|
- Ты что? Забыла что-ниб... - увидев на пороге вовсе не Катю, ушедшую минут пятнадцать назад, Лада осеклась на полуслове, и, ни секунды не размышляя, с размаху попыталась захлопнуть дверь. Не успела. Он оказался шустрее и быстро поставил ногу в дверной проём.
- Что тебе надо? - рявкнула Влада, ещё сильнее зажимая его дорогой ботинок.
Воропаев ничего не ответил, приналёг на дверь посильнее и в одно мгновение оказался в квартире. По инерции Ковальчук вместе с дверью подалась вперёд, последняя с шумом захлопнулась, а первая рухнула бы, если бы не крепкие пальцы Александра, успевшего схватить её за локоть.
- Сила есть, ума не надо! - злобно прошипела она и дёрнула рукой. - Пусти меня!
Он отпустил, и она, отступив, враждебно уставилась на него.
- Если Вы дать интервью, Александр Юрьевич, то я их больше не беру. Свободны! Выход там!
Воропаев даже не пошевелился. Он бесцеремонно рассматривал её, изогнув губы в ехидной усмешке.
Рваные по краям ярко-красные шорты едва прикрывали попу, один из разноцветных полосатых гольфов съехал и собрался на щиколотке, а вместо тщательной укладки на голове были две абы как заплетённые косички, опять же — с разноцветными заколками! Ну да! Именно так Владислава Ковальчук пыталась справиться с депрессией. И бежать теперь к шкафу, чтобы немедленно привести себя в порядок, раз явился индюк и сноб Александр Воропаев, она не собиралась. Даже если он, этот индюк и сноб, надеялся своим взглядом чего-нибудь подобного добиться.
Ей плевать! Он не принц Чарльз, а она не принцесса, и они не на светском приёме, и вообще — она его не только не ждала, но и не звала!
Самоуговоры, правда, помогли мало, а Александр, не произнеся ни слова, всё продолжал её разглядывать, ощупывая своими хитрющими глазами.
И Влада не выдержала:
- Ты оглох? Выход у тебя за спиной!
Воропаев посмотрел ей в глаза.
- Я знаю, где выход, - мягко сказал он, непонятно с чего улыбнувшись, и Ковальчук поняла — пропала. Она пропала!
Чтоб тебя! Чтоб тебя! Чтоб тебя!
- Тогда уже воспользуйся им наконец! - голос сорвался, и фраза прозвучала не гордо и независимо, а истерично. Не хватало только ногой как следует топнуть.
- Если позволишь, для начала я воспользуюсь входом, - и он по-хозяйски опустился на пуфик
- Я так понимаю, что моего позволения тебе не надо, - устало проговорила она, наблюдая, как он снимает ботинки и аккуратно ставит их на обувную полку. Педант хренов!
Ковальчук резко развернулась — косички по инерции отхлестали её по лицу, - и, яростно откинув назад эти самые косички, с гордо поднятой головой отправилась на кухню. И бодро прибавила шаг, услышав смех за спиной. Кажется, про педанта - это она вслух.
Педант хренов... А несколько лет назад за своё неиссякаемое стремление к чистоте и порядку Александр получал презрительное «Аккуратист, блин!».
Она раскидывала абы как у порога свои босоножки, а он, входя следом, пристраивал их один к одному на обувную полку рядом со своими ботинками; она небрежно бросала куртку на диван в гостиной, он забирал и вешал на плечики в прихожей; она, как вихрь, носилась по квартире, задевая и роняя статуэтки, рамки для фотографий, вазы, неубранные на место книги — в общем, что под руку попадалось, - он, скрепя зубами, практически подхватывал всё это на лету и ставил на место. Она была неряхой по своей сути, он считал аккуратность чуть ли важнейшей частью жизни. Была... Был...
Сейчас они уже совсем другие.
Впрочем, неряхой она так и осталась.
