|
3
…Смешно, но уши мне прокололи только в тот день рожденья. И из фирмы с колготками заставляли, и бабушка уже давно собиралась, и мама не возражала, но всё никак у них не получалось. А тут вдруг засуетились, и мама твёрдо сказала:
- Поедете с бабушкой в салон, я вас записала.
И попросила бабушку позвонить тёте Марине и спросить, все ли фотографии уже сделаны. Тётя Марина, наверное, сказала, что все, потому что они тут же стали обсуждать, на такси мы поедем или папа отвезёт, потому что мама будет занята.
И лица у всех были такие загадочные. И я сразу поняла: на этот раз проколют.
Это было в субботу, а в понедельник – день рождения. Вообще-то я родилась в воскресенье, но каждый год был разный день недели. И мама никогда не переносила «на выходные», всегда отмечали, когда я родилась, а не когда гостям удобно. После того разговора с Кристиной я сказала маме, что Кристина собирается устроить праздник. И ещё - что я, наверное, поеду в «Зималетто».
- Мам, Кристина сказала, что попросит Милко, чтобы не «давал выходного». А что, у меня должен быть выходной?
- А ты как хотела бы?
- Ну…
Я задумалась. Теперь уже по-настоящему, потому что до этого уже думала, конечно, но так, «отвлечённо». Если в понедельник нас будут кормить тортом и по всей мастерской будут развешаны шары, то да, хотела бы. И ещё, наверное, нас не будут фотографировать, а если даже будут, то совсем немножко. Ну, это будет такой особый, праздничный день. А на работе (ведь все так и говорили: Анечка работает) это особенно интересно. И я кивнула.
- Тогда не будет, - сказала мама и погладила меня по щеке. - Только я договорюсь, чтобы тебя пораньше отпустили. Всё равно днём я тоже занята. И самое главное – вечером…
От этой загадочности захватывало дух.
И в субботу мы с бабушкой поехали к косметологу. Это было неинтересно, так что рассказывать нечего. Совсем не больно, и серёжки специальные, некрасивые. Скучно, в общем.
И сразу мне как-то было всё равно, но дома я посмотрела в зеркало. Минуту, другую…
- Бабушка… а эту гадость снимут?
- Какую такую гадость?
- Ну, вот это. – И я дотронулась до железячек в своих опухших мочках. Бабушка тут же шлёпнула меня по руке.
- Это не гадость, а медицинская необходимость. Не волнуйся, снимут. Когда необходимость закончится.
Интересно, когда она закончится, эта таинственная необходимость?.. Вообще, от слов «надо» и «должна» мне всегда становилось тоскливо. И пропадал интерес. Интересно - когда хочется. Даже если это надо и должна. Так тоже бывает, так что все эти глупости про «полезная еда всегда невкусная и наоборот» - глупости.
- Главное – желание, - всегда говорила мама. – А желание может родиться и необходимостью.
Тоже таинственные слова, но я их как-то правильно понимала. Чувствовала, что понимаю. Я вообще маму понимала, а она меня. А другие, бывало, нас не понимали, но мама только улыбалась. Ну, только если иногда дедушка совсем уж рассердится (например, когда она навсегда с дядей Олегом поссорилась) – тогда не улыбалась, а расстраивалась. Но дедушкину сторону всё равно не принимала, стояла на своём. Такая мама.
У других девочек не такие. Простые какие-то. Даже я знаю, что они сейчас скажут. И их дочки знают. И потому им вместе скучно, они только любят своих мам, а я ещё и дружу. Это мне мама «сформулировала». Когда однажды, давно, я к ней в постель забралась и она мне в сотый раз рассказывала, как я родилась. Я её обхватила за шею и чуть не задушила.
- Мам, как я тебя люблю! Ты моя самая лучшая подруга!
- Не подруга, Ани. Друг. – И, хоть мама и почти смеялась, глаза у неё были серьёзные.
- Друууг? – У меня, наверное, всё лицо вытянулось. – Как это? Как мужчина?
- Да нет… Женщина тоже может быть другом, как и мужчина. Только у меня таких не было. Пока ты не появилась.
Мне так понравилась эта мысль, я так позавидовала маме в том, что у неё друзей не было, а только потом появились (у всех ведь есть друзья, никто и не думает особо, что это такое, а она думает), что тут же сказала:
- Да, понимаю. И у меня друзей нет, только ты моя… друг.
Она меня поцеловала и попросила «не забивать себе голову». Тем более, что когда друзья есть – это хорошо, а не плохо. И она очень хочет, чтобы у меня было как можно больше друзей, а не только она одна. Ну, я ей тогда не поверила, потому что лучше неё всё равно ведь никого нет.
С утра в понедельник всё было так хорошо. Меня, как всегда, разбудили, но не ушли. А включили настольную лампу, и всё стало, как вечером. И не захотелось никуда уходить, сидеть весь вечер дома.
Но мама выглядела по-утреннему, в каком-то новом голубом-голубом костюме и белой блузке с большим бантом. Как будто это у неё день рождения, а не у меня. А до Нового года ещё – ой-ёй-ёй… У меня в голове началась приятная неразбериха, и мелко-мелко стало дрожать что-то внутри. Это всегда так, от «торжественности».
Мама меня поцеловала и долго держала губы на щеке. Как будто думала о чём-то или загадывала. А потом выпрямилась и протянула коробочку. Я её открыла, а там лежали красивенные, как Гордеев говорит, серёжки… Такие золотые, маленькие колечки, а посередине три камешка, и все разных цветов: зелёный, синий и белый… Голова закружилась быстрее.
