|
Интерлюдия (окончание)
Любезные сердцу автора читатели! Увы! Жизненные тяготы создают неодолимые препоны на пути осуществления наших заветных мечтаний, посему пишущий эти строки вовремя не одолел задуманное до конца, тем более что повествование разбухало и расползалось.
И предвосхищая возможные замечания - я прошу прощения, но это все-таки не историческое сочинение. Наверное, мне не следовало лезть в глубь веков. Я старалась избежать откровенной несуразицы типа «Ой ты, гой еси, вызывай такси!», но, признаюсь, я не разбираюсь в денежном обращении и в масштабах цен в России в середине XIX в., не знаю, с какой скоростью тогда ходили пароходы, и понятия не имею, как играют в вист. Если кто-то в этом разбирается – можете ловить автора на ляпах. Из исторических фактов - собор в Рыбинске действительно освятили в 1851 г., село Наволоки действительно существует, Русское Географическое общество уже действовало и текинцы действительно одно из туркменских племен. Да, и зубровку в это время в Польше делали!
И еще - получилось несколько мылодрамно...
На следующее утро Елизавета Иринарховна, как и большинство пассажиров первого класса, прогуливалась по палубе. Все уже более или менее знали друг друга и раскланивались при встрече. Мимо нее, в сопровождении трех дам - двух дочек вологодского помещика и их маменьки - прошествовал Малиновский, Лиза несколько смутилась, когда молодой человек с улыбкой кивнул головой в знак приветствия. Малиновский вдохновенно вещал дамам, что Варшава ни в чем не уступает Парижу, а дворец его предков под Варшавой и вовсе прямо Версаль. Дочки – вологодские красавицы с белокурыми, в руку толщиной косами ни в Париже, ни в Варшаве не бывали и взирали на поручика с восторгом. Малиновский девицам не врал – он не договаривал. Предкам-то дворец действительно принадлежал, а потомкам – уже нет, продали его за долги в незапамятные времена, еще до вхождения Царства Польского в Российскую империю, после чего дворец окончательно превратился в руины.
Задумавшись, Лиза облокотилась на поручни, провожая взглядом колоколенку на высоком косогоре, и вздрогнула, услышав за спиной низкий, бархатного тона голос:
- Позвольте помешать вам в вашем уединении.
Она обернулась – перед ней стоял поручик Жданов.
- Позвольте обратиться к вам, хоть мы и не знакомы, - продолжил он, - Александр Андреевич Жданов, поручик. Я хочу извиниться за свое неразумное поведение, мы не хотели вас обидеть.
- Вы просто не предполагали, что я пойму английский…
- Мы и вправду не предполагали… еще раз извините…
Лиза молча кивнула, давая понять, что разговор окончен. Жданов собрался было уйти, но снова повернулся к ней. Почему-то ему захотелось продолжить беседу, и он спросил первое, что на ум пришло:
- А вы не знаете, что это за город вон там вдали виден?
- Это не город, это большое торговое село, Наволоки называется. Тут все суда причаливают - продукты закупают, и отсюда самый прямой путь на север, в Заволжье.
Поручик отметил, что барышня отвечает охотно и это его очень обрадовало.
- Знаете, на правах путешествующих мы могли бы пренебречь некоторыми условностями и познакомиться поближе. И вы действительно нас заинтересовали – такая молодая девушка и путешествуете одна. Как же вас маменька отпустила?
Он улыбнулся, и Лиза растаяла от этой улыбки:
- Я с тетушкой должна была ехать, но ее домашние обстоятельства задержали. А насчет маменьки…. я без матери выросла, с братьями старшими, вот и привыкла сама, без опеки управляться...
- Простите...
- Ничего, вы же спросили, потому что так принято спрашивать, разговаривая с барышнями...
- Ну да...
Они помолчали, но потом Жданов опять принялся распрашивать.
- А откуда вы английский знаете?
- У отца друг есть, англичанин, вот я с ним и с его супругой с детства по-английски разговариваю.
- А у меня в детстве была английская гувернантка, совсем старушка, но я ее слушался. Отца с матерью не слушался, а ее боялся! А батюшка ваш, очевидно, из чиновников будет? Служит в Рыбинске?
Лиза улыбнулась.
