|
3
Надежда Ткачук была красивой молодой женщиной, с мягкими движениями, мягким голосом и мягкой улыбкой. Грациозная, гибкая, невысокого роста, с отточенной речью, пожалуй, чуточку слишком отточенной, так, что временами возникало ощущение заученности. Но это не мешало приятному впечатлению. Деловые качества ее были выше всяких похвал. Опыт Андрея в бизнесе знал один-единственный случай такого же необременительного, творческого подхода к делу и, как следствие, эффективности… К тому же Надежда была юристом по образованию, и ей не нужно было объяснять принципы франчайзинга, тонкости авторского права, порядок предоставления указаний и рекомендаций, вплоть до оформления магазинов… Юристы присутствовали на их переговорах номинально. В первые два дня она показала Андрею и Роману производство, возила их по арендуемым ее фирмой магазинам, знакомила с другими своими партнерами-бизнесменами. Малиновский восторгался вслед за Андреем, но особого рвения, как ни странно, не проявлял… Андрей заинтересовался - и ответ оказался прост и жесток, и, если бы не ощущение перепутья, уже тогда он отказался бы от Романа.
Было утро, и они вдвоем находились в номере Малиновского; предстояло ехать в офис, знакомиться с вернувшимся из командировки дизайнером фирмы Надежды Ткачук. Андрей зашел за Романом и, сидя в кресле, ожидал, пока тот «приведет себя в порядок». Малиновский оправил наконец пиджак, осмотрел себя в зеркале и, взяв с тумбочки у кровати некий предмет - как выяснилось позже, щипчики для бровей, - приблизив лицо к зеркалу, принялся вырывать отдельные волоски.
- Что ты, собственно, хочешь знать? Почему я до сих пор не побывал у нее дома?
- Примерно…
- Не похоже на меня, да? - Роман довольно улыбнулся ему в зеркале. - Но ты осел, Жданов. Мог бы и догадаться. Ради тебя стараюсь…
- Чего?..
- Что слышишь: не могу такой экземпляр взять просто так, ради потехи. А иначе не умею, ты знаешь. Мне кажется, Наденька достойна бОльшего, а ты ведь у нас уже доказал, что способен на большее.
- Вот оно что. То есть - Катина кандидатура тебя не устроила…
- Ну, что ты злишься, что злишься. Сам же жаловался, что невезучий. И сидишь сейчас здесь на бобах… Нет, Жданов, ты определенно должен подумать. Я тебе предлагаю вариант под ключ, со всеми удобствами. Кире и Маргарите она точно понравится. Да и вообще…
- Что вообще?
- Ну, сколько бы ты перед всеми оправдывался? Может, на годик бы тебя и хватило, но в конце концов у любого принципа должен быть смысл. Ты уже совсем разозлился или могу продолжать?
- Можешь. Это даже забавно, наблюдать, как ты рассуждаешь о том, чего не понимаешь…
- А ты понимаешь? Сидишь сейчас здесь. Со мной. И твоя Катя едва на звонки отвечает. - Малиновский в зеркале бросил на него быстрый взгляд. - Она-то сама хоть раз тебе позвонила? Ну, позвонила?
- В этом нет необходимости. Я сам звоню ей.
Малиновский кивнул удовлетворенно и перешел к другой брови.
- А ведь я тебе говорил все это. В самом начале, помнишь, - и тоже «ничего не понимал». Такая уж у меня особенность, ничего не понимать и попадать в точку.
Андрей, не отвечая, поднялся и пошел к двери.
- Я буду через две минуты, - как ни в чем не бывало, крикнул ему вслед Малиновский…
…Да, утро после той счастливой ночи началось с него. С Романа. Не совсем с него, с Кати, конечно, но первым человеком, с которым Андрей говорил в офисе, был Малиновский.
