|
6.
У меня появился распорядок дня. Подъем, визит врача, гимнастика. Завтрак, процедуры, гимнастика. Обед, выполнение задания по английскому, прогулка с Клавой, занятия, беседы, несколько шагов с костылями, снова общение. Перед сном гимнастика.
Поставил себе цель – никакого снисхождения. Я не жалею себя. Клава не жалеет меня. Обниматься-целоваться, конечно, хорошо. Просто замечательно. Но никак не могу отделаться от ощущения, что мы были раньше знакомы. Не просто знакомы, а близки. Дружны? Влюблены? Уж слишком она готова помогать. Всегда на подхвате. Хочется доказать ей, что у меня есть воля. Характер. Что, неудачник и размазня – это не про меня. Это я должен быть могучим дубом, вокруг которого обовьется нежная и гибкая лиана. Вьюн. Лоза. Тьфу, поэт доморощенный, больнично-ущербный. В ботанике ты точно дуб дубом.
Оказывается, когда я стою, Клава на голову ниже меня. Маленькая. Нежная. С железной выдержкой. Дал себе слово – поцелую еще раз, только когда встану без костылей. Не могу я перед ней быть слабым. Но никто не запретит мне случайно коснуться руки над разговорником. Или придержать за талию, за локоть при удобном случае. «… Краснеть удушливой волной слегка соприкоснувшись рукавами». Отказаться еще и от этого – выше моих сил.
Я-со-шел-су-ма-а. Мне-ну-жна-о-на-а-а.
Навязчивый мотивчик.
Сегодня идет дождь. Клавы нет. Все чувства обострены, направлены в сторону двери. Но звук приближающихся легких шагов не долетает до ушей. Зрение не фиксирует возникновение тонкого силуэта в распахнувшейся двери. Тревожно.
Через час ожидания тревога перерастает в панику. Я усаживаюсь в коляску, пристраиваю между спиной и спинкой костыли и выезжаю на улицу. На моем пепелаце только пропеллера не хватает. Дождь, неожиданно холодный и сильный, обрушивается на меня сверху, с боков, отовсюду. Пытается помешать. Я прищуриваю залитые водой глаза, резким движением головы откидываю назад мокрую челку и упорно кручу руками колеса. Забыл спросить, можно ли пользоваться под ливнем электроникой, управлять креслом.
Добираюсь до коттеджа примирившийся с непогодой, не чувствуя ледяных и грязных рук. Ее дверь. Я уже провожал ее до временного жилища, но ни разу не заходил внутрь. Пандус не предусмотрен, поэтому я рад, что захватил свои подпорки. Мой Эверест – три ступени на крыльце. Все бы ничего, да руки плохо слушаются. В этот момент охватывает отчаянье. Странное. Не мое – ее. Каждой клеточкой чувствую, что ей сейчас плохо. Неужели меня остановят несчастные три ступени?
Толкаю дверь, переношу частями вес через порог. Тум. Тум. Шарк. Еще одно движение – я уже весь в полутемном коридорчике. Угадываю направление, маленькая комната тоже в полумраке. Дневной свет, приглушенный свинцовой тучей, пробивается сквозь жалюзи. Она сидит в кресле, обняв колени, уткнувшись в них носом. Дотягиваюсь до стриженных прядок, хочу погладить. Стоп. А где бинты?
Она, не поднимая лицо, бурчит что-то о незваных гостях. Хлюпает носом.
Зажигаю настольную лампу и с трудом опускаюсь в кресло напротив.
- Клава, что случилось?
Она опускает голову еще ниже, прячется за джинсовыми коленками. Мне видно плечи и два-три позвоночка, уходящих под ворот футболки.
- Ты себя уже видела?
Непонятное движение должно обозначать мотание головой. Нет. Трусишка. Ласково прошу:
- Посмотри на меня. Вместо зеркала. По глазам прочтешь, стоит ли волноваться. Девочка храбрая моя. Посмотри.
Она замирает. Потихоньку приподнимает голову, напоминая черепашку, выглядывающую из-под панциря, решившую, что опасность миновала. Ее лицо прекрасно. Именно такое, как я себе представлял. Тонкий шрам от уха к подбородку пока красноват. Но потом обязательно побелеет и станет незаметным. Несколько мелких отметинок я вообще не заметил из-за освещения. А если сделать пластику еще раз, потом… Но обо всем этом я подумал позже.
В тот миг я лишь уставился на нее, как загипнотизированный и выронил костыль. Под ужасный грохот Клава распрямилась, как сжатая пружинка, вскочила, выбежала в ванную комнату. Конечно, там же есть зеркало.
Вернулась повеселевшая. Подняла костыль, пристроила к стене.
- Боже! На кого ты похож? – Это она увидела мои грязные до локтей руки. А потом дотронулась до джемпера.
- Да ты весь мокрый! И ледяной!
Бросилась оттирать руки полотенцем, намоченным в горячей воде. Стащила свитер, футболку. Заставила пересесть на диван, снять брюки, замотала в одеяло. Сбегала к медикам, выпросила спирт. Плеснула треть кружечки с цыпленком . Ну, спирт, не виски… Обжигающее тепло разливалось внутри и тогда я начал постукивать зубами. Озноб до трясучки. Клава выковырила мой торс из одеяла, словно наполовину очистила от кожуры банан. Проворные ручки с неженской силой бросились растирать пролитый на меня спирт. Сопротивления она не воспринимала в принципе, мать-командирша. А я сопротивлялся изо всех своих пьяных сил. Особенно, когда она закончила со спиной и грудью, уронила меня на диван, накрыла с головой, принялась растирать ноги. Ужасно стыдно. Я не ребенок! Ну, если только так. Нежнее. Да, еще чуть выше. Она уловила момент, когда я притих, натянула одеяло вниз, подоткнула.
- Я сделала все, что смогла. Заболеть ты не должен.
Глупышка. Она думает, меня бьет дрожь из-за ливня. А меня колотят, рвут на части воспоминания. Колбасят и плющат, выворачивают и крутят в центрифуге, бросают из невесомости в стремительное падение, долбят яркими вспышками в мозг. И в центре всех картинок, всплывающих из небытия – она, моя Катя. Прикрываю глаза, чтобы лучше рассмотреть, что там, под веками. Пропускаю мгновение погружения в сон.
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
Как хорошо 
Хотя с каждой продой я сомневаюся в этом все больше и больше.... 