- Нет, наш город – купеческий. Торг в нем большой идет, вы, наверное, как на пароход садились, видели Биржу? Вот у моего отца там контора, лесом, в основном, торгует…
- А я Волгу совсем не знаю, Москва для меня родной город, имение у родителей в Звенигородском уезде, потом я служил в Петербурге..
- У меня братец в Москве на доктора обучается, совсем скоро курс заканчивает. Я к нему в прошлом году ездила.
- Это замечательно, когда братья и сестры есть, я вот один у родителей.
Они проговорили больше часа, потом расстались, причем оба пребывали от разговора в некотором недоумении: Жданов сам себе удивлялся – чем его так привлекла эта юная купеческая дочка (он, прикинув, решил, что ей лет семнадцать), а Лиза – что же она так разговорилась с незнакомым молодым человеком, о котором только и знала, что он шалопай и повеса. Да, и еще, конечно, красавец… Несколько раз мимо прошел не скрывавший своего удивления Малиновский; проплыла, бросив раздосадованный взгляд, хорошенькая барышня - она как раз намеревалась снова отправиться терзать фортепьяно и надеялась, что душка-поручик составит ей компанию.
На следующий день они только раскланялись.
- Конечно, - с горечью подумала Лиза, - поболтал со мной от безделья, теперь уже скучно...
Весь ужас заключался в том, что Александр Андреевич в эту ночь приснился Елизавете Иринарховне. И сон-то был какой-то странный: ей снилось, что она поднимается по ступеням нового рыбинского собора, который все никак не могли закончить и освятить. А из-за колонны выходит Жданов, протягивает к ней руки и улыбается, и такая у него солнечная улыбка! И она поворачивается и идет, нет, плывет, летит к нему...
Во второй половине дня она вообще не видела ни Александра Андреевича, ни Петра Станиславовича. Ей было невдомек, что приятели за обедом выпили лишнего и, заснув, проспали до вечера.
А вечером, в салоне организовалась карточная игра в вист. Дамы, конечно, не играли, а беседовали, рассевшись по диванчикам. Лиза устроилась в уголочке, откуда было очень удобно наблюдать за происходящим.
И то, что происходило, ей совсем не нравилось. Играли за двумя столами по четыре человека за каждым. Но если за одним столом ставили по мелочи и быстро закончили, то за вторым столом дело затянулось, и на кону оказались довольно большие деньги. Именно за этим столом и играл поручик Жданов. Его партнерами были француз месье Ланглуа, неопределенного возраста, щегольски одетый господин; молодой купчик, представившийся как Илья Осипович Варсонофьев и поведавший, что торгует в Ярославле мылом; и пожилой саратовский помещик.
Со своего диванчика Лизавета Иринарховна всех подробностей игры видеть не могла, но то, что господин Жданов становился все мрачнее и мрачнее, она заметила. Дамы понемногу покидали салон – оставаться долее становилось просто неприлично, и Лиза была вынуждена удалиться в каюту, не дождавшись окончания игры.
Проснулась она очень рано, задолго до завтрака. У нее было такое ощущение, что ее кто-то ждет, хотя кто ее мог ждать?
Она быстро оделась, вышла на палубу и ахнула – к утру на Волгу пал туман, да такой густой! Берегов почти не было видно, и пароход сильно замедлил ход. Она вгляделась и увидела на корме знакомый силуэт.
- Александр Андреевич, - окликнула она.
Он оторвался от созерцания воды, и улыбнулся вымученной улыбкой.
И тут Лизе стало все равно: что о ней подумает Жданов, что скажут люди, если увидят их вместе, ему же плохо - и она должна ему помочь...
- У вас что-то случилось? Расскажите…
Он заколебался. Но она настаивала.
- Расскажите же… - а потом догадалась. – Проигрались?
Он молча кивнул.
- Много?
- Триста пятьдесят рублей серебром.
- Немало…И у вас их нет...
- Не так много, но у меня и того нет… Я думал у Петьки, простите, у поручика Малиновского сотни полторы осталось, тем более, что он у меня два месяца назад брал семьдесят пять рублей взаймы на две недели, а он, оказывается, все прогулял еще в Москве.
- Но можно попробовать найти... можно собрать... в Самаре банк есть... И я часть могу дать... Сколько вам не хватает?
- Сто двадцать пять рублей... Ну, двадцать пять Петька даст.. .Понимаете, - вздохнул поручик, - у нас был такой уговор: или в тот же вечер каждый выплачивает проигрыш или продолжаем играть сегодня.
