|
Кулинарный синдром
Время действия то же
Овсянку Катя не любит, но когда Мишка ставит перед ней утреннюю тарелку с маленьким серо-белым конусом, она покорно берет ложку. Все равно ведь не отстанет. В ямочке овсяной горки ложка густых сливок и немного орехов, или меда, или фруктового пюре. Яйцо в мешочек в рюмке или повкуснее - в кокотнице, чай с молоком, ломтик отрубного хлеба. Скучный Мишкин завтрак странным образом сам исчезает с тарелки, а к обеду… но сегодня овсянки нет. Катя удивленно поднимает глаза от белой фарфоровой луны и кладет на салфетку разочарованную ложку. Где же завтрак? Где овсянка, на которую можно надуть губы и сказать «фу, опять эта овсянка», где ее пресный и свежий, слишком простой вкус зерна молочной спелости? Где? Едой и не пахнет! Катя поднимает непонимающие глаза от пустой тарелки и тут же открывает их очень-очень широко: посреди кухни отплясывает русскую плясовую ее повар. Он, одетый в костюм жиголо и дутый колпак-плиссе, остервенело шпарит вприсядку, подбрасывая вверх сапоги гармошкой, разудало машет руками и трясет полотенцем с красными петухами… а когда поворачивается к ней, она пугается – его глаза и лицо кажутся ей нарисованными, как у тряпичной куклы Петрушки…
Катя подскакивает в постели и падает обратно в подушки. Фу… приснится же такое! Но все ж таки полегче, чем тот, ее прошлый сон… тогда она не смогла сдержаться и плакала, как наказанный ребенок. Вот только жалеть себя осталось!
Андрей ушел. Она помнит – он поцеловал ее с запахом мятной пасты и умчался. А она хочет…
Она хочет овсянки! Засмеявшись, Катя спрыгивает с постели и накидывает льняной халатик. А вот чтобы идти в кухню, нужно набраться особого мужества, потому что эта кухня – не просто кухня, не какое-нибудь там тепленькое уютное помещеньице с плитой, кастрюльками и холодильником. Эта огромная кухня - настороженный белый зверь, который никак не хочет с Катей играть. Но Катя сегодня твердо намерена приготовить овсянку. Ведь была же доставка продуктов, неужели она не заказала даже мюсли?
Чтобы приготовить такую кашу, которая ей снилась… и хватить уже лицемерничать перед самой собой – эту пресную легкую овсянку, о которой Катя мечтает уже бог знает сколько утр и пробуждений! Для этой каши, - вспоминает она, нужно особое плющеное зерно, а не хлопья и даже не гранола. И как ее Мишка готовил, тоже непонятно, вроде бы в обычной кастрюле. А может и в духовке. Или на пару? Эх… Так что той кашки тебе, Катя, больше не едати. Какая еще каша есть самая простая – гречка? Нет, даже гречку ей так не сварить и не подать как Мишка ей - в глиняной мисочке по-русски. С белыми грибами… Мммм… каждая крупинка отдельно, целенькая и гордится. От одного только аромата можно было закричать от радости, но тогда это было так обыденно. Да и без грибов, с плывущим от жара кубиком сливочного маслица на горке было вкусно. А с молоком! Попробовать отварить крупу и залить холодным молоком? А вот с молоком хорошая мысль, – радуется Катя. Но гречки и молока в этой кухне явно нету. Что она умеет еще?
Мишка всегда говорил, что постоянно питаться в ресторане, даже семейном и честном как у них, может себе позволить только очень и очень здоровый человек. И еще говорил, что еда должна готовиться в доме. Нет, не так. В доме обязательно должна готовиться еда! Любая. Простая. Картошка в мундире и макароны. Иначе это будет не дом человека, не общага и даже не гостиница. А клетка.
