|
13.
И только на следующий день, терпеливо ожидая Пушкареву, Жданов осознал, чего ему смутно не хватало с вчерашнего вечера.
Ни одного звонка от Киры – ни на мобильник, ни на домашний.
Кажется, в этот раз она действительно обиделась, а это значило, что ему придется извиняться и мириться, и покупать цветы, и давать какие-то обещания, и слушать упреки, и все как обычно, по накатанной.
Но, может быть, чуть позже?
Имеет он право прожить хоть несколько дней, как нормальный человек, без ругани и скандалов?
Наконец, Катя спустилась вниз и села к нему в машину. Она была бледной, а над верхней губой выступали капельки пота.
– Вам плохо? – встревожился он.
Она попыталась улыбнуться, но получилось так себе.
– Не очень хорошо, – призналась Пушкарева, – но это только по утрам. Скоро пройдет. Простите.
– За что простить, Катенька? – с досадой спросил Жданов. – За то, что вы живой человек? Вы… может, мы можем что-то сделать, чтобы стало лучше?
– Я бы хотела прогуляться немного, – опустив голову произнесла Пушкарева.
Как будто она у него золотые горы просила!
Ну не совсем же он бесчувственный тиран, чтобы она так сильно стеснялась говорить о своих желаниях! С Синицким она так себя не вела – капризничала, как миленькая.
– Катя, – трогаясь с места, спросил Жданов, – а что мне надо сделать, чтобы вы меньше видели во мне начальника и больше человека?
– Уволить меня, – приоткрывая окно и высовывая туда нос, ответила Пушкарева без запинки.
– Не дождетесь, – отрезал он. – А есть еще варианты?
– Андрей Павлович, видеть в начальнике человека не входит в мои должностные обязанности.
Ах вот вы в каком с утра настроении, Екатерина Валерьевна?
Между прочим, в его обязанности тоже не входила развозка служащих и их выгул в парке.
Но прежде, чем Жданов взрастил в себе эту мысль, Пушкарева сказала:
– Простите, Андрей Павлович. Меня Коля с утра расстроил. Он вчера выпил лишнего, а теперь по его мобильнику какая-то непонятная девушка отвечает.
Это было уже что-то.
Она ему действительно о чем-то рассказывала.
– А Зорькин – молодец, – удивился Жданов и тут же насторожился. – Кать, вы что, ревнуете его?
– А вы ревнуете Малиновского?
– Понял.
Заснеженный парк «Красная пресня» ранним будничным утром был совершенно пуст. Катя дышала открытым ртом, как собака, и ловила языком снежинки.
Жданов брел за ней, вспоминая, как мантру, свое обещание Малиновскому заботиться о душевном равновесии Пушкаревой.
– Вам лучше? – спросил он, проявляя заботу.
Если он будет внимательным и добрым начальником, Катя ни за что не отдаст его компанию в руки какого-то анонимного проходимца. «Руки прочь от Зималетто, – скажет Пушкарева ему, – она другому отдана и будет век ему верна».
– Еще пять минуточек, – попросила она. – Забавно, как все меняется, когда с тобой происходит такое.
Её рука неосознанно легла на живот.
– Вам не страшно? – вырвалось у Жданова, хоть он вовсе не хотел обсуждать столь раздражающую его тему.
– Страшно, – светло улыбнулась Катя, и он вдруг замер, любуясь этим светом, смягчившим её черты и подарившим нежнейшую из улыбок, – но я счастлива. У меня появится человек, который будет любить меня всем сердцем и который никогда не будет меня стыдиться. Он, ну или она, не будет думать «эта страшная Пушкарева», ну а я… я подарю ему всю свою жизнь.
В мечтательности её глаз было что-то столь пронзительное, что у Жданова заныло в груди. Так бывает, когда смотришь на великое произведение искусства, и от невозможности его постижения становится больно.
Катино стремление к любви, не прикрытое обычной броней её сдержанности, ранило.
– Ну а его отец? – спросил Жданов, протягивая ей руку, чтобы она не поскользнулась на скользком участке. – Ваша любовь к нему была столь же велика? Впрочем, зачем я спрашиваю. Вы бы никогда не были с мужчиной, которого не любите, правда?
– Это неважно, – ответила она. – Моя любовь к мужчине – невостребованный товар. Наверное, я просто не создана для такой любви, о которой грезила по ночам.
– Что же это за любовь, Катя?
Она засмеялась, скрывая неловкость.
