Чем ближе, тем дальше Вариация последняя
* — Катя, вы все хорошеете. И это не комплимент! Катя благосклонно кивает в ответ. Легонько, с кокетством королевы-смертницы, – подсмотрела вчера в спектакле о Марии Стюарт. Она зла на Андрея, который успел испортить ей настроение и помчался резвиться с Малиновским в кабинет: по коньячку и потрепаться – их любимейшие занятия. И полчаса так просидят и час, а потом Андрей выйдет сияющий и помолодевший. Что ж, хоть какая-то польза от вас, Роман Дмитрич. Катя злится. А когда она зла, свои цепочки-трюизмы она выстраивает лишь для того, чтобы их порвать и выбросить. «Твой лучший друг, Андрей… ты, конечно, волен думать по-другому, но кто из вас двоих в вашей многолетней дружбе «дружит», а кто всего лишь активно приятельствует?» А?
Да и что ты такое, Роман Дмитрич? – продолжает релакс Катя, занимаясь понемножку собой и своей комнаткой в цветах и книжных полках – она устроила себе выходной. Роман Дмитрич, скажи - кто ты и зачем? Насколько Катя помнит, в молодости ты был вынужденный трудиться сибарит, а в зрелости что – мудро вкушаешь плоды сих трудов? Погулял, перебесился смолоду, а потом уж жил, по всей видимости, с оглядкой. Со всемерной пользой, толком и режимом. Не распылял тело и душу, и вразнос сердце не отпускал – а может быть, это пример лучшего друга взывал к вящей осмотрительности? Пример этот – он ведь всегда был у тебя перед глазами, и был то в кровавых синяках, то в пьяном хрипе, то в трезвом намерении свить себе петельку али пистолетик прикупить и использовать. И, наверное, опять и опять нужно было бежать, торопиться спасать уж если не жизнь, то хотя бы ставший за годы родным и дорогим красивый физио-портрет этого отличного парня и самого лучшего друга на свете - Жданова Андрюхи! Отличного и далеко неглупого, только вот зачем-то вечно мятущегося, вечно в сложностях, вечно жарящегося на сковородках с гарниром - то в грехе, то в раскаянии, зачем? Малиновский, по-видимому, Андрея понимал, - размышляла Катя. Он понимал, скорее всего, намного больше, чем показывал – по принципу «хорошенького чем меньше, тем лучше». А друзей и правда надо беречь, о них надо заботиться, ведь настоящий многолетний друг – это все равно что ты сам, только в отдельной тушке. Ну и как бы там ни было – пример ли дружеский, или свой ли ум-разум - а уж как-то умудрился, уж постарался старый лис и курочек съесть и от вил удрать! И вот теперь, набравшись мудрости лет, лис весел и доволен тем что имеет. За здоровьем неизменно следит и радуется жизни и ее плодам плотненько, но в меру.
Это была спонтанная Катина злость, причем вся – на Жданова. Роман – громоотвод, и спасибо ему, опять насмешил и отвлек! А вообще-то Катя больше не думала о нем, и давно не обманывалась. Вспоминала лишь когда попадался на глаза, вот как час назад – забежал в гости. Малиновский нужен Андрею, он поддерживает и развлекает его – так чего ж еще? И пусть каждый сам разбирается со своими тараканами, и Жданов пусть дружит с кем хочет. Пусть поддерживает идейность Романа Дмитрича всецело или лишь по отдельным пунктам, Кате все равно. Малиновский давным-давно был для нее сданным в библиотеку, поначалу удивившим, но оказавшимся не очень интересным авто-романом на длинную тему «моя жизнь, моя правда, моя порядочность и моя верная дружба а ля натюрель». Возможно, она и не дочитала – так оказалось скучно. Скучно? Это еще мягко сказано… Его жизненное кредо «живи сам и давай жить другим» – еще с ее давних, горьких молодых лет звучало для нее без всякого декора, звучало, нагло и полностью выставив свою гнилую изнанку. Кате было грустно сознавать себя такой по-королевски мудрой – ах, мудрой! Это всего лишь значит «уже не молодой», а скучно зрелой, да - почти уже старой, почти Марией Стюарт накануне казни, и как же это обидно – понимать, что начала обрастать вот такой вот житейской мудростью вместо смешливого зрения юности! Когда мир кажется правильнее, чем ты о нем думаешь, и раз уж собственный эгоцентризм нисколько не пугает – так зачем нужно пугаться чужого? Но ничего не поделаешь. Уж кто-кто, а Катя слишком хорошо знала, что вот такие вот красивые, озорные и казалось бы, правильные и философски умные концепции очень часто – всего лишь блестящие обертки, чистенькая фольга на побелевшей, завонявшей шоколадке. Блестящий флер над ложью и мерзостью предательства. Фальшивый блеск - когда вранье кажется правдивей правды, и уж точно тоньше и красивее ее. Ведь правда частенько так груба и неизящна.
