|
28/42
То, к чему так долго готовились в «Зималетто», чего так ждали, о чём мечтали и на что надеялись, - свершилось. Показ коллекции в Лондоне прошёл без сучка без задоринки, насколько вообще гладко мог пройти показ такого уровня. Андрей усмехался про себя, глядя на всю эту рукоплещущую беззаботную толпу вокруг подиума, в очередной раз поражаясь тому, насколько легко, красиво, феерично всё выглядит внешне и как тяжело и буднично воспринимается изнутри. Настоящей радости это зрелище тем, кто вложил в него свой труд, принести не могло, их мог обрадовать только конечный результат – сам факт участия в показе и дивиденды, которые из этого факта можно было извлечь: приглашения на другие показы, презентации, проекты, побочный бесплатный пиар компании на модном рынке, внимание журналистов и известных специалистов в мире моды… И это – тоже труд, только вдвойне приятный от сознания хорошо выполненной работы и завершения какого-то очень важного этапа.
И всё же этот успех он скорее осознавал умом, чем чувствовал. В этом скоплении чужих людей, в этой толпе, где нельзя было услышать ни слова на родном языке, взгляд не задерживался ни на чём и никто на нём самом не задерживал взгляд. Равнодушные, скользящие мимо глаза, дежурные улыбки, заготовленные слова – здесь не было ничего живого, яркого, волнующего. Перед глазами мелькали лица, десятки названий других таких же компаний, участвующих в показе…
Другое дело был предстоящий показ в Москве. Уже имея за спиной успех участия в мировом показе, организовывать свой собственный показ было интересно, тревожно и радостно. Андрей ожидал от этого показа многого. В его прошлом были подобные показы – успешные и неудачные, спокойные, почти камерные, - и яркие дорогие шоу, устроенные на широкую ногу… Он вспоминал переломный, самый первый показ, организованный Катей – тогда ещё и.о.президента, вспоминал блеск её глаз, дрожь её рук, её гордо выпрямленную спину и высоко поднятую голову, когда она впервые поднялась на подиум, и невольно улыбался при этом воспоминании. Оно придавало ему уверенности, вливало в него силы. Она стала родной для «Зималетто», стала частью её истории – неотъемлемой, не менее важной, чем Павел Олегович, чем сама компания… Огромной ответственностью было принимать компанию после неё, проводить сейчас свой первый показ в качестве президента – и он гордился этой ответственностью и этим правом.
Тем более усугублялась эта ответственность, что он принял компанию в такой напряжённый период, и особенно трудным было всё это время – как и обычно, время подготовки к показу. Трудным – и всё же лёгким и интересным. Да, необходимо было очень многое сделать, но он обнаружил, как хорошо, как слаженно была организована работа в «Зиммалетто», хотя бы потому, что любое его распоряжение тут же правильно понималось и оперативно исполнялось. Не было мелочи, которая ускользнула бы от внимания прежнего президента, и поэтому на всех направлениях чувствовалась правильная организация – от эффективного управления до дисциплинированного, чётко работающего производства. В то же время его цепкий взгляд подмечал теперь все слабые стороны, которых, конечно, тоже хватало, и тут же в мозгу начинали прорабатываться все варианты устранения недочётов. Конечно, ему очень не хватало помощника, и одним из первых дел по окончании сезона он наметил именно это – найти хорошего управленца, которому он поручил бы исполнение всех своих начинаний. Да и в каждом звене компании он невольно присматривался к людям, которым он мог бы доверить эффективное управление на местах, чтобы исключить необходимость обращения к президенту для решения любого мало-мальски значимого вопроса. Это, пожалуй, было самым трудным, но и самым интересным в его новой работе, ведь он понял теперь в полной мере, что люди – главный ресурс, которым обладает любая компания.
Отец редко беспокоил его, спокойно и немного отстранённо интересуясь работой компании. Андрей был благодарен ему за деликатность, за спокойное доверие, оказанное отцом. И, вспоминая прошлое своё президентство, когда спокойствие отца оплачивалось его собственными страхом и ложью, он с радостью сознавал, что сейчас не обманывает доверие отца и честно старается оправдать его.