Большая светлая кухня залегла с угрозой и ждала. Индукционная и газовая плиты, неисчислимые плантации спрятанной техники, бар и обеденный стол с изящной птицей-смесителем в мраморной мойке. Почти нетронутая целина. Катя остановилась в центре комнаты, обвела просторы хозяйским глазом и вздохнула. Ничего не поделаешь, остается только приручать этого белого зверя. Что ж, главное – начать!
Ах да, мюсли нет, мюсли и прочие хлопья в списке продуктов под запретом. Андрей холодно ненавидит школьные завтраки, размазанную по тарелке кашу и синие вареные яйца, нагло вылезшие из треснутой скорлупы. Тосты и кофе – вообще глупости, лучше поскорее в кафе, благо их все больше и все лучше.
Она умеет омлет. Еще глазунью с помидорами и ветчиной. Не так уж мало она умеет, нужно просто настроиться! Андрей в одну редкую добрую минуту как-то извинялся, что не любит домашних яичниц. Сожрал их слишком много в свое время, и подгорелых и всяких. Когда мать болела, не ехалось в ресторан чтобы там кушать, вот что попало жрал и пил не замечая и работал, работал как зверь.
Ясно. Яичниц не предлагать. О готовых пельменях и всяких биточках Катя даже не спрашивала, сама догадалась. Может быть, консервы? Кошмарная мысль. Она представила лицо Андрея, смотрящего на банку тунца в этой кухне и захохотала - да он же ее убьет, как только увидит в этой кухне банку! Убьет презрением!
Катя вздохнула, затянула поясок халата и набравшись смелости, открыла холодильник. Ура! Есть овощи, разные, свежие, целый набор! И оливковое масло! Вот только кто его в холодильник и зачем… ну, Катя, ну, хозяйка…
Но уже вскипали во рту радостные слюнки, и моментально вспомнилось и придумалось: она приготовит давнюю свою мечту - сборную солянку! Это совсем просто, и не нужно никакого мяса, и крупы тоже не надо.
Новехонькая кухонная утварь, удобно расставленная на полках-рейлингах, уже вымыта и приготовлена к работе. Не Катей. Андрей в первый же день, когда гордо привел ее в их новый дом, пригласил для уборки квартиры и даже не одну, были наняты сразу две очень приятные моложавые женщины, и у каждой Жданов долго читал рекомендации – важный насупленный набоб. Нет, рабовладелец-плантатор. Катя от стыда тогда удрала и спряталась в гостиной, и вышла только познакомиться с уже нанятыми профессиональными домработницами-горничными. Впрочем, это и обсуждать-то глупо – убирать такую плантацию одной.
И вот уже шипит масло в сотейнике. Сборная солянка! Катя отлично помнит, как готовить это простое овощное блюдо, и все горит и спорится в ее руках. Нарезке ее обучал Мишка еще в молодости, когда им все казалось смешнее и безопаснее – и жизнь и ресторанный бизнес, и даже возможность очередного черного вторника и продуктового эмбарго их не пугала. Так, кабачок и помидоры нарезать, красную капусту и картошку кубиками и обжарить… вроде бы, лук тоже обжарить отдельно и чеснок тоже, и чтоб ни в коем случае не подгорел. И все это на отличном оливковом масле. Настоится, и будет очень вкусно.
Катя накрыла сотейник льняной салфеткой и гордо оглянулась, покидая свою белую кухню. Сейчас есть не хочется, заморила червяка яблоком. И нужно забежать в редакцию – это недалеко, и еще сделать пару срочных дел, а потом она вернется в этом дом, где в кухне наконец-то пахнет вкусной едой…
Дом. Раньше она никогда не задумывалась, как важен для нее дом. Просто у нее всегда был дом, она не представляет, как может быть иначе. И может быть, именно этот вечер в ее нынешнем доме станет переломным – к жизни, в которой двое людей рады друг другу везде, а не только на сбитых жарких простынях в спальне. Рады друг другу в гостиной и в кухне, или, по крайней мере – о, она рациональна и скромна, и не требует от судьбы слишком многого! Всего-навсего – чтобы любимый ею мужчина не рычал на нее раненым львом, стоит ей только сделать или сказать что-то, что не совсем вписывается в его представления о ней… или о том, каким он должен стать для нее?