* О продаже ресторана они подумывали давно. Не разорваться же Кате! Да и менеджмент-контроль она ненавидела. Ей больше по душе было влезть по макушку в бизнес-планирование, не спать ночами и пахать, пахать как лошадке в посевную – просчитать, связать и уладить все процессы, привлечь нужных людей в свою команду пахарей – а уж когда поле заколосилось… нет, ей больше по душе всегда были морские ассоциации: они с Мишкой в первые годы только и мечтали, что о поездке на море и отдыхе, так вот – как только кораблик спущен на воду, пусть отвечает за улов нанятый капитан и матросы! А от владельцев семейного ресторана Борщовых требуется только мониторинг дела и доходов, и дальше, дальше развивать бизнес! Не класть все яйца в одну постель. Но дальше дела пошли так, что вкладываться в сеть кафе и ресторанов они с Мишкой передумали – нестабильность ресторанного бизнеса все последние годы сильно настораживала. Один только кризис 14-го года, когда в одни сутки все повара остались без импортных продуктов! Эмбарго ударило тогда по многим, но и побочный эффект был хотя и ожидаем, но удивителен. И Мишка тогда один из первых повернул дело на фермерские продукты, а Кате осталось только радоваться и удивляться – выкрутились! Да еще и с прибылью.
Все же их тандем был отличным, – с тоской думала Катя. Ее эконом-логистика плюс Мишкина кулинарная интуиция да поварские таланты. И увлеченность, конечно. И еще она вспоминает - Мишка же мечтал о книге, не сборнике рецептов, а серьезнее, как-то там про кулинарную историю, или про поваренные ценности. Кате тоже было интересно, но поскольку дохода от этого хобби не светило…
Удивительно прячутся в память важные мысли и события. Порой так глубоко и далеко, что удивляешься – как же случилось, что ты забыла такое? Катя всегда считала, что эта реакция – защитный барьер. Много чего было в ее памяти, от чего нужно было спасаться бегством и прятаться под одеялом. Но в последнее время к ней все чаще приходили всякие старые воспоминания. Одно из них было летнее и радостное: когда Машенька была маленькая, отец и мама еще вовсю активничали на даче и было там так хорошо, чудесно – всем Пушкаревым и Борщовым. И Мишкины родители, когда наезжали в Москву, всегда просились на пушкаревскую дачу. И были там два дерева, – вспоминает Катя чуть ли не стихами. Да, два дерева. Клен и вяз. Росли у них на даче, и папа когда-то по просьбе дочки их оставил – оба. На мощном вязе были Катины качели, а клен был гибкий и никому не мешал, рос себе за сарайкой и так чудно желтел и краснел по осени. У Кати всегда был самый лучший гербарий в классе…
Запись ток-шоу с танцем куклы-Повара закончилась, и Катя недрогнувшей рукой нажала на повтор. Еще. А потом еще. Во второй раз уже не так горько. Она успокоилась, и еще посидела немного в тишине, переживая последний Мишкин аншлаг. Вспомнила хорошее и прошедшее. Мишка, где твоя улыбка? Он всегда был очень серьезным. Даже смеялся он серьезно. Это папа любил так поддразнивать зятя: «Мишка, Мишка, где твоя улыбка, полная задора и огня…» Как в воду папочка смотрел. Повара он любил задушевно, что сказать, и попито было уж ими вместе, попито-выпито! И своего и заморского, со всех уголков мира привозил на дегустацию тестю Михаил. А потом и порешили дружно - лучше родного первача нету ничего! Первача и настоечки на ягодах. Привычен был и облик зятя в фартучке да с кастрюлькой. И папа сколько раз видел, – хмурится от воспоминаний Катя, – сколько видел, а ни разу не сказал и наверняка даже не подумал: «баба с поварешкой». Если б думал так, за папой бы не заржавело. Нет, папа жал Мишке руку и считал настоящим мужиком. Старается для жены и дочери – это ж нормально.
* Скоро придется заниматься квартирными делами да переездами. Подыскать большую квартиру или две рядышком в тихом районе, сделать ремонт, перевезти стариков. И постараться, чтобы им понравилось. Не так-то просто… а хорошо бы вид из окна похожий на прежний, как из старой кухни Пушкаревых, где они прожили больше сорока лет… Катя позвонила Андрею и сурово сказала: — Ночевать не приду. Тот помахал рукой Петьке и строго предупредил, чтобы следил за бабушкой, и что он, дед Арей, на Петьку надеется.