- Так вы отыграете, хотя, - Елизавета Иринарховна призадумалась, - вы неправильно играете.
- Да вам-то откуда знать?
- Я с детства в карты играю, братья выучили, игры разные знаю. Только есть такое, что при любой игре важно
.- И что же, любезный мой наставник?
- Я вам помогу - только вы меня выслушайте. Во-первых, вы должны понимать, с кем играете. Вот вас вчера иностранец обыграл…
- Да, француз, он архитектор, едет в имение к князю Святополк-Четвертинскому, тот какой-то дворец немыслимый затеял строить…
- А вы не поняли, что этот француз играл на пару с купцом, что от вас по левую руку сидел?
- Да что вы, Елизавета Иринарховна. Купчишка же проиграл… да и не будет такой с иностранцами якшаться.
- Так на то и расчет, Александр Андреевич! Купец проиграл чуть-чуть, и выигрыш француза все его проигрыши с лихвой покроет. Ну а насчет того, что купцы чужеземцев не любят, это в дворянских кругах такое заблуждение имеется. У моего батюшки лучший друг – англичанин, Джон Гиббонс, из Манчестера родом. Купец незаметно французу подыгрывал.
Александр Андреевич призадумался, а потом неожиданно для Лизы спросил:
- Вам сколько лет? Семнадцать? Восемнадцать?
Она только улыбнулась:
- Двадцать три. А вам?
- А мне двадцать пять… Это хорошо, что вам двадцать три…
- И чего же тут хорошего? – усмехнулась Лиза.
- Я вас слушал и думал , насколько же барышня меня моложе, и похоже, настолько же умнее.
- Ну вот и выяснили, что ненамного моложе, а насчет умнее... вы очень увлекаетесь игрой.
- Вы правы, чувство времени теряю, как-то затягивают эти карты, хочется еще и еще...
- Тут есть одна странная вещь, – добавила Лиза, - они ведь вас специально выбрали.
- Почему вы так думаете?
- Вас же уговаривали играть… Я слышала, кавалерийский маиор сразу согласился, но француз его слов словно не слышал, все вам твердил, что еще один человек для компании нужен…Скажите, у вас с собой крупная сумма денег?
- Да нет, только и есть, что на дорогу, да подорожная казенная от Самары до Оренбурга. У родителей я денег брать не хотел, им по закладной в Дворянский банк выплачивать. Я ведь как из Петербурга уехал, тому уже почти месяц, числюсь на службе в Оренбурге. Приеду – получу жалование за месяц…
Но в его голосе слышалось сомнение.
- Александр Андреевич, вы что-то недоговариваете… - настаивала Лиза.
- Да нет у меня денег, но… Есть у меня письмо заемное, на предъявителя. Я бумагу в военном ведомстве подписал, что, как приеду в Оренбург, вручу заемное письмо полковому командиру. Есть там торговые конторы, что с азиатами торговлю ведут, через них большие деньги проходят. Вот по этому заемному письму командир получит деньги в Оренбурге в торговой конторе, а ими он должен рассчитаться за лошадей, фураж, продовольствие для полка и еще какое-то снаряжение. Сумма немалая.
- Но эти деньги можно только в Оренбурге получить?
- Да нет, такие конторы есть и в Нижнем, и в Самаре, и в Астрахани. Но заемное письмо безопасней везти, чем деньги, поэтому везу до Оренбурга, дальше уж одна степь, ни деньги получить, ни поставки оплатить...
- А вы про это кому-нибудь говорили.
- Малиновский знает…
- Нет, кому-то из игравших…
- Черт! Черт! Черт! Ой, простите, Елизавета Иринарховна…
- Не извиняйтесь, я у батюшки в конторе да на пристанях и не такое слышала…
- Завел позавчера со мной француз разговор о том, как тяжко европейцу по России путешествовать. От города до города – век не доехать, почты не найти, в банк не обратишься… Вот я ему и рассказал, что в местах диких такие торговые конторы незаменимы – они и товары доставляют, и деньги занимают, и казенные подряды через них проходят… И про заемное письмо рассказал.
- Теперь понятно… им надо, чтобы вы на кон поставили это заемное письмо, пусть для начала только небольшую сумму из него. Тогда его придется обналичить в Самаре… а там они что-нибудь придумают. Ну как вы могли так безрассудно играть?
