НРКмания

Форум любителей сериала "Не родись красивой" и не только
Текущее время: 28 мар 2024, 16:56

Часовой пояс: UTC + 4 часа




Начать новую тему Ответить на тему  [ Сообщений: 45 ]  На страницу 1, 2, 3  След.
Автор Сообщение
 Заголовок сообщения: АУ (из темы "Фрагменты грез")
СообщениеДобавлено: 26 окт 2019, 21:30 
Не в сети
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 05 июн 2017, 15:12
Сообщения: 1100
Итак, дорогие мои друзья, "И пока еще жива роза красная в бутылке, дайте выкрикнуть слова, что давно лежат в копилке...", пока еще не угасло пламя, разожженное любимым фильмом в душе, надо успеть ....


Название: Ау
Автор: Greza
Пейринг: Роман/Она
Жанр: самой интересно как это называется
Герои: в основном, новые
Рейтинг: ничего такого
Примечание: после драки с Андреем Роман ушел окончательно и бесповоротно

Ау

Посвящается тем, кто меня понимает.


1.
- Потрясающий, ты, Ромча, человек! Так все грамотно устроить в своей жизни – можно пособие написать: «Правила жизни редкого счастливчика»! А это идея! Хочешь, я поговорю со знакомыми журналистами – будешь вести колонку в каком-нибудь мужском журнале, делиться опытом.
- Нет, это тайное знание. Тиражировать его – значит обесценивать.
- Жаль, я бы хотел послушать твои размышления на этот счет. Мне всегда было интересно, чем руководствуются в жизни такие люди, как ты.
- Такие – это какие?
- Нуууу... прущие по жизни, как паровоз. Удачливые.
- Не вопрос. Пусть это будет знание для избранных, для посвященных. – Роман поднял свой стакан, приглашая друга выпить. Они глухо чокнулись – «по-булыжничку» - толстые донышки заглушали звон стекла, сделали по глотку.
- Я вот, например, не согласен, - сказал Роман, с аппетитом закусывая.
- С чем?
- С названием пособия. Что значит «счастливчик»? И что значит «удачливый»? Это же указание на то, что человеку всегда и во всем сказочно везет. А ему для этого только нужно было родиться под правильной звездой. Мое же благополучие – исключительно моя заслуга. Ничего мне не свалилось в руки само.
- Вот это тем более интересно. Раз не свалилось, значит, многое можно устроить самому, только нужно знать как. Про бизнес твой я все понимаю – почему, отчего, но вот стратегия твоих отношений с женщинами остается для меня загадкой. Да и вообще – отношений с людьми. Никаких проблем, все всегда легко и просто. Так глянешь вокруг – все чем-то маются, у всех сложности, проблеММы, а ты – всегда доволен жизнью, счастлив, умиротворен. И бабы тебя любят, хотя ты с ними не слишком уж церемонишься, признаться.
- Генка, я слышу в твоих словах зависть? Не печалуйся, друг мой, все расскажу – ничего не утаю. Человеку, который уже различает на горизонте золотое сияние полувекового юбилея, - да, да, различает уже, у меня глаз, как у орла! – есть чем поделиться с человечеством. Садитесь поудобнее, развесьте уши и внимайте!
Роман Дмитриевич Малиновский – человек зрелый и солидный по возрасту и статусу, но выглядящий значительно моложе своих лет, благодаря натренированному, подтянутому телу, всегдашнему мальчишескому азарту в глазах, а также исключительно располагающей манере общения - взмахнул в воздухе вилкой, как гусиным пером, тряхнул головой, как мог бы это сделать светлой памяти поэт Ленский, вздохнул и... замолчал. На его, потерявшем былую свежесть и упругость лице, местами округлившемся и даже чуть отечном, но все еще не лишенном привлекательности и очарования, застыло выражение глубокой задумчивости.
- Ром, ты чего?
- Знаешь, столько мудрости во мне, и она такая густая и концентрированная, что никак не могу отковырять хоть кусочек!
Это было сказано с такой не наигранной серьезностью и искренностью, что невозможно было не засмеяться, поэтому мужчины громко захохотали.
- Ты, как всегда все сводишь к шутке! - снисходительно улыбнулся Геннадий.
- Ну, а если серьезно, то всего-навсего нужно быть верным себе и честным перед собой. Всегда. Никаких компромиссов. Интересен тебе человек – ты с ним общаешься, не интересен – до свидания! Зачем тратить время и силы на людей, с которыми тебе скучно или тоскливо? Нравится тебе женщина, хочешь ты ее – добиваешься, больше не хочешь – уходишь. Главное – никогда ничего не обещать. Действовать честно. Отчего люди несчастны? Оттого, что они делают не то, что хотят сами, а то, что должны, то есть то, чего хочет кто-то еще. А почему, спрашивается, мы должны следовать не своим желаниям, а желаниям других? Почему желания других должны быть важнее? И не моя вина, что человек – все равно – женщина или мужчина, вступая в контакт со мной, начинает строить какие-то планы – я же тоже, в свою очередь, строю свои планы – ими кто-нибудь интересуется? Нет. Каждый блюдет свои интересы – всегда! Просто есть люди, способные их отстаивать, а есть те, кто прогибается под желания других. Тогда и нечего потом ныть – у меня проблемы! Каждый создает их себе сам. Не я придумал, классик сказал: «Нет счастья на земле, но есть покой и воля» - вот я себе и поставил целью: быть спокойным и свободным, что, если вдуматься, и есть счастье.
- С этого места, пожалуйста, поподробнее. Как оставаться спокойным и вольным в нашем неспокойном, полным ограничений мире? – Друг спародировал голос известного телеведущего.
- Да, все просто, - Роман чуть скривил нижнюю губу, - нужно избегать чрезмерных привязанностей. Как монахи – они наиболее свободные и спокойные люди. Не привязываются к людям, не привязываются к вещам, не привязываются к жизни – нет того, что страшно потерять, вот ты и спокоен. Грохнул машину – купишь другую, ну и что, что деньги потерял – от твоего расстройства ничего не меняется. Не жалей! Боишься расстаться с жизнью – так будь разумен, ходи к врачу вовремя, занимайся спортом. Я вот когда понял, что печень уже не так хорошо справляется с моими возлияниями – сразу сократил количество потребляемого алкоголя. Через год анализы уже были как у мальчика. Если ты не привязан к человеку, то тебе не страшно поступать с ним, как ты хочешь того – уйдет, обидится – значит, не твой человек. Отпускаешь и не печалишься. И никаких переживаний. Это ты мне тогда подбросил ту книжицу Коэльо? Золотые слова: «Если я буду совершать именно те поступки, которых ждут от меня люди, я попаду к ним в рабство».
- Вроде все верно, но что-то тут не то. То есть, это все хорошо, если тебя интересует общение на один раз. А как быть с более длительными отношениями? Вот ты был женат два раза – и, удивительно, твои разводы тоже не стали для тебя проблемой, хотя для многих это тяжелейший стресс.
- Правильно! А почему? Потому, что я не стал бы жениться на тех женщинах, которые создали бы мне проблемы – во-первых, и я с самого начала вел соответствующую правильную политику – во-вторых!
- Я вообще был страшно удивлен, что ты решился на это: сначала раз, потом – второй...
- Знаешь, это был эксперимент. Я подумал: может, я чего не понимаю? Все вокруг переженились, все такие счастливые – Рома сделал знак «кавычки» пальцами, - чего мне бояться, почему не попробовать? Может, я обрету неожиданное блаженство? Вера – была идеальный вариант: она меня боготворила. И до сих пор, кстати, боготворит. Но через какое-то время мне стало страшно скучно. Как графу Альмавиве, как он там высказался? Что-то типа: «Наши жены думают, что если они нас любят, то это уже всё... Вбили это себе в голову и любят, и любят...И вместо блаженства начинаешь испытывать пресыщение». И я ушел.
- Как обошлось без слез? Без скандалов? Без нервотрепки?
- Почему без слез? Она плакала, конечно. Но! Я ей всегда говорил, уже даже в ЗАГСе, что «не обещаю деве юной любови вечной на земле». И! Я смог ее убедить, что только она – любящая и всепонимающая может благородно отпустить меня на все четыре стороны, только она! Что она отличается от всех прочих женщин с мещанским взглядом на жизнь, которые захомутав один раз мужчину, не дают ему вздохнуть, что ее любовь – выше предрассудков и все такое... Зачем нервничать? Я отнесся к этому как к очередной партии в шахматы – и выиграл ее.
- А Лена? Ведь это же она бросила тебя? И ты опять не переживал?
- Да... Роман заулыбался, вспоминая. С Ленкой было весело. Я б, конечно, еще долго от нее не ушел, а может быть, остался навсегда. Такая легкая, умная, с ней не соскучишься. До сих пор хохочем, когда встречаемся. Я, конечно, удивился, что она решила так внезапно разорвать наши чудные отношения, но переживать? К тому времени, я уже понял, что брак – даже с точки зрения продления жизни мужчины, - это слишком хлопотная и утомительная вещь. Все какие-то ритуалы, какие-то правила, церемонии. Даже с самой замечательной женщиной ты все равно ощущаешь наличие ограничений – ты же не последняя свинья? Все время надо координировать свое расписание, подстраиваться под что-то... Потом, она тоже вполне веско аргументировала необходимость разрыва: сказала, что я прекрасен, лучезарен и светел как ледяная скульптура. Можно восхищаться, но нельзя согреться. Да и с приходом весны я могу растаять без следа. – Он опять рассмеялся. - Короче, все по Чехову: двенадцать женщин бросил я, девять бросили меня... Что загрустил, Генк? Выпьем?
- За что?
- Мой романтиШный друг, сейчас я специально для тебя провозглашу тост. – Роман поразмыслил немного, - О, вот! Оцени:
«В кровь израненные именами
Выпьем, братцы, теперь без прикрас
Мы за женщин, оставленных нами,
И за женщин, оставивших нас!»
Геннадий улыбнулся, легонько стукнул своим стаканом о протянутый стакан. Выпили.
- Спасибо, что слегка развеял туман циничности.
- Опять не согласен! – Жизнерадостно сказал Роман – он был на удивление необидчивым человеком, - причем тут цинизм? Это всего лишь абсолютно трезвый, без сантиментов взгляд на жизнь. Между прочим, со мной согласны великие умы. Знаешь, что сказал Бернад Шоу? Что чувство объективного восприятия реальности люди, им не обладающие, часто называют цинизмом. Объективного восприятия реальности! Ну, вот скажи мне, разве ты встречал хоть раз где-нибудь когда-нибудь идеальную женщину, совершенную во всех отношениях? Нет! И не говори мне, что это твоя Татьяна – ты просто болен ею. Болен – по-другому это помешательство не называется. Хорошо, хорошо – молчу! – увидев болезненную гримасу на лице собеседника, выставил вперед ладонь оратор. - Но, между тем, ведь оно так? Идеальных нет! Если красивая, как богиня, то вряд ли обладает блестящим умом или стервозная! Если умная – то, наверняка, не будет снисходительна и добра, если хорошая хозяйка – то, скорее всего, ограничена в своих интересах. Итак далее и так далее – совершенства в мире не существует. А если кому вдруг такое покажется – то это просто замишурение на человека нашло. Или просто несостыковка в терминологии, как в песенке Джигарханяна из «Собаки на сене»: ласковая - стало быть, липучка, держит себя строго, значит злючка. Многие скажут, что это очень циничная песенка. А на самом деле – просто пример разного взгляда на один и тот же предмет. Диалектика... К чему это я? А! К тому, что глупо страдать и переживать, расставаясь с женщиной, ведь это не какая-то невосполнимая потеря: в этой было прекрасно одно, в другой будет прекрасно другое.
- Неужели никогда, Ромча, ни разу за всю твою жизнь с тобой не было этого замишурения? Не случалось такого, когда на тебя сваливалось чувство, с которым ты не мог справиться? Чувство, перед которым ум, логика абсолютно бессильны? Неужели ты никогда не испытывал отчаяния из-за того, что не можешь быть с той, к которой тебя тянет с невообразимой силой? И не знаешь, что такое страдание неразделённой любви?
- Нет, Ген, нет! И со мной этого никогда не случится. Знаешь почему? Потому что все в своей жизни я решаю сам. И каждый решает сам – просто не хочет этого признать. Просто кому-то очень нравится страдать – ему кажется, что это его возвышает. Пожалуйста! Каждый выбирает для себя: женщину, религию, дорогу... Я же считаю, что меня возвышает философское отношение к жизни, я выбрал вполне себе выносимую легкость бытия – и мое кредо, как ты сам замечаешь, отлично себя оправдывает: я не мучаюсь сам и не мучаю других. Все должны быть свободны – не надо слишком сильно цепляться друг за друга – зачем? Это избавит людей от боли. В конце концов, каждый знает про себя, что смертен – так разве это честно слишком сближаться, если твой уход травмирует человека? Все говорят о любви, которая дарит счастье, но никто не говорит, что из-за нее же слишком много горя. Если не больше... Почему люди этого не понимают? Почему все предпочитают обманывать себя?
Гена пожал плечами.
- Я не знаю, как это объяснить. Наверное, ты прав насчет покоя, воли, свободы. И даже насчет горя – потерять любовь – это, конечно, самое страшное. Но как же без нее, Ромча? «Обыденный сюжет всех религий» - это же главное в жизни! Ее суть, смысл. Об этом же все и вся: «Потому, что если не любил – значит и не жил, и не дышал!» Тебя не смущает, что практически все, что создано людьми в искусстве – на протяжении всего существования человечества – так или иначе воспевает любовь?
- По какой причине меня это должно смущать? Люди разные – поэтическим натурам свойственно фантазировать, придумывать себе что-то – почему нет? Это очень украшает жизнь. И я очень уважаю Высоцкого и Визбора и многих других, но, на мой взгляд, слухи о важности любви в нашей жизни сильно преувеличены. И я живое тому доказательство. Мы с тобой с чего начали? С моей счастливой, грамотно устроенной жизни! В чем грамотность? Получается, в отсутствии этого пресловутого чувства. К чему пришли? Ты восклицаешь: «Весело ты живешь, Анфиса!», а я отвечаю тебе: «Так, я же не влюбленная, не влюбленная!» - Роман артистично процитировал известный фильм. – Итак, резюмируя: пожалуй, я и впредь останусь верным себе - неромантичный Рома, не влюбляющийся ловелас. По-моему, это даже стильно.
- Тебе просто не повезло или повезло не влюбиться – как посмотреть, – стоял на своем Геннадий. – Но, мало ли как сложится жизнь. Все еще может случиться.
Роман расхохотался.
- И почему это женатики всегда всех хотят переженить, отягощенные детьми – всех отяготить, а влюбленные - всех перевлюбить и так далее? Нет, Генк, не выйдет. Я уже не мальчик, и все точно знаю про себя: не нужно мне этого, а, значит, этому не бывать! Выпьем, чтобы закрыть тему?
- Хорошо. Только я тебе тост от Визбора – алаверды, так сказать, - произнесу. Словно специально для тебя написано. Ты не против?
- Нет, отчего же!
- Блажен, кто сохранил веселье лада,
Кому в укор противников награда
И чистой дружбы пролитая кровь.
Кто верит в свет надежд неистребимых,
Что нас любовь минует нелюбимых,
Равно как и любимых – нелюбовь!

2.
Началась музыкальная программа: стало шумно, народ повыскакивал из-за столиков, чтобы потанцевать.

- Нет уже того завода, как прежде, правда? – Гена расслабленно откинулся на спинку мягкого дивана. – Раньше стоило музыке заиграть, как меня подбрасывало и влекло в гущу толпы. А сейчас – нет.

- У меня – под настроение. Вот сейчас интереснее наблюдать за происходящим.
Геннадий проследил за направлением взгляда товарища. Чуть поодаль от них за столиком сидели три девушки.

- Что вы можете сказать о них, доктор Ватсон? – подмигнул Роман, приглашая поиграть.
- Создания юные, но совершеннолетние, - моментально включился в игру Геннадий. – Думаю, студентки.
- Согласен, согласен. Девочки из обеспеченных семей.
- Судя по одежде. Стильно, дорого, неброско.
- И судя по их свободной манере держаться – местечко-то это не слишком демократичное, – внес коррективу Роман.
- В общем, да. Все очень интересные – и, посмотри, как на подбор – брюнетка, блондинка и рыжая. Выбирай – не хочу!
- Не хочу – засмеялся Роман. – Эти малолетки совершенно неинтересны. Куча комплексов, зависимость от родителей, совершенно не о чем поговорить, неизвестно во что можно вляпаться с их наивностью, да и чувствуешь себя папашей рядом с такой.
- А как же необычайная свежесть юности, чистота и все такое?
- Это, конечно, да... Вот, лишнее доказательство моим словам – нет в мире совершенства!
- Но вот скажи честно, Ром, нет ли здесь, все-таки, боязни не соответствовать? Нет ли опасения, что ты просто стар? В конце концов, не так уж страшно в этом признаться – ничто не вечно под луной.
- Я не стар – я суперстар! Нет у меня никакой боязни. И чтобы тебе это доказать, мой скептичный друг, я потанцую с кем-нибудь из них, но когда будет более мелодичная композиция. А потом перескажу тебе содержание нашей беседы, чтобы ты в очередной раз убедился, насколько я прав.

Друзья стали внимательнее приглядываться к девушкам. А те были очень увлечены беседой. Шел то ли горячий спор, то ли какое-то увлекательное обсуждение – они активно жестикулировали, говорили одновременно, не обращая внимания ни на музыку, ни на недоеденные блюда. Пару раз к их столику подошли молодые люди, но как-то быстро и ни с чем отправились восвояси.
- Видал? Они всех посылают! – Геннадию даже стало интересно, как Роман выполнит свое обещание.
- Видел, да. Ничего страшного. Надо подождать. Сейчас они выплеснут все свои эмоции, и наступит пауза. И присмотрись: говорят только светленькая и рыженькая, а брюнетка молчит, только изредка вставляет реплики. Они, мне кажется, уже утомили ее своими советами.
- А рыженькая в твоем вкусе, Ром! – толкнул друга плечом Гена. – Такая вся стильная, смелая, решительная. Посмотри, с каким лицом она что-то доказывает – ух! Абсолютно уверена в том, что говорит. О! Да с ней рядом фотик крутой – вообще твоя тема. А? Ты как?
- Да, язва, наверное, еще та. С такими интереснее. Она точно не шарахнется, если ее пригласить. Не то, что беленькая – явно тихоня.
Они оба стали внимательно ее разглядывать. Светлые густые волосы, прямые, спадающие сплошным покрывалом по плечам ниже талии, серые глаза и нарисованные – широкими темными полосами – брови.
- Ищет себя. Когда найдет – ужаснется, что такие брови рисовала.
- Возможно. Но вообще – это сейчас у них модно: не тоненькая, как ниточка, удивленно приподнятая, а уж такая – чтоб не в бровь, а в глаз!

Они засмеялись, все еще наблюдая за девушками. Третью было плохо видно, она сидела к ним вполоборота, и, к тому же, теперь низко опустила лицо, поддерживая голову двумя руками. Видно было, что именно ее ситуацию разбирают подруги, настойчиво убеждая в чем-то уже больше часа. Было впечатление, что ей хочется закрыть не только лицо, но и уши – чтобы не слышать назойливого гомона подруг. Музыкальный ритм резко изменился – зазвучала приятная плавная мелодия. Роман, не глядя на друга, встал, чуть повел плечами, разминаясь, и спокойным уверенным шагом двинулся к цели. Подойдя к их столику, он очаровательно улыбнулся блондинке и хотел сказать что-то рыженькой, но, глянув на брюнетку, замолчал. С его ракурса ему открылась привлекательная картина: высокий светлый лоб девушки был очерчен, как у женщин на картинах старых мастеров, иссиня-черными блестящими волосами, разделенными ровным тоненьким пробором. Идеальной формы – надломленные крылья чайки - черные же, густые брови – свои! – которые сейчас сходились в страдальческой гримасе к переносице, резко контрастировали с бледной, чуть светящейся кожей. А сквозь волосы, свободно спадающие двумя мягкими волнами к плечам, просвечивали длинные тонкие пальцы – она все еще держала голову руками. Повисла пауза: Роман слегка выпал из реальности, оценивая неожиданно-завораживающую черно-белую графику композиции, а две девушки молча и удивленно взирали на подошедшего мужчину.
- Здравствуйте, сударыни. Не поможете ли мне уговорить вашу подругу потанцевать со мной?
Брюнетка, услышав его голос, медленно подняла лицо и молча и недоуменно разглядывала Романа. Он тоже смотрел на нее спокойно и уверенно, с легкой улыбкой. «А еще и глаза! Не глаза – омуты!» - вертелось у него в голове.
Тем временем светленькая чуть толкнула подругу рукой.
- Дань, к тебе обращаются!
Вторая тоже оживилась и решительно скомандовала:
- Данка, иди! Тебе полезно проветриться.
Девушка скользнула по подругам взглядом, и без капли смущения или стеснения протянула Роману руку, чтобы он помог ей встать. В этом жесте было столько царственной грации, что он изумился, и ухмыльнулся бы непременно, если бы не опасался испортить мизансцену.
Подруги проводили их внимательными взглядами. И тут же начали что-то обсуждать между собой.

Роман держал партнершу с максимально возможной галантностью. Впрочем, можно было только диву даваться, насколько свободно она чувствовала себя, танцуя с ним – ни малейшего напряжения, ни скованности – которые так часто замечал Малиновский, когда приглашал на танец столь молоденьких девушек.
- Позвольте представиться: Роман. А вас зовут каким-то удивительным именем, насколько я успел услышать?
- Да? А, да. – Она рассеянно кивнула, все еще находясь в своих мыслях. Роману страшно хотелось обратить ее внимание на себя – ну, не нравилось ему быть роботом для танцев, да и не привык он сливаться с музыкальным фоном.
- Хотя, вам больше подошло бы имя Джульетта.

Внимательно наблюдая за ней, Роман удовлетворенно отметил: получилось! Она вынырнула из задумчивости, распахнула шире свои и без того огромные глаза и, как ему показалось – огорченно, спросила:
- Потому, что я выгляжу на 13 лет?
Тут уже растерялся Роман. Мало того, что он не понял связи между своими словами и ее вопросом, так еще он никогда не видел, чтобы представительница женского пола так явно расстраивалась из-за предположения, что на вид ей меньше лет, чем на самом деле.
- Почему на 13?
- Ну, как же, вы сами упомянули Джульетту. А ей было 13 лет.
- Серьезно? – Удивился Роман. – Вот никогда не подумал бы. Я всегда был уверен, что ей хотя бы 16-17.
- Нет, нет. Ей было 13 лет. Это совершенно точно. Просто люди мыслят стереотипно.
- Жаль, что я оказался банальным, – улыбнулся Роман как можно более очаровательно. – Впрочем, мое стереотипное мышление отталкивалось не от вашего возраста, а, скорее, от прически. – Роман обвел взглядом ее голову. – Мне кажется, что вот так, жгутиками вокруг головы передние пряди скручивали именно в те времена. Иногда еще косички также плетут и сзади скрепляют – типа веночка. Или это тоже придумка современных стилистов и художников по костюмам?

Она молча пожала плечами, не продолжила разговор, хотя любая другая на ее месте непременно ухватилась бы за тему.
Роман еще какое-то время рассматривал свою молчаливую партнершу. Ровный, выразительный, очень изящный нос – он давно заметил, что ему импонируют не коротенькие, вздернутые носики, а вот такие – может быть, чуть длинноватые, но непременно вылепленные тщательно и аккуратно. Острые, но плавно очерченные скулы, овальное лицо, нежных очертаний подбородок – не большой и не маленький, и восхитительные губы – той самой формы, которую пытаются придать себе женщины во все века, то уменьшая их природную пухлость темным контуром, то увеличивая врожденную узость яркой помадой, выходящей за кайму, то подрисовывая себе игривый «бантик», то сглаживая чрезмерную выемку тоном... У Даны (Данки? – что за странное имя?) – губы были совершенных очертаний, а насчет цвета – он бы не поручился: слишком ненадежное, мельтешащее освещение было в зале. Поэтому он не понял и какого цвета ее глаза. Очень темные – да. Но оттенок? Кроме того, он их почти не видел – они были скрыты по большей части длиннющими густыми темными же ресницами, причем не накрашенными.
- Вы так красивы, что на ум приходит выражение «дитя любви». Мне кажется, что только страсть может породить нечто столь прекрасное, - почти непроизвольно вырвалась у Романа мысль, возникшая в процессе рассматривания чудесного объекта.
Объект снова очнулся и с сомнением уставился на мужчину.
- Вы не боитесь делать такие смелые предположения? – Мягко, но очень серьезно спросила она. – А если я сейчас разрыдаюсь от того, что мой отец подло использовал мою мать, обманывал ее, а потом бросил беременную?
Роман даже на секунду приостановился, услышав это. Опять он с ней попал впросак. Что за хрень?
- Вы правы, «Я был нетрезв. Моё поведение не достойно советского офицера» - вполне правдоподобно изобразил он «майора» из «Ассы», не надеясь, впрочем, что она поймет. А она без сомнения поняла и засмеялась, чуть запрокинув голову и на мгновение блеснув идеальной ровности зубами. При этом в ее глазах загорелись золотые звездочки.
«Нет, это что-то запредельное, а не глаза!» - дивился Роман, тоже весело смеясь.
- По вам не скажешь, что вы выпили лишнего: движения четкие, речь связная, осмысленная, взгляд фокусируется... даже очень.
Она его поддевает? Ага, она вовсе не так рассеянна, как может показаться!
- Это все ваша непонятного происхождения красота сбивает меня с толку. – Роман считал, что с комплиментами нельзя переборщить. Или можно? Он чуть более настороженно, чем обычно приглядывался к партнерше. – Извините, если я сказал нечто бестактное.
- О, не волнуйтесь. Это я, наверное, вас смутила – вечно всякие размышлизмы лезут в голову. На самом деле мои родители действительно очень любят друг друга даже сейчас. Думаю, нет, точно знаю, что без страстей и без страсти там не обошлось. Так что вы во всем правы.
«И все просто, и никакого кокетства. Она знает, что красива, и она несет это знание спокойно и достойно, как корону».

- Я рад, что мне пришло в голову спасти вас от подруг, - воодушевленно пропел очарованный происходящим Роман. – Казалось, что еще чуть-чуть – и, либо вы сбежите, либо достанете из сумочки гранату... – он осекся, потому что ее лицо снова изменилось: из расслабленно-веселого сделалось грустно-напряженным. Глаза погасли. Ее рука соскользнула с его плеча – она больше не хотела танцевать. Роман остановился. Она развернулась к нему спиной и пошла из толпы танцующих, он – за ней, воткнувшись взглядом в резиночку, которой были собраны волосы на уровне седьмого шейного позвонка. В голове мелькнула мысль, что нет ничего глупее его состояния сейчас: он не хотел, чтобы она, эта странная девушка, исчезла из его поля зрения навсегда, и точно знал, что не станет просить у нее телефон: во-первых, она точно не даст, во-вторых, это несерьезно... он не берет телефоны у школьниц и студенток.
Он проводил ее до столика, где подруги уже что-то рассматривали на экранчике фотоаппарата.
- Я возвращаю вам вашу подругу, сударыни, - Роман бросил на нее взгляд, в надежде встретиться глазами, но она уже не смотрела на него. – А также приглашаю вас посетить мою фотостудию. – Он достал из кармана визитку и отдал ее рыженькой. – Если вам захочется сделать запоминающуюся фотосессию, буду рад предоставить в ваше распоряжение одну из лучших фотостудий в городе. Приглашаю вас – считайте, что это подарок.

Увидев в глазах девушек вопрос, он добавил:
- Приходите просто так. Вам понравится – у нас шикарное оборудование, фоны, свет. Я, как владелец, гарантирую вам это.
Он чуть кивнул головой, обежав взглядом всех троих, задержался на Данке. Она кивнула в ответ и тут же обратилась с каким-то вопросом к подругам, которые, в свою очередь, проводили-таки Романа удивленными взглядами.

3.
- Ну и что? – спросил Геннадий, отложив в сторону телефон, в котором только что вел активную переписку.
- Да ничего, - пожал плечами Роман, налил себе, выпил один.
- Что, такая скукотища, такой детский сад, что даже посмеяться не над чем?
- А ты знал, что Джульетте было 13 лет?
- 13? Нет, я думал она постарше. А при чем тут Джульетта?
- Да, в сущности, ни при чем. Может, пойдем уже, Ген?
- Пойдем, конечно. – Гена удивленно посмотрел на друга. – А что случилось?
- Ничего не случилось, с чего ты взял?
- Да ты прихлопнутый какой-то...

Понедельник, вторник прошли в суете и делах, но в какой-то момент Роман с удивлением обнаружил, что фоном всему происходящему служило ожидание. Он поймал себя на этой мысли, когда в очередной раз проверял – не было ли пропущенного звонка с неизвестного номера. Хмыкнул, резко отбросил телефон в сторону. Он, человек, умеющий читать в душах других, никогда не обманывался насчет себя. Поэтому сейчас и почувствовал некоторое раздражение: девушка, с которой он провел не больше пяти-шести минут, смогла так его заинтересовать, что он вспоминал о ней уже третий день подряд, а сделать что-нибудь, чтобы прояснить ситуацию – развеять интерес более близким общением или усугубить его - он не может, остается лишь ждать: позвонят, значит – позвонят. Нет, значит – нет. Если нет, то интерес постепенно угаснет. Как обычно. После этой мысли он почувствовал укол сожаления – и опять хмыкнул: даже жаль, что интерес угаснет? Ну-ну! Роман улыбнулся, качнул головой. Ну, да, зацепила! Но ведь она и вправду не такая, как все. И дело было даже не в удивительной редкой красоте девушки, а в ее манере держаться – совершенно несвойственной возрасту – уж он-то в этом разбирался! В очаровательной уверенности в себе – без толики надменности, в свободной смелой грации, в интригующей задумчивости, в какой-то неуловимой узнаваемости движений и мимики – так мы с первого взгляда узнаем своих друзей, тех, кто нам близок и интересен. И все же, глупо зацикливаться – решил Роман и снова погрузился в дела. В среду он почти не думал об этом, а в четверг, проснувшись, открыл глаза и уставился в потолок. В голове крутилась песня, даже не песня, а первые ее строчки:

«По минутам
Осыпается
Ожидание невозможного
Ранним утром просыпается
От движения неосторожного...»
Это было открытие: он слышал эту песню много раз, но только сейчас вник в слова и понял их до конца. «Красиво!» - подумал Роман и бодренько вскочил с кровати.

Утренняя тренировка, потом ледяной душ, легкий завтрак – посмотрев на себя в зеркало, он остался собой доволен: «Молодец ты, Ромка!» – подмигнув отражению, сказал он и выкатился из дома навстречу делам. Но именно с этого момента – кто ж из нас их в состоянии отследить? – громкость музыки в его мире стала нарастать.

То, чего ждешь, всегда происходит неожиданно. Вечером он говорил по телефону с многообещающим партнером, когда умный гаджет сообщил приглушенными гудками о входящем по второй линии. Номер был неизвестным, и Роман не обратил на него внимания. Потом было необходимо срочно оформить документы и сделать несколько важных звонков. И вдруг он внезапно вспомнил про этот не отвеченный вызов. Нашел его и почему-то задумался. В принципе, он никогда не стеснялся перезвонить на неизвестный номер или спокойно ждал, когда перезвонят, а сейчас не мог решить, как поступить. И с чего он взял, что это именно тот звонок? В ответ на его сомнения телефон снова ожил в руках.

- Здравствуйте, Роман Дмитриевич, - услышав его «Алло», чуть смущенно отозвался девичий голос. – Я вам звоню по поводу фотосессии, вы нас приглашали, помните? Дали свою визитку.
- А, конечно, помню, помню. «Три очень милых феечки сидели на скамеечке»? Рад, что вы позвонили.
- Ммммм... Когда мы могли бы воспользоваться вашим предложением? И где – у вас ведь целая сеть фотостудий?
- Сейчас я посмотрю свободные часы, - Роман открыл файл с расписанием, который для него заполняли менеджеры, и стал называть время и адреса. – Вот сегодня с 21 часа свободна наша головная студия – честно скажу, здесь самое современное оборудование, и расположена она удобно, - он назвал адрес в центре Москвы.

- О, это было бы здорово! Можно, да? Можно приехать к девяти часам?
- Конечно можно, иначе для чего бы я вам озвучивал это? Добро пожаловать, домофон на подъезде 11. Охраннику внизу назовете мое имя. Кстати, это действительно удача - данная студия редко бывает свободна.
- Спасибо! Мы обязательно приедем!
- Потом поблагодарите, если вам все понравится. Кстати, у меня тут офис, так что, увидимся. – Нажав «отбой», Роман вздохнул. Он не разрешил себе поинтересоваться у звонящей, скорее всего, рыженькой, кто это «мы» - она вдвоем с блондинкой, вдвоем с Данкой, они втроем или их будет пятнадцать человек – все друзья и знакомые кролика. Глянув на часы, он понял, что ближайшие 180 минут будут длинными.

«Как Ваша светлость поживает?
Как Ваша светлость почивает?
О чем она переживает?
Достаточно ли ей светло?» - заезженной пластинкой звучал женский хрипловатый голос в его голове. Когда и где он это слышал?

Как только охранник снизу сообщил, что в студию пришли, Роман зафиксировал учащение сердцебиения. «Даже так?» - самоирония никогда не оставляла его. Но еще больше он был удивлен мощью волны разочарования, накрывшей его, когда, отворив большую тяжелую дверь, он обнаружил на пороге блондинку и рыженькую. Роман приветливо поздоровался и пропустил девушек внутрь, напевая про себя:
«Ах, худо, друг мой, очень худо,
Мы все надеялись на чудо
А чуда так и нет, покуда,
А чуда не произошло».

Девушки восхищенно ахнули, зайдя в студию. Было от чего – Роман гордился своим детищем. Огромное пространство для творчества, несколько оснащенных залов с различными интерьерами, оборудованных по последнему слову техники: подвесные системы, напольные стойки, отличная вентиляция, регулируемое отопление, шикарный свет, шумоизоляция, управление техникой с пульта, надежные и простые в использовании крепления для фонов – их огромный выбор, и куча всяких нужных мелочей. Плюс высокие потолки и огромные окна, которые могут закрываться плотными темными шторами.
- Располагайтесь, сея роскошная студия в вашем распоряжении. – Он гостеприимно повел рукой в приглашающем жесте. – Кстати, мы с вами почти не знакомы. Меня зовут Роман.
- Правда, как некрасиво, мы же не представились, - рыженькая при этом была ничуть не смущена. – Я Зоя, это Сима. Ну, Данку вы знаете. Она придет попозже, вы же не против?
Нет, он был не против. Лучезарно улыбнувшись, он начал показывать девушкам как и что функционирует. Он шутил и смеялся, он поражал своих гостий остроумием и полезными замечаниями насчет установки света и выбора интерьеров. Он искрил - он был в ударе. «И все лишь потому, что она все же придет? Рома, Рома!» - смеялся он над собой, но это никак не сказывалось на его настроении.

Девочки быстро освоились – он не стал им мешать, пошел в свой офис – небольшое пространство с письменным столом и оргтехникой, выделенное оформлением стен, - который располагался в одной части огромного зала, в котором не было никакого особого интерьера – только подиум, несколько стульев разной высоты и белый фон, свет и техника – мощные вентиляторы, отражатели и прочее.
Работая, он стучал пальцами по клавиатуре, и в этом стуке ему слышалось «Турецкое рондо» Моцарта.

Снизу опять позвонили. «Как мальчик, ей-богу!» - Роман отмахнулся от внутреннего голоса и сдерживаясь, чтобы не побежать к двери вприпрыжку, пошел открывать.
Да, он все правильно тогда увидел и разглядел – ему не померещилось в полутемном зале – она была именно такой, как он ее вспоминал, а не как случается: в памяти человек сохраняется более красивым, чем оказывается при второй встрече, наяву. Нет, он все же немного ошибся – при ярком свете она была еще интереснее: ее кожа казалась прозрачной, губы были неяркого, но насыщенного розового цвета, а глаза оказались вовсе не черными, а темно-темно-карими.

- Здравствуйте, Роман. – Она улыбнулась легко и приветливо.
- Здравствуйте, Дана. – Это имя застревало на его губах, как нечто противоестественное. – Вас так следует называть? – он пропустил ее вперед, закрывая дверь.
- Лучше Данкой. Или Даней. Хорошо? – Вопрос прозвучал так, словно у него был выбор, словно она извинялась за некое неудобство.
- Хорошо, Данка, Даня. – Порепетировал Роман, и они оба засмеялись. – Ваши подруги уже вовсю резвятся.
- Да, они любят это дело, - сказала она, проходя и оглядываясь. – Какой размах! Как все продумано. И стильно. И солидно.

Роман не ожидал, что несколько слов могут его так порадовать. Что она понимала в этом? Насколько могла разбираться? Но, тем не менее, она сказала именно те слова, которыми бы сам Малиновский охарактеризовал свою студию: «Продумано: удобно и стильно». Впрочем, про солидность она тоже попала в точку, его клиентами были очень известные фотографы, звездные личности и издания. Она заглянула во все залы, Роман шел за ней, и внимательные наблюдатели из числа любителей ВВСишных экранизаций, не преминули бы отметить: в данный момент он был похож на владельца Пемберли, показывающего особой гостье свое владение.
- Зоя и Сима выбрали зал с качелями, - указал он на дальнее помещение, откуда доносились смех и возгласы.
- Зоя и Сима? – девушка поджала губы. – Угу, понятно. Хорошо. Я присоединюсь к ним.

Это было сказано так, что Роман остановился, словно ему запретили двигаться дальше. Он проследил глазами за удаляющейся фигурой – совершенная женственность. Ровная спинка, аккуратные хрупкие плечи, самая настоящая талия – узкая и по объему, и в соотношении с округлыми бедрами, стройные ноги. Волосы, так же, как и в прошлый раз убранные в аккуратный хвост, послушным черным потоком спадали до самой поясницы.

Роман вернулся за стол. Девочки радостно галдели вдалеке. Он уставился в окно. Из черного квадрата на него смотрел уже очень немолодой мужчина. Роман резко развернулся на стуле, спиной к ехидному стеклу. Настроение внезапно испортилось.
Когда девушки вошли в зал, Роман сосредоточенно писал деловое письмо.

- Можно мы тут тихонечко? – Спросила Зоя. – У меня есть идея, как сфотографировать Данку, но нужно большое свободное пространство.
Роман кивнул, дескать, ни в чем себе не отказывайте, и продолжил свое занятие. Но теперь его взгляд как магнитом притягивала фигура черноволосой девушки. Зоя усадила ее на высокий стул, распустила ей волосы и экспериментировала с различными позами, со светом, с отражателями, раздувала ей волосы ветром – невозможно было не смотреть. Данка подчинялась, была послушна, терпелива, артистична, Роман видел – ни капли скованности или наигранности, искусственности или напряжения в позах, но не получала того удовольствия, которое испытывают в такие моменты девушки вообще, или даже ее подруги, которые вертелись и крутились, как заведенные. Сима наткнулась взглядом на контейнер с очками: это были очки с простыми стеклами, без диоптрий, специально для съемок – разные модные оправы.
- О! Идея! – Зоя тут же начала рыться в контейнере, доставая оттуда то одни, то другие и примеряя их на Данку. – Смотрите, как у Гарри Поттера! – воскликнула она.

В этот момент у Романа завибрировал телефон, и он отвлекся. Звонил человек, который организовывал пробную съемку и потом, если клиента все устроит – заключение контракта на ближайший год. Было плохо слышно, Роман чуть повысил голос – девушки сразу притихли - акустика в зале была очень хорошая.

- Переводчик? С французского? На пятницу? Вы же говорили, что у вас свой. Это проблематично, так быстро найти хорошего переводчика, но куда деваться – мы постараемся. Мы пос-та-ра-ем-ся!!! - Он опустил руку с телефоном. Подруги молча смотрели на него.
- А знаете, Роман, Данка прекрасно говорит на французском, – сказала Зоя, подходя к подруге и приобнимая ее за плечи. – Она будет рада помочь вам с переводом в качестве благодарности за то, что вы пригласили нас в свою студию. – Данка чуть дернула плечами – или Роману показалось? – но подруга лишь усилила объятия.
- Правда? Вы могли бы выступить на переговорах в качестве переводчика? – он с надеждой посмотрел на девушку.
- Она не раз выступала в этой роли, правда, Дань? – Данка встала, освободившись от рук рыжей.
- Да, я могла бы, – тихо сказала она.
- Если бы вы могли меня выручить, я был бы вам очень признателен! К тому же, ваша услуга будет соответствующим образом оплачена. И это не займет много времени – завтра вы сможете в 14 часов, здесь? Или у вас учеба?
- У нее завтра как раз библиотечный день, – снова ответила за подругу Зоя.
Роман не отрывал взгляда от потенциальной переводчицы. Она посмотрела на Зою – что было в этом взгляде? Укор? Сомнение? - потом обернулась к Роману.
- Я смогу. Не волнуйтесь, Роман, если нужно, я приду и переведу.

Что это за нарастающий звук у него в ушах? Ах, это хор на немецком исполняет «Оду к радости».

_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)


Вернуться к началу
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: АУ (из темы "Фрагменты грез")
СообщениеДобавлено: 26 окт 2019, 21:33 
Не в сети
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 05 июн 2017, 15:12
Сообщения: 1100
4.
- Сколько у нас есть еще времени? – спросила Зоя. – Мне бы хотелось попробовать кое-что – у вас тут столько возможностей!
- До пятницы я совершенно свободен, - Роман вовсе не хотел, чтобы экспериментаторша торопилась.
- Я, пожалуй, пойду. – Данка стала искать глазами свою сумку. – Мне еще много учить.

Настроение Романа менялось, как погода в Ирландии.

- Ну, еще немного, ну, ж-ж-ж-ж-ж-ж Даночка! – в странной жужжащей манере кинулась уговаривать подругу Сима.

Подражает назойливой мухе?

- Тебе всегда много учить! – Зоя была более резка. – У тебя наверняка с собой твои тексты – посиди, попереводи с нами. Никакой жизни – одна учеба.
- Посмотри сколько времени – скоро уже метро закроется, как будем добираться?
- Как, как... Как обычно – на такси. Ну, когда еще будет такая возможность?

- Я мог бы отвезти вас – сейчас пробок уже нет, быстро доедем. Вы, наверное, в одном районе живете?

Сима открыла рот, чтобы что-то сказать, но Зоя как всегда оказалась шустрее:
- Нет, в разных. Нам с Симой по пути, мы возьмем одну машину, а вот Данке далеко, да и родители у нее волнуются. Так что вы отвезите, если вам не сложно, ее. Заодно о завтрашних переговорах все решите.
- Я с удовольствием вас отвезу, Даня. А Зое и Серафиме могу вызвать такси – у нас тут есть прикормленная служба, они нашим клиентам всегда скидку делают, - сказал Роман.

При его словах Зоя и Сима странно захихикали, и даже Данка, хоть и нахмурилась, но не смогла сдержать улыбки. Он не стал уточнять, что их так развеселило – пусть себе смеются. В его мире опять выглянуло солнышко.

- Сколько вам нужно еще времени?
- Минут сорок.
- Хорошо. – Роман вернулся за свой письменный стол, но девушек из поля зрения не выпускал. Пока Зоя с Симой создавали фотошедевры, Данка села на край подиума, достала стопку распечатанных листов и занялась своим делом. Зоя периодически фотографировала ее с разных ракурсов, пока Сима меняла прическу, или искала подходящие очки, или приносила другой стул.

Когда стали собираться, Роман подошел к Зое и дал ей еще одну визитку.
- Это контакты нашего цветокорректора. Волшебно обрабатывает фотографии. Если хотите, он вам поможет поработать над вашими снимками – я с ним поговорю. Милейший человек.
- Ого! Спасибо! – Зоя была в восторге, Роман удовлетворен – «стрелять – так стрелять».

Он вызвал девочкам такси, сам усадил их в машину, отнекиваясь от их горячей благодарности за фотосессию. Повернулся к Данке. Она стояла и терпеливо ждала его. Давно уже – или никогда? – он не ощущал такого приятного томления в груди. Все было необыкновенно волнительно – открыть ей дверь автомобиля, закрыть ее, сесть рядом на водительское сидение – почувствовать интимное уединение от всего мира.

- Итак, куда вас доставить, мадемуазель?
- Готовитесь к завтрашним переговорам? – она улыбнулась.

Она улыбнулась!

- Да, настраиваюсь, чтобы не ляпнуть, что-нибудь типа «товарищ Софи» по отечественной традиции.

Если бы он не смотрел в этот момент внимательно на дорогу, то заметил бы, как чуть изумленно взлетели вверх брови девушки.

- Ну, вы не настолько стары, чтобы это было у вас в крови.
Роман мужественно проглотил это резанувшее слух замечание. Она назвала не адрес, а станцию метро.
- Я мог бы подвезти вас прямо к дому.
- Да, я знаю, спасибо. Но к метро мне будет удобнее.
- Поздно уже, как вы там пойдете одна? – ему действительно не нравилась эта идея.
- Меня встретят у метро. Спасибо. - Она махнула зажатым в руке телефоном.
Понятно, написала кому-то. Ну, хорошо. Поехали.

- Значит, я завтра приезжаю в эту же студию к 14 часам. Мне придется иметь дело с какой-нибудь специфической терминологией?

Сама серьезность.

- Нет, я думаю, что технических вопросов нам касаться не придется. Мне нужно будет убедить их в том, что лучше студии они не найдут.
Она кивнула.

- Вы изучаете французский с детства?
- Да, можно так сказать. Сначала я его не изучала – просто мама со мной на нем немножко разговаривала. Потом читала книги – Шарля Перро, например. Потом я стала слушать их – все началось с «Маленького принца». Мама стала читать его мне вслух – и не смогла, заплакала. Попыталась еще раз – и снова расплакалась. Папа мог только по-русски – он и прочитал в результате. Но маме непременно хотелось, чтобы я услышала эту вещь на языке оригинала. Вот они и начали искать аудиокниги на французском, потом мультфильмы, потом фильмы. Потом дедушка сказал, что у меня способности к языкам, и организовал изучение английского и немецкого. Тем более что мама и в этом могла мне помочь.

- То есть, вы говорите на трех языках, кроме русского? Да еще на уровне переводчика?
- Ну, да...
- Чему ж вы еще учитесь?
Она засмеялась.
- Вы серьезно? Нет предела совершенству – во-первых, во-вторых, все равно нужен диплом, в-третьих, я сейчас изучаю еще испанский.

-Дос туажес пара пилета пор фавор! – выдал Роман фразу на испанском, которую запомнил во время путешествия по Аргентине.
Девушка залилась веселым смехом, откинула голову назад.
- У меня такое шикарное произношение, что вы в восторге?
- Откуда это? Вы сказали фразу, смахивающую на древнее наречие.
- Вряд ли инки пользовались полотенцами для бассейна.
- А, так это что-то южноамериканское?
- Да, аргентинское.
- Ну, вот, а вы говорите – чему учиться – учиться можно бесконечно.
- А ваши подруги учатся с вами?
- Нет, теперь мы учимся в разных местах. С ними мы знакомы по гимназии. С детства. Но мы близко общаемся. Они – мои старые друзья.
- Я заметил.

Девушка не поддерживала разговор.

- Учиться тяжело? Я так понял, что вам много задают?
- Не могу сказать, что тяжело. Просто у меня мало свободного времени. Я еще подрабатываю – репетитором.
- Зачем? – вырвалось у Романа. Глупый вопрос, опять глупый вопрос! Раз подрабатывает, значит, нужны деньги. Почему он решил, что ей все должны обеспечить родители?

