Глава 1.10
Он озяб, его гонит луна,
Он во власти неведомых сил,
И теперь всего будет сполна,
Будь что будет, спаси — пронеси.
Ты не знаешь, как сходят с ума,
Как вода разольется точь-в-точь,
Самый звонкий крик — тишина,
Самый яркий свет — ночь…
Пикник «Самый звонкий крик — тишина»
POV Катя ПушкареваДаже сейчас, спустя столько времени, мне тяжело вспоминать те дни. Страшное состояние, когда вокруг тебя происходят неприятные, травмирующие события, а тебе… все равно. Именно так бы я описала то, что чувствовала после смерти родителей.
Целыми днями я лежала на кровати, слушая тишину в своей голове. Мне было абсолютно плевать на то, ела ли я, спала ли, мылась, разговаривала ли с кем-то. И да, у меня не было мыслей о суициде, ведь даже мое присутствие в этой жизни меня не волновало. И пустота в груди уже не разрасталась, но только потому что и так уже заполонила, поглотила всю мою душу и все мое сознание.
Благо, врачи знали, что со мной делать. Меня старательно кормили какими-то таблетками, а я и не сопротивлялась, потому что опять же было все равно. Я чувствовала себя сломанной куклой без механизма, без хозяина, без шанса на какую-либо судьбу. Я безвольно подчинялась командам, и это было максимумом того, на что я была в тот момент способна. То состояние было за гранью, за чертой реальности, и я сделала шаг туда абсолютно самостоятельно, хотя и неосознанно. Никому не пожелаешь почувствовать эту холодную пустоту.
Жалею ли я сейчас? Конечно, жалею, но не себя, ведь жалость — это унизительное для человека чувство, а я не хочу, не могу позволить себе унижаться даже перед самой собой. Я жалею о том времени, когда я могла обнять маму и посмеяться с отцом, жалею, что это прошло, что их не вернуть, но каждый раз, когда я думаю об этом, то говорю себе «стоп». Спустя два года я сносно научилась блокировать свои чувства, благо, после тех страшных для меня дней я знаю, каково это, когда их нет вообще, никаких, ни плохих, ни хороших, когда в груди пустота, и кажется, крикни, и даже будет слышно эхо. Вот в чем спасение: как только я ощущаю в себе подступающее чувство вины, я ныряю в остатки своей пустоты, которая хоть и стала меньше, но осталась со мной навсегда. Там хоть и холодно, но тихо и спокойно, там нет вины, пусть даже нет и радости. Черная дыра в груди, которая вместо проклятия стала спасением.
Мало-помалу мое лечение стало приносить свои плоды, и я начала видеть что-то вокруг себя, чувствовать голод, например, интересоваться погодой за окном, но вместе с этими улучшениями у меня появилось и непреодолимое чувство одиночества, щемящая тоска, подтачивающая человека изнутри.
Мне кажется, я не смогу внятно объяснить то, что чувствую, людям, которые не теряли своих близких. В какой-то момент я отчетливо поняла, что в этом мире Катя Пушкарева одна. Я одна. Это совсем не то, что быть одному в городе или даже в стране, как бывает, когда переезжаешь куда-то, это быть одному везде, вообще, в принципе, везде. Даже если я сяду на самолет, да хоть на звездолет, даже если пересеку океаны и материки, куда бы я ни кинулась, у меня нет ни одного действительно родного и близкого человека, которому на меня не все равно. Да, у меня в тот момент был Ромка. К слову, через несколько дней, когда моя терапия начала приносить хоть какие-то результаты, я даже почувствовала себя виноватой перед ним, за то, что так резко повела себя в день нашего предыдущего разговора. Все это время он не приходил ко мне, и я переживала, что обиделся, но все оказалось куда проще. Мой психиатр запретил любые посещения до тех пор, пока я не смогу хоть сколько-то связно мыслить. И сейчас я уверена, что это было самым правильным решением, потому что сколько всего лишнего я бы могла наговорить ему абсолютно незаслуженно и несправедливо, просто под влиянием своего шокового состояния.