- Сам не знаю, увлекся, время летело незаметно. Я привык, что мне везет, да видно, кончилось мое везение.
Но Елизавета Иринарховна, похоже, была совсем другого мнения о везении господина Жданова. Глазки у нее загорелись, на щеках появился румянец, и голос зазвучал решительно.
- Я бы вам эти деньги отыграла, да на пароходе дам к карточному столу не подпускают. Но мы все продумаем...Так, не садитесь за стол, если они оба играют. Сделайте так, чтобы только один француз против вас играл.
- А как?- у поручика еще оставались какие-то сомнения, но уверенный тон барышни его убедил. - Впрочем, есть же Малиновский, он любого уболтает и напоит…
- Вот! И еще, играйте так, как будто у вас не сотни, тысячи в кошельке. Причем тысячи - ваши, а не казенные. Если вы сами сядете за стол с такими мыслями, так о вас и другие думать будут… А недостающие сто рублей я вам дам.
- Я не могу взять.
- А вы их и не берете… представьте, что я вам их дала на вечер, просто попросила вас подержать их в вашем кармане. И еще - у меня ожерелье есть золотое с топазами, если проиграете деньги, можно его поставить.
- Да за кого вы меня принимаете, Елизавета Иринарховна?
- У вас все получится. Вот увидите, до заемного письма дело не дойдет.
И такая уверенность звенела в ее голосе, что поручику показалось, что он зря так расстроился.
Надо только было Малиновскому объяснить его задачу. Почему-то Жданову совершенно не захотелось рассказывать приятелю о том, что план игры продуман купеческой дочкой Лизаветой Гудковой. Но Петр Станиславович был человек проницательный и избавил друга от объяснений. К тому же он чувствовал свою вину за некогда одолженные, да так и не возвращенные семьдесят пять рублей. Он быстро понял, что от него хотят, и на следующий день сразу же приступил к осуществлению поставленной задачи.
В результате как-то так получилось, что купец Варсонофьев с утра натолкнулся на поручика Малиновского и тот принялся расспрашивать господина Варсонофьева о делах, дескать, у его дяди в Лодзи есть парфюмерная фабрика и дядя очень интересуется, какие мыла в России пользуются наибольшим спросом.
Варсонофьев что-то не вдохновился вопросами мыловарения, а потому очень обрадовался, когда Петр Станиславович предложил продолжить разговор в буфете. В буфете беседа незаметно перешла на сравнение свойств национальных напитков: польской зубровки и русской водки. Великороссийская гордость господина Варсонофьева была задета голословными утверждениями шляхтича о превосходстве зубровки, и собеседники отправились в каюту к Малиновскому, дабы сопоставить вкусовые качества напитков (ради спасения друга, Малиновский для разгону пожертвовал последнюю бутылку зубровки, припрятанную, в том числе, и от самого друга, большого любителя этого напитка).
Когда наступило время карточных баталий, оказалось, что господин Варсонофьев спит мертвецким сном в своей каюте (Петр Станиславович его туда предусмотрительно отволок, дабы француз не заподозрил друзей в спаивании сообщника). Месье Ланглуа постарался, чтобы его раздражение осталось незамеченным, и место четвертого игрока за столом занял кавалерийский маиор. Лиза, как и накануне, присела на диванчик, в стороне от игрального стола. Александр Андреевич великолепно усвоил урок. Он небрежно бросил на стол проигранные триста пятьдесят рублей, показывая всем видом "Какая мелочь! Стоит ли об этом говорить!" Играл он вдохновенно, безбожно рисковал, и карта сама шла к нему в руки.
Лизавета Иринарховна оставалась в салоне, доколе дозволяли приличия. Ей повезло – рядом с ней оказалась толстая маменька той самой девицы, любительницы фортепьянной игры. Барыня оказалась разговорчивой, и у Лизы был повод сидеть в салоне. Но, когда маменька удалилась почивать, пришлось уйти и Лизе.
Спать она не ложилась, поэтому сразу услышала, что в каюту тихонько стучатся. Она не раздумывая распахнула дверь, впустив поручика Жданова. Он сиял:
- Все, все отыграл. Вот ваши деньги. И спасибо, спасибо…
Схватив ее ручку, он сжал пальчики так, что Лиза ойкнула, потом не спросив разрешения, развалился на диване:
- Знаете, сначала карты мне достались ну никуда не годные, и тогда я…
Александр Андреевич был готов говорить и говорить.
