|
Все, не дождалась я. Никто меня не уважил - и темку отдельную со своими стенаниями создала, и все равно меня проигнорировали. Ну, вам же хуже.
Пишу сама. Как умею. Критика принимается любая, даже самая неконструктивная. Идеи по развитию сюжета тоже принимаются. И даже будут рассмотрены. Пишу так, как вижу. А вижу все в черно-белых тонах. Всем неЖданофилам обломится.
P.S. Названия не придумала. Ежели у кого-то будут идеи - с радостью воспользуюсь.
P.P.S. Не знаю, как главы делить. Так что пойдет все сплошным потоком. Может, потом кто-нить поможет отредактировать.
Итак:
Название: ... а родись счастливой
Рейтинг: как сумею
Пейринг: а как вы думаете?
Герои: Катя, Андрей, Воропаев, Воропаева, Малиновский, Денис и все остальные
- Ребята, однако ж, припозднились вы – в середине рабочей недели, и так кутить. На работу же с утра, - Полянский посмотрел на часы. - Ого! Уже второй час ночи! Я мертвый! Андрей, как ты это выдерживаешь? Такой марафон гулянок! И ведь какую махину на своих плечах тащишь!
- А он не тащит – так, подталкивает носочком ботинка, – усмехнулся Роман. - У нас есть кому работать – труд детей на фабрике!
- Это ты о Кате? – Андрей вяло повертел в руках бокал. – Да, работает девка за восьмерых.
- Все выслуживается. Думает, ей с этого что-то выгорит.
- Просто работу она свою любит, Малина. Чем-то же ей надо пустоту заполнять
- Любит, любит. И не столько работу, сколько работодателя. Вот смеху-то! «Я быстренько, Андрей Палыч! Не волнуйтесь! Не страшно, что Вы забыли об этом контракте – с кем не бывает! Я немножко задержусь – и все успею», - пропищал Рома тонюсеньким противным голоском, выпучив глаза и приложив к ним большой и указательный пальцы, изображая очки. – «Отчет? Конечно, закончу. Немного задержусь завтра... На когда надо? На завтра уже – так я еще сегодня посижу. Нет-нет, конечно же, я не тороплюсь. Просмотреть этот договор – да-да, сейчас, да нет, я не голодная, на обед попозже сбегаю». Тьфу, никакой гордости! Я тут заметил как-то, что и на обед она не ходит, яблоки грызет. А стоит Андрею крикнуть – так и их бросает и бежит сломя голову на зов.
- Да не преувеличивай, Малина. Можно подумать, она так уж перерабатывает.
- А ты сомневаешься? Потапкин мне сегодня сказал как само собой разумеющийся факт, что хорошо, что Катерина Валерьевна по субботам-воскресеньям в офис приходит, а то ему, бедному, и словом перекинуться не с кем – а так хоть живой человек в офисе, пирожками его подкармливает.
- Да ты что? Хочешь сказать, что она и в выходные регулярно на работу ходит?
- А как ей, по-твоему, справиться со всем тем объёмом работы, которую не без твоей подачи она на себя взвалила? Я тут с одним чудиком трепался, так ту работу, что у нас Катюха одна проворачивает – у них штат экономистов варганит. Да и то проколы случаются.
- Это ты к тому, что я ей мало плачу?
- Это я к тому, что любит она тебя без памяти. Вот и боится тебе перечить. Ну, да наше дело сторона. Ладно, Андрюх, я отчаливаю. До завтра.
Андрей расплатился и вышел из бара. Вытащил из кармана ключи от машины и вдруг поморщился: черт, а где связка ключей от дома? Похлопал себя по всем карманам, открыл машину, пошарил на сиденьи и вдруг вспомнил, что оставил их на столе в Зималетто. И это уже вторая связка – намедни он взял запасные у консьержки. «Надо бы и это в обязанность Пушкаревой включить – собирать мои вещи и вытирать мне нос», - мрачно подумал он, заводя машину. Придется тащиться в офис – к Кире ехать категорически не хотелось. Ладно, сейчас быстренько смотаюсь, благо, недалеко.
