|
- 5 -
Воскресное утро Александра (в выходные он отцеплял от себя отчество, как запонки от манжет) начиналось просто: полчаса на беговой дорожке, полчаса - на силовом. Обожал наблюдать за быстрой сменой огненных циферок на бирюзовом фоне, мягким касанием кнопки ускорения регулировать частоту биения собственного сердца. Выходил из спальни, где и располагались его единственные постоянные возлюбленные - тренажеры, обновленным и легким, будто грехи отпустил. А что - воскресное утро, электронный батюшка… Он смеялся, стоя под душем.
Нельзя сказать, конечно, что совсем ничего не тяготило его. Проблем хватало: по сути, никто не понимает его усилий по вытягиванию «Зималетто» из болота, даже Ветров не возражает только из общей боязни возражать. Да и Кира не оправдала его надежды - заново связалась со Ждановым, и что она в нем нашла, Саша всегда подозревал, что в его младшей сестренке была любовь к страданиям… иначе зачем вообще ей любовь? Неужели она до сих пор не поняла, что только они, Воропаевы, способны любить преданно и верно? Воропаева не удивляло и не напрягало то, что сестра жила с человеком, который спутался с другой, и с какой другой, нет!.. Все это лирические мелочи, и дело даже не в том, что именно Андрей не способен на серьезное чувство, - а в том, что никакого серьезного чувства вокруг в принципе не существует. Им по наследству достался этот изъян, ну что ж… надо безжалостно искоренять его, и задача состоит лишь в том, чтобы на более-менее продолжительный срок найти более-менее теплокровного человека - если уж так необходимо кого-нибудь найти.
Выйдя из ванной, Александр изо всех сил тер волосы полотенцем; наконец, отбросив неэффективный больше кусок сырой ткани, подошел на кухне к окну и распахнул его. Апрель со всеми своими птичьими трелями и запахами ворвался в квартиру. Александр постоял немного, затем аккуратно прикрыл окно и, повернувшись к столику, занялся приготовлением кофе.
По обыкновению мысленно подбивал итоги недели. Сделав в своем плане, который называл не иначе как генеральным, ставку на тотальную экономию и повышение производительности труда - дисциплиной, он уже предпринял несколько важных шагов: отказался от нового оборудования, обучения швей и мастеров; секретари у него ходят по струнке, обедают полчаса, и даже Милко притих в своей мастерской. Ветрову не нравилось это молчание, он считал его угрожающим, но Александр Юрьевич категорически ничего подобного не допускал. Выслушивал, а потом: «Сомневаешься - убирайся», - кратким было его резюме. Он намерен преобразить всю компанию так, как уже преобразил секретарш. Встало в копеечку, конечно (ни у одной из этих куриц не нашлось хотя бы одного приличного офисного костюма), пришлось предоставить им одежду в кредит, а одежду заказать (позор!) в другой фирме, потому что Милко, видите ли, не ремесленник и офисной одежды не шьет. Ничего, будет шить… Ничего, он - всегда! - смеется последним… И постарается завтра до Жданова-старшего это донести. Заставит его поверить в результат. Недаром он несколько лет, еще при Тоне!.. готовился занять это кресло.