И поэтому едва ли не самым важным и дорогим для него было твёрдое и уверенное рукопожатие отца после того, как лондонский показ завершился. В этом рукопожатии было многое: и благодарность за успешное проведение показа, и признание того, что он всё же справился…
С лёгким сердцем он покидал Лондон, чувствуя себя как человек, освободившийся от тяжёлого, но очень важного груза, сделавший последний шаг на неком пути. И так хорошо, так радостно было ему сознавать, что родные, самые близкие его люди разделяют это его чувство, так приятно было ощущать их незримую поддержку. Ведь с ним были они – отец, мать, Катя, вся его семья.
Он сидел в самолёте рядом с матерью и изредка видел прядь Катиных волос или даже её профиль, когда она, наклонившись к Павлу Олеговичу, что-то тихо говорила ему. И тогда он переставал слышать мать и вообще воспринимать окружающую реальность, а только смотрел на неё, как притягиваемый магнитом, как загипнотизированный, старался вобрать в себя и запомнить каждую мелочь, каждый штришок, каждый оттенок звука её голоса – всё то, чего он был лишён так долго, всё то, чего он сам лишил себя.
За эти несколько дней Маргарита уже привыкла к этим его внезапным уходам в себя в присутствии невестки (бывшей или нет – она не знала) и теперь обречённо вздыхала и, испытывая чувство какой-то болезненной неловкости, отводила взгляд от выражения немого восторга на лице сына. Во время пребывания сына в родительском доме между ними было несколько откровенных минут, и ей удалось уговорить его открыть ей свою душу. Ей трудно было судить, трудно было оценивать – судьба благосклонно избавила её от такого страшного испытания, как измена, и она просто не знала, что теперь могут чувствовать и невестка её, и сын. Но что не подлежало для неё сомнению, так это то, что сын её проявил слабость во время вынужденной разлуки с женой, потому что это она вероломно оставила его, да попросту бросила, что уж там говорить! И вот это было главной её зацепкой, главным ясным и твёрдым фактом, на который она могла опереться в этой туманной, незнакомой ей истории, и поэтому именно этим она и оправдала поступок сына. С Катей за все эти проведённые вместе дни она не сказала и двух слов. Но и осуждать её открыто всё же побаивалась – как ни велико было её влияние на сына, на его отношения с женой оно не распространялось, в общем-то, и раньше, а теперь-то уж и подавно. Её только раздражало то, что во всём он целиком и полностью винил себя, а то время как вина невестки была очевидна. Но поделать она ничего не могла, и ей оставалось только молча смотреть, как он, по её мнению, запутывается в сетях этой любви всё больше и больше.
А он просто любил. Нет, он не бежал от своих воспоминаний, он не старался забыть их, как страшный сон. Он ясно и чётко сознавал и помнил каждый свой шаг, каждое своё ощущение в ту или иную минуту. Слабость… Да, это была ещё одна его слабость, это было ещё одно свидетельство всей его прежней общей слабости. Для него не было тайной, почему он оказался способен на это, это было логическим звеном всей цепочки, штрихом в общей картине... Ему только удивительно теперь было, в его нынешнем состоянии, которое, возвращаясь из прошлого, крепло и в котором подобное было немыслимым, - неужели это действительно был он, неужели это он совершил этот шаг. И тут же он говорил себе – да, это был я, и это я предал Катю и её любовь. Совершил то, чего прежде и сейчас невозможно было себе представить.
Как он метался потом, уговаривал её… Умолял понять его чувства, его мотивы, объяснял всё, как будто это возможно было понять, как будто это возможно было объяснить… И потом, когда она почти поверила ему и потянулась к нему, опять испытал то омерзительное чувство глухого раздражения в ответ на её слова о намерении уйти из «Зималетто». Отголоски прежней слабости дали знать о себе и снова оттолкнули её от него.
Теперь – что?..
Рассказать ей обо всём этом, о том, что он чувствует.
И всё. Не умолять. Не звать. Не тревожить. Не хватать за руки, не прижимать к двери…
А что же, что?..
А просто смотреть на неё. Просто любить.
***
Из аэропорта все четверо приехали в дом Ждановых-старших: после многозначительного взгляда мужа Маргарита поддержала его приглашение Кате к ним домой, и Катя согласилась. Павел Олегович хотел отметить в домашнем кругу знаменательное событие и считал, что без Кати этот маленький семейный праздник будет неполным.