С утра Андрей заехал за Катей, поставил машину, как она просила, с другой стороны двора. Ему досаждало сознание неопределенности с ее родителями, но Катя сказала - придет время, и он не спорил. Она появилась внезапно, у правой двери, была в каком-то легком темно-коричневом пальто, которого он еще не видел, шоколадного оттенка, и этот оттенок в неярком свете пробуждающегося утра так шел к ее глазам, что Андрей широко улыбнулся. Тогда впервые мелькнула у него мысль: посадить ее в самолет, увезти от капели, от требовательных и тревожных, усиливающихся с каждым утром птичьих трелей, куда-нибудь туда, где устоявшийся климат и всегда, всегда лето.
Катя сразу ушла в каморку, а его у лифта перехватил Малиновский. И добрых полчаса терзал его в своем кабинете.
- Ты серьезно? Ты хочешь продолжать эти отношения?
- Ты кретин? Ты не видел меня с Катей? Или тебе мало и я должен объявление в офисе вывесить?
- Я-то видел. И другие увидят. Маргарита вон уже минут сорок мечется за стенкой, как загнанная тигрица… Интересно, когда ты ляпнул это на совете, о чем ты думал?
- Думал то, о чем говорил. И сказал то, что думал. Улавливаешь? Я теперь буду всегда говорить то, что думаю, Малиновский…
- Похвально…
- Кстати, и тебе того же желаю. Если не хочешь осложнений.
- Говорить то, что думаю? Это интересно, потому что тебе это не понравится и ты прекрасно это понимаешь.
- На что ты намекаешь? Говори прямо, мне сейчас не до намеков…
Роман молчал, уперевшись руками в стол и покачиваясь в кресле.
- А зачем? Зачем тебе нужно, чтобы я говорил? Хочешь передумать?
Андрей довольно улыбнулся, но улыбка не могла скрыть напряжения.
- Нет. Именно потому что не боюсь передумать. Это было… наверное, это было перед советом, когда я тебя ждал, а тебя не было. Теперь - все. Все в прошлом, Малиновский.
- Ой, ли. - Роман пожал плечами. - Ладно, раз уж ты решил себя проверить… Ты серьезный человек, известный бизнесмен, у тебя семья, акции, фирма. Придется знакомить ее со всеми… Нет, конечно, поначалу ты будешь всех гордо презирать. Каждого, кто осмелится не разглядеть в Пушкаревой то, что ты разглядел. А таких, рискну предположить, будет немало. Тебе надоест оправдываться, потихоньку ты станешь злиться. И знаешь, чем все кончится? Учитывая ее игры с Зорькиным и то, что она сумела промолчать о моей инструкции? Много ты знаешь таких, которые сумели бы?.. Она тебя бросит. Да, она, во всем виноватая, тебя же и бросит…
- Она ни в чем не виновата, - улыбка давно слетела с его лица. - Ты должен уважать ее, если…
- Если что?
- Если хочешь остаться моим другом. Я люблю ее, и она будет моей женой. Хотите этого ты, мама, отец и прочие, или нет. Вы обязаны считаться с этим.
Роман опять помолчал с непроницаемым видом, затем спросил мягко и даже с интересом:
- Хочешь, чтобы над тобой смеялись?
- А мне плевать, понял? - поднялся во весь рост Андрей. Малиновский долго смотрел ему в глаза, и на его лице появилось другое выражение.
- Это твоя жизнь.
Он пожал плечами.
- Пойду налью кофе.
Андрей не ответил, только, словно держа под прицелом, тем же вызывающим взглядом провожал его до двери. Через секунду и он покинул бы этот кабинет - но вместо Малиновского вошла Шура.
- Андрей Палыч, ваша мама… Маргарита Рудольфовна просит вас зайти в ваш… в президентский кабинет.
Андрей кивнул хмуро, но, спохватившись, спросил тревожно:
- Катя?.. Катя тоже там?
- Нет, за ней зашел Павел Олегыч, и они беседуют в кабинете финансового директора.
- Где?
- В бывшем кабинете Ярослава, Ярослава Ветрова.