Наливая кофе, Александр обжег пальцы и, чертыхнувшись, закусил их. По аналогии вспомнил самое неприятное из своего реформирования и поморщился опять. Да, ему пришлось пойти на маленький обман. Принудил Ветрова предоставить Пушкаревой искаженный отчет, искаженный в одном пункте - расчет с «Севен груп». Но это не равняет его с безмозглым аферистом Ждановым, о нет. Напротив, если б этот юбочник не наломал в свое время дров, ему не пришлось бы сейчас прибегать к обману. Павлу он расскажет все как на духу, объяснит, обоснует свои действия - но не Пушкаревой, владелице подставной фирмы, иметь дело с которой они должны только из-за тупости Андрея! Собственная непоследовательность не смущала Александра Юрьевича. Президентом в любом случае когда-нибудь должен быть стать он!.. И, мысленно припечатав этой мыслью все остальные соображения, он успокаивался. В конце концов, он акционер! А кто она - фантом, любовница несуществующего больше президента, пешка! Доверительница! Неужели не понимает, что выдвигать какие-то условия с ее стороны просто смешно? Она хочет отчет - она его получила. И получит еще. А реальное положение вещей - дело внутреннее, только акционеров…
Возбужденный, решительный, с чашкой в руке Александр вошел в комнату и неосторожно посмотрел туда, куда смотреть не следовало. И сразу же превратился в Саню, Санечку… Черт, сколько раз порывался выбросить эту фотографию, которая уже давно ни о чем не говорит, только мешает, размягчает, даже его гордое «Александр» разбивает вмиг, как стекляшку - подделку под хрусталь… И, как много раз до этого, он подошел к фотографии и, как много раз до этого, просто положил ее «лицом» вниз.
Женщина, приходящая два раза в неделю для уборки (он никак не мог, а может, не хотел запомнить, как ее зовут), - как много раз до этого, поднимет и поставит ее…
Это даже полезно. Напоминание о расставании. Напоминание о том, что ничего прочного нет.
***
…Расставание наше было отчаянным, непримиримым. Но и не было в моей жизни счастливей минуты: мы стояли, сплетясь корнями, навсегда забыв, что нас двое. Она медленно прильнула щекой к моей груди и обняла меня, не выпуская из руки зеленый пакет…
Она прощалась и только потому прощала меня. Тогда я видел ее близко, чувствовал ее - в последний раз.
Примерно с такими мыслями после предварительного инструктажа на всех уровнях Андрей входил в дверь, с торжественно-грозным видом отворенную Еленой Александровной Пушкаревой; подходил к тахте, где под натянутым до подбородка одеялом лежала Катя. За несколько минут до этого, услышав дверной звонок, Елена, сидящая у тахты, встрепенулась (Коля уже предупредил ее, что дозвонился до Жданова) и, бросив задумчивый взгляд на дочь, вдруг наклонилась - и застегнула все пуговки на ее пижаме, все до одной, до воротника. А потом еще и одеяло подтянула. И пошла открывать…
В прихожей уже стоял муж и пытался что-то втолковать Жданову, но Елена решительно оттеснила его от «гостя» и подтолкнула того к комнате. Как только за ним закрылась дверь, увела мужа в спальню, чтобы продолжить и закрепить обработку. Он и не возражал быть обработанным. «Ну, ты же у меня умная, придумай сама…» Все, что угодно, только бы Катюха выздоровела. Не болеют Пушкаревы. Не болеют!
Катя лежала, отвернув голову к стене. Андрей видел лишь край щеки, полоску шеи над одеялом. Постоял немного, потом сел на стул, стоящий у кровати. Мыслей больше не было, ничего не могло быть, кроме едва дышащего островка жизни перед ним. Катя что-то тихо и хрипло произнесла, и Андрей вздрогнул, очнулся, протянул руку к одеялу, чтобы отогнуть его и найти ее руку. Но снова долго не решался и только смотрел на то место, где должна была быть ее рука. Наконец осторожно дотронулся до одеяла - сперва поверх, а потом уж медленно просунул пальцы - и ее, ее пальцы тут же легли в его ладонь. Ободренный, он тихонько пожал их и сказал: Катя. И она шевельнулась, напряглась, и снова обмякла, и снова напряглась, поворачивая голову: это был труд, труд жизни, возвращения к жизни, как надеялся он, ее родители, Зорькин - и весь мир, который - это так просто - не имел смысла без нее.
- Катя, - повторил он и подивился необъятности, нескончаемости ее имени, этого только затихающего, но так и не завершенного «-я»… И она вдруг открыла глаза и посмотрела на него. Но почти в то же мгновение он понял, что - не на него. Куда она смотрела так ясно? Что видела в нем, кроме него самого?
- Здравствуй, Катюша… ты меня видишь? Слышишь? - спросил он, умирая от осознанного вдруг желания поправить ее влажные волосы, налипшие на лбу. И снова он отметил, как сильно отросли ее волосы, свалявшиеся сейчас на подушке.
