|
10
Пыльная дорога раздваивается, уходит вправо, в посёлок, где в такой поздний час - лишь редкий лай собак. А он едет дальше, в конец улицы; от машины, проехавшей перед ним, - столб пыли, осевшей даже на лице, потому что окно в машине открыто. Остановив машину перед воротами, он посидел немного, уткнувшись головой в руль.
В гараж машину ставить не стал, сразу поднялся на крыльцо к двери. Ещё немного постоял, отдышался. Внутри было тихо.
Мама не плакала, просто была растерянной и снова немного воинственной. Это письмо сильно напугало её.
Андрей знал, что незачем спрашивать, читала ли она письмо. Она этого не делала не только потому, что письмо было адресовано ему, не только потому, что знала: он не станет скрывать от неё содержание, а просто потому, что страшно. Сильной и решительной её делал муж, с его уходом она лишилась опоры, и теперь силу и решительность придавал ей Андрей.
В кабинете было так тепло, уютно. Теперь это была просто комната, с историей, но уже обескровленной, мирной. Комната с добрым прошлым, дни и ночи в которой сулят только хорошее. Андрей вдруг понял, что спокойно остался бы здесь ночевать. Здесь, на этом кожаном диване, удобном, с чуть наклоненной спинкой.
Он был взволнован, но не так, каким мог бы быть, найди Маргарита это письмо раньше. И мать, в последний год ставшая наблюдательной и чувствительной к сыну, с сочувствием, но и удивлением смотрела на него, хоть ни о чём и не спрашивала. Она уже знала, что они с мужем недооценивали его, его отношение к ним. В общем-то, она всегда знала, что он добрый, внимательный мальчик. Но как-то со временем вышло, что не было ни лишних сил, ни лишнего желания, а потом уж и возможности углубляться. Он был здоров, счастлив, много улыбался – этого матери было достаточно, чтобы не задавать себе вопросов. Но после смерти отца он изменился так, что первое время она не узнавала его. И постепенно поняла, что нет, это не с Марса двойник нагрянул, это и был её сын, просто она его, дремавшего, не знала. Как и он сам не знал всего о себе.
И это был не предел. Теперь она знала, какое значение он придавал всему, что связано с Павлом. И тем удивительней было сейчас, что с какой-то задумчивой сдержанностью принял он известие о письме. Она ожидала другой реакции.
Как и не ожидала, что на свои вопросы получит ответ очень скоро. Даже скорей, чем он прочитает письмо.
Не задерживаясь в кабинете, Андрей вышел снова к ней в гостиную и сел рядом, взяв за руку.
- Ты не хочешь прочесть? – удивилась она.
- Я прочитаю. Позже. А сейчас… а сейчас я хочу с тобой поговорить. Ты не против?
- Конечно, нет…
…Её сын влюблён!.. Ещё не зная, как реагировать, Маргарита почувствовала, как что-то тёплое заструилось внутри, по сосудам, расцвело по-летнему, согрело…
А он оставил мать одну, чтоб привыкала, и, снова войдя в кабинет, закрыл дверь. Листок был вырван из блокнота, всегда лежавшего на столе отца, сложен вдвое и немного смят. Надпись «Андрею», и больше ничего. Андрей стал читать.
«Андрей, пишу на случай, если не смогу сказать лично. Мне важно, чтобы ты услышал мои слова». Скорбь затопила тёмные глаза, вглядывавшиеся в ещё бодрые строки. Отцу было плохо, и он знал, что это означает. И, вместо того, чтобы вызвать врачей, вырвал листок из блокнота… Цифра «0», обнаруженная в набранных номерах его телефона, была красноречива. Уже тогда они знали, что он не успел…
«О «Зималетто» не говорю; судя по продуманному плану сохранения компании, ты всё понимаешь. Я слишком мало уделял тебе внимания, я даже особенно не рассчитывал на то, что передам тебе дело. Для меня всегда важно было само дело. Я раскаиваюсь в этом. Надеюсь, что ты не повторишь моей ошибки и к своему сыну будешь относиться более внимательно.
О моральной стороне истории с твоей помощницей умолчу по той же причине: ты не можешь не понимать своего падения. Ты и сам понимаешь, что если бы и было что-то, что могло оправдать тебя, то это наличие хоть какого-нибудь чувства с твоей стороны. Возможно, таким извилистым, странным, грязным путём ты хотел помочь себе и ей?.. Уже прошла половина суток, а я так и не смог поверить в иное. Тяжело сознавать, что 30 лет совсем не знал своего сына.