Она, между тем, совсем не удивилась вопросу.
- Вот и папа говорит: «Зачем?» Жалеет меня, когда я устаю, даже обижается немного, ведь он никогда ни в чем мне не отказывал. Но мне это нужно самой. Использовать знания, чтобы не лежали мертвым грузом. Потом – мне это нравится – у меня есть очень интересные ученики, и я радуюсь, когда вижу их прогресс. Я горжусь собой, как здорово смогла все организовать: мы занимаемся по скайпу, поэтому нет потерь времени на дорогу, или пропусков занятий, если человек приболел. Заниматься можно почти отовсюду, где есть нормальный интернет. Это очень удобно. Да и деньги хорошие: родители все-таки настояли, и я не искала учеников в сети, а они нашли мне их среди своих знакомых, а их знакомые почти все очень обеспеченные люди, за некоторым исключением. Это работа позволяет мне чувствовать себя самостоятельнее, увереннее, независимее.

- Так дело в независимости? Хочется сбежать из-под недремлющего родительского ока?
Она задумалась.
- Вы знаете, будет неправдой, если я скажу, что они меня как-то ограничивают или ущемляют в правах. Более того, моя мама приложила много усилий, чтобы папа не задавал мне слишком много вопросов. Я чувствую это каждый раз, когда он хочет узнать, с кем и куда я иду или еду, а мама смотрит на него, и он не произносит этих вопросов. Она мне как-то сказала, что полностью доверяет мне, что я уже взрослая, и что если я захочу что-то скрыть, то все равно скрою, но ей больно думать, что мне придется врать. Честно говоря, я еще никогда не обманывала ее. Потому что было не нужно: что бы ни случилось, она реагирует так, что не страшно. Наоборот, хочется сразу бежать к ней за помощью. Знаете, как она говорит? «Врут тому, кому нельзя сказать правду». Вот ей можно. С папой, конечно, сложнее. Он может начать кричать, он очень вспыльчивый. Но я понимаю – это все от того, что он просто очень любит меня и боится за меня. И если я молчу или недоговариваю чего-то, то только потому, что не хочу его волновать. И я стараюсь вести себя так, чтобы не давать ему повода для переживаний.

- Вы ему расскажете, где были сегодня и что делали?
- Конечно, прямо сейчас и расскажу. Были с девчонками на фотосессии в какой-то крутой студии – фотографии Зоя пришлет потом. Посмешу его разговорами о Зойкиных фантазиях, Симиных идеях – он их хорошо знает.

«В какой-то крутой студии...» - она не собиралась рассказывать отцу о нем. Это хороший знак или плохой? И вообще, это знак? И почему его занимают эти нехарактерные для него вопросы? Ах, непонятно, почему? Не надо прикидываться!

Данка всмотрелась в темноту за окном.
- Остановите, пожалуйста, вон на той остановке.
Роман остановил машину. Повернулся к спутнице. Ее кожа в лучах уличных фонарей, проникавших в темноту салона, снова показалась ему светящейся. Роману вообще казалось, что вокруг нее есть какая-то аура – слабое свечение. «Оптический обман зрения» - снова усмехнулся он про себя.

- Спасибо вам, - она смотрела на него спокойно и открыто.
- Это вам спасибо, что согласились выручить меня.
- До завтра!
- До завтра.
Она выскользнула из машины, еще раз улыбнулась ему, обходя ее спереди, и нырнула в подземный переход. Роман остался сидеть один в машине, глубоко задумавшись. А подумать было над чем. Вот завтра она поможет ему в переговорах, а дальше что? Привычный внутренний голос подсказывал: вот и подумаешь об этом завтра. Нет, спорил с ним некто новорожденный и на удивление сильный – ты все равно будешь думать об этом сейчас. Не получится не думать. Не получится.

Роман поднял глаза, включил поворотник, чтобы отъехать от остановки, и увидел знакомую фигурку, выскочившую из подземного перехода на противоположной стороне перекрестка. Она подбежала к припаркованному неподалеку автомобилю и привычно села на переднее сидение. Автомобиль вырулил на проезжую часть, и, быстро набирая скорость, скрылся из виду.

«Ну, что ж, я не ошибся – крутейшая солидная модель – серьезный у нас папа. И действительно, стоит ли ему знать, что его юную дочь подвозил какой-то неизвестный взрослый дяденька».
Малиновский включил радио, специально выключенное до этого – ему хотелось без помех слушать ее голос – мелодичный, невысокий, чуть-чуть с хрипотцой. Из динамиков понеслись первые аккорды «Посвящение Карузо». Странное дело: в груди Романа похолодело, и чем дальше уходил Хулио Иглесиас в своей музыкальной истории, тем тоскливее становилось на душе, тем более глухие удары совершало сердце. «А это что? Это что еще?» - попробовал осмыслить Малиновский происходящее с ним. – «Предчувствие? Предчувствие чего?»

Он резко нажал на педаль газа и попытался стряхнуть неприятное ощущение скоростью. Но где в Москве можно развить такую скорость, чтобы хоть на метр оторваться от самого себя?
5.

«И в темпе вальса, пожалуйста!» - велела мама Роме в детстве, когда он должен был сделать что-то побыстрее. Убраться в комнате, вынести мусор и даже выучить уроки. Он не вдумывался, что это за темп такой, просто понимал по контексту, что нужно не тормозить, а шустрить, пошевеливаться. Сегодня утром это выражение снова пришло ему на ум, когда он собирался на работу, но вовсе не потому, что торопился. Уже заправляя постель, он совершенно неожиданно для себя сделал танцевальное па под звучащую в голове музыку, бреясь, что-то тихонечко напевал, а когда налил себе кофе и понес чашку к столу, все же крутанулся вокруг собственной оси, подчиняясь настойчивой музыкальной фразе. Он не отдавал себе отчета, что настроением его утра стал незабвенный свиридовский вальс из «Метели», но это и не важно. Важно, что все звенело и пело вокруг, и Роману хотелось подпевать.

Хорошо, когда в ежедневнике есть целый список неотложных дел, хорошо, что на них нужно сосредоточиться. Впрочем, большие круглые часы, висящие на стене в студии, были удостоены взгляда Романа Дмитриевича почетное количество раз, и они гордились этим.

Партнеры сообщили о том, что чуть задерживаются: не рассчитали времени в дороге. Зато переводчица явилась на двадцать минут раньше, как всегда застав его врасплох: он ушел в дальний зал студии, чтобы взять там каталог, и в этот момент в дверь позвонили. Не сомневаясь в том, кто звонит, Роман сначала сдержанно и внешне спокойно пошел открывать, но все же не смог не сделать спурт на финальном отрезке пути, который показался ему чрезмерно длинным.

Жесткий скрежет замка, холодная ручка двери, поток воздуха с лестничной площадки и вспышка света. За последнее поручиться нельзя, возможно, ему это показалось.
- Привет!
- Здравствуйте!

Она достаточно уверенно прошла в зал, сняла верхнюю одежду.
«Оделась, как подобает переводчице» - отметил про себя Роман, чуть улыбнувшись. На ней была узкая коричневая, очень приятного – насыщенная терракота? - оттенка юбка и блузка из молочного шифона, рукава которой на уровне середины плеча были украшены коричневым кружевом, от которого полупрозрачная ткань пышными и свободными складками спускалась по предплечью до узкого запястья, схваченного плотным широким манжетом. Роман лишь скользнул взглядом по груди – нижнее белье было подобрано так, что почти не выделялось, - и тут же отвел глаза. Волосы – все тот же привычный хвост, и те самые косички вокруг головы, о которых он тогда говорил – изящным блестящим плетеным венцом.

- Даня, хотите чаю? Или кофе? Есть печенье, бутерброды.
- Хорошо бы кофе. И бутерброд. И печенье. А я успею? Ведь уже почти 2 часа.
- Они опаздывают, пойдемте.

Кормить понравившуюся тебе девушку – это особое удовольствие, за возникновение которого, наверняка, отвечает какой-нибудь страшно древний ген, мутация в коем произошла еще во времена обитания мамонтов. Ты притаскиваешь ей лохматую тушу, она разрешает тебе посидеть рядышком.

Данка ела с аппетитом. Наблюдая за ней, он вспомнил Ретта Батлера, который с умилением взирал на то, как Скарлетт поглощает одно блюдо за другим. «Все уже было, - почему-то подумалось ему, - все ведут себя одинаково в похожих ситуациях. А что это за ситуация? По-моему – очевидно» - спорил сам с собой внутренний голос. Или их было уже два?

- Спасибо, я очень люблю такое печенье, - она указала на коробку с большими шоколадными лепешками, инкрустированными кусочками молочного шоколада. - Мы похожее ели в Дубае в огромных количествах. А потом бабушка научилась их печь сама. – Проговаривая это, девушка аккуратно стряхнула крошки со стола, и оглядывалась, где помыть чашку.

- Оставьте, пожалуйста, это. Тут все уберут.
Она послушно поставила чашку, сложила руки на коленях, вопросительно посмотрела на Романа, который по большей части молча взирал на нее. Наверное, именно поэтому она решила нарушить тишину зарисовкой о дубайском печенье.

- Хотите, я покажу вам свою коллекцию фотографий? У меня есть договоренность с фотографами, снимающими в моих студиях, что если у них получается что-то выдающееся, интересное, то они мне дарят копии этих снимков. Я их, конечно, нигде не использую. Просто люблю рассматривать красивые, необычные фотографии.

- Да, давайте, я с удовольствием посмотрю.
Они сели на диван, Роман принес файловые папки, положил одну Данке на колени, стал показывать. Это были фотографии девушек, моделей, но не только. Дети, мужчины, животные, виды городов, натюрморты, фотографии достопримечательностей со всего света, предметы быта, увиденные в необычном свете, выхваченные из привычной обыденности зорким глазом фотохудожника.

Данка смотрела на снимки, полностью погрузившись в мир зафиксированной на бумаге светотени, а Роман непроизвольно анализировал сигналы, поступающие в его мозг от всевозможных рецепторов. От нее шло мягкое шелковистое тепло, она пахла шоколадным печеньем и чем-то знакомым – свежим, чуть морозным. «Что-то из ле пар Кензо? Да, скорее всего». Сквозь кожу на щеке просвечивала тоненькая синяя жилка, идущая от виска вниз (Тоже мне, жилка! – фыркнул бы студент второго курса Медакадемии, - коллатеральный сосуд вены Facialis!), а его лоб иногда щекотал один из ее наэлектризованных волосков.

Она комментировала снимки лаконично, но очень емко. Причем часто обращала внимание именно на те, что привлекли бы самого Романа. «Сфумато – почти как у да Винчи» - проводя пальцами по дымке, обволакивающей горы на фото с итальянским пейзажем; «Здесь интересны отражения» - вглядываясь в окна старинного особняка; «Грустные глаза» - про старика или его собаку? С удовольствием разглядывала фотографии моделей. Когда она в очередной раз ахнула, перевернув файл – открылся вид дождливо-туманного Лондона, причем снимок был сделан сквозь стекло кабинки колеса обозрения, поэтому капельки дождя были рассыпаны по всему фото – Роман посмотрел на нее внимательно.

- Вы разбираетесь!
- О, нет. Я всегда раздумываю над этим: уверенно высказывать свое мнение – еще не значит в чем-то разбираться. Правда, ведь?

- Вы часто разговариваете афоризмами или это опять размышлизмы? – Роман улыбался. – Согласен. Так, обычно, и бывает: специалист может сомневаться, потому что много знает, а дилетант знает мало, потому не сомневается. Но та уверенность, с которой он что-то брякает, может ввести всех в заблуждение. Так же, как и сомнения специалиста.
- Помните, в фильме? «И ляпай. Но ляпай уверенно. Это называется точкой зрения»
Они засмеялись, и тут дверной звонок сообщил о прибытии гостей.

Шумной толпой в студию ввалились несколько человек. Сопровождающая – ею оказалась женщина лет 37, говорящая на том английском, который способен до Киева довести, но не более, представила всем Романа, потом обернулась к Данке, вопросительно глянув на нее.
- Софи, - сказала она и представилась на французском.

Роман улыбнулся, оценив ее шутку. Дальше все разыгрывалось гладко, как по нотам. Под нарастающую полифонию Болеро Равеля, владелец заводов, газет, пароходов провел потенциальных партнеров по студии, демонстрируя ее возможности, подробно и с юмором рассказывая о технических новинках, особенностях света и многом другом. Данка все тщательно переводила. Довольно быстро, как раз под заключительные аккорды музыкального произведения (все гремит и звенит, барабанщик изнемогает), - глава делегации махнул рукой и сказал, что ему и без пробных съемок все понятно – он хочет заключить годовой контракт. Прошли в большой зал. Фотограф все же решил сделать несколько снимков, увлекая за собой основную группу, глава же – мужчина лет 65, элегантный, подтянутый, энергичный, а также Роман и Данка расположились на диванах рядом с журнальным столиком.
Никаких сложностей с подписанием документов не возникло – они были заранее подготовлены. Подписали, пожали руки, расслабились. Француз закинул ногу на ногу и с интересом наблюдал за съемками на подиуме. Затем он повернулся к Данке и что-то ей сказал. Она ответила, пожав плечами. Он опять зажурчал на своем мурлыкающем языке, жестикулируя, и протягивая руки к девушке. Она в ответ сделала жест кистью руки, о котором он, наверное, просил. Затем встала, вынула из рукава куртки свой палантин, накинула на плечи, а его край взяла пальцами и особым образом вытянула руку. Француз отреагировал бурно, зааплодировал, стал что-то радостно бормотать, обращаясь к Роману.

- Что он говорит? – в голосе Малиновского слышались нотки раздражения.
Еще бы! Неприятно чувствовать себя степлером, калькулятором или немой печатью для документов, которой воспользовались и отставили в сторону.

Она вздохнула.
- Мсье Симони спросил, не хочу ли я выступить в роли модели, я сказала, что нет, мне это не интересно. Он сказал, жаль, у меня красивые руки, и волосы собраны так, что напомнили ему один образ, который он видел в маленьком итальянском городке Монтефиоре дель Ассо. Я совершенно случайно знаю, о чем он говорит – это Мария Магдалина Карло Кривелли. У нее, действительно, очень интересно и изящно написаны руки, а волосы убраны в хвост. Я ему продемонстрировала, как она держит свой плащ, вот он и обрадовался, что я знаю, о чем речь.

Француз, очевидно, не просто обрадовался, а был в восторге. Снова заворковал, и в его речи постоянно мелькало «мадемуазель Софи, мадемуазель Софи», он жестикулировал еще активнее, а скорость его словесного потока ("логорея" - снисходительно подсказал бы Роману студент-медик) все возрастал.

Данка отвечала вежливо и терпеливо. И даже чем-то развеселила гостя. Из всего сказанного ею, Роман разобрал только слово «моветон».

- О чем он?
- Мсье Симони говорит, что видел в России много девушек, у которых прекрасные длинные волосы, и что они как русалки носят их распущенными. Я сказала, что, да, так и есть, только это не всегда удобно, когда едешь в переполненном транспорте, и чьи-то волосы попадают тебе в нос и в рот. И что я считаю, что если волосы уж очень длинные, то это моветон носить их распущенными – лучше убирать в хвост или заплетать в косу.

В таком духе беседа продолжалась еще некоторое время. Роман наблюдал за раскованным французом, который без каких-либо комплексов относительно своего возраста осыпал комплиментами совсем юную особу, искря глазами, причмокивая губами и покачивая ногой в красном носке. «Мсье Монпасье» - дразнился про себя Малиновский, подперев голову рукой, и сумрачно наблюдая эту сцену. Вспомнились слова из «Собаки на сене»: «пока мужчина не влюблен, свободно к даме входит он, и запросто и на приемы», из которых тут же сформировалась длинная цепочка лирических размышлений.

Тем временем фотограф закончил съемку, все стали собираться. Тут к Роману, сидящему на диване, сзади подошла сопровождающая. Он почувствовал знакомый запах ее насыщенных духов еще до того, как она склонилась к его уху.

- Ром, куда пропал?
- Оленька, мы же с тобой каждый день дела обсуждаем!
- Вот и я об этом: все дела, дела. Выходные впереди – ты как?

Роман непроизвольно взглянул в сторону Данки. Она все также разговаривала с французом, но от Малиновского не укрылся ее внимательный взгляд, брошенный в их сторону. Между тем Оленька, думая, что за ними никто не наблюдает, интимно провела рукой по плечам сидящего перед ней мужчины, чуть тронула ворот рубашки, чуть коснулась мочки уха. Роман снова поймал скользнувший по ним взгляд переводчицы, в котором на секунду отразилось понимание, и девушка отвернулась.

Досада – это такое очень соленое чувство. Соленое до горечи. А еще сухое и шершавое. По крайней мере, именно это сейчас ощущал человек, на чьих плечах лежали руки красивой сексуальной женщины. В голове назойливо звучала Финская полечка.
6.

После ухода громко галдящих гостей тишина в студии казалась особенно густой. Роман удивлялся своей скованности, словно его резко одолел коммуникативный ревматизм – первые слова после пауз приходилось делать с усилием.

– Я тоже пойду, – опередила его Данка.

– Спасибо вам. Вы не только выручили меня, вы очаровали наших клиентов – это хорошо для бизнеса. Кстати, о бизнесе.

Малиновский прошел к своему столу, вынул из ящика конверт, вернулся с ним к девушке, протянул ей. Она подняла руку, и он обратил внимание, как красиво смотрится широкий рукав на узкой руке – недаром француз среагировал на это.

Данка взяла конверт.

– Спасибо. Хотя я могла бы перевести для вас бесплатно.

«А я дал бы больше. – И это уже где-то было, было...»

Она заглянула в конверт, покачала головой, сделала движение, как бы отдавая конверт обратно.

– Переводчикам столько не платят, я знаю.

– Пожалуйста, давайте поговорим о чем-нибудь другом, – Роман коснулся ее пальцев, отклоняя попытку вернуть деньги. – Покажите мне лучше ту Марию Магдалину, о которой вы говорили с мсье Монпансье, если вы не очень торопитесь, конечно.

О, как приятно слышать этот мелодичный смех!

– Мсье Монпансье? Он вам чем-то не угодил? – она хорошо расслышала ехидные нотки в его голосе.

– Просто шучу. Вы ведь тоже пошутили, когда представились «мадемуазель Софи»?

Она на него странно посмотрела.

«Что я опять не так сказал? – Чувствуешь себя идиотом? Так оно и есть, друг, увы».

– Хорошо, пойдемте, покажу, это быстро.

Они подошли к компьютеру, он усадил ее в свое кресло, себе пододвинул стул. На экране уже во весь рост красовалась рыжеволосая женщина с сосудом в руках. Причем ее руки, – действительно! – были очень похожи на те, чьи пальцы сейчас касались клавиш клавиатуры и нежно поглаживали компьютерную мышь.

«Завидуешь мышам?»

– Обратите внимание, у этого художника – любителя огурцов, как его называет мой папа, – есть как минимум две Марии Магдалины. Одна вот эта – именно про нее говорил мсье... – она хихикнула, – Симони. У нее волосы убраны в хвост, они рыжие. И ее лицо немного отталкивает какой-то лисьей хитростью – вы не находите? Этот остренький носик, этот прищуренный взгляд – трудно сказать, что это взгляд кающейся грешницы.

Роман смотрел и соглашался. Но видел он и то, что француз очень тонко ухватил схожесть средневековой дамы с современной ему девушкой в другом: в горделивой осанке, в мягкости черт лица.

– А вот вторая Магдалина Кривелли гораздо известнее и мне милее, – продолжала Данка, щелкнув мышкой. – У нее более нежный, печальный взгляд, изящный носик, посмотрите, какой рот – ведь губы слегка поджаты. А веки? Не зря мама всегда обращала наше внимание на этого художника, когда мы путешествовали.

– А почему он любитель огурцов?

Она снова развеселилась.

– Потому, что он часто украшал свои картины богатыми гирляндами из фруктов и овощей. У него есть «Снятие с креста» – так там огромный огурец нависает над головой Спасителя. Вот папа его так и прозвал. – Клик мышкой – и доказательство на экране. Как все быстро нынче! И просто!

«Просто? Попробуй попросить у нее телефон! – И попробую».

Роман, чувствуя, что она сейчас встанет и уйдет, лихорадочно придумывал, как сохранить с ней хоть какую-то связь. «Волшебную невидимую нить, которую меж ними протянули? Тебе не смешно?» И его осенило: переводчик! Ему нужен такой – профессиональный, универсальный, очаровательный переводчик. Во дурак! Все действительно просто! Он вдохнул поглубже – она поднялась.

– Я не знаю, как вас благодарить, – начал Роман.

– По-моему, вы меня очень даже отблагодарили!

– Нет, деньги не в счет. Я же видел, что вам не хотелось, вы просто уступили настоянию подруги и, возможно, просто вошли в мое положение.

Она опустила глаза, он понял, что прав.

– Поэтому, я хочу в ответ сделать что-нибудь для вас. Что-нибудь приятное.

– Тогда я хотела бы еще печенья.

Роман принес ей всю коробку, причем подал ее жестом заморского гостя, привезшего драгоценные дары правителю страны.

Смеется.

«Ты хотел бы, чтобы в этой коробке лежали лепешки Фаберже, инкрустированные самоцветами?»

– Вам не нужен еще один ученик? Прилежный, воспитанный, в носу не ковыряется, слюни не пускает.

Смеется!

Данка над чем-то размышляла, в задумчивости заправляя волосы за ухо. Луч солнца, просочившийся сквозь крыши невысоких старых домов, изловчился и проник в окно студии за спиной девушки, сверкнув россыпью крохотных огоньков в драгоценном камушке ее серьги.

– Нет, учеников я больше брать не могу – просто не успею. Но мне нужен... кавалер для похода в театр. – Она взглянула на него робко и вопросительно.

Роман слегка растерялся: и от сказочности предложения, и от несколько подозрительной формулировки. А солнечный луч все кувыркался в гранях минерала, перекликающегося оттенком с цветом ее радужки. «А почему это французу можно, а мне нет?»

– Эти серьги очень идут к вашим глазам.

Теперь растерялась девушка. Коснулась рукой серьги, словно вспоминая, что на ней сегодня надето.

– А, бабушкины топазы. Эти редкие – такой глубокий коричнево-золотистый цвет почти не встречается, говорят. У нее вообще много украшений, в том числе и от ее бабушки – фамильные драгоценности, типа.

– Это та бабушка, которая печет печенье? – о чем ни говорить, лишь бы говорить, лишь бы задержать.

– Нет, это другая. Папина. Так вы не пойдете со мной в театр?

«Лучше бы, конечно, на рейс «Москва – Кассиопея». Вдвоем. – А когда кони двинешь, пусть летит дальше одна?»

– Конечно, пойду! С радостью. Если я с вашей точки зрения подходящий кавалер.

О, какой оценивающий взгляд! Она действительно прикидывает – подойду ли?

– Да, очень подходящий. Просто идеальный.

«Тебе ничего не кажется? Вот эта изморозь вдоль позвоночника тебе ни о чем не говорит? У тебя ж там датчики интуиции?»

– Явки, пароли?

– Театр Вахтангова, спектакль «Царь Эдип». – Она назвала число через неделю. – Билеты будут. Я вас приглашаю. Вы точно сможете? Вы же даже не посмотрели свое расписание.

– Я точно смогу.

– Хорошо. Я вам позвоню тогда накануне, хорошо? Договоримся, где встретимся.

«Let my people go!» – пропел над ухом рокочущий голос Луи Армстронга, и тут же вступила радостная труба.

«Ты не взял у нее номер телефона. А если она не позвонит? – У меня есть запасной вариант – телефон рыжухи. – Скажешь, что нужен переводчик? – Ага, перевозчик-водогребщик», – уже спустя час после ее ухода трубный глас сменился тоскливым стенанием Ларисы Герштейн – тяжким наследием первого брака. И теперь он никак не мог отделаться от этой песни:

Перевозчик-водогрёбщик,
Парень молодой,
Перевези меня на ту сторону,
Сторону домой...
– Ты откуда эту песню,
Мать, на старость запасла?
– Не откуда – всё оттуда,
Где у матери росла.
Как с земли родного края
Вдаль спровадила пора.
Там текла река другая –
Шире нашего Днепра.
В том краю леса темнее,
Зимы дольше и лютей,
Даже снег визжал больнее
Под полозьями саней.
Но была, пускай не пета,
Песня в памяти жива.
Были эти на край света
Завезённые слова.
Отжитое – пережито,
А с кого какой же спрос?
Да уже неподалеку
И последний перевоз.
Перевозчик-водогребщик,
Старичок седой,
Перевези меня на ту сторону,
Сторону – домой...*

Нужно было непременно справиться с этим настроением. Что за фигня вообще? – все ж хорошо. Все просто отлично. Нет, ну, правда. Бизнес – цветет и пахнет. Здоровье – тьфу-тьфу. Можно позвонить Оленьке... да она и сама еще позвонит. И не только она... Через неделю.

«Ты считаешь дни? Тебе кажется, что неделя – это слишком долго? Пациент скорее мертв, чем жив. – Не надо меня хоронить! Со всеми бывает – увлекся, да. Я не парюсь по этому поводу просто потому, что мне нравится это состояние – я на подъеме, я вдохновлен, я чувствую себя молодым. – А она что чувствует, глядя на тебя?»

Он еще немного походил из угла в угол и набрал номер друга.

– Ты какой-то прихлопнутый, Ромча, – сказал Гена, подсаживаясь к Роме за столик.

– Здрасьте, опять?

– Ну, я ж не виноват, что ты как был прихлопнутый, так и остался. Я пить не буду, мне еще ехать сегодня.

– Хорошо. А я уже. Что Татьяна?

– Опа. Ты к чему это?

– Просто. – Роман налил себе еще. – Просто спрашиваю.

– Татьяна – как обычно. – Он невесело рассмеялся. – Как обычно все Татьяны: но я другому отдана и буду век ему верна.

– И чего она тебя не отпустит...

– Да она меня давно отпустила, она меня даже гонит – я не могу уйти. Как искусственный спутник – ни оторваться дальше в космос, ни упасть на землю – болтаюсь по своей заданной кем-то свыше орбите – и все. Ты же знаешь, сто раз пытался – клин клином, уколоться и забыться, риск – благородное дело...

Рома помнил этот риск: что нас не убивает – то нас не убивает.

– Но тянет с непреодолимой силой. И все придумываешь, придумываешь – как можно ее увидеть лишний раз, где. Вот она перед глазами – и все на месте. Не видишь – и нужна воля, чтобы придать всему происходящему смысл. Для чего пить, есть? Для чего работать? – нужно вспомнить, что это дает тебе шанс – увидеть ее еще раз, подарить ей что-то, если она возьмет... – Гена был рад высказаться.

Роман внимательно слушал, вспоминая эту Татьяну. Ну, ничего ж особенного... «Ага, ага, «даже ниже меня ростом» еще скажи». Он снова налил, снова выпил.

– Ромча, случилось что?

– Скажи, Ген, ну а дальше? Как ты будешь жить дальше? Что, теперь навсегда это?

– Я не знаю. Иногда мне хочется, чтобы я проснулся утром – и понял: все, отпустило. Ее же все равно нет рядом, так пусть не будет совсем в моей жизни. Но когда я об этом думаю, меня берет такая глухая тоска, что я понимаю: пусть лучше так. Пусть будет наполненность – неутоленными желаниями, несбыточными мечтами, иллюзиями, редкими крупицами счастья – ослепительного, горького, но ослепительного, Ром! – чем пустота. С тех пор, как я ее увидел, мир изменился – краски стали ярче, ветер яростнее и веселее, солнце горячее и нежнее – как тебе объяснить? Музыка – вокруг меня всегда звучит музыка. Я слышу ее, о чем бы ни подумал – этот мир подпевает тем, кто влюблен. Слова песен – в унисон твоим мыслям, мелодии - в тон с биением твоего сердца.

– Тон, тон, моветон, тон, тон, тон, моветон. Неужели ничего нельзя сделать? Чтобы не страдать?

– Я не страдаю, Ром, веришь ли? Я живу. Просто сердце немного ноет всегда. И если б меня спросили, хотел бы я все изменить, я бы не согласился. Потому, что все, что происходило до Татьяны – было похоже на репетицию: прогон вполсилы, вполноги. Мне только казалось, что я знаю радость, счастье, грусть, боль, тоску, страх – я их знал чисто теоретически, по книгам. Как если бы тебе рассказывали, что значит вкус соленой пищи, когда ты ел всегда только пресное. Что за ощущения, когда ты выпьешь. Что значит цветное видение – если твои глаза настроены на тысячу оттенков – но лишь серого. Понимаешь? А теперь я точно знаю все это. Я ощутил это все всеми миллионами моих оголенных нервов: «Мой главный нерв продет в иглу, предельно обнажен». Мне кажется, что как полноценная личность, как человек ты рождаешься только вместе с болью безответной любви... – он очнулся от своих размышлений. – Прости, Ромча, я не хотел тебя обидеть...

– Да, ничего. Ты же знаешь, я необидчивый.

– Поехали, я тебя отвезу. А то ты вон, почти бутылку уговорил.

– Да, не берет что-то...

В машине Гена замолчал. Поклонник авторской песни (ну да, вот откуда ноги растут, они же все там махровые романтики!), он порылся в бардачке, достал диск. Вставил.

– Никитины. Ты не против?

Малиновский пожал плечами: слушай, раз душа просит.

Трудно сказать, чего просила душа Генки, но сознание Романа, к его удивлению, хваталось за каждую строчку Давида Самойлова, мелодично и неторопливо пропеваемую Сергеем Никитиным, как акробат под куполом цирка за летающие перекладины, и боялось промахнуться мимо хоть одной:

Давай поедем в город,
Где мы с тобой бывали.
Года, как чемоданы,
Оставим на вокзале.
Года пускай хранятся,
А нам храниться поздно.
Нам будет чуть печально,
Но бодро и морозно.
Уже дозрела осень
До синего налива.
Дым, облако и птица
Летят неторопливо.
Ждут снега, листопады
Недавно отшуршали.
Огромно и просторно
В осеннем полушарье.
И всё, что было зыбко,
Растрёпанно и розно,
Мороз скрепил слюною,
Как ласточкины гнезда.
И вот ноябрь на свете,
Огромный, просветлённый.
И кажется, что город
Стоит ненаселённый, –
Так много сверху неба,
Садов и гнёзд вороньих,
Что и не замечаешь
Людей, как посторонних...
О, как я поздно понял,
Зачем я существую,
Зачем гоняет сердце
По жилам кровь живую,
И что порой напрасно
Давал страстям улечься,
И что нельзя беречься,
И что нельзя беречься...




_____________________

*А. Т. Твардовский

_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)


Вернуться к началу
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: АУ (из темы "Фрагменты грез")
СообщениеДобавлено: 26 окт 2019, 21:34 
Не в сети
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 05 июн 2017, 15:12
Сообщения: 1100
7.
Диссонанс. Который день он ощущал диссонанс – «нарушение гармонии, благозвучия, одновременное звучание двух или более несозвучных тонов». Первый тон – радостный, светлый, звонкий – происходил из грудной клетки, рождался в области сердца и стремительной пульсирующей волной разливался по всему телу, даря ощущение пружинистой силы мышцам, гибкости суставам. Блеск в глазах и джокондовская полуулыбка – тоже были его отзвуками, которые хорошо различались окружающими: «Роман, вы прекрасно выглядите!», «Роман Дмитрич, вас не узнать!», «Смотрите-ка, госпожа Ольоль, вы опять похорошели!»

Второй тон – тревожный, неявный, подспудный – просачивался из темечка, как отголосок крика лесной птицы из глухой чащобы или из самого сердца Гримпенской трясины: «Вам никогда не приходилось слышать, как выпь кричит?» Его никто не улавливал, кроме Романа, и возникал он чаще всего в тот момент, когда приходилось сталкиваться лицом к лицу со своим отражением. Никогда раньше этого не наблюдалось – недовольства своим внешним видом. Сейчас он не нравился себе. Не то, чтобы огорчало что-то конкретное – морщинки, мешки под глазами, – нет, до этого он еще не опустился. Раздражало несоответствие внутреннего самоощущения и имеющейся наружности. Налицо был конфликт формы и содержания. Содержание отставало от формы лет на 20… Нет, не так: содержание обгоняло форму на 20 лет, при условии движения в обратном направлении. Но внутренние механизмы самозащиты срабатывали безотказно: раздражение не трансформировалось в самоедство и – не дай Бог! – не поколебало привычной уверенности в себе, а лишь послужило импульсом: «есть проблема – есть решение!»

В среду он сидел в удобном кресле, а самая красивая девушка Москвы и Московской области лет 45,и по совместительству лучший мастер мужской стрижки с сомнением выслушивала своего постоянного клиента.

– Ромочка, ты влюбился?
– С чего ты взяла?
– Ага… Вопросом на вопрос, – Люба еще раз обошла Романа по кругу. – Я тебя и так всегда стригу, чтобы это выглядело максимально свежо. Свежее – уже можно простудиться. Кардинально менять имидж – не советую, может выйти боком. Нет, я тоже люблю повеселее. Только весело должно быть тебе, а не окружающим.

– Делай, как знаешь. – Он закрыл глаза и приготовился расслабиться до полудремы, как обычно. Но не тут-то было.

– Вот говорят, что все мужчины с Марса, все женщины – с Венеры, – щелкая ножницами и вызывая волнообразный прилив приятных мурашек манипуляциями с волосами, толкала речь Люба. – А на самом деле общего у нас с вами значительно больше, чем кажется. Что женщины начинают что-то менять в своей жизни с укорочения или наращивания волос, что мужчины.

– Серьезно? Мужчины тоже наращивают волосы? Брови а-ля Брежнев, борода а-ля Маркс? О, нет, что это я? Шевелюра а-ля Торин Дубощит!

Она легонько шлепнула его по затылку:
– Ты же понял, о чем я. Когда женщина недовольна своей личной жизнью, она идет к парикмахеру. Ей кажется, что изменив прическу, она изменит ситуацию – потому, что в новой прическе это будет уже совсем другая женщина, с другим образом, а, значит, с другой моделью поведения, которая может по-новому решать старые проблемы. Была тихоня – стала заводила, была Бедная Лиза – стала Железная Маргарет. Мужчины действуют схожим образом: меняется ситуация в их жизни, и они идут к парикмахеру, чтобы соответствовать ситуации. Ты скажешь: принципиальная разница. Я скажу, что в любом случае они приходят ко мне!

Любе можно было не отвечать. Она прекрасно владела навыком разговора «за себя и за того парня», который даже если и не дремал в момент стрижки, то не стремился поддерживать диалог, дабы не наглотаться собственных волос.

– По-моему, лучше не придумаешь! – смахнув щеточкой с шеи колкие волоски, сказала Люба.

Роман открыл глаза. «Каким ты был, таким ты и оста-а-а-а-лся, орел степной, казак лихой!» – издевательски-задушевно пропела на ухо Роману Сонечка Ротару, которая знала, о чем говорила: в последние годы она стала выглядеть значительно моложе, чем в лучах голубых огоньков 80-х. Он вздохнул и благодарно улыбнулся Любе:

– Ты просто волшебница. Я всегда знал. Спасибо!
– Ойх! Льстец. – Она задумчиво смотрела ему вслед. Вдруг он резко повернул назад.
– Люб, может, правда? – глядит вопросительно-тревожно в глаза.
– Что? – чуть смутилась, напряглась.
– Брови нарастить.
Она засмеялась. Чмокнула в щеку, махнула рукой.
– Иди уже, генеральный секретарь! Тебе кроме серьезности ничего наращивать не надо! Да и ее поздно уже: не приживется!

«Зе некст стейшн и-и-из...» широко известный в узких кругах магазин одежды. Его главная ценность и достопримечательность Аристарх Фомич – иконописец стиля с несколько оксюмороновским имя-отчеством, – встретил свежепостриженного радостно и даже восторженно.

– Роман, вы под током?
– Прошу прощения?
– Ну, вы гудите, как линия электропередач. От вас искры разлетаются.
– Что вы говорите? Значит, придется подобрать парадные резиновые сапоги и перчатки для похода в театр.

– А, так мы идем в театр! – Аристарх Фомич наблюдал, к каким стойкам подходит клиент, какие вещи трогает рукой: уже по этим первым признакам интереса он мог понять его настроение, состояние и потребности. – У вас билеты в царскую ложу?

– Почему?

«Ты стал задавать слишком много дурацких вопросов. Баранкин, будь человеком!»
– Вы проявили интерес к костюмам, которые я посоветовал бы для аудиенции у королевы.

«Может быть, именно это мне и нужно?»

– Куда идет король – большой секрет... – пропел Малиновский в некоторой задумчивости.
– Мне кажется, здесь важнее – с кем? С кем вы идете в театр, Роман?

Скрывать что-либо от Аристарха Фомича было глупо, как от врача важный симптом, – не получишь блестящего результата. А он был нужен.

– Со студенткой.
– С самой обычной студенткой?
– С самой необычной.

– Это интересно! Люблю сложные задачи, – оживился Аристарх Фомич. – Нужно что-нибудь такое, в чем вы будете чувствовать себя принцем Флоризелем, то есть органично, уверенно и лишь слегка выделяясь благородством стиля – в любом случае. И во что бы ни была одета ваша дама – в джинсы или вечернее платье.

Он уверенно направился к одной из стоек. Роман последовал за ним.
– Мне кажется, она будет в платье.
– Что ж, это к лучшему. Ни к чему обострять диссонанс.

«Вжжжжик!» – словесный сюрикен полоснул по солнечному сплетению.

«Вот будет прикол, если она не позвонит! – подвешивая одежный чехол на специальный крючок в автомобиле, думал Роман. – Будешь, как дурак с вымытой шеей. – Она позвонит. Я уверен».

Вместе с ласковым рокотанием двигателя, среагировавшего на поворот ключа зажигания, в салон ворвался низкий сильный голос Мирей Матье:

«Pardonne-moi ce caprice d'enfant
Pardonne-moi, reviens moi comme avant...»

Он не знал перевода и не понимал слов, но энергетика песни настолько соответствовала его настроению, что хотелось врубить ее на полную громкость, что он и сделал:

«Жизнь я хотела прожить так, чтоб в ней
«Здесь и сейчас» были всего важней...
Это было желание познать жизнь, возможно слишком стремительное.
Это было желание раскрыть жизнь
С ее болью, радостями, безумствами.
Я хотела жить, следуя своим часам, своим правилам, жить в настоящем.
Это было желание взять
От жизни всё, по возможности – сразу.
Это было желанье познать
Печаль и радость, глупость и разум.
Я так хотела время догнать,
Жить в настоящем, о прошлом не знать,
Но все больше нужны мне нежность твоя и любовь»

Это было здорово – скорость автомобиля соответствовала громкости звука. БМП – Бог Московских Пробок – то ли был благосклонен к Роману за всегдашнее его благодушное терпение, то ли просто тоже хотел насладиться динамично-музыкальной гармонией, то ли занимался какой-нибудь особенно изысканной дорожной каверзой – Малиновский добрался до дома в рекордные сроки.

Захлопнув дверь автомобиля и оказавшись в тишине двора, Роман вспомнил фразу какого-то рок-музыканта: «Если музыка слишком громкая, значит, ты слишком стар». «Хм! Мне хотелось еще прибавить звук!» Он прищелкнул пальцами и, закинув чехол с одеждой за плечо, быстрым легким пружинистым шагом – невозможно было идти медленно под музыку, которая продолжала звучать в голове – направился к подъезду.

Весь следующий день, к счастью, наполненный множеством дел, разговоров и суеты, прошел под знаком трудно улавливаемой мелодии. Ритм был четкий, быстрый, но ухватить ускользающие из памяти сочетания нот никак не удавалось. Роману казалось, что он – заводная игрушка: ключик медленно поворачивают, и поворачивают, и поворачивают, пружина все сжимается, сжимается, сжимается… Еще чуть-чуть и… либо он как сумасшедший заяц с дикой скоростью застучит лапками в барабан, либо еще одно движение ключом – и он, как белая пластмассовая курочка, ткнется один раз клювом в поверхность стола, издаст жужжащий звук сломанной пружины и замрет навсегда вместо того, чтобы прилежно клевать.

Она, конечно, позвонила. После девяти часов вечера, когда он медленно плелся в потоке таких же любителей «посидеть после работы послушать музыку в удобном кресле – тепло, темно и мухи не кусают». Ее речь была учтива и коротка: поздоровалась, поинтересовалась, не изменились ли у него планы, назначила встречу у театра в 18.40. Все.

Но! Она позвонила – раз, у него был ее телефон – два, и завтра он ее увидит – три!

Ведущий на радио очевидно уловил сильнейшие вибрации в энергетическом поле столицы, возникшие после ее звонка (эпицентр – автомобиль с номером М707НР 777), так как, недолго думая, поставил единственно подходящую для этого случая композицию – токкату и фугу ре-минор. Когда-то ее написал человек, как уверяют, знакомый с самим Богом:

«– С добрым утром, Бах, – говорит Бог,
– С добрым утром, Бог, – говорит Бах. С добрым утром!»

В это нетрудно поверить: разве мог кто-нибудь без таких знакомств выразить в музыке все то, что чувствовал сейчас человек, чьи руки привычно и ласково скользили по рулю автомобиля?

8.

Следующее утро подарило ощущение праздника. Оказывается, он очень давно не встречался с ним – этим чувством, формирующимся в детстве и имеющим много важных составляющих: особое настроение, особое ожидание, называемое предвкушением, особое нетерпение напополам с желанием притормозить бег времени, специфические страхи и опасения, специальные приготовления и ритуалы, а главное – целый букет эмоций, или, лучше сказать, коктейль, основой которого всегда служит радость. И если говорить о музыкальном сопровождении этого ощущения, то это, конечно, Чайковский со своим «Щелкунчиком» – квинтэссенцией торжества и ликования.

Мама Ромы считала, что если делать что-то под музыку, то это уже не нудная обязанность и рутина, а игра, удовольствие. Поэтому у мальчика сформировалась очень четкая ассоциация: «Щелкунчик» – это будущий праздник, так как все генеральные уборки перед важными событиями делались именно под эти кассеты. Иногда, занимаясь чем-то, он пропевал себе под нос большие музыкальные фрагменты из этого произведения, даже не замечая этого. Вот и сейчас «Вальс цветов» звучал ненавязчиво и естественно в его голове, исполняемый симфоническим оркестром со всеми солирующими инструментами и задуманными композитором нюансами – нет ничего более цепкого, чем детская память.

Но чем ближе к вечеру, тем явственнее проступала та, давешняя, так и не угаданная мелодия – нервная, взвинченная, одно эхо которой вызывало тахикардию.

Роман был у театра уже в 18.30. И не только потому, что его что-то толкало и подгоняло самого, но и потому, что он помнил: она может прийти раньше, – и он ни в коем случае не хотел, чтобы она его ждала.

«Девушки всегда опаздывают» – нет, его опыт говорил совсем о другом. Если бы кто-то сказал нечто подобное, Малиновский первый бы кинулся защищать женский род от столь огульного обвинения. Во-первых, девушки бывают разные. У него, по крайней мере. Одни – да, опаздывали регулярно. Но другие всегда приходили вовремя, и, это во-вторых, таких было не меньше, чем опаздывающих. Бывали представительницы прекрасной половины человечества, которые приходили с сильным запасом на встречи с ним, а бывали те, кто по забывчивости могли не прийти совсем. Но это редкие, уникальные экземпляры. Как правило, ни один из вариантов не вызывал его раздражения. Нужно понимать, с кем имеешь дело, заранее настроиться и не терять позитива – опоздает она на десять минут или на сорок.

Так было всегда. Но сегодня он дергался. И категорически не хотел выяснять природу этого явления. Правда, изображать внешний штиль при внутреннем шторме пришлось недолго: она пришла на пять минут раньше назначенного времени. Вышла откуда-то из-за колонны, словно секунду назад удачно материализовалась: он ведь только что оглядывался и не видел ее.

– Добрый вечер, Роман.

– Здравствуйте, Даня.

– Пойдемте? – она вынула из кармана плаща два листа бумаги – распечатанные на принтере билеты. Махнула ими, приглашая идти за собой. И никаких лишних слов, никакой девичьей болтовни – хотя бы от смущения и неловкости – ведь не близкие же они друзья, ведь не родственники, нужно как-то заполнять паузу в эфире…

Она вошла в фойе театра и внимательно огляделась. Словно не найдя того, что искала, сняла плащ и отдала Малиновскому. Он на мгновение застыл, в очередной раз пораженный ее красотой, предстающей то в одном образе, то в другом.

На ней было платье, сшитое – в этом Роман не сомневался – на заказ, и однозначно кем-то гениальным. Дело было даже не в том, что фигура девушки, все ее прелести и достоинства были аккуратно и со знанием дела подчеркнуты. Дело было в том, что модельеру удалось соблюсти тонкую грань между стилизованным театральным костюмом – это было очевидно, элементы платья и его крой намекали на одеяния дам при дворе испанских королей, – и современным вечерним платьем, стильным, сдержанным, элегантным. Очень темный цвет ткани казался бы мрачным, если бы не насыщенный винный оттенок, очень идущий к глазам, волосам и цвету кожи Данки. Невысокий стоячий воротник привлекал внимание к ее длинной шее, а красивый широкий, но неглубокий вырез украшал грудь. На хрупких плечах нарядно смотрелись небольшие округлые валики, охватывающие пройму рукава сверху, а рукав, чуть более широкий сначала, спускаясь вниз, все более плотно обтягивал тонкую руку, доходя почти до пальцев. Из украшений – гранатовый кулон в виде капли на черной бархатке и гранатовые серьги.

«Я был прав насчет королевы. – Скажи спасибо Аристарху, он угадал насчет принца Флоризеля».

Данка подождала, пока Роман сдаст одежду, и, кивнув в сторону большого зеркала, направилась к нему. Идя за ней, он обратил внимание на то, в какую витиеватую прическу убраны ее волосы: собранные сзади и переплетенные причудливыми жгутами пряди венчал красивый – старинный? – серебряный испанский гребень. Не большой, каким прикалывали к волосам мантильи, а такой, который почти тонет в густых волосах, и лишь более высокому, чем сама дама, человеку – мужчине – видно, как он уютно устроился среди черного блестящего шелка. Несколько выбившихся тонких прядок свисали вдоль висков девушки, придавая всему ее облику живость и естественность.

Данка лишь бросила быстрый взгляд в зеркало, удостоверилась, что все в порядке, и взяла Романа под руку. Он умышленно не стал смотреть на свое отражение.

Она вполне ощутимо увлекала его за собой. Он шел, он был не против. Она останавливалась возле фотографий со спектаклей, обращала внимание Романа на что-то в них, но сама была как будто рассеянна, как будто думала о другом. Оглянувшись по сторонам, она снова вела его вперед, не давая задерживаться. В какой-то момент Малиновский почувствовал, как она чуть крепче прижала к себе его руку. Он посмотрел на спутницу, успев заметить ее сфокусированный на чем-то впереди взгляд, но она тут же обратилась к нему с очаровательнейшей улыбкой:

– Вот этот актер, говорят, похож на моего отца. – Роман посмотрел на портрет, перед которым они остановились: да, он знает этот тип внешности – совершенно необъяснимая логически, если разглядывать отдельно черты лица, но статистически достоверная феноменальная притягательность для женщин. Он хотел что-то сказать своей даме, но она снова потянула его куда-то за собой.

– Если вы скажете мне, кого мы преследуем, я с удовольствием помогу вам его поймать.

Она чуть замедлила шаг, ее рука чуть дрогнула, но на спутника она так и не посмотрела.

– Наверное, нам уже пора в зрительный зал.

Они заняли свои места, девушка снова осмотрелась и словно пришла в себя. Положила сумочку на колени, достала оттуда небольшой театральный бинокль.

– У вас хорошее зрение? А то вот, можете взять.