- Ви-жу. Андрей, - сказала она, и в глазах ее что-то произошло, перемена, затуманившая их и в то же время оживившая. То ли зрачки сузились, то ли что-то другое, но теперь она действительно видела его.
- Я… - Он хотел сказать то, что было так естественно для него, так же естественно, как каждое утро открывать глаза, то, о чем он мечтал сказать столько времени, - но, прервав вдох, выдохнул обратно, в себя, эти слова. Сказать это - все равно что позвать. - Я очень рад, что ты не сердишься на меня…
Три часа назад в двухстах километрах отсюда он поднялся с нагретого солнцем белого пластикового стула, рывком. У уха держал телефон - Клочкова не спала и, продолжая свято верить, что ее покровитель со своей подругой не обманут ее ожиданий, тут же выдала требуемый номер. Покровитель скоренько попрощался, успев, впрочем, пообещать сытный полдник (о, их совместные полдники!), и набрал номер. Сказав лишь несколько слов, понял, что проблем не будет - Пушкарева, похоже, за какую-то веревочку держала того, кому он звонил, и, стоило веревочке натянуться, объект тут же и без малейшего сопротивления покорно потянулся за ней. А отключившись, Коля секунду подумал - и набранный номер честь по чести в адресную книгу вбил. На всякий случай: вдруг в следующий раз (что-то подсказывало, что это только начало) его принцесса будет-таки спать сладким сном. Будить ее нельзя; разбуженная, она в первые мгновения теряет чувство реальности и может много дискомфортных слов о нем наговорить. А он твердо намерился получать от этой связи только положительные ощущения.
Так вот, не замечая того, что полотенце упало, не замечая Киры, Андрей быстро пошел к выходу с корта, к дорожке, ведущей в дом. Кира повернулась за ним, молча, растерянно, чувствуя, как слабеют ноги.
И Андрей внезапно остановился и несколько мгновений стоял с застывшей спиной. Потом резко обернулся (сердце Кирино большим неповоротливым яблоком, выпавшим из мешка, покатилось по беспорядочной траектории - куда-то к спине и к горлу) - и вернулся на опоясанный металлической сеткой корт. Наклонившись, положил руки ей на плечи и, придвинув к себе, решительно заговорил:
- Кира. Послушай. Мне нужно уехать. Катя заболела, и меня просят о помощи. Я съезжу к ней и вернусь к тебе. Слышишь? Я вернусь.
Завороженная его горячечным взглядом, она только и смогла, что кивнуть. Не покачала головой, не вырвалась, не устроила истерики!.. Поистине, что-то вело ее.
- Мы можем поехать вместе. Все равно собирались в Москву, - не узнавая своего голоса, сказала она.
Его лицо исказилось. Он отпустил ее.
- Нет. Я поеду быстро. Дождись меня. Я позвоню.
Она закрыла глаза. Открыв их снова, увидела, что дорожка за металлической сеткой пуста.
Через час она сидела в холле клуба и, не выдержав и расплакавшись, поведала обо всем своей новой знакомой - экономисту «Фэшн текстиль» Ирене Марусовой. Опытная и наблюдательная Ирена Владимировна сразу углядела надломленность этой пары и попытки двоих выпрямиться. И, естественно, это было совсем не просто.
- Я только надеюсь, что она не простит его. Она - монстр, - размазывая слезы по красивому загорелому лицу, на котором чистейшими бриллиантами выделялись светлые глаза, сказала Кира. - Она податлива, когда это ее устраивает, и твердокаменна, когда желания других идут вразрез с ее собственными.
- Такой характер - находка для бизнеса, - заметила Ирена.
- Для бизнеса - может быть… А в жизни она хитрая и расчетливая дрянь. Да, дрянь! - в отчаянии повторила Кира, сжав виски.
- Нет, Кира… Судя по тому, что вы сказали, она из тех, кто не сознает своей силы. Хитрые и расчетливые могут оступиться, она - нет… Я права?