Малиновский в тот момент действительно был единственной соломинкой, связывающей меня с реальным миром, лучом света, рядом с которым хотелось хоть немного погреться. Хотя я с грустью делала вывод, что я для него только обуза, которая лежит тяжелой ношей на его чувстве ответственности, ведь дать ему хоть что-то взамен не могла. Да я в принципе не понимала, чем могу помочь, чем отблагодарить, разве что отвязаться и не мешать ему жить. Более того, я понимала, что ничто в этом мире не вечно, однажды и Ромка нагуляется, остепенится, создаст семью, и кем я тогда останусь для него? Тяжелым воспоминанием прошлого. И вот тогда я действительно останусь одна, одна в бездне, в пустоте, без надежды на поддержку. К тому моменту я уже почти не верила ни в любовь, ни в дружбу навеки, но уже была способна общаться с другими пациентами и медперсоналом, читать книги и журналы, но в какой-то степени такое расслабленное поведение и стало моей ошибкой.
В день своей выписки, когда я уже собранная ждала Рому, сидя на подоконнике в холле первого этажа, мне попалась на глаза очередная питерская новостная газетенка. Это было не трепетно любимое мной «Новое время», а что-то более простое. Скорее всего, эту газету оставил кто-то из персонала, потому что пациентов клиники ограждали от негативных новостей. Краем глаза захватив заголовок об очередном нашумевшем спектакле в Александринском театре, я заинтересовалась, однако перевернув страницу, замерла, забыв обо всем на свете.
На второй полосе красовалась небольшая статья, что-то типа некролога, в память о молодом, но перспективном журналисте газеты «Новое время» Антоне Серове. На фотографии под статьей он лукаво улыбался, стоя перед зданием реакции в своей неизменной потертой куртке, расслабленный и, как всегда, с хитринкой во взгляде. Мне показалось, что я ошиблась, и еще раз пробежала написанное глазами.
«15 августа 2005 года в подъезде своего дома был убит известный молодой журналист Антон Серов. По основной версии следствия, целью злоумышленников было ограбление» — гласила статья, но я уже не верила. Я прекрасно знала, в чем была причина этого убийства, и какие цели преследовали злоумышленники.
Окунувшись в лавину чувства вины, от которого даже начало темнеть в глазах, я даже не заметила Рому, подошедшего ко мне со спины.
— Я не хотел тебе сейчас говорить, — тихо сказал он.
— Значит, мою жизнь ты выторговал, а его нет? — спросила я, уже чувствуя подступающий к горлу комок, — Рома, я — совершенно никчемная, заварившая всю эту кашу, это я должна была поплатиться, понимаешь? Меня должны были убить в подъезде. Я должна была разбиться на машине. Почему ты спасал меня, а не его?!
Слезы уже подступали к горлу, готовые поддержать наступающую истерику, но Рома молчал, совершенно не пытаясь успокоить, стоял, опустив взгляд на носки своих ботинок и, возможно, тем меньше распалял меня. Я слушала, я хотела услышать его голос, ведь было видно, что ему есть, что сказать, и я отчаянно желала, чтобы он сказал что-то такое, что бы меня успокоило, вернуло душевное равновесие, что бы убедило меня в том, что я не права. Странное желание, правда? Ведь я отчетливо понимала, что только я виновата, что я должна была отвечать за все содеянное, но инстинкт самосохранения, цепляясь зубами и когтями, отчаянно, из последних сил тащил меня вверх, из пустоты к свету. Откуда он появился, если еще несколько дней назад его и в помине не было? Наверное, это заслуги терапии, но есть ли разница? Как бы то ни было, я начала что-то чувствовать и уже хотела жить, но зацепиться до сих пор было не за что, ведь на меня сыпались только боль и негатив.
— Кать, у меня не было возможности спасти вас обоих. Я говорил ему об опасности, что стоит уехать, скрыться на время, но он, кажется, не прислушался. Тебе не обязательно все вешать на себя, в данном случае это и моя большая вина. Но пойми, я не мог пожертвовать для него тем же… — он оборвал свою речь на полуслове, замешкался, а потом как будто даже разозлился, — И вообще, я не господь бог, знаешь ли!