Катя с легким сердцем уснула, как только сонный Петька искупался и вмиг уснул, обнимая мягкого шотландского гуся. Он любил этого клетчатого урода больше всех игрушек. И проспали до самого утра, не услышав, как вернулись из гостей Маша с Димкой, а рано утром рассеянная Катя встала в плывущей, хрустальной тишине и босиком побрела в кухню попить… и замерла на пороге. Они ее не видели. Машка с мокрыми волосами и тоже босая стояла посреди кухни с обгрызенным яблоком в руке и гордой, глупой улыбкой на подпухшей физиономии. В растянутой майке и трикотажных шортах, и такой же нестильный Димка приник ухом к ее уже слегка округлившемуся животу. Долговязому Димке пришлось встать на колени и придерживать Машку под ягодицы, для удобства запустив ладони ей под шорты. Видимо, вырывалась и дразнилась. И тихо-тихо, на цыпочках Катя сдала назад и отступила… вдруг подумалось, что старикам хорошо будет жить поближе к молодым. И присмотр будет, и не помешают, и мама все последнее время хорошо себя чувствует… да, хорошо бы, хорошо подыскать две квартиры рядом. По дороге домой вспомнила, как зять забирал ее маленькую дочку-тихоню из дома. Молодые наотрез отказались жить с родителями и сняли на первых порах крошечную квартирку, и Кате зять нравился. А Мишка ворчал и терзался, что слишком парень громогласный, слишком любит поорать под гитару, а это его увлечение байдарочными гонками – опасная и неумная игра и ничем хорошим не закончится.
У нее еще были дела и встречи, а ей хотелось побыстрее увидеть Андрея. И с легкой улыбкой встретить ежевечернюю львиную грубость. Где была, с кем была. «Я шла к тебе всю мою жизнь», – могла бы она сказать. «И я хочу быть только с тобой.» Нет, она лишь с легкой улыбкой скажет: «А помочь женщине снять пальто?»
Катя догадывается, в чем причина сегодняшней слегка фанатичной хмурости Андрея. Лия уехала. Намерена повидать родных в Ташкенте, затем вернется к себе в Биарриц, чудный морской пригород, где живет уже второй год. С дочкой у них разговоры по два часа в день, не меньше. Лето Ксюша проводит у мамы и купается в море, зиму – с отцом в Москве. Повышенная вечерняя мрачность Андрея – имеет отношение к Лие? Или это Катина ревность, дымчатая и прохладная как тень, оказывается и такая бывает… Что ж, как бы там ни было, Лия потеряна для Жданова навсегда. Что он сделал ей такого, что она не смогла простить? Наверное, сумел – это же Андрей Жданов. И пусть это все остается между ними, и Катя ни в чем его не винит, она не судья и уж точно не ангел с небес, чтобы считать грехи и проступки, о нет. И она могла бы сказать, сказать все это ему без утайки - но вряд ли он ее услышит, запертый в своей собственной клетке. Сейчас наговорит всякого, а потом опять не сможет простить ей…
Ах, Андрей, Андрей… с тех самых лет, наверное – с их расставания когда-то в молодости ты жил в распыл и вразнос, и сил тебе хватало на все. А кому много дано, столько и спросится. Жил-жил да и… и каково было бы тебе оказаться рядом с молодой, сильной женщиной, вот такому потраченному и бессильному, растоптавшему в мелкие осколки здоровье? А может, так и случилось у них, ведь Катя не знает и не собирается просчитывать и анализировать их годы, их печали и несчастья. Сама она в те годы была счастлива! Так каково было бы вам рядом с сияющей молодостью и силой женщиной, которой вы плюнули в самое сердце? И как после этого было не потерять последнее уважение к самому себе…
«АндрейПалач - как-то назвал меня дочкин дружок в одну жестокую минуту. Умный пацан. Но я никогда не хотел быть палачом. Я так боюсь обидеть тебя, Катя. И не понимаю – как я умудряюсь постоянно делать именно это?» «АндрейПалач – это ты, мой любимый Андрей Жданов. И никакое раскаяние не спасет уже. Только тепло друг друга, только быть рядом с любящим тебя существом – несмотря ни на что любящим и понимающим. И пусть это буду я, ведь я больше всего на свете хочу этого.»