- Я очень рада, но вам пора… Ночь уже, - пролепетала Лиза.
Тут только до Жданова дошло, что его присутствие в каюте у девицы может ее серьезно скомпрометировать.
- Ох, простите, завтра, завтра я вас увижу и все расскажу.
Он наклонился, поцеловал ей руку и выскользнул из каюты.
Назавтра все утро за Лизой ходил Емельян Семенович - словно почуял что-то, лишь когда московский купец удалился после обеда спать, поручик Жданов и Елизавета Иринарховна как бы случайно встретились на палубе. Он еще раз поблагодарил ее, но оба почувствовали, что исчезла та легкость в общении, с которой они позавчера болтали обо всем.
А на следующее утро, очень рано, пароход подходил к Самаре, но Лиза встала еще раньше. Когда в дверь ее каюты постучали, она открыла, уже одетая и причесанная. Она собиралась выйти на палубу, чтобы поговорить с гостем, но Александр Андреевич решительно вошел в каюту, закрыв за собой дверь.
- Я попрощаться зашел…
- Как же вы, совсем без денег...
- От Самары до Оренбурга у меня есть казенная подорожная, ямщики довезут, а на постоялых дворах собеседники найдутся, голодным не оставят... Я вам так обязан...
- Ничего, это пустяки.
- Разрешите, Елизавета Иринарховна.
Он поцеловал ей руку, а потом вдруг обнял за плечи и привлек к себе:
- Ах ты, птичка-невеличка…
Лиза уперлась руками ему в грудь:
- Не надо, Александр Андреевич.
Да он и сам чувствовал, что не надо. Отпустил ее, еще раз поцеловал руку и произнес:
- Я не забуду тебя…
- А я не забуду вас, только мы больше не увидимся.
Он сошел на берег, обернулся, но на палубе ее не увидел, да и не мог увидеть: Елизавета Иринарховна рыдала, бросившись ничком на диван в каюте.
Прошел год и четыре месяца.
Сегодня у Иринарха Степановича большая радость – крестины внучки. Не нарадуется он на дочь Лизаньку, зятя Мишеньку и двухмесячную Сашеньку. Вообще-то, Иринарх Степанович ожидал, что внучку Дарьюшкой назовут, как его жену покойную, мать Лизы; зять еще предлагал Глафирой назвать, в честь своей мамаши Глафиры Анисимовны, особы очень достойной. Но Лизавета Иринарховна была непреклонна – только Александра. Мишенька жене не перечил – все равно на своем настоит и докажет, что она права. Да, надежды тетушки Ольги на то, что Елизавета Иринарховна, замуж выйдя, станет покорной и домашней, не оправдались! Иринарх Степанович даже головой покрутил, вспомнив, как Лиза мужа отругала за то, что проценты по ссуде неправильно рассчитал. Когда она вернулась из Саратова и объявила, что уже обручилась с Михаилом Борщевым и через месяц - свадьба, Иринарх Степанович разволновался. Он призвал дочь для серьезного разговора и осторожно попытался убедить, что торопиться не стоит; что вот он с Лизиной матушкой так счастлив был, потому что по любви они венчались; что надо быть уверенной в том, что этот человек тебе Богом предназначен, а, если нет такой уверенности, то встретит, встретит еще Лиза своего суженого. Но Лизанька только сверкнула на отца глазами и заявила:
- Уже встретила!
Что же, живут хорошо, спокойно, в уважении...
Утром этого же теплого сентябрьского дня на пароходе "Святитель Николай" подплывал к Рыбинску и Александр Андреевич Жданов.
Прошло почти полтора года с того дня, когда поручик Жданов сошел в Самаре с парохода. Потом было расставание с Малиновским, прощание с юностью, с загулами и с легкомыслием. Впереди его ждала новая жизнь, и он двинулся навстречу ей в лучезарном настроении.
Трясясь в ямщицкой кибитке до Оренбурга, он всю дорогу вспоминал Елизавету Иринарховну, но сам себя успокаивал – конечно, барышня так ему помогла, спасла, можно сказать, вот благодарность сердце и переполняет… И что-то омрачало этот его лучезарный настрой...