И, нахмурившись еще больше, он пошел в свой собственный - «бывший кабинет». И не досада, не подавленность, не тягостное нежелание владели им - решимость. Решимость как можно скорее оставить все позади. Перемахнуть, перескочить - в устоявшийся климат…
Мать долго молчала. Сегодня она казалась более уравновешенной, и, если бы не замечания Малиновского о тигрице в клетке, Андрей бы подумал, что у него есть шанс. Покончить с этим без всякой крови… Потом Маргарита заговорила, и, конечно же, ему пришлось объяснять. Объяснять так же, как только что объяснял Роману. Интересно, сколько раз еще ему придется повторить все это, чтобы от них с Катей наконец отстали? Оправдываться, как сказал Малиновский?
Выслушав его и, как ни странно, не перебив ни разу, Маргарита снова задумалась. Андрей еще никогда не видел ее такой собранно-решительной, и в нем опять затеплилась надежда.
- Я вижу, что спорить дальше не имеет смысла. Кира сказала в тот день - ты околдован, а мне, в сущности, все равно, раз ты говоришь, что влюблен… В общем, я хочу, чтобы ты знал: ты можешь рассчитывать на меня. Я поддержу тебя, и
папа…
Он сидел, боясь посмотреть на нее. Он не верил своему счастью. Но, по-видимому, мать захотела, чтобы он был
счастливым.
- Папа сейчас не в состоянии об этом думать, но и он поддержит тебя, не сомневайся. Кира… ты не должен ее опасаться. То, что на совете сказал Саша, было сказано в сердцах, и Павел, конечно, не допустит никаких операций с деньгами. А Кира и не собиралась этого делать. Она не собирается тебе мстить. Она просто несчастная девочка, с которой ты поступил плохо…
Он поднял глаза и встретился с ее ясным взглядом.
- Да, плохо. Ты, надеюсь, не будешь этого отрицать. А она уже все тебе простила. Вчера она еще была обижена, а сегодня я не слышала от нее ни одного плохого слова. По-моему, она готова смириться с Катей…
- Почему? - сразу насторожившись, спросил Андрей.
- Она знает, что ты любишь Катю, - просто ответила Маргарита. - По-моему, она единственная поверила этому сразу. Она - знала, Андрюш, как ни странно это звучит.
Андрей почувствовал легкий толчок в сердце. Да, Кира знала его. Она любила его. А он с ней обошелся, как… Черт побери, теперь уже не разобраться, в чем концы и в чем начала.
Мать подошла и, наклонившись, поцеловала его в щеку, коротко, взъерошив, погладила по волосам.
- Андрюша, ты должен появиться с Катей, необходимо ее представить, - решительно сказала она, не обращая внимания на гримасу муки, появившуюся у него на лице. - Надо, надо… - Она похлопала его по плечу. - Я не люблю недосказанностей, тем более среди наших друзей. Начнутся сплетни, кривотолки… Нам всегда удавалось избегать этого. К тому же не надо забывать о Кире. Ей-то каково отменять свадьбу? Надо, чтобы все было ясно. - Она вновь задумалась, приложив пальцы к губам. - Завтра мы с Павлом приглашены. Территория нейтральная - художественная галерея. Просто появишься, поздороваешься. Будут очень хорошие люди…
Андрей мучился, испытывая настоящий физический дискомфорт. Знал он этих хороших людей… Он давно истребовал себе право появляться только в тех местах, которые были интересны (или для чего-то нужны) ему самому. И вот - снова, как в юности, плавиться на томно-фальшивом огне светскости, терпеливо сносить улыбки…
- Мам, я думаю, лучшим решением будет вообще там не появляться, - попробовал он, - мы с Катей взрослые люди, и…
Брови Маргариты аккуратно приподнялись. Такое аккуратное, вежливое, недоверчивое удивление…
- Не собираешься же ты провести с ней всю жизнь в четырех стенах? Или… собираешься?
Его это покоробило. Он помнил, и никогда не забудет, что говорила ему Катя о вампирах, о свете дня. А теперь, получается, он снова предпочитает «подвалы» - «Лиссабону».
