|
1
Самолет наконец взлетел, и Андрей, отвернувшись от Малиновского - тот все еще возился, недовольно бубнил, -
откинулся на спинку кресла. Казалось, они никогда не взлетят. Два часа прошло с той минуты, когда, ожидая у стойки регистрации Катю, вместо нее он увидел Малиновского. Запыхавшийся Малиновский, весь увешанный какими-то торбами (вероятно, и футбольный мяч не забыл), подлетел к стойке и, задыхаясь, сообщил, что они с Катей «поменялись франшизами». Час назад она позвонила ему и велела лететь с Андреем в Киев… Даже насчет билета договорилась.
Сама же она улетает в Красноярск.
- Откуда она звонила?
- Сначала я думал - уже из аэропорта. Но потом сама сказала, что еще в агентстве у Юлианы: мы все разъезжаемся, кто-то же должен отвечать за показ. Тем более, Юлиана, кажется, тоже уезжает из Москвы. На несколько дней, по другим делам.
- Ничего не понимаю…
На самом деле он кое-что понимал. Но все же надеялся, что оскорбление, которое он нанес Кате, не окажется смертельным. Если по-хорошему, то слово «оскорбление» следует произносить с иронией. Он только сказал, что на этих проклятых вечеринках у матери принят дресс-код… Катя прекрасно знает, что ему плевать, во что она одета, он этого попросту не замечает, но если существуют дурацкие правила, неужели трудно один раз последовать им, ради матери, ради них двоих, наконец?
…- Малиновский, а серьезно: может, меня кто-то сглазил? Один раз в жизни сделал то, чего действительно хотел, и все равно умудрился испортить… Враг я самому себе, что ли?
- «И не друг, и не враг, а так…» Ну, почему сразу враг? Тебе просто женщина такая попалась, - утихомирившись наконец, рассовав свои котомки по полкам, сказал Малиновский. - Трудно с ней.
- С твоими - легко?
- Легко. Потому что, как только становится трудно, я покупаю цветы и устраиваю прощальное пати. И все довольны, уверяю тебя.
- К черту цветы, но объяснить она могла? Сказать, что ее задело? Ничего не сказала, ни слова… Хорошо, что хоть сейчас телефон не отключила.
- Кстати, что она сказала?
- «Я не приеду». «Так будет лучше». «Я не подхожу тебе». Прощения попросила…
- А ты что?
- А я спросил: может, это я не подхожу? Может, она поняла, что больше меня не любит?
- Ты серьезно так думаешь?
Андрей почувствовал замешательство. Представить это было невозможно. Все равно что представить, как перестанешь жить.
- Нет… Но дело ведь не только в любви, Малиновский. Я чувствовал, что совершаю ошибку за ошибкой. И она могла подумать, что сама ошиблась. Но я ведь хотел как лучше, я думал…
- Ну, и перестань терзать себя. Если она этого не понимает - это ее проблема.
Андрей с полминуты оцепенело смотрел на него, затем отвернулся. Легко сейчас поддаться, пойти по самому короткому пути - к гибели. А он надеется, он хочет верить, он не может не верить, что Катя передумает. Поймет, что не может жить без него, что он лишь хотел облегчить им обоим это нелегкое начало… Она устала, это понятно. Он тоже устал. И все-таки при мысли, что в номере киевского отеля он будет один, что на переговорах, на завтраке и обеде вместо Кати рядом с ним будет Малиновский, - было больно. А ей не больно? Как она может сейчас преспокойно лететь за тысячи километров в другую от него сторону? Вот что ему хотелось понять. Вот о чем он спрашивал Катю по телефону. Она ответила: «Я пытаюсь найти выход». Они могут подарить себе еще несколько дней, но это ничего не изменит. Он - часть другого мира, он принадлежит ему. А она не может полюбить этот мир так же, как любит его. Принять целиком, как нечто естественное, неотъемлемое. Внешний лоск, без проникновения и понимания, как и любая праздность, был далек от нее… Она была равнодушна к еде, к развлечениям, она во всем искала цель и смысл. И могла бы следовать этому пресловутому лоску - если надо, - но не потому только, что так хочет его мать.
Последнее было для него неожиданностью. Могла бы? Но тогда - что еще?..
- Почему ты не сказала, не объяснила мне, Катя? Или дело в том, что я говорил тебе о Кире? И… о Полянском?..