– Андрей Павлович, это так стыдно, говорить про такое вслух, – призналась Пушкарева.
– Кать, ну вы же со мной разговариваете, а не с кем-нибудь.
Она бросила на него быстрый взгляд, покраснела и проговорила с мучительной неуклюжестью:
– С вами невозможно говорить об этом не потому, что вы посторонний мне человек, а потому, что вы в любви ничего не смыслите.
– Это я-то? – уязвлено спросил он, поражаясь тому, когда этот мир спятил окончательно. Синий чулок Пушкарева считает себя большим знатоком во взаимоотношении полов, чем самый известный ценитель женщин столицы?
– Давайте наоборот, – предложила Катя, – сначала вы дайте ответ на собственный вопрос. Что такое любовь, Андрей Павлович?
– Ревность, – ответил он, пожимая плечами, – страсть, вспышка, несвобода, узы, ссоры и примирения, власть, давление, удовольствие, азарт, погоня, ложь. Катя, любовь – это множество проблем. Так что, я аплодирую вам за то, что вы оставили себе только плод. По крайней мере, никто не будет с утра до вечера выносить вам мозг.
– Мой мозг – собственность компании «Зималетто», не так ли? – усмехнулась Пушкарева. – Давайте уже пойдем к машине, пока наше опоздание не стало слишком очевидным.
И уже открывая перед ней дверь, Жданов напомнил:
– Вы мне так и не ответили, Катенька.
– Нежность, – ответила она, глядя ему прямо в глаза, – доверие, готовность пожертвовать чем угодно ради счастья любимого.
В горле у него пересохло. Но он нашел в себе силы на насмешливое:
– Оставьте такую любовь монахиням. Любовь эгоистична, а вовсе не жертвенна. Она как голодный языческий божок, требующая все новых и новых подношений.
– Андрей Павлович, – фыркнула Пушкарева и села в машину, – вы как слепец, который утверждает, что деревья вовсе не зеленые.
– А они и не зеленые, – крикнул Жданов, обходя капот, – посмотрите вокруг, все черно-белое. Вы глядите на мир сквозь розовые очки, Катя.
– Ну и пусть, – пожала она плечами, – это лучше, чем быть циничным и не доверять никому вокруг.
– Ну ведь иначе вас обманут, Катя.
– Но ведь ложь бывает и во спасение, правда?
– Истинная, – согласился Жданов. – Именно поэтому я все время вру Кире.
Приехав в Зималетто, Жданов первым делом направился на производство, к Ромке.
– Как мне надоело ублажать Пушкареву, – пожаловался он, все еще ощущая себя не в своей тарелке и не зная, как избавиться от этого неудобного ощущения, – мы ведем какие-то сентиментальные беседы о великом, как два ученика воскресной школы.
– Ну поговори с ней о бухучете, – пожал плечами Малиновский, – о подгузниках. О чуде материнства. О набухании в груди.
– Фу, – передернуло Жданова. – Уж лучше о любви.
– Вы беседуете с ней о любви? – расхохотался Ромка. – Жданов, ты ступаешь скользкую тропинку. Некрасивая мать-одиночка способна втюриться в кого угодно.
– Что значит в кого угодно? Я, между прочим, не самая плохая кандидатура.
– Самовыдвигаешься?
Так, смеясь и дурачась, они и провели утро, а когда Жданов поднялся наверх, то в его кресле восседала злая, как черт, Кира.
– Катенька, вы можете быть свободны, – сказала она, как только он вошел в кабинет.
Пушкарева бросила на него несчастный взгляд и вскочила.
– Катенька, – положив ей руку на плечо воскликнул Жданов, – находится на своем рабочем месте. А тебе, любимая, пора отвыкать превращать Зималетто в поле боя.
– Ах так, в таком случае потрудись мне объяснить, почему ты провел целый вечер в «Аквамарине» вместе с… Екатериной Валерьевной.
Та попыталась дернуться и сбежать, но Жданов крепко держал её за узкое плечо.
– Начинается! – заорал он.
– Продолжается! – закричала Кира.
– Разве тебе не доложили, что с нами был еще и Синицкий, и мы обсуждали дела?
– Да какие у тебя с Синицким могут быть дела!
– Хорошо, хорошо. Что, по-твоему, случилось вчера в «Аквамарине»?
– А я объясню. Ты засветился там для отвода глаз, а потом поехал к любовнице!
– К какой еще любовнице, Кира!
– Вот это я у тебя хотела выяснить!