После бокала хорошего вина и под влиянием атмосферы торжественного радостного подъёма, царившей за столом, оттаяла даже Маргарита. К ней снова вернулось то благостное расположение духа, которое она испытывала, когда и муж её, и сын были счастливы. И даже Катя перестала казаться тем абсолютным злом, которым она считала её иногда - и в последний раз в самолёте, когда она видела, как её сын смотрит на свою жену.
Катя вела себя естественно, легко, доброжелательно улыбалась, и всё её существо, казалось, излучало радостное тепло от того, чего все они добились. Павел Олегович спрашивал её о дальнейших планах, она отвечала уклончиво и переводила всё в шутку.
Но лицо её всё же омрачилось. Когда Андрей обмолвился о том, что сделку о приобретении оборудования заключал не с Романом, а с его компаньоном, на её вопрос почему, он рассказал, что Роману некоторое время пришлось провести в больнице: гипертонический криз, возможно, последствия травмы или стресс. Долго Катя и Андрей молча смотрели друг другу в глаза. В глазах обоих были боль и сожаление. Всё, что случилось за эти три последних месяца, промелькнуло в их глазах в эти минуты. Одна картина сменяла другую, все их мысли, все чувства были в этом молчаливом разговоре.
После обеда они остались в гостиной вдвоём, Павел Олегович и Маргарита ушли к себе, отдохнуть после перелёта. Напряжённо улыбаясь, Катя спросила, навещал ли Андрей Романа в больнице.
- Да, - просто ответил он. – У него всё в порядке, он уже дома, просил передать тебе, что у него всё хорошо. – И Андрей открыто посмотрел на неё, и она увидела, что ничего не надо объяснять ему, что он всё, всё понимает.
- Ну, а ты? – помолчав, спросил он. – Как ты? – И по голосу его было слышно, как долго он ждал возможности задать ей этот вопрос.
- Хорошо… - Она открыто, смело улыбнулась ему. – Я хочу поговорить с тобой.
Сердце забилось сильнее. Но он совладал со своими чувствами и спросил спокойно:
- О чём?
- О нас, - ответила она.
И от звука её голоса, произнесшего это «о нас», он внезапно ощутил такую пустоту вокруг себя, что почувствовал почти физическую боль. Он понял, чтО это означало.
- Кать… - хрипло сказал он.
- А? – тут же откликнулась она, и у него перевернулось всё внутри. Белый холодный рубец на сердце зазеленел, покрылся листьями, весенними цветами…
- Иди ко мне, - проговорил он.
В её взгляде зажглось что-то. Она поднялась; подойдя к его креслу, села к нему на колени и, обхватив за шею, положила голову ему на плечо. И в тот же миг он понял, что даже тогда, в подъезде, когда он обнимал её, или в том лондонском отеле, когда вся ночь принадлежала им, он не испытывал такой полноты счастья, которую испытывал сейчас. Именно сейчас, только сейчас, наконец-то, она опять принадлежала ему, и он уже не мог понять, как всего лишь десять минут назад, не говоря о долгих месяцах разлуки, этого не было в его жизни. Теперь он знал, что это – навсегда.
- Я хочу рассказать тебе, что хочу делать дальше, - тихо сказала она.
- Подожди, Катюш… - Он поцеловал её в висок, задумчиво глядя перед собой. – Сначала… сначала то, без чего мы не сможем, то, что должно быть сказано. Я хочу, чтобы ты знала.
Он почувствовал, как она напряглась, но она молчала. Не стала останавливать его, не стала отворачиваться от того, что он собирался сказать ей. И это тоже было хорошо, и это тоже было частью этого нового чувства, окружившего их.
- Я виноват перед тобой. И я знаю и помню всё, что я делал и думал. Об этом ты тоже должна знать, это самое главное. Теперь я воспринимаю это как случившееся с другим человеком, не со мной, но в то же время ясно отдаю себе отчёт в том, что это был именно я. Я не знаю, сможешь ли ты поверить мне… но всё равно я должен сказать, что чувствую. Для меня это немыслимо. Невозможно. Я знаю, оправдаться в том, что было, нельзя. Ты можешь лишь простить и поверить, но это… я не хочу давить на тебя. Просто знай об этом, и всё.