— Рома, но почему я?! Он мог столько всего сделать, столько принести нового в этот мир, столько написать полезных статей, вывести кого-то на чистую воду… Ведь он был талантливый, понимающий, неравнодушный! Почему между бесполезной мной и Антоном ты выбрал…
— Потому что я — человек! — запальчиво крикнул Рома прямо мне в лицо, — Я так хотел. Я так решил…
Я смотрела на него ошарашенно, боясь пошевелиться и понимая, что я его явно довела. Очевидно он тоже чувствовал себя виноватым в случившемся, но держался. Держался как сильный человек, как мужчина, как личность, умеющая отвечать за свои решения, в конце концов. Сама я такой ответственностью и решительностью похвастаться не могла и потому ощущала себя еще более жалкой. А вот его уважала и с каждой минутой все больше и больше проникалась этим чувством, но так и не могла понять его логики. Неужели я была ему дороже?
Он бросил на меня какой-то болезненно затравленный взгляд и буркнул что-то про то, чтобы я собиралась. Сделав над собой огромное усилие, я только молча подчинилась.
***
Не знаю, сообщил ли Рома моему лечащему врачу о том, что у меня появились новые травмирующие факторы, или так все и было задумано, но оказалось, что дома я не должна была остаться. Сразу после больницы и посещения кладбища, что было моим единственным, самым острым желанием, я должна была отправиться в загородный санаторий. Не могу сказать, что меня воодушевляла данная перспектива, но на споры сил не было, а потому проще было сразу капитулировать.
— Тебе не стоит сейчас оставаться дома одной, а мне нужно уехать как минимум на несколько дней. Поэтому там тебе будет спокойнее, да и я не буду переживать.
— Рома, откуда деньги? — с укором спросила я.
— От верблюда, — буркнул Малиновский, — В чем проблема? Я так-то неплохо зарабатываю, между прочим.
— И сколько я буду тебе должна? Частная клиника, потом санаторий… Это же бешеные суммы, а я без работы, и даже без возможности куда-то устроиться.
— Не думай об этом. Сейчас для тебя главное — восстановиться. А потом, поверь мне, мы найдем применение твоим навыкам. Связи, знаешь ли, играют серьезную роль в этом городе, а у меня их достаточно.
Малиновский меня обнадеживал, я неосознанно тянулась к нему и к его поддержке, но в то же время, он вгонял меня в еще большее чувство вины и стыда. Я все сильнее ощущала себя обузой, камнем на его шее, и хоть и начала испытывать нежную благодарность своему другу, но не могла не хотеть от него скрыться, чтобы не создавать лишних проблем. Сейчас я могу сказать, что это не было правильным с моей стороны, ведь человек, испытывающий искреннее желание помочь, зачастую не требует платы за свои действия. Благодарность — это лучшее, чем можно одарить близких за помощь, особенно точно зная, что и сам бы с удовольствием сделал бы для них то же самое. Однако тогда я не смогла постичь такую глобальную истину, а потому клялась себе, что как можно меньше буду беспокоить Рому, не напрягая его своей жизнью.
Я не стану рассказывать вам, как мы съездили на кладбище, потому что это было слишком больно и слишком страшно для меня. Тот день иногда даже снится мне по ночам, и я просыпаюсь в слезах от переполняющих эмоций. Но все же, надо признать, что с течением времени мое чувство вины, разложенное по полочкам, стало притупляться, уступая место теплой грусти по ушедшим родным людям. Нет, вина не растворилась окончательно, но я стала понимать, что испытывая это деструктивное чувство, я не помогаю близким, а только разрушаю собственное будущее, а жить мне все-таки захотелось.
Хотя, я забегаю вперед. Скажу лишь, что в слезах упав на колени перед могилой родителей, я искренне просила у них прощения, а потом повторяла эти слова и прокручивала в голове эти воспоминания еще очень и очень долго, на протяжении месяцев, пока в конце концов не получила это прощение, в виде… Но об этом… нет, не сейчас.