*
— Я утром готовила овощную солянку! — осторожно говорит Катя.
— Я не буду. — Бьет ответная глухота в Андреевом голосе, и воздух начинает дрожать как перед грозой.
— Можно я хотя бы поем. С утра ни крошки … и вот, меренги из кафе, твои любимые! — почти успевает подольститься Катя, но Андрей машет в угол:
— Рагу в помойке. Твое рыгагу в помойке.
И швыряет некстати попавшую ему под руку историческую брошюрку о Натали Пушкиной. Ох, и правда, никак не отвыкнет Катя разбрасывать книги…
— Не начиталась еще. Обрыдли стишочки, нарзан и шпинат. Палтуса пожарь.
— Не пожарю. Нельзя тебе. — Очень спокойно отвечает она, открывая холодильник.
Игнорирует и сопя как медведь лезет за пультом. Сейчас, две минуты - и привезут ему на дом. Копченого. Жирненького.
Она не может. Не может больше!
Катя изо всех сил медленно развязывает фартук, снимает и вешает в стеклянный шкафчик. Выключает индукционную печку и уходит. Есть ей уже не хочется.
И эта горечь уж точно не пройдет сама, придется вылить ее слезами. Спрятаться в свою ванную – для нее сделанную, бесстыже шикарную, золотистую раковинку в перламутре и живых цветах! Привык не считаться ни с кем! Плевать на чувства других! Ему всегда было плевать на людей – это же Жданов! Андрей Жданов – и больше об этом человеке и сказать-то нечего.
А чего она хотела, сходясь с этим придуманным собою же незнакомцем? Седым толстым брюзгой? И все хуже и хуже, как ни старается она, как ни выкручивает себя, чтобы отвечать теплом и терпеливой лаской, а на что надеется? На разум этого оранга, или на его – как бы это выразить, «чувства» к ней? Чувства у него только в постели. А все остальное время в его яростном взоре безмолвные приказы: Смотри мне в глаза! Как я сказал, так и будет! И рот закрыла, когда я говорю!
А хотелось тихого счастья вдвоем и теплых сумерек.
А хотя, что тут необычного-то, в ситуации? — из всех оставшихся сил пытается посмотреть на свою жизнь с юмором Катя. Культура себя исчерпала как понятие, как только гурман соскучился по паштету из соловьиных язычков и улиточьей икре в коньяке.
*
Машка опять явилась не вовремя. Как будто чувствует, когда нельзя приезжать! Фонтан обиды не может иссякнуть враз, ведь даже у воды есть инерция, а уж если эта водичка соленая… Андрей буркнул, что едет поужинать и навестить дочь. Ушел – и ей стало легче. И уже становилось легко и смешливо внутри, и почти что махнулось рукой на печали, но встречные зеркала отводили взгляд и хмурились - под Катиными глазами голубели подковки, а сами глаза были наплаканные и потерянные. Щеки бледные, губы обветрились. Опять забыла нанести гигиеническую помаду или хотя бы кремом смазать.
— Этот козел опять тебя обидел. — Холодно констатирует дочь.
— Не надо так, Машенька.
— Да чтоб он сдох!
Катя быстро обнимает дочку и прижимает к теплой груди, как маленькую. И Машка сразу же утихает и лишь мелодично фыркает в ответ на Катину подколку о клятве Гиппократа.
Строго капала в фаянс не выключенная вода, а они стояли в этой нежно-золотистой ванной, больше похожей на будуар, и мирно покачивались в обнимку. Тут был и диванчик и кремовое стеганое канапе, но мать с дочкой стояли, ничего вокруг не замечая - пока не насытились теплом и не обменялись любовью. Пока не полегчало в душе. И дочь уже мирно бурчала что-то о том, что мама стала какая-то уж очень сильная. Как медведица. И научилась хватать руками и тискать, как в детстве Машку не тискала. Это у ней явно идет копирование поведения. Социализация, чтобы выжить, да? С кем поведешься, от того и вшей наберешься! А, еще и Гиппократа вспомнила, мамулечка?