Кивнув Потапкину, поднялся в лифте на президентский этаж. Зашел в кабинет и обомлел: дверь в каморку была приоткрыта, пропуская свет, и оттуда доносились звуки, которые Андрей безошибочно классифицировал, как плач.
- Кать...
- Андрей Палыч? – Катя судорожно всхлипнула, быстро поправив съехавшие с покрасневшего и распухшего носа очки. – Простите, пожалуйста, я... Что-то случилось? – Взгляд был испуганным и виноватым.
- Что вы здесь делаете в такое время?! Третий час ночи!
- Я... я тут вот... надо было кое-что закончить, я... простите, если помешала. Я уже ухожу.
- Уже? Так рано? Вы перешли на полставки – ночь-то еще не закончена
- Я закончила все, что надо было подготовить к завтрашнему дню, Вы не думайте, – он понял, что она не уловила смысла даже такой примитивной шутки.
- Да, наверное, раньше запланированного срока закончили, чтобы можно было в тишине и покое насладиться слезами. Чего домой-то плакать не пошли? – он сам не знал, почему продолжил разговор в таком резковатом тоне – то ли хотел отвлечь девушку от слез, то ли его разозлил тот факт, что Рома оказался прав, и она действительно тут днюет и ночует.
Катины губы задрожали, и слезы опять полились из-под очков.
- Простите, я, правда, работала. Я только что закончила, я... – вдруг какая-то мысль, видимо, пришла ей в голову и она испуганно замотала головой, опровергая подозрения, возникшие, по ее мнению, у Андрея, – Андрей Палыч, Вы не думайте, я хорошо время планирую, я не витаю в облаках. Это так получилось просто. Я... Вы ведь знаете, я быстро работаю, это никак не отразится на... моей... производитель – тут ее лицо окончательно поплыло, и, чтобы остановить рыдания, рвущиеся наружу, она зажала рот рукой, отвернулась и стала быстро собирать вещи, заталкивая их в свою безразмерную сумку-баул. Одно неловкое движение – и куча бумажек разлетелась по полу. Катя охнула и кинулась их собирать.
- Катя, ну что Вы, право, держите меня за мать Марфушеньки-душеньки, решившую свести со свету бедную падчерицу Настеньку? – Андрей присел и тоже стал собирать с пола оброненные листы. Его почему-то мучило раздражение. И сам факт этого раздражения мучил. Жертвенная любовь – какая глупость. У него есть уже одна жертва любви, заставляющая его всегда чувствовать себя виноватым. Надо бы сказать Кате прекратить это стахановское движение. Его взгляд зацепился за большую цветную фотографию. Машинально подняв ее с пола, он увидел симпатичного парня с каре, довольно развязно смотревшего прямо в объектив. Перевернув ее, прочитал надпись: «моей единственной умнице с косичками от Дениса». Спросил тоже машинально:
- А кто это – Денис?
Катя, сидевшая на корточках до этого к нему спиной и беспрестанно наклонявшаяся за бумагами, вдруг замерла на секунду, потом обернулась и, увидев фотографию, резко выдернула ее из его рук. И так же резко ее порвала на две части.
- Никто! – хрипло отчеканила она. Потом закрыла лицо руками и зарыдала в голос - как человек, который больше не может сдерживать отчаяние.
Малиновский бросил ключи на трюмо, прошел в гостиную и плюхнулся на диван. Нашарил рукой пульт от телевизора, но не спешил нажать кнопку – сидел и поигрывал им, в задумчивости глядя прямо перед собой. Мысли медленно ворочались в слегка затуманенном алкоголем мозгу. Странные такие мысли, надо отметить.