А смешно все началось, он тогда Тютчева процитировал, хоть совсем себя любителем поэзии не считал; так, одна милая особа в Петербурге этими строчками зачитывалась. Если постараться, он, пожалуй, и другие строки вспомнит. И он вспомнил:
Я очи знал, — о, эти очи!
Как я любил их — знает бог!
От их волшебной, страстной ночи
Я душу оторвать не мог.
В непостижимом этом взоре,
Жизнь обнажающем до дна,
Такое слышалося горе,
Такая страсти глубина!
Он никогда серьезно не влюблялся, а потому сам своему сердцу не поверил – влюбиться в провинциальную купеческую дочку, особой красотой не блиставшую. Уж очень невероятно! Ничего, пройдет… а вот все никак не проходило…И снова, и снова видел он перед собой светло-карие глаза и слышал уверенный голос: "Я вам помогу".
Служба в оренбургских степях неожиданно пришлась бывшему столичному гвардейцу по душе. Александр был прекрасным наездником, хотя и считалось, что для кавалериста он слишком высок ростом. Видно, ожил в нем дух цыганских прадедов и он наслаждался жизнью, объезжая разбросанные по степи пикеты, заходя в азиатские юрты, окидывая взглядом огромные табуны или караван величественных верблюдов. Он удивлялся, как же он мало видел, живя между Петербургом и Москвой. Когда встал вопрос о том, что нужен офицер командовать солдатами, охранявшими русскую дипломатическую миссию, направлявшуюся в Хивинское ханство, командир предложил Жданова.
В опасном путешествии через степи и пески Александр Андреевич зарекомендовал себя наилучшим образом, получил следующий чин, был награжден и ему был предоставлен трехмесячный отпуск. И вот он опять поехал тем же путем, отправляясь в отпуск, в родительское имение под Звенигородом. В Рыбинске он сошел с парохода и в конторе на пристани расспросил, кто что знает о купце Иринархе Гудкове. Оказалось, купец благоденствует, последний год у него во всем удачный оказался – торговля шла неплохо, младший сын в Москве диплом доктора получил, и дочка, наконец-то, замуж вышла.
Больше ему в Рыбинске было делать нечего. Александр Андреевич прошел через торговые ряды и вышел на главную улицу города – Крестовую. Он остановился у нового рыбинского собора, который только что освятили. Собор выглядел величественно, и Жданов поднялся по лестнице, чтобы осмотреть колоннаду. Оттуда ему было хорошо видно, как к собору подъехали, одна за другой, три коляски – похоже, прибыло большое семейство. Он увидел, как высокий мужчина помог выйти солидному пожилому господину, а потом протянул руку молодой женщине, осторожно помогая ей спуститься. Женщина держала на руках младенца. Из двух других колясок выбирались, видимо, родственники: «Крестины, наверное, - подумал Александр Андреевич. - Судя по всему, семейство купеческое, а молодая маменька изящная, не купеческих объемов».
И лишь когда вся процессия стала подниматься по ступенькам собора, он узнал эти светло-карие глаза. Бежевое шелковое платье с широкой, по моде, юбкой, подчеркивало тоненькую талию, волосы уложены в высокую прическу, легкий кремовый кружевной шарф накинут на голову, а на шее – ожерелье с дымчатыми топазами.
Отчего-то она остановилась на ступеньках и обвела взглядом колоннаду собора. Но он успел отступить за колонну - а колонны нового собора были мощные, потому Елизавета Иринарховна и не заметила стоящего за ними человека, а, может, не заметила потому, что ее взгляд снова вернулся к младенцу, которого она держала на руках.
Дома , в звенигородском имении, матушка Александра Андреевича, Эмилия Карловна опять завела разговор о том, что внуков она, видно, не дождется. На самом деле более всего она боялась, что сын пойдет по стопам деда и приведет "какую-нибудь актерку", напрасно Александр ей твердил, что в оренбургской глуши актерок нет. "Они есть везде! - парировала Эмилия Карловна и, в сущности, она была права.
А дальше обычно следовала хвалебная ода какой-нибудь девице - последние года четыре это была Ксения Георгиевна, соседка по имению. Ксению матушка обожала. Как воспитанна! Играет на фортепьяно, чудесно вышивает и на Пасху подарила Эмилии Карловне акварельку собственной работы. И хозяйка прекрасная, прислуга у нее по струнке ходит. Она не очень богата, но хорошего рода, и ее папенька - важный человек в Московской судебной Палате, а в наше время такие связи очень и очень полезны. Сын соглашался с матерью в одном: на Ксенечку можно любоваться - стройная, изящная блондинка, личико - фарфор с розово-перламутровым отливом, чудесные, светло-пепельные локоны, аристократическая посадка головы и осанка королевы.
