|
5
В мастерской пахло тканями. Как любил Андрей этот свежий запах, почти как запах земли после дождя, весенних цветов… Для него это был запах надежды, вообще жизни, движения. Каждый раз как рождаешься заново, и разве есть в его жизни ещё что-нибудь? Он хотел бы всё это отдать своей Кате, но её нет и только работа доставляет радость.
Милко тоже счастлив. У него своё счастье, только его, особенное. Ни Андрею, ни кому-либо другому в «Зималетто» не понять. То, что ещё только получило очертания на бумаге, эскизы, рождённые неизвестно как, неизвестно отчего - в шуме морского прибоя, смутных отголосках когда-то увиденного, вобранного, через себя пропущенного, - теперь воплощается в реальность реальными красками, которые он может наконец пощупать, потрогать, смять в руках… А потом, надетая на живое, в движении, реальность эта оживёт, оживут сами образы, и это и будет тот самый «продукт творчества», который столько вынашивался…
Кто знает, почему Андрей теперь думает об этом. Наверное, окончательно пришло время чего-то, о чём раньше не задумывался, чего вообще не знал и узнавать не хотел. Но если он хочет развития компании, то должен и сам развиваться. Ещё одна простая мысль, из тех, что в последнее время так и сыплются на него.
Вообще, в компании сейчас приподнятое настроение. Скоро открытие в Питере. Ощущение праздника, лица у всех светлые, улыбчивые… Малиновский тоже как будто чуть-чуть изменился, удалось камешек сдвинуть немного. Напряжения между ними по-прежнему хватает, но оно неопасное какое-то, оставляющее надежду. Правда, скандала несколько дней назад не удалось избежать. Андрей думал – просто убьёт обоих. И Малиновского, и его новую пассию. Слава богу, хватило благоразумия вовремя остановиться и не посвящать Анжелу в подробности своей реакции. Обычной, между прочим, в таких случаях, и рано или поздно она всё равно с ней ознакомится. Особенно если будет продолжать в том же духе… Но так искренне она расстраивалась, так искренне говорила, что хотела помочь, и ведь ничего же страшного не случилось и деньги уже перечислены… И в этот раз он успел, остыл. А на Малиновского ещё больше разозлился…
- Ты по-прежнему считаешь людей марионетками?!.. Дёргаешь за ниточки, полагаешь, что они должны исполнять всё, что ты пожелаешь?!..
- Марионетки – это когда не знают, - мужественно держался Малиновский. – А когда всё-всё знают, это уже – выбор…
- Выбор тоже можно навязать. И к тому же я-то не знал?.. Катя не знала?.. Меня и её считаешь марионетками?..
Роман поморщился.
- Ну, что ты ерунду говоришь… Я только помочь хотел… И ты уже знаешь…
- Помочь? Задержать выплату кредитору - это, по-твоему, помощь?!.. Чего я ещё не знаю? Чем ещё ты вздумал мне «помочь»?..
Но на лице Малиновского было совершенно невозмутимое выражение, и нигде не обнаружил он ни малейшего признака того, что он скрывает что-то. Но и того, что было, хватало. Выведал у Быстровой о разговоре со Шнайдеровым, уговорил Анжелу выплату задержать…
- Не трогай хоть её, Малиновский, - уже не кричал, почти умолял он. – Ну, тебе моделек мало, за нормальных женщин принялся?
- Ну, принялся. И что?..
И ничего. Такая странная односложность тоже пугала и спокойствия не добавляла.
Помог… Если бы не это, если бы не задержка выплаты, он, может, и надеялся бы ещё на что-то. А так вариантов не осталось, ни слова от неё, ни полслова… «Я думал, что разволнуется и позвонит», - оправдывался Малиновский. Катя… позвонит. Это из области снов, Малиновский, а не твоих интриг...
Он видел её в тот день, когда она смотрела со Шнайдеровым этот дурацкий фильм, который шёл почти три часа! Три часа рядом в тёмном зале, она бы и замуж успела выйти за это время… Как он был противен сам себе за это поджидание, подглядывание, но как ещё он мог увидеть её. И, главное, хотелось убедиться, что то, что он чувствует, - правда. Что она не разлюбила его, что не забыла. Что просто идёт рядом с другим, что не вместе…
- Убедился? – поинтересовался Роман назавтра.