– Спасибо, я отлично все вижу. – Роман не хотел сказать двусмысленную фразу, она получилась сама собой.

Кажется, она опять смутилась. Убрала бинокль.

– А вы сами? Не будете разглядывать актеров?

– Нет, мне не нужны детали. Для меня важна картинка целиком. К тому же, это отвлекает от текста, от других действующих лиц на сцене.

– Зачем же вы его взяли? – Роман кивнул на сумочку.

– Это традиция. В память о дедушке. Он его подарил когда-то маме, и мы теперь всегда берем этот бинокль с собой в театр.

Представление началось. Роман облокотился на спинку кресла, Данка, наоборот, села на краешек сидения, вытянулась в струночку, вся устремилась туда, где уже зажглись софиты. Она отрешилась и от внешнего мира, и от каких-то своих, явно удручающих ее мыслей. Казалось, что ее дыхание сделалось еле заметным, она вся превратилась в зрение и слух.

«Вот это погружение! – Попробуй посмотреть на сцену, может быть тебе тоже понравится».

На последних музыкальных аккордах первого действия Данка протяжно выдохнула и повернулась к Роману.

«Ей хочется увидеть в твоих глазах зеркальное отражение тех чувств, которые она только что испытала сама. Ей хочется сейчас взаимопонимания, сопереживания момента».

Чего-чего, а артистизма ему было не занимать. Тем более при такой сильной мотивации. Тем более, когда у него у самого хватало чувств – в ассортименте! Роман вернул девушке полный восхищения взгляд. И притворяться не нужно: они оба восхищены, да, она – происходящим там, на сцене, он – тем, что происходит рядом с ним.

Данка благодарно ему улыбнулась. И спустя какие-то секунды с ней снова произошла метаморфоза. Она встрепенулась и, чуть коснувшись его руки, предложила:

– Прогуляемся?

Да, Малиновский был слегка оглушен ее присутствием, да, он был слишком сосредоточен на ней и своих ощущениях, но все же обратил внимание: это не было похоже на обычную прогулку по театру. Она целенаправленно и настойчиво вела его, то на этаж ниже, то на этаж выше, то снова обходила фойе, бросая какие-то ничего не значащие фразы для поддержания разговора ни о чем.

Его это не настораживало и не огорчало – он только потом, спустя некоторое время осмыслил все это, когда они проходили мимо группы молодых людей и девушек, одна из которых, посмотрев на Данку, приветливо махнула ей рукой. Данка в ответ улыбнулась, кивнула головой, девушка что-то сказала своим друзьям, и все обернулись. Малиновский почувствовал, как напряглись мышцы ее руки, до этого лежащей на его согнутом локте свободно и даже уже привычно. Не успел он взглянуть в ее лицо, как она развернулась к нему, и, сияя нежной улыбкой, наклонившись почти к самому его уху, прошептала:

– Пойдемте в зал, Роман, мне надоело тут бродить.
Пока он вел свою загадочную даму к их местам, из отдела мозга, ответственного за безопасность и самосохранение, поступила телеграмма: «Будь безжалостным, но обаятельным, будь хитрым, но деликатным. Будь терпеливым, но активным. Будь мягким, но смертельно опасным. На это способна только женщина. Если бы так мог действовать мужчина, он был бы безупречен». Подпись: Карлос Кастанеда. Роман был занят рассматриванием кровавой капельки на бархатке Данки, а потому не обратил внимания на депешу.

После спектакля, подавая девушке пальто, Малиновский сказал:
– Вы пригласили меня в театр, я хочу в ответ пригласить вас поужинать, чтобы поблагодарить за доставленное удовольствие.

Она молчала, раздумывая.

– Я понимаю, что уже достаточно поздно, поэтому, может быть, вы согласитесь встретиться со мной в другой день?

Она скользнула взглядом по его лицу, явно сомневаясь, что ответить. Они вышли из театра. Прошли немного по улице рядом в неприятном для Романа молчании. Данка уронила перчатку, наклонилась ее поднять, оглянулась назад.

–Пойдемте сейчас! – Она снова решительно взяла его под руку. – Я позвоню домой, они не будут волноваться.
– Я вас отвезу потом, если позволите.
– Хорошо. Или проводите до метро, ладно? И... давайте, если можно, посидим вот здесь. – Она резко свернула к ближайшему кафе, не сомневаясь, что он не станет спорить.

Кафе было так себе, ничего особенного. Будь у него возможность, Роман придумал бы что-нибудь значительно более интересное. Но it is what it is, придется придавать атмосферность заведению собственными силами.

– У них в меню несколько очень шоколадных десертов, но, к сожалению, нет шоколадного печенья – сказал он, быстро пролистав меню. – Что вы хотите на ужин?

Она слабо ему улыбнулась. У него мелькнула мысль: девушка уже жалеет, что согласилась на кафе. От этого сделалось тоскливо и неуютно.

– Можно, я возьму только кофе и десерт?
– Все можно. Можно даже просто сказать: «Я хочу домой!», и я вас доставлю туда в максимально короткие, насколько позволят сила трения, сопротивление воздуха и мощность двигателя, сроки.

В полнейшей тишине замершего в ожидании ее ответа мира зазвучала скрипка. На самом деле, это был альт – у него более человеческий голос, а потому он трогает сильнее, легче проникает между волокнами сердечной мышцы в самый центр этого постоянно трепыхающегося сосуда. Что это за мелодия – никто никогда не может сказать точно. Но каждый слышит ее вполне отчетливо, читая ремарку «звучит одинокая скрипка».

9.

По ее лицу промелькнула тень вины. Затем черты смягчились, она вздохнула и расслабилась. Улыбнулась совсем иначе, как будто задвинув все свои неприятные мысли ногой под лавочку, в темный уголок.

– Хорошо, я буду салат, кофе и десерт.

«Ты выкрутил ей руки. – Я знаю».

Она показала ему пальчиком в меню, что заказать, когда придет официант, и взяла в руки телефон.
– Мам, привет! Спектакль закончился, но мы еще хотим посидеть в кафе. Я могу потом взять такси, чтобы папа не... Что он говорит? Хорошо, я позвоню. Только я не знаю, во сколько это будет точно. Спасибо, мам. Скажи ему, чтобы не волновался. Все нормально.

««Мы хотим посидеть в кафе». – Обязуюсь говорить правду, правду и только правду!»
Положила телефон на стол. Посмотрела на Романа.

«Ну, ладно, давай, бухти ей, как наши космические корабли бороздят просторы вселенной».

– Даня, а почему вам захотелось пойти именно на этот спектакль?

Ему кажется или она очень смутилась? А что в этом вопросе такого?

– Ммммм... Дело в том, что летом мы ездили в Грецию. Там на Пелопоннесе есть город Эпидавр, а рядом с ним огромный античный театр. Это действительно впечатляет: насколько хорошо он сохранился, как гениально был построен. Считается что это сооружение безупречно по своим акустическим показателям. Если присесть на один из ярусов этого театра, и представить, что он был построен в 330 году до нашей эры, то тебя не может это все оставить равнодушным. Мы с мамой захотели узнать, какие представления могли идти на этой сцене в те времена. И оказалось, что это запросто могли быть те пьесы, которые ставятся и сейчас, например «Медея» или «Царь Эдип», так как они были написаны еще раньше, чем был построен этот театр. Вас это не впечатляет?

– Что конкретно?
– Что пьесы, которым более двух тысяч лет, все еще актуальны.

– Я, честно говоря, не могу с этим согласиться. Я воспринимаю это произведение исключительно как историческую иллюстрацию: мы видим, как они жили в те времена, какие у них были нравы, каким богам они поклонялись, какими пороками страдали, что за традиции у них были. Мне, например, не слишком близки переживания героя по поводу того, что он был женат на собственной матери: он же не знал этого, так и вина его сомнительна. Да и многое другое. Он убил незнакомого человека – это, значит, ничего страшного. А оказалось, убил отца – это кошмар-ужас. Двойные стандарты. В чем актуальность этой пьесы, например, для современного жителя мегаполиса?
– Хотя бы в одной из мыслей этого произведения, которую вы, возможно, могли не уловить, так как хор пел на греческом языке, а на бегущую строку над сценой не всегда успеешь посмотреть. А последние слова трагедии, исполняемые хором, – это вывод, это резюме всей пьесы: «Фиванцы! Посмотрите на Царя Эдипа! Он был мудр, он был могущественен. Многие на его удел смотрели с завистью. А что теперь? Все изменилось в один миг. Он – несчастнейший из смертных. Значит, каждый должен помнить, что назвать счастливым можно лишь того человека, кто до самой до кончины не изведал в жизни бед». Ну разве это не может относиться к любому из нас, к каждому нашему современнику? Вот он живет, друзья считают его везунчиком и счастливчиком, завидуют ему, а потом что-то случается и все предыдущее благополучие – ничто по сравнению с тем, что на него свалилось. Нет, эти пьесы потому всегда и актуальны, что вовсе не в богах дело или традициях, а в человеческой природе, в Роке, в превратностях судьбы.

По спине пробежал холодок – потянуло сквозняком из приоткрытой входной двери?
Принесли блюда и напитки.

– Я вообще считаю, что люди не меняются из века в век, – говорила она все более эмоционально. – Человечество не становится совершеннее в моральном, духовном смысле. Технический прогресс лишь позволяет людям маскировать свои пороки или даже еще ужаснее мучить ближних, так сказать, со знанием дела. Люди остаются такими же зверями... Папа считает, что во мне говорит юношеский максимализм, что на самом деле все не так мрачно. Но я уверена – случись что, война, например, и многие люди, которые сидели сегодня с нами на спектакле, окажутся палачами и будут с удовольствием издеваться над своими соседями.

Рома с удивлением смотрел на девушку, он никак не ожидал, что разговор перейдет в такое серьезно-философское русло.

«Кто там доказывал, что с малолетками не о чем поговорить? Давай, попытайся соответствовать, товарищ Догнат и Перегнат»

– Я, как и ваш папа, считаю, что вы слишком эмоционально смотрите на это. Но, наверное, это совершенно нормально для вашего возраста.

Она полыхнула глазами, но промолчала.
«Возраст – больная тема? – А для тебя, рассуждающего, как ее папа?»

– Для моего возраста? То есть, для вас вполне приемлемо, что в 1936 году, когда человечество считало себя цивилизованным, разглагольствовало о гуманизме, в Испании – в центре прогрессивной Европы, казнят Лорку – поэта, драматурга, музыканта и художника? Они убили Лорку! Я знаю, многих убили, не его одного. И поэтов в том числе. Но меня почему-то особенно тронула его история. Говорят, он был как ребенок. Радовался жизни, писал о любви. Его, к счастью, видимо, расстреляли, а не казнили через гарроту – как еще практиковали в то время. Я уж не говорю о фашизме или том, что происходит сейчас в любом месте, где есть война. Люди очень быстро теряют человеческий облик, если возникают определенные условия. Это я к чему? А... к тому, что любая пьеса про человека и его пороки – всегда актуальна. Но вы, конечно, можете со мной не соглашаться.

Девушка решила доесть свой салат, который заждался ее внимания, пока она говорила.

«Он стар, он похож на свое одиночество, ему рассуждать о погоде не хочется...да? – Нет! – Но ты же уже не можешь так горячо переживать за убитого в прошлом веке испанского поэта? – А разве я когда-нибудь мог?»

Она опять отложила вилку.
– А может быть, вы с папой правы. Просто Испания на меня в последний раз произвела особенно тягостное впечатление. До этого мы ездили, и было все иначе: маковые поля, все эти ветряки, своими размерами вполне соответствующие страшным ветряным мельницам Дон Кихота, апельсиновые сады – как я радовалась этим оранжевым новогодним шарам на невысоких деревцах с аккуратными стрижками! А еще цветки апельсина – флёрдоранж – про который я раньше только читала или видела на картинах. Помните «Неравный брак» Пукирева?

«Что-то сюрикены разлетались».

– Да, заплаканная прекрасная невеста, мерзкий старый жених...
– Ну вот, у нее венок из померанцевых цветков – или цветков апельсина. Они были непременным атрибутом невесты тогда, как символ девичьей невинности. Но когда я взяла этот цветок в руки – мне папа сорвал его с высокой ветки: не чудо ли, что плоды и цветы присутствуют на дереве одновременно? – и вдохнула его запах, я подумала, что никаких духов не нужно, если вокруг тебя такой аромат.

Она снова вернулась к салату. Роман опять не смог сообразить, чем заполнить паузу. При этом внутренние голоса продолжали упражняться в остроумии, теперь хором напевая:
«На закате ходит парень
Возле дома моего,
Поморгает мне глазами
И не скажет ничего.
И кто его знает,
Зачем он моргает?»

– А в последний раз Испания открылась совсем с другой стороны, – Данка, посмотрев на молчащего Романа, решила продолжить мысль. – У них, у испанцев, особое отношение к смерти. Они считают, что о ней нужно постоянно думать, чтобы не испугаться, когда настанет время умирать. Для них это очень важно: умереть гордо, красиво, с достоинством – не испугавшись. Вся эта коррида, все росписи в храмах, изображающие подробности пыток святых – это постоянное напоминание о ней, причем часто отвратительное в своей неприкрытой физиологичности. У меня очень впечатлительная мама, я бы сказала, что она выраженный эмпат, так вот ей даже стало нехорошо среди офортов Гойи в его музее. План дворца Эскориал – в виде решетки, на которой сожгли святого Лаврентия... Нет, это непонятно мне, хотя я тоже считаю, что верующий человек не должен бояться смерти. Знаете, что однажды сказал мне дедушка, когда мы с ним говорили о религии? Давно уже, но я запомнила: «Христианин, настоящий христианин не боится смерти хотя бы потому, что это единственный способ увидеть Бога». Но у испанцев это все как-то нарочито жестоко, слишком много телесных страданий. Хотя, может, просто все дело в моем тогдашнем восприятии: бывают периоды в жизни, когда все воспринимаешь особенно болезненно.

«Бывают!»

– Кстати, об испанцах: вам очень идет это платье. Вы в нем похожи на испанскую инфанту.

«За устный ответ на уроке – плюсик в журнал. Молодец, садись».

– Так и было задумано, приятно, что вы поняли. Оно мне тоже очень нравится. Я в нем выгляжу взрослее. Или нет?

«Что за пунктик? – По модулю тот же, что и у тебя».

– Вы в нем восхитительно выглядите.
– Значит, нет. Неважно. Его сшил один человек, который постоянно говорит моим родителям, что стоило поставить все с ног на голову ради того, чтобы на свет появилась.. в общем, появилось то, что появилось. Он любит шить для меня, и всегда так бурно восхищается, такой смешной, трогательный, очень милый. И гениальный.

– Флиртует с вами?
– Неет! Он не может флиртовать со мной, он...

«Слишком стар для этого?»

– Он бескорыстный ценитель женской красоты.

«Ого? Что бы это значило? Придумайте фотографию для этой подписи!»

– Я тоже знавал одного гения, который мог бы создать нечто подобное. Но он не был смешным, скорее вздорным и капризным.
– Ну, значит, их два.
– Или больше. И дело вовсе не в платье, а в той, на ком оно надето. – Роман сопроводил комплимент легкой веселой улыбкой, чтобы он не прозвучал чересчур тяжеловесно. – Но если у вас остались столь неприятные впечатления об Испании, почему вы согласились на такой стиль? Который вам будет постоянно напоминать о ней?

– Знаете, вы правы. Мне не хотелось. Но я очень поддаюсь влиянию. Знаю это про себя, но все равно поддаюсь. Когда все увидели эскиз, то пришли в такой восторг, что я уже не могла сопротивляться, чтобы никого не расстраивать. А потом просто постаралась выкинуть грустные ассоциации из головы и сосредоточиться на других, радостных, ранних.

В этот момент зажегся экран его телефона и вместе с мелодией на нем высветился портрет Оленьки. Данка тоже непроизвольно глянула на изображение, и было видно, что узнала звонящую. Роман сбросил звонок.

И тут же завибрировал телефон у девушки. На экране появилась фотография Зои, сделанная в студии Романа, он это понял по фону и цепям качелей.

Данка поднесла телефон к уху.

– Привет. Да. Нет. Да. Да. Нет. Об этом потом. Да. Хорошо. Привет.

«До-ми-ки, Ай-да, Но-мер, Я-мал-я-мал» – вспомнилось Роману давнишнее обучение азбуке Морзе.

– Вашим подругам понравилось снимать в студии? – он кивнул на телефон, который Данка снова положила на стол.
– Да! Очень. Мне Зоя все уши прожужжала. Она уж и к вашему специалисту по обработке фотографий съездила. Сказала, что он ей столько нового в этом плане открыл... – Она закатила глаза и улыбнулась. – Как бы она его теперь совсем не одолела со своими фотографиями – это фанатик своего дела! Да и в любом вопросе – «если я чего решил – выпью обязательно». Так что, возможно, вы подставили своего специалиста, – чуточку ехидно заметила девушка.

– Ничего, он отобьётся. А вот вы, я вижу, не умеете ей противостоять.
– Да, это трудно, – вздохнула Данка. – Иногда мне проще согласиться, чем сопротивляться. Иногда, в каких-то ситуациях я стараюсь избегать ее, чтобы она не смогла повлиять на мое решение. И мне очень не хочется, чтобы мы расходились во взглядах на жизнь, а в последнее время это все чаще ощущается. И это тревожно и непонятно. Вот ваши друзья вас во всем понимают? Или вы их?

«Ку-ку, друг! Прекрасная Роксана на балконе, а ты не выучил текст? Нужно срочно позвать того, кто будет подсказывать слова?»

– Нет. Не во всем. Во многом, но не во всем.
– Вам это не мешает? Дружить? Непонимание в каком-нибудь важном вопросе не может стать тем, что разведет вас совсем?

Малиновский вспомнил кое-что, слегка помрачнел.
– Может, Даня, может. Бывает, что ты знаешь человека много лет, ты с ним – не разлей вода, он твой напарник, ты с ним хоть в разведку. И кажется, что у вас одно мировоззрение, и говорите вы с ним на одном языке. А потом вдруг в одно прекрасное утро ты обнаруживаешь, что он свободно изъясняется на китайском, а по-русски – ни бум-бум. Кто-то в нем изменил настройки – и все, вы больше не коннектитесь. Причем вообще! А любая попытка приводит к короткому замыканию.

– И что?
– И все!

– Значит, я правильно волнуюсь. Мне очень не хотелось бы потерять их, моих подруг. Мы росли вместе, читали одно и то же, смотрели одни фильмы, противостояли преподавателям, выгораживали друг друга перед родителями – понимали все с полувзгляда. Они – как часть меня. Это общие воспоминания, переживания. Они все про меня знают. Мы всегда звучали в унисон. А в последнее время мне кажется, словно наша общая большая дорога разошлась на три разные тропинки, и они все дальше и дальше расходятся. Я перестала понимать их в каких-то вопросах, а они – меня. Но при этом я все равно ощущаю их влияние на мои решения. И может быть, они правы даже – я не знаю, скорее всего, это я пробуксовываю, держусь за какие-то свои дурацкие детские убеждения. Но уверена: все, что они говорят или делают – они делают, желая мне добра. И я все так же люблю их. Но что-то происходит... Зачем я все это вам говорю?

– Я рад, что вы мне это говорите. Вас это волнует – значит, мы не ведем пустой светский разговор, значит, этот вечер может оказаться ценным не только для меня.

Поскольку Данка бросила на Романа настороженный – «Надо же!» – взгляд, он поспешил продолжить:
– Тем более, затронутая тема мне тоже очень близка. Хотя разрыв с моим другом, о котором я вам вкратце рассказал, произошел уж лет двадцать назад, мне так и не удалось смириться с этим до конца. Причем, признаюсь вам, я даже перед самим собой хорохорился, сам себе не признавался в том, что это была серьезная потеря. Единственная серьезная в моей жизни. Я считал: «Подумаешь – людей на свете много... Можно подружиться с кем-нибудь еще». И это правда. Но только со временем понимаешь, что каждый уникален. Другой будет другим. И, возможно, ты сможешь так построить отношения с новыми друзьями, что разрыв уже так не тронет тебя. Ты защищаешься от новых потерь, но старая периодически заявляет о себе. Я временами возвращаюсь мыслями в то время и пытаюсь понять: что же произошло? Почему так получилось? Кто был неправ? И можно ли было сохранить дружбу, несмотря на языковой барьер? Ведь можно же было сначала мимикой и жестами изъясняться, а потом выучить китайский постепенно? – он постарался снизить патетику шуткой.

– Если до сих пор болит, может быть, стоит попробовать все вернуть? Он же не умер?

«Нас водила молодость в сабельный поход, нас бросала молодость на кронштадтский лед».

– Надеюсь, что жив-здоров и даже вполне упитан. Я думаю, что теперь мы, скорее всего, совершенно утеряли способность учить новые языки. Что он, что я. Два десятка лет – слишком большая пропасть, с учетом того, что расстались мы крайне некрасиво.

– А если что-нибудь такое случится, что сведет вас, вы будете сопротивляться или попробуете, постараетесь наладить прошлые отношения?

«Не говори ей, что Деда Мороза не существует!»

– Я попробую.

«Ага, ага. «Он постарается!»»

_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)


Вернуться к началу
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: АУ (из темы "Фрагменты грез")
СообщениеДобавлено: 26 окт 2019, 21:35 
Не в сети
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 05 июн 2017, 15:12
Сообщения: 1100
10.

У Данки опять зажегся экран телефона и умиротворенную атмосферу вечернего кафе нарушил стремительно-грозный и нервически-радостный «Шторм» Вивальди.

– Не выдержал, – вздохнула девушка и взяла трубку.

Роман с удивляющим его самого интересом наблюдал за ней: как она держит в руках телефон, как поправляет прядь волос, как меняется ее лицо, пока она говорит с кем-то неизвестным. В трубке рокотал низкий мужской голос, девушка наклонила голову и, разговаривая, водила пальцем по скатерти, вычерчивая завитки.

– Да, пап. Хорошо, пап. Я напишу тебе, как будем заходить в метро. Смоленская, какая ж еще. На Арбате в это время людно! Почему ты так волнуешься? Ты же знаешь, я очень осторожная. Не буду. Напишу. Скоро.

– Какой у вас рингтон на папу стоит интересный!

Она засмеялась.

– Соответствующий абоненту. У него характер такой: никогда не знаешь, когда шторм налетит. Если тих – это ничего не значит, затишье легко может оказаться перед бурей. Но и успокоиться может внезапно, как будто только что и не было никакого девятого вала. Особенно если мама вмешивается – она на него прямо магически влияет. Читали про Петра Первого или фильмы смотрели? Ну вот, у нас что-то типа этого: как император разбушуется, так все только на его Екатерину и уповают.

– А что это была за картинка, когда он позвонил?

Опять засмеялась.

– Это фигурка короля из Льюисских шахмат. Очень смешная, правда? Ради хохмочки поставила, а мама ужасно смеялась, когда увидела. Я и оставила. – И, почти без перехода, – Мне пора.

«Ну вот и все, дружок, пора открыть кингстоны…»

Малиновский расплатился, помог одеться своей прекрасной сеньорите, почувствовав при этом легкий трепет.

– Я могу вас проводить до метро, а могу довезти на машине – по времени это получится почти одинаково. Я буду рад поболтать с вами еще минут 20-25 и передать папе из рук в руки.

Как ни пытался он облечь свое желание в легкую ненавязчивую форму, оно все равно вызвало тревогу в глазах девушки.

– Возможно, я пропустил что-то еще очень важное, пока пел хор. Греческий – не самая моя сильная сторона.

«Дай мне этy ночь, дай мне хоть один шанс, ты не уснешь, пока я рядом? – Фу-у-у, как неприлично! – Да он про переписку Энгельса с Каутским, а ты что подумал?»

Да, пожалуй, ее слишком легко убедить.

– Хорошо. На машине – так на машине. Я очень люблю такие автомобили, как у вас – у них уже во внешнем виде агрессия и азарт чувствуются. И сила.

«Махайте на него, махайте!»

Сдерживая волну ликования, вызванную неожиданными словами Данки, владелец привлекательного автомобиля повел девушку к стоянке. Усадил, сел сам, укрепил смартфон на держателе, включил навигатор.

– Говорит, что ехать 22 минуты.

Она кивнула, написала отцу, когда нужно ее встречать.

– Даня, вы водите?

– Ох, это больная тема!

– Почему?!

– Это очень большой, просто огромный камень преткновения у нас с папой. Как только мне исполнилось 18, я сразу записалась на курсы автовождения. Он, вроде, был не против. Теорию сдала быстро, без проблем. А с практикой начались мытарства. Один раз, второй… Мне намекнули, кому и сколько нужно заплатить, чтобы сдать. Я заплатила – у меня были деньги. Получила права. И тут папа проявил неожиданную зловредность – не дает мне водить! Оказалось, что он вообще думал, что я не сдам сама и брошу это дело. А я иногда даже во сне рулю, так мне это нравится! Но вообще, если подумать, то нечему удивляться: они и с мамой раньше конфликтовали на этой почве. Он так дергается, когда кто-то другой за рулем, а на нас еще и вопит, как резаный… Один раз они жутко поссорились. Мама его даже высадила в маленьком городке, в который они в магазин с дачи поехали, и он на попутках добирался. С тех пор она его никогда не возит. Один раз только, когда у него была очень высокая температура. Я ему говорю: научи меня, а он не педагог ни разу: секунда – и в крик. У меня руки дрожат, я вообще перестаю соображать: куда, чего. И, главное, маме тоже не дает меня учить. Сразу нарисовывается, как только мы решаем этим заняться, как чувствует. Мы, конечно, исхитрились несколько раз, и мама даже сказала, что может давать мне свою машину, если недалеко. Хотя представить страшно, если я что-то не так сделаю, какой эль скандаль будет. Но! За те пару раз, что я попробовала на его машине, я почувствовала разницу с теми агрегатами, на которых мы учились и сдавали, почувствовала, как это классно – чуть нажимаешь на педаль, а она уже рвется с места и кипит силищей. И у меня такое внутри поднимается, так клокочет все внутри от восторга!

Уже на последних словах девушки сознание Романа заполнил мощный ликующий вокал Агузаровой:

«Ты не жалеешь опять ни о чём.

Быстро уходят в туман корабли.

Нежным безумным янтарным лучом,

Нет, не закончились белые дни.

Выстрелом в сердце разбудишь меня,

Изнемогаю и падаю я!

В воду студёную после огня!

Не приходи и не мучай меня…»

– Ну, если вас устраивает мой автомобиль, я мог бы… поездить с вами.

«Ай да Бараш, ай да овечий сын!»

– Правда?

На мгновение отвернувшись от дороги, он успел заметить, какой радостной надеждой вспыхнули ее глаза. И тут же:

– Нет, спасибо. Это очень заманчиво, но я не могу. – Она обуздала свою радость решительно и жестко, как послушный малыш, который в последний момент заставляет себя отдернуть руку, уже протянутую за предложенным ему угощением, вспомнив, что это запрещено.

– Почему же?

«Ей не нравится песня «Поедем, красотка, кататься, давно я тебя поджидал».

– Вы же сами знаете, что это… неправильно.

Он знал. Знал то, что ее «неправильно» отличается от его «неправильно», что если бы он перечислил сейчас свои аргументы «против», они пересекались бы, наверное, с ее лишь в одном-двух пунктах.

– Я могу повредить вашу машину.

«А вернее, повредить тебя. Она права, идти в зиму без крыши – неразумно».

– Вы всегда делаете только то, что правильно?

«Кто ты, мой ангел ли хранитель или коварный искуситель? Нужное подчеркнуть».

Она засомневалась.

– А где они, критерии правильности? А не бывает ли так, что вроде бы неправильный на первый взгляд поступок приводит к нужному, хорошему результату? - его голос был тих, но полон энергии.

Молчание.

«Давай, плотник, вбей последний гвоздь в крышку гроба ее сомнений, твои критерии правильности давно определены, а формулировки убеждений выверены и проверены».

– Кому будет плохо от того, если я вас научу хорошо водить?

Она не успела ответить: зеленая полосочка проложенного маршрута на навигаторе сменилась фотографией Веры.

Малиновский сбросил звонок.

– Я подумаю, спасибо за предложение. Это правда, очень и очень здорово. Было бы..

Смартфон снова зажужжал. Теперь звонила Лена. Ее хохочущее изображение издевательски подмигивало Роману. Кажется, у него сейчас зайдут шарики за ролики. Причем эти шарики-смешарики резвились по полной:

«Скажи честно, ты сейчас в яме, или только относительно?»

Не взять трубку было нельзя, Ленка никогда не звонила просто так.

– Да, Ленусь, привет. – Он внимательно слушал, что она ему объясняла. – Да, я приеду. Скоро. Минут через 50. Давай.

Он был спокоен. Невозмутим. Но легкое облачко досады все же не сразу выветрилось из салона автомобиля.

– Зойкин папа – большой человек в органах. Знает много страшных историй. Поэтому у него есть свои специфические пунктики. Например, он нас все детство инструктировал, как себя вести с незнакомыми людьми, чего бояться, как избегать опасностей и мошенников. Всегда был против соцсетей, говорил, что о себе нужно давать людям как можно меньше информации. И он нам рекомендовал, например, на телефон не ставить фотографии родителей и писать «мама», «папа». Чтобы украденный телефон не мог помочь преступнику позвонить родителям, например, и шантажировать их несчастьем ребенка.

«К чему эта сказка от Оле-Лукойе? – Ей неприятно, что тебе неприятно, что она увидела твоих респонденток. Дает совет».

– Вот поэтому когда у меня звонит телефон, никто по картинке и подписи не догадается, кто это. Тут шахматная фигура, тут – «Царевна-Лебедь», тут – паучок с милыми глазками. И подпись соответствующая, понятная только мне: на брата, например, стоит «Груш». Можно же вообще без картинки, только звонок придумать подходящий на каждого. А еще так номера телефонов лучше запоминаются, когда без картинки. – Это был совет, но искусно завуалированный.

«Терпение и такт! Терпение и такт! Скажи ей комплимент, что ее речи достойны Мудрой Совы. Двухсотлетней. Ей понравится».

– Почему Груш?

– Когда мама должна была родить брата, меня отправили заграницу к дедушке с бабушкой. Я оттуда им должна была писать письма на бумаге – только училась выводить буквы. Дедушка сканировал мои каракули и отправлял родителям по электронной почте. Когда брат родился, и его назвали Григорием, я стала писать: «Здравствуйте мама, папа и Гриша», но несколько первых раз вместо «и» в имени брата написала «у», и хоть хвостик зачеркивала, это прозвище к нему все равно очень быстро прилипло. Родители часто так и зовут его Груша, Груш.

От ее рассказов о семье веяло таким теплом, таким уютом, даже от тех, где говорилось о кричащем отце, о смешной ссоре родителей в автомобиле, смешной своим поводом: поверхностным, не затрагивающим, очевидно, прочных, глубинно-искренних отношений, но показывающем, что осталась между людьми страсть, что не высохли чувства с годами, как весенний паводковый поток, текущий бурно, но быстро иссякающий.

Телефон снова зазвонил. Оленька была настойчива.

«Сегодня пятница. – Но не 13-е же!»

Роман снова сбросил звонок. Боковым зрением он отследил, что девушка повернула голову и внимательно на него посмотрела. Они приближались к точке, обозначенной на навигаторе клетчатым флажком.

– Как мне удалась роль вашего кавалера? Я старался.

– О, вы были безупречны. – Снова смущение. – Спасибо вам, вы меня… очень выручили. И за ужин – мне жаль, что я не дала вам и слова сказать.

– Это всегда можно исправить. На самом деле я очень веселый и разговорчивый.

Она неуверенно улыбнулась.

«Давай, время контрольного выстрела, а то твоя Спиди-гонщица улетит на папиной машине в сиреневую даль».

– Я не хочу быть навязчивым, но если вам все-таки очень захочется улучшить свой водительский навык, я буду рад вам в этом помочь. Это могло бы быть весело.

«— Дедушка, а Баба Яга полезная или вредная? — Всякая поганка в лесу к чему-нибудь назначена. Потому порядок».

– Спасибо. Я подумаю. Правда, подумаю. – Мягкий извиняющийся взгляд. – Спасибо вам за все.

Выскочила из машины, нырнула в переход, вынырнула на другой стороне улицы, прыгнула в ожидающий ее автомобиль на пассажирское сиденье. Раз, два, три – все.

«Она любит шоколадное печенье, водить машину, стихи Лорки… – И всегда пьет за мир во всем мире».

Попрыгав по радиоволнам, Роман нашел то, что нужно. Саундтрек к фильму «Ва-банк»: задорно, авантюрно, рискованно и искрометно. «Па-ба-па, пара-ба-па-ба-па, пу-пуру-пуру-пу-пу-бу-пу» – подпевал он польским музыкантам во весь голос.

И снова солировала радостная труба.
11.

Роман бросал своих женщин, но не в беде. Он смог быстро и виртуозно выставить из Лениной квартиры пару невменяемых соседей, которые решили устроить там сидячую забастовку. Они считали, что она им должна за ремонт, который им пришлось сделать после протечки, но не по Лениной вине, а по вине государства. Но с государства фиг чего возьмешь, и они попытались отыграться на одинокой интеллигентной женщине.

– Спасибо тебе, Ромка. Ты меня так выручил! А то уж думала, что придется попробовать форму сожительства «шведская семья».

– Ничего себе! Со мной, значит, ты такой вариант не рассматривала, а эти тебе приглянулись?

Они оба засмеялись.
Она смотрела в его глаза, которые, как обычно, лучились искринками смеха, и удивлялась тому, что этот мягкий, гипнотизирующий нежностью взгляд еще несколько минут назад был колким, острым, как лезвие толедского клинка. Но лишь по взгляду можно было догадаться о мыслях и чувствах этого мужчины: его речь не потеряла плавности и обволакивающего спокойствия, которое гасило, как волнорез, все волны агрессии, исходящие от незваных гостей, пока он с ними разговаривал.

– Пойдем чай пить? У меня штрудель! Осень яблочная нынче.

Наливая ему чай в красивые зеленые чашки, которые он когда-то ей и подарил, она напевала свою любимую Матвееву, «Та, которая Вера!», причем голос у Лены был такой же высокий и хорошо поставленный:

Я в дом войду уставшей,похожей на вопрос,
но чуточку грустней...
И две зелёных чашки поставлю на поднос:
тебе и мне, тебе и мне...
И приоткрою двери, чтоб падал мягкий свет,
а в комнате темно...
И плюшевые звери, тебя покуда нет,
поговорят со мной, поговорят со мной.

Потом и ты возникнешь из тишины ночей –
причудливая тень –
и удивлённо вскинешь полосочки бровей:
словами – лень, словами – лень.

И я наполню чашки, мы будем пить с тобой
зелёный крепкий чай,
и ты обид вчерашних заплаканную боль
не замечай, не замечай.

Лена знала, что ему нравится ее пение, поэтому не остановилась на первом куплете, пока доставала посуду, резала угощение. Улыбнулась на последних строчках: не было никаких обид и боли между ними.

– Прости на всякий случай, если нарушила твои планы. Если бы Ленька не был в командировке, я б не стала тебя дергать.

– Ничего страшного, я рад был тебя спасти от этих… – на язык просилось слово пожестче, – уродов.

Он вспомнил, как понял, что у этой звонкоголосой певуньи появился мужчина. Она просто в одну из их случайно-деловых встреч, когда он довез ее до дома, не спросила: «Останешься?». И сразу все встало на свои места: и ее какая-то закукленность в ответ на его привычное приветствие, и непривычная сдержанность в общении. Она была настолько же порядочна, насколько и горяча, и прежде каждый раз во время их нежно-страстных эпизодических встреч после развода все повторяла: «Ах, Ромка! Если бы твоя душа была столь же щедра и неэгоистична, как твое тело!», – а потом все как отрезало – появился другой.

– Лен, скажи, ты бросила меня, потому что я не мог дать тебе надежности, стабильности?

Она поставила локти на стол, уперлась подбородком в ладони – пальцы тонкими лепестками на скулах. Смотрит на него, думает.

– Когда я в тебя влюбилась, то сначала мне не нужно было от тебя ничего: лишь бы был. Потом, когда мне показалось, что ты мне ответил, захотелось от тебя всего: чтобы ты был весь мой, только мой – сейчас и потом, и навсегда. Моя любовь, наверное, была похожа на голос поющего в Пизанском баптистерии: ей нужен был сильный ответ – мощное эхо. Голосишь ноту – и она многократно отражается, отражается, сильно и звучно. А с тобой я словно находилась в комнате, где глохнут все звуки, как в лаборатории Орфилда. Посылаешь сигнал – «а в ответ тишина». Можно сойти с ума, если долго в ней находиться: слышишь только собственное дыхание и сердцебиение. Она просто истощилась, любовь, как аккумулятор в черном ящике на дне океана. Смысл для женщины, наверное, состоит в том, чтобы можно было любить самой. Но каждой для этого необходимы свои условия. Одной для этого нужно многократное эхо, другой – чтобы мужчина соответствовал ее идеалам, третьей – чтобы вызывал материнские чувства. Женщины – ты же сам говорил – цветы. Но цветы все разные. Один цветет в тени, другой – на солнце, третий – на водной глади озера.

«Вот они, условия, вот она, среда, а впрочем, для здоровия полезны холода».

– А когда женщина не любит – ей не надо от мужчины ни-че-го. Ни надежности, ни стабильности, ни любви, ни преклонения. Хотя, – она лукаво улыбнулась, – я, наверное, погорячилась. Лично ты владеешь кое-чем, что имеет неоспоримую ценность для любой…

– О, нет! Только не говори, что… – он картинно застонал, закатив глаза.
– Странно, раньше тебя это не задевало!
– Я достиг просветления.

Она смеялась весело и заразительно.

– Просветление возникло вместе с затемнением на рентгеновском снимке головы? Не пугай меня!

Они распрощались по-дружески тепло. Когда он уже пошел к лифту, она крикнула ему вслед:
– А ты какой-то другой, Ромка. Правда более светлый, что ли! – и махнула рукой.

Весь оставшийся вечер – «Какой вечер? Ночь-полночь!» – он провел, ковыряясь в своем телефоне.

«У кого бессонница, у кого любовница,
А кому всё помнится боевая конница,
А у тех по комнате мысли, что паломницы,
Черные и белые бродят до зари,
В окна помертвелые смотрят фонари.
Молится и мается род людской.
Это называется – ночь. Покой»*

Сначала просто хотел заменить фотографии на отвлеченные изображения – а что, очень разумный совет. Почистил контакты в записной книжке, а потом завис, придумывая картинку на номер телефона Данки. Вариантов было множество – и ни одного достойного. Это казалось банальным, то пошлым, что-то было чересчур сентиментальным, а кое-что чрезмерно романтичным.
С чем она у него ассоциировалась? Со звездой, внезапно вспыхнувшей на черно-синем куполе небосклона и отличающейся от всех прочих ярким мерцающим светом: то холодным, то теплым.

«Если звезды зажигают… – Туши свет!»

Он набрал в строке браузера нужные слова, выбрал «поиск картинок», стал листать. После нескольких прокруток, рябящих пестротой и яркостью изображений, под большим пальцем вдруг оказалась одна, выделяющаяся своей сдержанностью, лаконичностью и солнечностью. Только белый и желтый цвета – иллюстрация Экзюпери к «Маленькому принцу»: белый лист, на нем двумя тонкими линиями – пустынные барханы, золотая звезда в вышине и ослепленный ее светом человечек, закрывающий глаза руками, едва не падающий навзничь от потрясения.
Он узнал ее сразу – у него в детстве в книжке была эта картинка. Ну, что ж. Все верно. Спасибо, Антуан!

Теперь нужна была мелодия. Лежа поверх покрывала на кровати, он перебирал и перебирал их в голове, и снова никак не мог остановиться на чем-то одном. Это было увлекательно – прислушиваться к своим ощущениям: подходит – не подходит, и в то же время раздражало, как всегда, когда ищешь что-то и не можешь найти. Он давно уже отбился от навязчивого внутреннего голоса, который все язвительнее насмехался над тем, чем он так долго и самозабвенно занимается: «Такого дяди племянница, а вавилоны на голове устраиваешь!»

Вдруг в сознании опять всплыло имя Экзюпери – где-то было это, в какой-то песне… Что-то глубокое, светлое, лирическое и красивое. Слова выстроились в цепочку, вслед за ними проявилась и мелодия. Нашел в сети, поставил, чтобы послушать. Оказывается, это так и называется – «Нежность»?

Опустела без тебя Земля...
Как мне несколько часов прожить?
Так же падает листва в садах,
И куда-то все спешат такси...
Только пусто на Земле одной
Без тебя, а ты... Ты летишь, и тебе
Дарят звезды свою нежность...

Так же пусто было на Земле,
И когда летал Экзюпери,
Так же падала листва в садах,
И придумать не могла Земля,
Как прожить ей без него, пока
Он летал, летал, и все звезды ему
Отдавали свою нежность...

Опустела без тебя Земля...
Если можешь, прилетай скорей...

Отбросил телефон в сторону. Уставился в потолок. Нарастало чувство внутреннего протеста. Только вот против чего? Что это зареволюционная ситуация в сознании: верхи не могут принять происходящего, низы – "Три "ха-ха" – нет, не те низы! Не те! а те, что пониже левой ключицы, под ребрами – не могут, не хотят больше притворяться, что все по-старому, что ничего не происходит. Вернее, всем все давно понятно, и верхам, и низам. Это не названо словом, но если ты видишь перед собой в небе семь разноцветных полосок и не произносишь вслух «радуга», это не значит, что солнечные лучи не преломляются особым образом в каплях уходящего за горизонт дождя. Это не значит, что ты не видишь всех этих прозрачно-ярких цветов, плавно перетекающих из одного в другой, что тебя не охватывает восторг от того, что дуга полноценная, плотная, твердо стоящая на земле обоими своими концами, и – даже! – у нее есть более бледная, но такая же красочная и разноцветная тень.

«Скоротечная чахотка? – Не, больше похоже на молниеносный сепсис, слишком стремительно симптомы нарастают. – В реанимацию? – Нет, доктор сказал в морг – значит, в морг!»

Он снова схватил телефон. Нашел песню «Нежность» в исполнении Френсиса Гойи – бархатисто-звенящий голос гитары на фоне симфонического оркестра, – вырезал нужный, самый яркий кусочек произведения, поставил на ее вызов. Пусть будет опять Экзюпери. Пусть он переборщил с романтикой, с нежностью, пусть! Пусть это похоже на сдвиг по фазе. Ему все равно, как это называется!
«Это мой телефон, что хочу, то и делаю! – С кем ты споришь, несчастный?»

Включил телевизор, чтобы отвлечься от мыслей: вряд ли там идет что-то романтическое или приличное в такую поздноту, наверняка какая-нибудь фантастическая хрень про дрожь земли или отечественный блокбастер.

«В такую рань такую дрянь – то, что доктор прописал».

На экране – реклама средств «Для мужчин». Малиновский криво ухмыльнулся, пошел принимать душ. Вышел, вытирая мокрые волосы полотенцем.

"Полночи придумывал картинку и музыку к ней, а ведь ты можешь никогда не увидеть и не услышать их, дурачелло".

Встал у окна, поглядывая на беспросветное московское небо. За его спиной в телевизоре два знакомых голоса вели тихий разговор:

«– Мою звезду не увидишь ни в один телескоп. Когда я закрываю глаза, я вижу ее орбиту, слежу за ее путем которые она совершает тысячелетиями. Невидимая, незримая...
– Её никогда нельзя увидеть? Никогда?
– Никогда... Чтобы стать видимой, она должна отклониться от своего пути.
– Этого не может случиться?
– Нет.
– Почему?
– Ни одна звезда не отклоняется от своего пути».


_______________________
*М.Вега

12.

Он оказался в безвоздушном пространстве. Нет, никто со стороны этого не замечал, что ему нечем дышать, даже наоборот – все как-то оживлялись рядом с ним, словно, попав в его энергетическое поле, подзаряжались и начинали мигать разноцветными лампочками: улыбаться, шутить, подкалывать. Он соответствовал. Поражал фитнес-тренера упорством, энтузиазмом и своими результатами – а куда девать кипучую энергию, которая, накапливаясь, грозила разорвать его на сотню маленьких медвежат? – веселил подчиненных – «смех и радость мы приносим людям!», вдохновлял партнеров – «лучший кофе на дороге: отхлебнешь – протянешь ноги!», с еще большей легкостью очаровывал дам – «Ну, просто белла вита какая-то!».
Но, начиная с субботы, ему казалось, что воздуха каждый день становится все меньше, как и надежды, что она позвонит. Для Малиновского это было мучительное, непривычное, неведомое ранее состояние, с которым он не знал, как бороться. Оно нервировало, раздражало, злило. Он привык либо действовать, добиваясь желаемого, либо легко отказываться от чего-то недостижимого, зная, что всегда есть замена: «Нет – и не надо». Теперь так не получалось. Не получалось избавиться от наваждения – да он и не пытался, если честно. И даже более того – культивировал его проявления: разрешал себе постоянно возвращаться мыслями к воспоминаниям о ней, погружался в образы, которые были с ней связаны, радовался ассоциациям, которых стало неожиданно много, и потакал мечтам – удивительно простым и незатейливым, параллельно смеясь над самим собой, едко иронизируя и горько усмехаясь. Отказаться от того, что зрело в душе, не только не приходило в голову, а пугала сама мысль, что оно, это странное пламя, может вдруг потухнуть. Но самое ужасное заключалось в невозможности действовать: неожиданный паралич сковал его волю, паралич, вызванный внезапно нахлынувшими сомнениями и даже комплексами – новейшая для Романа напасть. Он не умом даже понимал – логика была беспощадна, и потому отправлена куда подальше со всеми ее математическими выкладками, - а, скорее, чуткой своей натурой ощущал: она должна позвонить сама, она должна сама захотеть продолжения их общения. «Или что?» Или ничего. Совсем ничего. И от этого пронзала холодная тоска, сердце покрывалось инеем.

А еще многое из привычного сделалось скучным. Страшно скучным. До того, что даже сводило скулы. Обычные разговоры, свежие новости, выверенный флирт, традиционный досуг – «Bored! Bored! Bored!»

Хотелось иного, а иное было недоступным. Вакуум.

В четверг в студии шли съемки. Роман сидел за своим столом и не обращал внимания на происходящее, пока не услышал очередную композицию «Аббы»: все предыдущие были ему знакомы, а эту он как будто бы раньше не слышал. Сначала его привлек ритм – чуть нервный, похожий на учащенное сердцебиение. Потом он уловил настроение, создаваемое не только инструментами, но и голосом исполнительницы: на первый взгляд однообразный речитатив настораживал своей нарастающей тревожностью, вел к чему-то, что-то обещал.

Он подошел к музыкальному центру, взял в руки коробочку от диска. «The Day before You Came» значилось в списке песен.

В сознание Романа проник голос фотографа, который в отчаянии призывал модель изобразить то, что у нее никак не получалось:
- Слышишь эту песню?!!! В ней все сказано! Представь, ну, представь на минуточку: ты живешь, живешь, изо дня в день одно и то же - завтрак, газета, поезд на работу, работа, папки, документы, обед, работа, дорога домой, телевизор – спать! И так со школы – много лет подряд. И ты даже довольна всем, ты научилась не обращать внимания на ту часть себя, которой что-то в этой жизни не нравится, которая чего-то хочет. Но припев! Ты слышишь припев? Он – главное: The day before you came! Все это было до того дня, как пришел он! А дальше что? Что, скажи мне?

Поскольку модель молчала, обиженно хлопая густыми ресницами, фотограф, пробежавшись вдоль подиума туда-сюда, продолжил сам:
- Все изменилось! Понимаешь? Изменилось все!!! Вот она граница, поделившая жизнь: до его появления и после. И даже прошлое изменилось, потому, что оно поменяло цвет! Оно стало серым по сравнению с тем, что оказалось в настоящем! Ты понимаешь?