С момента выхода из бара Роман думал о Пушкаревой. Не то чтобы ему хотелось о ней думать, но как-то вошел в эту колею и ничего другого альтернативного на ум не приходило. То, что он сказал там, в баре, было далеко не все – Пушкарева не только работала сутками над документами и напоминала Андрею о каждом последующем действии, которое тот должен совершить. «Так и функции головного мозга вообще атрофируются за ненадобностью», с раздражением подумал Рома. Нет. Она была единственным генератором идей. Единственным. Все, что она считала нужным воплотить в жизнь, приносило положительные плоды. Любая сделка, которую Катя советовала заключить с кем бы то ни было, давала прибыль. Каждый пункт любого договора, который она предлагала изменить, в итоге оказывался решающим. Она была прекрасным аналитиком – он, Роман, мало что смыслил в аналитиках, да и по жизни ему не сказать чтобы часто приходилось с таковыми сталкиваться, но тут он мог дать голову на отсечение – такого острого ума, чутья и способности к мгновенному реагированию на внешние обстоятельства не было ни у одного его знакомого. Включая Пал Олегча. И при этом более забитого существа он в жизни не встречал. Странное дело, он, конечно, эстет и все такое, но ведь это факт, что к человеку, любому человеку, со временем привыкаешь и перестаешь видеть его снаружи. Вернее, видишь, но визуальное представление о нем видоизменяется, трансформируется в определенный код, к которому уже не применяешь понятия «красивый» или «страшный». Даже клички, даваемые детьми на основании какой-то внешней особенности человека, что-то вроде Жирняк или Бритый, со временем теряют свою лексическую нагрузку, оставаясь лишь идентификатором. Скольких своих бывших одноклассников он до сих пор зовет их старыми кликухами, а ведь они давно уже не жирные, не бритые и не фингальные. Так почему же понятие «уродина» вызывает ассоциацию только с Пушкаревой, и, наоборот, Пушкарева постоянно видится ему вопиюще страшной? Ведь он же не Милко, в конце концов – да и тот, вероятнее всего, реагирует на нее подобным образом только из-за своего омерзительного характера. Что же вызывает в нем это чувство неприязни? Стоп, вот оно, именно чувство неприязни. Которое в принципе не связано с ее внешностью. Да, не с внешностью связан этот постоянный диссонанс, который он испытывает в ее присутствии. А с чем же тогда?
Он воссоздал в памяти сегодняшний инцидент, который даже инцидентом нельзя было назвать в силу обыденности и каждодневности его повторения – Катя вышла в приемную и, уткнувшись в документы, которые держала в руках, направилась к кулеру. По дороге она подвернула ногу, весьма неэстетично накренившись вбок, туфель, который был ей велик на размер как минимум, соскочил с ноги, Пушкарева нелепо взмахнула руками и документы рассыпались по полу. Один из листов отлетел к Кире, находящейся там же, в приемной, и Роман увидел, как та на него наступила. Катя, поправив обувь, стала собирать разбросанные бумажки, при чем ни Клочкова, ни Кира, да и он сам, присутствующие при этом, не проявили ни малейшего желания помочь ей. Дойдя до последнего листа, лежавшего под Кириным каблуком, Катя остановилась, подняв глаза на Воропаеву, в ожидании, что та отойдет в сторону. Этого не произошло. Кира с насмешкой смотрела сверху вниз на Пушкареву, не двигаясь с места. «Кира Юрьевна, позвольте вытащить листочек», - проговорила Катя. Кира фыркунула, состроив брезгливую гримасу, и Роман явно видел, что она перенесла всю тяжесть тела на ногу, под которой находился документ. А потом сделала движение, вытирая ногу об бумагу. Качнулась немного в сторону, будто отходя, Катя тут же схватила листок за край и потянула, но Кира с него не сошла, и лист порвался. «Какая же вы безрукая, Пушкарева. И неуклюжая. И как вас к людям выпускать можно. И документы доверять – вон, порвали. Надеюсь, это не подлинник чего-то важного, а то вам несдобровать». Вытерев еще раз ногу о клочок бумаги, Воропаева отошла, оставив Катю сидящей на корточках. «Ну, что расселась, рабочий день в разгаре. Иди, клуша, работай», - прикрикнула на нее Клочкова, все это время орудующая пилочкой, занимаясь ногтями. Катя подняла разорванный листочек, пытаясь безуспешно его разгладить, и, так и не дойдя до кулера, шмыгнула к себе. А через 2 часа Андрей заключил договор с поставщиками, черновик контракта для которого и был порван Кирой. Договор сильно отличался от изначально предложенного, и заключение его давало возможность Зималетто сэкономить кругленькую сумму. Стоит ли говорить, что изменения были внесены Катей.