Увы, безмолвные любящие диалоги возрастных проблем не отменяют. И рано или поздно, но такой момент приходит ко всем… и лучше поздно. Нет – лучше никогда! Но увы... и вот Жданов возлежит, закинув за голову мощные руки и тупо глядя в потолок, как будто там точно так же, как на его физиономии, написаны слова «жизнь кончена». Катя отчего-то не расстроена, а мурлыкает, причесываясь у зеркала. А потом подходит поближе к своему убиенному горем павшему колоссу, будто хочет погреться. Жданов косится на нее и забывает о своей неудаче – а чем это она так довольна?.. … Да уж… давно следовало, наверное, нам умерить пыл, солидные все-таки люди… — написано на ее нахальной, совершенно не сочувствующей физиономии. — Вот только не надо делать из меня мальчика тю-тю! — взрывается он. — А я ничего и не делаю… — сладко зевает она. — Я хочу спать… прости, милый, но ты совсем не похож на импотента. — Чего…. И где ты их навидалась столько, чтобы… — Я умираю как хочу спать… не смеши меня… завтра, ладно? Все завтра… И откинув пух одеяла, она гордо занимает свое законное место в его постели. Обнимает и прижимается, и безмятежно, сладко проваливается в сон. Засыпает первой…
* — Тсссс… БабаНадя камлает. — Таинственно сообщает Сашка, и Катя, войдя в комнату, прячет улыбку. Да, бабаНадя частенько вот так шаманит. Это ее способ удерживать события жизни в правильном русле: чтобы зло не увидело и не навредило тем, кого любишь, намажь их сажей или хотя бы обругай хорошенько. Это Сашкино наблюдение кажется Кате потрясающе верным! Не зря этот мозговитый рукастый парень увлекается историей. Да, так, наверное, древний шаман торжественно нарекал новорожденного ребенка хилым заморышем, а дальше - не успевают глядящие на ритуал чихнуть-моргнуть, как шаман уже трясет над очагом крошечный трупик, перед тем шустро подменив измазанного сажей ребеночка на тряпичную куклу - поглядите, злые духи, и забудьте к нам дорогу. Так и бабаНадя опять ругает всех и вся: вонючих голубей под балконом за то, что орут и гадят на асфальт; мерзких кошек за то, что ловят голубей и оставляют на этом же асфальте кровавые перья; людей-сволочей за то, что живут как попало, а потом сами и мучаются, и так дальше, и дальше... Подробную генеральную линию всеобщей мерзости бабаНадя подводит каждое утро как отче наш. Сейчас она все скажет, а затем с чувством выполненного долга пойдет готовить обед.
Катя умеет разговаривать с людьми и вызывать их на откровенность. Это один из ее талантов. А хотя, бабуНадю этим не проймешь, она про навыки эффективного общения вообще не знает и ей это не надо. Психолог по жизни, она сразу цепляет главное, и точно знает, когда это главное пора озвучивать. — Ты особая. — Между ворчанием на тему тефлоновых сковородок и бесхозяйственности – «вот кто его учил картошку выбирать, кто?» – Ксюшиного нового шофера, нанятого Андреем взамен свеже-выгнатого, бабаНАдя выдает Кате почти что откровение. — Он мне все говорит. Он сказал, ты у него последняя.
А Ксюша недавно рассказала, вечерком после ужина, когда нахохотались и зажгли маленькие свечки в вазе с водой. Вдруг погрустнела и рассказала. «Так страшно было, когда папа на операцию лег. БабаНадя говорила, что он не жилец. Что не выйдет из этой клиники. Говорила - глаза пустые у него. Я уже и плакать не могла, а Сашка домой не ходил. Ночевал в зале у нас, но не спал, и я приходила к нему, чтобы опять плакать.» Да уж, это Жданов-то - не жилец? Ну, раз бабаНадя сказала… она и не то может сказать, да и сделать тоже. Такие страшные бабки, как бабаНадя, способны швыряться чем попало в беззащитных голубей. Азартно и со злобным шипеньем: «твари чтоб вы сдохли всю террасу загадили». Чем попало, но почему-то предпочитают швырять пшеном да булками. Видимо, для того чтоб те обожрались и поскорее пошли на корм кошкам, а в кошек бабаНадя свирепо швыряет сардельками - чтоб обожрались и голубей не трогали, твари поганые: и все это в устах бабыНади звучит абсолютно логично. Сегодня она в ударе, приготовила обед и частично ужин, шустро выдраила столовую и кухню да и поехала к себе на квартиру кормить кота. Кот у нее живет с племянником – студентом, и накормить надо кота, студента, а зачастую и всю племянникову студенческую братию.
* Им всегда было легко и хорошо рядом. И попрощаться за столиком первого своего ресторана им хотелось обоим.
— Я виноват перед тобой, Катя. — Вдруг огорошил ее Михаил. — Я виноват первый. Говорят же, седина в голову, а бес в ребро. Свихнулся на сексе! Вот оказывается, как, — усмехнулась про себя Катя. Седина в голову, бес в ребро? И он хочет, чтоб она поверила? Но она подхватила предложенную игру в обманы. А может, он и не врет. Захотел, чтоб его женщина добивалась молодая. Холеная, дикая и с понятием о мужиках! Все больше закипая, Катя мило улыбалась и крутила ложечкой в чашечке капучино, безжалостно давя пышную пенку. Конечно! Одурел повар, дорвавшись до доступных тел? Да распробовал, видать, и опомнился. Пиар-деликатесы - не те, и вкус не тот? Век живи, век учись, а если ты повар, то поваром и останешься!!! Она вскинула глаза и замерла, увидев его усмешку. И прыснула, чуть не разметав пенку по скатерти. Как девчонка! Подцепил… провел. Вот хитрец… Он знает - ей нужен был повод, чтобы уйти обиженной? Да, возможно. Кому же и знать, как не ему. Возможно, ей действительно нравилось уходить обиженной, ведь это может быть так сладко, когда с одной стороны – твоя святость, и омерзительная неправота других – с другой.