Не будем перескакивать, и вернемся к августу 2005 года, когда Рома привез меня в санаторий «Сосновый бор» недалеко от Гатчины. Место это, кстати, было просто замечательным. Красивые, новые, удобные корпуса посреди соснового леса, свежий воздух, тишина и спокойствие. Комплекс был явно не для бедного населения, путевки, как оказалось, стоили немало, но и лечение было на уровне. Восстановление нервной системы было одним из профильных направлений деятельности этого учреждения, потому именно его и посоветовал мой лечащий врач в клинике.
Меня поселили в довольно просторный, светлый одноместный номер с видом на сосны и детскую площадку, и я тут же нараспашку открыла окно, впуская прохладу и запах хвои.
— Нравится? — спросил Ромка, глядя на меня, с какой-то надеждой в глазах разглядывающую пейзаж за окном.
— Очень, — честно ответила я, — Ром, я даже представить себе не могу, что бы со мной было, если бы не ты.
— Если бы не я… — усмехнулся Малиновский, — Если бы не я, работала бы себе спокойно, и знать бы не знала о проблемах.
Я ответила ему грустной понимающей улыбкой, и не смогла удержаться, чтобы не обнять. Когда я обвила его торс руками и прижалась щекой к груди, он отчетливо напрягся, но не оттолкнул, а наоборот, обнял за плечи и прижал к себе еще сильнее.
— Спасибо тебе, — прошептала я, а он в ответ только сжал ладони на моих плечах.
«Мне неудобно вешать на тебя все свои проблемы», — хотела добавить я, но промолчала, боясь испортить этот редкий момент единения с близким мне человеком.
— Я с тобой, Катя, всегда с тобой.
Он как-то нечаянно стал родным, и это было словно волшебство.
***
Малиновский уехал в город в тот же вечер, а уже с утра меня затянула неспешная санаторная жизнь. Первым делом меня отправили на обследование и, прогнав по всем врачам, назначили курс восстановления. Физическое здоровье, как оказалось, у меня было отменным, а потому, чтобы поддержать мою пошатнувшуюся психику, мне назначили какие-то таблетки, успокаивающие чаи, полноценное питание, занятия фитнесом и бассейн. Кроме того, врачи настоятельно рекомендовали побольше гулять на свежем воздухе и спать — стандартный набор отдыхающего.
Среди прочего радовало то, что при отсутствии телевизоров, в главном корпусе была огромная библиотека, и ей можно было пользоваться сколько угодно. В первый же день я набрала себе целую стопку книг, до которых раньше, когда я работала по 14 часов в банке, у меня просто не доходили руки. Я нашла подальше стоящую беседку, где никого не было, захватила из номера плед, и ушла туда с книгой, чтобы отвлечься от суеты. Ну, как отвлечься… Я не смогла выбрать что-то более позитивное, и взяла с собой «Время жить и время умирать» Эрих Марии Ремарка. Да, невесело, но это как будто подкрепляло мое внутреннее состояние, я бы тогда попросту не смогла читать что-то легкое и радостное, не то настроение.
«Хорошо, когда есть сигареты. Иногда это даже лучше, чем друзья. Сигареты не сбивают с толку. Они молчаливые друзья» — прочитала я и вспомнила наш разговор с Мариной Гусевой.
«- Видимо, в твоей жизни не все потеряно», — сказала мне она как-то.
Да, тогда действительно было, а теперь… Я вскочила на ноги и решительно пошла в курилку. Не знаю, что двигало мной в тот момент, то ли желание пойти наперекор самой себе, этакий внутренний бунт, то ли жажда изменений, кардинального поворота в моей жизни, а скорее всего просто подсознательное желание саморазрушения. Мне как будто отчаянно что-то было нужно, но что — я решительно не понимала. Было ли это глупо с моей стороны? Вероятно, но как бы то ни было, именно тогда я начала курить.