Александр бесшумно появился на пороге кухни и остановился в дверях. Влада сновала туда-сюда, собирая со стола посуду и складывая её в посудо-моечную машину. То, что он рядом и смотрит на неё, Влада чувствовала затылком. И не только.
- Зачем ты пришёл? - спросила она, резко обернувшись и закинув полотенце на плечо. - Зачем, Саш?
- Я думал, ты меня не видишь.
Она усмехнулась:
- Ты всегда умел обращать на себя внимание.
- Ты мне льстишь.
- Мне можно. Ты, главное, сам на себя многое не бери. Как бы не надорваться.
Теперь была его очередь усмехаться, и он усмехнулся:
- Приятно, когда о тебе беспокоятся.
- Повторюсь: не льсти себе и не передёргивай, - устало сказала Лада, снова повернулась к нему спиной и закрыла посудомоечную машину. - Беспокоиться - не в моих правилах, тем более о людях, которые не имеют ко мне никакого отношения.
Она опустилась на корточки — отчего короткая футболка задралась, оголив часть гибкой девичьей спины, - и нажала кнопку. Машина еле слышно загудела, Влада встала, одёрнула футболку и повернулась к Александру. Легче ему не стало, потому что теперь он изо всех сил старался не пялиться на её длиннющие обалденные ноги. Обалденные - слово совсем не из его лексикона, но о Славе Ковальчук Александр Воропаев всегда думал именно так. Обалденная.
Разозлившись на самого себя, Воропаев сунул руки в карманы брюк и почти вплотную подошёл к Ковальчук.
- Ты что, не в своём уме? Что за детский сад ты устраиваешь?
Находиться так близко к нему и чувствовать будоражившую смесь запахов мужского парфюма и дорогого табака Влада просто не могла физически, соображать совершенно переставала. Она сделала пару шагов назад, присела на подоконник и скрестила руки на груди. Чтобы хоть как-то отгородиться. Чтобы хоть немного адекватно реагировать на Воропаева.
- Имеете какие-то претензии, Александр Юрьевич? Проблемы, может быть?
- У меня проблем нет, а вот у тебя, похоже, они точно есть. Особенно с головой. Мне Стопалов весь мозг вынес из-за твоих психов. Чего ты добиваешься? Жизнь себе загубить хочешь?
- Слушай, ты! - сквозь зубы произнесла Лада, поднялась с подоконника и теперь сама сделала шаг навстречу Воропаеву — о том, что не должна к нему приближаться, она как-то моментально позабыла. - Ты что, в отцы мне заделался? В благодетели определился? Кто тебе вообще дал право лезть в мою жизнь? И...
- Кажется, нечто подобное я уже где-то слышал! - каким-то усталым смешком прервал Александр начавшую набирать обороты пылкую речь. Лада даже растерялась, а потом снова взвилась:
- Знаешь, что, - рявкнула она. - Тащи-ка ты свою тощую задницу из моей квартиры! Немедленно! - и, содрав кухонное полотенце с плеча, швырнула его на стул. Жест получился до невозможности театральным. И Влада от этой своей непроизвольной театральности разозлилась ещё больше. Хотя куда уж больше?! - и так кипела как самовар, от макушки до пяток.
В отличие от господина Воропаева. Вот он-то был совершенно спокоен и даже, как говорится, расслаблен. И совсем не обиделся на её слова — он вообще на неё никогда не обижался. Как бы она ни старалась, как бы ни изощрялась в язвительных выражениях и комментариях по отношению к нему — он их не слышал. То есть слышал, конечно, потому что отвечал не менее язвительно и изощрённо, но как-то так вальяжно, лениво, словно и губами-то едва шевелил, а она взвивалась пуще прежнего. А ещё он умел просто молчать. И от этого молчания Владино раздражение зашкаливало за все мыслимые и немыслимые нормы. Так было уже почти шесть лет назад, ничего не изменилось и сейчас. Она злится, он спокоен как удав. Она бесится, он расслаблен. Она кричит, он не произносит не звука. Броненосец «Потёмник», чёрт бы его пробрал!!!
