НРКмания

фейсбуке

Ежегодное голосование ЖЖ (для тех, кто не знает ЖЖ - Живой Журнал)



http://ru-teatr.livejournal.com/1773126.html



Голосование премии "ЖЖивой театр" 2012 года начинается



В номинации "Актер года" Григорий Антипенко







Поддержим Гришу!!!!

БРАВА, АКТРИСА!


А теперь попробуй, забудь меня!

Жан Ануй, «Медея»


С одной стороны жаль, что спектакль «Медея» Театра им.Вахтангова идет на малой сцене театра – вместить желающих увидеть спектакль зал не в силах. Но с другой стороны – малый зал всегда предполагает крупный актерский план. Вот они, актеры – иногда рукой дотронуться можно. Сложно не пересечься глазами с героями, не почувствовать дуновение от их движений… Не люблю расхожее слово «энергетика», но здесь его применю: если вам повезло, и в камерном зале вы увидите Актера (именно так, с большой буквы!), то энергетика будет зашкаливать, и в идеале между публикой и Актером произойдет обмен энергиями на неуловимом подсознательном уровне. На этом спектакле случилось нечто подобное, но на сцене была Актриса.


Медею играет Юлия Рутберг. Актриса служит в Вахтанговском с 1988 года, но в последнее время родной театр не балует ее ролями. Премьеры все больше в антрепризных проектах, съемки в кино – и везде Рутберг прекрасная характерная актриса. Если надо – блестящий комик. И в «Медее» – не просто выход, а просто вылет за рамки привычного амплуа!

Спектакль начинается с ее крупного плана. Напряженные, глядящие вдаль глаза… Замершая фигура, опустившаяся на колени на краю белого круглого ковра, который словно парит в темноте сцены, показывая всю хрупкость мира Медеи. Этим испытующим взглядом зритель сразу же включается в действие. Героиня смотрит не просто в зал, а куда-то поверх зрительских голов. За ее спиной копошится с вещами служанка, где-то стоит повозка со спящими детьми, перед ней – люди, веселящиеся на свадьбе. Царица, колдунья, верная спутница героя – сейчас просто брошенная женщина. Прошлое зачеркнуто – там кровь и предательство. Будущее стремительно ускользает – муж там, на своем свадебном пиру, с другой - молодой и невинной. Остается лишь хвататься за крохи настоящего, чтобы попытаться из них создать иное будущее, уже без своего Ясона.

Есть мудрое высказывание «Любить – не значит смотреть друг на друга, это значит смотреть в одном направлении». История любви Медеи и Ясона – иллюстрация того, когда друг на друга смотришь слишком долго и пристально. Когда смысл жизни – это другой человек, когда сплетаешься с ним каждым мгновением.

Юлия Рутберг играет это прорастание просто и очень по-человечески. Боль измены, зарождающаяся ненависть – Медея в начале спектакля женщина. Пусть сильная, пусть немного иная – чужестранка, но женщина. И постепенно с развитием действия эта человечность уходит, выводя на первый план сначала царицу, а потом и колдунью. Признаюсь честно, давно не было так интересно следить за развитием образа.

История Медеи не раз ложилась в основу драматического произведения. И большая удача для артистов то, что они играют в «Медее» Жана Ануя, а не Еврипида, например. Материал Ануя психологичен, подробен в рассказе об отношениях мужчины и женщины. Здесь есть, что играть. Поэтому и Ясон в исполнении Григория Антипенко не становится просто изменившим мужем, а выносит на сцену собственную трагедию. Их диалог с Медеей – поединок двух сильных людей, у каждого своя правда. «У меня был Арго!» - надрывно выкрикнет Ясон. Было море, друзья, и вечное движение за горизонт. И вдруг – весь мир сжался до женщины, доверчиво уснувшей на его плече. Он ведь герой – и не просто взял на себя ответственность за все, что ради него сделал влюбленная колдунья, но и не противился будущим преступлениям. Вот она – уже не такая доверчивая и влюбленная, вот он – уставший от груза, от дикого вихря, уже нисколько не герой. Но несмотря ни на что у них нет ничего, кроме этих отношений. А их союз уже не столь желаем и прекрасен… Если нельзя вернуть прошлое, надо изменить будущее. Ясон, возжелавший покоя и забвения, резко и торопливо отрекается от настоящего.