Теперь хотел бы узнать, но… странно, в большинстве случаев понимание наступает слишком поздно. Пока не погаснешь, не понимаешь. От всей души надеюсь, что ты всё же успеешь понять.
Я мог и не писать тебе всего этого. А сказать только одно: научись управлять своей жизнью самостоятельно. Принимай решения, ни на кого не оглядываясь, и отвечай за ошибку, если решение окажется неправильным. Именно поэтому я тебе ничего не приказываю и не советую.
Ты должен выбрать сам.
Береги маму. Она всегда дорожила тобой. Береги всех, кто хоть немного тобой дорожит. У меня не всегда получалось…», - письмо обрывалось. Последние строки были уже неровными, рваными, а эта и вовсе резко уходила вниз, и последние две буквы только угадывались. Не всегда получалось беречь… О ком он написал? О дяде Юре, тёте Наташе? О них обоих? О маме? Или о ком-то, кого Андрей вообще не знал? Уже не узнать…
И это всё. Ни «совета», ни «приказа». Решай сам...
Андрей опустил листок и задумался. Уже тогда отец отпустил его, а он пытался следовать буква в букву тому, чего не было. И только недавно, но сам понял. Успел понять…
Пряный аромат крупных розовых соцветий, усыпавших кусты вокруг дома, доносился ветром в открытое окно. Андрей почувствовал лёгкое головокружение и вдруг вспомнил, что что-то похожее сказала ему Катя. Он уже должен был пройти к стойке регистрации. Сказал полушутливо: «Не забывай меня», - и провёл пальцами по её губам. «Я помню. Я тебя люблю. Береги себя», - ответила она и легонько сжала его руку, ласкавшую её.
И ещё один день вспомнился ему. Он, этот день, был так далёк, что Андрей даже не был уверен, что не приукрашивает его. Но выставленные в отгородившемся, освобождающем жесте ладони отца отчётливо стояли перед глазами. «Я на тебя не давлю. Решай сам». Это уже было, а он тогда не понял!.. Но взял её на работу. Но «решил» – всю свою последующую жизнь, вплоть до сегодняшнего дня, когда сказал матери о Кате…
Однажды она не позволила ему освободиться от ставшего непосильным груза, и он сберёг «Зималетто». Теперь он должен сберечь её.
И он будет беречь.
Фундаменты… Непредсказуемая вещь. Порой и монолиты гОда не выстоят. А его фундамент – та тоска, которую он испытывал долгих пятнадцать месяцев. Тоска - даже не по её, а по собственной нежности, которой ни до, ни после неё не испытывал. Его фундамент – её любовь, прятавшаяся – не подо льдом, нет, в белой плотной невесомости коробочки хлопка… Её руки, распускавшиеся, как цветок, и принимавшие его в себя, даже когда ей удавалось его обмануть.
Он остался ночевать у матери и рано утром уехал в «Зималетто».
**
Малиновский стоял, прислонившись к двери, и чуть насмешливо наблюдал за его манипуляциями. Андрей уже в третий раз обыскивал шкафчики; дверцы были распахнуты, бОльшая часть содержимого валялась на полу.
- Ничего не понимаю, - выпрямляясь, сказал Андрей. Волосы его растрепались, он был похож на мальчишку, пускавшего солнечные зайчики, но в один прекрасный момент потерявший на стене светлый кружок и бросившийся его искать – совсем позабыв, что в руках уже давно нет зеркала. – Если бы я мог придумать хоть одну причину, я бы предположил, что этот чёртов пакет взял ты. Кто ещё знает о нём… и о том, где лежат ключи…
Роман молчал, и Андрей прищурился.
- Малиновский?..
- Ну, я, я взял, - лениво произнёс Малиновский. – Надо хоть кому-то оставаться с трезвомыслящей головой? Придёт твоя Пушкарёва, меня не будет, а ты возьмёшь и отдашь ей всё это богатство. А оно моё, между прочим. – Андрей сдержал улыбку, услышав неподдельную обиду. Трезвомыслящий Малиновский питал слабость к милым орудиям любовных завоеваний и в чём-то навсегда остался ребёнком. – Можешь считать, что я дал тебе всё это напрокат, а теперь забрал, чтобы добро не пропадало. Таким девушкам, как Кошелева, конечно, не пригодится, - вспомнил он свои ухаживания последнего времени, - но и расслабляться нельзя. Вдруг ещё одна Катюшка появится? По мою душу? А я во всеоружии…
Андрей даже не пытался определить долю серьёзности в говорившемся. Малиновского не разложить, не рассортировать, таков уж он, добрый калека, имевший одну страсть в жизни: совсем не иметь страсти.