Попросив первую свою сигарету у стоявших под навесом мужчин, я поняла, что нашла то, чего мне сейчас не хватает. Терпкая горечь, образовывавшаяся на языке от табака, как будто заглушала тот отвратный привкус вины и заслуженного одиночества, который сопровождал меня теперь постоянно. Сигарета одновременно занимала мои пальцы, и в то же время как будто заполняла мои мысли белой пеленой дыма, который сглаживал острые углы, не давал думать, смешивал плохие мысли в сплошное марево, тем самым освобождая пространство для задумчивого спокойствия. Именно оно, спокойствие, было тем, чего мне тогда действительно не хватало.
Тем же вечером я сходила в ближайший небольшой магазин и купила свою первую пачку тонких LM и зажигалку, тот антидепрессант, что на удивление помогал мне чуть ли не лучше любых таблеток.
***
Неспешная санаторная жизнь, полная умиротворения, оставляла мне целую прорву времени для самоанализа. Кроме того, мне назначили сеансы с психологом два раза в неделю, и эта симпатичная добрая женщина подкидывала мне пищу для размышлений долгими и уже прохладными августовскими вечерами.
Днями же я пила успокоительный чай, читала книги, а потом все-таки решилась пойти и на фитнес, который мне все настоятельнее рекомендовали врачи. По случаю теплой погоды днем, занятия проходили прямо под открытым небом, на лужайке между соснами, и это вызвало мою искреннюю улыбку. Вообще, я старалась избегать других отдыхающих, и как можно меньше с кем-то общаться, а потому мне даже было интересно разглядывать разношерстную группу женщин, а почему-то там были именно они, под предводительством совсем молоденького шатена, который громко и тепло здоровался со своими подопечными.
— Ты первый раз? — спросила меня высокая, симпатичная блондинка, лет тридцати пяти, рядом с которой я встала.
— Да, — вымученно улыбнулась я.
— Здесь сразу видно новичков, Кирилл всех сразу старается познакомить, так что готовься рассказать о себе, — лукаво хохотнула она.
Я глянула на нее с удивлением, потому что не понимала, зачем на подобных занятиях рассказывать о себе, но тренер действительно обратил на меня свой взгляд и широко улыбнулся.
— А у нас новенькие! — хлопнул в ладоши он, так, что все замолчали и обратили на него свое внимание, — Девушка, давайте знакомиться! Меня зовут Кирилл, и я здешний тренер! Расскажи о себе в двух словах?
— Я — Катя, — негромко ответила я и подумала, что мне сейчас нечего больше сказать.
А действительно, что? Я — Катя, и я — дура. Я — Катя, и у меня депрессия. Я — Катя, и я сую свой нос, куда не надо. Я — Катя, и из-за меня погибли мои родители и мой друг.
— Ты занималась когда-нибудь спортом? — не унимался Кирилл.
— Нет, никогда.
Он окинул меня оценивающим взглядом и, видимо, мое замешательство действительно бросилось в глаза, потому что свои расспросы он прекратил так же внезапно, как и начал.
— Так, встаем все на свои места и начинаем! — крикнул он, отводя глаза и включая принесенный с собой магнитофон.
Сказать, что я не вывезла ту тренировку — ничего не сказать. Не выдержав количества прыжков и отжиманий, я свалилась прямо на траву, не обращая внимания на заинтересованные взгляды окружающих, а после занятия быстро собралась и ушла в свою комнату. Не могу сказать, что мне понравилось, я всегда была со спортом на «вы», однако мои мысли полностью отключились от моих обычных проблем, пока я пыталась выхаркать свои легкие, корчась в приступе неконтролируемого кашля.
«Курение в этом плане значительно легче», — думала я, сидя тем же вечером в той самой полюбившейся мне беседке, подальше от любопытных глаз, пытаясь научиться пускать кольца дыма изо рта.
Подсознательно я пыталась сосредоточиться на простых, бытовых вещах и думать о них же. Примерно такой совет дала мне моя психолог в санатории: думать о том, что ты делаешь, находиться, что называется, в моменте, и это давало определенные результаты. Я думала о простых, приземленных вещах, о том, что делала в данный момент и не уносилась своей фантазией в далекие дали, не концентрировалась на проблемах. Сначала это было сложно и непривычно, но неспешная жизнь в «Сосновом бору» способствовала тому, чтобы научиться переключаться.
