НРКмания

Мощная и непоколебимая, однозначно в духе Машеньки Тропинкиной.

Волшебство продолжается.
Ночью был снег, и сейчас на всех ветках и крышах голубой иней, влипший, наглый как утренний поцелуй с нечищеными зубами, иней мерцает искорками... иней имеет на меня все права.

УТРО!
КОФЕ!!
КИНО!!!
Жданов/Пушкарева-1!!!
Сюда и только сюда, я еще с вечера решила, очень охота глянуть с самого начала. Ааааааааааа!
Ну, все, ежкин кот...
Ткнула, случайно тыкнула дрогнувшим пальцем, когда листала вкладки – и попала курсором в открытую 17-ую, и теперь... все.
Все. Оторваться не смогу. Там, в проеме Катькиной каморочной дверцы - ОН...
Он, собственной персоной...
Неаполитанец, рыжая бестия, темноглазый герой моих грез!
И пускай хоть 50, да пусть хоть 100 серий подряд его будут показывать позером и идиотом, я - все это в упор не вижу и видеть не собираюсь. Он мне нравится!

А он мне нравится, нравится, нравится, и для меня на свете лучше нееееет...!!!
2.36.10 Воропаев в розовой рубашке. Портрет в интерьере: опальный принц смотрит на фрейлину-интриганку. Та холодна и куртуазна.
— Что вас интересует?
— Можно пожелание?..
И Принц полным достоинства голосом (о, этот голос! О любви таким голосом петь, о соле мио на берегу моря, пой, гитарная струна...) ...

Не отвлекаться!!!

Принц желал бы видеть отчеты казначейства. Он хоть и в опале, но полон честолюбивых планов и учился алгебре у самого Версаче.
Фрейлина делает глазки (у нее подведены веки или у меня глюки?), достает из-под корсажа пачку бумаг и протягивает Принцу. Страшна как смертный грех, молода и дерзка не в меру.
— К Вашим услугам... я как раз собиралась подделать эти бумаги...
Он подбрасывает мятый сверток на ладони и брезгливо роняет на пол. — А вы изменились, Катя...
— Все временно в этом мире... — мурлычет кокетка, и Принц вспыхивает. Южный темперамент!
— Это вы – временны. Состоятельный кавалер?!
Глаза в глаза и смешаны дыханья... он хватает ее за руки, и его сарказм слишком, слишком горяч, чтобы таковым являться... ах, дрянная лгунья, чья ты фаворитка, что скрываешь, чем играешь? не смей, не прячь глаз!
А она и не собирается прятать.
Переглядеть змею? Невозможно — эта девушка умеет смотреть.
— Кто он?! — требует Принц. – Как его зовут?
Она не отнимает рук и не отводит глаз, лишь кривит губы и... отчего у страшилок всегда такое роскошное тело? Ее гладкое плечо скользит из декольте...

Стоп!

Какое еще декольте?! Хватит фантазий! На ней очки и жакет!
На ней ее жакет-букле. Из всех чудесных одежек Катеньки я ненавижу именно этот жакет. Ненавижу страстно и злобно, я хотела бы стащить его с нее и сначала топтать ногами, а потом наступить, вцепиться в рукав – левый или правый все равно, и тянуть, раздирая на части; я мечтаю вырвать эти рыжие рукава из пройм, вырвать с треском, и не потому, что этот жакет-букля цветом как компот из мандаринов с хреном, и не из-за его омерзительных полосок, оскорбляющих одновременно и твид, и Шанель – это ж надо так! Нет, все очень просто: я ненавижу эту твидо-буклю из-за размера, который на пару-тройку цифр больше Катьки!
Ее плечи в этом жакете шире Ждановских.
А в сравнении с мужским изяществом Воропаева плечи Катеньки дюжие как у борца.

Все, мое терпение лопнуло!

Я прыгаю на нее и хватаю за отвороты, расстегиваю, мягкий текстиль льнет к моим трясущимся от злого азарта пальцам. Быстрее. Катька дергается. Но не орет в испуге, а лишь таращит глаза на девку в майке и бриджах, выпрыгнувшую из картины. Умничка, Катя, видать папина выучка.
— Дай сюда... — Я деловито сдираю с нее жакет, успевая, пока она в трансе, и поскорее прыгаю назад к себе в комнату. Сейчас я разберусь с этой тряпкой.
Разберусь! Я в холодном бешенстве и имею на них все права – и на бешенство, и на жакет: сколько раз я смотрела на это убожество и сколько еще придется?! Бросить на пол и драть?!
Легкий, мягкий, на отличной шелковой подкладке... скрытые достоинства, ха!