- А ты чего это такой спокойный? – вдруг опомнился Малиновский. – Не бегаешь по кабинету, не кричишь… или тебе всё равно, что пакетика лишился?
- Не-а, не всё равно. – Андрей улыбался. – Я рад.
- Рад?
- Ну да. Ты за меня всё сделал. Я выбросить его собирался.
Роман ухмыльнулся, подошёл, обнял за плечи.
- Зачем нужны друзья, Андрюха? Я всегда говорил: чтобы помогать друг другу… И даже не буду спрашивать, почему ты принял такое решение. Оно правильное, логичное, а я всегда в тебя верил… ты же не всерьёз говорил всё это.
И вновь возникло то странное чувство, которое он испытал, когда решил остаться президентом. Даже убеждая Малиновского, что надо рассказать всё Кате, он знал, что этого не должно случиться…
- Только сделай так, чтобы я… чтобы мы его больше не увидели, - искренне, серьёзно попросил он.
- ОК, - кивнул Малиновский. Интерес вдруг вспыхнул в его серых глазах: - Слушай… а то, что ты ей успел подарить, она сохранила? Ну, к сердечку же, наверное, прижимала бессонными ночами?
- Роман, - с досадой сказал Андрей и, вывернувшись из-под его руки, отошёл к столу. Перебирая стопку бумаг, проговорил задумчиво: - Кукла… Моя открытка… Ещё одна… твоя, - он мельком взглянул на Романа, улыбнулся.
- Какая? – ещё больше заинтересовался Роман и даже наклонился вперёд. И стал ещё больше похож на ребёнка, тянущегося к яркой игрушке.
- Не скажу. – Несмотря на улыбку, Андрей был непреклонен.
- Подожди, подожди, я сам вспомню… - Роман постоял, шевеля губами. Щёлкнул пальцами. – Я дарю тебе озёра… необъятной красоты… небо… синего узора…
- Малиновский, ты всё больше меня удивляешь… Может, ты всё-таки влюблен не во всех, а в каждую по отдельности? Хоть на вечер? А?
- Может быть, может быть, - вдохновлённо пробормотал Малиновский и, мазнув по нему невидящим взглядом, направился к двери. – У меня работы много. Мне идти надо. – Но, когда обернулся у двери, взгляд всё-таки на мгновение лукаво прояснился: - Эх, где моя Катюшка. – И Андрей запустил в него теннисным мячиком, который уже несколько минут безотчётно вертел в руках.
**
Когда он вышел на улицу, опустился вечер. Славный, тихий, летний вечер.
Андрей остановился у машины и поднял голову. Огромный дом возвышался над ним. Окна в этот час казались совсем чёрными. Он любил этот дом. Он любил его, даже когда ненавидел, когда боялся, когда он разлучил его с самым
дорогим.
Столько разных, сложных отношений было у него в жизни. Катя, «Зималетто», Кира, Малиновский. Отец. И сколько нужно было испытать всего, чтобы понять: все отношения начинаются с отношений с самим собой. Всё решается, когда решаются они. И тогда становится не так важно, сегодня это случится или завтра, потому что сегодня перетечёт в завтра, и завтра – это всегда сегодняшний день.
Оперевшись на открытую дверь машины и всё так же глядя вверх, он приложил к уху телефон. Но почти сразу же разочарованно опустил руку. Сев в машину, завёл двигатель. Её телефон был отключён…
А в его окнах горел свет.
Он никогда не был подвержен мистическим страхам, а теперь и подавно, и всё же засосало под ложечкой. Охватило чувство нереальности; зная, что ошибки нет, он бесцельно и растерянно смотрел на свои окна. Теперь уже на эти окна. Они означали для него… он и сам не мог бы сказать, что они сейчас для него означали.
…Он же не знал, что вчера она сидела с Ленвицем и Юлианой в ресторане, где щебетали птицы. Нет, то есть он знал про ресторан, но про разговор с Ленвицем - нет… Юлиана вышла, чтобы поговорить по телефону, и Генрих вдруг сказал:
- Вам хорошо, Катя. У вас в жизни столько любящих людей. Отец, мать, возлюбленный… госпожа Юлиана. А я… Магдалена хорошая женщина, но она не понимает меня. Порой я живу, как в тюрьме, я чувствую себя, как заключённый. И я так рад, что встретил такую женщину, как вы. – Он не сводил с неё испытующего взгляда и веско, внушительно закончил: - Вы не будете ни в чём нуждаться, Катя…
Слушая его, она едва скрывала удивлённую улыбку, но при этих словах поспешно, но твёрдо положила свою руку на его. Широкий золотой браслет его часов холодил ей ладонь.