Вот и тогда я сидела в полумраке беседки и выпускала в небо, наблюдая за его плавными перекатами на летнем прохладном ветерке, замечая, как он медленно растворяется в темноте августовского вечера. Терпкая горечь на языке не вызывала отвращения, а наоборот, давала ощущение, что я есть, я здесь, я существую. Если я чувствую горечь, то я могу чувствовать и что-то еще, но делать это откровенно не хотелось, а хотелось только расслабиться, откинувшись на деревянную спинку уличной скамейки и вытянуть ноги, продолжая истязать свой организм никотином. Наверное, в именно тогда я прочувствовала те слова Марины о том, что у меня не все потеряно. Видимо, теперь все. Я достигла своего дна, оторвалась от семьи, от привычной жизни, даже от работы, то есть от всего того, что меня удерживало от кардинальных изменений своей судьбы.
Получалось, что если не брать во внимание мою душевную боль, я оказалась свободна. Свободна той горькой, извращенной свободой, которая хоть и тяжела, но как будто сама подталкивает вверх. Да, я достигла своего дна, и теперь могла с чистой совестью отталкиваться и плыть в абсолютно любом направлении и куда угодно, лишь бы не встретиться ни с кем из прошлого, в особенности с теми, кто причинил мне столько боли. У меня пропало желание найти справедливость, тогда мне казалось, что ее нет. Этот мир прогнил, и правят им моральные уроды, которые считают себя в праве решать, кому жить, а кому умереть, и делают это, абсолютно ни о чем не заботясь. Это мерзко, гадко, обидно, но правда. И маленькая, слабая я не смогла этому противостоять. Я боролась, по факту, с ветряными мельницами. Рома правильно мне сказал, что та песочница для взрослых дяденек, и таким мелким девчонкам там делать нечего. По мне прошлись катком и даже не заметили этого, а я теперь растоптанная, сломанная, валялась на обочине, совершенно не понимая, как такое могло произойти. Но никому нет дела до меня. И даже Ромку стоило оставить в покое. Я несчастливая, я приношу несчастья другим, значит, не стоит подставлять единственного человека, который мне дорог, и которому дорога я. Пусть хотя бы он будет счастлив, ведь в своем будущем я уже не видела ничего, кроме жалкого существования на нищенскую зарплату в какой-нибудь захудалой конторке. Мечты? Амбиции? Любовь? Дети? О чем вы? Это резко стало не для меня. Я представила себе свою жизнь, но уже не как подарочную коробку с бантом, а как засаленный, грязный газетный сверток, перетянутый бечевкой. Счастливая жизнь не для меня, мне уже нечем за нее платить, я истрачена полностью.
— Стоит тебе говорить, что курить — вредно? — услышала я рядом с собой чуть насмешливый голос.
За своими мыслями я не заметила, как докурила уже третью сигарету подряд, но мне было откровенно все равно.
— Нет, не стОит, — ответила я хриплым голосом и закашляла, прочищая горло.
— А зря, — усмехнулся мой собеседник, а я обернулась посмотреть, с кем я говорю, и в сумерках увидела нашего молодого тренера, который вел сегодняшнее занятие.
Я слегка удивилась, увидев его здесь. Тем более было странно, что он подошел и заговорил со мной, никогда бы не подумала, что я могу его чем-то заинтересовать. Хотя, скорее всего, он был просто очень общительным и открытым сам по себе.
Вообще, если не брать во внимание мое настроение, стоило признать, что Кирилл был вполне приятным молодым человеком. На вид я бы дала ему максимум лет двадцать. У него были слегка отросшие глубокого, насыщенного цвета коричневые волосы, карие глаза, широкие, хоть и немного угловатые плечи и абсолютно детский, восторженный взгляд. Этот взгляд как будто не давал мне покоя, видимо, настолько сильно он контрастировал с моим собственным.
— Катя, кажется? — спросил он, вальяжно усаживаясь рядом на скамейку и не отрывая от меня своих глаз.
— Катя, — подтвердила я, — Я вообще-то специально ушла подальше, чтобы посидеть в одиночестве, простите.