Медея, сжигающая мосты, не пожалевшая своих детей, вызывает если не понимание, то хотя бы сочувствие. Другого исхода у нее нет и быть не может. Дети – это всегда продолжение, развитие. Если же будущего нет – то и детей быть не должно. Все сумрачно логично. Ясона убивать нет смысла – он уже убил себя, когда решил из героя превратиться в обыкновенного, спокойного обывателя. Медея, убив невесту и ее отца, лишает его будущего.

Надо заметить, что Медея из греческих мифов не просто улетала на колеснице запряженной драконами, но и продолжила жить долго, и, возможно счастливо. Появился еще и муж, и дети, и царство. Ануй же героиню убивает. Точкой в спектакле становится ее самоубийство. «А теперь, Ясон, попробуй, забудь меня!» - и если не в сердце, то в памяти Медея останется точно. Победа? Возможно.

Режиссер спектакля Михаил Цитриняк обошелся без кровавых сцен – все решено метафорически. И сцену убийства детей нет смысла описывать, ее надо видеть. К тому моменту зрители уже полностью сливаются с героиней, и одно резкое движение отзывается тихим вздохом всего зала.

Профессионально. Со вкусом. Красиво. Сходите на этот спектакль – вы узнаете, что такое настоящая актерская игра. А я хочу сказать одно – брава, Актриса! «Брава» - потому что в итальянском языке для женщин на сцене похвала звучит с окончанием «а». Именно так – не безликое, а личное «брава» и аплодисменты.


Получала удовольствие Наталья Ионова

Фото Екатерины Цветковой

МЕДЕЯ
Театр им. Евг. Вахтангова

Зрительские отзывы

Maria 09.01.2012


Не тратьте ваши деньги. Это не Еврипид, а 1.5 часа из жизни истерички, которой скучно по жизни..
Много ляпов - например. Язон, который ни разу не спросил про своих детей, в конце вбегает и спрашивает, где они (когда они уже умерщвлены).
Абсолютно не понятно, почему эта царская бабенка решает так развлекаться...
Хороши только сам Язон (Антипенко) и Няня (я жить хочу!)

http://www.teatr.ru/Repertoire/Comments ... rep=307191

«Медея» Жана Ануя

Мой милый, что тебе я сделала? / "Медея" (Театр им. Евг. Вахтангова)


Выпуск № 6-146/2012, Премьеры Москвы

В Вахтанговском театре взяли к постановке «Медею» Ануя, ни с чем и ни с кем его текст не мешая.

Если Гинкас соединил Ануя и античную трагедию, давшую ему сюжет, добавив Бродского, то здесь французский драматург, пришедший в Россию до экзистенциалистов и заместивший тогда их в нашем театральном сознании, взят в чистом виде.

Идея в его пьесах первостепенно важна, но при этом драматург не забывает об интриге, парадоксальном юморе, отточенном диалоге. «Медея» написана в 1946-м, и в ней полыхает пламя Второй мировой, Сопротивления и всех связанных с ними дилемм. К нам Ануй пришел в конце 60-х. Его двухтомник зачитывался до дыр. Сегодня его стали воспринимать как драматурга «второсортного», слишком заботящегося об успехе, устаревшего. Как все, чем увлекались шестидесятники, с их простым и ясным пафосом, сегодня он воспринимается почти как писатель для подростков.

Тем не менее театральная история хранит память о постановках «Антигоны» с Никищихиной и Леоновым (Театр им. К.С.Станиславского), «Жаворонка» с Малеванной (Ленинградский театр им. Ленинского комсомола - ныне «Балтийский дом»). А память зрительская - многочисленные постановки в провинции: они почти всегда имели успех, становились событиями, взрывавшими сознание зрителей.