- Всё вместе… Это трудно объяснить и, наверное, трудно понять. И я не хочу, чтобы такое повторялось. Я не хочу, чтобы тебе было плохо из-за меня.
Она еще что-то говорила, но в растерянности он скомкал разговор, пообещав позвонить позже. Смутное негодование кипело в нем. Он злился на нее, на себя - за то, что ее не понимает, на свою мать. На то, что непростым оказалось вхождение в мир…
А ведь тогда он был уверен, что главное - открыть дверь. Они были так поглощены этим занятием, что забыли о жизни, о годах простой жизни, которые мечтали провести вместе.
Ласковое однообразное бормотанье стюардессы, льющееся из динамиков, приносило утешение, набрасывало покров на измученные, возмущенные нервы. Андрей закрыл глаза - и тут же в них ударило солнце. Солнце, заливавшее президентский кабинет чуть меньше месяца назад, в первые дни марта…
Он помнил каждое свое движение сердца в этот день. И знал - о каждом ее. Наступил ведь и день, когда и друг от друга у них тайн не осталось.
А в то утро он был счастлив. Очень счастлив! Он так давно не был счастлив, что ему казалось, предвкушение счастья, которое он сейчас испытывает, - переживание более определенное и более сильное, чем то размытое в границах, летучее, что принято считать счастьем… Правда, позже с этим можно было поспорить.
Он не спал всю ночь, и все же, когда взошло солнце, не чувствовал усталости. Он освободился, стал легче по крайней мере вполовину! И ему не терпелось об этом рассказать. Катя… Кате он говорил это миллион раз, когда думал, что лжет. И сейчас просто так не «расскажешь». Доказать нужно. И он докажет…
И все же он не мог не сказать еще раз о своих планах. После совета он сообщит об отмене свадьбы.
- Ты меня подождешь?
- Подожду. Мне тоже нужно с вами серьезно поговорить.
Он ликовал… Все, что мешало: страх, какие-то безымянные сомнения, которые смутно чувствовал, - отбрасывал, чтобы никогда к ним не возвращаться. А если они возвращались сами, отбрасывал снова. И, казалось, не уставал. Но где же Малиновский?..
Чувство неясного беспокойства и возбуждения, вызванного желанием эту неясность разъяснить, требовало присутствия зеркала. Пока еще требовало. И наступила минута, когда Андрей забеспокоился всерьез: неужели Малиновский не чувствует сейчас, как ему от счастья почти больно? Он нужен ему, чтобы переложить часть боли на себя.
Но если Малиновский что-то и чувствовал, то он не давал Андрею никакой возможности узнать об этом. Мобильный был надежно мертв, а в пустом доме раздавались пустые протяжные звонки.
Андрей не видел Романа со вчерашнего дня - на показ тот не приехал, отпросился; по о-очень уважительной причине: увлекательнейший забег за одной несговорчивой кокеткой подходил к концу. По-настоящему несговорчивых Малиновский не жаловал, но в предлагаемые игры, исход которых был известен, с удовольствием играл. Увы, за время своего сопротивления кокетка преисполнилась таким желанием, что Рома физически тем утром не мог появиться в офисе. Это было слишком даже для такого спортивного в любви мальчика, как он. Разбитый, раздавленный в буквальном смысле своей визави, он лежал на кровати в номере отеля, не в силах шевельнуть ни рукой, ни ногой. Его хватало только на то, чтобы изредка поворачивать голову к часам, стоящим на тумбочке у кровати, и с облегчением убеждаться, что к началу совета он все же поспевает.
Вот так Андрей остался в это утро один. И некому было переубедить его в том, что он решил с такой целеустремленностью… Пышнотелая выносливая официантка-заочница, ответившая когда-то на ухаживания вице-президента «Зималетто», отрезала ему путь назад.
Возможно, все могло получиться иначе. Возможно, он внушил бы Малиновскому «поставить его голову на место». Возможно, он пошатнулся бы и пытался продумывать, как все-таки жениться на Кире и сохранить Катю. Возможно, Катя узнала бы об этом и, простреленная навылет, представила совету настоящее положение дел... И тогда все случилось бы быстрее.