- Хорошо, - смиренно проговорил он. - Отдаю себя в твои руки…
Теперь, вспоминая это, он горько и ожесточенно улыбался. Тогда она еще не настаивала, лишь деликатно намекнула… И он отмахнулся. Еще о такой чепухе, о платьях, думать? Его Катя - самая лучшая, самая необыкновенная женщина на земле. И пусть кто-нибудь рискнет поспорить с этим…
Он тогда воспрял духом. Катя обрадовалась: из его глаз исчезло настороженное выражение, из-за которого ей постоянно казалось, что он следит за ней. Он обрел ее - и теперь мог думать о другом. Он обсуждал план с экономистом, задавал вопросы и, хоть отдавал себе отчет, что в этом подъеме большая доля желания реабилитироваться перед отцом и утереть нос Воропаеву, это было лучше, чем вчерашние подавленность и равнодушие ко всему на свете, кроме нее.
…Погода в Киеве стояла хорошая. Солнечная, сухая. Но в душе у него было мрачно. Порой он исступленно желал, чтобы вместо Ткачук, вот так же снизу вверх на него глядела Катя. Несмотря на талантливость в бизнесе, они такие разные, такие разные… Да есть ли где-нибудь похожая на нее? Все считают его одержимым, его любовь - случайной, странной, настолько «неподходящей» кажется им Катя.
Но ведь он уже понял, пытаясь заснуть в своем номере в эти душные апрельские одинокие ночи: были и другие люди! Были! Ее бывший начальник, шишка в «Ллойд Моррис», и Герман Полянский, даром что Андрей сам все с ним испортил, и еще пара-тройка знакомых, да тот же Журавлев из «Макротекстиль», - все они искренне желали им счастья. Они знали ей цену! Их тоже покоряли чистота, честность, профессиональный талант и отношение к делу… Свет, льющийся
из глаз…
И все же, и все же… Это были - не все люди.
Он весь день не разговаривал со свахой Малиновским, и в машине Надежды они подъехали вечером к отелю в полном молчании. Фигура, показавшаяся знакомой, мелькнула на крыльце. Андрей оторопело смотрел в окно машины: на верхней ступеньке стояла Кира и улыбалась. Кира Воропаева. Которой так и не удалось стать Ждановой. Да она и не рвалась больше. Ему уже давно легко с ней. Он уже тысячу раз проклял ту минуту, когда несколько лет назад неосмотрительно позволил своим инстинктам и тщеславию отключить голову - и потерял надежного друга.
Он действительно не испытал ничего неприятного, увидев ее и узнав, что, закончив свои дела в Праге, она решила присоединиться к ним. Звонить, выслеживать, требовать ответного чувства она не будет - а в остальном вполне устраивает его. И он не понимал и втайне немного раздражался из-за того, что этих чувств не разделяла Катя. Ведь это тормозит их путь к покою, когда после всех обязательных реверансов они уже будут принадлежать только друг другу, неужели она не понимала?..
Кира не опасна. Она из тех, кто наделен могучей силой - для разрушения самих себя, но совершенно беспомощен перед внешним миром… В те мартовские дни после совета Андрей испытывал угрызения совести в том, что не выкроил ни времени, ни мужества поговорить с ней. Но необходимость этого становилась все призрачней. Что решит это объяснение? Чему, кому поможет? Разве ей станет легче, если то, что и так ясно всем, высказать вслух? Молчание могло таить опасность, только если питало ее надежду. Но на это не было похоже. Напротив, казалось, Кира открыла наконец глаза и смирилась. Иногда в ее голосе прорывались резкие, менторские нотки, но таков у нее характер, изменить его она не может. А в остальном она выглядела просто уставшей, просто уставшей и желающей хоть на малую толику обрести равновесие в самой себе. А потом Кира подошла к нему в той художественной галерее, где они впервые появились вдвоем с Катей, и то, что она сказала, вовсе делало все объяснения атавизмом.
- Андрей, я хочу, чтобы между нами все было ясно. Ты не должен думать, что жизнь моя разбита. Да, пока я не могу перестать жить делами твоей семьи, но это объяснимо, не так ли? Я не могу так быстро… - Она сбилась и, глубоко вдохнув, продолжала: - в общем, ты должен знать, что я не отношусь к тебе плохо. И к Кате, - она посмотрела ему прямо в глаза, - и к Кате тоже. Ты удивлен, я знаю. Может быть, это из самосохранения. А может быть, я просто смотрю на вас и вижу, что… В общем, неважно почему. Но это так.