Важная, даже главная для Ануя мысль, настоятельно требующая разрешения во многих его пьесах, необыкновенно актуальна и сегодня: каким может быть компромисс с истиной (свободой личности) для обретения счастья. Или скажем наоборот: какова допустимая степень компромисса с обществом, здравым смыслом (читай, пошлостью, несвободой) для сохранения жизни? Отсюда разматывается в разных историях так или иначе целый ряд других вопросов. Кроме того, у Ануя нет однозначного определения, что есть счастье, свобода, добро и зло. Каждый из его героев должен решить это сам. Хотя традиционно зрительские симпатии на стороне максималисток Эвридики, Антигоны, Медеи, Жанны, их оппоненты у Ануя имеют свою правду и по-своему убедительны в споре. Отсюда еще один актуальный вопрос: стоит ли жизни отстаивание свободы, истины (в общем-то относительных). Ведь жизнь - самоценное счастье.

Я бы сказала так: в Вахтанговском режиссер Михаил Цитриняк взял «Медею» для Юлии Рутберг, и получился почти что моноспектакль. Не то чтобы остальные актеры в нем - статисты, но они не первостепенно важны. Даже Язон (Григорий Антипенко), хотя первая и главная тема Медеи-Рутберг - любовная, не говоря уж о Креоне (Андрей Зарецкий), превращенном в местного мафиози с безликой охраной, не говоря уж о Кормилице (Инна Альбина, Наталья Молева). А ведь именно Креон и Кормилица - главные антагонисты героини в пьесе, глашатаи столь ненавистного ей здравого смысла, они, между прочим, транслируют очень важные вещи, причем с разных сторон: Креон, уставший от войны и крови, хочет покоя, и это в его устах некое соглашательство, которое, однако, впускает в его душу добро, жалость, терпимость по отношению к Медее; Кормилица, уставшая от беспокойной, бесприютной жизни с Медеей, тоже хочет покоя, но она - человек не от власти, а от толпы, и она понимает толк в этом покое, в повседневности, она почти что поэт повседневности, искушающий Медею, и в финале, когда все кончено, проговаривающий, проборматывающий свой гимн счастью жизни, которое черпается из самой жизни. (К слову, в спектакле Вахтанговского театра этот монолог вовсе отсутствует.)

Режиссер делает Медею мягкой и женственной, несмотря на все ее страдания. Все сомнения, подкидываемые ей другими персонажами, все возражения будто бы рождены ее внутренним голосом.

Кажется, пьеса взывает к актрисе быть некрасивой, но Юлия Рутберг, наделенная даром органической гротесковости, эксцентрики, прирожденная клоунесса, в этом спектакле, видимо, по воле режиссера, сама кротость. Ее лик светел, она красива. Казалось бы, грубая одежда бездомной беженки на самом деле лишь притворяется грубой (так современный гламур имитирует дыры на вроде бы растянутых кофтах и заплаты на вроде бы рабочих джинсах). Ботинки этой Медеи лишь по форме - солдатские бутсы, а на самом деле сделаны из мягкой кожи. Босые ступни, когда она скидывает ботинки, на самом деле гармонизированы едва видными (но все же видными) колготками. Список можно продолжить. Смягчение относится ко всему - сияющей коже лица, макияжу, мимике, прозрачным бретелькам бюстгальтера, пластике тела, выразительной и грациозной даже в агонии. Злой критик упрекнул бы эту «Медею» и Медею в умеренности и аккуратности. Думаю, однако, что это хорошо - отвечает потребности и ожиданиям зрителя.