Но все случилось так, как случилось. Малиновского не было; Андрей в нервном нетерпении то проклинал друга, то подгонял время в ожидании совета; джип, купленный когда-то в качестве красной тряпки для него, стоял у крыльца; истинный отчет по «Ника-моде» лежал у Кати в сумке, а фальшивый по «Зималетто» - разложен по папкам. Такими они появились в конференц-зале…
Малиновский пришел последним, если не считать Кристины, которая при очередном звонке клятвенно заверяла, что появится, но появилась только тогда, когда над столом опустевшего конференц-зала клубился дым отгрохотавших пушек, а в кабинете Киры, куда направилась Кристина, Маргарита утешала простреленную навылет - Киру… Малиновский вполз в зал, плюхнулся в кресло рядом с Андреем. Катя уже раздавала папки, и Андрей при взгляде на друга ничего в своем карманном зеркале не увидел, и не мог увидеть: Малиновский соображал плохо, и его мало что трогало… Катя представила положение дел в компании. Это была не очень оптимистическая, такая, компромиссная версия. Наиболее правдоподобная. Но через несколько минут и от нее не останется и следа…
Воропаев Александр много лет ждал этой минуты. Славной, звездной. И извинительным было то, что за все то время, что он изнывал от своей мечты, он ни разу не удосужился взглянуть в ее трезвые глаза: что собой будет представлять его торжество над Андреем в действительности. И утром этого дня, если начистоту, ему пришлось пережить несколько неприятно противоречивых минут. Странным, темным по последствиям было известие, которое принес ему случайный разговор со знакомым бизнесменом, а позже - хорошо унавоженные уже им самим усилия Ярослава Ветрова…
Как бы там ни было, это был шанс, и он не собирался его упускать. Дождавшись окончания доклада, даже задав по ходу несколько вопросов и, казалось, сполна удовлетворившись ответами, выдержав паузу - считал до десяти, - сообщил совету, что хочет сделать заявление. И сделал: все, что они услышали сейчас, - наглая ложь; у компании долгов больше, чем активов, и компания - банкрот; единственное, что удерживает ее на плаву (а громкий скандал в бизнес-кругах - в стадии зависания), - буксир в виде другой фирмы, которой заложено ее имущество. Эта другая фирма - собственность госпожи Пушкаревой, их недавнего докладчика о процветании «Зималетто»…
Как ни странно, Андрею повезло в том, что это был Воропаев. Возможно, в другом случае он вел бы себя недостойно… Растерялся бы, бросился бы опровергать, и собственное уважение к себе поставил бы под удар. Но Воропаеву он не мог доставить такого удовольствия. Инстинктивно не мог; с малых лет привык слету отражать любой удар Воропаева и не давать тому ни малейшего шанса. И эта привычка помогла ему.
Он вел себя вызывающе и гордо. Он все признал, со всем согласился. Он потребовал своей собственной отставки… Грохот рушащегося мира стоял у него в ушах, но пока он не испытывал ничего, кроме облегчения и восторга: это был грохот рушащихся цепей. И ему было мало. Он предвкушал свой следующий шаг. Камня на камне не оставить!
(Нельзя, нельзя дать Воропаеву обойти, плюнуть в лицо - пусть по-прежнему плюет в спину, аутсайдер несчастный…)
…Суета, суматоха, отчаяние и недоумение акционеров, и среди всего этого - тихий голос Кати, сообщавший о готовности представить полный отчет по «Ника-моде», о джипе, стоящем у крыльца. Ее заявление привлекло к ней внимание, но не то, которое было целью. Андрей побледнел, вскинул голову: эти слова означали ее подготовленный уход?.. И тоже бледная, разъяренная Кира уже требовала у него ответа: почему - она?!
- Она хороший специалист…
- Андрей, ты не ответил на мой вопрос!
И тогда он, напуганный и подхлестнутый Катиными словами. перевел глаза на Киру и сказал, негромко, но с вызовом:
- …потому что я люблю ее… - и ужаснулся. Так фальшиво прозвучала его высказанная тайна. Не такой, какой предстала ему ночью. Может быть, она имела ценность, только оставаясь тайной? Обнаженной, волнующей и никакие одеяния ей вообще не шли? И он опять ужаснулся.
Это неприятное мгновение, по-видимому, было естественным: сознание расчистилось, он пришел в себя… Вспомнил цену, заплаченную за то, чтобы захотеть наконец сказать это. А чем расплачиваться за сказанное - чем бы ни было, не больше. Нет, не больше.
Он украдкой взглянул на Катю. И встретился с ее взглядом, прямым, напряженным. О чем она думает? Заметила ли его замешательство?
- Повтори, Андрей. Повтори!