Воропаев переложил брошенное Владой полотенце на стол, а сам уселся на освободившийся стул. Вытянул ноги, загородив ими проход к двери, скрестил руки на груди и воззрился на Владиславу.
Владислава от такой вопиющей наглости даже рот открыла, потом закрыла и сглотнула.
- Я что, недоступно объясняю? Проваливай!
- Нет, - не моргнув глазом, заявил Александр.
- Та-ак, - Владислава шумно выдохнула. - Мы пойдём другим путём. Если ты не в курсе, по законам нашей страны каждый имеет право на личное пространство, и, чтобы это личное пространство не заполняли другие, каждый тоже имеет право. Улавливаешь?
Он кивнул.
- Я освобожу твоё личное пространство, как только мы поговорим и всё выясним. До этого момента, ты можешь упражняться в острословии, сколько тебе вздумается. Но, имей ввиду, чем дольше ты будешь упражняться, тем дольше я буду заполнять, - и он усмехнулся: - твоё личное пространство. Ну, что? - Александр демонстративно смахнул крошки со скатерти (Ведь нет там никаких крошек, - мысленно вспыхнула Влада.-- З-зараза такая! Я пятнадцать минут назад лично всё чисто-начисто вытерла!!!) и положил локоть на край стола. - Хочешь знать, как всё получилось на самом деле?
Она была не готова. И понять, хочет она знать правду или нет, пока ещё не могла. Она растерялась. Он решил за неё.
- Я тебе расскажу, - сказал он. - Надеюсь, после этого истерики поуспокоятся.
Владислава ехидно цокнула — какой благодетель нашёлся! - снова устроилась у подоконника и уставилась на Александра. Хоть злость и колыхала в ней вовсю, отказывать себе в удовольствии разглядывать его под благовидным предлогом — слушает же! - Влада не собиралась. Да и вообще, интересно было, как он выкрутится на этот раз.
- Никого я Стопалову не навязывал, и не собирался даже. У меня своих забот по горло! Мы с ним иногда ужинали вместе.
- По делу? - не смогла сдержаться Ладка. Вызов бросила.
Александр вызов принял. Посмотрел на неё как на капризного ребёнка, снисходительно, и понимающе улыбнулся.
- По делу. И без оного тоже.
- И сейчас традиция продолжается?
- И сейчас, - ответил он и вопросительно приподнял брови. - Всё? Или ещё детальные вопросы будут?
- Не будут, - буркнула Лада и вдруг смутилась, откровенно покраснев до кончиков волос, наверное. Александр помолчал некоторое время, с нескрываемым интересом наблюдая за ней.
- Тогда он мне как-то пожаловался, - продолжил он, наконец, - что ему нужен корреспондент, а толковых днём с огнём не сыщешь — на уме одни амбиции, никакого желание работать и полное отсутствие хоть мало-мальского таланта. Я подумал о тебе. И предложил ему. Всё. Конец истории.
- Как интересно, - хмыкнула Влада. - А, по-моему, самое начало. Как это он меня взял, если в глаза не видел ни одной статьи? Разве не за твои красивые глаза?
Так. Кажется, она ляпнула лишнего. Эти самые глаза пристально посмотрели на неё, она моргнула и отвела взгляд. И почувствовала к Александру что-то похожее на благодарность, когда он не стал заострять внимания на её реплике.
- Юлиана предоставила ему твоё портфолио, - сказал Воропаев, всё так же внимательно разглядывая Владиславу. - Я ей сказал, что ты могла бы попытать счастье на этой работе. Не самый плохой вариант. Если не сказать, хороший. Твоя сестра, как оказалась, была совершенно права, когда заявила, что ты откажешься, едва узнаешь, что кто-то предложил твою кандидатуру. Поэтому статьи твои она передала Стопалову без твоего ведома. Он обещал подумать. Подумал, почитал, проникся и принял тебя на работу. И ни одной копейки мне это не стоило, если за это ты больше всего беспокоишься.