— Я не хотел мешать, — искренне улыбнулся он, и я готова была поспорить, что в его глазах блеснули искры, — Просто увидел, как ты грустишь, и не смог пройти мимо.
— Я не грущу, — ехидно ответила я, — Это мое вполне стабильное, нормальное состояние.
Не то, чтобы я хотела его обидеть, но меня совершенно не тянуло на новые знакомства. Мне хотелось закрыться, убежать, спрятаться. Я как ежик выпустила свои иголки, прячась от постороннего, непривычного вмешательства.
— Ты знаешь, грусть разделенная надвое становится меньше, а радость, наоборот, преумножается.
Я засмеялась в голос, не в силах сдержать свою несколько истерическую реакцию.
— Сколько тебе лет, Кирилл, что ты веришь в эти сказки? — спросила я.
— А разве это так важно?
— Я полагаю, что между нами целая пропасть не только в возрасте, но и в жизненном опыте.
— Ты считаешь себя старой? — хохотнул он.
— Я считаю себя исчерпанной.
— Ты жива, а значит, еще что-то осталось.
— Тебе не кажется, что такими высказываниями можно подтолкнуть человека к суициду? — хитро улыбнулась я, — Психолог из тебя так себе.
— А я и не психолог, я просто человек, — ничуть не смутившись, ответил он, — Я говорю то, что думаю, и то, что хочу сказать.
— Может, ты все-таки оставишь меня в покое? — с надеждой поинтересовалась я.
— Катя, давай дружить? — неожиданно спросил он после небольшой паузы, а я поежилась от пристального взгляда карих глаз.
Он напоминал мне ребенка, даже несмотря на свой высокий рост и явную физическую силу.
— Ты странный, Кирилл, — ответила я, — Знаешь, о чем я думала, когда ты подошел?
Он наклонил свою голову немного в бок, как будто побуждая меня говорить дальше, но вслух не ответил.
— О том, что я приношу несчастья близким мне людям. Поверь, ты сможешь найти себе гораздо более подходящих кандидатов в друзья.
Последнюю фразу я сказала довольно резко, как будто он обидел меня чем-то, и сама устыдилась такому своему поведению. В конце концов, этот парень не сделал мне ничего плохого, даже наоборот, желал помочь, а я с ним так… Но я тут же погасила в себе этот порыв, потому что если бы начала извиняться и объясняться, то спровоцировала бы новый диалог, а этого я уж точно не хотела.
Кирилл явно был теплым и светлым человеком, и я была бы несомненно рада с ним пообщаться, но… в своей прошлой жизни. Сейчас я действительно считала, что я настолько утонула в своей собственной грязи, что лучше держать окружающих подальше как минимум для их же блага.
Я резко встала на ноги и, не говоря ни слова, пошла в свою комнату.
— Сладких снов тебе, Катя, — услышала я за спиной спокойный бархатный голос, но не повернулась, скрывшись в темноте августовской прохладной ночи.
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
Надеюсь, она у него будет... 
В том случае, конечно, если удастся облечь это в более менее приличную форму... 
Потому что у меня не скажу, что ненависть, но сильная неприязнь к ней самого начала... Просто не думала, что автор это планировала, и думала, что ей это неприятно будет... Но она подвердила, что так и надо... А роман "Унесенные ветром" советую прочесть, и если здесь финал будет похожим для ГГ, считаю, что это будет очень глубоко и с лихвой оправдает всю "чернухность" ее образа и всего происходящего...
Скажем так, я даю им право делать все, что я бы не сделала. Хотя некоторые ситуации, к слову, взяты прямо из моей жизни. Там больше меня, чем кажется на первый взгляд))) 
Все не зря!!! Спасибо))))
Сочувствия главной героине во мне по- прежнему ни на грамм, и мне так больно видеть как Рома надеяться и ждет от нее ответа, которого не будет....
Из кожи вон ради нее.... Не могу с этим смерится! 
А самое обидное будет, если она поспит с ним чуть-чуть в знак "благодарности", 
нет у меня ей веры!... 