Кира испуганно поглядела на нее все еще полными слез глазами.
- Это правда… У нее все получается. Она ничего не делает просто так, в пустоту. Все ее слова, все поступки имеют последствия. Вы видите, она даже заболеть не может без того, чтобы не испортить людям жизнь, - лицо Киры снова ожесточилось и само стало словно каменным. - И внешность здесь не имеет никакого значения, Ирена…
Ирена спокойно кивнула. Прямой взгляд ее неестественно больших глаз (полжизни проблемы со щитовидкой) подчинял Киру так же, как часом раньше ввели в оцепенение мятущиеся нетерпеливые огоньки в глазах Андрея. Каждому огоньку было имя… нет, она не хотела, не хотела даже в мыслях этого имени произносить… Ирена сказала:
- Она обладает бессознательным даром обольщения, и у мужчин не остается шансов. Насколько я понимаю, Андрей - типичный пример такого мужчины.
- Он в ловушке, - прошептала Кира.
- Можно сказать и так. Но в его случае все отягощается сильной духовной связью, если все так, как вы рассказали. Им управляет не просто влечение. Он изменился сам, изменилась его жизнь - только что-то сродни любви может так влиять, Кира.
- Вы думаете, я этого не знаю? Но неужели ничего нельзя сделать? Я думала, я… у меня получится…
- Конечно, к вам он питает чувство привязанности. И ваша поддержка важна для него. Но, боюсь, все будет зависеть от этой Кати. Вам остается надеяться, что она не примет его, что счастлива со своим новым… другом. Очень хотелось бы ошибиться, конечно. В конце концов, я так мало знаю Андрея и, возможно, у него хватит сил устоять…
- Он сейчас стал другим. Он больше не совершает необдуманных поступков. Его отец и мать, они по привычке думают, что он оставил «Зималетто» из-за гордыни, что ждет уговоров и обещаний, они даже не представляют, насколько это не так. Я чувствую, как он изменился, как внимательно стал относиться к людям, ко мне…
- Значит, у вас есть шанс. И я от всей души желаю вам удачи.
Кира слишком резко вскинула голову, волосы упали на лицо. Помедлив, она подняла руку, завела за ухо прядь своего короткого аккуратного «каре». И все же задала вопрос:
- Откуда вы все это знаете, Ирена?
- У некоторых из нас в жизни тоже была своя Катя, - ответила Марусова и улыбнулась крупными губами (у нее на лице все было крупным) - то ли проходившей мимо работнице клуба с «шильдой» на груди, то ли своему с переменным успехом почившему прошлому.
«Кате плохо, у нее что-то вроде бреда, и она зовет вас».
Эти слова, постепенно лишившиеся всего наносного: голоса, цвета, интонации, преследовали его до самого Катиного подъезда. Он включил музыку, и какой-то громкий электро-поп времен его юности всю дорогу заглушали слова, которые произнес Зорькин. Он же не представился, конечно, профессор Паганель с улицы Бассейной. Так и сказал сразу: Андрей Палыч? Кате плохо, и она зовет вас… Его мать просит вас приехать. Вы приедете?
«Приеду», - сказал он, оглушенный, и тут же встал со стула. Ни о болезни, ни о чем другом, кроме того, что Катя позвала его, он думать не мог. Потом уже, утапливая ногу в педаль газа, он осознал все это. Но о последствиях, о том, что это означает, не думал и тогда. И лишь поняв, с какой легкостью и даже наслаждением он готов произнести единственные важные слова, - вспомнил лицо Киры и свое обещание ей…
И еще кое-что: один ненастный сырой вечер в конце марта, с которого и началась вся эта история. Его «новая жизнь» - можно по Малиновскому время отмерять: темная жесткая щетина уже «поплыла» по щекам, над губами, по подбородку, заструилась русыми, даже слегка рыжеватыми прядками.
Вечер, когда он поклялся не причинять людям боли.