- Скромные и изящные, - потом говорила бабушка. Это она по телевизору услышала, как одна тётя в сериале благодарила своего жениха.
Я маму тоже поцеловала и долго не отпускала. И сразу стало понятно, почему мне прокололи уши! Но это ведь было ещё не всё, «самое главное вечером», и я изо всех сил старалась оставить в себе местечко для главного.
На этот раз мама подвезла меня прямо к «Зималетто», а когда я вышла, сказала «Беги!», захлопнула дверцу и быстро уехала. Я даже не успела сообразить, а машины уже не было.
Милко увидел мои уши и стал «орать». Обычно он так смешно коверкает слова, а сейчас я испугалась. И он ничего не хотел слушать, ни что «основной материал уже отснят», ни что «до показа ещё много времени и всё успеет сто раз зажить» (тётя Марина). Он кричал, что все желают его смерти, что его вынесут отсюда на носилках, а маленький цвЕток, которому он так верил, всадил ему нож в спину. ЦвЕток – это я, но я никогда ножа в руках не держала и мне стало страшно. А потом ещё и стыдно, потому что я заплакала. Как маленькая, фу. Стояла и плакала, и не могла остановиться, и тут пришёл Андрей Павлович и строго спросил у Милко, «что опять случилось». Но Милко от моего плача успокоился и просто обиженно сказал, что ничЕго не случилось, просто все вставляют ему палки в колёса, а жалеют дрУгих. И Андрей Павлович так и сделал: его не пожалел, а пожалел меня. Он уселся передо мной на корточки, заглянул в глаза, и так!.. улыбнулся, и взял за руки. А потом наклонил голову и вдруг сделался весь какой-то мягкий и слабый. Я близко-близко видела его волосы, они были странные – все тёмные, а некоторые, как у папы, серебристые. И он всё не поднимал голову и держал мои руки, пока они не вспотели и я ими не пошевелила. Тогда он отпустил, поднялся и сказал, чтобы я больше никогда не плакала, тем более в день рождения. Потому что это вредно и расстраивает других. А полезно – улыбаться. И он взял меня за подбородок и показал пример. И я улыбнулась тоже. Эти его улыбки были для меня подарком, мне нравилось-нравилось.
А потом всё постепенно забылось, потому что наконец-то пришла Кристина. Я сначала ещё дулась, но Кристина привела клоуна, и сама была такая смешная, с утиным клювом, и все развеселились, и я вместе со всеми. И даже Милко с нами веселился, но потом ушёл, и тётя Марина сказала, что придётся нам сегодня поработать. Потому что из-за границы приехали какие-то важные сотрудники и Милко хочет показать им, что мы уже подготовили. Пришли тётенька и дяденька, тётю звали Кира Юрьевна, а дяденьку Роман Дмитриевич, но он сказал, как здесь уже не раз бывало, что если кто-нибудь назовёт его так, то он пройдёт мимо и не поздоровается. И даже, как и Кристина, показал, как это будет. Он был весёлый. Чего не скажешь о Кире Юрьевне. Если б у неё было ещё одно отчество, она бы велела называть её двумя. Но мы не обращали на неё внимания.
В зале, где был подиум, собралось много народу, все начальники «Зималетто», и один дяденька (я его знала, мы с бабушкой в самый первый раз с ним разговаривали, а потом папа к нему ходил контракт подписывать) всё время шутил что-то на ухо Кире Юрьевне, но она не смеялась, а только как-то натужно улыбалась. И потом мне стало совсем неприятно, потому что она стала смотреть только на меня, даже когда я выходила не одна, а с другими девочками. И я старалась не смотреть в её сторону, а смотрела туда, где с Романом сидел Андрей Павлович, и всё ждала, когда он улыбнётся. Но он был какой-то сосредоточенный и почти не смотрел на подиум, а писал что-то в бумагах, которые ему дал Роман.
А потом, когда показ закончился и мы все спустились вниз, к нему подошла Кира Юрьевна, и они говорили о маме. О моей маме! Мы с Настей стояли совсем близко, но они, как все взрослые, думали, что я не слышу.
- Ты знаешь, что она – дочь Пушкарёвой?
- Какой Пушкарёвой?
Тётя засмеялась.
- Браво, Жданов. Пять баллов. Или как сейчас говорят – десять?..
- Ну, я в самом деле сначала не понял, о ком ты. – Андрей Павлович так и был серьёзный. А сейчас даже хмурый и больше не загорелый. – Так о чём ты?
- Ну, я же сказала. В контракте написано: Пушкарёва Екатерина Валерьевна. Ты знал, Жданов, признайся…
- Кира, мне надо бежать, прости, я опаздываю.
И он быстро-быстро ушёл, так же, как утром мама уехала.
…И так и не улыбнулся!
…В общем, несмотря на то, что мы почти не работали, день получился очень сумбурный и разный. И я впервые по-настоящему поняла, что такое устать. Мама часто говорила «я так устала…», и я за ней повторяла, но не чувствовала, даже в самые трудные дни в «Зималетто». А теперь, спустившись вниз к машине, в которой ждал меня папа (а мама ждала дома), ответила на его вопрос, ну как я:
- Ой, папа, я так устала…
И, бухнувшись на сиденье, почти не радовалась, когда он меня целовал и поздравлял. И даже обещанному подарку не радовалась.
А ведь впереди ещё было самое главное…
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
А вообще диаметр постепенно уменьшается, пантенол всё же помогает. Только вот с перчатками беда. 
Сегодня похолодало, я сдуру натянула перчатку и с-с-сильно пожалела...
Спасибо большое... 
)) 