Борщов посматривал на нее и открыто, и невзначай. Собственно, он смотрел на нее не отрываясь, будто решил наглядеться надолго. Она видела все. И знала, что выглядит прекрасно, что модные и дорогущие вещички ей к лицу – не зря же их выбирал и одевал ее сам Андрей Палыч. Михаил смотрел. Он мог бы думать сейчас: «Все-таки ты была моей женой двадцать семь лет. Родила мне дочь. Мне, а не ему.» Когда так смотрят – любуясь и не скрывая этого, что могут думать? «Чего еще желать, о чем мечтать можно? Счастливчик я по жизни - украл у судьбы такую женщину.» Ее кукла-петрушка. — Если у тебя что-то случится – ты дай мне знать. Катя вскинула голову, и Михаил заторопился: — Нет, не хочу тебе плохого, но знай – я всегда тебе рад. Ты ведь понимаешь? Она лишь молча кивнула. Без улыбки, опустив глаза. И обрадовалась кремовому пирожному, ах, когда еще придется так полакомиться…
… Я всегда тебе рад. «И я всегда возьму тебя назад. Возьму любую – пускай придется брать вместе с тобой и твое тело, перелюбленное другим, это можно пережить. Главное, чтобы ты была со мной рядом и была спокойна и счастлива.» И накормлена… — продолжала улыбаться своим мыслям Катя. Вот беда-то… да ведь ей теперь нужно особое питание. Но об этом – молчок…
— Маленький городок близко от Ставрополя. Этот доктор чудак такой, — рассказывает тем временем Михаил. — Мы давно уже общаемся. А книгу я бы сам не смог, я ведь только рецепты собирал и пробовал. А обосновывать чтобы, базу подводить – нет, не потяну. — Если твой доктор такой интересный… а он и правда доктор? — Как я понял, да. Ученое звание есть и пенсия. Живет за городом. — Книгу можно спонсировать. С редкими рецептами – почему бы и не вложиться… но сначала нужно все просчитать. Хотя, знаешь… я думаю, Миша… честно - здесь рассчитывать надо на то, что твои деньги послужат только благотворительности! — Спонсировать – а может быть. — Обрадовался Михаил. — Посмотрю, посчитаю. Может, и ты что посоветуешь. Да, Катя? — Да, конечно, — рассеянно сказала она, следя за свежей шапочкой капучино в своей чашке.
Катя и не сомневалась, что заниматься продажей их «Мармеладова» в итоге придется ей. И не только «Мармеладовым» заниматься. Но она рада, что все так. — Если у тебя со Ждановым не сложится - обязательно дай мне знать. — Как о чем-то само собой разумеющемся сообщает Михаил. Он повторяется, но это ее нисколько не раздражает. Катя спокойно кивает. Неважно, что она думает по этому поводу – зачем что-то говорить, когда не требуя гарантий тебе доверяют свое сердце, вот так просто и между делом. Неважно, что ты это сердце уже разок грохнула об пол - тебе все равно доверяют, и так будет всегда. Прощаясь, она еще раз невольно подумала, что развод пошел на пользу им обоим. И уже удобно сидя в такси, чуть растерянная и с чувством утраты – неизбежной, но от того не менее горькой, вспоминала и снимала шелуху с их разговора. Голые слова. «Я возьму тебя назад. Возьму любую.» — сказал он ей. Она плыла рядом с ним по жизни. Бездумно и легко, замечая лишь приятное ей и отметая ненужное. Пусть муж становится петрушкой – он ведь не против? Ах, против… но ведь так будет лучше для всех? Для Миши, для Кати, для их дочки. И Катин новый бизнес-план включает в числе прочего и ее личную реализацию, ее реванш после зималеттовской порки, полученной ею от семьи Ждановых. Должна же она получить хоть что-то! Муж хочет заниматься кулинарией? Идеи книг, сбор рецептов, что еще? А знаешь, рекламные шоу – это деньги, Миша! Хорошие деньги. И вот муж популярен, тужится и тщится оправдывать эту популярность, пляшет и поет частушки… зато их семейная жизнь все ярче наполнена интересами и новыми связями, и растут их семейные доходы, и скоро, совсем скоро можно будет… например, объездить мир! Как они мечтали с молодости - поездить со вкусом, не считая времени, и не жаться в расходах. И побывать в Италии, в Греции, посмотреть с Эйфелевой башни, прогуляться по Ривьере и много-много о чем еще они мечтали. Конечно же все, о чем мечтали они в молодости, осуществить они не успели. Но и это только Катина вина, только ее.