- Ну что ты, я не удивлен, - поспешил он проявить благородство, - я всегда знал, что ты великодушный и справедливый человек.
- Ну, вот и поговорили, спасибо, - как-то странно сказала она, но он не углублялся. Его совесть снова значительно потеряла в «отрицательном» весе. И он был благодарен.
…Познакомив Киру с Надеждой и для приличия немного постояв с ними, он поднялся к себе в номер. Ему было холодно. В последние дни ему часто внезапно становилось холодно, без причин. Он позвонил Кате и выслушал рассказ о неожиданной удачной сделке в Красноярске. Он ненавидел телефон. Он готов был разбить его о стену.
Он лег в постель и, накрывшись одеялом с головой, снова принялся вспоминать. И он верил, что там, в Красноярске, несмотря на взволнованный, но все же сдержанный и даже сухой тон, Катя делает то же самое…
***
Совершенно случайно она заключила еще один выгодный контракт: купила для «Зималетто» одну неприбыльную, на пороге банкротства, фабрику с окраины Красноярска. Во время беседы с директором партнерской фирмы выяснилось, что фабричка дышит на ладан и власти не знают, что с нею делать. Вернувшись в гостиницу, Катя позвонила Павлу Олеговичу; тот внимательно выслушал и одобрил. Несколько лет назад фабрика перешла в частные руки, и особых проблем с покупкой и оформлением не будет. А власти города пойдут на любые уступки с налогами, удачно сбыв с рук незадачливое предприятие… Катя вела переговоры и каждый вечер звонила Павлу.
Между ними с самого начала установилась какая-то особая близость, близость родственных душ - совсем как когда-то с Андреем. Просто удивительно, что их окружение столь настойчиво отвергает ее, при том, что она могла бы, на самом деле могла бы стать частью этой семьи. И Маргарита - не исключение…
В тот день, едва Андрей привез ее в «Зималетто», она услышала за стеной шаги и увидела на пороге каморки… Жданова-старшего. Он улыбался. Катя привстала…
- Сидите, сидите, - сказал он. - Я ненадолго, если вы заняты. Что с планом? Нам есть что сказать консультанту?
Она кивнула и сбивчиво, поспешно стала объяснять… Он остановил ее.
- Значит, все готово? Тогда... Катюша, почему бы нам не поговорить? До начала совещания еще есть время.
Она ждала этого разговора и кивнула. Павел заметил, что в кабинете неудобно разговаривать: мало ли кто еще изъявит желание… В любую минуту мог прийти Андрей, а Павел хочет поговорить с глазу на глаз. Катя несколько растерялась, но он, улыбнувшись, повел ее в кабинет Ветрова. Ее ослепил свет из не защищенного жалюзи окна… Павел уселся на диване и ей предложил сесть рядом. Так они и разговаривали, два главных человека сейчас на части земли, именуемой «Зималетто».
Катя приготовилась к отпору. Большой загадки в намерениях Павла не было, он никогда не скрывал своей симпатии к младшему Воропаеву. Она так и скажет ему: или вы, или Андрей. Третьего не дано. Но ему все же удалось удивить ее.
- Я не верю в судьбу, но в данном случае трудно устоять перед искушением. Может, то, что вы неправильно оформили доверенность, - это знак? Всё за то, чтобы в этот переходный период оставить все как есть. Да, именно так: как есть, Катя… Не спешите отказываться. По зрелом размышлении вы поймете, что это лучшее решение, а в том, что вы умеете разделять личные чувства и работу, я почему-то уверен… возможно, вас это удивляет, но если бы все совершалось по логике, Катя. У жизни своя логика, когда-то я хорошо это понимал. Потом становился старше, закоснел… Я много думал в эти дни и понял, что должен прислушаться не к внешнему и очевидному, а к самому себе. Я поверил в ваш план, и мне нужен современный, нестандартно мыслящий менеджер - такой, как вы. Вы продолжаете исполнять обязанности финансового директора и продолжаете управлять «Ника-модой». Отчеты, еженедельные отчеты о подлинном положении дел, Катя, тоже остаются на вас. И… перебирайтесь сюда, в этот кабинет. - Он бросил взгляд на окно и опять посмотрел на нее. - Это моя личная просьба.
