|
4
16 апреля 2007 года ко входу в «Зималетто» подъехал чёрный «фольксваген». Развязывая на ходу пояс плаща, финансовый директор рассеянно кивнула охраннику и прошла мимо него в здание. Вызвав лифт, она вынула из портфеля бумаги и стала бегло их просматривать.
Вскоре подошёл и президент, они обменялись парой слов и в лифте продолжали обсуждать ту же тему. Преобразования в торговой системе «Зималетто» вышли на самый пик, борьба с директором по сбыту Воропаевой, соответственно, тоже. Но президент с его финансовым директором вместе были – сила.
Выйдя на офисном этаже, они разошлись по своим приёмным. Катя повесила плащ на вешалку и сняла крышку с графина. Ежеутренний ритуал поливки «сада» уже действительно превращался в ритуал. Цветов в кабинете становилось всё больше, и бухгалтеру Локтевой, выполнявшей также функции секретаря, пришлось даже прикупить пособие по уходу за растениями. Кате вечно некогда – купит, принесёт, любуется, ну, поливает по утрам (похоже на священнодействие), а ухаживать-пересаживать взялась Светлана.
- Кать, ты не забыла, сегодня у тебя разговор с новым директором по рекламе? – Локтева, стоя у двери с папкой в руках, опустила глаза в бумаги. – Ольга Кошелева, 32 года, очень хороший специалист. По крайней мере, так говорит Урядов…
- Да? Ну, значит, хороший. Свет, ты оставь бумаги, я потом просмотрю. Она собеседования прошла?
- О, да. И с Урядовым, и со Ждановым. Собственно говоря, в понедельник у неё первый рабочий день. – Света понизила голос. – Жданов даже пригласил её на субботнее мероприятие, представляешь? Для скорейшего, так сказать, слияния с коллективом…
- Замечательно, - пожала плечами Катя. – Он прав. Наверное. А вообще, в вопросе работы с кадрами я во всём полагаюсь на Урядова и президента…
Света постояла немного, решая, расценить ли это как упрёк, но вид у начальницы был безмятежный и она решила не заморачиваться. Улыбнулась и покинула кабинет. А Катя села на диван и, откинув голову на спинку, закрыла газа. Как хорошо. Она не уставала радоваться весне и всему, что она означала.
Но и то, что в своё время не приняла неосмотрительного решения, тоже было хорошо. Не ушла отсюда год назад, не бросила всё, не сбежала. Сразу после смерти Павла Олеговича Жданова ей хотелось только одного: забыть; а для этого надо было уйти. Это пришло через несколько дней после разрыва с Андреем. Вместе с болью: понятно стало, что это навсегда, а навсегда означало и «никогда», и получалось, что даже на воспоминания она не имела права.
Вполне логично ей казалось, что, если она окажется вдали отсюда, болеть будет меньше. И пришла в этот кабинет со всеми своими вещами, уверенная, что пробудет здесь всего несколько дней. Но остановилась на пороге, а потом, не доходя до стола, опустилась на этот самый диван. Ноги ослабели. Она вдруг поняла, что останется здесь. В этом кабинете, в этом здании. Это было то же здание, но другая компания, потому что не просто кабинет сменился – она сама заняла другое место, и чем всё это хуже, чем то, что она могла бы найти? Теперь в тех же декорациях будет разыгрываться совершенно другая пьеса. Освещение, реквизит, даже актёры – всё другое. И её «Андрей» - это совсем не президент Жданов…
И ведь действительно всё стало другим. Не сразу, конечно; Юлиане Виноградовой пришлось помучиться с её стеснительностью, страхом. Но ведь она сама, поняв как-то раз и навсегда, что не вынесет отпрысков отставных прапорщиков, которых одного за другим будут приводить в дом родители, приняла радикальное решение. И что по сравнению с этим все парикмахеры и консультанты в магазинах. Мелочь, труха.
Она любила всё белое. Вернее, оказалось, что любила. А может, полюбила после того, что с ней случилось. «Катя, слишком холодно, - однажды не выдержала Юлиана. – Выглядишь, как снежная королева, добавь тёплых ноток». А ей нравилось. Только машина была чёрной, а в одежде и даже в мебели в её квартире преобладал белый цвет, действительно большей частью холодный, без уступок. Юлиана в конце концов махнула рукой, ведь и в самом деле главное – то, что чувствуешь. И белый цвет платил ей благодарностью, подчёркивал чистоту кожи, попутно делая лицо строже, глуша присущую ей нежность. Юлиана только руками разводила: вот что значит почувствовать по-настоящему, что тебе нужно. Только она-то ожидала и хотела для неё несколько другого… Ну, уж как есть.