Кира так яростно обмахивалась каким-то случайным схваченным со стола листочком, как будто это она стояла в пальто, а не раскочегаренный Жданов. Да от него уже прикуривать можно!
– Ты наплел мне с три короба о том, что мой контроль тебя душит, чтобы спокойно бегать по бабам!.. Что это?
– Не знаю, листок какой-то, – устало ответил он. Катя снова дернулась, и он ослабил хватку. Зачем он вообще остановил бедную девочку? Надеялся, что при свидетеле Кира будет меньше кричать?
– Твои уста – два лепестка граната, но в них пчела услады не найдет. Я жадно выпила когда-то их пряный хмель, их крепкий мед… Что это?
Огромные глаза Пушкаревой смотрели так виновато, что сомневаться в авторстве этого послания не приходилось. Господи, что нашло на эту особу?
– Кира, я не знаю, – хмуро разглядывая Катю, сказал Жданов. – Дай сюда.
– Она же подписалась, кто это такая - Лохвицкая?
– Кира, давай успокоимся. Я ничего об этом не знаю.
– Зато я знаю! – и дорогая невеста вылетела вон, напоследок так хлопнув дверью, что Пушкарева крупно вздрогнула.
– Ну и что это было, Катя? – мрачно спросил он.
Она рухнула в кресло и пролепетала:
– Я просто хотела вам напомнить, что любовь – это не только скандалы и ссоры, что в ней много прекрасного…
– Что? Катя, Вы… Вы что… Вы не понимаете? Кира и так готова меня разорвать, а тут ещё какие-то стихи! – зарычал Жданов. Вот как он сейчас умудрился так огрести на совершенно ровном месте?
– Я все объясню Кире Юрьевне, – вскочила Пушкарева.
– Сидеть, – скомандовал Жданов. – Что вы ей объясните? Что у нас философский диспут о смысле любви? Да ни один нормальный человек в это не поверит, Катя! Это же какой-то бред! Вы хотите, чтобы Кира меня прикончила?
Она побледнела.
– Вот поэтому вы не должны больше подвозить меня по утрам. У меня сбивается дистанция. Вы начальник. Я ваша подчиненная. Никаких совместных прогулок. Простите меня.
И Катя выбежала из кабинета.
Малиновский разговаривал по телефону, когда к нему ввалился Жданов.
– Работа кипит? Хорошо тебе, – буркнул он.
– А ты что не весел, что головушку повесил? Кирюшка атаковала?
– Угм. Меня Катя бросила.
– Как бросила? – не врубился Ромка. – Куда бросила? В терновый куст?
– Она отказалась быть моей подопечной! Не хочет, чтобы я её выгуливал и возил! – взорвался Жданов.
– Рвется с поводка, – задумчиво покачал головой боевой товарищ. – Может, ей корм поменять?
– Какой еще корм, – сбился Жданов. – Да это все Кира виновата! Нет, ты только подумай, я её везде беру с собой, в клуб, в ресторан, в Лошадей этих…
– Киру?
– Катю!
– Да, вина Киры очевидна, – отозвался Малиновский со странными интонациями. – Андрюх, ты сейчас от чего с ума сходишь?
– А кто её просил устраивать скандал? Бумаги без спроса хватать?
– Катю?
– Киру!
– Я запутался, – объявил Малиновский. – А ты?
– А я – нет. Вот скажи мне, разве в наше время бывает бескорыстная любовь? Мы что, в рыцарском романе?
Ромка ничего не ответил, разглядывая Жданова с интересом доктора, повстречавшего неведомую ему раньше болезнь.
По крайней мере, они дали людям зарплату.
Размышляя о плачевных делах фирмы, Жданов ехал домой.
Точно домой.
Совершенно уверенно.
Он и сам не понял, как оказался у дома Пушкаревой.
Она унеслась совершенно расстроенной, целый день ругалась с Зорькиным по телефону, а под конец еще и нарвалась на хамство Милко.
Но это же был не повод, чтобы ехать к ней?
Чувствуя себя распоследним идиотом, Жданов набрал её номер. Конечно, нарвался на Пушкарева-папу, но стойко перенес это испытание.
Ну вот зачем он попросил Катю спуститься?
Что он собирается ей сказать?
Что у него партийное задание и миссия провалена?
Услышать её извинения?
Точно, он приехал, чтобы дать ей возможность попросить прощения.
Стихи о любви! В зоне обитания Киры!
Катя выскочила из подъезда, села в машину.
– Что-то случилось? – спросила она встревоженно.