- Но Шестикова...
- Шестикова — дура, сплетница и балаболка, и ты сама это лучше меня знаешь. Ей есть не давай, дай посплетничать и чушь огородную нести. Я вообще не понимаю, как ты во всю её болтовню поверила? Да ещё такие концерты устроила...
Он смотрел на неё и видел, что она верит ему - по её глазам видел. Зрение его никогда не подводило, не подвело и на этот раз: её зрачки, маленькие, едва заметные от злости, расширились, и зелёные глаза стали почти чёрными. Она расслабилась. Теперь и он тоже мог расслабиться.
И только сейчас осознал, как сам сильно перенервничал. Он привык порой лгать и перетасовывать карты, преподнося сведения, выгоднее для себя самого, но сейчас ложь далась ему не так легко, как он надеялся. С Владиславой Ковальчук ему ничего легко не давалось.
Она отвернулась к окну, и Воропаев сам того не желая снова уставился на её ноги. Они ему просто покоя не давали, эти ноги. И потрогать их хотелось, и провести ладонью по бедру, и чуть сжать каждую коленку — такую соблазнительную! - и поцеловать их, каждую, тоже хотелось. И заводился он всё больше и больше.
Уходить надо! Срочно! Не ждать, пока совсем переклинит, и он не сможет с собой справиться.
- Всё. Теперь, я надеюсь, конец истории.
Влада снова ничего не ответила, лишь глубоко вздохнула. Острые плечики поднялись и снова опустились. И тут Александр Воропаев совершил большую ошибку. Когда сказал:
- Тебе уже двадцать пять лет, а ты повела себя как пятнадцатилетний подросток.
Лада резко обернулась и уставилась на него своими зелёными глазищами. В них снова свирепствовал гнев.
- Мне двадцать восемь, - вдруг совершенно спокойно сказала она, и это спокойствие никак не сочеталось с выражением её глаз. - И ты об этом должен знать даже лучше, чем моя мама. Ведь именно этого ты когда-то очень сильно испугался!
И больше не обращать внимание на то, на что они так старательно не обращали внимание всё это время стало невозможным. Прошлое пробило глухую стену настоящего и вихрем ворвалось в сознание обоих.
... Это был день похорон его родителей. После поминальной части, в родительский дом поехали Саша, Кира — Кристина заявила, что не может сейчас видеть ни одного предмета, напоминающего маму с папой, и отправилась к себе, - Юлиана и Влада. Юлиана, чтобы поддержать Киру, Влада... Влада якобы тоже. На самом деле она ехала, чтобы побыть с Сашей, чтобы... просто, чтобы находиться рядом.
Он был бледен - цвет его лица разве что зелёным нельзя было назвать! - за последние несколько дней он выдавил из себя лишь пару слов, остальное время молчал, и у Влады разрывалось сердце. Она таскалась за ним, как привязанная, готовая выполнить любую его просьбу, и понимала, что скорее всего даже раздражает его своим постоянным присутствием, но ничего поделать не могла. Она не знала, как ему помочь, как облегчить страдания, и сама страдала от этого ещё больше.
Приехав, они выпили по стопке водки, и Кира сказала, что поедет домой, отдыхать — ей так же, как и Кристине было невыносимо находится там, где всё напоминает о родителях. Юлиана вызвалась проводить подругу, Ладе ничего не оставалось, как уйти с ними. Она ушла, но оставила сумочку. Специально. Чтобы иметь возможность вернуться. К нему.
И она вернулась. Он открыл дверь, она пролепетала что-то о своей забывчивости, но искать сумку не стала — и так прекрасно знала, где та лежит! - пошла следом за Александром. На кухне он намывал посуду, которая осталась после их маленького застолья, и совсем не обратил внимания на вошедшую Владу.