Впрочем, кроме Медеи, есть еще один говорящий и запоминающийся герой в этом спектакле: сценография Марии Рыбасовой. Круглый коврик в центре сцены (малой) не ассоциируется с ареной, только - с ковром, расстеленным на привале, светлым кругом от костра, за пределами которого - враждебная тьма леса, ночи, чуждого и враждебного мира. Подтверждая эту ассоциацию, он позже подтягивается на крюк, поднимается, скукоживается, сворачивается, превращаясь в тюк с увязанным скарбом. К нему привязана Медея охранниками Креона, как к пыточной дыбе, но и в этом случае он - знак ее дома, который сжался до размеров тюка, повсюду перевозимого с собой в дорожной кибитке. Он - память о том, что (все) пожертвовано любимому.

Медея - женщина, отвергнутая любимым. Не царевна-колдунья, предавшая родину, отца, виновная в смерти брата, не мать, готовая убить своих детей, чтобы отомстить отступнику. Не античная героиня, говорящая с богами. Прежде всего - женщина. В начале действия она предчувствует, что брошена (героиня Рутберг в этом отнюдь не уверена), затем она убеждается в этом и, наконец, всецело погружена в чувство брошенности. Когда со смертью любви погибает весь мир.

В такой ситуации оказывалась, наверное, всякая женщина, способная к любви: мир сужается до боли, единственное желание - расстаться с ним, с миром, с жизнью, обидевшей, обделившей, потому что жизнь - это мужчина-предатель. Оставить мир, не оставив в нем следа, а значит, детей, которые в данном случае лишь знак единства с мужчиной, их отцом. В этом нет мести, лишь желание не быть, потому что любовь - жизнь - окончена. Не месть, а логика смерти, неизбежной после конца жизни, движет Медеей-Рутберг. (Потому так аккуратно выстроено в спектакле убийство детей - как часть ритуала при расставании с жизнью. Дети - всего лишь полоски ткани, ленты, которыми мастерски играет Медея-актриса.)

Исстрадавшийся от диссонансов жизни и театра зритель получил то, что хотел: красивую историю о любви красивой женщины, с которой не обидно отождествиться. Смыслы же контрабандой протянуты в тексте для тех, кто их способен прочесть. Впрочем, спектакль Вахтанговского театра был прочитан по-разному. Наверное, это своего рода подтверждение его значительности.

Фото Михаила Гутермана

Лаврова Александра

Фотогалерея

Казнить нельзя помиловать / "Медея" (Театр им. Евг. Вахтангова)


Выпуск № 6-146/2012, Премьеры Москвы

За два года на московских подмостках появились четыре Медеи. В ТЮЗе у Камы Гинкаса, смешавшего Ануя, Сенеку и Бродского, ее играет Екатерина Карпушина. В «Школе драматического искусства» Владимир Берзин поставил пьесу Клима «Театр Медеи» для Оксаны Мысиной. Кочует, не имея собственного пристанища, постановка Шамиля Дыйканбаева со Степанидой Борисовой. И вот на малую сцену Вахтанговского театра режиссер Михаил Цитриняк вывел свою Медею - Юлию Рутберг. Женщина, вокруг которой рушится мир, - образ абсолютно рутберговской энергетики. Театр нынче подлинную трагедию не жалует, и можно лишь сожалеть, что актрисе не часто выпадает роль адекватного масштаба: в свое время сыгранная ею фрекен Жюли стала для зрителя настоящим потрясением. И вот новая встреча с сильным, не укладывающимся в привычные рамки характером.

Когда стало ясно, что актриса является защитником, адвокатом своей героини, пришло понимание и того, что обычная рецензия мало что прояснит в этом спектакле. Чтобы принять брошенный тебе вызов, необходимо было услышать саму актрису. Естественный выход - взять интервью. Но и Юлии Ильиничне хотелось узнать, был ли этот вызов услышан. И разговор наш поначалу пошел так, что мы практически поменялись ролями, отвечать на вопросы пришлось мне. А в итоге получился диалог двух женщин (традиционное противостояние актриса-критик отошло на второй план) о третьей, судьба которой стала квинтэссенцией сотен тысяч других, реальных женских судеб.

- Каждая актриса играет свою Медею. Кто-то играет волшебницу, чары которой утратили свою силу...

- Кто?