Долго думала она потом, не были ли связаны его решения с изменениями в личной жизни его сына, - но он никак этого не проявлял. В стенах офиса он был владельцем фирмы и ее руководителем, вне «Зималетто» - тактичным, немногословным отцом ее любимого человека. На той страшноватой вечеринке в художественной галерее Катя глядела на него и думала: ему-то как удалось от всего этого уберечься? Он был настолько заключен внутрь себя, что светские тонкости отскакивали от него. Но все остальные… все остальные, и она сама, должны были подчиняться.
Никогда не говори правды! Это неприлично… В первые же полчаса пребывания «в обществе» Кате пришлось испытать сей постулат на себе.
Ее внимание сразу же привлекла группа картин на стене слева от входа. Там было меньше людей, и картины хорошо просматривались. Андрея почти сразу увели какие-то знакомые, и, разговаривая с Маргаритой, послушно давая ей подводить себя то к одному, то к другому, Катя поглядывала на таинственно влекущую к себе белую стену. У нее и самой посветлело на душе, и собственная застенчивость меньше тяготила. Сколько времени она не читала хороших книг, не видела хороших картин! Она утонула в «Зималетто». Утонула в Андрее. Теперь у нее замечательная, несмотря на все трудности, работа, и Андрей с ней. Быть может, теперь настало время и для остального… Она поискала глазами Андрея, разговаривавшего с одним из замов Германа Полянского, - и, найдя, улыбнулась ему. Он спросил глазами: все ли в порядке, и она улыбнулась вновь. Хорошо, что они пришли сюда. Хорошо, что все страхи оказываются напрасными. На какой-то миг жизнь показалась ей очень счастливой, как в детстве - когда божья коровка выпускала жесткие черные крылышки и слетала с ладони.
Они с Маргаритой стояли в наиболее оживленной части галереи, центром которой был высокий громогласный человек - художник, один из героев выставки, с окладистой седой бородой, в рубашке с глухо застегнутым воротом без галстука. Он единственный мог допустить подобную вольность в этом царстве «бабочек» и «маленьких черных платьев». Это был очень модный, признанный фаворит художественной Москвы, портретист Марат Каморов, Маргарита первым делом представила его Кате. Но, хоть и говорил он громко и собрал вокруг себя множество гостей, Катя не нашла в его речи ничего для себя интересного и, улучив момент, скользнула влево, к белой притягательной стене. Она стояла у картин долго, отходила, возвращалась, совсем пропала и порядком испугалась, услышав за плечом голоса. Маргарита ласково интересовалась у нее мнением об этих картинах. Маргарита говорила ласково, а в глазах у нее был лед, которого Катя в волнении не увидела.
- Это лучшее, что я видела за последние несколько лет. С тех пор, как вернулась из Германии, - чистосердечно призналась Катя. - Это… это потрясающе!
И, все еще не замечая насмешливо-неприязненных взглядов, к которым примешивалось изумление, словно друзья Маргариты безмолвно вопрошали: что за насекомое ты привела?! - она вновь обратилась к картине. Обманчиво тихое море, белый лепесток лодки на песке… И твердая уверенность: через минуту всего этого не станет. Буря сметет и покойный шелест волн, и неподвижность лодки, оставленной кем-то на берегу, и сонную безмятежность самого берега.
Художника Бердяева, автора этой картины, к сожалению, не было на выставке. Он сравнительно недавно появился в «высшем» бомонде благодаря хорошему менеджеру и был на две головы выше признанных, внедренных, всосанных в кровь этой среды художников. Из-за природной своей естественности и могучего таланта ему никак не удавалось стать своим, всё он говорил невпопад, ни к чему не мог приноровиться - и оставался чужаком, пришлым, искусственно причесываемым к шеренге, чтобы не торчали рыжие вихры. Во главе же шеренги стоял совершенно беспомощный творчески, работающий в узком жанре коммерческого портрета Каморов. Обладал он какой-то особенной энергией, сбивающей с ног натуры послабее, - и у любителей условности имел оглушительный успех. Он мастерски сглаживал индивидуальные черты, меняя облик на противоположный - такой, какими люди хотели бы быть. За то, чтобы стать героем его работы, выстраивалась очередь, тогда как Бердяева с его острым беспристрастным глазом побаивались, и ценил его бескомпромиссное, «своеобразное» творчество лишь узкий круг людей - те, кто хотел подолгу задерживаться у одной картины, искать разгадку, толковать - на разные лады.
