«Медея», Театр им. Вахтангова, 19.06.2012
Jul. 6th, 2012 at 12:41 AM
ВИДЕО по ссылке
Цитата:
Черное пространство, освещаемое редкими огненными сполохами, выхватывающими белую кошму в форме круга, где, напряженно вслушиваясь в темноту, сжалась в комок женщина. Чужестранка, давно бежавшая с проклинающей ее родины. Колдунья, ненавидимая во всех соседних государствах, чьим именем матери пугают детей. Любовница, рискнувшая всем ради мужчины, который, не выдержав ее мучительной всепоглощающей страсти, собирается уйти к другой. Мать, готовая убить своих детей, чтобы смертельно ранить их отца. Путница, нигде не находящая ни приюта, ни успокоения, одна, в отсутствии любви и смерти. Какая она, сегодняшняя вахтанговская Медея?
Когда-то Еврипид лишил древнюю историю о колхидской царевне, похитившей для любимого золотое руно, мифического ореола, объяснив ее поведение не столько властью непреодолимого рока или проклятием богов, сколько психологическими причинами - желанием причинить боль разлюбившему Язону. Затем, уже в ХХ веке, Жана Ануй заговорил о сексуальной подоплеке сюжета: страсть Медеи так велика и ненасытна, что она забирает другого человека целиком, втягивает, как в воронку, лишая не только свободы, но даже собственной идентичности. Разгораясь все сильнее, эта страсть никак не может найти утоления, как конкистадор, охваченный жаждой завоевания, без устали порабощающий новые земли. В своей чрезмерности она разрушает всё - личность партнера, их общую жизнь, сам окружающий мир. И, если у другого достанет сил сопротивляться ее яростной неистовости, то со временем, устав жить в жерле вулкана, он начинает искать путь наружу, строить свой тихий и благополучный мир, как это и случилось с Язоном. История Медеи и Язона по Аную - это еще и противостояние «мирной, спокойной жизни», желания «расчищать местечко для человека среди этого хаоса и мрака» неистовому бунтарству, не признающему границ и запретов. Но как раз философскую природу драмы Ануя, суть диалога, в котором сталкиваются разные точки зрения, без деления на правую и неправую, истинную или ложную, где ставятся вопросы, но не дается однозначных ответов, режиссер Михаил Цитриняк успешно проигнорировал.
Что же при этом он хотел сказать своей постановкой, мне разгадать не удалось. Не помогла и аннотация на сайте театра, которая воспринимается с недоумением и вызывает сомнение в том, что писавший если и читал пьесу, то понял ее, иначе как можно было сотворить подобный пассаж: «Медея уходит в небытие вместе с детьми, ибо не может оставить их такому Язону, благоденствующему в созданном им мире филистерского равнодушия. Она не позволит им оказаться заложниками пошлой философии сытого равенства. Смерть - не поражение Медеи, а ее нравственная победа. В трагедии Ануя столкнулись два Мира - Медея и Ясон, свобода и мещанский стандарт жизни. Финальная мизансцена — метафора. Фигура Медеи рифмуется с мифической Никой - символом Победы». Если отбросить тот факт, что сами формулировки заставляют вспомнить о лексике времен развитого социализма, то логика в данном высказывании отсутствует начисто. О какой победе, над кем может идти речь, когда пьеса заканчивается гибелью пяти человек, двое из которых дети, ставшие заложниками «взрослых» страстей?
Эта неопределенность режиссерского замысла отразилась и в решении ролей, особенно заглавной, и в символически-условном оформлении спектакля.
Такое ощущение, что Юлия Рутберг колеблется, кого же ей играть, - одержимую после предательства любовника ненавистью ко всем фанатичку, напоминающую современную террористку-шахидку, или героиню античного мифа, загадочную могущественную чародейку. Актриса, чей глубокий, богатый обертонами голос завораживает, явно тяготеет не к бытовой драме, а к трагедии с ее перепадами страстей, патетическими речами, скульптурными жестами, и наверняка она была бы прекрасной исполнительницей для творения Еврипида, но в пьесе Ануя эта манера кажется ненатурально-чрезмерной и не оправдывается даже характером персонажа. Отдельные монологи в ее исполнении прекрасны, но цельного впечатления не складывается, роль распадается на фрагменты, более или менее удачные. Да и режиссерская фантазия (или наоборот отсутствие оной) ставила порой в тупик странными придумками вроде излишне натуралистичного симулирования процесса родов, сопровождавшего рассказ героини о появлении на свет ее ненависти.
Одетая в черную майку и камуфляжные штаны, всем обликом принадлежащая времени нынешнему, Медея постоянно возвращается памятью в прошлое, когда царевна, внучка бога Гелиоса, обладательница безграничной власти, легко променяла ее на власть над сердцем Язона. Словно насмешливое подобие навсегда отвернувшего от нее свой лик солнца, жалкий круг грязного ковра, в который потом охранники царя Коринфа Креона завернут ее нехитрые пожитки и, как мешок, взвалят на спину, прогоняя прочь. Но эта Медея с ее вулканическим воинственным темпераментом, страстями, захлестывающими хуже цунами, не будет покорно влачить груз своих ошибок, грехов, подчиняясь чужой воле. Сбросив камуфляж, она облачится в платье жрицы Солнца и принесет в жертву безжалостному светилу единственных существ, что еще привязывают ее к жизни, - собственных детей, смывая этой родственной кровью пролитую много лет назад кровь брата.
Да, фигуру Медеи в финале, поднявшую вверх, к жестокому солнцу, окрашенные краской тряпочки, символизирующие детей, можно срифмовать с мифической Никой, как это хотелось автору аннотации на сайте театра, но эта «Ника» добровольно предала отсечению свои руки, ветви своего древа, в которых могла продолжиться жизнь, оставив Язона «возводить жалкие леса человеческого счастья под равнодушным взглядом богов».
Однако Язон, которого играет Григорий Антипенко, отнюдь не похож на мудрого героя-аргонавта, уставшего вырывать свое счастье мечом и огнем и возжелавшего возделывать свой сад. Актеру велика эта роль, как велик его герою, будто с чужого плеча снятый белый костюм (опять же раздражающеее своей банальностью противопоставление Медеи в черном и Язона в белом), такой же какой носят царь Креон (Андрей Зарецкий) и его свита-подручные, не воины, но удалившиеся на покой братки, пресытившиеся кровавыми разборками . В нем слишком мало от героя, это обыкновенный усталый мужик среднего возраста, которого вконец достала истеричная вторая половина. Он не к зрелости, не к осознанию прошлых грехов приходит, но бежит от бешеной страсти Медеи, куда больше, чем ее ненависти, страшась ее любви. Такой Язон не может быть достойным оппонентом Медее, и тема построения счастливого мира оказывается благополучно похороненной, а постановка превращается в драму женщины, полюбившей просто не того мужчину, теряя всю философскую глубину, заложенную в пьесе.
Не могу сказать, что этот спектакль плох, но после его просмотра у меня возник лишь один вопрос, и этим вопросом было не «что?» или «как?», а «зачем?», «зачем был поставлен этот спектакль?». Возможно, кто-то найдет для себя ответ на этот вопрос. Я не нашла.
http://farbensymphonie.livejournal.com/26193.html