Ксении, правда, уже двадцать четыре, но тут, с точки зрения Эмилии Карловны, было все понятно. Бедная девочка с шестнадцати лет влюблена в Алексашу. Каково ей было слышать сначала разговоры о его загулах в Петербурге, потом перенести его отъезд к этим... гуриям Востока.
- Maman, я к хивинскому хану ездил, он совсем не гурия! - возмущался сын, но разговоры о Ксенечке раздражали его заметно меньше, чем рассказы о добродетелях прочих барышень. Эту он хотя бы с детства знает.
Эмилия Карловна вела с сыном эти ставшие привычными беседы, особо не надеясь на успех, но через три дня он поехал навестить Ксенечку, а еще через неделю объявил, что сделал Ксении Георгиевне официальное предложение и свадьба состоится, как можно скорее.
Они обвенчались в церкви Большого Вознесения, что у Никитских ворот. По всей Москве говорили, что красивее пары в этом году не венчалось. Отец уступил дочери дом на Спиридоновке. Ксения Георгиевна полагала, что супруг оставит ради нее военную службу, но Александр Андреевич с отставкой не торопился. Тут обострились отношения России с европейскими державами, затем военные действия добрались и до России – англичане и французы высадились в Крыму. Жданов прошел несчастливую Крымскую кампанию, осаду и сдачу Севастополя и лишь после этого вернулся в Москву. Ксения Георгиевна с маленьким сыночком преданно ждала мужа в первопрестольной.
Когда муж вернулся, она захотела устроить суаре , в конце концов этого требовали приличия - все знакомые жаждали засвидетельствовать свое почтение. Жданов в первый и последний раз в жизни накричал на жену, расколотил в гостиной горку с дорогим фарфором и напился вдрызг. А утром уехал на две недели в Калугу к Малиновскому.
Калуга к этому времени стала для выходца из Царства Польского домом родным. Малиновский отслужил на Кавказе год, потом был ранен в стычке с горцами. Проявил он себя героически – будучи раненым, вытащил из-под огня товарища и солдат уберег, отдав приказ скрыться в расщелине гор.
Он вышел в отставку с наградой и с небольшим пенсионом и по дороге в родную Варшаву заехал в Калугу – один из сослуживцев попросил навестить старушку-матушку. В Калуге, слякотной осенней порой Петр Станиславович сильно простудился и остался в доме сердобольной старушки под надзором калужских эскулапов. Ему посоветовали не торопиться в путь, дабы укрепить ослабленный ранением организм. В Варшаве его никто не ждал, и Петр Станиславович остался поправлять здоровье в российской провинции. В ту зиму в Калуге ни один вечер, ни один бал не обходился без красавца-поляка. Европейский лоск, блеск остроумия и умение танцевать мазурку с истинно шляхетской лихостью сделали Малиновского любимцем калужского общества. К тому же он умел дать совет дамам насчет убранства дома, выбора драгоценностей, покупки заморских вин (признаемся, просвещение некоторых дам зашло несколько далеко, но отставной поручик так умел обращаться с прекрасным полом, что каждая из дам считала себя единственной).
Весной, когда зацвели сады, покидать гостеприимную Калугу и вовсе расхотелось. Петр Станиславович поступил на службу в канцелярию калужского губернатора, должность ему досталась более, чем скромная, зато не очень обременительная, а жалованье стало какой-никакой прибавкой к пенсиону. А вскоре, совершенно неожиданно для себя Петр Станиславович влюбился, и любовь эта оказалась взаимной. Самое удивительное, что его избранницей оказалась Любочка, юная красавица, воспитанная в благонравии и в строгости православия, дочь начальника губернаторской канцелярии. Папенька, суровый служака-чиновник, пришел в ужас от выбора дочки и бросился к губернатору, умоляя подыскать Малиновскому место где-нибудь за Уралом. Но Его Превосходительство отмахнулся, а Ее Превосходительство госпожа губернаторша возмутилась: Петр Станиславович здесь нужен, он же в любительском спектакле, которым она руководила, главную роль романтического героя исполняет! Девица Любочка заявила, что наложит на себя руки, если ее разлучат с Петенькой. Их перевенчали после того, как Петр Станиславович согласился перейти в православие.