Кира никак не успокоится. Неужели не понимает, как трудно ему говорить об этом?.. Думать было легче. Думал с наслаждением, снова и снова повторял себе.
Но во второй раз сказать оказалось проще.
- Я люблю Катю и доверяю ей. Компания в надежных руках, вы можете не беспокоиться…
Слева раздался сдавленный возмущенный смешок отца. Андрей стиснул зубы и повторил:
- Да, не беспокоиться. Катя честный и надежный человек. Если понадобится, она в любую минуту вернет вам… нам фирму.
Он снова поднял глаза и теперь уже встретился со взглядом матери. Растерянная, потерявшая дар речи, она глядела на него. И он не поленился, взглядом же попросил ее потерпеть. Пусть хоть она будет на его стороне. Временно. Иллюзорно. Но все же…
Пить маленькими глотками. Идти - маленькими шагами.
Воропаев, к его досаде, все же сиял и потирал руки.
- Феличита, как говорит наш дорогой Георгий Юрьич… Значит, моя сестра наконец-то свободна? Значит, этот фарс под названием «свадьба» в прошлом?
(Да, похоже, он немного не рассчитал. Этот гусь, конечно, рад, что его прогнозы оправдались…)
- Как же Кира, как же свадьба, Андрюша… - на время выйдя из оцепенения, все же промолвила Маргарита.
Но Андрей, справившись с досадой и всех, кроме Кати, выбросив из головы, молчал, он и не собирался отвечать. Как говорится, карта бита… Он снова попытался завладеть взглядом Кати, и она не отвергла его попытки. За шумным, взбаламученным столом сидело восемь человек, и только двое из них тихо и сосредоточенно разговаривали друг с другом. Беззвучно.
К тому же ясно было, что право первого голоса нужно дать Кире. И она не разочаровала, хотя, честно говоря, Андрей не был уверен, что даже подобное признание способно убить ее упорную хромую мечту.
- Андрей здесь ни при чем, - вставая и паря над столом, перед всеми ними, сказала Кира. - Это я объявляю себя свободной. Это я отменяю свадьбу.
Ее вызов, яростный, спокойный, обращенный к Андрею и вынудивший его посмотреть на нее, дрожал на ресницах. Скоро его, конечно, сменят слезы. На мгновение Андрею стало жаль ее, но он сделал над собой усилие. Жалость толкала его в ее объятия не один месяц и уже даже не один год.
Ей дали уйти, ее отпустили. Никто не пошел за нею - ни брат, ни Маргарита. Они были слишком ошеломлены и не желали пропустить ни слова.
Катя снова заговорила, обращаясь к Павлу. Сообщила о доверенности на управление «Ника-модой», выписанной на имя Андрея, попросила прощения за совершенное с ее участием и внесла предложение о своем увольнении. Воропаев засмеялся. Павел покачал головой.
- К сожалению, в данных обстоятельствах это невозможно. Пока «Зималетто» в залоге у «Ника-моды», а вы владеете этой фирмой, ни о каком увольнении не может идти речи. Вы согласны?
- Я согласна, - сказала Катя, низко опустив голову.
- Подводим итог, - стараясь подавить горечь в голосе, произнес Павел. - Фирма имеет крупную сумму долга, заложена, начат процесс по поглощению. Я принимаю отставку Андрея Жданова, отстраняю его от обязанностей президента и временно беру руководство в свои руки. Ближайшие задачи - провести консультации со специалистами, наметить дальнейшие действия, связанные с судебным процессом и выведением компании из тяжелой кризисной ситуации. До выполнения этих задач и прояснения всех обстоятельств требую от всех обеспечения дисциплины и порядка в компании. Повестку совета директоров считать коммерческой тайной и держать в строжайшей тайне. Каждый день являться в офис и находиться на своих рабочих местах. Андрей, ты пока занимаешь кабинет президента, - это он сказал, уже стоя, но, повернувшись, взглянул на сына еще раз и холодно посоветовал, понизив голос: - Разберись со своими личными делами.
Он вышел из конференц-зала в приемную, за ним потянулись наименее чувствительные - Урядов, Вуканович… Как-нибудь все разрешится. Кто-нибудь все разрешит.
Стояло молчание. На лице Воропаева ясно читались возбуждение и досада. Ему, по-видимому, тоже было мало. Наконец и он встал: «Если Павлу Олегычу так угодно, можем продлить и этот фарс еще на некоторое время. Агонии долго не длятся. Мы с Кирой заберем свои деньги, и делайте со своей лопнувшей империей что хотите».