Но ведь она тоже болела…
…- Я не сержусь, - сказала она. Он уже и забыл, как она выглядела без очков. И вид ее беззащитного лица на подушке немедленно отправил его память в другие обстоятельства - но почему-то не туда, где он видел это же лицо, и тоже на подушке, - а в далекий-далекий день, когда, войдя в каморку, он разбудил ее, а она лежала на своем столе, подложив руку под щеку.
- Ты не против, что я здесь?
- Нет. Нет… Я хотела этого.
- Но Коля и твоя мама сказали, что ты не понимала…
Ее лоб мучительно сморщился; она настойчиво повторила:
- Я хотела, чтобы вы пришли.
И он тут же умолк. Спорить с ней он не будет.
- Зачем, Кать? - тихо спросил он.
- Я… хочу узнать, - она приподнялась, и он инстинктивно подался вперед, чтобы помочь ей, но рука остановилась в сантиметре от подушки. И все же спустя мгновение он решительно поправил подушку, поднял немного вверх. Катя благодарно закрыла глаза.
- Тебе плохо? Мне уйти?
Она качнула головой и поспешно снова посмотрела на него.
- Я хочу узнать, что с вами, Андрей Палыч… Вы работаете?
- Ты знаешь о том, что я ушел из «Зималетто»? - усмехнулся он. - Да это ерунда, Кать, не бери в голову. Конечно, работаю. Покупаю фирму, производящую ткани. Уже почти купил. У меня все в порядке.
- Какая фирма?
- «Фэшн текстиль». Мы не работали с ней, она на рынке сравнительно недавно. Хозяин быстро «потух», у него бизнес за границей, влез в долги, запустил производство. Вот, буду вытаскивать. - Он улыбнулся. Она тоже! И вдруг ему захотелось говорить еще.
Он рассказал ей все, что на данный момент знал о фирме, о своих планах - ближайших и долгосрочных. Только о «Зималетто» ничего не говорил… потому что и с собой пока молчал об этом.
- А как же «Зималетто»? - спросила Катя. Голос ее окреп, болезненный жар спал со щек. И он, конечно, ответил:
- А что «Зималетто»? Сашка успешно, я слышал, поднимает фирму…
И не отводил глаза, отвечал на ее прямой, внимательный взгляд таким же прямым взглядом.
- Вы осуждаете меня за доверенность? Думаете, я продолжала мстить?
- Нет, что ты. - Он проглотил комок и взял ее руку уже обеими руками. - Мне даже в голову это не приходило. Кать, ты не смогла бы мстить. Ты на это не способна.
- Но отчет…
- Разве это была месть? Не знаю, что бы сделал сам на твоем месте. Месть - это блюдо, которое подают… ну, ты знаешь. А твое состояние холодным на тот момент назвать было нельзя. - Он помолчал, вспоминая, как планировал, пусть даже всего полчаса, «фиктивно» жить с Кирой. Почти поверил в это! Отвращение, как и раньше бывало, накатило, отхлынуло и застряло где-то на полпути, как волны во время смены прилива и отлива. - Я поступал подло и получил то, что заслужил. - И он кивнул в подтверждение своим словам и даже приподнял подбородок. - И довольно об этом. Жизнь идет вперед! Нет, только ты, пожалуйста, не думай, что я все забыл, отмахнулся. Я извлек все уроки, которые можно было извлечь. Я понял все свои промахи, все ошибки. И я столько раз жалел, что не могу тебе всего этого сказать…
- Я тоже жалею. Я тогда бросила трубку… я не должна была… я должна была выслушать вас. Я знаю, как вы пережили то, что случилось в компании.
Голос ее как-то изменился, и он насторожился.
- Что ты имеешь в виду?
Она отвернулась, прикрыла глаза.
- Неважно. Я только хочу сказать, что мне жаль, что все так получилось. Я не хотела этого, я… я всегда хотела, чтобы у вас в «Зималетто» все было хорошо.