— Отдай! — возмущается она. — Ты ненормальная?

Окно фильма опустело. Она здесь. В окошке на мониторе ошеломленно крутит головой Александр Юрьевич, по всей видимости недоумевая, куда вдруг подевалась Пушкарева. Разделась и - испарилась.
— Отдай, это мой жакет! — не успокаивается она, в ответ я радостно бурчу, прикидывая объем работы: — Ага, сейчас! Только лишнее уберу! Тут полметра лишние.
И прощупываю плечевой шов.
Убирать придется и по окату, и по боковым швам, и по плечам. Везде!
— Не волнуйся, я уже столько перешила всего, — успокаиваю ее, — и почти всегда удачно!
Вообще-то из пяти сшитых мною вещей одна становится любимой и носится годами, а четыре - ужас. Ну не ужас-ужас, но... а что, можно же и переделать.
— У меня две машинки! — пытаюсь ее отвлечь. Она не лезет драться, хорошо воспитана. И уже косится на мою книжную полку, обводит очками комнату, расширяет глаза на большой монитор.
— Две машинки? — хрипловато спрашивает она, о как быстро пришла в себя! Пытается отвлечь мое внимание, чтобы напасть и отобрать свой жакет? С нее станется, но не на ту напала.
— Две! Правда, одна не шьет, вернее шьет только толстыми нитками, десятым номером.
Так, мои острые портновские ножницы, бабулино наследство, детское одеялко на столик под Чайку, органайзер с нитками...

— Зачем тебе это? – догоняет меня измученный голосок. Ну да, ей сейчас не до вытачек и пройм. — Зачем вам всем я?

— Я хочу видеть тебя красивой! — патетически провозглашаю с булавкой во рту, — мы все хотим! Мама, бабушка, мои подруги!
— Вы все. А меня вы спросили? Я не хочу быть. Вообще.
— Но почему?.. это невозможно, не хотеть, это... — искренне не понимаю я, — да не бывает так! Смотри: он увидит тебя красивой. Он же уже к тебе неровно дышит! Увидит красивой и — все! Финита ля комедия!

... И я, между прочим, больше страдаю! Ты там будешь миловаться с ним за кадром, а я без КИНО останусь. На 96-ой серии все и закончится.

— Нет.
Категоричная как одна моя подруга.
— Почему нет?!! Почему – НЕТ?! Ты можешь мне аргументировать, только доступно и честно?
— Я же говорила. Он... соблазнял меня страшную. Пусть теперь смотрит. Отдай жакет, будь добра. Я хочу...
— Закрыться? — понимаю я. — Залезть в этот панцирь из хрен-хурмового букле, как в коробку. И горбиться в нем – лопатки вверх, живот вперед, бюст втянуть – класс! А блузку – под подбородочек: шеи у тебя нет.
— Да. Как ты можешь не понимать? Вы все видите только себя, да? Все ставите себя на мое место. А я – это я. Отдай жакет, я прошу. Мне холодно.

Она сейчас младше меня. Такая маленькая, замученная и гордая.
Когда-то было наоборот – я была младше, а она была для меня женщиной, но сейчас она - как моя младшая сестренка. И она... она же врет! – вдруг торжеством доходит до меня! Она врет, она сама себя обманывает, она хочет, она ЖАЖДЕТ стать красивой для него! Вот поэтому и боится, ведь сильные мечты страшат – ведь если не сбудется мечта, главная мечта жизни, то как жить дальше?
— Не бойся, все будет хорошо, — я перевожу на нее взгляд, оторвавшись на миг от работы и немею...
Передо мной девушка в квадратных очках и жуткой накладной челке посередь лба. Липкий цвет челочки намекает о гнездящихся в ней блохах, личико как из-под топора...

Эй, не надо, я испанского не знаю! Одни песенки и.… моргаю и трясу головой, ой, кажется - все… померещилось...

Катька рассматривает мои книжки. Машинка стрекочет и все путем, она оборачивается ко мне и дразнится: — Что, кроме аморе-гуэро да песенок ничего не знаешь? Ну как желаешь.
Редиска.
Получится. Я точно знаю, это невозможно не почувствовать, когда вещь получается так, как надо. Очень мягкая, послушная под лапкой ткань, строчка ровная; меня несет на волне вдохновения, так, где наши булавочки... подойдите, будьте так добры, маленькая сеньора... к зеркалу!
Она послушно подходит и поднимает руки, благосклонно соглашается расстегнуть верхнюю пуговицу блузки – лучше не будет, но хотя бы дискомфорт от вида ее стянутой как петлей шеи... так же удобнее? Блузка ей велика, смешно торчит в поясе, но этот поясок - в горсточку, в мужскую конечно...
— Знаешь, я завидую крайне редко, — бубню я, крутясь вокруг нее. — Но тебе вот... слегка... завидую.