- Так, мне кажется, играет Мысина: актриса всегда немного волшебница, если заставляет зрителя верить в подлинность придуманных кем-то страстей. У Екатерины Карпушиной Медея прежде всего царица, борющаяся за власть над Язоном, а значит и над миром, который для нее воплощен в нем одном. А ваша Медея увиделась мне солдатом маленькой армии, лишившейся генерала. В юной царевне, жившей в благополучном мире, как мне кажется, подспудно таилась жажда мятежа. Иначе она не откликнулась бы на призыв Язона и предоставила бы этого авантюриста его собственной судьбе. Он пробудил в ней жажду ничем и никем не ограниченной свободы, потому она и пошла за ним, спалив за собою все мосты.

- А во имя чего она все это делает, с вашей точки зрения?

- Я не нашла однозначного ответа на этот вопрос. Сказать, что ради любви, было бы слишком просто. Когда человека воспитывают в жестких ограничениях (как ни свободна царевна, есть поступки, кои ей совершать не по чину), натура слабая смиряется, сильная начинает протестовать. Может, Язон и вызвал в ней такую страсть потому, что выламывался из привычной картины окружающего мира. Вторая версия лежит глубже: Медея хотела сравняться с Язоном в праве жить так, как она считает нужным. Мужчинам испокон веку это разрешено, женщине даже в наши довольно свободные времена - нет.

- А как же тогда финал? Для чего Язону и Медее нужна эта последняя встреча?

- Совместить два сценария у Медеи не получилось. Все жертвы, которые она принесла ради него, - напрасны. Медея спохватилась, но поздно: ей хочется быть не соратником Язона, а маленькой и слабой женщиной, укрывающейся за мужем, как за каменной стеной. Но Язон исчерпал свой запас прочности, и человеческой, и мужской. Свой потолок он выбрал и уходит туда, где может почивать на лаврах, которые он себе уже стяжал, где его считают своим и где его будут любить до гробовой доски. А Медею нигде своей не считают. Ей негде искать мира и покоя, ей придется сражаться до конца своих дней. Армия еще боеспособна, а генералу уже ничего не надо.

- А почему она решает уйти в небытие, причем совершенно осознанно? Хотя, как вы говорите, она еще может сражаться.

- Медее не для кого сражаться. Ради Язона она готова преодолеть все на свете. С его уходом она теряет смысл собственного существования. И детей она убивает потому, что она не в состоянии передать им энергию жизни на пределе, поскольку энергия иссякла в ней, а жить в полнакала она не умеет и не хочет.

- А был момент, когда у вас навернулись слезы?

- И не один. Но больнее всего, конечно, было «присутствовать» при последнем объяснении Медеи и Язона: ощущение было такое, что и тебя саму сейчас погребет под обломками разрушенного ими мира. Эта пьеса и манит, и пугает одновременно: слишком многое накладывается на собственные переживания, но ведь ради этого люди и ходят в театр.

- А у вас только на нашем спектакле было ощущение, что это накладывается на ваши жизненные обстоятельства?

- Сопереживать героине Мысиной не получилось: слишком явственной была выстроенность, сконструированность, пусть и виртуозная, театральной игры. А героиня Карпушиной вызывала внутренний протест, сила которого просто глушила человеческое сочувствие. Все имеющиеся на сегодняшний день спектакли разные, каждый ставил и играл про то, что ему ближе, отсюда и избирательность зрительских реакций. Но скажите, вам не страшно было приниматься за постановку при таком количестве «соперников»?

- Мы не знали, какие мы по счету, знали только о спектакле «Медея» Камы Мироновича, которого мы очень любим и надеемся, что он придет к нам на спектакль. Ануй, как мне кажется, оказал огромную услугу театру и XX, и XXI века, переведя котурную древнегреческую трагедию в трагедию, которую можно рассказать человеческим языком. Нам очень хотелось, чтобы Медея и Язон были абсолютно сегодняшними людьми, чтобы зрители, приходящие на спектакль, не только с точки зрения сюжета чувствовали, что и в их жизни происходит нечто похожее, пусть и с меньшим градусом, но и эмоционально сопереживали происходящему.