- Я знаю. Я знаю, Катя…
- Андрей Палыч, простите меня…
- Катя! Не надо. Я с самого начала должен был все рассказать отцу, а я тянул. И потом, когда ты это сделала за меня, должен был сразу уйти - но опять тянул… Это ты прости меня. Я раскаиваюсь… если бы ты знала, как я раскаивался, я места себе не находил, я не знал, где искать тебя…
Он замолчал. Между рамами слабенько зажужжала первая весенняя муха.
- Тебе лучше? - спросил он. Она выглядела совсем не так, какой он увидел ее, войдя сюда.
- Да. Мне лучше. Это так хорошо, что вы пришли.
- Я еще приду, - вдруг решительно сказал он. Представил, как ее лоб снова начнет покрывать испарина, едва за ним закроется дверь.
Она ничего не ответила, но губы тронула легкая улыбка…
- Помнишь… - через минуту вдруг сказала она, и он, словно только и ждал этого, словно не было ничего естественней, подхватил:
- Я все помню, - порывисто прижал ее ладошку к своим губам, и ее пальцы ответили, словно хотели погладить его.
Он вышел от Пушкаревых с кружащейся головой, обескураженный, сбитый с толку. Если только хотела загладить свою вымышленную вину - почему не протестовала, когда он сказал, что снова придет, и… даже обрадовалась? Неужели?..
Не-ет… Нет. Он замер у двери машины и, тряхнув головой, резко открыл дверь. Она любит этого, который рисует ее портреты, ну, или кого-нибудь просит нарисовать. Он уже много раз видел, как неизменно ее ручка покоится в его руке. Сев на сиденье, Андрей медленно поднял глаза и посмотрел в зеркало заднего вида. Может ли быть, что она по-прежнему любит его? А даже если так - простила?..
Ему вдруг стало очень страшно. Поезд снова начинал набирать скорость, грозя кого-нибудь раздавить. Неужели он ошибся, там, «у Севы», догорая одинокой свечой?.. И сейчас его ждет Кира… И если он ошибется сейчас - воскрешения уже не будет.
Катя… Он провел руками по лицу и снова взглянул в зеркало - горько-вызывающе.
Она цельный человечек. Это он и его окружение измельчали понятия, как в блендере, до почти невесомой консистенции. И дружить для Кати - это не шпионить и унижать, как для Киры с Клочковой когда-то, и любить для нее - не предавать и не обманывать, как для него. Норма вещей! Катя определяет эту норму по предельному весу и наполнению.
И она добрый, честный и серьезный человек. Вот почему она так вела себя: узнав о его увольнении, она пожалела его и, быть может, даже что-то задумала, захотела помочь. Простое сострадание, нормальное чувство, почему бы и нет! Она хочет, чтобы у всех «все было хорошо»…
И малодушное, настырное желание сделать назло, сделать плохо - отголосок прошлого, протест - на какую-то секунду шевельнулось в нем.
Он невесело улыбнулся себе в последний раз и завел машину. Все равно он приедет сюда. Пока она не выздоровеет, будет ездить еще и еще. Он поднял к окнам голову. В окне кухни темнела фигура Пушкарева. В груди стало тесно. «Я больше не буду болеть», - когда он уходил, сказала Катя. Так и будет, Катюнь, так и будет.
Почти сразу же зазвонил телефон. Андрей поймал себя на тоскливом ощущении распластанности по глухой стене - застарелое, тысячу раз испытанное ощущение. Но в «новой жизни» - еще ни разу, напомнил он себе, беря с соседнего сиденья телефон. И не ошибся: это была не Кира. Полянский просил о встрече. Выходные подходили к концу.
Последний раз редактировалось natally 29 мар 2011, 12:40, всего редактировалось 1 раз.
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
Так очевидно, но я не могу сказать, что где-то встречала. А состояние законченное сразу же. 
,
. И как хорошо, что Андрей все-таки пришел, и Катя смогла схватиться за его руку. Мне кажется, именно поэтому ей стало лучше. Может теперь сможет и не отпустить?
Все-таки, мне пока Андрей здесь нравится.
Наташа, спасибо! Читается на одном дыхании. 
У меня еще и голова дико болит второй день.
).
