговор с Кирой, он дал волю своим чувствам и, пошатнувшись, прислонился к стене. Взлететь нелегко – земля всё время притягивает к себе.
-------------------------------------------------------------------------
Последний раз редактировалось natally 30 ноя 2007, 17:25, всего редактировалось 1 раз.
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
Интересно было почитать до чего дошел Ромка 