А с мужчинами дело обстояло предсказуемей, но оттого и печальней. Юлиана как-то попыталась познакомить её с парой-тройкой бизнесменов. Катя смеялась только: «А чьи они сыновья?»
- Ты боишься мужчин, что ли? – пошла ва-банк Юлиана. – Я ожидала этого, конечно, но только, ты меня прости, ты сейчас просто создана для мужчины…
- Вы ошибаетесь. Не в смысле «создана», меня это не волнует, а в смысле «боюсь». Я их не боюсь. Я их не вижу.
И ведь правда не видела. У неё даже глаза стали светлей, и этими светлыми глазами скользила – мимо, мимо. Юлиана озадаченно пыталась отыскать что-то подобное в своём опыте. Но то ли склероз, то ли действительно ничего не было. И оставалось только наблюдать.
Катя закинула руки за голову, ткань топика под пиджаком натянулась, и это было приятно. Она была благодарна Юлиане за толчок, за то, что она помогла ей испытать ощущения, которые, она знала, были, но для неё – недоступны. Она узнала своё тело, не так, как с Андреем, когда, раздеваясь, начинала чувствовать себя благодаря мужским рукам и мужскому телу, а, наоборот, одеваясь, обрела со своим телом какую-то тонкую, непрерывную связь, словно от ткани шли импульсы, сообщавшие о его размере, длине, упругости… Но самое главное – она узнала уверенность, ведь, приблизившись к миру, она стала от него независимой. И, едва начав, уже не нуждалась в помощи и даже слегка пугала Юлиану самостоятельностью. Но видела по Юлианиному лицу, что выбирает верные направления, что безошибочно угадывает, что будет хорошо, что хуже, словно её вело что-то. Юлиана, правда, была бы не прочь кое-что подкорректировать, ей, например, ближе тёплые, радостные цвета, но это уж дело вкуса. Катя любила всё белое.
Сейчас она думала о весне, а ещё больше – об осени. Абстрактное «завтра» начинало принимать очертания. И, кажется, она уже готова принять предложение, на котором с зимы настаивает Ленвиц – один из совладельцев мюнхенской фирмы, представительство которой в Праге сдавало «Зималетто» в аренду помещение для магазина. В последнее время они тесно сотрудничали с «Ивел» и даже консультировались у них. Без подобных консультаций реорганизация системы сбыта была невозможна. Во время командировки в Мюнхен Катя каждый вечер встречалась с Ленвицем – в ресторане щебетали птицы, живые птицы, в чём-то вроде вольера, отгороженного от зала фигурной сеткой. Катю словно заворожили эти птицы, она бы осталась в этом городе навсегда, только если б знать, что будет возможность изредка по вечерам приходить сюда и слушать это пение, в котором находила что-то философски-грустное и попадавшее в её настроение. Но тогда предложение показалось ей фантастическим. Конечно, когда-то она целый год прожила в Берлине, и была тогда гораздо зависимее – от всего, но всё же она точно знала дату своего возвращения. Теперь же ей предлагали без преувеличения изменить жизнь. Сначала она отказалась, потом взяла время на раздумья. Вчера Ленвиц прилетел в Москву и разговаривал с ней так, будто её переезд дело решённое. И что-то словно дотронулось до её руки и попросило не спорить. Какое-то глубокое ощущение покоя опустилось на неё; глядя в карие глаза Ленвица, она вспоминала его мягкую улыбчивую жену и улыбалась сама. Если в Мюнхене у неё будут такие друзья, начинать будет не страшно.