А она не смогла не обратить на него внимания. Рубашку Саша уже снял, и теперь, стоя в полусогнутом положении возле раковины, обильно намыливал бокалы. Лада видела, как двигаются мышцы на его спине. Каждая была наполнена болью и скорбью. И в ней, в двадцати-двух летней девушке, желание поддержать, утешить, забрать страдания и... любовь соединились в одно стремление. Просто обнять. Просто прижаться и успокоить.
Как во сне она скинула с себя плащ — плащ мягко прошелестел и упал прямо на пол! - подошла к Александру и обняла его. Обняла, прижав свои ладони к его обнажённому горячему животу, обняла ни на что не претендуя. А потом прижалась губами к его спине, туда, где проступал позвоночник. Затем поцеловала чуть выше, в шею. Ещё. И ещё.
Он замер. Настолько явно напряглись все его мышцы, что она моментально перепугалась - Господи, что делает?! Засуетилась, дёрнулась, хотела отстраниться, но он не позволил. Прижал её руку к себе мокрой ладонью, закрыл кран другой и медленно обернулся.
Сжал тонкие пальцы — они были настолько тонкими и нежными, что он боялся сделать ей больно. Ему самому сейчас было невыносимо больно. Отчаянно. Сумасшедше. И никого нет рядом, чтобы разделить с ним такое невыносимое чувство — он сам вынужден быть поддержкой и опорой для своих сестёр.
И вот эта девочка...
Она всегда была для него девочкой. С тех самых пор, когда она с подростковым максимализмом назвала его «Дядя Саша», он воспринимал её девочкой, забавной и колючей. Он был далеко не дурак и понимал, что нравится ей, может быть, она даже немного влюблена своей опять же детско-юношеской любовью, и нелепые колкости, которые она отпускала в его сторону, были следствием именно этой... «влюблённости». Он смотрел на происходящее с некоторой долей иронии и снисходительности и не обращал внимания, лишь иногда подыгрывал ей. Совсем чуть-чуть. Он слышал, как подрастающие девушки, начитавшись всяких там романов, влюбляются в мужчин старше по возрасту, но со временем это проходит. Он был уверен — у Славы это тоже пройдёт.
Позже, когда он встречал её на вокзале — у Юлианы тогда была встреча, «решающая всю её дальнейшую профессиональную жизнь!» - Воропаев долго не мог поверить в то, что увидел. Не осталось девочки. Перед ним была молодая женщина, красивая своей юной, но такой выделяющейся красотой. Но он с присущим ему упорством заставлял себя не обращать на эти красоту и женственность никакого внимания. Он заставлял свой мозг, но инстинкты и неосознанные мысли, возникающее в его расчётливой и умной голове, были сильнее его. Или нет, они «пытались» быть сильнее, но воля его была крепче.
Он старше — намного, почти на десять лет, он опытнее, умнее, разумнее, повидал и испытал намного — в тысячу раз! - больше, чем она, имел десятки женщин, «клал на лопатки» в деловых переговорах сотни мужчин, он уже прожил целую жизнь... Но она цепляла его. Всем. Каждым словом, каждым вздохом, жестом, взглядом. Он не мог этого объяснить. Он не мог с этим бороться. Он старался поменьше с ней видеться, не признавался себе, но в какой-то мере даже избегал её.
Она — маленькая, убеждал себя. Он помнил её длинным, нескладным, худющим подростком, ребёнком он её помнил, вот кем! Но настоящая Слава затмевала все эти воспоминания, вытесняла собой настоящей себя прошлую. И от этого Александр Воропаев бежал.