Вспоминая сейчас этот случай, Малиновский отчетливо воссоздал те чувства, которые он в тот момент испытывал, хотя и не мог их классифицировать. Жалость. Но не жалость к котенку с перебитой лапкой, а та, которую испытывают к калеке, стараясь при этом на него не смотреть. Не дотрагиваться ни рукой, ни взглядом, как будто он прокаженный и может тебя заразить. И лучше бы его с глаз долой, потому что такого рода жалость унижает жалеющего.
И осознание - сам-то ты тоже беззастенчиво пользуешься всем, что для тебя делается. И не благодаришь. Да что там – не хочешь благодарить. Хоть и понимаешь свою собственную умственную неполноценность на фоне этого человека. Раба. Самого настоящего раба.
Малиновский подошел к бару и плеснул себе немного бренди. Вернулся на диван. «Да нет, Малиновский. Не для тебя. Для Андрея. Делается все это для Андрея. И многочасовые ежедневные переработки. И нежелание вступать в конфронтацию, ведь какой бы забитой она ни была, есть еще фактор, удерживающий ее от взрыва отрицательных эмоций». Он вспомнил, как Жданов однажды жаловался ему на свое нежелание участвовать рефери в бытовых склоках между сотрудниками. И Катя находилась тогда в каморке, дверь в которую была открыта. Она, естественно, слышала. Она всегда слушает, когда Андрей говорит. Что бы он ни говорил. И с кем бы он не разговаривал. Слушает, чтобы получить любую дополнительную информацию о нем, Жданове. Чтобы знать, как еще лучше ему служить, как еще его ублажить. Ублажить. Малиновский скривился. Интересно, как она трактует значение этого слова в ином, более скабрезном понимании. И как она себе это представляет в мечтах. То, что она об этом мечтает, не вызывало у Романа никаких сомнений. И ему вдруг подумалось, что для Жданова она расстарается. Начитается книжек. Закупит порно и будет его методично изучать, чтобы процесс ублажения прошел по высшему разряду.
«А ты что, завидуешь?» - Малиновский осклабился и вдруг поймал себя на новом ощущении. «А что бы ТЫ сделал, если бы у тебя была такая помощница? Радовался бы? Стимулировал ее к себе обожание или держал бы дистанцию? Или бы поддался любопытству и трахнул ее разок – так, для поддержания тонуса? Ее или своего? Да, пожалуй, своего. Чтобы доказать, что можешь трахать все, что движется. А что не движется - толкать и тоже трахать. И никто бы об этом не узнал. Противно? Ну так я не расист, в принципе. И кореянки у меня были, и черные. Не зоофил, правда. Тьфу, вот же мозги по проторенной дорожке мыслю двигают. Так черт те до чего додуматься можно!» Роман отправился в душ, стараясь переключить мысли на что-нибудь другое. Но они упорно возвращались к предыдущей теме, правда, слегка видоизменились: «А вот женится Жданов, и что тогда? Она станет его детей нянчить? Ей, небось, будет тогда неприятно думать о нем в таком, гхм... разрезе. Еще уйдет с горя. Или... Сменит объект обожания. На тебя. А чем я хуже? Только вот что делать с этой жалостью к неприкасаемым? Нетерпение сердца, Роман Дмитриевич. А вообще Жданов до такой степени недальновидный. Вот уйдет она – и полк аналитиков не поможет. А что если действительно ее приручить? И Жданову нос утереть. Будет на меня смотреть, разинув рот. А прикрикну – так и закроет его. Так под себя и выдрессирую. И от диссонанса избавлюсь. А с ней можно и свою фирму открыть со временем. Капиталец-то есть небольшой. А мозгами она ворочать умеет. Ну да ладно. Спать пора».