Временем переезда назначили сентябрь. «Поезжайте куда-нибудь летом, отдохните», - сказал Ленвиц. А она и поедет, и на этот раз действительно отдыхать. В прошлом году она была на море, но это же не отдых был, леченье. Несколько месяцев смерча в душе, весна, прошедшая под знаком стремительного уничтожения, требовали компенсации, потому что тело же продолжало жить, и, несмотря ни на что, у неё оставались глаза, и лёгкие, и сердце-руки-ноги, а самое главное – она работала, до изнеможения, до гула в ушах, до прострации. С Андреем происходило что-то похожее, никакое расставание их общей волне помешать не могло, и эта зацикленность на работе, помноженная на два, дала свои плоды. Андрей упорно шёл вперёд, даже в самое трудное время не отступался от своего плана модернизации производства, заключил несколько контрактов на приобретение новейших станков и другого оборудования, усовершенствовал графики занятости рабочих. Уже в апреле они выплатили первый долг, до евроцента, в мае выплаты посыпались на кредиторов одна за другой, а зарплата сотрудников выросла почти в полтора раза. Сухие глаза Андрея блестели, он почти не спал, но теперь это была созидательная бессонница, и он радовался успехам, хоть и без прежней беззаботности, но с той же напористостью, а той весной она стала похожа на одержимость. Он был благодарен ей за то, что она отговорила его когда-то от отчаянного поступка, ну, она и знала, что так будет, иначе бы не отговаривала. Она ведь ясно видела его будущее – так же, как он сам. Только ему иногда требовалось, чтобы кто-нибудь ещё в него верил.
Но неминуемо пришло лето, застой в продажах, настойчивое занудство Милко отпустить его в отпуск, и оба они тоже почувствовали потребность в передышке. То есть сначала неохотно согласились с Милко и Малиновским, под конец уж и вовсе, как тень, бродившим по коридорам, а потом и сами поняли: пора. Через два месяца Андрей вернулся посвежевшим и каким-то тихим, без прежнего, уже похожего на болезненный, огня. Её состояние чем-то напоминало его, с той только разницей, что всё это время она занималась складыванием из новых кубиков новой Пушкарёвой и сил на депрессию у неё не оставалось. Но устала она и от кубиков, и от Юлианы, и даже от моря, и рвалась уже всем существом домой. Домой – теперь это была её небольшая квартирка, чистая, отдельная, восхитительная. Папа целыми днями прибивал что-то там, мама раскладывала крупы по шкафчикам в кухне, а она, загорелая, каждую секунду ощущавшая свои новые волосы, руки, грудь, сидела на белом диване и была счастлива. В эту первую ночь в своей белой постели она спала обнажённой, утром надела только часики с белым ремешком и такой пошла в ванную. Она была свободна! Можно ведь сказать – пуста, а можно – свободна…
С новыми силами они впряглись в работу, методично, не упуская ничего, воплощали свои идеи, в том числе и те, которым помешала задержка. Катя стала обеспеченной женщиной, «Ника-мода», отказаться от которой они с Зорькиным сочли глупым, приносила доход, Зорькин был одержим, пожалуй, немногим меньше Андрея. Мужчины? Они не интересовали её, куда волнительней было чувствовать удовлетворение от того, что всё получалось. Это же как гонки на сверхскоростных машинах – ты опережаешь самого себя, ты становишься быстрее самой скорости... Как те самые станки, взятые ими в лизинг, как суперсовременные автоматические системы, которым лишь изредка требуется технический перерыв. С себя она вытирала пыль просто: брала в руки книгу, или шла гулять, или ехала к родителям. Что делал Андрей, она не знала. Никогда не видела его вне работы, никогда не слышала ничего, с работой не связанного.
Тем удивительней и необычней было общее решение устроить корпоратив, посвящённый 17-летию компании. В прошлом году из-за траура отказались от любых мероприятий, но сейчас Андрей захотел всё наверстать. Он считал, что его отец, всегда заботившийся об имидже компании и благе работников, одобрил бы это. Событие должно было произойти в июле, но летом запланированы отпуска, и было решено устроить цепочку лёгких празднеств в апреле и мае. Пусть сотрудники расслабятся и получат стимул перед новым сезоном, на который, как обычно, планов – громадьё. Андрей доверил подготовку Юлиане, и первым мероприятием был этот выезд «на природу» - на весь уик-энд был забронирован кемпинг с кейтерингом и прочими радостями загородного отдыха. Катя, услышав об этом, подняла бровь и сказала: даже не думайте, где я - и где палатки. Все эти увеселения с волейболом и завтраками на траве не для неё. Но Юлиана тоже умела поднимать брови и делала это гораздо лучше неё – просто по той причине, что на тренировки времени было больше. «Жданов сказал – не обсуждается. Ты же знаешь, как он относится ко всему, что связано с компанией». Катя знала и даже была свидетелем подготовки и обсуждений, только надеялась, что затея не зайдёт так далеко. Но согласилась. Ничто не мешает ей появиться там, а потом улизнуть потихоньку, никто и не заметит, и даже обрадуются – в присутствии сухаря-финдиректора многие чувствовали себя неуютно. Особенно те, кто когда-то заставлял так чувствовать её саму.