До сегодняшнего дня. Она прижалась к нему, и у него помутился рассудок. Наверное, это горе, обрушившееся на него, боль утраты, отчаяние от осознания невозвратимости, тоска — всепоглощающая и ослепляющая!, ужас от невозможности понять, как жизнь потечёт дальше без них, самых любимых и родных — весь этот коктейль эмоций и чувств, который подавить в себе Александр не смог даже усилием своей закалённой воли, вдруг отпустил. Как будто она забрала в себя всё одним лишь объятием, единственным прикосновением. О котором в прошлой жизни — в той, когда ещё были живы родители! - он мечтал и тут же отгонял от себя эти мечты.
Он прижал свой холодный лоб к её, горячему, и посмотрел ей в глаза. И она смотрела тоже, забывая моргать.
- Ты всё выдержишь, - прошептала она, высвободила свои руки и прижала ладони к его щекам. - Это трудно. И глупо. И невозвратимо. Но это надо пережить.
Он не слышал. А если бы слышал, то, наверное, понял, насколько пусты и ужасны слова, что она говорила, и, наверное, всё это его остудило бы и вернуло в нормальное состояние. Но он не слышал. Он чувствовал её дыхание на своей щеке, обжигающее и свежее, видел рыжие — солнечные! - волосы, спадавшие по её плечам, ощущал — его руки скользили по её талии, нетерпеливо, суматошно! - упругое стройное тело, и ни о чём уже не думал.
- Девочка моя, - прошептал как в бреду и схватил её, прижав к себе изо всех сил. Он думал, что после всего сил этих у него уже совсем не осталось. Как же он ошибался! Силы нашлись, да такие, что Александр Воропаев поражался самому себе. Впрочем, недолго поражался, вскоре в голове не осталось ни одной мысли.
Выдержки тоже никакой не осталось. Поэтому всё случилось прямо здесь же, на кухонном столе, с которого он совсем недавно убирал посуду.
Были только он и она, девочка-девушка-женщина. Красавица, солнышко, золотце.
Только забвение. Забвение и наслаждение. Наслаждение и восторг.
А потом в свои права вступила реальность. И удивление — поражающее удивление вместе с ней, этой безжалостной реальностью.
Он был первым.
Яростно, жёстко, практически без прелюдии он был с этой девочкой первым. Ещё не остыли тела, он ещё даже не отпустил её от себя, а она его — из себя, и ему было не просто хорошо, а сказочно хорошо, но разум уже брал своё.
- Славочка, - нежно сказал Александр и не узнал свой голос — это были совсем не его голос и вовсе не его тон! - и как-то неловко, по-отечески погладил её по голове. - Почему же ты...
Она лишь крепче обняла его, прижавшись всем телом, и поцеловала куда-то в ключицу. Даже головы не подняла.
- Чёрт побери! Какая же я... скотина!.. Прости меня...
А потом была неловкость, пустота от разомкнутых объятий, его отведённый взгляд и её поспешное собирание одежды, и почти бесшумное бегство ванную.
А потом раздался звонок в дверь. За дверью стояла Юлиана...
Когда Влада вышла из ванной, Саши в квартире не было. Юлиана на кухне пила чай...
- Ты — скотина, Александр Юрьевич! - сказала двадцати-восьмилетняя Владислава Ковальчук — давно уже состоявшаяся, зрелая и опытная женщина, подошла к нему — такая высокая, такая невероятно красивая, даже в этих своих нелепых одеждах, с дурацкими косичками! - и посмотрела ему в глаза. - Я всегда знала, когда ты врёшь! И сейчас знаю! Убирайся! Я не хочу тебя видеть!
Воспоминания ли выбили его из колеи — или всё-таки эта женщина! - он так и не понял до конца. Единственное, что Александр Юрьевич понимал в данный момент — он должен убираться, как она сказала. Немедленно. Не теряя ни одной секунды. И он отступил. В первый раз отступил, не став оставлять за собой последнее слово.
Ничего не говоря, он отвернулся и вышел из кухни.
Влада тоже больше ничего не сказала, рванула к окну и стала смотреть на улицу. Какая же дура! Какая же она на самом деле дура!