- Генрих… Не будем портить то, что нам обоим стало так дорого. Хорошо?
- Хорошо, - печально, покорно кивнул он, но даже не пошевелился. Катя надеялась, что он уберёт свою руку. Вопреки всему его неподвижному облику, глаза смотрели всё так же пронзительно. - Но я не понимаю, почему! Поверьте, я долго думал. Я не обманывался насчёт вас, и знал, что вы не броситесь в мои объятия. Но сейчас… вы ведь приняли решение? Вы выбрали карьеру, Катя, и я мог бы вам в этом помочь. Что плохого в том, что два человека понимают и помогают друг другу?..
Не зная об этом, он запустил механизм, приведённый в готовность несколько недель назад. Когда она поняла, что бороться со своей любовью бессмысленно и жестоко. Когда открылась и позволила Андрею всё, чего хотел он и чего хотела она. Какие же доказательства ещё ей нужны? Не перешла ли она в своих сомнениях черту, за которой сомнению подвергается самая любовь? Чего ещё она ждёт от человека, которого любила и будет любить всегда?..
Похоже, что не от него – от себя. От себя она ждала вот этого острого протеста, тоскливой пустоты и яркого ощущения того, чего рядом нет, но что ей действительно необходимо. Она выбрала карьеру? Как бы не так! Она любит, и этот дар ничем не заменить. Никогда…
Она медленно убрала свою руку и мягко сказала:
- Может быть, я ввела вас в заблуждение, Генрих. Простите меня. Но я выхожу замуж и возвращаюсь в Москву. Мне жаль, что приходится говорить это при таких обстоятельствах… когда вы были так откровенны со мной. И я очень, очень ценю это…
У Ленвица было много достоинств, и одним из них оказалось умение с достоинством встречать поражения. А то, что их возможное сотрудничество он приправил своим милым личным предложением (теперь-то уж оно не казалось ему милым, а скорей, бесцеремонным и даже не совсем порядочным), внушило ему чувство вины и подвигло помочь ей в переговорах с директоратом корпорации. И в следующем сезоне они закупят у «Зималетто» бОльшую часть коллекции, по всем прогнозам, это будет нечто, и её будущий супруг может в лояльности «Ивел» даже не сомневаться…
…«Стекляшка», обитель консьержей, огласилась суетливым шумом, и навстречу Андрею торопливо вышла Зинаида Матвеевна.
- Андрей Палыч, к вам пришли… Я видела эту даму раньше… поэтому не отказала… Она дала визитную карточку, вот, - и с виноватым, вопрошающим видом она протянула ему глянцевую картонку. Он сказал: спасибо, всё в порядке, и, не глядя на визитку, поднялся по лестнице к лифтам. Лишь в лифте опустил глаза и тут же бережно сжал визитку в ладони. Стоял и смотрел в пустоту с застывшей улыбкой. И весь тот сумрачный, счастливый, полный неизвестности и надежды период перед её отъездом прошёл перед глазами…
Однажды они поехали в банк отзывать её подпись и на обратном пути заехали к нему домой – взять кое-какие документы. Он уговорил её подняться наверх и, проходя мимо консьержки, обнял Катю за плечи, зная, что под взглядом пары острых наблюдательных глаз она не станет сопротивляться. Но в лифте она высвободилась и, когда уже в прихожей он наклонился, чтобы поцеловать её, отвернулась и стояла, упорно глядя в пол. Через несколько дней он проводил её в Мюнхен, а спустя неделю уже стоял на пороге её номера в отеле…
Она подбежала и крепко обхватила руками за шею. Не тогда –сейчас. Тогда она не сводила с него неподвижного, отчаянного взгляда, она принимала решение. В ту ночь невозможно было уснуть, он почувствовать усталость лишь к концу следующего дня. А сейчас – усталости, накопленной за день мыслями, разговорами, внутренней борьбой, радостью, решимостью, - не стало. Эти ручки, одетые во что-то очень лёгкое и нежное, делали с ним уже привычное: обнажали душу. Молодую, сильную, наполненную ею. Родник бил, легко, радостно, захлёбываясь струями.
- Ка-ать, - тихонько позвал он. – Кать…
Она отстранилась, посмотрела на него, смущённо и весело.
- Ты не рад? Мне не надо было?..
Он коснулся пальцами кончиков её заново подстриженных волос, обнял за шею и снова притянул к себе. Он не мог поговорить. Он мог только чувствовать.
- Ты уезжаешь завтра?
- Нет.
- Послезавтра?
- Нет!
- Тебя отпустили так надолго перед подписанием контракта?