— Гиппократу уже давно все равно. — Поставила неврачебную точку Машка. — А вот ты, мама… ты похудела. Еще.
— Так это же хорошо, — рада Катя.
— Нет, не так. — Очень серьезно отвечает дочь. — Вот так резко и на нервах – не есть хорошо.
Кате хочется извиняться и убеждать, что все-все у нее замечательно и волноваться совсем не нужно! Но не может не сказать, очень мягко и больше глазами, чем словами: «и все-таки не надо так. Грубость - не твое.»
— Он давно не мой пациент, — тихо злобствует Мария. — Он мой домашний тиран. Умудряется тиранить на расстоянии.
Мать живет как в посттравматическом шоке. Люди, когда ломают руки-ноги, нечасто сразу падают. Смотря где и в какой ситуации находятся, если в опасно-критической, то могут еще десяток метров пробежать. А потом падают и сознание теряют. Так и мать – светится сумасшедшим огнем, как свеже-утопившаяся русалка.
М-да, тяжелый крест.
Спокойно не жилось? Получай, мам, ускорение.
*
Светлана запросила разговор и коротко уведомила ее, что Михаил разорвал контракт и рассчитался по договору, полностью погасив неустойку. Менеджер была расстроена, но не теряла надежды – рождественские встречи прошли с огоньком, а к весенним праздникам у них с Михаилом были такие планы и наработки! Программа - просто супер! Эх… Катя понимала, что Светлана, без всякого сомнения, полностью в курсе всего. Она всегда в курсе – таков ее бизнес. Катя спокойно поблагодарила за информацию и попросила последние записи шоу, без нарезки для эфира, живые – а зачем вот… и не стала просматривать. Она посмотрит, но потом. Позже. Завтра. Сегодня не хочется, еще слегка саднит в груди воспоминание о вчерашней встрече.
Они договорились обсудить финансы и порешать кое-какие дела. Михаил говорил из почти опустошенной и как будто обидевшейся квартиры, – Катя видела стены и оставшуюся мебель, и ее удивил оттенок обоев, как быстро забыла она эту легкую, незаметную персиковую пастель. Нет, только не в квартире, - вырвалось у нее. Михаил понял, кивнул и сказал: «А давай-ка поговорим в «Переулочке». Так они называли последнее обустроенное кафе. Когда-то они долго спорили о том, какая вывеска украсит крошечное бистро в многолюдном переулке нового центра, и озорное название «На переулочке» удивительно подошло.
Михаил ждал ее, но не обсуждал с ней финансы. Да она все и так знала: половина средств от продажи квартиры переведена на ее личный счет, весь остаток детям; кроме того, ведутся переговоры о продаже ресторана. Михаил уверял ее, что его дела в полном порядке. Катя знала, что его дела не в полном, а разве что в относительном порядке. То есть не в порядке. И еще она твердила себе, что ее Мишины дела уже не касаются, она приехала лишь для того, чтобы попрощаться. Неужели она здесь для того, чтобы услышать незатейливое и такое банальное: «Катя, ты всегда можешь рассчитывать на меня»? Неужели... Но пока она эту банальщину от него не услышала, не переставала ощущать дрожь в кончиках пальцев и слезное, мутное головокружение…
Они заняли маленький столик, ее любимый – единственный в фонаре окна, уютный как пирожок. Бывший муж кивнул официанту, – можно, и Катя с удовольствием взяла в ладони горячую чашечку с облепиховым чаем. У Мишки резкие скулы. Сильно похудел. Но странным образом, выглядит веселым, и исчезло из его глаз то выражение, что в те последние мутные дни их семейной жизни заставляло ее морщиться словно от кислятины. Она ушла, оставив в памяти эти тихие полчаса. Определенно – это настоящее, это запомнится… и она не ошиблась. Он сказал все то же, те самые слова, что говорил без малого тридцать лет назад. Что она может на него рассчитывать. Всегда, и что она может вернуться к нему, если захочет. Каковы бы ни были его личные обстоятельства.