За окнами авто мелькают проспекты, сияют витрины и кипит жизнь. Скоро Катя будет дома. Ее ждет Андрей. И хватит уже думать, потом. Потом… … Возьму тебя… Как будто можно взять человека себе, посадить в мягкую клеточку как хомячка и ухаживать, чтобы все-все для счастья у него было. Так и Лия могла бы сказать, просто она слишком умна, чтобы говорить такое. Думать можно, думать – это совсем другое, иногда человек над мыслями не властен: «Я возьму его, заберу любого и буду с ним до конца. Лишь бы он захотел, лишь бы позволил…» Отлично. А Мишка забрал бы ее, Катю. И всем хомячкам было бы хорошо.
За что ей встречаются такие люди в ее жизни? Такие прекрасные люди… И такие мужчины? За какие заслуги... Она ведь вовсе не подарок. Она… она сомнительная красавица и умная до неразумности женщина «Все Наоборот».
* Она вернулась домой… Да, этот огромный павильон модных дизайнов Катя уже считает своим домом. Ведь должен же быть у женщины дом. А ее дом там, где Андрей. И он уже дома и ждет ее, прислонясь к простенку между высокими зеркалами. — Кать, нам надо расстаться. Она ощущает, как ее глаза расширяются, а бровь ползет на лоб. Одна, а вторая, похоже, залегла в глубокий обморок. — Уйди, Катя. Что, не понимаешь? Она молча смотрит на арку в гостиную. Чтобы пройти, ей нужно идти мимо него. А он со спокойствием дизайнерского могильного камня бесцветно поясняет ей: — Не из комнаты. От меня уходи. Уходи! — Я тебя не понимаю… — слышит она свой голос. — И правда не пойму. Андрей, Андрюша… что с тобой? — Уйди. Брось меня. Брось сама, Катя. Я знаю, что говорю.
Ей хочется, чтобы кошмар рассеялся. Может быть, она спит? Но голос Андрея продолжает убеждать, надвигается и грохочет в ушах, и теперь ей хочется замереть у этой стенки, а потом бессильно сползти по ней на пол и закрыть лицо руками… — Я же ничего не могу тебе дать. Ничего! Только жизнь испорчу. Уже подпортил, так что уходи и не жалей! Он не сможет простить, – вспыхивают в сознании слова. Ни себя простить, ни ее. Что ему сказать? Мы оба не ангелы? Да. Да! И оба причиняли боль тем, кто любил нас. И возможно, это наш последний шанс на жизнь и на любовь, наша с тобой последняя попытка! Уйти… но куда я уйду от себя? Она бы сказала, но у нее пересохли губы и кружится голова. Все, что она может – только смотреть и слушать. Он неважно выглядит. — Дурочкой ты была, Катенька. — Он накручивает себя, зверея от собственной боли: — Дурой и осталась!!! Я тебе говорю, я – уходи, хватит! Ничего тебе со мной хорошего не светит! И не надейся!!! Катись, собирайся и… Она оглядывается на него, но видит вместо его лица - другое лицо. Вместо него – видит другого, попроще, пониже ростом, совсем не такого плечистого и львиного. Совсем простого. Серый пиджак, твердые губы. Штамп французского кино? Она любила в молодости и все еще очень любит такое кино…
Она смотрит. Тот, невысокий и немолодой мужчина, без особых примет – совершенно неброская внешность и легкая улыбка. И взгляд, взгляд спокойный, прямой и откровенно любующийся ею. Она - предел мечтаний вот этого молчаливого, стойкого и в радостях, и в бедах. Пусть он не мощный вяз, да зато выдержит и морозы и засуху. Как деревце на старой даче Пушкаревых, удивительно стойким оказался тот старый клен… а вяз? – вспоминает Катя… Ах, да. Тот толстый вяз как-то весной рухнул в одночасье, подточенный с корней. Наверное, его просто никто не любил.