По мере того, как он говорил, она поднимала голову и всматривалась в его лицо. Те же слова, что она говорила Зорькину. Те же мысли, что навевал ветер, разгоняющий на озере плёнку льда. И его лицо… Никогда, никогда она не видела его таким.
- Я верю тебе, - так же спокойно, как и он, произнесла она. – Я верю тебе, Андрей… И если бы я не простила тебя, пришла ли бы я к тебе?.. – И она, протянув руку, бережно провела ею по его волосам. – Ведь я пришла… пришла к тебе.
«Пришла к тебе»… Такое тёплое, всеобъемлющее чувство охватило его. Эти слова означали не только то, что она откликнулась на его призыв, они означали бОльшее.
- Тебе не надо было идти ко мне, - сказал он дрогнувшим голосом. – Это я… я должен был вернуться. И ты вернула меня. Я люблю тебя… - Он обнял её голову, отстранил от себя так, чтобы видеть её лицо. – Я люблю тебя, Катя… - И он поцеловал её, всё так же глядя на неё. И она, отвечая ему, не закрыла глаза тоже.
- И теперь… как всё будет теперь? – спросила она.
- Теперь… - И он улыбнулся – глазами и уголками губ. – Теперь мы будем жить… любить друг друга… работать…
- Да, работать… - сказала она и добавила, удивляясь, как ещё совсем недавно считала это трудным и боялась этого: - Ты будешь управлять «Зималетто», у меня будет своя фирма…
- Своя фирма, - всё так же улыбаясь, повторил он. – Расскажи…
И она, не тревожась больше о его реакции, легко и естественно заговорила:
- Управленческий консалтинг, аудит… Антикризисные планы, экономические программы, анализ финансово-хозяйственной деятельности… То, о чём мы с Колей мечтали ещё в университете… - И вдруг, словно спохватившись, она с тревогой взглянула на него: - Коля…
- Зорькин? Что?
- Ему ведь придётся уйти из «Зималетто»… Андрюш, если ты против, ты скажи, мы что-нибудь придумаем… он и сам сомневается…
- Сомневается? В чём? – проговорил Андрей, и в глазах его появились весёлые искорки. – Сможет ли работать в собственной фирме? Ну, конечно, там же ныть и жаловаться, кроме себя, будет некому…
В её глазах мелькнула радость.
- Ты правда не против?
- Нет, конечно… Вы же как верёвочкой связанные, я уже давно смирился… Его место возле тебя, у вас всё получится. – Он задумался на мгновение и с нарочито серьёзным видом покачал головой. – А вообще, конечно, задачку вы мне задали… За месяц лишиться двух топ-менеджеров – не всякая компания выдержит…
- Да какой там месяц, Андрюша! – улыбалась Катя. – Пока не найдёшь замену – Колька из «Зималетто» ни ногой! Это ведь ещё так всё, умозрительно, я же не знала, как ты к этому отнесёшься…
- Я? – Андрей с серьёзной нежностью посмотрел на неё. – Если бы я не согласился, то ты…
- Ну, не то чтобы «не согласился»… Когда советуются, ведь не спрашивают согласия, - твёрдо сказала Катя. – Просто хотела послушать, что ты обо всём этом думаешь…
- Ну, я не вижу в этом ничего такого, из-за чего нужно было бы отказываться от такой идеи, - сказал он. – Разве что… - И он умолк, внимательным тёплым взглядом глядя на неё. Она ответила таким же понимающим взглядом.
- И что… - тихо сказала она наконец. – И что ты скажешь об этом?
- Тоже не вижу проблемы, - так же тихо ответил он. – Одно другому не мешает… Будешь оформлять фирму, обратимся к врачу…
Она вдруг глубоко, порывисто вздохнула, и в глазах её блеснули слёзы. На его лице сразу же отразилось страдание.
- Нет, Кать! Нет! – прошептал он и привлёк её к себе, гладя по голове. – Мы любим друг друга, мы сейчас поедем домой, мы теперь всегда, всегда будем вместе… Не надо плакать! Не надо больше плакать!.. Даже от счастья…
------------------------------------------------------------------------
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
Не, ещё рано. 
(это намек) 
Утоляю: МАКСИМУМ - ПОЛЧАСА. 
целый день напеваю...... 
И как хорошо,что ещё не конец....