Лучше бы он не приходил, чёрт побери всё на свете!
Ей плевать, как и кто намекнул про неё Стопалову: было ли это по «протекции», как сказала Леночка, или просто МаксимАнатоличу позарез был нужен хороший корреспондент - сейчас Владиславе Ковальчук было всё равно. Ей хотелось только одного, чтобы он никуда не уходил. Чтобы остался. Прижать бы его к себе, почувствовать собой его жилистое, худое, но крепкое — она это совершенно точно знала! - тело, вдохнуть его запах - смесь туалетной воды, табака и самого Александра Воропаева, и...
Всё к чёрту!
- Саша! - крикнула Влада и бросилась в прихожую. Дверь была открыта, он уже стоял на пороге, но обернулся и сделал шаг назад, в квартиру. И Влада врезалась в него, больно ударившись локтем о косяк.
Придерживая за спину прилепившуюся как пластилин Владиславу, Александр осторожно закрыл дверь и облокотился на неё.
- Скажи мне что-нибудь обидное, - попросила Лада и, обхватив его голову руками, заставила посмотреть себе в глаза. - Пожалуйста, останови меня. Сам. Потому что я не могу. Рядом с тобой мне всё ещё те самые двадцать два, я совершенно безвольна и бессильна.
Он поднял руку и нежно провёл пальцами по её лбу, дотронулся до виска, коснулся скулы. И точно так же, как и она, больше был не в силах сопротивляться и поцеловал её. Горячо, жарко, с ненасытностью вбирая в себя её губы.
И в этот момент всё рухнуло. Все барьеры, стены, обиды, непонимание — всё рухнуло.
Он потом подумает, пожалеет и спросит себя, что это такое с ним случилось. Он потом поразится своей силе воли, которая, он был уверен, вышколена настолько, что крепче некуда, а тут снова дала сбой. Он потом вспомнит о том, что ему почти сорок, а ей всего двадцать восемь — конечно, он об прекрасно знал, просто выглядела она на двадцать пять, вот и ляпнул; начнёт размышлять, почему его так сильно волновал её возраст, ведь у него были женщины гораздо моложе её — совершеннолетние, конечно, но всё же моложе; придёт к выводу, что всё из-за их прошлого, ведь он знал её совсем ребёнком, вредным и невыносимым. Убедит себя в том, что произошедшее только слабость, слабость и ещё раз слабость тела и ничего больше, пообещает себе, что ничего подобного в дальнейшем не повторится, и постарается обо всём забыть. А где-то глубоко-глубоко внутри будет задаваться вопросом: зачем обо всём забывать и почему ничего больше не должно повторяться?
Но это всё потом...
- Распусти ... их, - хрипло выдавил он сейчас, на силу прервав поцелуй.
- Кого? - сама не своя откликнулась Влада. Она вообще плохо соображала. И недовольная остановившимся процессом снова поцеловала Воропаева в нос и даже немного прикусила его зубами.
Александр обхватил её длинную шею ладонями.
- Распусти их, - целуя её, проговорил он. - Твои дурацкие косички.
Она засмеялась.
- А, по-моему, они очень симпатичные.
Воропаев понятия не имел, симпатичные они или нет, ему было совершенно всё равно. Просто сейчас он безумно хотел запустить руки в её густые рыжие волосы. Пропускать их между пальцами, трогать, сжимать в ладонях. Но, когда они заплетены, делать всё это совершенно невозможно.
- Слава!
- Открой, наконец, глаза, бестолковый!
Он открыл глаза и увидел её длинные волосы, освобождённые от заколок и разметавшиеся по плечам. Увлечённый поцелуями, он даже не заметил, когда она успела всё сделать.
- Устроит?
- Более чем.
Из-за туго заплетённых косичек и без того волнистые, Ладины волосы стали почти кудрявыми и как будто даже более густыми. Он хотел сжать их в руке все разу, но у него ничего не получилось. Их было слишком много. Тогда он просто сунул руку в её солнечную шевелюру. И гладил, и трогал, и сжимал. А ещё вдыхал запах.