Александр Воропаев не был демонической личностью, которую упорно пытался в себе культивировать. Но преуспел он в этом только со стороны антуража – язвительный циник, одиночка и мизантроп, пугающий подчиненных громовыми раскатами голоса и немотивированным хамством, сквозящим во всех его фразах, он, по большому счету, чувствовал себя обделенным судьбой. И дело даже не в том обстоятельстве, что родители его погибли несколько лет назад. Он ведь к тому времени уже за тридцать перевалил и был состоявшимся во всех отношениях человеком – карьера, деньги, положение в обществе. Но он понимал, что ни тем, ни другим, ни третьим себе не обязан – все это подали ему на блюдечке с голубой каёмочкой папа с мамой, заработав денег, пристроив его в МГИМО, а потом и на престижный пост в Министерстве Иностранных Дел. А пудрить мозги он научился еще в детстве – так что продвижение по службе было обусловлено его умением правильно налаживать отношения с начальством и держать персонал в узде, требуя от него всего возможного и невозможного, положительные результаты чего он всегда приписывал себе, а за отрицательные драл три шкуры. Он научился подбирать в подчиненные определенный тип людей, безответных и трудолюбивых, со светлой головой, но недостаточной уверенностью в себе, которых он умел подавить и заставить полностью себе подчиниться. Вроде бы, жизнь удалась. Но при этом в глубине души он не мог не признать, что сам он мало чего стоит. Несмотря на свой подчеркнуто изысканный вкус и возможность ему потакать, на свой бесспорный успех у женщин (правда, определенного типа женщин, мирящихся с безоговорочным подчинением за право пользоваться плодами благосостояния и статусом подруг такого «шикарного великосветского мужчины»). Так в чем же обделенность судьбой, спросите вы? В том, что не в первых рядах. Пост солидный, но не Бог весть какой высокий. Деньги есть, но не олигарх. Бабы стОящие, но не выдающиеся, о связях с которыми могли бы говорить: «ах, как она, такая вся из себя, голову потеряла и на все готова ради этого надменного красавца». И даже подчиненные его больше боялись, чем по-настоящему уважали. И все бы ничего – в конце-концов, он человек разумный, понимает, что выше головы не прыгнешь, и олигархи – это, все-таки, явно не его лига, а в своей социумной нише он один из первых, но одно обстоятельство постоянно портило ему существование. И обстоятельством этим был его будущий зять, Андрей Жданов. Андрея Воропаев ненавидел. И вовсе не из-за сестры, как думали многие наивные люди, всегда пытающиеся увидеть проявление благородства в человеке, который об этом самом благородстве только в книжках читал. А потому, что, несмотря на то обстоятельство, что от него, Александра Воропаева, Жданов ни внешне, ни интеллектуально особо не отличался (а в последнем аспекте Сашенька, по его мнению, был даже неизмеримо выше), преуспел он значительно больше. А это уже чистой воды везение со стороны Ждановской судьбы и несправедливость по отношению к Сашеньке. Потому что в той самой социумной нише Жданову досталось первое место.