…У Ольги Кошелевой были пухлые, даже тяжеловатые щёки, на фоне которых маленький яркий рот привлекал к себе внимание, не оставляя почти ничего остальному, даже глазам. С этим ярким ротиком Катя поговорила о затратах на рекламу, о том, каким они хотели бы видеть рекламный отдел, введённый по-настоящему впервые. В общих чертах обрисовала финансовую политику компании, приоритеты, дала список фирм, с которыми предпочтительнее было бы работать.
- Но самое главное для вас, Ольга Сергеевна, - найти общий язык с Юлианой Виноградовой, - улыбнулась Катя. – Если это удастся, перспективы вашей работы в «Зималетто» будут самыми обнадёживающими.
- Надеюсь на это, - улыбнулась и Ольга, и в пухлых щеках залегли глубокие ямочки. Катя задержала на них взгляд. Неплохо; Роману Дмитричу должно понравиться. А может, и…
Когда Ольга ушла, она подошла к окну и распахнула его. Щедрое, не угрожающее быстрой сменой тепло дохнуло в лицо. Решениям Юлианы и погода благоприятствует, а ведь мог бы и дождь пойти. И даже снег, как ещё пару недель назад.
…Как он живёт? С Кирой, с ней, да, похоже, ни с кем, даже с Малиновским, – ни слова об этом. Как будто его жизнь вне «Зималетто» выключили. А ведь она видит и слышит его каждый день, кроме выходных, а иногда и в выходные, она проводит с ним больше времени, чем с кем бы то ни было. Неужто ни одной женщины не было с тех пор…
Она вернулась к столу. Конечно, были. Только вот думать об этом бессмысленно и лучше не стоит, даже так редко, как она думает. «Катя, зайди к Жданову, - щёлкнул селектор голосом Локтевой. – И графики продаж захвати, Малиновский просит». Она взяла бумаги и вышла из кабинета. Высокие каблуки уверенно несли её, пустую и лёгкую.
Но она не обижается на него. Она никогда на него не обижалась.
…Будильник пищал и требовал, а она спала. Через пять минут включился повторный режим, а она только вздохнула, и перевернулась на другой бок, и ещё слаще руку под щёку положила. Спустя полчаса сама, без всяких будильников, вскочила, взглянула на часы и, сглотнув малодушную мысль «а может, не ехать?», помчалась в ванную. Уже так опаздывала, что даже одеться как следует не успела, натянула первый попавшийся свитер – за городом прохладно, и тепло «обманчивое», мама вчера наставляла, и выскочила за дверь. Такси подъехало к заполненному автобусу у крыльца «Зималетто», и Юлиана, уже зная из телефонного звонка о том, что она опаздывает, поджидала с любовно-строгим видом у двери. Поставив ногу на подножку, Катя вдруг обернулась, увидев за автобусом знакомый автомобиль, и бровь снова поползла вверх.
- Жданов на машине? Сказали же, на машинах нельзя?
- Начальству можно, - легонько пропихивая её в автобус, сказала Юлиана. – Он же не пьёт. Вот Малиновский…
- А я пью? - с досадой обернулась Катя, входя в салон. – Терпеть не могу без машины оставаться…
Юлиана предпочла промолчать, усадила её к окну и сама села рядом. Стараясь по возможности не обращать внимания на кислый вид финдиректора – красивого даже с растрёпанными волосами и в растрёпанных чувствах, но колю-ючего… Вот так и меняются характеры. А какая девочка была…
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
пошла читать
Спасибо! 
Т.е. совсем не пьет, и машинку ему можно с собой на природу взять. ТАК не пьют или по медицинским показаниям, или если бояться потерять контроль над собой. Это что же Жданов боиться сотворить-сделать-как поступить?