— Нет, – отвечает она. Рассеянно, как будто о том, что не хочет менять привычное авто на новое и скоростное. Просто – нет. И сбросив пальто ему на руки, легко топает в гостиную. Андрей смолкает, сжав зубы и всматриваясь в нее. Когда тебе не отвечают истерикой, смешно и глупо рычать и беситься. Он не слышит Катиных мыслей, но смирно затихает, глядя на нее, и удивляется – она что, не обиделась? Как это возможно, что происходит? Она думает о чем-то своем и чуть хмурит свои бархатные, говорящие брови… И молчит. Ее губы неподвижны, сиянье глаз чуть померкло, но не умерло еще, нет. Нет… «Нельзя так. Нельзя так, любимый мой… я люблю тебя, но никогда не позволю тебе ни недоверия, ни грубости. Мы с тобой оба не святые, и что с того? Я не дам тебе топтать ногами – ни меня, ни самого себя. И достаточно уже каяться – пора начинать жить.» Она оставляет пальто в его руках и уходит – сквозь тихую чистоту комнат, в любимый свой уголок гостиной. Она устала и с тихим вздохом удовольствия устраивается у столика со свежими цветами, в упругой диванной мягкости – ее ладони-ложечки на коленях, вся поза – сплошное грустное удовольствие. Еще у нее прямая спинка и гордые плечи, а на лице ни черточки обиды - лишь ожидание и ждущая улыбка. «Так что ты решаешь, милый мой? Дальше? Или мы все закончим – здесь, сейчас, вот так…»
Она не оглядывалась. И так знала - он шел за ней. Он всегда идет за ней: наорет, нагрубит и идет, и сейчас тоже. Он идет вслед за ней и садится на пол, быстро обнимает ее колени и замирает, спрятав в них лицо. И она тихонько, легко опускает ласковую ладонь на его непутевую гордую голову, и в полном молчании перебирает пальцами непокорную седину.
* Экзамены в Гнесинке в апреле, но Ксения работает не для экзаменов и оценок. Она не может не заниматься с утра до вечера – это ее жизнь, ее любовь и судьба. Еще она любит открыть зимой окно и нюхать воздух. Она уверяет, что свежий снег пахнет фиалками и апельсином, и еще она любит птиц, и деревья, и море. Если продолжать список, то Ксюха попросту любит весь мир. Мир и Сашку. Конечно, Сашку она любит по-другому – не так, как мир, море и птиц. И Катю Ксюшка тоже любит, и счастлива, что не другая женщина, а именно и только Катя всегда рядом с ней и с ее отцом. И конечно, Ксения любит бабуНадю и понимает и ее шаманское ворчание, и бесконечное, ставшее сутью старой женщины желание жить для других.
Сегодня Катя едет домой на автобусе. Новые, комфортные и мягкие салоны, всегда свободные места и неназойливый экранный сервис. Катя не очень любит ездить сама. Она умеет, но ее напрягает дорога и она устает от движения. А вот когда везут – можно и подумать, и музыку послушать. Подумать… о той же бабеНаде? Опять? Что-то она не идет сегодня у Кати из головы… И как она сказала Кате: «ты для него особая». Сказала еще тогда, когда Катя не понимала и разгадывала как шараду простую загадку их с Андреем жизни и борьбы. Два борца на ринге, где все веревки – их собственные, свитые ими из эгоизма, неверия и слепоты... И вот бы ей прислушаться тогда, вот бы спросить Надежду: «а как это я - особая? В чем, почему?» Может, и не пришлось бы так намучиться…
Добрая бабаНадя. Открытая, простая и хочет все как лучше. Чтобы всем хорошо было. Но всем никак нельзя, и не в силу ей помочь всем, накормить их, и обстирать, и поругать и утешить. А раз так, тогда пускай хорошо будет тем, кто оказался с бабойНадей рядом. Андрей Палыч? Ну да, да, он развелся, а перед тем, говорят, чуток с ума бабу не свел, уж и руки на себя наложить хотела? Что первая, что следующая за ней. А все потому что и та, и эта женщина была плохая. Не такая. А вот будет рядом с ним другая, хорошая, такая как надо, и он сразу к добру повернется.
Повернется, без сомнения. Хотя та же самая бабаНадя при таком разговоре первая б себя и опровергла: «Повернется он – а вы хрен видали? У иных как пропеллер вертится, когда им надо. Тож, конечно, добро, да еще какое добро!»
Любая дорога хороша тем, что когда-нибудь кончается. Вот Катя и дома. Ах, как же хорошо присесть за свой добрый, теплый, прирученный мраморный остров и выпить чашечку горячего чая. Рядом пульт стереовизора, на стене музыка, потом новости. Катя рассеянно смотрит, но мысли не дают слушать, только все мелькают и мелькают перед ее неподвижным взором цветные картины да льется бесконечный, бодрый и неразличимый инфопоток. И как загипнотизированная, Катя забыла о закипевшей воде для чая, и лишь качает головой в ответ на собственные смешные и горькие думы… … Нырнула Катенька с крутого бережка. Юная полувековая Катенька. А чего семидесяти не дождалась – вот еще б расчудеснее было. Песня! Инфантильная седенькая Катенька, ой да сиганула в речечку, ой да с обрывчика! Хотя и твердо знала, что войти в ту же реку нельзя. Нельзя? Предрассудки, - решает наша начитанная, здравомыслящая Катя. Предрассудки! Это если не любишь по-настоящему – нельзя! А если есть любовь, то хоть в огонь, хоть в ту же речку – можно!