– Случилось! – начал Жданов обвиняющим тоном и мягко выдохнул: – мне совершенно не по себе, когда мы с вами ругаемся, Катя. Это… я не знаю, как объяснить, но это неправильно.
– Мне тоже не по себе, – торопливо подхватила она, оборачиваясь к нему всем корпусом. Её лицо было взволнованным. – В желудке как будто ежик появляется.
– А мне кажется, что у меня… Катя, я так не могу, давайте отъедем. Ваш отец не отходит от окна. Я как будто под конвоем!
Он остановил машину в соседнем дворике. Откинулся назад.
– Кать, это совершенно неправильно. Кира… Кира следит за мной двадцать четыре часа в сутки, и вы лучше, чем кто-либо, об этом осведомлены. Хотя я уже сам не помню, когда в последний раз ей изменял!
– В ту ночь, когда я ночевала в своей каморке, – поспешно ответила Катя.
Жданов изумился. Она что, ведет учет его похождениям?
Впрочем, чуть позже была еще одна ночь с Изотовой, о которой Катя не знала, поскольку они с Лерой случайно пересеклись в баре. Что-то выпили, и вдруг наступило утро. Такого со Ждановым не случалось со студенческих времен, и Ромка потом долго потешался, что Лера накапала в виски каких-то психотропов, поскольку без боя он не давался.
Это было печально похоже на правду, и Жданов постарался забыть произошедшее как можно быстрее. Кому приятно, когда тебя используют.
– Неважно, – поспешил он сменить тему, – вы только не подставляйте меня так больше, хорошо? А то я на вас сначала ору, а потом страдаю.
Катя с готовностью закивала.
– Я просто хотела… ну, не знаю. Меня раззадорил наш утренний спор, и я хотела что-то вам доказать. Наверное, здравый смысл пал под натисков гормонов, – она смешно сморщила носик и тоже откинулась назад. Теперь он видел её лицо совсем рядом, нежный профиль, бантик на шее, чуть растрепавшийся из косичек пушок волос.
– Кать, – бархатно произнес Жданов, – а я ведь так и не дочитал то стихотворение. Там было что-то про гранат?
– Что-то было, – улыбнулась она.
– А вы не могли бы мне прочитать это?
– Сейчас? – испугалась она. – Вслух?
– Кать, – все также обволакивая её своим голосом, настаивал Жданов. Ему действительно было интересно, что она будет делать, – но ведь вы для меня писали? А послание не достигло адресата.
– Никогда в жизни не читала мужчине стихов, – пролопотала она.
Она вдруг увидела в начальнике-самодуре мужчину?
Тренькнула тревожная сигналка внутри: что там Малина говорил про скользкую тропинку? Пора подавать назад. Да в общем, Жданову и не интересны были никакие стихи, он просто дразнил Пушкареву, но её губы уже шевельнулись, и Катин глуховатый, низкий голос заполнил собой крохотное пространство машины:
– Твои уста – два лепестка граната, но в них пчела услады не найдет. Я жадно выпила когда-то их пряный хмель, их крепкий мед. Твои ресницы – крылья черной ночи, но до утра их не смыкает сон. Я заглянула в эти очи – и в них мой образ отражен. Твоя душа – восточная загадка. В ней мир чудес, в ней сказка, но не ложь. И весь ты – мой, весь без остатка, доколе дышишь и живешь…
Катя говорила медленно, её голос подрагивал, он то опускался совсем низко, то становился выше, и в этом голосе было столько глубин и затаенной страсти, что сначала у Жданова перехватило дыхание, а потом…
А потом у него самым постыдным образом случилась эрекция.
Твою же мать!
От стихов?!
Ладно, у Пушкаревой гормоны, а у тебя-то какое оправдание?
Обалдевший от такого поворота событий, Жданов бессмысленно продолжал таращиться на Пушкареву, боясь пошевелиться.
И тут в окошко постучали.
– Глядите! Кикимора мужика где-то мужика подцепила! Денег накопила объявление в газете нашла? Нет, не накопила – миллион выиграла! – завопили снаружи какие-то дикие рожи.
Жданов даже обрадовался.
Слава богу! Мордобой!
Все лучше, чем то, что происходило внутри этой чертовой машины!
_________________
Торжественно клянусь, что замышляю шалость и только шалость. (с)
Последний раз редактировалось tapatunya 18 июн 2020, 03:41, всего редактировалось 2 раз(а).
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
бедный Жданов, даже напиться нельзя с горя 