Его никто не услышал. И не заметили его ухода. Понурый Малиновский изредка взглядывал на Маргариту, чувствуя свое единство с нею сейчас в том, что оба они были лишними.
Маргарита колебалась между соображениями здравого смысла и возмущенным самолюбием. Она чувствовала себя оскорбленной не из-за Киры, и уж тем более не из-за случившегося с «Зималетто», а из-за непроницаемого покрова тайны, которым сын и для нее столь долгое время окутывал свой личный выбор. Во всяком случае, то, что считал своим личным выбором. Это было так на него не похоже! С нею и с ним такое случилось впервые. Собственно, кроме кристально прозрачных отношений с Кирой, ее сын ни о ком еще не говорил: «люблю».
Здравый смысл победил, но взгляд, которым, выходя вслед за Малиновским, наградила сына Маргарита, был многообещающ.
Андрей встал.
- Вот и все, Катя. Дальше будет легче.
Она продолжала сидеть, опустив голову. Не боясь смотреть ему в глаза при всех, даже чувствуя такую потребность, сейчас она не решалась на это. Она понимала, что если в тех взглядах были вопросы, то этот первый взгляд наедине он может расценить как ответ. Но она еще не знала, что ответить.
- Почему вы сделали это?
Андрей вновь опустился в кресло. С Кирой у него получилось лучше. Катино недоверие убить не удалось. А ведь после тех первых мгновений объяснимого замешательства и несмотря на клокотавшую азартом ярость на Воропаева, - в нем засияла радость. И, глядя на Катю во время совета, он старался, он очень старался ей это сияние передать…
- Потому что я хотел это сделать. Потому что это правда и мне надоело всем врать. Если хочешь знать, я и Воропаеву где-то благодарен. Но ты не поверишь, конечно.
Она посмотрела на него. Инстинкт, который она убивала в себе долгий месяц, целехонький, холодный и беспощадный, принуждал верить ему. Другая, наверное, согласившись, устроила бы ему испытания. Но ей претила такая половинчатость. Если она ответит, то ответит твердо. Навсегда.
- Ты должен дать мне время. То есть… я прошу дать мне время.
Он поднялся и все-таки подошел к ней. Сел рядом. И сразу же понял, что не надо было этого делать. В такой близости к ней, все же недоумевая о причине ее колебаний, легко было все испортить. И его уже несло и уносило…
- Катя, ты же обещала мне, помнишь? Я все сделал. Ну, может, тебе еще чего-то не хватает? Чего тебе не хватает, Катя?
Он старался говорить ласково и терпеливо, он понимал, что то, что она сидит перед ним, равносильно чуду, словно она соткалась внезапно из тех солнечных лучей, что купали самолет, на котором она собиралась улететь от него, - но понимал, что надолго его не хватит. Теперь, освобожденному от всех цепей, ему казалось, что он обрел такую силу, что сумел бы противостоять. Убедить. Быть может, заставить…
И обида тоже, конечно, не замедлила явиться. Он сделал такое!.. Нет, не ради нее, ради себя, но разве от этого можно отмахнуться?
Ее взгляд дрогнул. Она к нему потянулась. Едва уловимо, но этого было достаточно; он неукротимо привлек ее к себе. Они касались друг друга щеками, и немеркнущая магия этого первого погружения мешала им сразу продвинуться дальше. За дверью раздался звук, и они не отпрянули, медленно отстранились друг от друга и, пощадив свои сердца, которые могли не выдержать, продолжали сидеть, держась за руки.
- Все будет хорошо, Катюш. Теперь все будет хорошо.
- Что ты будешь делать?
- Надо поговорить с родителями. Выдержать нашествие юристов и экономистов. Экономистов! Надо обязательно убедить отца в том, что это ни к чему, что ты самый лучший экономист в мире!..
- Нет, не надо. Не надо, Андрей… Павел Олегович все делает правильно, делает то, что необходимо делать. Пусть приглашает, кого сочтет нужным. Возможно, он и сам убедится, что у нас хороший план.