- Без сопереживания нет театра, но сегодня играть трагедию чрезвычайно сложно: жизнь делает человека все более толстокожим.

- А актеру, играющему трагедию, нужно не просто уметь существовать на сцене как стайер, а не как спринтер, но и брать на себя весьма тяжелый эмоциональный груз. Так что трагедия в театре не уходящая, а ушедшая натура. Но нам очень хотелось сделать спектакль о любви, которая превыше жизни. Когда в лесу Язон взял Медею на руки, произошло «короткое замыкание», возникла огромная любовь, изначально несущая в себе задатки трагедии. Я не думаю, что Медею не устраивала ее жизнь во дворце. Но случился амок, и ради человека, потребовавшего золотое руно, она бросила все, предав отца и убив родного брата. Это мог сделать только человек в экстатическом состоянии. Весь мир для нее воплотился в Язоне, а это уже трагедия, потому что все прочее перестало существовать. Она захотела быть равной любимому мужчине и до такой степени заигралась в эмансипацию, что забыла, что она - женщина. И проспала свое счастье. Для Язона ведь тоже было время, когда весь мир воплощался в Медее. Даже удивительно, что в суровом воине проснулась такая нежность.

- У него все было для счастья - любимая женщина, любимые дети.

- Любимые, но - походные. Вся их жизнь - бесконечный поход. И он устал. Абсолютно мужская позиция - ему захотелось простого человеческого счастья. Медея говорит: ты стал обычным человеком.

- Но это не единственная причина крушения их мира. Возможно ли в принципе обычное счастье, если накал отношений с самого начала слишком высок?

- Человек не может постоянно жить под напряжением 2500 вольт, но если снизить его до обычных 220, этого будет мало. Потому в их любви изначально и крылась трагедия: дальше некуда развивать отношения. Медея начинает предчувствовать, что Язон может изменить ей, а для нее измена недопустима и она опережает его, изменив первая, не позволив себя унизить. Ради Язона она перестала быть собой, все бросила на алтарь его жизни. Смерть - единственный путь снова стать Медеей, единственный способ, который могла принять восточная женщина царских кровей. Искупление всего содеянного ею - смерть. Она Язона оставила без выбора. С таким отцом она детей оставить не может - это ее кровь, и все, что принадлежит ей, Медея забирает с собой. Ничего не оставляя Язону. Мы восемь раз переделывали финал, оборвав пьесу раньше, чем автор: на людей сегодня намек действует сильнее, чем лобовая атака. Из единого мира Медеи и Язона возникают два: мир подвига, преданности, романтики, чести, достоинства и мир толерантности, компромисса, благоразумной добропорядочности, в котором нет места ни подвигу, ни романтике. Но в этой истории нет ни правых, ни виноватых. Есть столкновение антимиров. Я такой же абсолютный адвокат Медеи, как Гриша Антипенко адвокат Язона. Этот спектакль - наше послание миру, в котором мы живем. Миша Цитриняк назвал его реквиемом личности.

- Личность... Человек, способный на поступок. Такие всегда были редкостью, а сегодня совершать поступки, похоже, и вовсе считается дурным тоном. Нас так рьяно призывают строить удобный, благополучный, комфортный мир. Но где есть поступок, там комфорт и благополучие разлезаются по швам. И вдруг приходят люди и говорят тебе, уютно устроившемуся в кресле: если ты проживешь в благополучии всю свою жизнь, ты ничего не узнаешь ни о жизни, ни о самом себе.

Фото Михаила Гутермана

Пешкова Виктория

Фотогалерея

Мы в этом году выпустили с Гришей Антипенко «Медею» на малой сцене, где я играю Медею, а он – Язона, зал очень маленький – 74 человека максимум помещается.
Я была просто ошарашена: билетов нет на восемь месяцев вперед.