Вот этого-то Бердяева и похвалила Катя. Конечно, Маргарита одобрить этого не могла. Она была шокирована. Уделить столько внимания какому-то Бердяеву и совершенно не заметить Марата - это было неприлично и даже вызывающе. Это обязательно раздражит, поднимет волну ревности и зависти и настроит против их семьи… Ну, зачем так опрометчиво обращать на себя внимание, в то время как и без того есть отличие от других? Маргарита чуть не плакала. Она готова была подумать, что Катя сделала это намеренно, как, без сомнения, намеренно раздражает своим внешним видом. Это платье? И волосы? А чудовищные очки? И ведь работает, находятся ценители! Ее сын, например.
Припомнив все, что когда-либо говорила ей о Кате Кира, Маргарита с недоверием глядела на удивленное Катино лицо. Удивленное и расстроенное. Что она такого сказала? Разве может похвала художнику очернить другого в чьих-то глазах? Преодолевая неприязнь и даже испуг, Маргарита терпеливо объясняла: может, и еще как. Свет зорко следит за сравнениями и оценками, алягер ком алягер. Свет - это схватка, вечно продолжающаяся битва, нравится это каждому в отдельности или нет… Кто кого перехитрит, обставит, раньше добежит. Это признание, престиж; наконец, деньги…
В замешательстве Катя смотрела на Вячеслава Семеновича, своего бывшего начальника из «Ллойд Моррис», остановившегося неподалеку от них. Что-то здесь не сходилось. Этот человек едва ли будет тратить свою жизнь на глупые игры. Ну, возможно, - промолчит, сообразуясь с законами. И тут до Кати донесся его голос: довольно громко он говорил о Бердяеве, восхищенно и прямодушно, и - вот странно, Маргарита Рудольфовна! - его собеседники с уважением внимали ему. Значит, есть все же люди «внедренные», но остающиеся самими собой - благодаря силе своей личности и авторитету легко ломающие все эти картонные устои… Катя подумала: возможно, со временем она могла бы стать одной из них.
Но только - из них. Такой, как Кира, она не станет. Тогда уж лучше на необитаемый остров…
Она вновь обернулась к Маргарите, к ее знакомым. Теперь она видела все: отброшенные за ненадобностью по причине высокого положения такт и благородство; презрение и снобизм. Все то, что было ее уделом в «Зималетто». Сотни и сотни Воропаевых, Вукановичей смеялись над ее коричневым платьем с короткими рукавами, над ее прямотой, обрушивались на нее, и в конце концов тошнота подступила к горлу... И когда (так вовремя!) подошел Андрей, ей пришлось опереться на него, а он расценил это как ласку. Его глаза улыбались. Его глаза! Это единственное, что имеет ценность.
Вячеслав Семенович обратил на них внимание, подошел. Его голос, мягкий, безопасный, такой знакомый, привел ее в себя.