— … что уровень рек и озер планеты Земля каждые тридцать лет изменяется на … — вдруг резко повышает голос веселая дикторша новостей. Это Катя случайно задела локтем изящную трубочку дистанционки. Что-что? – дергается смехом Катя. – Что вы говорите?.. Но пульт от ее резкого движения уже слетел с гладенького стола и радостно долбанулся об пол, и сбилась настройка, и только веселое ххрррр… бррр…. мррр… из потолочных динамиков.
Эпилог
Любовь все лечит. Все лечит да лечит. Сначала ухайдакает, а потом вылечит, и так всю жизнь. Отчего мы так любим стихи… Боимся голых слов? Стесняемся пафоса? А стихам – им все можно, они же не из нашего мира.
С уютной террасы видна Москва, и она кажется бесконечной. Все-таки высотка. Кате не надоедает смотреть – небо отсюда видится огромным, а человеческие проблемы не такими уж и вселенскими. Просто здесь очень высоко и тихо. Лучи заходящего солнца на западе, свет звезд на востоке. Без света не останемся. Защитное остекление террасы прозрачно, как будто его и нет – покой и уединение, и особенная, мягкая домашняя тишина, на самом деле полная звуков – щебечут новости, тихонько поет забытое Катей музыкальное стерео, вот кухонная печка гордо затренькала: пирог готов, хозяйка! И все же это тишина. Они с Андреем оба обожают эти редкие моменты домашнего покоя, и даже здесь, на своей террасе среди цветов и тишины, помнят - внизу бушуют ветры, а еще дальше шумит вечный город.
— Выбросить бы все твои книжонки… чтобы в людей наконец начала смотреть, а не в книжки. Катя согласно кивает, вернее вжимает лоб ему в грудь. Выбросить так выбросить. Удивленный ее покорностью Андрей ослабляет хватку, и она смеется, получив возможность чуть повернуться, чтобы дышать и видеть соседнюю цветочную стену за плетением террасы, а еще молоко и синь апрельского неба. Вечер. Он молчит, и она молчит. Накричались друг на друга, можно и отдохнуть. Она молчит, пока совсем не спускаются сумерки и тепло от обнимающих ее рук становится осязаемым. Он чутко ловит малейшее ее движение. Сейчас… — Что мы можем сказать друг другу. Простыми словами, и желательно без рифмы. И первый говорит. — Я не хочу остаться без тебя. — Я не хочу, чтобы ты остался без меня, — не задумавшись ни на миг, эхом откликается она. — Я эгоист и самодур. — Очень кстати вспоминает он. — Да. — Тут же соглашается она. — Ну, знаешь!.. — и он притискивает ее к себе так, что она ойкает. — Давай лучше стихами! Вон звездочка полетела. Видишь? Да вон же, — и опять хватает ее голову крепкими теплыми ладонями и поворачивает - чуть вверх и вправо. Она не видит звезду. Наверное, уже улетела и сияет где-то далеко. Кому-то другому. — Не вижу я. Нету звезды. — Слепушка. Очкарик мой. — Сам тоже очкарик. — Мое зрение почти в норме. Само скомпенсировалось минус на плюс. Вон еще полетела, ну куда ты опять смотришь, Катя!.. Но она откидывает голову ему на плечо и тихо говорит в небо.
— Приходит пора звездопада. И кажется, время навек разлучаться. А я лишь теперь понимаю, как надо любить, и жалеть, и прощать, и…
… прощаться – выговорила уже в его ладонь. — А вот этого не надо. Ты мне про прощания тут зачем… Он ласково, но очень крепко закрывает ее рот ладонью и неожиданно бережно целует в затылок: — И вообще это метеоры, а не звезды. Метеоры – мусор, а мусор должен сгорать в атмосфере, так положено. Природа сама себя очищает. — Я хочу, чтобы это были звезды, а не мусор. Пусть они будут. Пора звездопада – это о нас с тобой. — Очень-очень тихо говорит Катя. — Забудь ты эти стихи. Она улыбается – забыть? Нет… — Упрямая же ты. До чего же ты у меня упрямая. В львином ворчании прячется что-то неуверенное. Похожее на восхищение, и еще похожее на счастье, и еще на страх – это счастье потерять. Глупый. Нельзя потерять то, что всегда внутри тебя. Он перехватывает ее поудобнее, позволяя ей поуютнее устроиться в мягкости круглого диванчика, но так, чтобы не выпускать из своих рук. И вдруг говорит: — А давай на какую-нибудь комедию сходим? Вместе?
КОНЕЦ
|
|