Роман не знал, доходит ли до модели отчаянный вопль фотохудожника, но он его мысль понимал как нельзя лучше. И осознавал тем явственнее, чем сильнее росло напряжение в голосе певицы: нельзя вернуть назад прежнюю жизнь, и никак не узнаешь сейчас, что будет завтра, и даже в песне не поется про это будущее - только про разрыв линии судьбы, только про перелом, перевал. И это тревожно, потому, что никто не гарантирует счастья.

Вернулся за стол, нашел эту композицию. Прослушал ее в наушниках еще раз, и еще, и еще – ритмичная мелодия, вплетаясь в поток электрических импульсов, бегущих по его таким нервным теперь нервным волокнам, гармонизировала состояние, заставляла замереть, вслушиваясь, и не двигаться – а всем известно, когда ты бездвижен, то и воздуха нужно меньше.

... И я уверена, моя жизнь была вполне хороша в ее обычном обрамлении
За день до того, как ты пришел...


- Ромча, я ничего не понимаю! – Гена не скрывал замешательства. – Я тебя не узнаю.

Роман медленно пил виски, все время задерживаясь взглядом на том самом столике, за которым сейчас никто не сидел. «Сколько времени прошло с того вечера? Как все относительно! Время - это резинка: то растянется, то мгновенно схлопнется, да еще больно щелкнет по пальцам». Шутить не хотелось. С Генкой хотелось расслабиться.

- Ну, ты же сам говорил: с ними скучно, поговорить не о чем...

Роман ухмыльнулся, поднял глаза на друга.
- Она очень интересный человек. Глубокий. Размышляет, наблюдает, рассказывает. Ставит в тупик вопросами. Удивляет. Не поверишь: я даже не всегда сразу нахожусь, что ей ответить.

- Ты? Да ладно! Хорошо. А, ты говорил, что они несамостоятельные, зависимые от родителей, что это хлопотно.
- А ты мне больше верь, – он все же улыбнулся.
- Ты говорил, что они наивные, глупые, можно вляпаться...
- Вот! Как я был прав! Что ж я сам себя не слушал?
- И что рядом с такой чувствуешь себя престарелым родственником...

Гена встретил взгляд Романа.
- Черт.

- Как точно ты это подметил! – Малиновский отодвинул от себя стакан. – Остается только продать душу дьяволу, чтобы скостил десяток-другой лет.

- Ромча, неужели все так серьезно?
- Я думал ты у нас эксперт по серьезности. Мне не с чем сравнивать. Знаешь, как в школе учили: можно в сочинении сравнить Онегина и Печорина, но нельзя сравнить Муму и Чапаева на том лишь основании, что оба утонули.

- А твоя теория, что идеальных не существует? Идеальных женщин?

- Никогда такого не было, и вот опять! – Роман смеялся, но смеялся как-то надрывно, невесело. – Ты меня хочешь добить моими же словами? Кстати, скажи мне, друг, а ты смог бы меня пристрелить, если б я попросил? Чтобы я не мучился?
- Иди ты...

- Я не вижу в ней недостатков. И наш разговор стал сильно смахивать на кино. Боже, как все мелодраматично! Не зря я всегда боялся этой заразы.

- У тебя это как ветрянка: в детстве ее переносят легко, а во взрослом состоянии можно даже умереть.
- А, так все не безнадежно! Умереть все-таки можно?
- Ромча, это не ты! Ты не можешь быть таким мрачным. Ты не можешь...
- Влюбиться?

Гена взъерошил волосы, Роман насмешливо смотрел на него.
- Ген, не парься. Мне просто нужно было поговорить с тобой. Чтобы не перегреться. Ты не должен, а главное – не можешь сказать ничего, что бы кардинальным образом изменило ситуацию. Я не знаю, какова идеальная женщина, но в Дане мне нравится все - как бы смешно это ни звучало вообще, а из моих уст – особенно. Я не вижу недостатков - только достоинства. Не исключаю, что у меня что-то с глазами, а, поскольку, говорят, что они - вырост мозга, то, возможно, и с мозгом. Но даже если недостатки есть – сколько бы их ни было, все ее легко перевешивает один мой: тридцать лет – слишком большая разница. Прикинь, до чего я дошел? Я даже выяснил, насколько старше был Грибоедов своей юной жены, а Тютчев - своей любовницы. Мне раньше казалось, что разница там была колоссальная. Тютчевская Денисьева училась, кажется, с его дочерью в Смольном и была младше его на 23 года. Всего на 23! А Нина Чавчавадзе хоть и была совсем юна, когда вышла замуж, но Грибоедов был старше ее лишь на 16 или 17 лет!

- Странно, что ты обратился взором к 19 веку. У нас и сейчас полно таких примеров, вон все журналы пестрят.
Лучше бы он этого не говорил: на лице Романа отразилась такая смесь отвращения и отчаяния, что Гена тут же пожалел о вылетевших словах.

- А знаешь, что меня потрясает? Я не чувствую себя значительно старше ее, когда мы вместе. Во мне сидит удивленный, пораженный свалившимся на него, молодой человек, которому тесно и тошно в этом теле. Я забываю о своем возрасте, когда говорю с ней, смотрю на нее. Но когда я вижу себя со стороны или вдруг пытаюсь увидеть себя ее глазами, вот тогда и накрывает.

«Я просто выгляжу как лось, а в душе я бабочка».

- Мне кажется, что когда так сильно и резко, то бывает и проходит быстро. Синдром выгорания - слышал? Если б ты с ней много общался, то уже переболел бы и остыл. Или… - Генка прищелкнул пальцами, - скажи, тебя преследуют навязчивые идеи?

- Да, еще какие!

Гена сначала оживился, а потом ему что-то показалось подозрительным в том, как Рома ответил на его вопрос.

- Я имею в виду, сексуальные.
- Я понял, понял. – Малиновский все-таки засмеялся так, как бывало раньше.
- Воооот! Об чем и речь! Возможно, переспав с ней, ты сразу успокоишься.
- Меня преследует навязчивая идея, какая машина ей бы подошла. Это очень сексуально, согласен?

- О, да. – Гена с сочувствием смотрел на друга. – Почему машина?
- Ты же понимаешь, не можешь не понимать – сам говорил о подарках, которые хотел бы сделать Татьяне, - что человеку, которого ты… В общем, очень хочется что-то дать, отдать, подарить. А что я могу ей дать? Ситуация усугубляется тем, что она из обеспеченной семьи, скорее всего – очень обеспеченной, мало того – она сама зарабатывает. И даже не в этом дело: в ней чувствуется какое-то равнодушие к материальным благам, и не только от того, что она никогда не имела ни в чем недостатка, а потому, что ее интересует другое. И еще: я уверен, ей будет трудно сделать подарок – она не возьмет ничего ценного. Но про машину она высказалась, что ей нравятся мощные. Вот я и зацепился мыслью. Но разве это возможно? Нет, конечно. А хотя бы попробовать подобрать модель – об этом можно помечтать.

Гена вздохнул.
- Не ожидал, не ожидал я от тебя, Ромча, такого.

- Я тоже несколько удивлен твоей реакцией: думал – обрадуешься, типа, наконец, обратил упертого язычника в свою веру, порадуешься за мою не совсем уж потерянную душу, будешь счастлив, что я в теме – вот теперь-то пойму тебя! А ты словно разочарован?

Гена сосредоточенно рассматривал что-то на дне своего стакана.
- Я не разочарован, Ром. Мне не верится. Мне все кажется, что это какой-то розыгрыш. Ты так правдив и искренен в своей философии, так защищен и неуязвим. Отпетый, прожжённый, виртуозный дамский угодник! Всю жизнь быть окруженным женщинами и так искусно лавировать между рифами чувств и страстей...

«Лавировали, лавировали, да не вылавировали»

... Я верил тебе, верил в то, что действительно можно отбросить все эти чувства и сантименты, стоит только захотеть и сосредоточиться. Я даже согласился с тобой, что если я этого не делаю, значит, просто не хочу. Собираюсь с силами последовать твоему примеру, освободиться. И вот теперь ты меня поражаешь…


- Ну, если даже в Моссовете!

- И все-таки, послушай моего совета: общайся с ней больше, чтобы лучше узнать ее. И тогда все как рукой снимет. Не бывает идеальных. И тебе не свойственно все это.

«Да откуда ты знаешь, что мне свойственно, а что не свойственно! – Из какого фильма-то?»

- Как я могу с ней общаться больше? Она не звонит!

«Позвони мне, позвони! – Говорили мне, нельзя с утра до ночи смотреть телевизор, вот вам, пожалуйста!»

- Сам позвони! Не маленький.

- Вот именно! Слишком большой. Я не могу позвонить ей. Не могу и все. Я не хочу, чтобы это выглядело, будто я за ней волочусь.

«Мне нельзя в Бельдяжки, я женат...»

Гена непонимающе смотрел на Малиновского.

- Но если позвонит она… Это совсем другое. Значит, она сама хочет, а я не навязываюсь.
- Чего хочет? Чего она может от тебя хотеть? Такая, как ты про нее говоришь: красивая, умная, обеспеченная?
- И молодая. Действительно, чего?

Вопрос так и повис в воздухе, заставив обоих друзей задуматься о чем-то своем. Беспрерывно дребезжащая уже больше часа музыка почему-то прервалась, и в наступившей тишине мелодия входящего звонка на телефон Романа прозвучала особенно нежно.

Геннадий как-то видел очень красивый документальный фильм о том, как стремительно и буйно расцветает пустыня после выпадающего раз в несколько лет обильного дождя. Именно эти кадры сразу вспомнились ему, когда он увидел, как изменилось лицо его друга, замершего на несколько мгновений, прежде чем протянуть руку к телефону, на экране которого тщетно пытался укрыться от поражающего света далекой звезды маленький человечек.

_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)


Вернуться к началу
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: АУ (из темы "Фрагменты грез")
СообщениеДобавлено: 26 окт 2019, 21:36 
Не в сети
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 05 июн 2017, 15:12
Сообщения: 1100
13.

Ее голос в трубке телефона. Ее изумляющая искренностью вежливость - и ни грамма пошлого кокетства. Ее открытость в сочетании с глубоко упрятанной тайной. Ее такое – как всегда! – неожиданное предложение. Ее звонок – он все-таки дожил до него, не задохнулся.

Роман положил телефон на стол, не сразу подняв глаза на Гену, внимательно наблюдавшим за ним. Хотелось хотя бы чуть-чуть совладать с мышцами лица, пригасить взгляд: не удалось. Трудно скрыть такую радость – глупую, бессмысленную, но оттого не менее сильную, - охватившую его. Да и если прятать счастье от друзей – то кому его вообще можно показать?

- Все серьезно, - поставил диагноз Геннадий, получив ожог сетчатки от двух полоснувших его вскользь лазеров.

Роман молча улыбался, не желая больше сдерживать губы и вообще что-то из себя изображать.

- Ты свихнулся. Все признаки налицо: безумный горящий взор, мимические спазмы, отсутствие речи.

Малиновский смеялся. Смеялся, как мальчишка – когда и причины особой нет, просто очень весело, радостно, легко.

- Я тут видел новую модель смирительной рубашки: отложной воротничок, расцветочка веселенькая, в твоем стиле.

- Я тебя люблю, Геныч.

- Наконец-то! Не прошло и 15 лет! Выпьем же за твою любовь, Ромка!



Пятница пролетела стремительно. А вот с утра субботы время снова потянулось медленно. Шесть часов вечера казались недосягаемыми, словно до них были световые годы, а не несколько раз по 60 минут. Удивительно яркое для осени солнце веселило не только глаз, но и душу: москвичу иногда и малого лучика достаточно, чтобы настроение поднялось, а тут целые световые потоки. Выйдя на улицу, Малиновский понял, что оделся легче, чем нужно: прозрачный воздух пропускал солнечные лучи сквозь себя, не задерживая. Хотя, кто из автомобилистов одевается по погоде?



Припарковавшись недалеко от особняка Носова, благо в субботу проблем с этим не было, он направился к небольшому строению в стиле модерн, одновременно набирая ее номер.

- Здравствуйте, Роман, заходите, раздевайтесь, я вас встречу.

Это было какое-то мероприятие с французами - он до конца не понял. Их сначала возили по учебным заведениям, а вот сейчас, вечером, было устроено что-то типа приема с концертом. На прием были приглашены некоторые студенты, входящие в какой-то клуб то ли любителей французского, то ли российско-французской дружбы, преподаватели, и т.д. и т.п. На вечернее мероприятие было рекомендовано являться парами.

– Прямо-таки «рекомендовано»? - еще уточнил он, когда Данка посвящала его в подробности.

– Да, именно так.

– Служу Советскому Союзу! – пошутил он.

– ¡No pasarán! – в тон ему ответила она моментально.

При входе назвал свою фамилию серьезному дяденьке с наушником, отдал свое легкое пальто гардеробщику, оглянулся куда идти. И тут же разглядел ее в глубине зала, в который были распахнуты двери. Ему снова пришлось изумиться, увидев ее: девушка сильно изменилась. Прежде всего, ее волосы – она их укоротила, и теперь они доставали лишь до лопаток, были завиты и уложены умелой рукой парикмахера, но главное – они не были просто угольно-черными, как раньше, они отливали не слишком явным, но заметным внимательному взгляду глубоким каштановым оттенком. Она сама выглядела настоящей француженкой – не только свободная смелая прическа, но и стильное короткое платье, плотные колготки и идеально подходящая к образу обувь на толстой подошве со шнурками - в стиле этой девушке отказать было нельзя. А еще он понял, что она добилась, чего хотела – эффекта взрослости. Увидев Романа, она сначала улыбнулась ему, бросила взгляд в сторону, затем поманила его рукой. Когда он вошел в зал, она как-то особенно радостно подлетела к нему и неожиданно коснулась губами щеки.

- Привет! – это приветствие, при всей его обычности среди людей, несколько отличалось от того, что было принято между ними.

- Привет! – он лишь слегка удивился, глядя в ее улыбающиеся глаза.

- Сейчас еще будут речи, мне нужно будет перевести, а потом концерт. Хорошо? – словно если бы он не одобрил, то программу можно было изменить.

- Отлично!

Она скользнула пальцами по рукаву его пиджака и взяла за руку, увлекая за собой к местам на первом ряду.

- Вон там консул с женой, - кивнула она на стоящую у камина пару. – Вон та милая старушка – наша преподавательница.

- А те молодые люди, что на вас смотрят с таким интересом?

Данка обернулась, посмотрела на компанию молодежи, улыбнулась кому-то, кивнула.

- Это с нашего курса, - уклончиво ответила она.

- Они не все парами? И преподавательница. Проигнорировали рекомендацию?

- Анна Алексеевна уже давно вдова, ее муж был значительно старше – лет на 12, кажется. А среди студентов всегда найдутся те, кто мыслит самостоятельно и действует, как считает нужным.

Как-то очень не понравились Роману эти слова, и дело было вовсе не в Анне Алексеевне с ее усопшим так не вовремя мужем, а в том, как сошла на нет интонация девушки в конце фразы, как она опустила голову и разглядывала – не видя – свои пальцы. Красивые, длинные пальцы, на которых так изящно смотрелись серебряные кольца. Малиновский несколько раз потом бросил взгляд на группу молодых людей. Три девушки, четыре парня. Один явно выделялся возрастом – был старше остальных, – и каким-то нарочито независимым видом. Он напомнил Роману то ли студента дореволюционных времен, входящего в группу бомбистов, то ли Евдокимова, героя советского фильма, которого так хорошо сыграл Лазарев – та же надменность в глазах, та же жесткая ироничная ухмылка.

В зал вошли какие-то важные люди, все быстро расселись по своим местам. Данка встала, посмотрела на Романа, улыбнулась. Потом взглянула куда-то за его спину и спокойно отправилась в центр зала к группе официальных лиц. «Удивительно, она совсем не волнуется», - подумал Малиновский, глядя на девушку. Сейчас он получал истинное удовольствие – видя перед собой ее и слушая. Ему нравилось, как легко она запоминает длинные предложения и потом гладко их переводит, как красиво звучит ее голос, слегка меняющий тембр в зависимости от того, на каком языке она говорит. Ей шел этот цвет волос, но к локонам, падающим на лицо, она явно еще не привыкла, ей все время хотелось убрать непослушную прядь за ухо или мотнуть головой, откинув их назад. Роман не вникал бы, как обычно, в смысл произносимых речей, если бы не то, как Данка говорила – переводила выразительно, в точности повторяя интонации и жесты за оратором. А говорилось про взаимопроникновение двух культур, про то, насколько они обогащали друг друга раньше, и как снизилось это положительное влияние теперь. Упомянули любопытный исторический факт: оказывается, французские короли, вступая на престол, с середины 16 века клялись на русской библии, которую привезла с собой княжна Анна Ярославна, ставшая женой Генриха Первого. С другой стороны, вспомнили, что письмо Татьяны Онегину было написано по-французски. Это была особенно интересная часть: Данка по просьбе преподавательницы сначала прочитала это письмо на французском, а потом на русском. Зал слушал ее затаив дыхание – ей очень шел этот образ, и было совсем не сложно представить эту современно одетую девушку в платье до пола с высокой талией и длинной темной косой, мирно струящейся по спине. Она читала стихи очень артистично, явно вкладывая в слова какие-то свои эмоции и даже, временами казалось, что это было личное послание кому-то. Она не смутилась, сорвав аплодисменты, а лишь благодарно улыбнулась залу, как будто эта ситуация – самое обычное для нее дело. А Малиновский потихонечку слеп, глядя на нее – это было мучительно и отрадно одновременно.

Концерт был разнообразно-насыщенным: французский шансон в оригинале и на русском, русские песни в переводе на французский, романсы, Высоцкий, песни из фильмов. Исполнители не были известными, но почти домашняя атмосфера и живой звук придавали всему происходящему удивительный шарм и неповторимую прелесть. Это было бы интересно, даже если бы рядом с Романом не сидела та, чье присутствие он ощущал кожей. Та, из-за которой все его органы чувств воспринимали окружающую действительность необычайно остро. А когда она наклонялась к нему, чтобы что-то сказать, перевести или прокомментировать выступление, он улавливал какой-то совершенно необычайный, незнакомый и дурманящий запах, шедший от ее волос.

- Вот сейчас будет песня, которая мне очень нравится, - он снова вдохнул вызывающий головокружение аромат, - ее автор и исполнитель Жан-Жак Гольдман выходец из семьи польских евреев. Он обращается к своей дочери и рассказывает о девочке, такой же, как она, только родившейся где-то под Варшавой перед войной, а потому так и оставшейся навсегда восьмилетней. Очень красивая песня, я, когда еще плохо знала язык, была уверена, что она про любовь.

Исполнители вышли в центр зала, свет погас, и на экране за их спинами на фоне черно-белых фотографий возникал перевод песни «Comme Toi - Как ты»:

С солнечным взглядом в платье из бархата,
Рядом с мамой, в окружении семьи,
Она будто растворяется в ласковых закатных лучах.
Фото старое, нечеткое, но всё же хорошо видно,
Что люди на нем счастливы, что вокруг мирная тишина.
Она любила музыку, в особенности Шумана и Моцарта...

Как ты, как ты, как ты, как ты
Как ты, как ты, как ты, как ты
Как ты, на ту, что я сейчас смотрю
Как ты, мечтающую о чем-то во сне...
Как ты, как ты, как ты, как ты

Она ходила в школу в ближайшей деревеньке,
Читала книжки, учила правила,
Ей нравились лягушки и спящие в лесу принцессы.
Она любила свою куклу и своих друзей,
Особенно Руфь и Анну, но больше всего Жереми,
Возможно, они поженились бы потом в Варшаве...


Её звали Сарой, ей было почти восемь лет,
Она жила нежными мечтами, витала в белых облаках,
Но другие люди решили иначе.
У неё был такой же лучезарный взгляд, и, повзрослев, она стала бы, как ты,
Маленькая девочка, я точно знаю, так бы это и было,
Но родилась она не как ты, здесь и сейчас...

Роман, конечно, слышал эту песню раньше, и тоже отнес бы ее к любовной лирике, не зная перевода, но теперь она приобретала совсем другой смысл. Далекий от того, который вкладывал в нее автор. Перед его глазами вместо фотографий возникали картинки, на которых маленькая Данка жила своей жизнью вдалеке от него. Любила музыку, читала книги, сидела на коленях у отца, кружилась, демонстрируя семье пышную юбку. И больно было не за ту девочку, которая родилась давно, в то страшное время, а за себя, который не имел отношения к жизни этой, сидящей рядом, родившейся слишком поздно.

После концерта публика разделилась на две части: кто-то еще продолжал оживленно общаться, это были, в основном, люди взрослые, солидные, а молодежь незаметно улетучивалась.

- Пойдемте, - снова потянула девушка Романа за руку, но не тут-то было: к ней все время подходили люди, делали восторженные комплименты, втягивали в разговор. Роман чувствовал себя не слишком уютно, но это было бы ничего, если бы он не видел, что Данка стремилась уйти, а задержки ее нервировали. Тогда он сам решительно взял ее за руку и стал выводить из зала, вежливо, но настойчиво извиняясь перед всеми и повторяя, что им пора. Она бросила на него благодарный взгляд. Помогая ей одеться, он заметил, что Данкины однокурсники тоже покидают особняк.

- Жарко, - сказала она, - хочется выйти на улицу.

Жарко не было совсем, но раз дама настаивает... Выходя, они оказались рядом с компанией студентов. Данка крепко ухватила Малиновского за предложенную ей руку, и он чувствовал, что именно она задает темп их движению, то замедляясь, то снова ускоряясь, пока они выходили за ворота. Молодые люди приостановились, чтобы обсудить, куда они пойдут дальше, девушка, не замедляя шаг, провела Малиновского мимо, одновременно махнув всем на прощание рукой.

- Куда мы так стремительно движемся, если не секрет? – спросил Роман, когда они прошли метров двести довольно быстро. Данка, очнувшись, оглянулась, увидела, что вокруг никого нет, и ее рука сразу ослабела и выскользнула из-под его согнутого локтя. В пространстве между ними тут же сгустился колкий вечерний холод. Она подняла на него глаза, посмотрела задумчиво, печально:

- Мне кажется, в никуда. Простите меня.

14.

«За что?» - просился само собой разумеющийся вопрос, но внутреннее, никогда не подводившее Малиновского чутье, советовало: «Не спрашивай».

Они стояли друг напротив друга на темной холодной улице – девушка, зачем-то желающая выглядеть старше, но все равно вопиюще юная, и мужчина, выглядящий достаточно молодо, но который легко сошел бы за ее отца, - и молчали. Это продолжалось несколько мгновений, но Роман успел увидеть эту картину со стороны, успел понять, что только сила его желания видеть ее и быть с ней противостоит ледяному ветру, который – чуть дай он слабину – с легкостью поднимет ее в воздух и унесет далеко и навсегда. И тут в Малиновском проснулся, наконец, он сам.

- А мне кажется, что вы просто устали. Учеба, репетиторство, и даже в выходной вы, вместо того, чтобы отдыхать, все что-то переводите, переводите. Наводите коммуникативные мосты анжинерной конструкции из хрувсталя между нациями для усиления культурного взаимопроникновения, читаете наизусть письма каких-то подозрительных особ, отбиваетесь от настырных французов, как Барклай-де-Толли под Витебском.

Говоря это все ласковым, веселым голосом, Малиновский снова аккуратно положил руку девушки на свою, развернулся почти на 180 градусов, и, не торопясь, повел к машине. Она молчала.

- А ведь иногда, чтобы все встало на свои места, нужно хоть чуть-чуть расслабиться, перестать думать о проблемах или просто поесть. Вы когда в последний раз ели?

- Утром.

- Вот! Давайте поужинаем?

Это был тонкий момент. Она легко могла отказаться, а он легко мог ее уговорить. Уже было понятно: она не переносит уговоров, согласится. Но вот так нечестно играть на ее слабостях ему не хотелось. И все же он вложил в свои слова максимум тепла и желания. И во взгляд.

- Если хотите, конечно, если не торопитесь. Если вам со мной не скучно.

«Эээ! Это уже нечестно! – Молчать, когда старшие по званию разговаривают!»

Она не колебалась, она размышляла.

- Я действительно очень хочу есть.

«Да здравствует низкий уровень сахара в крови!»

- Ну, и отлично! Я тоже. Заодно вы мне позволите поблагодарить вас за этот интереснейший вечер.

«Шибче, Рома, шибче, пока она не передумала!»

- Я знаю очень уютный ресторан тут недалеко, и, надеюсь, что вы еще просветите меня насчет некоторых тем, поднятых во время официальной части консулом и другими нездешними лицами, а то я не все их идеи уловил. – Это были почти бессмысленные слова, но они произносились с нужной успокаивающей, даже гипнотизирующей интонацией, не дающей возможности девушке подумать о минусах ее согласия, а помогающей сосредоточиться лишь на плюсах. – А пока мы будем ждать горячее, я взломаю компьютерную систему этого ресторанчика и вместо рецептов всех их фирменных десертов внедрю туда лишь один – рецепт шоколадного печенья. Мы же сможем его оперативно узнать у вашей бабушки?

Все, она улыбалась. Нет, она смеялась, отпустив напряжение, как уродливую фигуру американского мультипликационного героя из полиэтилена, наполненную газом.

- Я только позвоню.

«Слава мобильным телефонам!»

- Мам, прием закончился. Да, все хорошо. Мы еще зайдем куда-нибудь, погуляем. Я? Тепло. Потом позвоню еще. Ага, давай.

«Мы! Интересно, что понимает ее мама под этим самым «мы»? – Стайку студентов, а не одного профессора кафедры сомнительно-этических наук».

Подошли к машине.

- Поведете? – Роман кивнул на автомобиль.

«Отличный ход, гроссмейстер. Наслаждайся».

Насладиться было чем: девушка опешила от такого предложения, и, едва не задохнувшись от восторга, выдохнула:

- Я?

Она бросила жадный взгляд на руль, потом перевела его на Романа. Он пожал плечами:

- Почему нет?

Данка смотрела на него так, что было ясно: она благодарна ему уже за само это предложение, и больше никаких сомнений, относительно согласия на ужин, у нее не было.

- Нет, – отчаянно сожалея, сказала она.

- Почему нет?

- У меня права не с собой.

Теперь расстроился Малиновский. Он уже представил...

- Ну, ничего, - словно утешая Романа, проговорила Данка. - Может, в следующий раз?

«Тебе только что выдали три кислородных баллона. – Лучше скажи, когда успели вмонтировать в твой лоб бегущую строку?»

- Хорошо, - он постарался не выдать себя голосом. – В следующий раз.

Усадить ее на пассажирское сиденье, сесть рядом, переглянуться, улыбаясь... А впереди еще вечер.

- Я попрыгаю? – она протянула палец к кнопкам автомагнитолы.

- Всенепременно!

Через несколько «прыжков» в уже нагревшемся воздухе автомобиля радостно звенел женский голос: «Нэй, на-на-на!» Дани Клейн из Vaya Con Dios, как и Малиновский, не верила своему счастью: «Боже, неужели мы так хорошо провели время?»

В ресторанчике было тихо и уютно.

- Здесь очень мило, - сказала Данка, после того, как официант принял заказ: сегодня ее не пришлось уговаривать поесть как следует. Она опять бессознательно боролась с непослушными локонами: явно привыкла, что лицо открыто, а волосы убраны. Роману нравилось наблюдать, как она, проглядывая меню, заправляла пальцем мерцающую темной медью прядь за ушко, а та снова выскакивала буквально через минуту.

- Вы правда хотели меня о чем-то конкретном спросить? Я о приеме.

«Сколько нужно шлакоблоков, чтоб дворец построить в срок?»

- А что там за история с княжной Анной Ярославной? – быстро собрался пецарь рычального образа.

- Я сама подробностей не знаю, только то, что она ехала с посольством во Францию к жениху почти два года, привезла с собой эту библию, про которую говорилось, и потом сложилась традиция, что все короли Франции, восходя на престол, клялись именно на ней. Да еще смутно вспоминается фильм про это. Но я его смотрела, когда мне было лет 12 или 13, и запомнила из него только одну сцену.

- Какую?
- В дороге княжну сопровождал монах, кажется, он одет был в такое темное одеяние, который с детства ее учил языкам и прочим наукам. Он ее любил. Тихо, безмолвно. Его там, кажется, кто-то стал подбивать, что вот, дескать, такую юную и чистую девушку везешь буквально на заклание – старому и противному королю.

«А старухи все падали и падали».

- Он не выдержал и попытался ее украсть. Не получилось. В ночь перед казнью она приходит к нему и спрашивает: как же так? Ты меня сам учил, что любовь – это… и цитирует что-то, а он ей на это отвечает: «крепка, как смерть, любовь». У меня в голове так и засела эта фраза. А через несколько лет я стала искать в интернете, о чем они говорили, мне стало интересно, что цитировали – наверняка что-то известное, из религиозных текстов. Сначала наткнулась на слова из Нового Завета: любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится… - ну, вы знаете.

«Сделай умное лицо! – Толку-то, раз бегущая строка».

- Но потом все же нашла то, откуда он ей цитировал: «крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность; стрелы ее - стрелы огненные. Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее. Если бы кто давал все богатство дома своего за любовь, то он был бы отвергнут с презреньем». Это Ветхий Завет, Песнь песней Соломона. Красиво, правда? И запоминается легко.

- У вас хорошая память.
- Это в маму. Она много стихов знает, да и цифры у нее в голове хорошо держатся. А папа наоборот, очень забывчивый.

Малиновский представил себе родителей Данки: эдакого приземистого солидного папу с животом, слегка рассеянного, с лысиной, которая краснеет, когда папа гневается. И маму – высокую, даже выше папы, слегка суховатую, с голубыми глазами и совсем светлыми волосами. В воображении они смотрели на Романа строго и укоризненно.

- Так о чем мы? - спохватилась очаровательная лекторша, прожевав очередной кусочек мяса. - А! Про княжну Анну. В общем, я больше ничего особенного про нее не знаю. Стала королевой Франции, родила наследника. Я вот только всегда думала: каково это, когда за тебя решают, с кем ты должна прожить жизнь? С кем ты должна завести детей. Быть верной… У меня это почему-то вызывает страшное негодование – отношение к женщине, как к вещи. Иногда хочется отомстить всему мужскому роду за это вековое помыкание…

«У вас это могло бы легко получиться, прекрасная амазонка».

- Хорошо, женщина полна смирения и долга. Ну, а мужчина? Разве ему не все равно, что она его не любит? Что она, может быть, испытывает к нему отвращение в тот момент, когда… Неужели интересы денежные и государственные важнее, чем это? И ладно бы, если бы о любви узнали только теперь, но ведь и в самых древних текстах – уже все сказано. Я размышляю наивно?

Роман молчал. Сейчас он искренне был на стороне всех старых противных королей и всего отвратительно-деспотичного мужского рода.

«Ты у нас такой дурак по субботам али как?»

- Вы размышляете в соответствии с полом, культурой, в которой воспитаны и…
«Возрастом!»
- И временем, в которое рождены. Я бы не поверил вам, если бы вы одобряли «право первой ночи» или традицию содержания гарема. И дело не столько в женщинах и в отношении к ним, а в том - и вам это будет трудно представить – что есть люди, которые чувствам придают совсем мало значения, а есть те, что в принципе не умеют любить. Они так и проживают жизнь, не зная, что это такое. А потому стоит ли удивляться, что у них другие приоритеты? Моя мама говорила в таких случаях: любовь – это черта характера. Есть люди безвольные, есть трусливые, есть недобрые, а есть не способные на любовь. Помните, вы рассказывали об отношении испанцев к смерти? Ну, то же можно сказать о любви – в разное время и в разных культурах к ней было разное отношение. Кроме того, не стоит забывать о физиологических потребностях. Людям необходимы еда, сон, тепло и секс, не зависимо от чувств, которые они испытывают.

- Поэты всегда, во все времена и во всех культурах говорили про любовь одно и то же.
- Что и подтверждает мои слова: поэты – это те, кто способен чувствовать, причем чувствовать сильно.

Данка выскочила из ресторана первая и охнула: заходили – оставили за спиной осень, вышли – зима! Кругом было белым бело, и с неба чинно и с достоинством падали огромные пушистые хлопья. Роман, появившийся в дверях следом, тоже застыл в изумлении: все, что происходило сегодня, было похоже на какую-то сказку.

- Давайте, прогуляемся немного? Такая красота!

«"По морозу – босиком" и "проводить необутая выйдешь" – это все про женщин! – Зато Карбышев был мужчиной».

Нет, ну, неужели он откажет ей - себе! - в прогулке из-за каких-то летних ботинок и легкой экипировки? Уходящий вдаль бульвар манил красотой опушенных снегом веток и нетронутостью белоснежного ковра. Оставить на белом-белом покрывале октября две цепочки черных следов – все равно, что поставить подпись под соглашением о добровольном принятии всего, что воспоследует. Что бы ни случилось. Он согласен. На все.

Они шли среди удивительных зимних декораций почти в полном одиночестве и замечательно болтали о том, почему письмо Татьяны было написано на французском, сколько ей было лет, а сколько Онегину – тренд сезона! - есть ли смысл слушать песни Высоцкого не в его исполнении и многом другом, связанном и не связанном с этим вечером.

- А вы знаете песню «Снега выпадают»? – вдруг спросила она после наступившей в разговоре паузы.
- Нет, кажется, не знаю.
- Сейчас! Вам обязательно ее надо послушать! Она написана как будто специально для этого момента!

Данка вынула из кармана наушники, вставила в телефон, один взяла себе, другой протянула Роману. Движение пальцем по экрану - и они связаны не только тоненьким белым проводком, но и тихим чуть скрипучим голосом Берковского, и его спокойной, как кружение хлопьев, мелодией, и стихами чудной Юнны Мориц:

Снега выпадают и денно и нощно,
Стремятся на землю, дома огибая.
По городу бродят и денно и нощно
Я, черная птица, и ты, голубая.

Над Ригой шумят, шелестят снегопады,
Утопли дороги, недвижны трамваи.
Сидят на перилах чугунной ограды
Я, черная птица, и ты, голубая.

Согласно прогнозу последних известий,
Неделю нам жить, во снегах утопая.
А в городе вести: скитаются вместе
Та, черная птица, и та, голубая.

Две птицы скитаются в зарослях белых,
Высокие горла в снегу выгибая.
Две птицы молчащих. Наверное, беглых!
Я - черная птица, а ты - голубая.

Качаются лампочки сторожевые,
Качаются дворники, снег выгребая.
Молчащие, беглые, полуживые,
Я - черная птица, и ты, голубая.

Снега, снегопады, великие снеги!
По самые горла в снегу утопая,
Бежали и бродят - ах, в кои-то веки -
Та, черная птица, и та, голубая.

Когда через час они сели в машину, и Данка, посмотрев на его навигатор, написала домой о времени своего прибытия к остановке метро, у Малиновского даже мелькнула мысль включить подогрев сидений – все-таки ноги прилично промокли, и он чувствовал, что замерз.

- Вам не холодно, Даня?
- Нет, мне тепло. Спасибо.

Он не стал искать в темноте, где эти кнопки, потому что никогда ими не пользовался. Просто посильнее включил печку.

Когда они уже подъезжали, Данка наклонилась перевязать шнурок на ботинке. У привычного пункта назначения уже стоял какой-то автомобиль, но из-за снега Малиновский не сразу понял, что это тот самый, Данкиного папы. Уже почти притормозив, Роман ударил по газам и пролетел мимо, кинув любопытный взгляд на водителя и успев увидеть, что это довольно высокий мужчина. Лица, скрытого рукой с прижатым к уху мобильником, Роман не разглядел.

Данка распрямилась и удивленно посмотрела на Романа.

- Я подумал, что вам не хочется, чтобы мы встретились с вашим отцом – там стояла его машина.
Она, словно окаменев, смотрела прямо перед собой.
- Спасибо вам.
- Это вам спасибо, вечер был чудесным.

Она коротко глянула на него, хотела что-то сказать, но передумала.
«Чувствует себя виноватой как будто. – Воспользуйся!»

- Даня, он может надеяться?
- Кто? На что?

Малиновский выразительно посмотрел на руль, провел по нему руками.
- Он.
Она облегченно вздохнула, легко улыбнулась.
- Может. Я тоже о нем мечтаю.

Роман протянул руку, нежно пожал вложенные в нее пальчики.
- Вы можете связаться с ним через меня, я знаю график его передвижений, - сказал он официальным тоном.
Она хихикнула, кивнула.
- До свидания.

«Лучше бы «Пока», к нему, как к «Привет», полагается поцелуй в щечку. – Докатился…».

- До свидания.

«Зато «до свидания» - звучит! – Ага, «зато как висит!» Оптимист хренов».

Снегопад не позволял рассмотреть ее появление на другой стороне перекрестка. Хотел бы он поменяться местами с ее отцом – чтобы она села сейчас к нему в машину, и он бы повез ее домой.

«Ты хотел бы иметь дочку?»

Нащупав на руле рычажок, включил радио погромче. На дисплее светилась надпись: Teach-In, «I'm Alone». Не нужно было в совершенстве знать английский, чтобы понять, что значит «i'm alone», не нужно вообще знать язык, чтобы услышать в мелодично-печальном голосе интонацию одиночества:

I'm alone again.
Where can I go?
I don't know what to do without you.
I'm alone...


Поскольку мы тут с Роман Дмитричем приболели (а нечего вживаться в образ так самозабвенно!), будьте осторожны, читая между строк, как бы не подхватить нашу заразу.

15.
По дороге домой он размышлял, перебирая события нынешнего вечера. Тревожная муть всплывала в душе при воспоминании о странном поведении девушки на мероприятии и сразу после него. Тут же, зачем-то, еще более бередя сомнения, вспомнились слова Любы о том, в каких случаях женщина желает кардинально изменить прическу. То, что Данка подстригла волосы и придала им другой оттенок - это кардинально? И если да, то в чем причина? А если это просто поиск себя? Примерка нового образа? Или все-таки это что-то значит? И тут же, успокаивая и вселяя надежду, вспоминалась ее искренне произнесенная фраза: «Я тоже о нем мечтаю».

«А ты-то тут при чем? В тебе сколько лошадиных сил? 0.25?»

И все же, она согласилась с ним поужинать, и опять, как в прошлый раз, постепенно развеселилась, открылась и не чувствовал он, общаясь с ней, ни напряженности, ни скованности, ни тягостности, исходящих от нее, или желания прекратить их тет-а-тет как можно скорее. Наоборот, это же она потащила его гулять!

Потом он представлял себе, как она приходит домой, как ее встречают родные, и она рассказывает им о вечере: подробно о речах, концерте, и вскользь об ужине и прогулке. Он знал совершенно точно, как это все будет преподнесено родителям: на вечере были Анна Алексеевна, Вася, Петя, Даша, Паша, а после «мы» пошли поужинать и прогуляться по бульвару. «С Анной Алексеевной?» – ехидно спросит папа. - «Нееееет, с консулом» - шутя, ответит она.

Мысль о Данкином отце его очень занимала: давно он уже не чувствовал себя напроказившим юнцом, которому нужно скрывать что-то от чужих родителей. А тут возникла именно такая ситуация. Это даже веселило отчасти. Правда, о подоплеке проказы лучше было не думать, но как не думать об огромной занозе? Папа легко мог оказаться моложе шалуна. Ассоциативно всплыл любимый фрагмент из «Смешариков»:

— Если мы выживем, нам будет все нипочем!
— А если нет?
— Давайте о скучном сейчас думать не будем!

О «скучном» ужасно не хотелось думать, но настырные мысли, сделав круг, все равно возвращались к отправной точке: в чем смысл того, что он делает, чего хочет?

«Тебе нужна Кузинатра!»

Впервые в жизни ему было важно не концентрироваться, как обычно, на одном лишь настоящем, не готовить заранее пути для отступления, исчезновения из чьего-то будущего, а разглядеть то будущее, в котором была бы она. Но такого будущего не было, как бы он этого ни хотел. Впереди плыл лишь густой туман, в котором он почему-то не видел даже себя одного, не то, чтобы вдвоем с Данкой. Возрастная пропасть была непреодолима. Даже если отбросить предрассудки, мнения окружающих и тому подобное, то остается вопрос: что он может ей дать, кроме своей любви? Нет, два вопроса: второй – нужна ли она ей, эта любовь? И, несмотря на то, что она каким-то чудесным образом все еще появлялась в его жизни, он точно знал: нет, ему нечего ей предложить, нет, ей не нужна его любовь. Тогда зачем все это? Для чего? Он не понимал, как с этим всем быть, но чувствовал, что не может отказаться от предложенной ему новой реальности, в которой будущего нет как такового, а настоящее эфемерно.
Это было тягостное в своей безысходности и неотвратимости чувство, сродни ощущению свободного падения, когда ужас и восторг, надежда и отчаяние переплетены, когда ты не знаешь, раскроется ли парашют, не запутаются ли стропы, не закрутит ли тебя воздушным потоком, не будет ли этот – все же восхитительный полет – полетом в бесконечную черноту. Мог ли он, всегда имеющий успех у женщин, обладающий всеми возможными козырями: статусом, внешностью, деньгами, здоровьем, харизмой, умом – «не побоимся этого слова!» - предполагать, что все они легко будут биты одним лишь тузом с датой рождения вместо масти, выпавшим из рукава судьбы. И вот теперь его положение было гораздо более безнадежным, чем у бедняка, полюбившего богатую даму, или у дурнушки, страдающей по прекрасному принцу: бедняк может разбогатеть, дурнушка преобразиться, а молодильные яблоки – продукт для человечества строго санкционный.

Апокалиптические рассуждения и убийственные аргументы, тем не менее, никак не охлаждали кипящую в сосудах кровь. Что там его Звезда цитировала из Ветхого Завета? «Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее». Значит, бессмысленно и пытаться. И если будущее отвернулось от него, то можно попробовать жить настоящим, ощущая всю полноту текущего момента, как и советуют мудрецы, как и делал всегда он сам, правда, лишь потому, что будущее никогда не было столь важным. Пусть все идет, как идет, - решил он, - в конце концов, человек смертен, и не беда даже, что иногда внезапно смертен… Порой, это помогает решить все проблемы.

«Опаньки! В нас говорит Ромео сын Монтекки? Врешь, не умрешь!»

На следующее утро он встал с ощущением разбитости. Но все равно сходил в тренажерный зал, окатил себя, как обычно, холодной водой, хоть в этот раз обливание вызвало не состояние бодрости, а, наоборот, привело к ознобу. К вечеру стало понятно, что накануне он все-таки простудился. Ночью ему капитально поплохело: болела голова, мышцы, знобило.
Утром в понедельник позвонил в студию, предупредил, что не придет. Как человек крайне редко болеющий, он не имел дома ни термометра, ни традиционного для больших семей чемодана лекарств. Даже аспирина, который раньше часто использовался им для избавления от симптомов похмелья, в коробке с лекарствами не оказалось. Идти на улицу в аптеку самому было невмоготу, звонить кому-то – не хотелось. Он так и лежал, то глядя в потолок, то задремывая, и в тревожном сне все летали большие снежные хлопья, все парили перед глазами две птицы, все звучала какая-то тревожная мелодия. Ему даже отчасти нравилось это состояние – тело и душа, оставив в стороне нерешенные проблемы, пришли в гармоничное состояние – одинаково высокой температуры, одинаково болезненных ощущений, одинакового отрыва от реальности.
Ближе к вечеру он встал, сделал себе большую чашку чая, взял с дивана плед – опять стало сильно знобить, лег, укутался, включил радио, встроенное в электронный будильник. В гостях у ведущих радиостанции были музыканты группы "Би-2". Они что-то бурно и весело обсуждали, разговоры перемежались их песнями. Роман закрыл глаза и слушал. Отсутствие картинки и повышенная чувствительность слухового анализатора помогали словам и музыке лучше проникать в воспаленное сознание.

Я сам не свой, мой след потерян,
Я с головой в песчинках времени.
Упал на дно, и метроном
Считает в тишине.
Пока все ждут прихода истины,
Святая ложь звучит все искренней
Не прячет взгляд и травит яд
Соблазном душу мне.

«Ах, вот о чем они поют, а я-то думал раньше, что понимаю».

Я сделал все и все оставил,
В моей игре почти нет правил,
И мой герой не держит строй
И лезет на рожон.
Я сбыл мечты и откровения,
В руках судьбы мое спасение.
Мой главный нерв, продет в иглу
Предельно обнажен.

«Генка напророчил».

Вечная, призрачная, встречная
Сможет уберечь меня.
Обыденный сюжет всех религий.
Предана, мне и мною предана.
И сполна изведала рождение и смерть
В каждом мире...

«Сможет уберечь меня?»

От высокой температуры и головной боли слегка путались мысли, зато образы возникали яркие, плотные, четкие. «Наверное, они сочиняют эти песни во время заболевания гриппом, в таком состоянии их и нужно слушать, если хочешь лучше понять».

Руки и ноги стали совсем ледяными, нужно было что-то делать – вот так ужасно провести ночь не хотелось. Собрался с духом, выполз из-под одеяла. Нашел теплые носки, надел футболку с длинным рукавом, чистые спортивные штаны, подогрел чашку чая в микроволновке – так быстрее, нет сил ждать закипания чайника, - плеснул туда коньяка, выпил большими глотками, снова улегся в постель. Стал прислушиваться к ощущениям, когда алкоголь подействует на сосуды – должно же хоть чуть-чуть стать теплее?

Большие города,
Пустые поезда,
Ни берега, ни дна -
Всё начинать сначала.
Холодная война
И время, как вода,
Он не сошёл с ума,
Ты ничего не знала.

Полковнику никто
Не пишет,
Полковника никто
Не ждёт.

На линии огня
Пустые города,
В которых никогда
Ты раньше не бывала.
Вернутся поезда
На тонкие слова,
Он не сошёл с ума,
Ты ничего не знала.

Полковнику никто
Не пишет,
Полковника никто
Не ждёт.

Это что ли состояние такое, когда кажется, что все песни – про тебя?

«Полковнику никто не пишет, полковника никто не ждёт».

Тут же завибрировал телефон – звонили из офиса студии. Он кое-как сосредоточился, отвечая на вопрос. На том конце «провода» даже обеспокоились его состоянием. Малиновский отшутился, но совсем вяло.
Выключил радио. Тишина тут же зазвенела в ушах похлеще ударных Би-2. Стало чуть теплее. Он уснул.

Слишком трудно было выныривать из горячего забытья, но что-то тянуло и тянуло на поверхность сонных вод, как будто его кто-то за волосы вытаскивал с самого дна. Гитарный перебор, знакомая мелодия. Откуда только берутся силы и стремительность движений? Не успел. Перезвонить?

«Сомнения? – спрашивает кудрявый высокоактивный социопат, проплывая перед невидящими в темноте глазами лихорадящего. – Никаких!»

- Ало?
- Даня, здравствуйте. Я не успел взять трубку. – Как он ни откашливался перед началом разговора, голос все равно звучал чуть хрипловато и сдавленно.
- Я вас разбудила?

Странно, с чего такой вопрос ранним вечером? Не хотелось говорить ей, что заболел, словно это выдавало…

«Дряхлость? Так это ж концептуально: чем дряхлее старец, тем моложе невеста, если верить литературе».

- Да, я очнулся от грез и волшебных мечтаний.
- Я знаю, что вы заболели.

«Мы все под колпаком у Мюллера?»

- Вы слушаете враждебные радиостанции? Это все антироссийская пропаганда!
- Роман, мне кажется, это я виновата. Вы были одеты совсем легко, а я потащила вас по снегу.
- Я был рад…
- Какая у вас температура? Какие еще симптомы?