Моя бабуля классно шила и меня учила. К ней в очередь записывались когда-то, как наши шутят – и повара, и доктора, и профессора. Я не очень-то... но много практиковалась на подружках, и знаете, шить на хорошую фигурку - зачетный кайф.
— Можно еще чуть-чуть убрать в шов спинки, хочешь? Длину оставляем, однозначно...
И поскольку она сейчас младше меня, я на правах старшей и из чувства долга учу ее:
— И держись прямо перед ним. Не сутулься! Вот так, как щас Александра Юрьевича соблазняла – нагло, подбородок вверх, ресницы опустила и дышишь грудью, а не пузом. Диафрагма!
— Мне все равно... я не умею прямо. Перед ним не получается.
— Я понимаю! Тоже не могла перед одним, краснела как дурочка и роняла все подряд. Ну представь, что он – не он, а, например, Воропаев. Ты же кокетничала с ним, и очень так заправски. Прям куртизанка, как в кино!
Она молчит, я застрачиваю борта, подклад внизу придется подшить вручную. Это быстро, только прихватить. Вот и готово.
Равнодушная девчонка, она крутится перед зеркалом и тает, хорошенькая как куколка, абрикоска в маленьком жакете. Не Шанель конечно, но вполне прилично вышло. Прям коллекционная куколка.
Это так просто, - хочу я сказать ей. Это луна. Это как в танце, как в забытьи – достаточно предоставить все Луне и Венере, и они все сделают за тебя. Ты все это знаешь, знаешь и без меня...

Охота зареветь.
Ее тут нет и не было, но ах, не в этом дело...
Я же даже ВЫДУМАТЬ ее не могу!
Наглючить толком не способна!
Спроецировать свои мечты и понимание – не могу? Я?
Нет...
И это скорее всего оттого, что я не понимаю себя. А думала, что понимаю.
За окном полная луна.
Я не понимаю сама себя? Ну выходит, что так. И как же я собралась понимать других в таком случае... а может и не надо, ведь есть свои, родные, и есть школьные подруги, чего еще мне надо...
Молочный круг в белой раме окна целует расцветающего декабриста. Розово-красные цветки и темные листья пьют лунный свет, блестит шпулька, которую я кручу в пальцах. Кремово-абрикосовые узенькие обрезки на полу...
Люди не понимают друг друга даже когда думают, что понимают. На да, так и есть. Человек – открытая система только и исключительно физиологически. Чужая душа – потемки.
И в этом плаксивом настрое я теперь буду пребывать, пока Луна на спад не пойдет?!!!

Спаси меня, мой НРК...
Спаси меня, кино о любви, которой не могло быть!
Она в жакете с мощными подкладными плечами, шире на три размера. Воротничок блузки чуть ли не подпирает ей подбородок. Прошла минута фильма, и еще пять я ревела и выла на луну. Значит, прошло шесть минут. В моем окошке зимнее солнышко – сонное, торжественное, золотистое как абрикос.
2.39.35 Мелодия ее голоса. Парадокс красоты и безобразия – без-образия, она «без образа», этот образ сотворит только магия чувств. В свое время. Сейчас она без-образна. Прелестнейшая уродина, чудовищная красавица; во мне хохочет минор: порой именно то, что нужно, чтобы свести мужчину с ума – это вот такая аномалия, в этом кино ее зовут Катенькой...

Вопиющая пошлость и провокация; эта маленькая дрянь отвратительна. Кать, нельзя тыкать в человека указательным пальцем, это выход отрицательной энергии, вон аж искорки сыплются. Она тычет. В Сашу Воропаева – тонкого, умного, страстного парня, эта прилизанная пакость в очочках!
Нет, я все понимаю. Тебе горько и больно, у тебя внутри жар. Провоцируй. Издевайся, верти хвостом – мужики это любят, но вульгарность – это ж дерьмовый флирт, Катька...

Я ее сейчас ненавижу. Вот сейчас, 2.39.50 – ненавижу. Она – оскорбление женского во мне, она мне сейчас противнее Киры, натужно корчащей мужское поведение ...
Еще два десятка секунд Катенька паясничает.
Воропаев любуется детсадом. Красивый, зараза!

20.40.20 Андрей пришел.
Скоро будут Ришелье, омары, французское шампанское и бабий бунт.
Вкусного тебе обеда, Катенька.


Продолжение следует)))...

Что такое «объективная реальность»?