Влада тем временем уже расстегнула рубашку на его груди и, прижимаясь к нему, теперь пыталась справиться с запонками. У них был какой-то сложный механизм застёжки, и Ладе всё никак не удавалось сладить с ним. В итоге она плюнула на это пустое занятие и сосредоточила внимание на воропаевском теле. Оно оказалось таким же, каким она себе его представляла — знала!
Он не помнил, кто из них первым — кажется, всё-таки он! - сообразил, что и дальше прижиматься друг к другу в прихожей совершенно невозможно. Не помнил, как избавился от ботинок и рубашки, куда делись её заколки и короткая майка, не дававшая ему покоя всё время.
Единственное, что осталось в памяти — сумбурное передвижение по квартире и смутное понимание, что нужно найти хоть какую-нибудь горизонтальную поверхность. В гостиной он увидел диван и направил к нему Владу, но она вдруг резко остановилась и распахнула глаза.
- Я не хочу так. Хочу, чтобы всё было... по-человечески, - сказала она, крепко взяла его за руку и повела в спальню.
Он проснулся, вернее, словно выплыл из какого-то тяжёлого тумана от того, что замёрз. Вернее замёрзло всё, кроме поясницы, там было тепло и тяжело. Александр открыл глаза — не понял ничего и не помнил ничего тоже, потом почувствовал шевеление совсем рядом, и память решительно вернула его в реальность.
К своему собственному удивлению, он не пустился в долгие философские размышления и не испытывал муки совести, Александр Воропаев улыбнулся. Чуть приподнялся и посмотрел себе за спину. Как раз на пояснице — там, где было тяжело и тепло — устроила свою голову совершенно обнажённая Владислава Ковальчук.
Ему однозначно это нравится! Обалденная картинка.
Он снова рухнул на кровать и, уткнувшись лицом в подушки, захохотал.
И, наверное, разбудил её.
- Не надо скрывать эмоции, Александр Юрьевич! - сказала Влада сонным голосом и укусила его за спину. - Я готова лично услышать, как ты счастлив от того, как я была хороша.
Она не сделала ни единой попытки отстраниться от него, поэтому он поднял голову от подушек и теперь смотрел на Владу сбоку.
- Кажется, совсем недавно кое-то просил сказать ему что-нибудь обидное.
- Кажется, - хитро промурлыкала она и убрала волосы, спадающие ей на лицо, - кто-то упустил свой шанс.
Он немного сомневался, раскаивается ли она, в отличие от него, в произошедшем, но после её слов все его сомнения как ветром сдуло.
Александр сделал попытку встать и сказать ей тоже что-нибудь эдакое, но она вдруг смачно поцеловала его в ягодицу. И он как будто потерял равновесие. Слова застряли в горле.
- Некоторое время назад, хочу напомнить, - немного придя в себя, сказал он. - Ты назвала это место тощим.
Она засмеялась и снова поцеловала.
- Это место? Ну, да. А я и не беру свои слова обратно. Но это тем не менее этому месту, как ты назвал, не мешает мне очень даже нравиться.
И больше держать себя в руках Воропаев не смог. Он медленно поднялся — голова Влады съехала по его телу на кровать и уложил девушку на постели так, чтобы эта самая голова оказалась на подушке.
- Кажется, я хочу повторения, - сказал он, нависнув над улыбающейся Славой.
Она чисто женским взглядом скользнула по его телу.
- Очень на это надеюсь!
_________________ Сама накосячила, сама виновата, сама удивляюсь?! Какая же я, чёрт возьми, самостоятельная! (с)
Есть ли во мне изюминка? Во мне масса изюминок! Да я практически кекс!(с)
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
И тому, что герои в данный момент счастливы 
Nюрочка 
)