- Убедился… Нет, правда, не смотри так на меня. Я чувствую, что там ничего нет. И Шнайдеров потом таким убитым выглядел… Мне удалось его задеть…
- Так ты с ним всё-таки виделся?!
- Ну да… Потом, когда он её отвёз к банку и сам домой поехал…
- Ну, Жданов, ты даёшь… И как ты через все пробки за ними пробивался…
- Ничего смешного. Захочешь, не такое сделаешь…
- Ну, и что наш банкир?
- Ничего… Врал, что Катя меня не любит, а у самого глаза тоскливые. Знает, гад, что она ничего к нему не чувствует, и всё-таки надеется…
- Ну, и ты бы на его месте надеялся…
- Не знаю. Слава богу, не знаю и знать не хочу. Она меня любит, это я знаю. И это навсегда.
Самонадеянно, глупо? Пусть. А потому что он знал, что и у него – навсегда. После Золеево появилась надежда на то, что спрячется где-то в глубине, утихнет. И спряталось, и утихло, да только при воспоминании старая боль и старая радость охватывали - в том самом первозданном виде, в каком он впервые их испытал. И, когда вышла из кинотеатра – понял, что есть какой-то вечный закон сохранения любви, причём не замороженной, видоизменившейся, а самой что ни на есть живой. Его чувство жаловалось, звало на помощь, просило ответа… Умирало от одиночества и крепло из-за него же.
И что-то светлое, что-то очень радостное начинало пульсировать внутри. Совсем не так он чувствовал себя вначале.
И, когда понял, что они едут к банку, что Катя собирается возвращаться домой на своей машине одна, - слепая надежда достигла каких-то уж совсем невозможных размеров. Он едва сдерживался, чтобы не выскочить из машины и не броситься к ней, сжать её руки и больше не выпускать. И улыбаться, улыбаться ей, чтоб и она улыбалась. Её улыбка была сейчас самым дорогим, самым желанным для него, и он даже был согласен, чтобы она в этот день улыбнулась хотя бы Шнайдерову, – но не увидел. Поникшая была, расстроенная. Что-то случилось у неё?.. Но он не мог поехать за ней. Не сейчас, нет. Пусть едет спокойно, пусть знает, что она в безопасности. Когда-нибудь и то, что он рядом, будет для неё знаком того же…
И он, проводив взглядом её машину, рванул за машиной Шнайдерова. На одном перекрёстке обогнал, на другом… Приехал во двор раньше, вышел. Мокрый снег лишь угадывался в сумерках влагой на лице, фонари ещё не зажигали. Стоял и вспоминал рассказ Малиновского о разговоре с Сашей.
- Так что давай-ка ты, Андрюша, потряси его…
- Я не могу поверить. Он знал, что я говорил ей правду, – и молчал… Или не молчал? И она всё знает?
- Да не бледней ты так, ты что, думаешь, он совсем идиот?.. Ничего он ей не говорил. А что ты хотел? Чтобы он тебе ковровую дорожку выстлал? Розами? В любви каждый сам за себя…
- Ну, значит, и он не ангел… не такой уж замечательный «друг»…
- А где ты таких видел? Это только Катенька может таких выдумывать…
- Рома, имей в виду, я твоё заявление в столе храню…
…Шнайдеров сказал – ему его жаль, а Андрею самому его жалко стало… Жалость, к которой примешивалось презрение. А ведь и Катя может что-то подобное испытывать. Не самое лучшее чувство и уж точно не то, чего хотел от этой истории Шнайдеров. Вот что бывает, когда берёшь не своё. Знаешь, что не твоё, и всё равно берёшь. И ничего не получится, ничего хорошего не получится. Будет или никак, или только хуже. Ему самому со своим собственным, не заимствованным, правда, не легче… Но это пока. Не может быть, чтобы и у него ничего не получилось.
Рома вошёл в кабинет, помахивая двумя конвертами. Подурачился немного, не давая в руки.
- Палыч, ну ты всё сразу хочешь… Поугадывай, интересно же…
Оставив попытки завладеть конвертами, Андрей мрачно откинулся на спинку стула и молча смотрел на него. Малиновский присел, вздохнул, сдался.
Андрей посмотрел: то, что он просил. Приглашения на открытие. Президенту «Атлантик-банка», начальнику кредитного департамента…
- А Максиму Ивановичу где? – поднял глаза Андрей.