И что. Что это… как все это было...
Катя вспоминала. Вот она сидит за столиком такого привычного, собственного кафе, более близкого ей чем эта квартира, эффектная как дорогая содержанка квартира, куда гордо привел ее Андрей.
Она сидит за столиком кафе и смотрит на своего бывшего мужа.
Впервые в жизни смотрит как на чужого.
Он стал интересен. А может и был раньше. А может и был всегда, просто она не замечала. Видела и не видела. Уверенная простота движений, твердые губы, спокойные кисти рук. На что способны эти поварские пальцы, ей-то уж известно получше прочих. Какой он? Совсем простой, слишком простой, и если хочется смотреть на него, а не на яркую ведущую ток-шоу, то это говорит лишь о профессионализме команды. Телегеничен? Средне. Но не только… что-то в нем привлекает взгляд, что-то не внешнее. Может быть, эта незаметная улыбка уголком губ. Или несовременная, неэффектная, какая-то наивная скромность и сдержанность. Во всем – незатейлив. Серый костюм, резкие скулы, прямой взгляд. Определенно, ее первый муж теперь интересный мужчина.
Но это не имеет никакого значения. Совершенно никакого. Отчего этот ком в горле…
*
— Аааа… Мамочка, это называется изжога. — Беззаботно доложила дочь.
Непутевая мать была застигнута Машкой в момент, когда морщась глотала кефир, причем не очень эстетично и прямо из упаковки. Дочь успела узреть и оценить все – и злую кухонную пустоту и бледную мать с мрачной физиономией начинающей язвенницы. Интуиция у Машки просто страшная. Катя пожаловалась на легкую усталость, чтобы хоть что-то сказать, и желала получить в ответ: тебе просто нужно отдохнуть, мамочка! И экранная Мария полностью оправдала ожидания: сделала рожицу и легонько махнула ручкой: «А, это все смена питания и режима. Ерунда, не беспокойся. Продолжай.»
Да уж, прелести коммуникативного комфорта иногда так досаждают! Не выключенная вебка выдала Катю, когда она, не ожидая подвоха, вползла в кухню в ночной сорочке. Дочь еще пощебетала о планах на сегодня, похвалилась Петькиными успехами по рисованию и отключилась, – ладно, мамуль, до встречи!
Да уж. Не завтра так послезавтра примчится и потребует, чтобы Катя срочно обследовалась, — мелькнула и улетела мысль.
И как в воду смотрела! Часу не прошло - Машенька примчалась! И конечно, без предупреждения.
Дежурная сумочка у нее всегда с собой. С шуткой-прибауткой - браслет матери на запястье, потом изящный приборчик-тестер и «дыхни мать сюда». И без всякого предупреждения уколола подушечку пальца.
— Я как раз собиралась сходить в поликлинику, — как могла отбивалась Катя. — И я могла бы тебе просто сказать, что чувствую…
— Конечно, диагноз по фото и вообще любой каприз за ваши деньги. — Продолжает язвить Машка.
— Ты же сейчас уже анализы смотришь! — Продолжает ныть Катя, уже не веря в скорое избавление.
И правильно делала, что не верила...
— Мать, не верь одноразовому скринингу, это шарлатанство. И на анализы молиться не надо, это и профессор наш говорит, — мирно щебетала дочь. — Слишком совершенная аналитика убивает интуицию. Шутка! Собирайся, поехали!
— Машенька, давай не сегодня? Давай я сама к терапевту схожу?
— Сейчас. — Отрубила Машка. — У нас новейший диагност-комплекс. Я договорилась. Всего два часа и отпущу.
У Марии был законный выстраданный выходной день… — успела пристыженно подумать Катя и сказала: — Я отняла у тебя целый день.
И чуть позже повторила: — Твой выходной!