За женой Малиновский получил скромное приданое, которое позволило обзавестись домом с садом на тихой калужской улочке. Начальник же канцелярии обнаружил, что его зять не так уж плох. Особых богатств не нажил, зато дочь сделал счастливой, в доме у них постоянно звенело фортепьяно, толклись гости, со стола не сходил самовар и в каждой комнате стояли букеты цветов. Столичные гости, оказавшись в Калуге, посещали губернатора из чувства долга, а Петра Станиславовича - по зову души. Таких музыкальных вечеров не устраивалось ни у кого. А какие у Петра Станиславовича и Любови Дмитриевны были дети! Сыночек Митенька рос крепким и сообразительным, а дочка, нареченная Софьей (папенька звал Зосей), унаследовала зеленые отцовские глаза и рыжие волосы, а со временем превратилась в первую красавицу Калуги.
Любочка настроения мужа чувствовала очень тонко, поэтому, когда он с другом юности двое суток просидел в кабинете за разговорами, она их не беспокоила, лишь следила, чтобы любимые блюда, трубки с табаком, чай да кофий им вовремя подносили. Выпитые бутылки с зубровкой (из самой Варшавы присылали!) и с домашними наливками тоже не считала - ничего, потом отоспятся. И действительно - третьи сутки проспали, а потом, прихватив четырехлетнего Митеньку, отправились рыбу ловить.
В Москву Александр Андреевич вернулся успокоенный, с женой помирился - а как не помириться, если она в ожидании оказалась, а он очень хотел дочку. К нему вернулась прежняя жизнерадостность, но о войне он вспоминать не любил, а, когда уж очень донимали просьбами рассказать, как там было, в осажденном Севастополе, отмахивался: «Графа Толстого почитайте, он на соседней батарее был". Усилиями Ксении Георгиевны дом их был образцом стиля и вкуса (чего ей это стоило, учитывая, что денег было совсем не много!). Только в кабинет мужа ей ходу не было, и там царил веселый беспорядок. Детки - а у Ждановых родились три мальчика и четвертая, долгожданная дочь, названная отцом Лизочкой, - с ранних лет любили отцовский кабинет больше, чем свои выдержанные в английском стиле детские.
Ксения Георгиевна мужа ревновала безумно. Она прекрасно отдавала себе отчет в том, что, если Александр Андреевич пустит в ход все свое сокрушительное обаяние, устоять любой женщине будет трудно. В имении она с подозрением смотрела на любую более или менее привлекательную крестьянку, а когда ее бывшая горничная родила смуглого черноволосого мальчонку, готова была убить несчастную. Горничная бросилась в ноги и, заливаясь слезами, призналась, что сыночек - от проезжего кузнеца-цыгана, лудившего в деревне котлы. Ксения Георгиевна провела расследование и убедилась, что соблазненная горничная говорит правду. Только вот в душе мужа она такого расследования провести не могла, а там было, было что-то глубоко запрятанное.
Ревность Ксении Георгиевны была вообще-то безосновательна (ну, или почти безосновательна - Александр Андреевич любил театр, а где театр, там и актрисы). Жданову и без посторонних дам было, чем заняться. Русское Географическое общество, памятуя о том, что он успешно сопровождал дипломатическую миссию в Хиву, предложило ему принять участие в путешествие за Каспий, по текинским оазисам в пустыне Каракумы. Он с радостью согласился. К ужасу Ксении Георгиевны кабинет мужа превратился в склад каких-то палаток, упряжи и оружия, а как-то привезли текинского старейшину в красном халате и в чудовищной мохнатой шапке. Он предпринял еще несколько путешествий, выступал с докладами в Географическом обществе, после реформы 1861 г. много сил отдал размежеванию земель в Звенигородском уезде, растил детей, дождался внуков. В любом обществе он легко становился душой компании, только вот в карты никогда не садился играть...
Последний раз редактировалось alter 14 июн 2010, 13:51, всего редактировалось 1 раз.
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
И исчо мне нравится, что автор запрятал Мышу так далеко и надёжно - аж в 19-ый век. 
И бдительные. 