«Температура близкая к кипению. Застревающие в горле слова. Помутнение рассудка. Зубная боль души».

- Кто ж ее знает. Уверен, что выше комнатной. Точнее сказать не могу. – Он откинулся на подушку, чувствуя, как боль уходит, растворяется.

«Эндорфины творят чудеса. Можно побегать или съесть шоколадку, если она больше не позвонит».

- Вы лечитесь чем-нибудь?
- Да, конечно. Вот прямо сейчас, - в его слабом голосе все же слышалась улыбка.

Она озадаченно молчала. Кончились правильные в такой ситуации вопросы или она опять раздумывала над чем-то?

- Я хочу к вам приехать. Можно?

«Господи! – Совсем плох бедолага».

- Ммм… Я был бы очень рад, но совсем не хочу, чтобы вы заразились. Вдруг это грипп.

«Какие честные и откровенные ребята: одна – хочу, другой – не хочу».

- Я обещаю, что буду держаться от вас подальше, - проявила она восхитительную настойчивость.

«Еще дальше? – Больные все такие капризули».

- Хорошо, тогда вытру со шкафа пыль и подставлю стремянку.

«Я бессилен... – Ой ли?»

- Что-нибудь нужно привезти? Лекарства?

«Хочешь сладких апельсинов? – Unreal. Проси цветочек аленький».

- Аспирину пудов пять или шесть, больше ему не съесть.
- Скажите ваш адрес, а лучше пришлите СМС-кой, хорошо?

«Лучше не бывает. – Нет предела совершенству…»

Нажав на отбой, Малиновский откинул руку с телефоном в сторону, улыбнулся в темноту. С благодарностью вспомнил тот первый снег, который уже растаял без следа, но холод и сырость которого теперь оборачивались для него горячим - «горячечным?» - радостным стеснением в грудной клетке и невозможным, неправдоподобным знанием: она приедет к нему. Она сама захотела!

«Сама… Ребенок тоже сам идет в воду, не умея плавать, и подходит к обрыву, не умея летать. – Она не ребенок! – Ай-яй-яй! Ты ей даже не в отцы… - Просто увидеть, просто услышать! Даже не подходить, не дотрагиваться. Не дышать на нее!»

Чтобы заглушить бубнеж утомляющих голосов в голове, попытался запеть:

У природы нет плохой погоды -
Каждая погода благодать.
Дождь ли снег - любое время года
Надо благодарно принимать!

Получилось плохо – эндорфины придавали сил, снимали боль, но никак не влияли на охрипшие связки. Но песня крутилась и крутилась в мозгу, не утешая, как было задумано, а наоборот, почему-то задевая словами.

«Смерть желаний? – Конечно, ты же не хочешь больше новый паровозик для железной дороги PIKO. - И любви последней благодать?! – Будь спок, это не о тебе. У тебя она первая».

_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)


Вернуться к началу
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: АУ (из темы "Фрагменты грез")
СообщениеДобавлено: 26 окт 2019, 21:38 
Не в сети
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 05 июн 2017, 15:12
Сообщения: 1100
16.

Когда она придет? Он резко встал с кровати и тут же, качнувшись, сел снова: голова кружилась и гудела. Он опустил лицо в ладони: ладони были холодными, лицо горячим. Перемирие души и тела закончилось внезапно, ожесточив и без того напряженный конфликт. Давно уже ему не было так хреново физически, и он не помнил, когда было в последний раз так хорошо, так сладостно у него на душе. Душа с презрением отвергала это бренное тело, которое было не в состоянии ей соответствовать в последнее время, а в данный момент особенно, и грозилась полностью разорвать дипломатические отношения, сознание же лихорадочно – вот, верное определение! - металось между ними, не зная, куда прибиться: к «умным» или к «красивым».

«Я триедин!» - сообщил им всем Малиновский, встал и пошел посмотреть, не нужно ли чего срочно убрать перед приходом Ее Королевского Величества.

«Высочества? – Нет, она Королева. – Снежная?»

Ничего такого не обнаружив – он любил порядок не потому, что был педантом или перфекционистом, а потому, что это красиво и удобно, когда все лежит на своих местах, - отправился в коридор, приготовить ей тапочки. Выбрал среди нескольких пар модель унисекс – не большие, не маленькие, уютные, войлочные, с веселой вышивкой.

Пошел умыться и почистить зубы. Отражение в зеркале на удивление его не испугало - никакой отечности, даже наоборот: лицо чуть осунулось, глаза впали и блестели. Потом переоделся в свежую футболку и другой спортивный костюм. Снял шерстяные носки под насмешливый хохот голосов в голове. Открыл окна во всей квартире, чтобы проветрить. Ворвавшийся с улицы ветер тут же вызвал новый всплеск озноба. Малиновский почувствовал, что все эти действия страшно его утомили. Пошел и лег.

«Кони сыты, хлопцы запряжены?»

Когда затренькал домофон, он постарался встать аккуратно.

- Тифозный барак номер три, дежурный санитар Малиновский.

- Отдел очистки, Полиграф Полиграфович.

Роман улыбался сквозь марево тяжкого недомогания, как светят фары автомобиля сквозь туман и снегопад. Подошел к двери, оперся на нее, положил голову на согнутый локоть, прислушался к звукам на лестничной площадке. Она не успела позвонить, он открыл ей и сразу отступил на несколько шагов назад.

И все же, прежде чем войти, она мгновение помедлила.

- Здравствуйте. Какие были происшествия на дежурстве?

«Умница, шутка – это спасательный круг в любой ситуации. – А на случай ядерной войны?»

- Здравствуйте! Все в порядке, трое откинулись, двое склеили ласты. Уж мы этих котов душили-душили, душили-душили!

Этот смех! Эта способность включиться в игру, отвечать в тон – у такого юного создания!

Пока она развязывала шнурки на обуви, ему не раз хотелось встать на колено и помочь – снять ботинок, надеть тапок. Это были неосознанные, но сильные желания, заставляющие мышцы действовать раньше, чем мозг давал запрет – несколько раз дернулся, было. Он заметил, что чуть ли не впервые с начала их знакомства она чувствовала себя скованно и неуверенно.

Она все же допускает, что я могу быть чем-то опасен?

«А в землянке - людоед:

- Заходи-ка на обед!»

- Где у вас кухня?

Он показал рукой. Она прошла мимо него. Да, ей неуютно.

«Людоеду сразу стало худо.- Уходи,- говорит,- отсюда. Аппетит,- говорит,- ужасный. Слишком вид,- говорит,- прекрасный».

В джинсах и тонком свитерке она выглядела еще более красивой, ладной, стройной. Идя за ней, он разглядывал сложносочиненную французскую косу – назвать ее косичкой было бы несправедливо.

Стреножила-таки непослушные локоны.

Но вдоль висков свисали две выбившиеся прядки, заканчиваясь около ключиц легкими завитками и привлекая внимание к цепочке, на которой висла таблеточка разноцветного муранского стекла.

Он, прошел в самый дальний угол своей просторной кухни, сел на стул у окна за маленький столик, за которым обычно пил кофе. Она стала разбирать сумку, которую принесла с собой. Первым делом вынула из нее медицинскую маску, махнула ею в воздухе:

- Дедуля сунул, хорошо не противогаз. На кого будем надевать?

- Конечно на меня, как на источник заразы.

Не видеть ее лица?

«Гюльчатай, открой личико!»

Она достала из сумки апельсин.

«Мечты сбываются! – А переварить ты их не можешь!»

Завернула его в маску, бросила ему. Он поймал, взял ручку, нарисовал на внешней стороне щегольские усы – закрученные, как носили гусары, надел маску.

Она подняла голову, посмотрела и… удивилась?

- Вам идет. Мне всегда было интересно, а их трудно завивать?

- Не труднее, чем такую косу заплести, я думаю.

- А! Это бабушка, она обожает плести косички. Мама говорит, что бабушка ей их чуть ли не до двадцати с лишним лет все плела. И мне вот тоже – новомодные, по интернету технику осваивает. Я как раз у них с дедом была, когда про вас узнала.

- Приняли шифровку по старому радиоприемнику?

- Нет, Зойка позвонила. Она сегодня приехала к вашему цветокорректору, а он ей рассказал, что вы почти при смерти.

«Люди встречаются, люди влюбляются, женятся… - Не завидуй так громко!»

- Слухи о моей смерти оказались сильно преувеличены?

- Я хотела бы сказать, что вы и теперь живее всех живых, но это была бы беспардонная ложь. Если вам плохо, вы идите, ложитесь. Я кое-что сделаю здесь, а потом уйду.

«Я хочу быть с тобой! Я-ааааа хочу быть с тобой! Я таааак хочу быть с тобой и я буду с тобой…»

Данка разводила какой-то порошок в стакане с водой.

- Нет, я побуду тут. А что вы всыпали в этот бокальчик?

Она опять смеялась. Начитанная и насмотренная девочка!

- А, забыла, вот купила вам термометр. Давайте измерим температуру? А то вдруг, вас пора уже из огнетушителя поливать или в холодильник складывать?

Жестокая хоть поняла, что сказала?

Она принесла ему стакан с раствором и термометр, он смиренно сунул его подмышку.

Все-таки хорошо, что у нас нет традиции измерять температуру во рту.

«Жаль маску дырявить? Был бы совсем неотразим. – Ага, гибрид Буратино и Мумии».

- Пить? – он кивнул на стакан.

- Да. Судя по вашим блестящим глазам, температура есть.

«Эти глаза напроооотив - калейдоскоп ооооо-гней!»

Термометр запиликал. Она снова подошла и властно протянула руку.

- Ого! 39 и 8. Пейте быстрее.

Он послушался.

- Противно? Я не люблю все эти порошки, мне проще таблетку проглотить, но они быстрее действуют.

- Нет, вполне приятно.

Из этих рук и будет противно?

«Помнишь вазу из топазу? Слопал, ирод, - вот те крест!»

- Минут через тридцать должно стать легче. Вы есть хотите?

- Нет.

- А пить?

- Не знаю.

У него жутко кружилась голова, в маске было душно, поддерживать тело в вертикальном состоянии тяжело. Но уйти?! Он откинул голову к стене – так было чуть легче.

Она озабоченно на него посмотрела.

- Давайте я сделаю вам чаю, а потом уложу вас в постель.

Он улыбнулся под маской. Кивнул.

- Чай там.

Она достала нарядные пакетики.

- Вам заварить «Бодрое утро», «Зимний день» или «Романтический вечер»?

Его разбирал смех – сквозь озноб, головную боль и слабость прорывалось какое-то дикое ликование: с ним нежно общался ангел, к крыльям которого не пристало даже пылинки.

- Смешайте их, пусть будет чай «Доброго времени суток».

Он хотел бы смотреть и смотреть на нее, но глаза резал яркий верхний свет. Он их прикрыл и весь превратился в слух. Звякая посудой и шумя водой, она обитала на его кухне – пусть временно, пусть кратко, но она здесь!

- А вы когда ели в последний раз?

Он пожал плечами.

- Бабушка мне тут кое-что дала. Во-первых, пирожки с мясом, а во-вторых, набор для варки волшебного бульона.

- Почему волшебного?

- Я расскажу, а вы пока пейте чай. Снимайте эту дурацкую маску, в ней можно задохнуться. Я все равно в километре от вас.

Ах, если бы! Расстояние между нами, недостижимая звезда моя, измеряется в годах. И не легче от того, что не в световых – такие же космические величины.

- Вы читали книгу Гавальды «Просто вместе»? Хотя вряд ли, мальчики такие «розовые слюни» обычно не читают.

«Она причислила тебя к мальчикам. – Ну, не к лику святых же, не надо возноситься».

- Мне она очень нравится: сюжет простой, как плавно-извитая линия, но образы, картинки, которые возникают перед глазами, когда читаешь! Там есть моменты, которые описаны ярко, точно, почти ощутимо. В один из таких моментов герой, который был хорошим поваром, сварил для очень больной в тот момент анорексичной героини ароматный суп или бульон – не важно. Она уже и есть ничего не могла, а этот супчик проглотила как живительный эликсир и стала поправляться. Я бабуле зачитала это место из книги и спросила, может ли она сварить мне что-то подобное. Бабуля подумала-подумала, попробовала один вариант, другой – и получилось то, что мы с ней оценили, как подходящий – очень легкий, ароматный, с французскими травами. Я б сама, конечно, не сообразила, как его приготовить, но она мне все ингредиенты разложила по пакетикам и продиктовала четкую инструкцию. Вам сейчас не хочется есть, но потом, когда температура спадет, вам понравится.

Мне уже нравится.

«Вот из плесени кисель, чай не пробовал досель?»

Она все еще вынимала из сумки какие-то небольшие свертки и пластиковые коробочки и вдруг достала толстые шерстяные носки, посмотрела на них с удивлением.

- А! У вас руки-ноги холодные?

И, не задумываясь, подошла к нему, взяла за руку, свободную от чашки с чаем.

- Совсем ледяные.

Стремительно присела на корточки, намереваясь надеть на него носки. Малиновский дернулся, как разряда электрошокера. Выставил вперед руку, останавливая ее.

- У меня есть носки, спасибо!

Она смущенно попятилась назад.

- Я не сказала им, что еду к взрослому человеку, а сейчас не подумала. Извините.

- А что вы им сказали?

- Что еду к знакомому, который живет один, без родителей, и он заболел.

И бабушка с дедушкой представили себе комнату в общежитии или съемную однокомнатную квартиру и несчастного студента в дырявых синтетических носках.

«Каждый все понимает в меру своей испорченности. – Да, особенно если информацию подавать грамотно».

Она занялась приготовлением живительного эликсира по рецепту неведомой бабушки, вдохновленной гением современной французской литературы для девочек, периодически спрашивая, где и что у Малиновского лежит. Он отвечал, стараясь шутить, стараясь впитать в себя эту чудесную иллюзию, этот короткометражный фильм-фантасмагорию, который ему посчастливилось увидеть – «Данка и волшебный суп».

В какой-то момент пауза в их легком шутливом разговоре затянулась. Она стояла спиной к нему, задумчиво помешивая ложкой в кастрюльке.

- О чем вы думаете, Даня?

- О том, что действительно ли поступки человека говорят о нем больше, чем его мысли. «Судят по делам» - а правильное ли это суждение? Не важнее ли, с какими мыслями делает человек то или иное дело? Ведь именно мотивация, побуждение определяют, какой знак - «плюс» или «минус» - будет стоять в колонке перечня его поступков.

- Я не понимаю, о чем вы говорите, кажется, мой процессор окончательно перегрелся.

- Это я так путанно говорю. Вот пример: больному старому человеку другой подносит стакан воды.

«Жил-был царь, у царя был двор, на дворе был кол, на колу мочало; не сказать ли с начала?»

- Он может подносить ее из соображений любви и милосердия, а может – чтобы получить наследство. Есть же разница? А со стороны – всяко доброе дело.

Почему ей эта мысль пришла в голову?!

«Вот так я обманул одиннадцать мальчиков, пятнадцать девочек и одного очень доброго старичка!»

- И со стороны старца – он удовлетворил жажду. Ему хорошо.

- Получается, ты только сам себе судья? И Бог?

«Оглянись, незнакомый прохожий, мне твой взгляд неподкупный знаком...»

- Получается…

- Мне кажется или вы сейчас упадете?

Она убавила нагрев конфорки, решительно повернулась к нему.

- Вам надо лечь, это неправильно – сидеть с такой температурой. – И, встретив его упрямый взгляд, добавила, - Я посижу с вами там.

«Хочешь упасть к ее ногам? – Ага, без сознания».

Он поднялся, она достала из сумки стопку распечаток, карандаш. Когда они вошли в спальню, Роман помедлил, но она угадала его мысли:

- Ложитесь, как следует, под одеяло. Быстрее согреетесь. Давайте я выключу верхний свет – при температуре он очень раздражает.

Оглянулась, села в кресло рядом с комодом, поджав под себя ноги, включила настенный светильник.

- Вы бы подремали, а я поперевожу, пока бульон варится.

«Что спать, когда вся жизнь – это сон?»

Он улегся полусидя, чтобы хорошо было видно девушку. Сразу стало немного легче. Мягкий свет бра выхватывал из мрака ее лицо, шею, грудь, и лежащие на коленях руки, держащие белые листы. Стеклянный кулон, удобно устроившийся в ямке между ключиц, встал чуть ребром, и потому электрические лучики свободно проникали сквозь разноцветные муррины, раскрывая всю красоту подвески.

- Вы были в Венеции? – Малиновский вовсе не хотел засыпать.

«Одеяло кусачее, подушка душная?»

- Да! – Она сразу поняла, с чего такой вопрос, коснувшись пальцами кулона. – Я обожаю мурашки. Это моя слабость: сколько бы у меня их ни было – хочу еще, ведь каждая неповторима. Родители смеются надо мной, но все равно привозят всегда в подарок, если встречают где. Кстати, первую мне купили вовсе не в Италии, а в Испании – в Мадриде. Там есть такой магазинчик, недалеко от музея Прадо. Мне нравятся именно вот такие плоские, разноцветные, круглые стеклышки, а другие, в виде всяких там капель, прямоугольников и прочих геометрических фигур, с вкраплениями золотой пыли и прочего – совсем нет, почему-то.

- Это техника Millefiori. Знаете?

- Нет, - заинтересовалась она.

- Мастер использует муррины – крохотные кусочки стекла, которые изначально выглядят, как длинные прутики, в поперечнике напоминающие цветочки. Складывают из них что-то типа букета, нарезают кружочками, заливают с двух сторон прозрачным стеклом и запекают. От высокой температуры муррины внутри букета каждая по-своему раскрывается, получается уникальный рисунок.

- Надо же! Теперь я знаю технику создания моего восторга.

- Интересно, почему они так вам нравятся?

Она задумалась.

- Это любимейшее мною многоцветие, да еще в любимейшем мною стекле! Это чудное совпадение, все эти мои детские желания: запомнить осыпающийся от легкого движения узор в трубе калейдоскопа, унести с собой витраж из розы католического собора. В этих стеклянных таблеточках, таких приятных на ощупь, гладких, скованных серебряными ободочками, собраны не только все цветущие луга мира, все вышивки бисером, все радуги, салюты, но и мозаики всех соборов и их же витражи. Когда их пронзает лучик света - у меня захватывает дыхание! И ведь эту мечту можно взять с собой! Да только как выбрать? Чокнешься от этого многообразия - размеры, гамма, рисунки... Вот и бегают по телу мурашки: от восторга и от невозможности иметь их все.

Малиновский вспомнил венецианские лавочки, в которых торгуют муранским стеклом: яркий свет, играющий и переливающийся на многоцветных изделиях, особенно контрастирующий с темными водами каналов после захода солнца. Он резко поднялся с подушки.

- Даня, кажется, у меня есть кое-что для вас!

Он неожиданно энергично выскочил из-под одеяла, подошел к комоду. Открыл один ящик, другой, третий, вынул альбом с фотографиями, папку с документами, положил на край комода, стал активно копаться в ящике.

Достал небольшую белую коробочку, крышка которой была сделана в виде пластикового окошка: за ним на крючочке висела маленькая муранская подвесочка. Положил ей в руку.

- Такой у вас нет?

Она аккуратно открыла коробочку, достала кулон, положила на ладонь. Мурашка, выдержанная в сине-бело-черно-серо-голубой гамме ассоциировалась со снегопадом, вечерним зимним небом, инеем на ветках, морозным узором на стекле, легкими сугробами на асфальте и снежинками на темной ткани рукава.

- Ах, такой у меня нет.

- Теперь есть.

- Но…

- Предлагаю бартер: вы мне поставки жаропонижающих и термометров, я вам – муранского стекла.

- Хорошо. – Ей не хотелось выпускать стеклянную чудесность из пальцев: она все рассматривала ее на свет и на ладони, все поглаживала, зажимала в кулаке. – Спасибо! – с нескрываемой радостью и благодарностью прижала руку с подарком к груди.

- Знаете, что это за мурашка? – спросила она через некоторое время, неосознанно водя серебряным ободком подвески по губам. – Это наша с вами прогулка по свежевыпавшему снегу. И песня про черную и синюю птицу. И ночь.

Малиновскому хотелось застонать от счастья, но он просто молча снова откинулся на подушку.

- Надо проведать суп, – она, вставая с кресла, задела плечом альбом с фотографиями. Он упал, и часть фото вылетели на пол белыми сторонами вверх, и только одна – изображением.

17.

- Лежите! – сразу сказала Данка и наклонилась поднять альбом. Но сначала взяла фотографию и долго на нее смотрела.

- Кентервильское привидение, снежный человек, собака Баскервилей? Я сделал много удачных снимков, какой вас привлек?

Она показала ему издалека фотографию. На ней был запечатлен он сам – широко улыбающийся, лохматый, в пестрой рубашке с накинутым на плечи свитером, рукава которого были небрежным узлом завязаны на груди.

«Снимок - примерно Данкин ровесник. – Везет же ему».

- Онегин, я тогда моложе, я лучше, кажется, была, - пошутил Малиновский, но ему было трудно уловить выражение лица девушки, головная боль давила на глаза изнутри, почти ослепляя.

- Вы и сейчас хороший. Настоящий, легкий, теплый.

«Как кашемировый свитер. – Плевать!»

Перед глазами встала картинка: она кладет свои прохладные пальчики ему на ребра, а он прижимает их к себе руками, чтобы согреть. По телу пробежала очередная волна озноба. Только горячего.

«Смерть желаний? Эту песню не задушишь, не убьешь!»

- Зря я выпил аспирин – зима впереди.

Она подошла, положила руку ему на лоб.

«Если все равно придется умирать, то можно прямо сейчас? – Нет, ибо грешен ты выше всякой меры».

- Это был не аспирин, а парацетамол. И что-то он не работает, температура не спадает, - озабоченно сказала она.

- Тогда не кладите на меня пластилин, а то он потечет, а потом, когда я остыну, не отскребешь… - кажется, он начинал бредить.

Она собрала фотографии в альбом, тактично не переворачивая их. Еще раз глянула на снимок Романа, не смогла не улыбнуться в ответ – уж очень заразительным весельем сверкали его глаза. Сунула туда же. Вышла на кухню. Доварила суп, убрала пирожки в холодильник, сполоснула посуду, вымыла принесенные фрукты, уложила красиво на тарелку, написала записку на выдернутом из стопки распечаток чистом последнем листе.

Когда вернулась в спальню, увидела, что он лежит с закрытыми глазами. Посмотрела на часы.

- Роман, мне пора, - тихо позвала она.

Он не шелохнулся. Подошла ближе: было видно, что он крепко спит. Данка села рядом с ним на кровать – никакой реакции.

На самом деле он был почти в забытьи, поэтому не мог ни услышать ее, ни почувствовать ее близость, ни тем более увидеть сквозь закрытые плотно веки, как внимательно смотрела девушка на его лицо, как прошлась взглядом по кромке роста волос, идущей крутой волной над высоким лбом, коснулась им бровей, морщин на лбу, скользнула по спинке носа, задержалась на губах. Как вздохнула она, словно приняв для себя какое-то решение.

Сквозь глубокий, уже не горячечный сон он лишь краешком сознания ухватил ощущение легшей на его холодный, покрытый испариной лоб теплой руки. Но преодолеть тяжкую дремоту не смог, а наоборот, погрузился в нее еще глубже.

Ему снились удивительные сны. То он мальчиком раскладывал на кухонной батарее у бабушки кусочки разноцветного пластилина, чтобы быстрее его размягчить, а они растекались по крашеному масляной краской чугуну липкими смолянистыми подтеками; то он играл с кем-то в волейбол мячом, который, прилетев в руки, оказывался огромным апельсином – оранжевым, пористым, тяжелым; то плыл на лодке по каналам, вода в которых попеременно отливала малиновым, лиловым, ярко-аквамариновым цветом; то мучительно забирался по вертикальной каменной стене к огромному круглому стеклянному витражу, находящемуся на головокружительной высоте, и все скатывался, и скатывался, почти коснувшись его края пальцами. При последней попытке он уже подтянулся на руках и поравнялся головой с цветным стеклом - прямо перед ним была изображена красная роза, - как вдруг яркий солнечный луч проник сквозь прозрачные среды материала, зажег ее лепестки огненным пламенем и ослепил его, заставив отпустить руки и сорваться. Ужас медленного падения разбудил Малиновского.

В комнате было светло, часы показывали 9.30. Он полежал немного, не двигаясь, прислушиваясь к собственным ощущениям. Голова не болела, мышцы тоже, температуры по ощущениям не было, а тело казалось каким-то легким, невесомым. Шевельнулся, почувствовал, что футболка на нем почти вся промокла от пота.

Встал – некоторая слабость еще чувствовалась, но совсем не такая, как можно было бы ожидать. Принял душ, оделся в чистое, пошел на кухню – хотелось пить. На столе вещественным доказательством того, что вчера вечером он не бредил, не галлюцинировал и не принимал желаемое за действительное, лежала записка.

«Тов. Малиновский!

В вверенном вам тифозном бараке отделом очистки подозрительных котов не обнаружено. Жмурики, числом пять, погружены в машину и будут оттранспортированы куда следует.

За доблестный труд на благо Родины вы награждаетесь сухим пайком (пироги с мясом в количестве 8 (восемь) шт.; шоколад «Слава» - 1 (одна) плитка; яблоки, апельсины, мандарины, хурма – общим весом 1,5 (полтора) кг, мытые; ) и мокрым (бульон в кастрюльке на плите).

Особым указом вам также выделен американский препарат с жаропонижающими свойствами (9 (девять) саше) – просьба не афишировать этот факт среди других санитаров.

Сообщаю также, что у вас был экспроприирован ценный кулон муранского стекла в качестве взноса в фонд Помощи Голодающим Поволжья.

Начальник очистки Полиграф Полиграфович».

Ниже стояли число, время, подпись.

Он пялился на этот листок бумаги с блаженной улыбкой, лаская строчки глазами, перечитывая шутливые слова вновь и вновь. Почерк у Данки оказался кошмарным, совершенно неразборчивым, небрежно-летящим, но тем интереснее было угадывать слова, и снова улыбаться, когда их смысл идеально укладывался в стиль послания.

Он выпил воды, потом разогрел себе в бульонной чашке нечто действительно безумно ароматное из кастрюльки, подогрел пирожок и сел насладиться этими чудными дарами. Листок все крутил в руках, рассматривая подпись – это был ее настоящий автограф, поставленный автоматически, а не вымышленного начальника очистки, но он не мог разобрать, какие там сплетены буквы – начало похоже на «Ж»? Или это вензель, построенный из нескольких букв? Нет, непонятно. Случайно перевернув бумажное сокровище свое, обнаружил на другой его стороне написанные еще более небрежно, наискосок, словно второпях, в углу страницы, кое-где перечеркнутые строчки:

Так незаметно, исподволь

Сменилась неподвижность зноя

На свежесть ветреную столь,

Что это чудо (зачеркнуто) диво что такое.



Порывы ветра так сильны,

Что, словно струны, рвутся ветки

У этой греческой сосны

С названием каким-то редким.



Стегает ветер волн бока,

Барашки вдрызг (зачеркнуто) вдрызг на брызги бьются,

И непонятно, как пока

На месте звезды остаются.



Когда он расшифровал полностью ее иероглифы – это было увлекательнейшее занятие! - получилось стихотворение. Впечатления от поездки в Грецию? Она пишет стихи. Ну конечно, она пишет стихи. А еще она пишет ему озорные записки, варит божественного вкуса суп и проверяет температуру, касаясь лба рукой.

«А губами – точнее. – Губами опаснее! – Для кого?»

Подкрепившись, он почувствовал себя значительно лучше. Набрал номер студии, предупредил, что пока не придет, сделал несколько важных звонков. И все вертелось в голове: «Позвонить – не позвонить?»

Не было таких сомнений никогда, не было! Тут, вроде, и повод есть – поблагодарить за визит, за помощь, за фрукты и лекарства – обычная вежливость. Но так страшно не хотелось показаться навязчивым, настырным, прилипчивым, так не хотелось спугнуть эту сложившуюся между ними легкость общения – «Вы легкий!». С этим понятно, кстати, а вот что она вкладывала в слова «настоящий, теплый?»

«Настоящий полковник, подогретый до 40 градусов Цельсия».

Лежащий в его ладони телефон пронзила дрожь, как и самого Романа, стоило ему услышать мелодию звонка.

«Мое сердце остановилось, мое сердце замерло. – Нужна реанимация? Просто ответь! Нц!»

- Старший помощник младшего дворника у аппарата.

- Вас понизили или повысили по служебной лестнице, не пойму?

- Меня перевели на более ответственный участок.

- В курортную зону? Судя по голосу, климат вам подходит.

- Вреден север для меня, а здесь и питание отличное – супы да фрукты, и общество приличное – слагают оды в честь Эола.

- Мм… Ветром в голову надуло?

«Защемило сердце мне, в голове замкнуло».

Малиновский не выдержал, засмеялся: стрелы этой Амазонки всегда попадали в точно в яблочко.

«Расположенное на его голове! – Не «на», а «в»! Там уже яблочное пюре вместо мозга».

- Порывы ветра так сильны, что, словно струны, рвутся ветки у этой греческой сосны с названием каким-то редким.

Она не сразу ответила.

- Где-то я это уже слышала. Или видела.

- Были на приеме в честь вручения Нобелевской премии по литературе в этом году? Или вы состоите в тайном обществе ветропоклонниц?

- А! – Кажется, она догадалась. – Вы, когда читаете секретные материалы, всегда обращаете внимание на гриф: «После прочтения – съесть»?

- Естественно! Часть секретных материалов уже благополучно мною уничтожены. Спасибо, Даня! – резко изменил он тон.

- Не за что, - моментально прекратила игру она. – Это вам спасибо: любуюсь на новую мурашку.

- Какую вы ей отвели роль? Брелочка на ключах, украшения молнии на сумке?

- Какое кощунство! Чтобы поцарапать стекло об металл? Такие вещи созданы для того, чтобы ласково касаться кожи, согреваться ее теплом. – Она начала новую игру, не предупредив.

«Ты VIP-клиент службы «секс по телефону», они тебе сами звонят? – Лучше. И хуже, это лепет несмышленого младенца».

- А! – Он выровнял дыхание, сделал голос поравнодушнее. – Я подумал, когда она на шее, ею не полюбуешься.

- Это если на короткой цепочке, а если на длинной, то она висит значительно ниже и тогда – любуйся – не хочу! – в ее голосе не было ничего, кроме терпения и практичности.

«Вспоминай быстрее таблицу квадратов, как бы чо не вышло! – Какое там… Имя бы свое вспомнил».

- Спасибо, - прохрипел он на законных основаниях – болеет же! – Приделаю к своему любимому галстуку-бабочке полутораметровую резинку, пусть болтается в районе пупка: и красиво, и самому видно.

Она залилась звонким смехом.

- И очень свежо с точки зрения модных веяний. Еще носовой платок, как простыню – через руку – и все дамы – ваши!

Зачем мне все?

«Все дамы – биты!»

Кажется, девушке стало неудобно за последние слова, она быстро сменила тему:

- Ну, так вы пошли на поправку? А то я уж собиралась натравить на вас знакомых врачей.

- Хотели сдать меня в поликлинику для опытов?

- Пустить на бегемотовые котлеты. Ну, правда?

- Все в порядке, Даня. Я сам не ожидал, что утром встану, как огурчик – зелененький и весь в пупырках.

Она опять прыснула в трубку.

- Хотелось бы увидеть, а то вдруг у вас открылся дальтонизм, и на самом деле вы баклажан, и вам просто все фиолетово.

«Приезжайте!» - чуть не слетело с языка.

- Часы работы овощебазы с 8 до 20.

- Отлично, значит, в это время я вам и буду звонить, чтобы проверить сохранность овощей.
А вы - поосторожней, берегитесь там пока.

- От гнили, плесени, дрозОфил?

- Сквозняка!

- Еще чуть-чуть, и мы заговорим стихами.

Короткая пауза.

- Мне было весело балакать с вами! Но перемена кончилась, увы! Пошла на пару, будьте здоровЫ!

Счастье клокотало в груди, поднималось к горлу, затапливало сознание. Хотелось смеяться, вскочить, закричать. Окружающее пространство снова наполнилось звуками вальса: метель – это прекрасно! Метель – это буря чувств, это бушующая стихия, это радостное хаотичное движение, это ликование.

«Не заблудишься? - Уже».

Не чувствуя слабости, вернулся в спальню. Взял в руки лежавший на комоде альбом, открыл, стал просматривать давнишние фото – теперь редко кто их печатает. Почти со всех снимков на него смотрел веселый беззаботный парень.

Где мои семнадцать лет?

Интересно, вот таким, молодым он мог бы ей понравиться как мужчина? Совпади они в возрасте – смог бы он очаровать ее, вскружить ей голову? Могла бы она тогда влюбиться в него?

«А ты в нее? Тот, молодой? – Позднеспелый сорт малины. Зимний, практически».

Улегся с альбомом на кровать, включил радио. Брякнули последние аккорды какой-то музыкальной композиции, и тут же проникновенно и задумчиво зазвучал низкий голос Светланы Крючковой:

Кто ошибётся, кто угадает,

Разное счастье нам выпадает,

Часто простое кажется вздорным,

Чёрное белым, белое чёрным.



Мы выбираем, нас выбирают,

Как это часто не совпадает,

Я за тобою следую тенью,

Я привыкаю к несовпаденью.



Я привыкаю, я тебе рада,

Ты не узнаешь, да и не надо,

Ты не узнаешь и не поможешь,

Что не сложилось, вместе не сложишь.



Счастье такая трудная штука,

То дальнозорко, то близоруко,

Часто простое кажется вздорным,

Чёрное белым, белое чёрным.



Посмотрел свои детские фотографии, студенческие, потом выпал целый ворох портретных примерно одного периода - Зималеттовского? Надо же, какие веселенькие рубашки носил и свитера с отпадными рисунками! На голове – озорная кочка, тело тоньше, легче, взгляд – хитрый, уверенный – всегдашнего победителя. А вот он уже на фотографии в обнимку с Верой – чинный-блаародный, вот – хулиганская свадебная с Ленкой, а вот опять более ранняя с Кирой Воропаевой – она здесь счастливая такая. А эта – ему всегда она нравилась, потому и напечатал – они с Андреем стоят спиной к камере на берегу моря и смотрят на закат. Видны только их темные силуэты. Не касаются друг друга – «И пусть между вами пляшет небесный ветер!», - но все равно кажется, что они - нечто единое: схожесть поз, взгляд в одном направлении… Кто их тогда щелкнул? Нет, он не помнил. Какая-то мимолетная девушка. Вспомнилось, как он стремительно и надолго покинул Москву после внезапно вскипевшей, как раствор в химической пробирке, ссоры. Из-за чего тогда они смотрели друг на друга врагами? Ведь нечего, нечего им было делить! Что встало между ними? Уж точно не Катя Пушкарева, будем честными.

Перевернул еще пару белых листков: божественная Юлианочка в обнимку с ним и Милко. Как ему удалось оставить их всех за бортом своей жизни? Жизни, которая была похожа на новую, более усовершенствованную версию старой игры, но без привычных героев. У этой – круче графика, удобнее управление, но так не хватает той самой, привычной музыки, которая сопровождала раньше эту игру, которая раз и навсегда записана на подкорочку. Взял в руки следующую порцию фотографий, и тут зажегся экран телефона – Оля.

Помедлил, прежде чем ответить. Но нельзя же так грубо игнорировать человека, она ни в чем не виновата.

Разговор не получился, осталось неприятное послевкусие, хоть Роман и применил весь свой талант грамотно утекать сквозь нежелательные – нежеланные? – пальцы.

«Зачем ты ей отказал? Разве ты не голоден? – У него монодиета!»

Он не мог согласиться на ее настойчивые, ласковые, горячие уговоры, просто не мог и все. Это значило бы предать…

«Кого?!!! Персонажа фантастического сериала, случайно провалившегося во временную дыру, а потому оказавшегося в другом измерении? За ней уже вылетела синяя будка».

…себя.

Опять придавило ощущение беспросветности – «а только что буквально парил в небесах!» - безысходности, безнадежности. И вальс-то, что слышится внутренним слухом, уже давно не Свиридова, а Доги.

Так и не посмотрев следующую порцию фотографий, он закрыл альбом, встал и убрал его на место.


18.

Роман выздоровел необычайно быстро. Закаленный тренированный организм оказался способным легко справиться с простудой, или это была вовсе не простуда, а нечто психосоматическое: противоестественный для данного существа внутренний накал просто нашел выход, разогрев оболочку до максимально допустимой температуры и отпустив лишнюю энергию в космос.

Она позвонила ему еще два раза, между парами. Это были состоящие из шуток короткие диалоги, которые поднимали Роману настроение, но, едва закончившись, заставляли его испытывать еще более сильную жажду общения с ней. И еще более тягостную потерянность: просто сидеть и ждать ее звонка он больше не мог.
«Тихо, тихо, тихо!» - уговаривал он сам себя, пытаясь успокоить нервную дрожь, которая периодически накатывала, обычно завершая очередной виток безрадостных размышлений. - «Давай пойдем привычным путем. Чего ты хочешь?»

Это было просто: он хотел видеть ее, слышать и слушать, смеяться вместе с ней, удивляться ее неожиданным мыслям, запоминать ее рассказы. Ощущать ее присутствие рядом, вдыхать аромат волос и воздух, который она выдохнуть едва успела...

«Какие невинные желания!»

О, нет. Он был виновен, разрешая сильным и живучим сорным травам физического влечения произрастать среди давших неожиданно дружные всходы, но все равно прихотливых и чересчур нежных садовых цветов его романтической привязанности. Он не выпалывал ни настырный вьюн, который крепко обвивал стройные стебли алых и синих анемон, ни манящую мерцанием капельки росы в своей кружевной воронке по утрам манжетку, которая затеняла робкие всходы сапфировой лобелии, ни лебеду, оставляющую серебристый налет на пальцах, если пытаться отодвинуть ее от колючего стебля молодой чайной розы. Он мысленно бил себя по рукам, которые в грезах тянулись к ней, которые мечтали дотронуться до ее волос, пройтись легким движением по валикам ключиц, отдохнуть на плавном изгибе талии, заняться парным макраме с ее пальцами.
Стоило только вечером лечь в постель, закрыть глаза и допустить в сознание мысль о ней, а точнее, дать ей выйти на первый план, потому что она никогда не покидала его голову, лишь ненадолго отступая в тень других насущных размышлений, как накатывало мучительно-сладостное томление. Оно не позволяло уснуть, заставляя то волчком вертеться на горячей простыне, то надолго замирать в одном положении – в эти мгновения душа вместе с сознанием покидали-таки тело, улетая пернатой парочкой в те сказочные миры, где он мог бы встретить ее после учебы, и, крепко прижав к своей груди, положить руки ей на плечи, провести ими вверх, коснувшись выступающего седьмого шейного позвонка, расчесывая пальцами волосы и привлекая к своим губам ее светлый лоб.

«Все? – Робкий, несмелый юноша».

Нет, это было не все. Он не стал бороться со своими безумно волнующими фантазиями о вкусе ее губ, гладкости зубов, о свежести дыхания, о шелковистости кожи под пальцами и мягкой наполненности его ладоней, распаляющими это не привыкшее к посту тело до крайней степени. Этого не требовалось: грозная волна возбуждения, идущая устрашающим валом от самого горизонта, у берега неожиданно сникала, словно подкошенная чем-то невидимым в своем основании. Чем-то? Этими непрестанными, изводящими сомнениями: а насколько он сам будет приятен ей? Его запах, его тело... Сдавленный полувздох-полустон нет-нет, да вырывался у него, уткнувшегося лицом в подушку.

«Поджаривание грешников на сковородке? – Это вполне гуманно».

- Ромдмич? Ку-ку!
Он вздрогнул, рядом с ним стоял Виталик, цветокорректор с конвертом в руках.
- Что, Витамин? – Роман окинул взглядом спортивную фигуру молодого человека. Еще не хватало, чтобы в нем поселилась зависть ко всем, кто моложе его хотя бы на десяток лет.
- Тут, пока ты болел, к тебе посыльный был из какого-то театра. Вот, велел не забыть передать.

- Спасибо. Как там обстоят дела в плане обработки фотографий?
Это было сказано с таким выражением и интонацией, что Виталику не пришлось долго соображать, о чем идет речь.
- Хм, - на его лице отобразилось довольно странное выражение. – Интересного фотографа вы мне прислали...
- Интересного с точки зрения творчества?
- Творчества, ага. – Глаза парня шаловливо загорелись. – Экспериментаторша. Очень смелая. Дерзкая. Правда, как-то слишком много здорового цинизма для ее возраста, но это даже будоражит. Самостоятельная.
- Понятно, не сомневаюсь, что ты ей сможешь передать весь свой ценный опыт.
Опять специфическая, хорошо знакомая Малиновскому усмешка.
- А у нее для меня – множество оригинальных идей. – И, уже уходя:
- Она очень вами интересовалась, Ромдмич.
- И что ты ей рассказал интересно?
- А что я мог ей рассказать? Только то, что всем известно.

«А что про тебя всем известно, ветеран Третьего Донжуанского фронта?»

Он открыл конверт. Там лежали два пригласительных билета на спектакль «Не покидай свою планету». Кое-какие рекламные съемки для этого проекта велись в его студии. Это был спектакль по «Маленькому принцу». Знак?

«Скользкая дорога». При подъезде к знаку «Скользкая дорога» водитель должен сразу без раздумий снизить скоростной режим авто, а потом внимательно присматриваться к опасному участку дороги. – А ты жмешь на газ!»

- Ало.
- Здравствуйте, мадемуазель Софи. Вас беспокоит компания «Риторический вопрос», проводим социологическое исследование. Как мы рады, что у вас есть несколько минут!

Она засмеялась в ответ.
- Итак. Какая переводчица с французского с детства не любит Экзюпери? Кого не заинтригует тандем Хабенского и Башмета? Разве заядлый театрал не мечтает попасть на премьерный показ спектакля...
- «Не покидай свою планету»?!!! Вы о нем говорите?
- Я случайно набрал номер службы конкурентов «Вопросом на вопрос»?
- Роман! – В ее голосе слышалось нетерпение. – Вы правда говорите про этот спектакль?
- Да, Даня. Мне тут принесли два приглашения, я подумал, что вам это будет интересно.

«Ну, он такой, не растерялся, подумал быстро, час всего».

- О, это очень интересно! Я пыталась купить билеты, но это было нереально. Когда?
- В следующий вторник, в 19 часов. Сможете?
- У меня в это время занятия с учениками обычно, но ради такого я перенесу.
- Благодарим, что оставили без ответов наши вопросы, мы вам еще позвоним, чтобы выяснить, «Не правда ль лучше всего встречаться в центре ГУМа у фонтана?»
- Роман, спасибо. Это очень здорово.

Он, улыбаясь, смотрел на телефон, крутил его в руках, вспоминая ее реплики и интонации.

«Подключи функцию записи разговоров и прослушивай до опупения. – Срочно в номер! Мужчина умер от голода и жажды с телефоном около уха».

Интересно, а поставила ли она какую-нибудь картинку на его номер и особый рингтон, или при звонке отображается безликий серый контур, как и при вызове от неважных абы неизвестных абонентов, и звучит единая для всех мелодия?

«А что еще тебе интересно? – Все!»

На какую пару она сейчас пошла, с кем сидит в аудитории, что нарисовано на обложке тетрадки, где она записывает лекцию, во что одета, как убраны волосы, куда пойдет потом, с кем...

«А главный вопрос? – Прячь быстрее голову в бетон, пока он жидкий».

...что ей рассказала Зоя из услышанного про Романа от Виталика, что она после этого подумала, что она вообще о нем думает? И думает ли вообще? Что она скажет родителям про то, с кем идет в театр? Что она почувствовала, когда увидела, что он ей звонит? Почему она так легко согласилась? Почему она вообще поддерживает с ним общение?

«Пытливый паренек! - Орешек знаний тверд, но все же мы не привыкли отступать: нам расколоть его поможет киножурнал «Хочу все знать!»

До вторника было плыть и плыть, но... Одно дело бороться с волнами неизвестности, тоски и отчаяния в кромешной тьме, и другое – поддерживать в себе силы и веру, стремясь на свет маяка.

Сразу после разговора с ней стало легко и светло, как обычно, но уже к вечеру в душе творилась такая смута, такое напряжение, что ему приходилось прикладывать усилия, чтобы спокойно и ровно отвечать людям, чтобы шутки не получались слишком едкими, слишком острыми, со странным подтекстом.

Сев в машину, он не сразу завел двигатель, вдруг возник вопрос: «А куда ехать?» Не хотелось никуда. Вообще. Потому, что нигде не было ее. Только она сейчас казалась ему желанным пристанищем, прибежищем, укрытием от тоски и непокоя. Уронив голову на руки, лежащие на руле, он сидел так довольно долго. Но взрослые дяденьки легче подчиняются силе привычки, тем более, что обычные действия требуют меньше умственных усилий.
Он поехал домой. Шум двигателя для Романа был белым шумом, а голос диктора на радио, как звон погремушки для рыдающего младенца – отвлекает. «Что там в мире? – Все как было! Только ветры стали злее, только солнце чуть остыло...» - Погоду обещали сухую, нехолодную. Потом прозвучали несколько музыкальных композиций, которые совсем не мешали Роману думать о своем, он даже не заметил их. И вдруг тот самый ритм, который давно смутно звучал в его голове, то затихая, то усиливаясь, но никак не оформляясь во что-то конкретное:

Oh life... it's bigger
It's bigger than you
And you are not me
The lengths that I will go to
The distance in your eyes
Oh no, I've said too much
I set it up...

Ох, голос исполнителя был словно голосом прорвавшегося наружу подсознания Малиновского. Он сделал радио громче, еще громче, и еще громче – звуки музыкальных инструментов, ударных, их ритм, окраска, отчаянный до истерики, и все же еще сдерживаемый крик-стон-пение вокалиста «R.E.M.» идеально совпадали с вибрациями его души, стуком сердца, с гудением нервов. Там что-то про потерянную религию, веру? Не важно. Это его песня сегодня. Это его крик, это его нервная дрожь, вызванная неутоленным желанием, отчаянием и пониманием: он – трепыхающаяся рыбка на крючке у жестокого божества, и не соскочить, не умереть, не замереть, так и будешь трепыхаться, пока оно само не решит, что с тобой сделать: отпустить, посадить в аквариум или зажарить.

Приехал домой. Переоделся. Для порядка заглянул в холодильник, закрыл его, так и не сфокусировав взгляд ни на одной из полок. Налил себе портвейна, уселся на диван с бокалом и телефоном, с которым теперь не расставался вообще – а вдруг? Пришла мысль еще раз прослушать песню. Нашел, скачал, сохранил. Встал за наушниками – хотелось нормального звука, хотелось уйти вместе с музыкой в себя, отключившись от всего внешнего, раздражающего. Прослушал на максимальной громкости, до боли в перепонках один раз, два, три. Это было хорошо. Снова залез в интернет и тут же наткнулся на перевод, в котором внимание Романа сразу привлекло примечание переводчика: выражение "To lose one's religion" в переводе с американского сленга означает "Терять рассудок /терпение", "Доходить до белого каления".

Он не ошибся, это песня про него:

О, жизнь... Она огромна.
Огромней тебя, но ведь не меня?
Все пути, что я прошел,
Отражены в твоих глазах.
О нет, я слишком поторопился.
Я всё сорвал.

Вот он я, и я загнан в угол,
Вот он я - на виду у всех.
Я схожу с ума, теряю рассудок!
Я пытаюсь спастись тобой,
Но не знаю, смогу ли продержаться долго.
О нет, я чересчур поспешил.
Я не договорил.

Мне казалось, я слышал твой смех,
Мне казалось, я слышал, как ты поешь.
Мне казалось, что ты пыталась ...