И когда Андрей сказал ей о приглашении на презентацию в «Севен групп» и назвал двух-трех человек, которые тоже приглашены, она обрадовалась. Герман, Наталья Нестерова (мысль о Наташе была теплой, не вызвала ни ревности, ни страха в ее повзрослевшей душе) - они, безусловно, такие же, как Вячеслав Семенович. Андрей увидит, что бывает совсем другой «свет». И в этом свете с ней считаются и уважают…
Потом снова подошла Маргарита, и Андрей понял, что между нею и Катей что-то произошло. Он заметил оскорбленный вид матери и Катину бледность. Удовлетворенный блеск в его глазах сменили досада и боль. Он с вызовом поглядел на мать и крепче прижал к себе Катю. Она опиралась, она полагалась на него. А он - на нее…
- Я еще кое-что хотел тебе сказать, - перебирая ее пальцы, лежащие на рукаве его пиджака, сказал он. - Не обращай внимания на Киру, хорошо? Она по-своему пытается быть вежливой. Поможем ей…
Катя опустила голову. Она бы и рада, только как? Она еще не оправилась от отповедей, особенно от последней, когда Кира обвиняла ее в разрушении его жизни. А Кирин взгляд, когда они вошли в зал, был подобен ожогу. Напряжение, рассыпавшееся искрами между ними обеими, не было биномом Ньютона для Андрея и огорчало его. Он намекает, что и они должны быть с Кирой «вежливы»… ну что ж, если это нужно для него, для «Зималетто», она будет вежлива. Ей опротивела эта война - только в вежливости мало смысла, если Кира лжет… Но почему она вдруг опустила забрало, испугалась открытого противостояния? Ей это несвойственно…
- Кать, она сказала, что относится к нам хорошо. Я решил ей верить. Ну, зачем ей врать, подумай? Вот увидишь, всем сразу станет легче, и тебе в первую очередь. Я думаю только о тебе.
Возможно, он прав и ей надо сделать над собой усилие и тоже «поверить» Кире…
Последний взгляд, перехваченный ею на этой вечеринке, принадлежал именно Кире. И взгляд этот был не из дружелюбных. Раньше ее взгляды были полны подозрения и она едва вымучивала улыбку, чтобы поддержать чужие насмешки над Катей, - теперь она (впервые!) сама смеялась над ней. Над ее внешностью, над тем, как глупо выглядит она в этом обществе и под руку с Андреем…
Видимо, она почувствовала какое-то слабое место...
Весь путь домой Катя сидела, глубоко задумавшись. Андрей не беспокоил ее. Остановившись у ее подъезда, сказал грустно:
- С Валерием Сергеевичем уже поздно разговаривать.
- Да, - ответила Катя. - Приезжай и заходи завтра утром за мной…
- Утром? Это удобно?
- Удобно…
- Может, все-таки передумаешь и поедем ко мне? Пусть твоя мама что-нибудь придумает…
Катя покачала головой.
- Я пойду домой. Так будет лучше. Столько всего… Ты устал. Я тоже.
Он перехватил ее руку, открывавшую дверь.
- Ты обиделась на маму? Или на меня - из-за Киры?
- Я не обиделась, - сказала она и потянулась доверчиво, чтобы ответить на его поцелуй.
Он задумчиво провожал ее взглядом. Потом коротко ударил руками по рулю и включил зажигание.
Запах лекарств, разлитый по квартире, едва не заставил покачнуться. «Скорая» только что уехала, у папы плохо с сердцем, но в больницу - ни в какую… Осунувшаяся мама качала головой: на этот раз придется лечь, все равно придется. Катя позвонила Андрею и сказала, чтобы ждал ее завтра в машине во дворе - на прежнем месте…
Но она еще защищалась. Утром, едва проснувшись, позвонила в офис Юлиане. И ей повезло: секретарь была на месте. Не повезло только в том, что не было самой Юлианы. Не было в Москве, и даже в стране, и даже в Европе… Что ж, ничего удивительного, значит, Юлиана хотела ее в Африку увезти. А она подвела ее.
- А Юлианы нет. Она в Египте, организует телевизионное шоу… Я могу вам дать мобильный. Или вы знаете его?
- Нет… да… спасибо, я попозже.
Беспокоить Юлиану по телефону она не хотела. Да и что можно сказать - по телефону?..
И снова она была мужественной. Придется выбрать одежду для вечеринки в «Севен групп» - из того, что есть. А потом, потом она дождется Юлиану и сделает то, что пришла пора сделать. Без прежних игр с самой собой.
Алягер ком алягер? Да, может быть, это еще война. И когда они с Андреем одержат свою первую тихую победу, никогда больше, никогда больше они не будут оставаться друг без друга по ночам.
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
прямо спойлер к следующим главам. 
)