- Ну, ты вообще… Я тебе твоё Щастье, можно сказать, принёс, а ты о старом Шнайдерове думаешь…
- Никакой он не старый. Малиновский, я серьёзно. С этим банком ещё отец работал. И Максим Иваныч меня с детства знает…
- Ну, раз ты такой впечатлительный и сентиментальный, так и быть, скажу: естественно, все приглашения подготовлены. Там не только старший Шнайдеров, ещё зам его бывший, Куницын, и Владик Робеев, Наташин муж, вместе с самой Наташей…
Андрей с облегчением положил конверты на стол. Малиновский только головой покачал.
- Как она тебя напугала… Лишний раз пошевелиться боишься…
Андрей спокойно посмотрел на него.
- Если бы любимая женщина, которая чуть из-за тебя не умерла, сказала: или уйди, или я уеду, как бы ты поступил?
- Ну, нашёл, у кого спрашивать, узнать бы ещё, что такое любимая женщина… Хотя… это вопрос мировоззрения, как я понимаю. Ладно, постараюсь ответить. Я бы выяснил ещё кое-что. Условий маловато.
- ???..
- А может, она ждёт, чтоб ты не ушёл? Может, это проверка такая? Ну, она, конечно, думает по-другому… А на самом деле ждёт. Вот хочет, чтобы этот конверт в банк единственным был, только ей, а не в отвлекающей, как ты надеешься, компании… Тогда как?
Андрей помолчал, покачал головой.
- Нет, Малиновский. Она не такая. С ней вообще всё не так… А как – я ещё только начинаю узнавать, а ты совсем не знаешь…
- Ну, тогда не надо обобщать, «любимая женщина», «как бы ты поступил»… Значит, она единственная и никто тебе твою задачку не решит…
- Ну, чего ты ржёшь, Малиновский?
- Да на тебя без смеха смотреть невозможно… или без слёз…
- Будем плакать вместе… Когда она не приедет…
***
Снег прошёл, и растаял, и снова темно, скучно. И три краски вокруг – чёрная, серая и коричневая, как будто кто-то вылил на палитру грязь, и она где засохла, где не успела… И ветер, ветер. Злой и тоже скучный, заставляющий думать только об одном – быстрей добежать куда-нибудь под крышу, оказаться в безопасном тепле.
Но как только окажешься - переполняет что-то, воздушное, радостное, и томление странное в спине, именно в спине, будто крылья растут… Какая-то внутренняя улыбка, откуда, почему?.. Ведь ничего особенно хорошего нет, и, наоборот, новые проблемы… Но вот ничего с этим поделать нельзя, и она только удивляется…
Чему радоваться? Тому, что уже несколько дней с Максимом как чужие? Словно отбросило во времени назад, когда каждое слово давалось с трудом – сначала от неопределённости её отношения, потом от его разочарования и натянутости… Теперь они, как молчаливые враги, между ними какая-то борьба… борьба за что? Она не знает. Он как будто почувствовал, что она скрывает что-то, что она против него… Готовится к отпору, то растерянный, покорный, то вдруг упрямо сжимающий губы, как будто решил что-то для себя – решил идти до конца. А ведь всё это только в её воображении и на самом деле ничего может и не быть. Что, не может он просто обижаться на её поведение, на её молчание, нежелание делиться с ним, как прежде?.. За три дня – один звонок, и тот сквозь зубы…
А ещё этот конверт. В понедельник пришла на работу – лежит на столе, Лера ещё с утра положила. Большой, белый, с зазывно приоткрытым ярлычком… Перевернула – логотип «Зималетто». «Уважаемая Е.В., приглашаем Вас на открытие торгового центра нашей компании, «Зималетто плюс», г.Санкт-Петербург, Конногвардейский проспект, дом…» И такой же конверт получил и Максим, ничего не сказал, взглянул только: «Поедем?..» Абсурдный вопрос, ещё недавно и в голову б не пришло. Но она ничего не ответила, попыталась перевести разговор на другое. Впрочем, с другим сейчас тоже плохо получалось.
Она всё надеялась, ждала. Хотела, чтобы он сам сказал, не вынужденно, а потому что так лучше. Для неё, для него, для них вместе. И для Андрея – пусть… Если ему это нужно, то и для него – лучше… Хоть он никогда об этом и не узнает.
- Кать, ты виделась с Андреем? – не выдержал Максим.
Она повернула к нему голову. Стояла, склонившись над его столом, когда он подписывал документы, и вопрос прозвучал так буднично, так в порядке вещей, что она даже не сразу поняла, о чём он.