Просыпаясь, я тут же шепчу
Признания тебе – и все подбираю слова.
Во что мне дальше верить?
Попытка следить за тобой – глупость:
Я раненый, я слепой, я избитый дурак.
О, нет, слишком много слов.
Я это начал...

Вот он я, и я загнан в угол,
Вот он я - на глазах у всех.
Я на грани, дошел до белого каления...
Я пытаюсь спастись тобой,
Но не знаю, смогу ли продержаться долго.
О нет, я чересчур поспешил.
Я не договорил.

Поразмышляй, поразмышляй над этим,
Мой намек прозрачен:
Считай, что я упал, поскользнувшись,
Стою на коленях, ты сделала меня рабом.
Всё, чего я так боялся, случилось,
И я снова поспешил сейчас.

Мне казалось, я слышал твой смех,
Мне казалось, я слышал, как ты поешь.
Мне казалось, что ты пыталась ...
Но это был только сон,
Это была лишь мечта.
Я загнан в угол, я схожу с ума.

19.

Он похудел – это было заметно по одежде. Он стал воздушнее, легче – этому способствует постоянное витание в облаках, пропавший аппетит и очистительный внутренний огонь, который сжигал, как сухую траву, все мелочные, приземленные мысли, превращал в невесомый летучий прах угольные залежи старых привычек, впечатлений, ненужных связей. Он чувствовал себя реактором четвертого энергоблока за пять минут до взрыва – его мощность росла, а система охлаждения была отключена.
Он периодически ловил себя на том, что видит по-новому окружающее: собственную студию, знакомых, вид из окна и постеры на стенах в своей квартире. Он тренировался в два раза больше, чем раньше. Надежды повернуть время вспять не было, но... И так было легче плыть до следующей встречи.

В понедельник весь день маялся выбором времени, когда ей лучше позвонить. А если она сейчас на лекции? А если она сейчас занята чем-то еще? Родители рядом? Трезвые аргументы отправленной в ссылку логики «неудобно – не возьмет трубку, а потом перезвонит сама» до ЦУПа не доходили. И тут пришла в голову мысль поискать ее в мессенджерах. Странно: ни в Вайбере, ни в Ватсапе, ни в Телеграмме такой контакт не обнаруживался. Он же видел, что она переписывалась с их помощью в телефоне? Значит, у нее есть два номера, один из которых – для своих, другой – для чужих. Пользуется советами Зойкиного папы?

Когда долго выбираешь, всегда получается неудачно: она говорила с ним, торопясь, без уже привычных шуток, только сказав, что придет непосредственно к началу спектакля, что нет, подхватывать ее нигде не нужно, ей удобно приехать на Электрозаводскую на метро, а там до Дворца на Яузе рукой подать.

Он уже около четверти часа поднимался и спускался по ступенькам около театрально-концертного зала, колонны и портик которого воспевали вовсе не сталинский ампир, а гений великого Андреа Палладио, который и подарил миру эту идею: параллельные линии колонн, объединенные сверху гармоничным треугольником. Она пришла минута в минуту, взлетев к нему по ступенькам и тут же удивив схожестью мыслей:

– Практически вилла Ротонда, – указала рукой на здание дворца. – Здравствуйте!

Легкое замешательство все же возникло – просто, без какого-либо тактильного контакта здороваются совсем чужие люди. А кто они друг другу?

– Я предложил труппе провести спектакль под Виченцей, но оказалось, что в Италии нет нужного песка для той пустыни, в которой происходит действие. А везти его с собой – нужен самолет «Руслан». Здравствуйте, Даня.

«Шутник-с вы, батенька! – Не называй его батенькой, а то заплачет».

– Ну откуда в Италии мята? – она улыбалась, но смотрела как-то иначе. Внимательнее?

Принял из ее рук пальто и не смог сразу развернуться спиной, чтобы пойти сдать одежду в гардероб. Глаза еще не утолили жажду, тем более что девушка смогла и в этот раз поразить его.

Платье из мягкой шерстяной ткани, почти однотонное – плотно переплетенные серые и лиловые нити давали удивительно сдержанный и в то же время насыщенный цвет, – было сшито точно по фигуре. Широкий овальный вырез был изнутри отделан узким кружевом черного цвета, плотным и рельефным, благодаря чему кружево смотрелось утонченно, стильно, а не пошло, как иногда теперь бывает: словно выбившееся нижнее белье. Ее плечи и грудь как будто были в благородном резном обрамлении, контрастировавшим с цветом кожи. Очень свободный рукав, спадающий чуть ниже локтя и заканчивающийся так идущим ей узким манжетом, был декорирован вертикальным разрезом, украшенным по краю все тем же черным кружевом, схваченым в одном месте маленькой темной стеклянной бусиной. Ткань ласково обхватывала ее грудь, тонкую талию, книзу спадала в пышную, насколько позволяли свойства шерсти, юбку чуть ниже колен, из-под которой едва-едва, намеком выглядывало то же самое кружево. И на шее – тонкий черный круглый шнурок с каким-то стеклянным украшением бордового цвета.

Возвращаясь с номерком, Роман, не отрывающий взгляда от девушки, отметил, что она нашла баланс между завитыми распущенными волосами и открытым лицом. Волосы, расчесанные на косой пробор, прихвачены с двух сторон чуть дальше висков какими-то совсем незаметными заколками. Лицо свободно от волос, и локоны, открывающие уши, спадают к плечам, но совсем не мешают. И мерцают, мерцают глубоким каштановым огнем.

– Вам очень идет ваш наряд. И прическа!

«Выдайте ему темные очки! Он ее сожжет глазами!»

– Я люблю это платье. Оно удобное, легкое, теплое, – она виртуозно принимала комплименты.

«Слышал?»

– Ваше украшение из стекла? Не пойму, что это?

«Верно, не приближайся слишком. Сойдешь с орбиты – сгоришь в плотных слоях атмосферы».

– Это стеклянный гранат, я его в Армении купила. Мы как-то летом путешествовали на автомобиле по этой стране. От городка к городку, от одного горного монастыря к другому. Это было одно из самых чудесных путешествий. – Ее голос потеплел. – Брат увидел эту подвеску и говорит: смотри, вымя стеклянное. Я ему: сам ты вымя! Теперь, когда одеваю, он всегда надо мной потешается.

Они проходили мимо прилавка с театральными сувенирами, открытками, печатной продукцией. Малиновский увидел книгу – очень красивое издание, шикарно оформленное, но довольно большое по формату, на обложке которого иллюстрация к «Маленькому принцу».

– Даня, давайте посмотрим?

Они остановились, стали рассматривать книгу. Она была хороша: плотная бумага, отличные иллюстрации, «Маленький принц» и еще несколько произведений автора, причем на двух языках, его биография, фотографии, относящиеся к жизни Экзюпери, отдельно выделенные высказывания французского летчика на страницах с соответствующими им картинками современных художников.

– Вам она нравится, Даня?

«Меньше, меньше энтузиазма, Рома!»

Данка молчала, хотя только что, когда они перелистывали одну страницу за другой, по ее комментариям было ясно: нравится. Он понял, что девушка угадала сценарий того, что произойдет сразу после высказывания ею своего мнения. Ее пальчики ласково скользнули по обложке, когда она закрыла книгу.

– Мало ли кому что нравится, – опустила глаза, чуть пожала плечами. – Не всегда можно получить желаемое. Пожалуйста, Роман, – она умоляюще: «Только не уговаривайте!» – посмотрела на него, взяла за руку и потащила от прилавка к лестнице.

Он был разочарован и очарован одновременно. С таким выражением, с таким чувством эти глаза еще никогда не смотрели на него. И это было так доверительно сказано: «Пожалуйста, Роман!» – без продолжения, без объяснения – им двоим все понятно без слов, что может быть прекраснее? И ее рука, держащая кончики его пальцев, и это «не всегда можно получить желаемое», словно эхо его собственных страданий, создавали ощущение интимного единения.

Между лестничными пролетами висело большое зеркало. Фигуры девушки и мужчины медленно вырастали в видимом, но несуществующем пространстве, как в фильмах, когда персонажи появляются из-за горизонта. И вот уже их парный парадный портрет отражен бескомпромиссным стеклом во всей красе.

«Хватит мужества взглянуть? – В хоккей играют настоящие мужчины».

Сев на свои места, они тут же, как по команде, выложили на бархатный бортик свои телефоны. Она молчала. Ему было трудно не смотреть на нее постоянно, не отрываясь…

«Мужчина любит глазами! – Особенно, когда ничем другим не дозволяется».

…но в возникшей между ними тишине это было слишком откровенно.

– Даня, а вы часто семьей путешествуете на машине?

«Хочет еще и ушами. – А чем не хочет?»

– Почти всегда. И если есть возможность избежать полета, – мама боится летать, – то мы избегаем его. Спроси меня, что такое настоящий счастливый отпуск, каникулы, и тут же встанет картинка: папа за рулем, мама рядом с ним с путеводителем или распечатками в руках – она тщательно готовится к путешествию, – и мы с братом сзади. У нас с собой флешка с любимой музыкой, маленький ноут или планшет, чтобы смотреть фильмы, жевательный мармелад и чупа-чупсы, пледы, чтобы мы могли вздремнуть. Мама никогда не спит в машине, говорит, что не хочет оставлять папу одного за рулем, не хочет, чтобы ему было одиноко. Если мы должны проехать за день большой участок пути – больше тысячи километров, – то на каком-то отрезке она может его сменить, но тогда он должен непременно уйти на заднее сидение и спать, чтобы не комментировать и не нервировать маму, а я сажусь к ней, это тоже приятно. У нас даже традиция есть – если едем через Белоруссию в Европу, то это мамина часть маршрута: там через всю страну отличная трасса, все прямо и прямо.

Она говорила, он смотрел, слушал, представлял. Где-то живет счастье, рецепт которого так и остался для него тайной. Более того, все чаще его посещала мысль, что он не знает про жизнь слишком многого, что самое главное прошло мимо него.

Она открыла свою сумочку и стала там что-то искать. Его взгляд упал на ее телефон: совладать с соблазном было невозможно, тем более что культурные слои, превратившие сидящего внутри его существа мальчишку в более-менее солидного мужчину, от постоянных нервных потрясений последних недель осыпались, обнажив его авантюрно-хулиганскую суть.

Он взял в руки свой телефон и набрал ее номер. Телефон девушки завибрировал, но бархат слегка сгладил этот первый сигнал, потому она не сразу среагировала. Роман лишь отчасти разглядел картинку и успел услышать только начало мелодии: Данка вздрогнула и как-то слишком резко схватила свой гаджет, быстро сбросила вызов и посмотрела на спутника тревожно-вопросительно.

– Я только хотел сказать: не забудьте выключить ваше мобильное устройство перед началом спектакля… Актеры могут заслушаться вашим рингтоном и забудут текст.

– Да, вы правы. – Она касалась экрана подушечкой пальца со свойственной для молодежи точностью, небрежностью и легкостью движений, на которые, видимо, и рассчитывали создатели этих устройств – телефон сомлел и отключился. – Хотите конфету? – протянула ему коробочку с леденцами, в ее взгляде еще остался след неловкости, смущения.

Почему она так среагировала? Музыку он не узнал, хотя она показалась ему смутно знакомой, что-то похожее на лютню? Что-то несовременное, нерезкое и чем-то по настроению перекликающееся с ее позывными на его мобильном устройстве. Гитара? Опять созвучие? А картинка, картинка, картинка… Вспомнил! Потом надо будет проверить, но если он прав…

«– Вы пришли за моим сердцем, и я сойду с ума, да? – Было бы очень некрасиво с моей стороны сводить с ума столь юную мадемуазель. Она тогда не сможет делать уроки».

Свет погас, спектакль начался. Малиновский был бесконечно благодарен пригласившему его человеку не только за удачный повод встретиться с ней: их места были в ложах, она сидела чуть впереди, поэтому смотреть на сцену и на нее нужно было в одном направлении, а она этого не видела. И пусть в наступившей тьме он мог держаться взглядом только за крохотную родинку на ее виске, ушко, прикрытое завитками волос с поблескивающей во мраке сережкой, или тонуть в темных струях ее блестящих локонов, едва доплывая до надежного берега ее плеч и рук, ему было достаточно того, что он видит, чтобы чувствовать себя… чтобы вообще не чувствовать себя, а только ее присутствие рядом.

Наблюдая за ней, он понял, что она не так поглощена спектаклем, как, например, в прошлый раз: не было ощущения, что она вся там, на сцене, что она ничего не видит и не слышит кроме того, что говорит ей со сцены этот известный актер, что играют для нее музыканты. Оказалось, что спектакль идет без антракта, потому он закончился довольно рано. Это давало возможность – по сложившейся традиции! – пригласить девушку на ужин.
Пока он придумывал, как бы это сделать, аплодисменты смолкли, и она обернулась к нему.

– Как вам спектакль?

«Кто-то весь урок играл в морской бой? – Смотрел под партой заграничный журнал. Не мод».

– Трудно сказать, – честно признался Малиновский, пожав плечами.
– Вы же не расстроитесь, если я скажу, что мне совсем не понравилось?
– Нет, конечно. Просто на ужин у меня будет фреш из корня цикуты. Знаете, у него такой приятный морковный запах…

– Удивительно неудачная постановка, на мой взгляд. Если бы они посадили Хабенского на стул и дали ему в руки книгу, если бы он ее просто читал, а Башмет чуть поодаль от него тихо играл на скрипке, причем совсем не то, что играл оркестр, а Моцарта, например, или Вивальди, это было бы значительно ближе к моему ощущению произведения, чем все то, что сегодня нам показали. Я не ожидала такого разочарования. Все самые главные мысли Экзюпери были либо переиначены, либо вообще отсутствовали. Все так сумбурно, нечетко, не цельно. Вы согласны, или я чего-то не поняла?

– Я вас ужасно потрясу, если скажу, что совсем плохо помню произведение? У меня от него с детства осталось смутное ощущение какой-то странной сказки для взрослых или написанной очень по-взрослому книги для детей. И я, конечно, не помню ни мыслей автора, ни цитат, кроме той, что всем известна, про ответственность за тех, кого приручил.

– Правда? Как жаль. На мой взгляд, это – программное произведение. Вещь, обращающаяся не к человеку, который может быть взрослым или ребенком, а к его душе – не имеющей возраста.

Они спустились в фойе и проходили мимо того самого книжного прилавка, когда она произносила последнюю фразу.
Вдруг девушка остановилась, как ей было свойственно, резко повернулась к спутнику.

– Вы можете кое-что сделать для меня?

«Она знает, что может вить из тебя веревки. – Он ждет, чтобы она перешла от теории к практике».

– Нужно позвонить в дверь училке по алгебре и убежать?
– Я подарю вам эту книгу, – она подошла к прилавку. – А вы ее прочитаете. И потом мы поговорим.

«Потом поговорим» – это заклинание? – Это предложение, от которого он не сможет отказаться».

– Почему я не могу купить ее вам и тут же взять на время, чтобы почитать? К тому же, мне очень неловко принять от вас, подрабатывающей студентки, столь ценный подарок. А для меня, вы же понимаете, это ерунда.

Она чуть растерялась сначала, а потом сверкнула черным пламенем глаз:

– Значит, не можете? – это было скорее утверждение, чем вопрос. Утверждение, констатирующее крайне прискорбный и очень печальный факт.

«Практическое занятие. Опыт намбе ван. Плетение веревки для сушки белья».

– Даня, – ее нападение оказалось неожиданным. – Это какой-то глупый спор. Если вы так хотите…
– Хочу.

«Опыт намбе ту. Плетение альпинистской веревки».

– Хорошо. Мне будет приятно иметь у себя такую книгу. Но вы же позволите мне отблагодарить вас за этот подарок? Что-то сделать для вас, в чем-то помочь?

«Ход конем? – Причем троянским».

– Отлично! – эта искренняя девочка даже не пыталась скрыть ликования и глобального удовлетворения от удачно проведенной операции. – Прошу вас, – улыбается коварная, вручая ему пакет. – И я знаю, в чем вы можете мне помочь!

_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)


Вернуться к началу
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: АУ (из темы "Фрагменты грез")
СообщениеДобавлено: 26 окт 2019, 21:50 
Не в сети
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 05 июн 2017, 15:12
Сообщения: 1100
20.

«Сядь на задние лапы, передние подожми, язык высуни сбоку, преданно смотри в глаза».

– В чем же будет заключаться моя миссия? – спросил Малиновский, помогая надеть Данке пальто и усилием воли заставляя свои руки не задерживаться на ее плечах.

«Отнеси листочков одуванчика бычку Минотаврику. – One way ticket».

– Моя сокурсница устраивает танцевальную вечеринку в одном клубе на свой день рождения. Ей на двадцатилетие родители такой подарок сделали. Они составили список ее любимых музыкальных композиций: старых, современных – разных, чтобы она и ее гости могли с удовольствием потанцевать. Но отсиживаться будет нельзя. Мне нужна пара – пойдете?

«И хочется, и колется? – С аллергией на укусы пчел самое то лезть в улей».

Они спускались по ступенькам дворца. Роман молчал, отгоняя неожиданно яркие картинки, мультфильмом пролетающие перед глазами: «– А вы куда, дедуля? – амбало-охранник, стоящий у двери клуба, хватает его за воротник пальто. – Тут вход только деткам до шестнадцати!»

– Если вам необходима моя помощь в этом деле…
– Да, это важно для меня. Мне это очень нужно. Пойдете со мной?

«Опыт намбе фри. Плетение корабельного каната».

– Por supuesto que sí, Camarada Danca! *

«Безумству храбрых поем мы песню!»

– Gracias. Realmente se lo agradezco!**

«Троянский конь? Деревянная лошадка, на которой с энтузиазмом качается дерзкая Пеппилотта. – Как бы не агнец на заклание».

– Куда мы, кстати, направляемся?

– К машине. Еще не поздно, давайте зайдем поужинать или выпить кофе?

– Ой, нет. Мне нужно домой, у меня столько уроков еще! Я ничего не успеваю. Придется сидеть до поздней ночи. Я лучше поеду на метро.

– Мы уже у машины. Сколько вам ехать на метро, знаете?

– Минут 50.

– А еще идти до метро – десять минут, и там сколько-то. А навигатор обещает, что я вас довезу за 45 минут. Чистая математика!

«Ишь ты, Пифагор! – Тише, а то еще и Брадис в нем проснется».

– Ну, раз так… С вами, конечно, веселее, но в метро я могла бы уже делать уроки.

«Передача «Вокруг смеха» закрылась, не вынеся конкуренции».

– Делайте в машине. Я буду нем, как рыба.

«И слеп, и глух, и без обеих рук на всякий случай. – Не водила – мечта».

Она достала свои вечные распечатки, карандаш.
– Нет, неудобно, – сложила она листы через какое-то время. – Огни мелькают, у меня так голова закружится. Оставлю это задание до дома. Давайте лучше выберем песню, перевод которой мне нужно сделать в двух видах: один литературный, поэтический, красивый, другой – чтобы укладывался в ритм, чтобы можно было петь. И в том, и в другом случае чем ближе по смыслу к оригиналу будет перевод, тем лучше. Нам дали на выбор три песни, они у меня на флешке. Можно послушать пока, в первом приближении, а потом я уже вплотную ими займусь.

– Какие у вас интересные задания.
– Да, у нас очень продвинутые преподы. Вот с русского нужно будет дома сделать перевод стихотворения Бродского. – Она воткнула флешку в разъем на автомагнитоле. – Слушаем.

Первые две композиции не произвели на Малиновского никакого впечатления. Он их не знал и вряд ли бы стал слушать потом еще. Их слова и музыка пестрыми ошметками выпадали из динамиков и тяжко плюхались к ногам, пропадая где-то там, в темноте. А вот третья, только зазвучав, сразу наполнила собой пространство салона, растворилась в воздухе, легко совпав и с настроением сидящих в автомобиле, и с ритмом световых вспышек пробегающих мимо фонарей.

– Какую будем переводить? – спросила Данка, когда песня закончилась.
– Мне понравилась последняя, но вы сами решайте.
– Отлично, мне она тоже больше понравилась. Сделаем для начала приблизительный перевод.

Она вернулась к началу композиции. Приготовилась ставить на паузу, когда нужно.

«In a very unusual way one time I needed you», – пропел приятный мужской голос.
– Однажды ты оказалась мне необычайно нужна, – перевел очень приятный женский.

«In a very unusual way you were my friend», – продолжал исповедь мужчина.
– Ты была мне необычным другом, – слушала его очень внимательно женщина.
«Maybe it lasted a day, maybe it lasted an hour,...»
– Может быть, это продолжалось день, а может быть, только час,...
«But somehow it will never end», – безнадежно заключил певец.
– Но так или иначе, это не закончится никогда, – подтвердила его опасения переводчица.

«In a very unusual way I think I'm in love with you» – решился он.
– Думаю, я влюблен в тебя необычной любовью, – ее голос спокоен и тверд.
«In a very unusual way I want to cry», – он был откровенен.
– Мне необычайно хочется плакать. – Она чуть пожала плечами.
«Something inside me goes weak,...»
– Что-то внутри меня слабеет,...
«Something inside me surrenders,...»
– Что-то внутри меня сдается,...
«And you're the reason why, you're the reason why», – он понял, почему.
«И ты – причина этого, причина – в тебе», – она просто переводит текст.

«You don't know what you do to me», – предполагает он.
– Ты не знаешь, что делаешь со мной, – она знает, о чем он.
«You don't have a clue», – думает он, наивный.
– У тебя нет ни единой догадки, – скрывает иронию она.
«You can't tell what it's like to be me looking at you», – мужской голос чуть дрожит.
– Ты не представляешь, каково мне смотреть на тебя, – она понимает, что он хочет этим сказать.
«It scares me so that I can hardly speak» – его почти не слышно.
– Это пугает меня так, что я едва могу говорить, – она бросает взгляд на своего молчаливого водителя.

«In a very unusual way I owe what I am to you», – развивает свою мысль певец.
– Тем, что я есть, я обязан исключительно тебе, – она заинтересовалась.
«Though at times it appears I won't stay, I never go», – он хочет сказать все.
– Хотя временами кажется, что я не останусь, я никогда не ухожу, – она, не видя, смотрит вперед, на дорогу.
«Special to me in my life, since the first day that I met you», – откуда он все это знает?
– Особенная для меня с первого дня нашей встречи, – переводчица опускает глаза.
«How could I ever forget you once you had touched my soul?» – он не верит, что это возможно.
– Как я могу забыть тебя, если ты тронула мою душу? – она просто повторяет за ним.
«In a very unusual way you made me whole», – это правда.
– В очень необычном смысле ты сделала меня цельным. – Она закончила перевод глубоким вздохом.

Ничто не нарушало тишину в салоне.

«Ромдмич, вернись, я все прощу!»

– Кто это поет, вы знаете, Даня?
– Гриффит Фрэнк.
– Сколько времени вам понадобиться, чтобы сделать два нужных перевода?
– Трудно сказать. Иногда получается долго, иногда – совсем быстро. Тут же не только в знании языка дело, нужно вдохновение, нужно чтобы мозги хорошо варили – синонимы подбирать. Приеду, поужинаю, может быть, и сил прибавится.

– Даня, смотрите, мы сейчас будем проезжать Мак-авто. Хотите заскочим? Вам тогда не придется дома время на ужин тратить? Это быстро!

«Что за навязчивая идея ее накормить? – Приручает».

– О! Обожаю этот вариант фаст-фуда. Мммммм… А вы будете?
– Конечно! Я тоже к нему неравнодушен.
– Тогда давайте совершим этот ужасный грех.

«Ну, лиха беда начало».

– Отлично. Народу никого нет. Что заказывать?
Она перечислила ему, что хочет, он сделал заказ, оплатил. Поехали к следующему окошку.
– Говорят, что это ужасно вредно: булки сладкие, мясо жирное, да и вообще – отрава, – сказала она с аппетитом.
– Я считаю, что в организм должен иногда по чуть-чуть поступать яд, чтобы системы защиты знали врага в лицо и могли с ним успешно бороться. А при полном благополучии можно обороноспособность потерять.
– О! Мой папа говорит абсолютно то же самое!

«Куда ни кинь – всюду клин. – А ты клин клином!»

– Это непреходящая мужская мудрость. Мы с ней рождаемся. Держите, – протягивая ей пакеты. – Отравимся в свое удовольствие?

Следующая четверть часа была больше пиром души, чем живота. Она разворачивала ему булку и аккуратно подавала, она сыпала сахар в его стакан с капуччино и размешивала, она несколько раз сунула ему в рот ломтики картофеля, когда он перестраивался, и все время при этом радостно что-то щебетала. Жаль только, что пир закончился вместе с подъездом к остановке метро.

– Даня, вас же отец сегодня не встречает?
– Так не поздно еще.
– Давайте я вас ближе к дому подвезу.

Опять пауза. В чем дело?
– Хорошо. Только вы меня высадите на улице, не заезжая во двор, ладно? Где я скажу.
– Что вы! У меня дворофобия. Как вижу двор – сразу хочется его мести. Начинаю маниакальное преследование дворников с целью отъема метлы, сами понимаете… не солидняк. Так что, дворов избегаю.

Она смеялась и смотрела на него с веселой благодарностью.
– Вам слава старшего дворника покоя не дает?
– И одуревший от весны дворник Степанов дерзкой метлой мусор погонит прочь, – пропел он строчку из любимой Генкиной песни «Ивасей».

Пока ехали, она вынула листок из своей стопки распечаток.
– У меня тут Бродский в двух экземплярах случайно распечатался. Хотите, вам в книгу вложу? Красивое стихотворение. А потом, если получится хороший перевод, я вам его тоже покажу.

«Хочу, хочу, хочу!»

– Спасибо, Даня! Сегодня же освою азбуку и по слогам прочитаю.
– Вон там остановите, пожалуйста. Ну, я вам позвоню, да? Насчет вечеринки?
– Конечно, мы же скрепили договор картофелем фри! Теперь только смерть от атеросклероза может помешать его исполнению.
– Роман, спасибо вам за все! – она стремительно нагнулась и слегка коснулась губами его щеки.

«Крылья бабочки. – Это капустница. А ты – кочан. Сечешь?»

В следующее мгновение ее уже не было в машине. Он не стал задерживаться – тут же поехал дальше. Не хотел хоть чем-то смущать девушку: она так тщательно охраняла свои тайны. Да и что ему даст знание, где она живет, как ее фамилия, в каком институте она учится? Ни-че-го. Не станет же он ее преследовать, если она сама не захочет, если перестанет появляться... Нет ничего на этом свете, что могло бы решить его проблему, если только они не останутся вдвоем на всей земле.

Он представил себе это. Катастрофические картины ядерной зимы вовсе не казались такими катастрофическими: он согревал ее своим теплом, растапливал для нее снег в каком-то мятом котелке, убаюкивал на своих руках, и нечего было опасаться молвы, ужаса родственников и друзей и даже более молодых конкурентов. Радиоактивный холод не мог пробиться в его фантазии, ведь в воздухе салона еще витал ее теплый волнующий аромат. Полупьяный от проведенного с ней времени он вошел в квартиру. Сел с книгой на диван, открыл ее и тут же обнаружил вложенный ею листок.

Пророчество.

Мы будем жить с тобой на берегу,
отгородившись высоченной дамбой
от континента, в небольшом кругу,
сооруженном самодельной лампой.

Мы будем в карты воевать с тобой
и слушать, как безумствует прибой,
покашливать, вздыхая неприметно,
при слишком сильных дуновеньях ветра.

Я буду стар, а ты – ты молода.
Но выйдет так, как учат пионеры,
что счет пойдет на дни – не на года, –
оставшиеся нам до новой эры.

В Голландии своей наоборот
мы разведем с тобою огород
и будем устриц жарить за порогом
и солнечным питаться осьминогом.

Пускай шумит над огурцами дождь,
мы загорим с тобой по-эскимосски,
и с нежностью ты пальцем проведешь
по девственной, нетронутой полоске.

Я на ключицу в зеркало взгляну
и обнаружу за спиной волну
и старый гейгер в оловянной рамке
на выцветшей и пропотевшей лямке.

Придет зима, безжалостно крутя
осоку нашей кровли деревянной.
И если мы произведем дитя,
то назовем Андреем или Анной.

Чтоб, к сморщенному личику привит,
не позабыт был русский алфавит,
чей первый звук от выдоха продлится
и, стало быть, в грядущем утвердится.

Мы будем в карты воевать, и вот
нас вместе с козырями отнесет
от берега извилистость отлива.
И наш ребенок будет молчаливо
смотреть, не понимая ничего,
как мотылек колотится о лампу,
когда настанет время для него
обратно перебраться через дамбу.

Иосиф Бродский.
1965г.
_____________________________________
*Всенепременно, товарищ Данка.
**Спасибо, я вам очень благодарна.

21.

Мир, который теперь раскрывался перед Малиновским, потрясал его своей чуткостью, богатством красок, звуков и запахов, насыщенностью ощущений и многомерностью. С ним на волнующие его темы разговаривали случайно распечатанные стихотворения, песни на радио, билеты на спектакль, телевизионные передачи, сны, книги – все, что умело говорить, и все, что молчало: стакан, в котором она подавала ему лекарство, кресло, в котором она сидела, его автомобиль, его телефон с заставкой...

Мысль о телефоне напомнила кое о чем. Он набрал в строке поиска: «черный ловелас смешарики», нажал «картинки». Точно, он не ошибся. Она поставила на номер его телефона кадр из «Смешариков», на котором изображен Черный Ловелас, стоящий спиной у дерева: на фоне луны контрастным контуром его шляпа, закрученный ус и гитара.

Ах, вот почему она тогда удивилась, увидев, что точно такие же усы он нарисовал на медицинской маске! Подумала, наверное, что была права в своем видении персонажа по фамилии Малиновский: Старый Черный Ловелас. Понятно, откуда ноги растут у этих ассоциаций: Виталик поведал Зое о двенадцати подвигах Ромдмича из книги «Легенды и мифы Новейшей Фотостудии», а Зоя в цельности и сохранности донесла информацию до Данки. Сначала ты работаешь на репутацию, а потом она работает на тебя... «Обидно мне, досадно мне, ну, ладно!»

Роман нашел в интернете и музыку, которая зазвучала в момент его звонка: да, тот самый гитарный перебор, который звучит в мультфильме как тема Черного Ловеласа. Между прочим, романтично!

«Ты же не хотел быть серым безликим контуром? – Черный лик игрушечного Казановы – это стильно, концептуально!»

Концептуально было бы выйти на один из каналов Венеции, надеть на шею веревку с привязанной к ней тяжеленной вазой муранского стекла и сигануть в воду.

«Что такое? «Черный Ловелас» – это звучит гордо! Разве нет? – Ты же сам говорил, что тебе никогда не будет мучительно больно за бесцельно прожитые годы, потому что у тебя всегда была цель, и ты всегда ее добивался! В чем дело, Ромочка?»

Стрелка прибора, измеряющего уровень отчаяния в душе, стремительно поползла вверх. Тут же зажглась красная лампочка и завыла сирена: сработала его легендарная внутренняя защита, пришла спасительная мысль: «Но ведь, несмотря на репутацию, она все еще со мной общается?»

Она с ним все еще общалась. Она позвала его пойти с ней на вечеринку, она смеялась с ним, запихивая ему в рот кусочки картофеля, она обещала прочитать ему свой перевод и обсудить потом произведения Экзюпери! Она подарила ему эту книгу!

От этой мысли данные датчиков отрицательных эмоций и чувств тут же значительно снизились. Сирена замолчала, красная лампочка погасла. Но стали зашкаливать показания других приборов.

«Он в космонавты готовится? Сплошные перегрузки! – Все мы всю жизнь готовимся в космонавты. Но подготовленными к взлету приходят немногие».

Она все еще хочет общаться с ним! И тут же пришел в голову еще один, не апокалиптический вариант возможного счастья: если вдруг она скажет, как сегодня вечером в театре «Хочу!», не будет необходимости весь мир насилия разрушить до основания, а затем..., нужно будет лишь найти силы противостоять ему.

Он открыл книгу, стал ее листать, сначала просто рассматривая картинки. На первой же странице с выделенной цитатой он прочитал: «Я недорого ценю физическую смелость; жизнь научила меня, что такое истинное мужество: это способность противостоять осуждению среды».

«Господи! – Не Господи, а Антуан, ты перепутал».

Бывало ли раньше такое? Этот разговор твоего подсознания со Вселенной? Это пение души в унисон с мелодией жизни? Это постоянное созвучие твоего внутреннего голоса с голосами окружающего мира? Было, но он не замечал? Или не было, а возникло только сейчас, когда он узнал, что такое...
«Настоящая любовь начинается там, где ничего не ждут взамен», – продолжало его мысль высказывание французского летчика на следующей странице.

Да, наверное, так и есть: разве он ждет чего-то от Данки взамен его таких горячих, таких неожиданных в нем чистых чувств? Взамен его готовности отдать ей все? Он прислушался к себе. Нет. Ему ничего от нее не нужно. Лишь бы она была в его жизни, лишь бы появлялась иногда, всходила той звездой на его небосклоне, которая видна совсем малую часть времени суток. И даже он согласен на эти постоянные муки сомнений, бесплодных желаний, бессмысленности мечтаний и отчаяния из-за отсутствия надежды, что редкое счастье видеть ее продлится хоть сколько-нибудь долго.
«Не смешивай любовь с жаждой завладеть, которая приносит столько мучений. Вопреки общепринятому мнению, любовь не причиняет мук. Мучает инстинкт собственности, а он противоположен любви», – снисходительно улыбаясь, смотрит на него с фотографии автор «Маленького принца».

О да, француз, с жаждой завладеть ты попал в точку. Трудно в одночасье перейти в другую веру, отречься от собственных искренних проповедей, воспевающих все сто способов, помогающих овладеть, и тысячу способов владеть; можно в одно мгновение понять ошибочность своего учения, увидев собственными глазами чудо, опровергающее все, что ты знал и во что верил до этого, но нельзя так же быстро научиться жить по новым заповедям, отрешиться от привычки к старым ритуалам. Некоторые вещи неискоренимы, они являются частью твоей натуры, и может быть, со временем придет умение любить, не владея, не страдать от мысли, что твоя мечта сбылась у кого-то другого, а у самого получится вернуться к прежнему способу жить, владея одним, а любя другое, и нося в сердце лампадку с чистым незатухающим огоньком.
«Любимый цветок – это в первую очередь отказ от всех остальных цветов», – голос говорящего наполнен светлой печалью.

Проклятье! Эти размышления – как зеркальный лабиринт, мысли отражаются друг от друга, тебе кажется, что ты нашел истину, выход, понимание, делаешь шаг – и ударяешься лбом в жесткое холодное стекло. Поворачиваешься – и, видя перед собой множество путей, не понимаешь, куда же нужно идти, чтобы не разбить голову окончательно, и, главное, уже не можешь вспомнить, откуда пришел. Зачем ты вообще зашел сюда, раньше все было так просто и понятно: будь верен себе, иди своим путем. И вдруг твои глаза открываются, и ты понимаешь, что даже не знал до конца, кем ты на самом деле являешься, какой ты? Получается, что эта вера в себя была слепой, а по своему пути ты шел с закрытыми глазами – так был ли это он, твой путь? И теперь вокруг все странно неузнаваемо, слова имеют другой смысл, все непонятно, и нужно попытаться это постичь, а это сложно, кажется, что почти невозможно. Почему все так запутано?
«Нелепая планета, нелепые проблемы, нелепый язык. Может быть, есть где-нибудь звезда, где живут просто», – соглашается с Романом человек в летном шлеме.

Я был доволен жизнью, спокоен и уверен в себе, своем будущем, я был искренен в своих убеждениях, я не лукавил, я старался по возможности не обманывать людей, хоть и знал, что сею пустые надежды. У меня получалось все, как я хотел, я осознанно отказался от чтимых иными ценностей, предпочитая другие, взвесив все «за» и «против». Почему мне теперь кажется, что я каждый раз ошибался, выбирая «вершки» или «корешки»?
«Горюют всегда об одном – о времени, которое ушло, ничего по себе не оставив, о даром ушедших днях», – размышлял Антуан.

Неужели все сводиться к простой и всегда казавшейся такой скучной и примитивной формуле: любовь-брак-семья-дети? Неужели нет никакого другого пути для обретения обычного человеческого счастья, той наполненности прошедших дней, которая будет твоим богатством, твоим парусом, твоей защитой от надвигающейся пустоты? Я смеялся над этим стремлением людей связать себя по рукам и ногам, заткнуть рот своим желаниям, заставив себя идти против природы, останавливаясь на достигнутом, лишая себя возможности делать новые открытия, считая, что это трусость и неумение следовать своей, желанной дорогой направляет всех в проторенное русло. Я воспринял как предательство решение друга свернуть с нашего общего пути, как глупость, как отступничество от нашей общей веры, как прогиб под ханжеские установки общества. Я не понимал его…
«Уважаю даже то, чего не понимаю», – вздыхает тихо француз.

И вот теперь оказывается, что он-то как раз вышел к свету, случайно свалившись с обрыва на нужную тропинку, а я так и остался блуждать в зарослях, казавшихся мне такими привлекательными, манящими, обещающими бесконечное разнообразие, но обернувшимися непроходимым буреломом, вызывающим одно желание – выбраться, не сломав ногу. Я ощущаю себя второгодником, сидящим одиноко в классе и с трудом складывающим буквы в слова. Передо мной книга, которую уже все прочитали и только я один не знаю, в чем там дело. Не знаю, но наивно надеюсь, что прочтя ее, я тоже пойму то, что давным-давно поняли другие, получу ответы на свои запоздавшие вопросы…
«Держу свои обещания. Не унижаю того, чем дорожу. Прощаюсь. Сказать больше нечего. Антуан».

Малиновский захлопнул книгу, лег, оставив ее на своей груди.

«Это слишком меланхолично для меня! – Зачем завел разговор о любви с французом? Да еще с писателем-романтиком! Может, поболтаешь с Гашеком? Вы с ним работаете в одном жанре».

Он смотрел в потолок и пытался унять закипающее раздражение, вызванное мыслями, возникшими после просматривания книги.

«Никогда не любил мелодрам, и вот, стал главным героем. – Это водевиль, не путай. Тот, который с четкой такой песенкой: «Прежде, чем к молоденькой посвататься, пять минут у зеркала посто-о-ой».

Закидывая руку за голову, наткнулся на пульт от музыкального центра, лежавший на подлокотнике дивана. Наощупь нажал кнопку. Думал, что заработает радио, но раздались характерные щелкающие звуки: система читала диск. Точно, в последний раз он включал центр, чтобы удостовериться, что правильно назвал Вере мелодию, которую советовал для ее очередной танцевальной постановки. Это было как раз перед той самой встречей с Генкой, когда он впервые увидел Данку.
Он закрыл глаза: музыка Альбинони заполнила пространство вокруг, и Роман, выпустив из легких воздух, самозабвенно погрузился в нее, как пловец, уставший бороться с морской стихией и медленно опускающийся на дно.

Он не утонул, он задышал мелодией, которая, как несколько часов назад девушка, взяла его за руку и повела за собой в мир ярких грез. Сначала в этих грезах была только она – его наваждение, его болезнь, его сладкая мука: ее профиль на фоне освещенной сцены, ее тонкие пальчики на обложке книги, ее выразительные глаза, иногда выпускающие наружу вспышки того огня, что полыхает глубоко внутри, ее манящие губы, которые так легко поддаются улыбке, ее ровная спинка, ее летящая походка, ее заливистый смех, ее серьезность... Она представлялась ему парящей, как птица над цветущим лугом, бегущей по траве в легком платье с распущенными волосами, ласково проводящей рукой по головкам маков и васильков, которые льнули к ее голым ногам. Ей, наверное, пошел бы венок из полевых цветов, как шло само поле, и небо, и все вокруг – озеро, замершее в благоговении неподалеку, горные вершины на горизонте.
Ее красота настолько притягательна, манит с такой силой, что невозможно не поддаться соблазну – и вот он уже вместе с ней там, в теплом солнечном мире, в котором дует легкий ветер, что наперегонки с Романом тянется к ее волосам и успевает первым зарыться в их душистую густоту. Ему легко представить их чувственное адажио: он ласково, осторожно, как нечто очень хрупкое, обнимает ее сзади, и его ладони тюльпановыми листьями крест-накрест нежно ложатся на ее грудь, прикрывая от внешнего мира эти два трепетных сокровища. Разливающаяся по ее телу в ответ на его прикосновения нега заставляет девушку вытянутся в струнку и откинуться назад, еще плотнее прижавшись к нему, положив голову на его плечо, коснуться губами его щеки – крылья бабочки! – обжечь легким дыханием его кожу. Ее руки подняты вверх – это медленный, кружащий им головы танец, – ее надломленные в запястьях кисти скрещены над его головой. А потом она опускает руки, разворачиваясь в его объятиях, проводит пальцами по его волосам, обнимает его лицо ладонями и, встретясь с ним глазами, молчаливо просит поцелуя...

Книга падает на пол, мечтатель со стоном переворачивается на живот, утыкаясь лицом в согнутый локоть.

Он пойдет с ней не только на танцевальную вечеринку, где будет одна молодежь, где он будет проигрывать в молодости и свежести любому глупому молокососу с разгромным счетом, где он будет смотреться, как покрытый зелеными потеками памятник Ленину. Он пойдет с ней куда угодно: ничто не может быть тоскливее, мучительнее, скучнее, безрадостнее, темнее, душнее, бесцветнее, чем время, проведенное в любом, самом классном и комфортном месте, но без нее.

В комнате давно уже стояла тишина. Диск кончился. Роман нащупал пульт.

«Повторим?»

Альбинони был только рад. Роман снова повернулся лицом к потолку: для грез нужно свободное пространство, даже если глаза закрыты. К тому же так легче вдыхать музыку полной грудью.

«Полная потеря связи с реальностью. Галлюцинации. Резкие смены настроения. Сужение круга интересов. Рассеянность. Замирание в одной позе. Тяжелейшая форма зависимости. – Любовь».

22.

Глядя на задумавшегося с бокалом в руках Геннадия, Роман вспомнил еще одну цитату из подаренной Данкой книги: «Хорошо иметь друга, даже если тебе скоро помирать». Новость, которой Генка только что поделился, была грандиозной: муж его неЛариной Татьяны уходит от нее, он полюбил другую женщину.

– По-моему, это прекрасное известие. Или я чего-то не понимаю? – Малиновский внимательно присматривался к другу. – Ты терпеливо и благородно ждал, сам не зная чего, не отсвечивая, не раздражая, сохраняя верность. И судьба улыбнулась тебе. В твоей душе должен играть надежды маленький оркестрик под управлением любви, а там, кажется, звучит «Реквием» Моцарта.

Тот глотнул виски.

– А вдруг я зря надеялся? Я боюсь радоваться. Может, муж был только тактичным поводом отказать мне? Может, она его любит больше, чем думала? Почему она сразу не кинулась ко мне? Никогда нельзя точно сказать, что движет женщиной.

– Нет, нельзя. Ты говорил с ней уже?

– Да, она сказала, что ей нужно время прийти в себя, во всем разобраться. Она позвонит.

Их глаза встретились. Как легко теперь читались Романом во взгляде друга проблески нервной муторности ожидания, пляшущий на холодном ветру опасений огонек надежды, тающий туман глухой тоски и свет встающего из-за горизонта невозможного счастья!

Они вздохнули одновременно.

– Некоторым для сохранения ощущения порядочности требуется пауза между старыми и новыми отношениями, – сказал Роман. – Она позвонит, поверь. Дай ей еще немного времени. – И, помолчав, - ты счастливчик, Геныч.

Гена, хоть и был поглощен своими мыслями и переживаниями, все же уловил в голосе друга столь несвойственные ему горечь и печаль. Он в свою очередь окинул взглядом фигуру напротив и поразился тому, что сразу не заметил таких разительных перемен. Куда-то подевалось всегдашнее уверенное спокойствие Романа, его чарующая вальяжность, вечная игривая улыбка, появившаяся в последнее время легкая округлость лица и мягкость тела, его сочившийся изо всех пор позитив. Перед ним сидел подтянутый, если не сказать сухощавый человек с резковатыми, нервными движениями, с не бросающимся в глаза, но улавливаемым дружеским радаром беспокойством внутри, с задумчивым взглядом и какой-то потусторонней улыбкой, излучающий в пространство жгучую энергию семи солнц.

– Роман, как твой роман? Надеюсь, перевал благополучно пройден и ты, как обычно победителем, возвращаешься на базу? – попробовал пошутить Гена и получил в ответ такой всплеск боли в глазах друга, что замер, не донеся бокал до рта. Впрочем, вспышка была столь кратковременной, что он тут же засомневался, не показалось ли?

– Вы хотите поговорить об этом? – Малиновский небрежно обводит зал взглядом, словно хочет сказать: «могу копать, могу не копать».

– Да, я думаю, мне будет полезно переключиться, доктор, – осторожно подталкивает к разговору друга Геннадий. Он наливает им еще по порции крепкого напитка, пододвигает бокал почти к самой руке опять впавшего в задумчивость собеседника.

– Мы ходили на прием, в театр, гуляли по первому снегу, она несколько раз поцеловала меня... – он коснулся пальцем щеки, словно Геннадий мог увидеть след от ее поцелуя, – она подарила мне термометр и книжку «Маленький принц», я ей – синее стекло и ужин в автомобиле из Мак-Дональдса. – Малиновский проговорил все это с отрешенным видом приговоренного к казни, страшно озадачив друга, который не заметил в глубине его глаз умирающих от хохота чертиков.

– Мак-Дональдс? Стекло?

– Да! Вот такое, – Роман тщательно вымерил расстояние между большим и указательным пальцами. – Круглое! – с трагичной торжественностью добавил он, сдвинув брови к переносице.

– Термометр? – пытался привязать этот прибор к разворачивающейся перед его взором драме Гена. – Какой? – уточнил он, не придумав ничего лучшего.

– Белый с серой кнопочкой. Представляешь?

Гена выдохнул и отпил большой глоток из бокала. Он терялся: за многие годы близкого общения он не помнил, чтобы Малиновский был в таком странном – подавленном? невменяемом? – состоянии.

– И что? – конструктивность беседы приобретала катастрофические масштабы, буквально вышла на уровень переговоров между США и Россией.

– Подает сигнал пиликаньем. Просто космос.

Смех все-таки выплеснулся из глаз артиста больших и малых, и Геннадий это увидел.

– Я убью тебя, чертяка! Ты меня реально напугал! Худой, бледный, нервный, да еще несет всякую ахинею. Я подумал, что все совсем плохо.

– Все совсем плохо, Геныч. Все совсем плохо.

– Как? Как у тебя и может быть плохо? С чем плохо?

– Со мной плохо. Со мной совсем плохо. Я вот сижу здесь с тобой, а на самом деле меня здесь нет. Только тело, которое успешно выполняет функции владельца сети фотостудий, автолюбителя, сеньора из общества и ответственного квартиросъемщика.

– Не могу поверить. Я думал, что у тебя это типа затмения, случайного сбоя в системе, я был уверен, что все уж прошло, рассосалось.

– Эксперты ошибаются, богатые тоже плачут, на старуху бывает проруха, от осины не родятся апельсины. А, нет, про апельсины не сюда.

– Но вы же встречаетесь, значит, роман развивается, значит, есть какие-то перспективы?

– Ген, какие перспективы? Ты о чем?

Гена поерзал на месте, смял салфетку, схватился двумя руками за бокал.

– Твои обычные перспективы: совершить открытие, познать особенности, насладиться новизной, красиво отчалить в кругосветное плавание под звуки марша «Прощание славянки».

Малиновскому трудно было что-то противопоставить словам Гены: тот цитировал его самого.

– Ты прав. На меня нашло затмение. У меня сбой в системе. Полный бесперспективняк.