Она чувствовала грусть, замечая, что говорит с ним, как когда-то. Куда подевался хваленый рассудок? Она попробовала вызвать воспоминание об инструкции и подслушанных разговорах - и ощутила отдаленность, все это словно осталось на берегу их тайны, и теперь на корабле, спущенном на воду Андреем, она прощалась с воспоминаниями, удаляясь от берега все дальше, чувствуя ветер в волосах, гладко зачесанных, надежно сколотых десятком шпилек… И когда чуть позже позвонила Юлиана и спросила, готова ли Катя ехать, Юлиана тоже показалась ей маленькой фигуркой, оставшейся на берегу. Она с трудом вспоминала себя, ту, плачущую в бессилии после отповеди Киры, просящую Юлиану увезти ее далеко-далеко.
Весь ход ее мыслей говорил о том, что ей хотелось уплыть. Хотелось распустить волосы и снять с себя темную одежду, переодеться во что-то легкое, яркое…
Уплыть - не от Андрея. Уплыть с ним.
Она должна была остаться одна. Хотя бы на какое-то время. Совершить непоправимое оказалось легко; случившееся было слишком «сильным ходом», как выразился бы Зорькин.
Андрей отвез ее домой, и, сидя рядом с ним в машине, она не просто знала - она чувствовала, что с нею рядом сидит какой-то другой, свободный, Андрей. Андрей, неспособный унизить ее, не видеть в ней человека.
Сидя на подоконнике, она пила теплое молоко, к радости матери впервые за долгое время проявив хоть какое-то подобие аппетита. Темная, молчаливая улица была полна теней прошлого. «Сколько эта луна видела таких, как мы», «За все нужно платить», «Я - хожу за тобой, ты - пишешь мне стихи»… Но почему, почему ей совсем не думается о прошлом?
Такое чувство, что стоит лишь сказать все до конца (и это будет нетрудно) - и начнется что-то совсем новое. А так не должно быть. Для этого как минимум придется поверить друг другу. И, сидя за шторой на залитом лунным светом подоконнике, она пыталась понять себя и Андрея. Пыталась честно, без изобретательства и отражения внутренних атак… Там, в машине, рядом с ним - сильным, она впервые ощутила, что обманывать себя - удел слабой натуры, а чего же она и добивалась этот месяц, как не почувствовать себя сильной, всех сильней?..
Она не знала, что повлияло отсутствие Малиновского, что некому было помочь Андрею вытащить сомнения на белый свет. Для нее это был необъяснимый поступок, который ставил под сомнение все, чем она его поступки объясняла. И результат, в общем, был один: с борьбой или без борьбы, но - он действительно думает, что ее любит…
Холод сковал ее пальцы, шею, когда, уже разоблаченный, он произнес эти слова. В них больше не было необходимости, даже если предположить, что она ошибалась и Андрей бы все-таки пошел на это. Слишком бессмысленная жертва… Он потерял уважение отца, испытал унижение перед Воропаевым, лишился президентского поста, наконец. На фоне всего этого признание в любви к ней с целью удержать ее ради фирмы выглядело донкихотством, чуть ли не альтруистическим поступком. Павел все равно не узнал бы о его усилиях. Для Павла она осталась, потому что сам Павел так захотел.
Жданову-старшему необязательно знать правду. Знать, что она осталась только из-за Андрея. Она передала бы доверенность и уехала, и, как во всем остальном, ничья воля не смогла бы ее удержать - кроме ее собственной.
Она видела замешательство Андрея в первые секунды. Он испытал что-то неприятное, что-то пугающее. Но разве и она не испугалась? Не просто страх набросился на нее - ужас. Малиновский тоже распластался по столу, для полноты картины мог еще и за голову схватиться, но что-то в его позе и лице говорило о том, что он предвидел, - это было предсказуемой неожиданностью для него…
Каждый шаг Андрея, каждое его слово, начиная с того дня, как он забеспокоился о Зорькине, легко объяснялись в соответствии с инструкцией. Сегодня, как бы ни поворачивала Катя его поступок, что-то обязательно не сходилось. И только если признать, что он просто сказал правду, дом выстраивался, быстро и ладно, этаж к этажу, лестница к лестнице, и даже из печной трубы на бликующей солнцем черепичной крыше вился мирный голубой дымок.
И хоть она всегда больше всего на свете мечтала жить в этом доме, она не знала, хорошо это или плохо. Теперь она уже не могла просто и безоглядно поселиться в нем.
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
). Что-то общее и с «Весной», и с «Ночь тепла», и с «Только завтра», только конфликты, а следовательно, и герои - другие…
)