- Нет… Почему ты спрашиваешь?
- Не знаю. Мне показалось. И вообще, мне кажется, ты отдаляешься от меня…
- Почему? Почему я должна отдаляться?
Она даже не скрывала своего интереса, взгляд был подчёркнуто острым, почти вызывающим. А у него в глазах – опять борьба. Что-то непонятное, что-то, чего она не знает… не должна знать? Или есть ещё что-то, чего действительно не знает? И в любой момент появится Анжела с очередными откровениями? Надоело…
- Максим, не молчи. Я хочу выяснить…
Но нет, он уже жалел, что не удержался. Был не готов к разговору. И не хотел говорить ей – ни о том, что она знала, ни о том, чего, возможно, нет… Но она не собиралась сдаваться.
- Что происходит? Ведь действительно что-то не так, я чувствую… И твои вопросы… Ты считаешь, я могу поехать в Петербург? Вообще видеться с Андреем? Почему? Что изменилось, Максим?
Он поднял ручку, которую держал в руке, и с силой надавил на колпачок. Ручка едва не треснула, а вообще-то вещь качественная, импортная... совсем недавно в Германии фирменные аксессуары заказали…
- Мне кажется, это в тебе что-то изменилось, - тихо сказал он. – Ты другая… уже несколько дней… и дело здесь не во мне…
Ей вдруг тяжело стало стоять вот так, близко, склонившись над ним. Как будто дыхание перехватило. Не в нём? Да она уже несколько дней только и думает о нём. О его молчании, но это значит... боялась тех, других, мыслей, а, получается, всё время жила ими? И вот откуда это необъяснимое радостное чувство…
- Прости, мне нужно подняться к себе. Я вернусь…
Взгляд Максима ожил, прояснился, в нём появилась тревога.
- Тебе нехорошо? Давай я дам воды… Сядь, выпей…
И, вскочив, он пошёл к столику с графином и стаканами, а она даже не могла сказать, что не нужна ей вода.
Но от нескольких глотков действительно стало легче.
- Спасибо… Но мне правда надо подняться, я не всё принесла…
Выйдя за дверь, постояла немного в коридоре и пошла к лифту. И ноги деревянные…
Он сказал правду, каким-то непостижимым образом раньше неё почувствовал. Она вдруг отчётливо поняла, что от его поведения ничего не изменится. Скажет сам или она вынудит – без разницы… Объяснит заботой о ней или своей любовью – без разницы… Дело было действительно не в нём.
Света в кабинете она не включала. Стояла у окна, излюбленное место, такое же, как в собственном доме. И, когда Максим тихо открыл дверь, даже не пошевелилась.
- Ты поедешь в Питер, Катя?
- Мне всё равно. Это давний клиент… надо ехать. И тебе, и Максиму Ивановичу…
- Отец поедет. Я звонил ему.
- Ну, вот видишь. Надо ехать.
Он обнял её сзади за плечи, уткнулся лицом в волосы.
- Давай не поедем, Кать. Не надо… тебе будет плохо, я чувствую.
Она прикрыла глаза, чуть наклонила голову.
- Только поэтому? Или есть что-то ещё?
Он молчал, а она думала: всё, это последний шанс. Если он сейчас признается в том, что знает об Андрее, я не поеду. Нельзя предавать то, чем жила ещё недавно. Даже если глупое сердце кричит, что это неправильно. Сердце уже достаточно обманывало её, а он – в первый раз…
Но он сказал:
- Я люблю тебя. И не хочу, чтобы ты туда ехала.
И сердце проделало победный скачок. Оно хотело, чтобы он так ответил, чтобы совесть была чиста. Он боялся, потому что верил Андрею… И в этом они тоже сходились.
- Я поеду, Максим. С тобой. Ничего не случится.
- Не обманывай себя, Катя…
- А что мы вообще всегда делаем? Только и обманываем…
- Нет, это не так. Я сказал тебе правду…
И он, наклонившись ниже, поцеловал её в шею. Его губы обожгли кожу от неожиданности, но больше она ничего не почувствовала. Максим стал легонько разворачивать её к себе за плечи, и губы его уже дотронулись до её подбородка, до щеки… когда они замерли в уголке её губ, она отвернулась. Дыхание помимо воли сбилось, но он понял: она не хотела.
- Прости, - прошептал он. – Ты не готова… ещё рано…
…Только и обманываем…
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
)
...Спасибо , Наташа 