— Ура!!! — откликнулась Машка, глядя на светофорное табло с мигающими стрелочками. — Теперь ты у меня в нянечном рабстве. С Петькой побудешь в среду? Дима тебя привезет и отвезет.
Катя с радостью соглашается.
Она возвращается домой, впервые за долгое время успокоенная. Все-таки как нужно человеку знать, что он здоров! Сквозь все лихие уговоры самой себя, между недомолвками и внутренними обманами, мол – да ладно, ерунда, само пройдет - всегда таятся опасения. Шуршат таракашками, а вдруг это болезнь стучится, а вдруг это колотье и тяжесть внутри уже болезнь, а вдруг страшная… И как приятно слышать от строгого доктора, что все лишь твои нервы и реакция на перемены, и нужна всего лишь диета, чуточку лекарственной терапии, а главное - внимание к себе, и вся эта симптоматика раннего гастрита послушно уймется, исчезнет без следа. Фух, просто тяжесть с души упала. Нельзя ей болеть, никак нельзя.
Машенька торопилась домой. Спросила еще, что мать принимала. «Успокоительное? Совсем ничего? Это молодец, это хорошо. Кровь в норме, кардио – тоже ничего тревожного не выявили. Но аспиринчик на пустой желудок больше не вздумай. И что – шипучий? Не выжигает язвы в желудке?»
Что ж, вовремя она взялась за ум! Самое время. Кухня, дети, церковь – главные ценности женщины! Но эйфория развеялась легким дымом. Андрей вышел ей навстречу задумчивый и темный, на сером трикотаже рубашки - угол темного пота. Последние дни по часу, не меньше проводит в тренажерной. В кухне было темно и никакой едой здесь точно не пахло. Разве что коньяком, тоже калории, конечно…
*
— Папа бывает груб.
Ксюша смотрит на нее без улыбки, и тусклый оттенок тоскливого страха делает ее старше. Так могла бы смотреть эта девочка, если бы хромала здесь с костылем, а не летала бы по анфиладе комнат в деловитом вальсе. Так бы она и смотрела и жила, вот так горьковато и обиженно - если б не было папы Жданова, способного обеспечить ребенку операции в Израиле и новейшее био-протезирование в Японии. А затем многолетнюю реабилитацию в швейцарских Альпах, и бог знает еще сколько, сколько… подмосковный филиал и дюжина самых доходных франшиз давно проданы, а надо будет – Жданов отдаст для этой единственной любимой женщины всю свою старую кровь до капельки, и будет орать от счастья пока ее сцеживают.
— Папа бывает груб?!
И Катя легко отзывается, как клавиша сильного, точного фа диез – октавная половинка, совершенная точность. Да. Груб – это очень, очень мягко сказано. Но она смотрит девчонке в глаза и искренне, умело врет: — Грубость сильного и умного человека страшна, Ксюшенька. Как тяжелое отчаяние, ведь умный всегда терзается в жизни. Все несправедливости, грязища и непонятки – всегда на умную голову!
Ксения смеется. И будто сбросив тяжесть с хрупких плеч, крутится на круглом стульчике-вертушке к клавишам. Руки на коленях, прямая спина, чуть вздернутый подбородок. Пюпитр закрыт, нот перед пианисткой нет. Импровизация… чистая, классическая.
— Играть?
— Я надоем тебе. Сидела бы тут часами и слушала, бесконечно слушала! Все бы слушала.
— И все же?
— Что захочешь и чуточку Дебюсси, — волнуясь, отвечает Катя. Она часто говорит именно это, эта фразочка между ними уже почти классика.
Она устраивается поудобнее и забывается на непонятное время, растворяясь в потоке живых мелодий. Забыть все. Хотя бы ненадолго забыть…
|
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
Как здорово про стихи... А, кто кому сиделкой будет, разве угадаешь. Смешно о планах. Жизнь - штука непредсказуемая. Юля в своём репертуаре.
Жду следующую вариацию... 