И еще – все-то его любили. Ну, родители – понятно. Но вот сотрудники, приятели-мужики (у Воропаева так не было достаточно дружеских отношений ни с кем), а уж бабы - так просто млели. Стоило ему расплыться в своей идиотской улыбке – и все готовы ноги раздвигать прямо на месте. Включая его собственную сестру. Которая любила его, своего единственного брата, гораздо меньше, чем этого... этого козла. А потому и проголосовала за него. И ко всем своим победам Жданов не за что получил и пост Президента. Пост, который был так нужен ему, Александру, чтобы самоутвердиться. Чтобы, наконец-то, быть первым. И главным. Пусть не олигархом – но с тенденцией им стать. Вот ведь какое мерзкое фиаско он потерпел! И опять-таки, была надежда, вернее, почти уверенность в том, что Жданов облажается. Потому что ничего он не умеет и не знает, кроме как кутить. Он, Сашка, тоже не очень хорошо подкован, но умеет подобрать кадры. А этот... Так нет же, и тут ему свезло – Павел Олегович намекнул, и он взял эту каракатицу. Которая оказалась курицей. Рябой. Несшей золотые яйца. Только сегодня он от знакомых узнал об очередном Андрюшенькином триумфе. Да Андрюшенька там рядом не лежал! Все она, эта выдра облезлая. И как от ее вида партнеры врассыпную не кидаются! Это же просто одиозная ситуация! Помощница Президента модного дома выглядит и ведет себя, как огородное пугало. Хотя последнее молчит. А она говорит – прерывающимся иногда голосочком. Но твердо и бескомпромисcно. Во всяком случае с ним, Александром, она так разговаривает. И с партнерами (он наслышан). А вот сестрице его драгоценной слова не скажет. И этой профурсетке Вике (не мешало бы ей звякнуть, однако. Прошлый раз был очень даже...). А почему, спрашивается, такая дифференциация в подходе к людям? Да потому что она за Жданова убьет. И умрет. И в кипящую лаву... Тьфу, какая пошлятина!
Все эти мысли крутились в голове у Воропаева в последнее время регулярно. На самом деле, в существовании Пушкаревой Саша видел возможность разделаться со Ждановым просто. Ведь, уйди она – и все, Жданов обкакается. Нет, конечно, незаменимых людей не бывает. Но для этого нужно уметь их заменять. А Жданов ничего не умеет. Катя полностью убила в нем эту необходимость – что-то уметь. Но вот как бы ее отвратить от Жданова? Взяткой не получится (он тогда чуть не подавился, услышав от одного своего осведомителя об отвергнутых Пушкаревой ста тысячах долларов). Кирочкина семейная злоба ему, конечно, на руку, но пока не видно, чтобы это давало плоды – эта поганка все терпит. А что, если... Нет, уж слишком она отвратительна. И даже не пытается это изменить. Хотя с последним все понятно – он наводил справки и выяснил, что с ее папашей-олигофреном по-другому выглядеть нельзя. Вот ведь, ублюдок, тиран местного значения, несостоявшееся никак ничтожество. Держит доченьку в ежовых рукавицах, все до копья у нее отбирая. Хотя Андрюша и платит ей гроши. Да у такого специалиста зарплата раз в десять больше должна быть. И ведь предлагали. Но она – ни в какую. Любовь, блин. Природа, все-таки, справедлива. Нет понятия абсолютного ума. Вот и эта Пушкарева – такой мощнейший интеллект, а в жизненных вопросах, не касающихся бизнеса и анализа – полная идиотка. Так может, все-таки... Она ведь явно очень сильно поддается влиянию – вон как родители ее приструнили. С таким психологическим типажом работать он умеет. А Андрей и не задумается ее остановить ТАКИМ ЖЕ методом – привык, что все само в руки падает. Да это же просто all win situation – и Андрюшу в лужу посадит, и воспользуется ее аналитическими способностями. Если и не Зималетто – так что-нибудь другое. А тактильный контакт, в принципе, можно и свести на нет в будущем. Или вообще им не воспользоваться. С Андреем же у нее ничего нет. Все! Ради такого дела можно и ручки замарать (надеюсь, что только ручки).
С этой мыслью Воропаев провалился в сон.
_________________
"А я так счастлив, я так рад, что кто-то счастлив" (с) АукцЫон
Последний раз редактировалось Della 03 фев 2008, 12:35, всего редактировалось 12 раз(а).
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
а за начало такое, отдельное спасибо! Очень интересно) 
И даже двое УЖЕ решили действовать! 
И что Денис будет? 
ТАК интересно! Очень жду продолжения! 
. Тык шта фсем достанется.
Бегу на работу, поэтому подробнее о впечатлениях позже. Но хочется читать дальше, очень хочется! 
Ураааа!