– Подожди, подожди. Но вы же общаетесь? Она соглашается встретиться с тобой?

– Да. И даже сама зовет меня на свои тусовки, на вечеринку вот приглашала к однокурснице. Танцевальную.



Он мысленно вернулся в тот вечер, который можно было определить только оксюмороном типа «Райский ад» или «Безобразная прелесть», а то и в квадрате: «Сладкая горечь мучительного блаженства». Придурошный умник заранее постарался настроиться на то, что без психологического дискомфорта обойтись не получится, но совершенно абстрагироваться от неприятных эмоций не получилось. Кроме него на этом мероприятии такого же возраста были только родители именинницы, которые произнесли приветственную речь – огненное занудство, – поздравили дочь и отчалили, бросив красноречивый взгляд на своего юного не по годам ровесника, каким-то образом затесавшегося среди молодежи. Он ловил на себе ехидно-скептические взгляды юношей и девушек, когда Данка вскользь, не вдаваясь в подробности, знакомила его с некоторыми гостями, он чувствовал специфическое внимание к их паре, когда они танцевали, он видел, что многие прекращают разговор, когда он смотрел в их сторону – верный признак, что обсуждали его, – он прикладывал колоссальные усилия, чтобы выглядеть в этой ситуации органично, естественно и достойно. Обрывочное, эпизодичное общение с ровесниками его дамы сначала не складывалось, хотя он и бровью не повел, слушая высокопарные, наивные, претенциозные речи молодых людей и наблюдая за еще примитивным, неотточенным кокетством девушек. Он был мил, весел, как обычно, остроумен и в конце концов в каком-то смысле завоевал аудиторию. Приходилось только диву даваться, как сама Данка спокойно и с достоинством воспринимала все происходящее вокруг. Не замечает глупости сверстников? Нет, он был почти уверен, что порой она страдала от того, что говорят при Романе ее приятели. Не понимает, как по-детски выглядят все эти наивные уловки подруг? Нет, понимает, просто снисходительно терпит глупости девчонок. Ее невозмутимость была поистине королевской, и нужно сказать, ее избранность в этом молодежном обществе ощущалась. Ей кивали, улыбались, махали рукой, но практически не обращались напрямую с вопросом или шуткой. Она смотрелась несколько особняком, даже не потому, что была с Романом, а потому, что с ней общались иначе, чем с другими. «Наверное, она страшно одинока», – подумалось ему. Впрочем, Зоя и Сима, которые тоже там были как одноклассницы именинницы, также выделялись из общей массы: хорошая гимназия? Избранный круг? Или люди все-таки притягиваются друг к другу в соответствии с каким-то своим уровнем развития? Некоторые лица показались Роману знакомыми: парни, которых он видел то ли в театре, то ли на приеме, девушки. Они тоже, как и многие, поприветствовали Данку издалека. Может, теперь так принято, он просто отстал?

Если отринуть эти неприятные воспоминания, то оставались другие, которые можно было бережно хранить в памяти как нечто ценное, очень дорогое.


Данка весь вечер была с ним необыкновенно нежна. Касалась его руки чаще, чем обычно не отпускала его от себя ни на минуту, при общем разговоре несколько раз шептала свои комментарии ему на ухо. Она не висла на нем, как другие девушки на своих партнерах, но и не избегала соприкосновений. Во время медленных танцев под какой-нибудь уже позабытый им бит-квартет «Секрет», выкопанный из музыкальных архивов по прихоти именинницы, она опускала голову совсем низко, почти касаясь лбом его плеча, и тогда он снова улавливал уже знакомый аромат ее волос. В какой-то момент ему подумалось, что со стороны они выглядят, как обычная пара, как мужчина и женщина, состоящие в отношениях, просто сдержанно ведущие себя на людях.

Он вспоминал, что поначалу Данка была в прекрасном расположении духа, много смеялась, была радостно возбуждена.

– Вам идет взбудораженность, – в какой-то момент тихо сказал Малиновский, склонившись к самому ее уху. Он понял, что она избегает в общении с ним обращения на «вы» при всех, и старался не испортить ей игру. – С вас не спускают глаз.

– Этот комплимент я не могу принять лишь на свой счет, смотрят на нас двоих. Вы всех просто потрясли своими хореографическими талантами. – Малиновский ухмыльнулся: насколько тяжелее было бы ему пройти это испытание, если бы не танцевальные навыки, которые он получил за годы общения с Верой. Какое-то время он самозабвенно занимался в ее танцевальной студии самыми разными танцами. Очень разными. Она хвалила его за умение чувствовать не только свое тело, но и тело партнерши – ха! – что необходимо для слаженного и гармоничного движения в паре.

– Вряд ли те молодые люди стали бы так пристально разглядывать меня, – сказал он.

– Какие? – Она чуть замерла, но не стала оборачиваться.

– Один похож на Йонаса Кауфмана, второй – на Вениамина Смехова в молодости.

Она все же не выдержала, обернулась.

– Вам тоже кажется, что похож?

– Кто?

– Неважно.

– А кто эти молодые люди? Они выглядят взрослее всех остальных.

– Это ребята со старшего курса, один получает второе образование, другой после армии пришел учиться. Мы с ними познакомились, когда ездили группой студентов по приглашению университета во Францию весной.

Роман не видел, а потому и не мог помнить, как молодые люди, о которых они говорили, встали и, в сопровождении двух девушек пошли к выходу. Один из них встретился глазами с Данкой и вежливо кивнул ей на прощание. В этот момент заиграла новая композиция – Рома Зверь, очаровательно всхлипывая и зажигательно подвывая, убеждал в том, что «все только начинается».

– Позвольте вас пригласить? – Малиновский протянул руку Данке.

Она не видела пригласительного жеста, наблюдая за уходящими. Взгляд девушки потух, она подняла на Романа глаза и сказала, словно на нее свалилась многотонная усталость:

– Можно, я пропущу этот танец?

Он не успел сообразить, в чем причина такой резкой перемены настроения, как из-за его плеча вынырнула Зоя:

– Пригласите меня, увидите, мы зажжем!

Они зажгли. Номер в стиле акробатического рок-н-ролла присутствующие приветствовали громкими возгласами, восторженными воплями и бурными аплодисментами. Малиновский был великолепен, жаль только, что Данка этого не видела. Она сидела, зажав голову руками и вперив взгляд в темную поверхность стола.

_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)


Вернуться к началу
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: АУ (из темы "Фрагменты грез")
СообщениеДобавлено: 26 окт 2019, 21:51 
Не в сети
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 05 июн 2017, 15:12
Сообщения: 1100
23.

- Ромка, а если она решила, что нам больше не нужно встречаться?

Погрузившись в свои воспоминания, Малиновский упустил нить разговора.

- На этот случай нужно заранее выучить текст. Чтобы не ляпнуть что-нибудь типа «Всем спасибо, все свободны». Можно, конечно, как обычно за счет Александра Сергеевича выехать: «Я вас любил так искренно, так нежно, как дай вам Бог любимой быть другим», а можно выдать что-нибудь свое. Мне вот такое пришло в голову:

Прощайте же! Мы встретимся потом,
Не в этой жизни, и не в этом мире.
Когда-нибудь через века влеком
Застану вас одну в пустой квартире.

И мы найдем, о чем поговорить,
Что почитать и что послушать тоже.
Наступит вечер, чай мы станем пить,
Вы старше будете, а я – чуть-чуть моложе...


- Ром, ты про кого?

- А! Ты про Татьяну? Тебе-то что париться? Учи письмо Онегина. У нее теперь не будет канонического ответа, и она кинется к тебе в объятия. Впрочем, «Позор! Тоска! О, жалкий жребий мой!» мы можем выучить с тобой на пару. Идеально подойдет в обоих случаях, если что.

И, посмотрев на озадаченного Геннадия:

- Я уверен, Татьяна будет с тобой. Я же помню, как она на тебя смотрела всегда, как провожала тебя взглядом, когда думала, что этого никто не видит. Такие чувства легко читаются, если смотреть внимательно. Наберись терпения, все будет хорошо. У тебя все будет хорошо. И я еще провозглашу тост за ваше семейное счастье.

Роман поднял бокал. Они выпили.

- Ром, ты пишешь стихи?

- Неееет, что ты. Только читаю. Вслух. И только тебе. И это не стихи.

- А что?

- Не знаю, есть ли этому приличное название. Если Бродский называл свои стихи стишками, то что можно сказать про это...творчество? – Он сделал пальцами знак «кавычки».

- Откуда ты знаешь, что он так их называл?

Малиновский пожал плечами.

- Даня рассказала.

- Интеллектуалка? Ботаник? Зануда?

- Нет! Совсем нет. Ее знания – это не набор сухих фактов и сведений, это переработанная умом и душой информация, рассмотренная со всех сторон, процеженная через пока еще юношеское, а оттого не деформированное жизненным опытом, но вполне зрелое мировоззрение, смешанная с огромным количеством разнообразных эмоций и приправленная собственными мыслями. Она потрясающе интересно рассказывает и смотрит на предмет обсуждения с такой точки зрения, на которую мне никогда бы не пришло в голову встать. У нее очень широкий круг интересов, и когда она о чем-то говорит, то думаешь: почему я этого не замечал сам? Ведь это так любопытно, красиво или так увлекательно.

- Ну, раз она с тобой говорит и встречается, не может быть, чтобы это все было на пустом месте! Что-то ей в тебе нравится, значит?

- Я легкий, теплый и веселый.

- Это она так сказала?

- Да. Когда я два дня не ел, у меня была температура под сорок и я креативно бредил.

- Может быть, ей просто нужен друг? Сейчас не поймешь эту молодежь. Старший товарищ?

По лицу Малиновского пробежала судорога отвращения.

- Странно, что она выбрала в товарищи человека, которого считает Черным Ловеласом.

- Кем?

- В черном-черном городе, в квартире с черными-черными обоями на черной-черной простыне в черной-черной пижаме с черным-черным слуховым аппаратом и черной-черной уткой под кроватью…

- Юмор у тебя стал черный-черный!

- Это персонаж мультфильма. Детский вариант Казановы. Его портрет стоит у нее на телефоне на мой звонок. И она не хочет, чтобы я это узнал.

- А у нее есть молодой человек?

- Да, милейший парень. Зовут Парамон. Сифилитик. Ой, перепутал, филателист.

- Значит, ты не знаешь. А что ты вообще про нее знаешь?

- Умница, красавица, спортсменка, комсомолка… Обладает прекрасным чувством юмора, знает три языка, кроме русского, учится на втором курсе в языковом вузе, есть мама, папа, две бабушки и точно один дедушка, младший брат. Любит поэзию, путешествия, театр, свою семью, шоколадное печенье и еду из Мак-Дональдса. Не любит, когда волосы лезут в лицо, и когда режиссер творчески, до неузнаваемости переделывает оригинальное произведение. Красиво одевается, имеет собственный стиль. Эмоциональна, не способна противостоять уговорам, легко поддается влиянию подруг, очень вежлива, интеллигентна, сдержанна, умеет владеть собой, не склонна долго расстраиваться, хотя бывают необъяснимые перепады настроения, начитана, прекрасно знает классику советского кинематографа. Не имеет дурацких комплексов, ведет себя, как настоящая леди, привыкшая к вниманию мужчин и подданных вообще. Уверена в себе. Пишет стихи. Подрабатывает репетиторством, обожает муранское стекло и водить машину, избегает обмана, предпочитая молчать, скрытна и откровенна одновременно, ее отец беспокоится за нее, но сдерживаем ее матерью, дабы не ограничивать свободу ребенка, имеет двух ближайших подруг, Зою и Симу, у одной из которых увлечением является фотография, а папа большой человек в Органах.

- В каком вузе-то учится?

- Не знаю.

- Фамилия? Можно ж в интернете все найти!

- Не знаю!

- По номеру телефона?

- Нет ее ни в каких сетях и мессенджерах.

- Ты смотрел, у тебя ничего не пропало? – Геннадий сам не верил, что задает такой дурацкий вопрос.

- Да, да. Классика жанра. И даже про шрам от аппендицита я не в курсе.

- А почему бы тебе все это не спросить у нее?

- Про удаление аппендикса?

- Ты понял, о чем я!

- А зачем?

- Ну, это все как-то странно. Вы столько времени уже общаетесь, а ты не знаешь о ней самых простых вещей.

- А не странно само это общение в принципе? Если трезво посмотреть на вещи? Я просто теряюсь в догадках: почему мне это нужно, я знаю. А вот зачем ей? Я мог бы понять, если бы она влюбилась… Но я не вижу этого в ее глазах, не узнаю в поведении.

- Что ты видишь в ее глазах?

- Я не знаю!!! Рядом с ней я теряюсь, перестаю адекватно оценивать все вообще, а тем более ее проявления, ее эмоции. А глядя ей глаза я вообще перестаю соображать, даже боюсь потерять способность шутить. А юмор – это один из китов наших отношений. Синий.

- Не бойся. Это не дополнительная опция, не внешний тюнинг, а конструктивная особенность твоей натуры. Зуб даю, когда ты родился, то сначала пошутил, а потом уже заорал. Представляю себе эту картинку! – Гена развеселился. - Посмотрел в глаза акушерке, ухватился за ее сиську и сказал: «Какие ж тернии мне пришлось пройти, чтобы выйти к этим звездам! Но оно того стоило!»

Невеселый нынче шутник крутил бокал в руках.

- Ты же все знаешь о женщинах, - попытка поддержать.

- Женщины – это одно, а женщина – это совсем другое. Можно все знать о женщинах вообще, и ничего – об одной единственной. – Роман не отрывает взгляда от плещущейся в бокале жидкости.

- Здорово сказал!

- Не я. Джон Стейнбек.

Помолчали. Геннадий продолжил мозговой штурм:

- Ну, по отношению к тебе можно же что-то понять из ее слов, взглядов, жестов? Она кокетничает, заигрывает, намекает или дистанцируется, отстраняется?

Малиновский задумался.

- Нет, совсем не кокетничает. Если она берет меня за руку – то это выглядит просто и естественно. Никаких намеков, все открытым текстом, она прямодушна, иногда наивна в своей искренности. И нет никакой отстраненности – он опять вспомнил, как она кормила его картошкой, как слушала вместе с ним песню через свои наушники в аллее, убеленной первым снегом, как укладывала больного в постель и трогала горяченный лоб.

- Ну, не мне тебя учить: язык тела, то, се? Ее тянет к тебе физически или наоборот? Когда ты… ммм... ухаживаешь за ней, проявляешь к ней мужской интерес, как она реагирует?

Роман молча смотрел на друга.

- Что? – напрягся тот.

- Я не давал ей повода отреагировать на мой мужской интерес.

Гена не знал, что сказать.

- Я понимаю, боишься спугнуть трепетную лань, да? А если она именно этого хочет, но как приличная девушка не может продемонстрировать тебе это свое желание?

- Мне страшно нравится твое предположение, особенно в свете идеи, что она не нашла никого более достойного и приятного во всех отношениях, чем я.

- Подожди, а Черный Ловелас, он положительный или отрицательный персонаж?

- Не положительный, не отрицательный. У него не очень репутация, но героине мультфильма он не сделал ничего плохого. Слегка очаровал, занял ее воображение, благородно удалился.

- А героиня-то чего хотела?

Малиновский усмехнулся.

- Это детский мультик вообще-то, но мне кажется, что она была разочарована, когда он проявил благородство.

- Ну вот! Подумай об этом! И попробуй узнать все же хоть что-то конкретное об этой загадочной девушке.

- Мне кажется, как только я нарушу правила игры, она сразу исчезнет. А главные правила – не спрашивай, не уточняй, не выясняй и не веди себя, как старый похотливый козел. Я не хочу все испортить.

- Что – все?

- Это правильный вопрос, Ген. Все, что есть. Она - самое главное, что у меня есть. Я дышу ею, я живу только мыслями о ней. Если я не слышал ее голос или не ощущал ее присутствия, день прожит зря. Что же я буду делать, когда она...

Лежащий рядом с говорившим телефон чуть дернулся, засветился и запел. Малиновский подхватил его рукой и, стремительно выскочив из-за стола, ушел разговаривать туда, где не так громыхала музыка.

Вернулся к Геннадию другой человек: только что пожизненную каторгу ему заменили штрафом в размере двух минимальных окладов.

- Ты узнал, что 4 мая 1925 года Земля налетит на небесную ось и все твои проблемы решатся сами собой? А потому пока можно жить в свое удовольствие?

Малиновский молчал, поблескивая зеленоватыми искорками глаз.

- Ромк, ну ты чего? То мрачнее тучи, то светишься, как северное сияние? Изумрудными всполохами...

- Они в субботу приедут ко мне в Гришкино. И останутся до воскресенья.

- Кто?

- Данка, Зоя и Сима.

- Зачем?

- На фотосессию с лошадьми. У меня там конеферма рядом, я договорился.

- Твоя идея?

- Ну, Зоя озвучила, что давно хотела устроить такую фотосъемку, а я подсуетился.

- Суетливый какой! А зачем ехать на фотосессию с ночевкой?

- Во-первых, далеко, во-вторых, они еще хотели научиться играть в преф. А это небыстро. Я предложил им кров, подружки проявили энтузиазм.

- Твоя идея про преферанс?

- Сима сказала, что давно мечтала, а я сообразил.

- Сообразительный!!! – Гена начал раздражаться. – А Данка какое выразила желание?

- Никакого! В этом и был риск, я боялся, что она не поедет.

- Риск знаешь в чем? Три только-только достигших совершеннолетия девицы едут в твой дом с ночевкой! К тебе, взрослому мужику!

- Да я их пальцем не трону!

- Это ты знаешь! А как это выглядит со стороны? А если их родные узнают, куда они поехали и к кому? Ты хоть чуть-чуть соображаешь, что делаешь? Отец твоей ненаглядной Данки приедет и набьет тебе морду! Это в лучшем случае, а в худшем отряд ОМОНа под командованием чьего там папы – девочки Зои? - высадится на крышу твоего замка Синей бороды, чтобы эвакуировать заложниц, а тебя скрутят и отдадут в стерильные резиновые лапы папы девочки Симы, который по счастливому стечению обстоятельств окажется хирургом-урологом!

- Ты прав. Абсолютно, совершенно. Самое трезвое решение – все это отменить. Придумать что-нибудь другое. Более разумное. Разрабатывая новый план, нужно будет вычислить все риски, написать на бумажке в одной колонке доводы «за», в другой – «против». Посмотреть прогноз погоды на месяц вперед, индексы котировок валют, сдать анализы, написать завещание.

Уже к концу этой речи, сначала было поверивший в искренность Романа Гена, опустил голову и вздохнул.

- Ты сошел с ума.

- Неужели ты думаешь, что я упущу возможность видеть ее все выходные? Принять ее в своем доме? Порадоваться тому, что она спит под моей крышей? Встретить ее утром у себя в гостиной? Поближе познакомиться с ней, видя, как она общается с подругами? Услышать что-то новое про нее от них? Я буду как раз сумасшедшим, если упущу этот шанс! И все из-за чего? Из-за каких-то нелепых страхов, что меня могут избить? Да плевать! Выкарабкаюсь. Зато у меня будет воспоминание…

Гена качал головой.

- А если я смогу устроить ей маленький праздник, если смогу ее порадовать, развеселить, доставить ей удовольствие – это будет счастье.

- Давно стал перекидываться?

- В каком смысле?

- Как оборотень: из эгоиста в альтруисты?

Роман засмеялся.

- Эх, Генка! Простых вещей не понимаешь, а еще мудрых бардов слушаешь! Это же и есть самый натуральный эгоизм, высшей пробы, как бриллиант чистейшей воды: если ей будет хорошо, мне будет в сто раз хорошее. Это же элементарно!

- Я тебе умный вещь скажу, но только ты не обижайся: когда мне будет приятно, я так довезу, что тебе тоже будет приятно.

- Вот именно! Можешь же, когда хочешь.

- Я боюсь, что это все плохо для тебя кончится.

Малиновский тут же помрачнел. Потом сказал весомо и спокойно:

- Кончится. Конечно, это кончится для меня. И будет плохо. Ты прав.

Бряцание и скрежет электроинструментов, которые в этом заведении назывались музыкой, временно смолкли. Может быть, поэтому Геннадию, размышляющему над тем, что сказал его друг, сама собой вспомнилась мелодия, написанная к фильму о том самом чуде его тезкой, и слова Волшебника: «Слава храбрецам, которые осмеливаются любить, зная, что всему этому придёт конец».

Малиновского же окружала полнейшая тишина. Он еще не распознал музыкальную тему, которая набирала силу вместе с его нетерпением в ожидании выходных.

24.

Девушек нужно было встретить в субботу утром на железнодорожной станции. Им не хотелось терять время в дороге из-за пробок. Они сообщили слегка расстроенному Малиновскому, который уже представил, как довезет их в машине, что им полезно проехаться в электричке, что электрички нынче комфортабельные, и вообще, им есть о чем поговорить в дороге. Они – это была Зоя, которая говорила от лица подруг и была главным организатором и движущей силой мероприятия.

Сам он приехал в свой загородный дом накануне вечером и обошел свои немаленькие владения, около ста соток - когда-то случайно получилось купить сразу три смежных участка в деревне. Его сопровождал Валентин Иванович, муж Раисы Васильевны – эта семейная пара жила в маленьком уютном домике, стоявшем в противоположном конце участка, и следила за домом, садом, в общем, за хозяйством. Роман щедро платил этим людям не только деньгами, но и душевным расположением, а также вниманием к их нуждам и благодарностью за их трепетное отношение к своим обязанностям, творческий подход к ведению хозяйства, за ненавязчивость и умение исчезать, когда он приезжал туда не один и появляться, когда ему не хотелось быть в одиночестве. Благодаря им Роман в любое время года и в любой момент мог приехать в чистый теплый дом, в котором все исправно функционировало, спокойно въехать на почищенный от снега или листьев двор, и, если предупредить заранее, иметь к столу что-нибудь домашнее и очень вкусное. Если бы еще практиковалась советская традиция, то на доме Малиновского непременно висела бы табличка: «Дом и участок образцового содержания», настолько все было аккуратно в этом хозяйстве, красиво и продумано, и содержалось в идеальном порядке.

Девушки слетели со ступенек платформы тремя пестрыми птичками. К его удивлению, у них с собой оказалось прилично багажа. Он загрузил два чемодана в багажник и успел увидеть, как Зоя, схватив Симу за руку, почти впихнула ее на заднее сидение, таким образом решив вопрос, кто из трех его гостий поедет на пассажирском. Это было приятно.

Зоя с Симой вели оживленную беседу друг с другом и с Малиновским, Даня показалась ему немного напряженной, но он списал это на присутствие подруг. Кто знает, что они думают про "дружбу" Данки с Романом, и какое впечатление эти отношения должны производить по мнению самой Данки.

Слово за слово, разговор тек легко, весело, перемежаясь шутками и девчачьим хохотом.

- Роман, а как вы прокомментируете такое высказывание, - вдруг спросила Зоя, - «Я предпочитаю мужчин с будущим, а женщин с прошлым?»

- А чье это высказывание?

- Одного нашего общего знакомого.

- Это высказывание Оскара Уайльда, - сказала Данка и отвернулась, глядя в боковое окно.

- Вы знакомы с Уайльдом? – Роман попытался увести разговор в сторону от вопроса.

- Это Данечка у нас знакома с Уайльдом и прочими выдающимися личностями, а мы - с обычными парнями. Ну, так как, Роман? Можете честно ответить, просветив наивных девушек в вопросе отношения к ним представителей мужского пола, которых нельзя назвать всеядными?

«Попал как кур в ощип? – На пресс-конференцию к акулам пера».

- Могу. Вопрос в том, для чего. Это как со спиртными напитками, если ты не алкоголик, готовый пить все без разбора. Под шашлык – вино, под горячий борщ с мороза – водку, поболтать с другом – виски или коньяк. И так далее.

«Ай, молодца! – Что ж ты остановился? Огласите весь список, пожалуйста!»

- Интересно, - протянула Зоя. – Для чего можно предпочитать женщину с прошлым?

«Помнишь, тебе лапароскопию делали без наркоза и шуровали там этой палкой в кишках, аппендикс искали? Похоже по ощущениям, правда?»

- Для общения, например. Если у нее прошлое в том смысле, в котором здесь это имеется в виду, значит, она шире будет смотреть на жизнь, на отношения полов, возможно, будет более раскрепощена, более свободна в выражении своих чувств, например. Это облегчает общение, избавляет от скучных ограничений, раздвигает рамки тем и расширяет возможности использования подтекста. Мужчины – как дети: им часто нужно то, что есть у других. Отнять, присвоить себе – нормальное мужское желание. Женщина с прошлым – это та, которая была интересна другим, она опытна, а значит, лучше вооружена, и возникает больше азарта ее завоевать. Так интереснее.
Данка так и смотрела в сторону, и ее лица он видеть не мог. Но был уверен, что она внимательно слушает.

«Ты на исповеди? – Они не поверят проповеди о добродетельности от Черного Ловеласа».

- А как же чистота и невинность? Нам всю жизнь внушают, что это большая ценность для мужчин.

«Настырная, вопросы, как стрелы.– А ты Святой Себастьян?»

- Я не могу ответить за всех. Кто-то ценит это, кто-то не придает этому особого значения.

- А вы? – Зойка не унималась.

«Опытные родители-автолюбители заклеивают детям рот ирисками, чтобы не отвлекали от дороги».

- Я рассматриваю эти понятия, как исключительно духовные. Женщина может три раза выйти замуж и даже иметь несколько любовников, но остаться при этом чистой и невинной, аки дитя. Мы приехали.

Ворота открылись автоматически, они въехали во двор.

-Ух, ты! - Выпали с заднего сидения девушки. – Шикардос!

Данка выскользнула со своего пассажирского места и тоже осмотрелась. Малиновскому было чем гордиться: большой красивый дом был построен по оригинальному проекту знакомого архитектора, которому была дана возможность сделать все, как он хочет. Роман считал, что не нужно мешать творцам творить, что следует доверяться специалистам. Он не прогадал. Никто не мог удержаться от восхищенного вздоха, впервые увидев это изящное и легкое сооружение, столь нехарактерное для наших построек, и в то же время не вызывающее чувства инородности на фоне среднерусского пейзажа, не кажущееся чем-то неестественным в нашем суровом климате.

- У вас непритязательный вкус: вам достаточно самого лучшего? – улыбнулась Данка.

- Совершенно верно! Все же, я смотрю, вы близко знакомы с Оскаром.

Он провел девушек в дом, показал им их гостевые комнаты и предложил выпить чаю перед фотосессией. Встреча с лошадьми была назначена через полтора часа. Они переглянулись и Сима сказала:

- Ну, мы тогда не успеем подготовиться. Нам надо переодеться, причесаться, накраситься. Чай потом! Если останется время, ладно?

Этот час Роман провел, сначала листая книгу, но, не видя ни слова, ни буквы, и даже не будучи уверен в том, что это за книга, потом разговаривая с Валентином Ивановичем и постоянно отвечая невпопад, потом просто стоя у окна и глядя в даль, благо вид из него открывался прекрасный – дом был расположен очень удачно, на горе. Наконец Малиновский поднялся на второй этаж и постучал в дверь, из-за которой слышались девичьи голоса.

- Войдите!

Перед ним открылась чудная картина. Даже если бы он не был сейчас в таком особенном состоянии, то все равно был бы очарован: три юных красавицы были одеты в платья, которые по покрою сильно напоминали амазонки – приталенный корсаж, очень пышная длинная сзади, а спереди игриво приоткрывавшая девичьи ножки, юбка. Платья на девушках были разноцветными – настоящие феи из Спящей Красавицы.

«У Пегги жил-был серый волк, он в Красных Шапочках знал толк».

Зое к ее волосам очень шло зеленое, Симе – темно-синее с голубым, а на Данке было платье из бархата шоколадного цвета с золотой отделкой. Когда он вошел, Сима и Зоя, уже причесанные на старинный манер, старательно завивали ей волосы, а сама Данка застегивала одну из множества мелких пуговок на Симином жакете.

«Жалеешь, что Брюллов не может приехать к тебе в усадьбу? – А он не может?»

- Нам чуть-чуть осталось, но чай мы выпить не успеваем. – Сима взмахнула феном, как световым мечом. Зоя и Данка молчали, словно он прервал своим появлением какой-то их спор.

- Прекрасно, тогда подам карету через 15 минут. Тут недалеко ехать.

- А у вас карета из тыквы? – Зоя бросила фен – или что это было за устройство? – на кровать.

- Конечно, как и положено. Сорт «Полночь», твердокорая, Гран-При на выставке народного хозяйства этого года в номинации «Транспорт будущего».

Раздался дружный смех, он вышел, улыбаясь.

На конеферму приехали вовремя, хоть девушки и припозднились. Зато их выход навсегда останется яркой и восхитительно-прекрасной картинкой в памяти Малиновского. Освещенные неярким осенним солнцем они появились в дверях и, о чем-то оживленно переговариваясь, шурша приподнятыми юбками, спускались по ступенькам просторного крыльца его дома, образуя чудное трио – ожившие персонажи сказки или старинного полотна.

Две лошади, одна чубарая, другая каурая, которых им вывели из конюшни, были спокойными, привыкшими к общению с разнообразным контингентом – от детей до бурных молодежных компаний. Инструктор Ирина давала указания, рассказывала, где и как лучше проводить съемку, знакомила с техникой безопасности. Сима шарахнулась в сторону, когда светлая морда, оказавшаяся рядом с ее головой, фыркнула ей в ухо. Все опять засмеялись.

- С лаком для волос переборщили, - сказала Данка. – У лошади в носу чешется.

Она стояла рядом с каурой красавицей и ласково гладила светлую отметину на лбу между темными глазами, опушенными длинными густыми ресницами.

- Вам хорошо! – сказала Сима. – Вы занимались, а я их побаиваюсь с детства.

- Вы занимались верховой ездой? - спросила инструктор Зою.

- Да, когда в школе учились, не так чтобы очень плотно, не слишком долго, но родители помучились, отвозя по очереди нас на занятия два раза в неделю на другой конец Москвы. У Данки хорошо получалось, а подо мной животные нервничали всегда. Я два раза свалилась неудачно, и мы потом прекратили это: нужно было к экзаменам готовиться, одно навалилось, другое.

- Отлично, значит, это все для вас не внове. Пройдемте.

- Вам будет нужна моя помощь? Или лучше, чтобы я за вами приехал потом? – спросил Малиновский.

- Оставайтесь, конечно! – Зоя без какого-либо смущения повесила на шею Роману сумку с аппаратурой, из которой только что достала все, что ей было нужно. – Дело такое: вдруг конь понесет, и вам придется пуститься за ним вдогонку на другом коне, чтобы спасти даму. Ну, или просто Симу нужно будет закинуть в седло, правда, она станет пищать и сопротивляться…

Сима закатила глаза и покачала головой, но видно было, что не обижается. Подруги привыкли к манере общения этой знойкой Зойки.

- Там есть специальная лесенка для тех, кто не умеет садиться в седло с земли, - инструктор вывела их на огороженную лужайку. Мы же понимаем, что не все желающие пообщаться с лошадьми физически подготовлены и обладают навыками. Так что все предусмотрено.

- А у вас есть дамские седла? Это было бы круто! – перед глазами девушки с фотоаппаратом поплыли воображаемые кадры.

- Были, сейчас нет. Их для съемок на киностудию забрали.
- Ну и славно, - сказала Данка. – Ездить в дамском седле – сплошное мучение.
- Зато красиво!
- Мы тебе красиво и с этими седлами устроим. Я могу попробовать? – обратилась Данка к сопровождающей. – Мне кажется, мы с ней уже познакомились, да, Грация?
Лошадь фыркнула и помотала головой.

Все опять засмеялись.
Инструктор подержала лошадь за поводья, хотела помочь девушке, но та легко взлетела в седло, даже не запутавшись в своей пышной юбке.

- А вы знаете, как звали родителей Грации? – спросил Малиновский у Ирины, чтобы симптомы столбняка, поразившего его, не так бросались в глаза.

- Да, конечно, это же породистая лошадь. Мать – Гроза, отец – Цицерон.
- Соединение стихии и интеллекта рождает красоту?
- Почему нет? – Зойка была везде одновременно: поправляла платье на крупе лошади, настраивала фотоаппарат, участвовала в беседе. – Причем не только у лошадей, да, Даночка? Вы только посмотрите на нее!

Малиновскому не нужно было особого приглашения. Даже инструктор заулыбалась, видя, как уверенно сидит девушка в седле, как спокойно управляет лошадью, как та, попытавшись «проверить» всадницу сначала, быстро успокоилась, и теперь слушается ее, не выказывая ни малейшего признака недовольства. Они словно слились – наездница и животное, гармонируя друг с другом грацией движений, благородным обликом и даже гаммой платья и окраски.

- Почему вы стоите? – налетела Зойка на Симу и Малиновского.

«Потому что нельзя быть на свете красивой такой».

- Помогите ей, пожалуйста, Роман. А я пока Даню поснимаю.
Вдвоем с инструктором они все-таки усадили Симу на лошадь. И хотя девушка боялась, сидела напряженно, все равно и эта пара вышла красивой: блондинка в голубом платье на чубарой Голубке.

- Тебе ничего не нужно делать, - успокаивала подругу Зоя. – Просто сиди ровно. Расслабься. – Она крутилась вокруг, щелкая фотоаппаратом, но все же стараясь не нарушать личного пространства лошади, зная по опыту, что это может привести к неприятностям не столько ее саму, сколько неуверенно сидящую в седле Симу. – Даня, - крикнула она скачущей по периметру площадки наезднице, - подъезжай сюда. Буду делать парные снимки.

«Тебе ничего не нужно делать. Просто смотри. Расслабься хоть немного и получай удовольствие».

Высоко в голубом небе при свете солнца не видна была звезда, которая сегодня ласково улыбалась Малиновскому.

"Мышите - не мышите... Да у вас кошмар верхних дыхательных путей!"(с)

25.

Когда, возбужденные и счастливые, они вернулись домой, гостей и хозяина уже ждал прекрасный обед: Роман договорился с Раисой Васильевной, а она была только рада возможности накормить всех и вся, блеснув своими мало востребованными кулинарными талантами.

Хозяин представил девушек Васильне. Та поздоровалась с каждой поименно, назвав Симу Серафимой, от чего подружки опять захихикали. Всеобщий восторг вызвало появление опередившего приход Валентина Ивановича стремительного белого чуда, которое так активно виляло хвостом, подпрыгивало и суетилось, что трудно даже было разглядеть, что это.

- Вата, Вата, тихо! – уговаривала собаку хозяйка. – Зачем так открыто выражать свои чувства?

- Затем, что любовь очень трудно скрывать, а главное, ей - ни к чему. – Сказала Данка и подхватила собаку на руки.

- Джек Рассел? – спросила Сима. - Совсем белая, но должно же быть хоть какое-то пятнышко?

- Да, Джек Рассел. Есть пятнышки, совсем крохотные, надо знать, где они, – улыбнулась женщина, с обожанием взглянув на свою питомицу, и пригласила всех в гостиную, где был накрыт стол, сервированный с большим вкусом.

- А почему Вата? – Зойка снова защелкала фотоаппаратом.

- Это очень смешная история, дорогие дамы. Вы садитесь, начинайте есть, а я за вами поухаживаю и расскажу.

- Нам бы переодеться, а то платья-то взяты напрокат, - засомневалась Сима.

- А ты будь аккуратнее, - Зоя уже сидела за столом и накрывала колени салфеткой, выразительно на нее глядя, дескать – делай как я.

- Вам помочь? – спросила Данка, выпустив собаку, которая тут же уселась на свободный стул.

- Нет, милая. Мне совсем не трудно и очень приятно слегка посуетиться. И конечно, это редкий случай – ухаживать за настоящими дамами, – она повела рукой, указывая на их туалеты.

Все опять развеселились. Малиновский открыл бутылку вина. Вопросительно посмотрел на девушек.

- Наливайте всем, - скомандовала Зоя.

- И что там за история, Раиса Васильевна? – вернулась к теме Данка.

- Я как-то обмолвилась Роман Дмитричу, что с возрастом все чаще ощущаешь потребность за кем-нибудь ухаживать, кого-нибудь баловать, любить. У нас есть кошка, но это такое существо, которое позволяет лишь восхищаться собой, не потетешкаешься. Детей нам бог не дал, внуков, соответственно, тоже. Обмолвилась и забыла. А Роман Дмитрич – нет. Как-то приезжает, а у него за пазухой что-то шевелится. Он меня зовет и говорит: «Васильна, я привез тебе Ватсона, извини, Шерлока уже забрали». Я удивилась, а он подает мне в руки нечто бело-розовое с такими глазищами, что я была запечатлена в одно мгновение, если вы понимаете, о чем я.

Данка кивнула, Сима тоже.

- Ну, потом оказалось, что это не мальчик, а девочка, так как Ромочка плохо разбирается в этом вопросе: с собаками дела не имел, поэтому доктор Ватсон в один прекрасный день после похода к ветеринару сделался миссис Ватсон, в простонародье – Ваткой или Ватой. Скажу честно, он этим подарком просто перевернул мою жизнь, сделал, казалось, невозможное – заставил меня похудеть, стать активнее, здоровее, счастливее.

- Ну, я же гениальный, дерзкий, милый. Блистательный… - здесь, в своем любимом доме и в таком окружении Малиновскому проще и легче было быть самим собой.

- Интересный выбор имени.

- Ну, Роман Дмитрич в курсе моего горячего увлечения сериалом «Шерлок», вот он и сделал мне соответствующий подарок.

- Вы увлечены Шерлоком? – в глазах Данки тут же вспыхнул огонь интереса. Они с пожилой женщиной посмотрели друг на друга взглядом родных сестер, разлученных в детстве, только что обнаруживших родинки в виде букв ШХ на сгибах своих локтей.

- Все, понеслась душа в рай, - теперь закатила глаза Зойка.

- Только не надо делать из меня безумную фанатку. Я подожду, пока мы не останемся с Раисой Васильевной наедине.

«Все было так просто! – Что же происходит в вашем маленьком смешном мозгу?.. Скука!»

- Как я не догадался? У вас же на чехле телефона тот самый вид Лондона!

- Вы видите, но не наблюдаете! – хором процитировали высокоактивного социопата Сима с Зоей и дали друг другу «пять».

После обеда, прошедшего в теплой, дружественной обстановке, девушки в сопровождении Ваты, ритмично цокающей коготками по полу, пошли переодеться, а Малиновский остался помочь Васильевне убрать со стола.

- Ром, вино-то налил себе, а почти не пил.

- Не хочется.

«Он и так не просыхает которую неделю».

- Девочки-то какие милые.- Она словно хотела что-то еще добавить, но не стала. - Я тогда ужин готовлю на всех и завтрак, да, Ром?

- Да, спасибо, дорогая.

Играть в карты расположились за небольшим журнальным столиком, рядом с прозрачной дверцей печки, за которой уютно плясал ласковый, укрощенный огонь. Вата, посуетившись, свернулась компактным бубликом между девочками, сидящими на диване.

- Итак, начнем с азов, - сказал Малиновский, перетасовав колоду. Эти квадратики называются «буби», эти крестики – «крести»…

- А можно сразу перейти в бакалавриат? – Зоя забрала у него колоду, дала Симе подснять и начала красиво раздавать, как и положено, по две карты.

- Дань, рисуй там, что нужно! – она пододвинула ей приготовленный заранее листок.

Данка взяла ручку и уверенными движениями стала расчерчивать его на игру.

- Так вы умеете играть? – спросил Роман, совершенно не расстроившись.

- Нет, только Данка.

«Вряд ли она научилась префу у сверстников. – Интересная у нее должно быть семья».

- Вы не все посещали факультатив по преферансу в гимназии?

- У них это семейное увлечение, - кивнув на подругу, сказала Зоя.

- Сколько нарисуем в пулю? Десяточку для начала? – спросила Данка.

Девочки пожали плечами, Малиновский промолчал, наблюдая, как она выводит цифру.

- Хорошо хоть озвучила, что наковыряла, - Зоя не заморачивалась с подбором слов.

- Даня, вы введете их в курс дела?

- Как хотите, можете вы.

- Давайте вы, а я послушаю. В каждой компании есть свои нюансы правил, лучше, когда вы потом будете играть, чтобы у вас они были общие. А я подстроюсь.

Данка начала объяснять. Малиновский смотрел, слушал и удивлялся тому, что эта девушка вызывала в нем ощущение своей, человека его круга – она, будучи не просто другого возраста – другого поколения, выросшего в сильно изменившемся мире, – обладая более обширными знаниями в каких-то областях, и совершенно не зная чего-то, в чем хорошо разбирался он, говорила тем не менее на его языке. Она понимала его юмор, схватывала на лету смысл цитат и выдавала те, что были родными ему самому, что редко встречалось даже среди сверстников Малиновского. Это понимание оформилось именно сейчас, когда она использовала карточные термины и хорошо знакомые ему прибаутки преферансистов именно так, как сделал бы это он, как говорили в его компании, той, молодой, которой сейчас у него не сохранилось, но его сознание сразу откликалось на эти позывные, казалось бы, давно позабытые. Начали играть. Данка помогала Симе, Малиновский – Зое, язык тела которой был внятен и не требовал длительной расшифровки.

- Что у нас тут, - Данка посмотрела в карты соседки. – Два валета и вот это… Да, расклад не очень, карту сносить – без взятки оставаться… Надо сделать вот так, - она зашептала что-то на ухо Симе.

- Девять пик, – гордо сообщила Сима.

- На девятерной вистуют только попы, студенты… - начал Малиновский.

- И военнослужащие срочной службы, – завершила прибаутку Данка. – Кто из вас кто?

Малиновский объяснил Зое, к чему эта присказка. И сказал:

- Проверяем. Хотя я знал человека, который почти всегда рисковал.

- В каждой компании, наверное, найдется такой. У нас это папа. С таким раскладом пытается играть, что просто диву даешься. Мы ему иногда такие «паровозы» на мизерах с «дырками» вешаем! Мама не устает поражаться, говорит: «Это же легко просчитывается!», – а он: «Вдруг расклад был бы в мою пользу!» И ведь иногда ему сказочно везет, как никому! Итак, Сима «закрылась» сама и «закрыла» Романа. Все, считаем, – Данка увлеченно начала подсчет, а Зоя встала, сказав, что ей нужно выйти. Через некоторое время у Симы зазвонил телефон. Она ответила, как-то очень нечленораздельно поговорила, нажала «отбой» и посмотрела на Данку, которая сразу изменилась в лице. Вернулась Зоя.

- В чем дело?

- Мне нужно домой, - Сима смотрела на Зою, словно просила у нее поддержки.

- Что, опять то самое? – она сделала озабоченно-сочувственное лицо.

- Да.

- Ну, что ж делать, надо так надо. – Зоя театрально развела руками.

- Но… я … побаиваюсь сейчас, к вечеру, ехать в электричке одна.

- Я могу попробовать вызвать вам такси, - сказал Малиновский, чувствуя, что над его идиллией нависла угроза.

- Мммм... дело в том, что я еще не предупредила своих, что не приеду домой, - сказала Зоя, - и мне еще нужно было бы что-то придумывать, чтобы родители не слишком озаботились моим местонахождением. Поэтому, я бы тоже поехала с тобой, это решило бы все проблемы, вдвоем норм. Даня, ты же, я надеюсь, остаешься? Иначе это будет очень некрасиво с нашей стороны по отношению к хозяину.

Малиновский молчал. Его внутренний голос тоже замер в ожидании.

Даня смотрела прямо в глаза Зое. Между ними шел молчаливый, но напряженный диалог.

- Я вспомнила, что…

- Что ты обещала себе больше отдыхать, что ты решила кардинальным образом изменить свою жизнь, вести себя не как ребенок, запрограммированный на отличную учёбу, а как взрослый человек, который может сам решить, что ему важно, а что нет? Уроки подождут, от "троек" еще никто не умирал. Правильно?

Было ощущение, что она гипнотизирует подругу, что текст не совпадает с тем, что на самом деле говорит Зоя, и что Данка слышит.

- Ну, я пошла, соберу вещи, - выскочила Сима из комнаты поспешно, как будто ей не хотелось наблюдать происходящее.

- Данечка, - голос Зои смягчился. – Ты же сама потом пожалеешь, что упустила такой шанс. Отдохнуть как следует, выспаться, в конце концов, на свежем воздухе, переключиться! И перед Романом неудобно будет, если мы все сейчас так внезапно сорвемся.

Она посмотрела в сторону хозяина, чтобы тот ее поддержал, но он пристально смотрел на Данку.

- Я ни в коем случае не хотел бы, чтобы кто-то гостил у меня через силу. Зоя, не нужно уговаривать Даню. Я не хочу, чтобы она согласилась, а потом сожалела об этом.

- Я останусь. Зоя права. Нужно что-то менять. Если только вы, Роман, не найдете, чем бы вам заняться более интересным без меня. - Она не проговаривала вежливую фразу, она ждала от него ответа.

Вполне естественным казалось упасть на колени и, вытянув руки к небу, послать ему хвалу.

- Раскраски-антистресс. Мандалы. Кототерапия. Но я забыл фломастеры дома в портфеле. Так что если вы уедете, придется мастерить кормушку из молочного пакета. Но сначала надо будет выпить молоко. А у меня лактазная недостаточность. Поэтому я всю ночь буду страдать от кишечной колики, кричать и плакать.

- Ну, я думаю, все приняли правильное решение. Чего дергаться-то? Не надо дергаться! – она снова послала мысленный месседж Данке, словно давая установку. – Вы нас довезете до станции?

- Да, конечно!

Выйдя во двор, гостьи и Роман наткнулись на Валентина Ивановича, который разговаривал с Никитой, сыном владельца еще одного дома в деревне.

- Здравствуйте, Роман Дмитриевич, вот еду на станцию за мамой, – и, обращаясь к пожилому человеку, - так как зовут того автомеханика?

- Вы едете на станцию? – Зоя уже улыбалась голливудской улыбкой молодому человеку. – Так захватите нас с собой, чтобы Роману зря не кататься туда-сюда.

- С удовольствием!

Отъезжающие оперативно попрощались, горячо поблагодарили Романа за организацию фотосессии, за гостеприимство и направились к машине Никиты. Зоя на прощание выразительно глянула на Данку и сжала кулак в поддерживающем жесте, а Малиновский перехватил взгляд Симы, которая посмотрела на остающуюся подругу то ли виновато, то ли с сочувствием.

Девушки уехали, Валентин Иванович, позвав с собою Вату, ушел к себе. Они остались вдвоем перед домом, в окнах которого отражалось вечернее солнце.

26.

Данка поежилась.

- Пойдемте в дом? - предложил Малиновский. Между ними как будто возникло не имевшее объяснения и названия нечто, разделившее их.

- Мы могли бы сначала пройтись по участку? - как-то очень поспешно сказала девушка. – Наверняка у вас и сад красивый.

- Да, но это не моя заслуга, сами понимаете.

Они обогнули дом.
- Вот это да!!! – искренне восхитилась Данка, окинув взглядом открывшийся вид.

Это был чудный сад, который, несмотря на осеннее время, все еще сохранял следы той роскоши, которая буйствовала здесь в короткие теплые месяцы. Живописные дорожки шли под кронами деревьев, между всевозможных клумб, разветвлялись и заканчивались лавочками то у небольшого пруда, то у беседки, то у навеса, под которым стоял красивый кованый мангал. Всевозможные перголы и арки придавали необыкновенную живописность картине, рукотворные украшения сада идеально вплетались в то, что вдохновенно создавала природа. И – ни малейшей пошлости типа дурацких садовых фигурок или вычурных фонтанчиков.

Они пошли по дорожкам, и Данка с нескрываемым восторгом рассматривала все закутки, клумбы, альпийские горки, сделанные с любовью и умением руками супругов, которые были бы горды, увидев такую реакцию.