- Нет…
Она подняла на него свои залитые солнцем глаза. Раньше они были залиты луной…
- Я приехала, чтобы остаться, как можно этого не понимать, любимый?..
Он взял её руки в свои. Глядя на её счастливое лицо и на всё то, что было за ним, на всё, что было знакомо до такой степени, что стало уже частью его самого: этажерки с безделушками и дисками, камин, тяжёлые шторы, прикрывающие вход на балкон, - он осознал, что всем этим она завладела с такими же лёгкостью и естественностью, как и его сердцем. В его доме, в его постели, в его документах и в нём самом она не была случайностью; их встреча была предопределена. Все обстоятельства становились частностями, все беды – необходимыми испытаниями. Да, он действительно становился сильным.
- Ты сбежала от дождя? – сияя удвоенным, отражавшимся от неё и своим собственным, светом, спросил он.
Она подумала о Ленвице и тоже улыбнулась, не без лукавства.
- Нет, там уже светило солнце. Но это было вчера…
Он взглянул на часы, висевшие на стене, и рассмеялся.
- Пойдём. Получается, я ехал к тебе целый день. Уже наступило завтра, а ты с дороги и ещё наверняка даже не пила чаю…
- Не угадал. Из аэропорта я заехала в одно место. К себе домой.
- Всё-таки домой…
- Да. Но не потому, что сомневалась. Я… мы с тобой там кое-что забыли. Ты иди, я сейчас… - И, быстро повернувшись, через секунду она уже скрылась в спальне. Он постоял ещё немного, с наслаждением разрешая этой новой реальности до конца завладеть собой, и пошёл ставить чайник. Через несколько минут Катя принесла вино, которое он купил когда-то к её белым розам…
Ночью Катя проснулась и поднялась, чтобы закрыть окно. В спальне становилось свежо, июньские ночи ещё слишком неверны. Поворачивая ручку, она на мгновение задержала на небе взгляд. Небо было чистым, и в россыпи звёзд ей почудилось что-то чужеродное, неестественное в этой тихой ночи – золотистый зигзаг, похожий на молнию, медленно бледнел, пока не погас совсем. И, как это бывало когда-то давно, когда, думая об Андрее, она неразрывно думала о его отце (потому что о нём думал Андрей), она и сейчас вспомнила о последней ночи Павла Олеговича. О том, что мог он чувствовать, узнав об обмане, о потере «Зималетто». И сейчас, впервые, она отчётливо поняла, что он - простил Андрея.
Понимал ли это Андрей? И было ли это до сих пор для него важно?
Она повернулась и посмотрела на него. Он спал на спине, повернув голову и широко выбросив руку на её подушку. Он, без сомнения, был свободен. Независимо от того, отпустил ли его отец и знал ли он об этом.
Она подошла к кровати и легла. И, не просыпаясь, он тут же притянул её к себе. Катя закрыла глаза, улыбаясь. Через несколько минут за окном пошёл дождь, капли застучали по подоконнику, но она этого уже не слышала.
Как и того, естественно, как бережливый Малиновский сейчас мысленно перебирал свои чудом спасённые сокровища. Он тоже засыпал. У себя дома. Один… Зревший в голове новый стратегический план требовал одиночества и подготовленности. К чёрту предубеждение, подумаешь, Кошелева. Все женщины любят романтику. И завтра в одну из открыток – не пропадать же, и в самом деле, добру! – он впишет то стихотворение. То самое, которое сработало с Пушкарёвой, он уже нашёл его в интернете, память освежил.
Сработало раз, сработает и второй. Только вот возможное возвращение Екатерины Валерьевны может замедлить его эксперимент с Кошелевой, там, в Германии, небось поднабралась идей, это ж её любимое занятие…Но Роман верит в свои силы. Сердце Ольги обязано дрогнуть, и маленький прелестный ротик, раньше лишь скептически усмехавшийся хороводу его острот, улыбнётся, прочитав вот это:
Я дарю тебе озёра
Бесконечной доброты,
Неба синего узоры
И волшебные мечты…
Но это же будет только завтра…
КОНЕЦ
Последний раз редактировалось natally 25 май 2010, 09:07, всего редактировалось 1 раз.
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
Вот же... опять конец...
А Малиновский ваще ж моя лУбофь
Выстраданное, осознанное, живое. И очень ,захотелось нарисовать чего-нибудь. 
Спасибо, Натали! 
).И даже, если бы письмо отца сразу попало к Андрею, это ничего бы для него не изменило - он должен был сам себя понять, прежде всего. И Кати это касается тоже.ИМХО.
какие люди! И с цветами, как всегда; благодарю! 