- У вас как в ботаническом саду! Столько разных растений!
Она шла чуть впереди, и совсем как в его дурманящих грезах, проводила иногда тыльной стороной руки по цветкам еще бодрящихся осенних хризантем, приподнимала пальцами бумажные головки физалиса, накрывала ладонью колючки синеголовника, улыбалась стойким анютиным глазкам, которые способны оптимистично цвести даже после первого снега.

- А эта красота как называется? – она указала на подвешенные тут и там на ветках раскидистого клена керамические горшки, из которых пышными прядями свешивались побеги с крохотными,но обильными синими и голубыми цветами.

- Не уверен, кажется, лобелия. Васильна питает к этим цветочкам особую слабость.
И точно, приглядевшись, Данка заметила, что голубые и синие проблески есть по всему саду, куда ни глянь.

- Давайте сделаем еще кружочек, - попросила девушка, между тем пряча руки в карманы. – А то потом станет темно, уже ничего не разглядишь, а тут столько приятного для глаз.

Малиновскому не было холодно, он мог бы так гулять, казалось, до бесконечности. Девушка заглядывала в пруд и видела там отражение вечернего неба, обнаруживала на скамейке замедленного от холода паучка, показывала Роману резной край листьев девичьего винограда, который бордовой стеной окружал участок с двух сторон. Он комментировал и рассказывал, одновременно прислушиваясь к ощущениям. Что-то было не то, что-то было не так, но вот что? Девушка словно чувствовала себя скованной, напряженной, словно нервничала, причем пытаясь скрыть это состояние. Но почему?

- Даня.

Она замерла, не поворачивая к нему лица, спросила:

- Что?

- Вы все-таки жалеете, что не поехали с подругами?

- Нет, почему…

- У вас могут быть из-за этого неприятности дома?

- О, нет, не должно быть, надеюсь.

- Вы… опасаетесь… Вам не нужно ничего бояться.

Она наконец посмотрела на него. В ее взгляде был вопрос, словно она тоже металась в поисках ответа.

- Да. Я понимаю. – Снова посмотрела в сторону. - Не обращайте внимания. Проблема не в вас. Да и вообще, нет никаких проблем!

Малиновский почувствовал, как напряженность окружающего их энергетического поля заметно снизилась. Она улыбнулась своей обычной легкой улыбкой, от которой сразу стало теплее и легче, а в саду – неужели никто, кроме него, не слышит этого? – заиграла музыка. Он совершенно четко различал мелодию, выстраиваемую мягкими звуками фортепиано, хоть и не помнил, что это «Серенада» Шуберта. Под ее звучание плавно падали листья с белоокаймленного клена, шелестели ветки сирени при резких порывах ветра, пролетала мимо по своим делам холодостойкая неугомонная оса, проплывала в воздухе прозрачная паутинка.

- А что там, дальше?

- Дом, в котором живут Васильна с Иванычем, парник, огород, пасека.

- Пасека? А можно посмотреть?

- Все можно.

«Хочешь, я убью соседей? – Эу, а соседи-то при чем?»

Они аккуратно обогнули домик, прошли мимо теплицы, которая в угасающем свете дня показалась Данке дворцом из того самого хрувсталя или льда, да еще и подсвеченным изнутри, и нырнули под ветки старых яблонь, на которых – о, чудо! – еще крупными зелеными шарами кое-где светились антоновские яблоки.

Около ульев встретили Валентина Ивановича. Он стоял и задумчиво смотрел на леток одного из аккуратных голубых домиков.

- Роман Дмитрич, поможешь завтра их в сарай перенести? Думаю, что уже пора.

- Хорошо. Мы вот пришли посмотреть на твои владения.

- Это твои владения. Смотрите, конечно. Можете даже послушать. – Он чуть отступил и поманил девушку к себе. Она подошла, наклонилась. Действительно, если прислушаться, то можно было услышать, как из домика доносится равномерный гул.

Данка разулыбалась.
- Скажите, Валентин Иванович, правда, что каждая пчела – маленькая батарейка? В них во всех заложено одинаковое количество энергии. Если пчелка затрачивает много энергии – летает далеко, например, каждый день, – то ее заряд кончится быстро, и она проживет короткую жизнь, а если экономно расходует – то долгую?

Пчеловод с удивлением посмотрел на девушку.
- Правда. Даже рассчитан «моторесурс» крыльев пчел, примерно 800 км. Как только она пролетела такую дистанцию, то погибает. Поэтому стараются ставить ульи рядом с медоносами, чтобы они не тратили свои силы на дорогу. При интенсивном труде пчела живет около месяца, а при щадящем режиме может и более полугода. Вы очень верно все сказали. Но я никогда не слышал такого образного сравнения – с батарейкой, – а ведь оно очень верное.

- Это я сама так для себя придумала. Чтобы понять и запомнить.

«Что ты млеешь? – Раздобыл в коллекцию уникальный экспонат».

- А вы наш мед-то уже пробовали?
- Нет.
- Скажу Раисе. Что ж это она, забыла? К ужину будет. На ночь если ложку меда с холодной водой размешать и выпить, то спать будете, как младенец.

«Она и так младенец. – А ты уснешь только от фляги меда, когда настанет гипергликемическая кома».

Они возвращались к дому уже в сумерках, хоть по времени был еще совсем ранний вечер. В теплом помещении Данка немного расслабилась, хотя нет-нет, да ловил Малиновский на себе ее задумчивый взгляд. Где их привычный шутливый тон? Где остроты, цепляющиеся одна за другую? Какую задачу решает девушка и никак не решит?

«А ты с чего взял, что она любит золото? Давай уже, сыпь свое звонкое серебро!»

- Даня, а как получилось, что вы стали заниматься верховой ездой? – собирая на стол к чаю, спросил он, когда она спустилась из своей комнаты со стопкой белых листов и карандашом.

«Зоя права? Она не умеет отдыхать?»

- Мы с девочками, с Зоей и Симой, с детства ходили в балетную студию. Занимались с удовольствием, сами понимаете, что значит балет для девочек.

«Представляю себе! – Твое воображение, да в мирных бы целях…».

- Все эти пачки, балетки, пуанты, музыка, порхание, умирающий лебедь… Все было хорошо, пока не пришла новая преподавательница. Зойка сразу ей не понравилась - резкая, дерзкая. Она давай травить мою подружку. Папа у Зойки не то что у меня, он за дочь не стал бы вступаться, сказал бы, зная ее, что сама во всем виновата. Ей бы еще и попало, что она дерзила старшим.

Данка посмотрела внимательно на свою чашку.

- Какой у вас чай хороший! Я согрелась буквально с нескольких глотков. С травами?

«С коньяком. Замерзла почти до посинения, а к вину днем не притронулась. – Тоже!»

- Это чайный коктейль из разных ингредиентов. Мой рецепт. Пейте, а то заболеете.

«А тебе не представится возможность потрогать ее лоб. – Он представится доктором Айболитом».

- В общем, она решила бросить, стала говорить родителям, что суставы болят, еще что-то придумала. А я тогда была под впечатлением от "Джейн Эйр". Решила, что подругу бросать нельзя. Странно это теперь звучит, но я из-за глупой детской солидарности тоже перестала ходить, хотя Сима осталась. Мама считала, что в нашем возрасте обязательно нужны какие-то спортивные нагрузки, чтобы осанка правильно сформировалась, чтобы не сидеть только за учебниками и книгами. Она спросила, чем бы я хотела заняться. Я и сказала, что верховой ездой, брякнула, что в голову пришло. Просто я тогда как раз посмотрела один фильм, вряд ли вы его знаете, его мало кто знает, «Последняя реликвия», советский, совместно с прибалтами снимали, и мне он страшно понравился.

- Это тот, где Ролан Быков ханжу-священника потрясающе сыграл? У него еще так на лысину волосы зачесаны, как будто рожки черта?

- Точно! Вы знаете?

Как мало этой девочке надо для радости! И как глаза заблестели!

«Всего-то столовая ложка коньяка. - Две».

- Да, случайно совершенно. Я его для Васильны скачивал, принес на флешке, сел чаю выпить, да и остался – так мы с ней вместе его и досмотрели. А она этот фильм чуть ли не раз сто уже посмотрела.

Данка засмеялась.

- Я тогда тоже. Раиса Васильевна – наш человек!

Чувствовалось, что напряжение ее отпустило.
- Понимаю, вам там понравилось, как героиня на коне скачет? Действительно, красиво снято! Да еще под эту песню, которую Георг Отс поет.

- Я помню, что он поет, но вот песню уже забыла.

Малиновский взял телефон, нашел песню, сделал погромче звук. Глубокий, бархатный, шоколадный, как ткань сегодняшнего Данкиного платья, голос Отса зазвучал, принеся с собою ощущение простора, свободы и азартной погони:

Не давайся, не давайся в руки,
Беги, дитя, беги, дитя,
Не ведая о неправде,
Зла не зная, добра не зная.
О ловцах с сетями ничего не зная -
Беги, спасайся, вольное дитя.

Ты от них убеги -
Больше не будет случая,
Ты от них сбереги
Нашу надежду на лучшее,
Пока надеяться хочешь,
Пока надеяться можешь,
Надеяться можешь -
Не давайся, дитя.

- Как интересно, вы обратили внимание на то, что я совершенно пропустила тогда. – Она отставила пустую чашку. Малиновский сразу налил ей еще.

- А на что вы обратили внимание?

Она засмеялась, чуть смутившись.

- На Габриэля. Я в него влюбилась как ненормальная. Даже сейчас еще екает сердце, когда случайно увижу кадр из фильма или фото. Смешно даже.

- Почему?

- Ну, как почему? Смешно взаправду влюбляться в героев фильмов или книг. Со всеми соответствующими симптомами настоящей любви…

«Помедленнее, я записываю!»

– …только без отчаяния от невзаимности, потому что с самого начала знаешь, что ее быть в принципе не может.

- Давайте сверим часы. В смысле симптомы. Мне интересно, совпадают ли они у мальчиков и девочек.

- Да что их сверять? В книжках уже все написано.

- Вы знаете, я левша, поэтому читаю справа налево, и удивляюсь, что люди вообще могут из чтения почерпнуть, там же сплошная абракадабра!

Она смеялась, и воздух вокруг начинал мерцать золотыми искорками.

- Ну, хорошо. – Подняла глаза к потолку, вдохнула. - Ты думаешь о нем постоянно. То есть, абсолютно постоянно, даже когда тебе кажется, что думаешь о другом.

«Галочка».

- Тебе хочется на него смотреть. Чем чаще, тем лучше.

«Галочка».

- Все вокруг напоминает о нем, даже то, что не должно. Например: бабушка режет хлеб – режет ножом – нож – это как кинжал – кинжал был у Габриэля – ах!

«Галочка».

- Тебе кажется, что он потрясающе красивый. Думаешь: как мог такой родиться вообще? Ослепительный! Идеальный. Весь!

«Стайка галочек».

- Плохо спишь, плохо ешь, а силы берутся неизвестно откуда. Ты похожа на круглую такую бомбочку со шнурком из мультфильма, у который шнурок подожгли, и она крутится и вертится, и вот-вот взорвется.

«Жирный крест».

- Эмоции вообще выходят из-под контроля: то смеешься истерически, когда тебе подруга предлагает есть куриную ногу, как Габриэль в фильме ел свиную, то впадаешь в меланхолию, вспоминая, как он стоит у дерева, сложив руки на груди, такой весь из себя прекрасный, и смеется.

«Тут не галочку ставь. Десять цифр. Телефон психотерапевта».

- Ну и состояние такое, ни с чем несравнимое: не идешь по жизни – летишь, причем как комета, потому что прямо-таки чувствуешь, как от тебя искры разлетаются, и только удивляешься, почему это люди не шарахаются, а обои в твоей комнате не обгорели давным-давно.

«Ты девочка? – Он девочка! – Мы девочка…».

- Спасибо за исчерпывающую научную информацию. Сверка показала, что я либо мальчик, либо женщина с прошлым.

«Психиатр убедительно просит пациентов, сидящих в очереди на прием, не делится друг с другом своими симптомами».

Улыбка исчезла. Искорки в воздухе потухли, оставив после себя запах гари.

- Это все так безобразно наивно, да? От меня за километр пахнет грудным молоком?

_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)


Вернуться к началу
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: АУ (из темы "Фрагменты грез")
СообщениеДобавлено: 26 окт 2019, 21:52 
Не в сети
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 05 июн 2017, 15:12
Сообщения: 1100
27.

«Опять двадцать пять! – Ты слишком громко думал, что она младенец».

- Даня, убейте меня, я не понимаю, из-за чего вы расстроились? Что в моих словах вас огорчило?

«Даня, убейте меня нежно. – Размечтался, одноглазый. Смерть - это слишком просто. И совсем не больно».

- Из ваших слов понятно, что будь я женщина с прошлым, я бы никогда не стала нести эту романтическую чушь.

- Да что вам далась эта женщина с прошлым?

Она молчит, но ее губы слегка подрагивают.

- Даня, вы что, сомневаетесь в себе? Вы прекрасны такая, какая есть. О чем вы сожалеете?

«Чудная парочка: он переживает, что слишком стар, и у него перевес в багаже, она – наоборот. Вот бы все поделить поровну: получилось бы два человека счастливого возраста с вполне удобоваримым прошлым. – Не обольщайся, твое прошлое нужно делить на десятерых, и то девять из десяти надорвутся».

- Меня никто не воспринимает всерьез. Со мной общаются всегда, как с ребенком.

Она что, сейчас заплачет?

- Кто – никто?

- Да все! Все и всегда, даже вы! – И, испугавшись того, что сказала: - Не важно!

«Слово не воробей... – Ничто не воробей, кроме воробья».

- Пожалуйста, налейте мне еще чаю. А то у меня голова кружится, не соображаю, что говорю...

«Боже, неужели Генка был прав?»

- Даня, мне кажется, что к вам наоборот все относятся с полной серьезностью, так, как вы этого и заслуживаете.

- Вот именно! – ее голос стал похож на стон, - в этом все и дело!

- Даня, вы сведете меня с ума!...

«Почему использовано будущее время глагола?»

-... И вообще, какое такое прошлое может быть у девушки в 18 лет?

«Что-то с памятью моей стало? – Ну, что с того, что я там был? Я был давно, я все забыл».

- Может! Или это понятие просто включает в себя «не будь круглой дурой»!

Малиновский сделал резкое движение, желая взять Данку за руку, и стопка распечаток стайкой белых птиц слетела с края стола на пол. Данка распахнула в изумлении глаза и глубоко вздохнула. Некоторое время они сидели молча друг напротив друга, потом почти одновременно сорвались со своих мест и начали собирать бумажные листы. Оказавшись совсем близко к Роману, Данка остановилась и посмотрела на него. Воздух наполнился электричеством.

«Зуб даю, она смотрела на твои губы! – А я всю челюсть».

Девушка на мгновение прикрыла глаза, потом отшатнулась, и лихорадочно продолжила занятие.

- Роман, мы можем пойти куда-нибудь погулять? Тут есть лес, поле какое-нибудь?

«Сказал и в темный лес ягненка поволок».

- Стемнело же...

«Ты подвисаешь, закрой ненужные вкладки».

- Даня, вы все же боитесь меня! Я не обижу вас.

Она зазвенела влажным от близких слез смехом.

- Я не боюсь вас. Я боюсь себя. Пожалуйста, пойдемте хотя бы в сад!

«Все в сад! – Во саду ли, в огороде девица гуляла».

- У меня есть идея получше. Поехали в Тверь? Тут недалеко. Пройдемся по набережной, поужинаем там, может быть, если захотите, в кино сходим.

"В Рязань через Казань? - В Вологду-гду".

- Поехали! – грозовая туча, так и не разразившись дождем и молниями, скрылась за горизонтом.

- Одевайтесь, а я пока скажу Васильне, чтобы ужин на нас не готовила.

Женщина зачем-то вышла их проводить. Она с собакой на руках махала им вслед, когда машина выезжала за ворота.

- Вы любите их? – спросила Данка, но за гулом двигателя и шумом разбрызгиваемой из лужи воды, он расслышал только: «Любите?»

- Кого? – дернулся Малиновский.

«Гречку, естественно. - И гречку, и чешку, и ханты-мансийку».

- Раису Васильевну и ее мужа. Они вас любят.

- Я их очень ценю.

Данка опять задумалась. Потом достала засветившийся телефон, и Роман успел заметить, что она, не отвечая на сообщение, с досадой бросила его обратно в карман.

- Все нормально, девочки почти к Москве подъезжают.

- Они не разделяют вашей страсти к кинематографу? – вспомнив разговор за обедом, он решил затронуть безопасную тему.

- Сима лучше меня понимает, Зойка – не понимает совсем. Нет, ей нравятся многие фильмы, но она не способна увлечься, как я. А потому она считает это некоторой патологией. Говорит, что я специально нахожу себе виртуальные увлечения, потому что боюсь их в жизни. Вот у нее все легко и просто в реале, сплошной фейерверк отношений, романов, и все так празднично, без проблем. Ты, говорит, специально влюбилась в Шерлока с Ватсоном, чтобы спрятаться от настоящей жизни. Можно подумать, можно влюбиться специально хоть в кого-нибудь, или специально разлюбить... Или это действительно поможет спрятаться...

- Прямо-таки одновременно в них обоих? Или по очереди?

"Это передача с возрастным ограничением 12+. У тебя отнимут лицензию".

- Я вам скажу, хоть и рискую опять показаться сумасшедше-наивной или напрочь сдвинутой. Именно в них обоих, в пару. В их отношения. В их дружбу-любовь, такую глубокую, что, несмотря на прозрачность воды, дна не видно. В эти вызывающие жгучую зависть чисто мужские отношения, когда драка – не повод поссориться, и даже предательство, попытка бросить друга по собственной слабости или незрелости ничего не может изменить, эта дружеская любовь никуда не девается, не ослабевает. Когда можно принимать друг друга со всеми слабостями и недостатками, принимать полностью. Когда ничего не проговаривается – но все понятно, или может искренне быть сказано во всей глубине чувств – если пора умирать. И даже умереть им вместе – легче, чем жить по отдельности. Когда эти отношения каждого возвышают, трансформируют в лучшем смысле. Когда эта дружба даже сильнее любви к женщине. Это круто.

- Я завидую вам. Вашей способности находить пищу для этого душевного огня в книгах и фильмах.

- Я как-то недавно вдруг вспомнила, что вы говорили, будто есть люди, которые в принципе не способны любить...

«Получив информацию от Виталика, очевидно, про Железного Дровосека, не имеющего сердца».

- ...Так я подумала, что просто этим людям не попался тот, кто вызвал бы их чувство. Они не посмотрели тот самый единственный фильм, который смог бы их глубоко увлечь, не пересеклись в жизни с одним-единственным, созданным только для них человеком. Понимаете? Может быть для них, как для Шерлока, нужен кто-то совсем особенный. Не верится мне, чтобы в человеке вообще не было этой функции. Она должна быть непременно, если у него есть душа.



До Твери доехали незаметно. Прошлись по набережной, поохали над обвалившимся зданием речного вокзала, свернули в переулочек, вышли на улицу и оказались около здания с колоннами - и снова привет тебе, Андреа! – драматического театра. На афише: «Медведь», малая сцена, 19.00-20.00.

- Давайте пойдем, если есть билеты?

«Фанатичная театралка? – Или ей нужны свидетели, чтобы не выпить твою кровь».

- Не боитесь разочарования? После Вахтанговых, Малых Бронных и "Современников"?

- Нет, я же понимаю, на что и куда иду. Когда действуешь трезво и с открытыми глазами, редко возникает разочарование. К тому же, я как-то очень сильно была разочарована после спектакля в Большом. Так что... Если вы, конечно, не против.

- Нет, я не против. Люблю Чехова. Он очень смешной.

- Да? А мне всегда казалось, что нет ничего грустнее его юмористических рассказов.

- Вы просто не умеете их готовить. Я вам вечером кое-что покажу, и вы со мной согласитесь.

Билеты были, они как раз успели прошмыгнуть на свои места в крохотном зрительном зале, когда свет погас.

Спектакль был неплох, актеры играли искренне, старательно, без фальши. Не возникло восторга, но и ощущения зря потраченного времени тоже.

- Теперь захотелось пересмотреть фильм «Медведь», с Жаровым. Знаете? – сказал Малиновский, придерживая Данкину куртку.

- Мммм... Если и смотрела, то совершенно не помню.

- О, вам понравится. Это несравнимо с тем, что мы только что видели. Можно попробовать скачать и посмотреть, когда вернемся.

- Давайте! Очень интересно.

- Тогда пойдемте пока ужинать? Здесь есть парочка очень колоритных заведений.

Данка глянула на часы в телефоне.

- У меня есть предложение. Если купить что-нибудь на ужин в магазине, можно поехать домой, и пока ужин будет готовиться, мы уже начнем смотреть фильм, ой, ведь его еще нужно скачать!

«Как божественно это звучит: «поехать домой», «ужин готовится», «смотреть фильм». – Тебя не коробит, что это номера обязательной программы отцов семейства?»

Возблагодарив глобализацию, которая позволила и в маленьком магазинчике в Твери купить привычные продукты, они пошли к машине. Девушка, в самом начале спектакля мучительно размышлявшая о чем-то, теперь была спокойна, уравновешена и легко улыбалась на шутки Малиновского, словно кто-то переключил в ней потайной рычажок. То ли она отложила проблему на потом, то ли решила, что та таковой не является. В любом случае, Роман наслаждался уже привычной для него веселой беседой и отсутствием какой-либо напряженности между ними.

Загрузили покупки в багажник, Роман захлопнул его и спросил:

- Даня, у вас права с собой?

- Да.

Он усмехнулся.

- Вы ведь ни за что не напомнили бы мне о моем обещании?

- Нет, не стала бы. Но я надеялась: вдруг вы вспомните.

«Я оглянулся посмотреть, не оглянулась ли она... – И не заметил, как врезался в столб».

- Сегодня хороший день. Мечты сбываются. Так давайте не будем им мешать. Садитесь за руль.

Данка вытянула руки вдоль тела, подняла голову вверх, закрыла глаза, а ногами изобразила что-то в стиле риверданса, с трудом удержав восторженный вскрик.

Малиновский не смог не засмеяться. Он помог ей отрегулировать сидение, опустил руль, показал, как у него настраиваются зеркала.

- А у вас машина как застрахована? Там что-то если другой водитель...

- Какая разумная особа! Нет чтобы: хватай и беги! Все нормально, у меня такая страховка, как нужно.

«А главное, совсем свеженькая!»

Сел рядом, пристегнулся.

- Ну, товарищ пилот, подбросите до Большой Медведицы?

Она возбужденно сверкнула глазами и судорожно выдохнула.

- Только не дергайтесь. Я с вами.

- Хорошо. Спасибо.

Чрезмерно активно крутя головой, но не забыв включить поворотник, она осторожно выехала на дорогу. Малиновский держал навигатор в руках и говорил, куда надо ехать, чтобы она не отвлекалась. Машин было совсем мало, что значительно облегчало задачу начинающему водителю.

«Отличница, сразу видно – все делает строго по инструкции, выученной назубок».

Благополучно выехали из города на загородное шоссе, фонари закончились, машину окружала полнейшая темнота – только свет их собственных фар голубоватым свечением указывал путь. Роман убрал навигатор, дальше он знал, как ехать. Расслабился окончательно: она вполне уверенно вела машину, высунув кончик языка, как делают дети, когда увлеченно чем-то занимаются.

- А можно я чуть прибавлю скорость?

- Да, можно. Здесь в такое время обычно никто не стоит, и камер нет.

Стрелка спидометра плавно поползла вверх.

- Потрясающе! – в голосе девушки вибрирует восторг. – Как легко она это делает!

Роман тоже любил скорость, очень. Но сейчас ему приходилось прикладывать усилия, чтобы не выказать своего напряжения. Он предпочитал всегда вести машину сам, если ехали компанией, и тем более никогда не позволял «утруждаться» дамам. Был только один человек, которому он совершенно доверял и с кем вместе ликовал, когда они гоняли на машине, радостно вопя.

«Это было давно. И неправда».

Из-за пригорка внезапно выскочил грузовик и ослепил начинающего водителя, не переключив "дальний" свет. Машина тут же вильнула, но Роман успел вовремя положить руку на руль, удержав его в нужном положении, и не дал ей выскочить с трассы в кювет.

«Ты же сам просил, чтобы она тебя убила. Бойтесь своих желаний».

Данка вдарила по тормозам, жмурясь. Роман все еще управлял машиной, пока она не остановилась окончательно. Девушку потряхивало.

«Поцелуй ее, она сразу успокоится».

Она виновато посмотрела на него.

- Что я сделала неправильно?

Он протянул руку, убрал прядь с ее лица.

- Все нормально, просто «словила зайчика». Это случается.

- Но я чуть не угробила вас!

«Страна не пожалеет обо мне. – Я так и знал, что она из бессмертных».

- Вам сейчас надо успокоиться и обязательно доехать до дома самой. Это как с плаванием: если после того, как ребенок тонул, его в скором времени не отпустят опять играть с водой и плавать, он может начать бояться воды. Поэтому вы подышите, успокойтесь, и поехали дальше. С новичками часто случаются такие истории, как будто для того, чтобы они поскорее набрались опыта.

Она достаточно быстро взяла себя в руки и довольно уверенно поехала дальше. А Роман размышлял, как в его сознании соотносятся страх за нее и ее жизнь и желание доставить ей максимальное удовольствие, выполнить все ее желания. Это оказалось непростой дилеммой. Когда он решал, что ее безопасность важнее, то сразу приходила мысль о том, что в нем говорит разумная осторожность, признак старости. А когда перевешивало желание подарить ей то, что она хочет, то он упрекал себя в излишнем эгоизме. Под эти размышления в полной тишине, нарушаемой лишь его указаниями относительно дороги и тиканьем поворотника, они доехали до деревенской улицы.

- Я открою ворота заранее, а вы постарайтесь не снижать скорость при заезде в них: там пригорочек и многие делают ошибку: повернут, приостановятся, а потом газуют, чтобы его преодолеть. Правильно сделать это без торможения.

Дисциплинированная ученица постаралась сделать все, как ей было велено, и не снижая скорости, которая была бы нормальной для Романа, но достаточно высокой для новичка – машина легко и очень незаметно набирала ее, - повернула в открытые ворота. То ли темнота, то ли чуть недокрученный руль, но машина проехала почти вплотную к створке ворот со стороны Романа, чиркнув зеркалом о столб, на котором они висели. Девушка резко затормозила, въехав так споро во двор. По ее удовлетворенному выдоху и улыбке он понял, что она не заметила того, что произошло.

- Слышите?

- Что?

- В салоне аплодируют.

- Если бы они знали, как рисковали!

- Я намекнул им, пройдя между сиденьями с парашютом за спиной и ирисками «Меллер» в руках. Не моя вина, что они не уловили намека.

- Спасибо вам, это было... круто. И машина. И ваша выдержка. И тот опыт. Как мне вас благодарить?

- Очень просто. Давайте устроим веселый вечер, вы не будете думать ни о чем грустном и расстраивающем вас, и я тоже. Оставим все проблемы в машине, ок? – Он поднял ладонь.

- Ок. – Она ударила по ней своей ладонью и выскочила из машины.

Роман вышел и мимоходом глянул на глубокую царапину, оставленную металлическим болтом на зеркале.

«Ерунда. – По сравнению с инфарктом миокарда-то? Конечно. Вот такой рубец!»

28.


Пока Данка вынимала продукты из пакетов, Малиновский искал в инете фильм «Медведь», чтобы поставить его на скачивание.

- Здесь интернет не очень быстрый, но за час скачается. А пока я вам покажу, что обещал.

- Подождите! У меня есть идея! Хотите, я испеку вам шарлотку из той антоновки, что еще осталась на ветках? Я на них как посмотрела сегодня, сразу подумала: здорово, наверное, вот так выйти в сад, нарвать яблок, испечь пирог – есть в этом что-то нереально-чарующее для нас, горожан, правда?

- Правда. Нереально-чарующее... Хочу шарлотку!

«Для справки. Сублима́ция — защитный механизм психики, представляющий собой снятие внутреннего напряжения с помощью перенаправления энергии на достижение социально приемлемых целей, творчество. Впервые описан Фрейдом. - Может, половички снежком почистить?»

Даже не накинув куртки, они, весело переговариваясь, почти вприпрыжку выскочили на улицу и направились в дальний уголок сада к старым яблоням.

- А почему яблоки не все собрали?

- Васильна очень совестливый человек. Она считает, что нельзя все присваивать себе, нужно кое-что всегда оставлять другим: птицам, например. Или не птицам, а как благодарственную жертву природе. Она однажды возвращалась в другой город, чтобы вернуть лишнюю сдачу кассирше. Я ей говорю: это как-то уж слишком! А она: никогда ничего нельзя делать плохого людям, даже по мелочи, а если сделал, например, случайно, необходимо постараться все исправить. Потому что даже если тебя не изведет твоя совесть, то непременно потом все аукнется. Я ей говорю: знаю тысячу случаев, когда людям ничего не аукнулось. Живут себе припеваючи после воровства, подлостей и даже преступлений. Она: почем ты знаешь? Может, они внутри глубоко несчастны. Да и вообще, тебе могут дать понять, что ты неправильно поступил не сразу – сразу только продвинутым ангел пощечину дает, - а спустя время, когда ты дозреешь, будешь готов воспринять послание небес.

- Тогда, может быть, не надо брать эти яблоки? – они уже стояли под деревом, и Малиновский светил фонариком телефона на ветки.

- Во-первых, мы возьмем не все. Вам сколько надо?

- Четыре-пять штук.

- Тут их больше. Во-вторых, хотите, завтра конфет понавешаем в качестве замены?

Данка засмеялась, ежась.

- Идите сюда, буду вам подавать.

Он отвернулся, и тут же услышал слабый вскрик и звук удара. Направив луч фонарика в ту сторону, увидел, что Данка поднимается с земли, вся одежда у нее испачкана, а вокруг скачет неугомонная Вата.

- Я чуть на собаку в темноте не наступила! Теперь вся в земле, вот неуклюжая.

В голосе девушки не слышалось ни сердитости, ни расстройства, а только веселое изумление, что с ней это произошло.

- Держите яблоки и быстрее домой, холодно. Сейчас что-нибудь придумаем. Вата, бандитка, ну-ка, иди домой!

Но Вата вместо того, чтобы вернуться, пошла с ними.

- А можно она пока с нами побудет? – девушке страшно нравилось, что у ее ног вертится это жизнерадостное существо.

- Думаю, да. Скажу только Иванычу, чтобы не искал ее.

Вбежали в дом, осмотрели одежду Данки: и джинсы, и свитер, и даже футболка под ним были мокрые и все в земле.

- Я даже не подумала взять с собой что-то на смену.

- Так, это мы решим. Сначала позвоню.

Он подошел к полочке, на которой стоял старинный телефонный аппарат с диском и крученым шнуром. Набрал номер.

- Иваныч, Вата у нас. Либо приведу ее потом, либо пусть с нами останется, ладно? Спасибо.

- Это что, телефон между домами?

- Да, внутренний. Иваныч на все руки мастер. Сделал связь по всему участку. Я ему предлагал еще в теплице поставить аппарат и в колодце, для Колодезного. Но он домами ограничился почему-то. Так, надо вам одежду найти. Пойдемте.

- Прикольные все-таки раньше были телефоны. У них провод, как резиночка для волос.

«А еще раньше внутри телефона сидели барышни. – Ты и это помнишь, динозавр?»

Через некоторое время из шкафа были извлечены домашние трикотажные штаны, футболка и синий свитер с белочкой.

- Подойдет?

- Супер! Классная белка. Ну, я пойду быстренько вымоюсь и переоденусь, а потом сразу за шарлотку.

Она действительно вернулась очень быстро, одетая в его одежду. Он окинул взглядом ее фигуру. Может ли хоть что-то сидеть на ней некрасиво? Или все дело в том, что она так несла себя – что ни надень, все будет смотреться благородно. Никакого стеснения от того, что штаны собраны складками на талии, что свитер прилично велик – все естественно, словно она всегда так ходит. Закатала рукава, и они, создав плотный круглый валик, лишь подчеркивают хрупкость и изящность руки, а за складками трикотажа, будоража воображение, прячутся гибкий стан и стройные ноги. Волосы убрала в хвост, стянув их той самой, телефонной резинкой.

Увидев, что он засмотрелся на ее прическу, взяла пальцами прядь, продемонстрировала:

- От пара совсем распрямились.

Он, не подходя слишком близко, показал на ее висок, где волоски скрутились в задорные пружинки.

- А эти завились...

- У вас есть стиральная машина?

- Да, в подвале. Пойдемте.

Обгоняемые собакой, спустились на этаж ниже. Быстро разобрались с нужной программой.

- Если с ополаскивателем, точно высохнет до утра. У вас есть?

- Давайте поищем.

Малиновский открывал разные шкафчики, потом заглянул в кладовку.

- Оу, какая красота! – девушка смотрела на аккуратные ряды полок, заставленные банками с вареньями и солениями.

- Хотите что-нибудь к ужину?

- Нет, честно говоря.

- Даня, - в его голосе послышалась легкая укоризна, - вы что, стесняетесь?

- Нет, совсем нет! Я не слишком люблю соления и маринады, а сладкое у нас и так будет. Просто удивилась, как можно устроить из этого всего такую живописную картину. Зойка бы непременно оценила как фотограф.

При воспоминании о подруге, по ее лицу мелькнула тень досады.

- Это же все Раиса Васильевна? Она художник. Посмотрите, как расставлены банки – специально чтобы создать что-то типа цветовой последовательности, да и по размеру – симметрично.

У нее глаза что ли устроены особым образом? Везде видит красоту. Везде замечает что-то необычное. Теперь Малиновскому казалось, что действительно, ряды банок в кладовке напоминают ему картинки из интернета, на которых все всегда неправдоподобно идеально.

- У вас удивительный дом. И сад. И люди, которые вам помогают.

«И любимая девушка. – И девушка, в которую влюблен».

- А вот и ополаскиватель. Ура!

Вернулись на кухню. Даня шустро вымыла яблоки, Малиновский достал сахар, муку и форму для выпечки. Яйца они привезли из магазина.

- А корица? Есть?

Поискали.

- Васильна, у тебя корица молотая есть? Сейчас я зайду. – Положил тяжелую трубку на рычаг.

- Я с вами, хочу сказать ей, как у нее все здорово получается. Хорошо, что я была без куртки в прошлый раз, а то бы и ее загваздала, - сказала Данка, одеваясь.

Влетели к Раисе Васильевне на кухню, где по телевизору шли «Гардемарины», веселой шумной парочкой. Женщина обернулась,посмотрела на Данку в мужской одежде, и Малиновский увидел на ее лице выражение, которое раньше никогда не замечал у нее, но что-то оно ему мучительно напомнило. Точно! Ассоциация оказалась очень яркой. Этот фильм про вампиров, на который он ходил с... Вероникой? Аж три раза подряд, потому что фантастическое действо ее так возбуждало, что после у них случался феерический секс. Вот с таким же ужасом старая индейская женщина смотрела на девушку, приехавшую на остров с парнем, в котором аборигенка подозревала вампира, и точно знала, чем все это может закончиться.

Он размышлял об этом, краем уха слушая, как Данка воздает должное талантам женщины и ее мужа, щебеча что-то про бабушку Лену, которая всю жизнь занимается заготовками, но так красиво, как у Васильевны, у нее никогда банки не стояли, про бабушку Риту, которая после смерти дедушки погрузилась в уход за домом и садом, и даже нанимала для этого настоящих английских садовников, но у них не получалось все так, как хотелось бабушке, а здесь ей наверняка бы понравилось, и про деда Валеру, у которого было несколько ульев, да пчелы все время роятся и дают совсем мало меда. Ловя на себе печальный взгляд хозяйки кухни, ему хотелось сказать: «Нет, это не то, о чем ты думаешь!»

«Ты уверен, что это будет правдой?»

- Спасибо за корицу и мед, - сказала Данка, - извините, что помешали вам смотреть.

- Ничего, милая. Не в первый раз любуюсь на Сонечку, очень нравится мне эта девочка.

- Она красивая.

- Она живая, неиспорченная, искренняя, наивная, но ведь оказалась смелой и решительной, когда нужно было побороться за любовь. Вот что мне в ней нравится.

- Смелой и решительной... – как эхо откликнулась девушка.

Они уходили, и вслед Малиновскому прозревшая Софья с завитками на висках изумленно осознавала:

- Господи, воистину, если ты хочешь наказать нас, то делаешь слепыми и глухими. Я даже имени его не знаю...

На улице еще похолодало.

Вата встретила их безудержным восторгом, как будто они ходили где-то месяца два, а не десять минут.

- Даня, вы совсем не пьете алкогольных напитков? – спросил Роман, убирая со стола чашки.

- Почему? Пью. Я не очень люблю сухое вино. Не понимаю его вкуса, мне кажется, что оно кислое.

«Это возрастное, до вина нужно дорасти. – Вот когда молчание - золото».

- У меня есть отличный портвейн, будете?

- Буду. А то вы еще подумаете, что я сволочь.

Малиновский чуть не выронил из рук бокалы, которые только что достал из шкафчика.

- Что?

Даня вдруг захохотала.

- Простите, я думала, вы знаете эту цитату Чехова. – Она не могла остановиться, все смеялась. – «Если человек не курит и не пьёт, поневоле задумаешься, уж не сволочь ли он?»

Он тоже засмеялся.

- Отлично сказано. - Налил ей и себе немного густой рубиновой жидкости в стеклянные бокалы. Подал. – Выпьем просто так или у вас есть тост?

Она задумалась, наклоняя бокал то в одну, то в другую сторону и наблюдая, как на стекле остается маслянистый след.

- Сегодня у нас чеховский вечер? Так вот еще одно его высказывание: «Не стоит мешать людям сходить с ума». Давайте выпьем за то, чтобы мы никому не мешали в этом, и нам бы никто не мешал, даже мы сами себе... даже если мы знаем, что это совершеннейшее сумасшествие.

- Прекрасный тост! – он улыбался, хотя у него тоскливо сжалось сердце от той интонации, с которой были произнесены слова.

- Итак, 15 минут, и можно будет смотреть то, что вы хотели мне показать. Можете засечь.

Она налила капельку растительного масла на дно формы. Взяла в руки яблоко и нож и ловко нарезала его крупными кусками прямо в форму, смазав с помощью первого ломтика все донышко. Остальные яблоки были нарезаны так же быстро, выровнены в форме с помощью встряхивания, посыпаны молотой корицей. Разбила три яйца в миску, насыпала туда стакан сахара, начала взбивать миксером.

- Даня, вы любите готовить?

- Терпеть не могу.

- У вас так ловко получается. – Роман с удовольствием наблюдал за ее уверенными быстрыми движениями. Это было па-де-де ее тонких длинных пальцев, или отдельные номера, как в «Щелкунчике»: танец с ножом и яблоками, танец с баночкой корицы, танец с ножом и яичной скорлупой. Он, не спуская глаз с этого удивительно представления в декорациях его дома, отпивал понемножку портвейн, но знал, что чувство эйфории возникает вовсе не от того мизера алкоголя, который теплой струйкой скатывается по горлу, а от ощущения тихого счастья, рецепт которого прост и сложен одновременно: она здесь, с ним, и они вне зоны доступа для проблем и тяжких мыслей, которые уже завтра могут запеленговать их местонахождение.

- Это потому, что я шарлотку делала много-много раз под чутким бабушкиным руководством. А вообще я мало, что умею. В основном то, что и мама, а мама тоже не любит этого дела. Но поскольку все равно нужно, то у нее в арсенале есть целый список блюд, приготовление которых занимает не более 20 минут и не требует особой возни. Заморочиться у нас папа любит. Хорошо, если он делает что-то строго по рецепту, тогда у него хорошо получается, но бывает, что его посетит вдохновение, он начинает что-то «улучшать», «модернизировать», и тогда может случиться непредвиденное. В таких случаях он зовет маму и просит ее провести анализ ситуации и предложить вариант выхода из кризиса. Поскольку мама сама в кулинарии не сильна, она очень часто говорит «это крах», выбрасывает все, и быстро готовит свое коронное блюдо типа пасты со сливочным соусом, которое папа называет «антикризисным блюдом».

Всыпав постепенно в миску муку и взбив тесто до нужной консистенции, Данка выключила миксер.

- Ой, забыла про хитрость. У вас есть перец, лучше, чтобы свежемолотый?

- Это как должно выглядеть?

- Такая штука: крутишь – он сыпется. Забыла, как называется. У бабушки есть такая старая... перечница?

- Старая перечница?

Ту уже они хохотали оба, Малиновский, чуть не прыснув портвейном, который только что глотнул из бокала, а Данка согнувшись, схватившись руками за живот. Проснувшаяся от шума Вата, вскочила с дивана и прыгала между ними, добавляя живости этой и без того веселой жанровой сценке. Музыкальный редактор, придумывая композицию к ней, не ошибся бы, выбрав «Город 312»:

Все просто получается –
Мир-маятник качается,
А свет переключается на звук.
На расстоянии выстрела
Рассчитывать бессмысленно,
Что истина не выскользнет из рук,
И не порвется бесконечный круг
Вне зоны доступа мы неопознаны,
Вне зоны доступа мы дышим воздухом.
Вне зоны доступа
Вполне осознанно вне зоны доступа мы,
Вне зоны доступа мы,
Вне зоны доступа.
Совсем необязательно
Ждать помощи спасателей –
Два шага по касательной наверх.
Две жизни до сближения,
И - до изнеможения,
Скрыв местоположение от всех,
Незримые за полосой помех.
Вне зоны доступа мы неопознаны,
Вне зоны доступа мы дышим воздухом.
Вне зоны доступа
Вполне осознанно вне зоны доступа мы,
Вне зоны доступа мы,
Вне зоны доступа.
Вне зоны доступа мы неопознаны,
Вне зоны доступа мы...

Вне зоны...

29.

Прохохотавшись, нашли пакетик с молотым перцем среди других специй.

Данка аккуратно, по чуть-чуть сыпала его поверх корицы.

- Это та самая хитрость?
- Да. Никто не добавляет в шарлотку перец обычно. Бабушка считает, что этому блюду не хватает легкой пикантности для того, чтобы оно стало совершенным, чуточку остроты. Никто и не заметит вкуса перца, и не надо, а ощущение, что это comme il faut – останется.

Она выливала ровной струйкой тесто поверх яблок, он наблюдал.

- Я так и не понял, сколько вы насыпали перца. Не уследил...

«Следите за руками! – Безнадежный случай».

- Quantum satis. Столько, сколько нужно.

У Малиновского возникло ощущение дежавю.

Данка поставила форму в духовку.
- Вы, если и когда будете сыпать, сами поймете, достаточно ли... Правда, лучше все же свежемолотый. Как тут выбрать режим?
Они выбрали нужный режим, поставили таймер.

- Будет готова через 45 минут, а пока можно поесть и посмотреть ваш сюрприз. – Данка пригубила портвейна, сунула в рот кусочек сыра, выбрав из того многообразия всякой ерунды, которую они купили.

- Отлично, садитесь вот сюда, лицом к телевизору.

Малиновский, пряча улыбку, нажал нужные кнопки. На экране возникли черно-белые кадры, заскрипело металлическое перо по бумаге: «Драма» по рассказу А.П. Чехова. Роли исполняют: Мурашкина – Фаина Раневская, Павел Васильевич – Борис Тенин.
- О! Никогда не видела этого фильма.
- Я рад, значит, правда – сюрприз.

Первые семь-десять минут фильма они еще могли есть, потом уже только хохотали. Раневская всхлипывала от чувств, читая произведение, написанное ее героиней: «Простите меня, Пал Васильич, это тоже личный автобиографический момент...», - Данка с Романом плакали от смеха; великая актриса рыдала, с трудом выговаривая: «Анна (она побледнела): Вас заел анализ, вы слишком рано перестали жить сердцем! И доверились уму! – Валентин (бледнея): Что такое сердце? Это понятие анатомическое...», - они утирали слезы, хохоча до истерики.

- Хорошо, что фильм короткий, - сказал Роман, когда они немного пришли в себя. А то еще чуть-чуть, и мы попали бы в книгу рекордов Гиннеса, как умершие от смеха.

- А потом стали бы экспонатами Кунсткамеры.

Данка, хохоча, зацепилась сережкой за ниточку свитера и никак не могла ее отцепить.

- Теперь я понимаю, о чем вы говорили. Да, Чехова надо уметь читать. И играть.

Роман встал, подошел к ней.
- Давайте я.

Девушка замерла, чуть наклонив голову. Малиновский вдохнул поглубже.

«Говорят, бабочки чувствуют запах цветка по одной его молекуле и летят к нему за многие километры. – То бабочки. А мотыльки летят на огонь и сгорают».

Пришлось наклониться пониже, чтобы понять, что там за что зацепилось. Данка не шевелилась и даже, кажется, не дышала.

«Не молчи! Молчание непредсказуемо».

- Даня, какие у вас необычные серьги. Опять фамильные драгоценности?
- Да. – Она выдохнула, когда он отодвинулся, справившись с задачей. – Причем очень фамильные, от прабабушки.

Они снова уселись за стол, каждый на свое место, вернулись к еде.

- Знаете, как этот камень в серьгах называется? «Шайтанский переливт»! – Роман постарался отвести взгляд от губ, к которым она поднесла помидорчик черри, но не сунула его в рот, рассказывая. – Я всегда думала, что это связано с какой-то чертовщинкой в происхождении названия, с легендой...

«Чертовщинка есть в твоем происхождении, милый ангел».

- ...а оказалось, что это просто название месторождения, которое располагалось рядом с поселением «Шайтанка». Зато у самих этих серег есть история, хотите, расскажу?

- Конечно, хочу, дорогая Арина Родионовна.

«Шахерезада Степановна? – У него только одна ночь из 1001».

Она смеялась, допивая свой бокал.
- Итак, Александр Сергеевич, милый, слушайте мини-сказку. Мой прадедушка по папиной линии - вещий Олег, как его еще иногда называют родственники, – очень нежно относился к своей жене. Баловал ее всячески, никогда не забывал дарить подарки и почитал себя счастливым человеком, так как она выбрала в мужья именно его. Когда он заболел сахарным диабетом, она всю их жизнь распланировала и устроила так, чтобы как можно тщательнее соблюдать режим питания и все такое – ведь не было же всех этих глюкометров тогда, электронных весов, лекарств и прочего, что сейчас помогает диабетикам жить нормальной жизнью. В общем, когда он умер, врачи сказали, что только благодаря ей и ее стараниям он прожил так долго – более 12 лет, хотя при его форме и стадии диабета обычно люди могли протянуть не более четырех-пяти. Как-то, разбирая его вещи после похорон, она нашла коробочку с этими серьгами. Она была завернута в листок бумаги, на котором было написано: Люсеньке на День рождения. Так он подарил ей свой последний подарок.

- Чудесная сказка, Даня. Мне кажется, что я вашу семью уже знаю лучше, чем свою.
- Да, наверное, я слишком много о своих родственниках рассказываю. Еще один признак инфантильности – говорить о маме с папой постоянно.

- С чего вы взяли? Говорят о том, что приятно. У вас хорошая семья, и это здорово. Вы замечательно, поэтично, совсем не скучно рассказываете о них.

Она ничего не ответила, Малиновский налил еще портвейна, взял в руки бокал.
- Даня, алаверды на ваш тост. Правда, это не Чехов, а Бальзак, но мне сразу вспомнилось это высказывание после тех ваших слов и сейчас. «Все, что делаешь, надо делать хорошо, даже если совершаешь безумство»...

«А еще он говорил: «В одном часе любви – целая жизнь». - И «Подлинная любовь, как известно, безжалостна».

- ... Я всегда старался следовать этому правилу.

«И еще одному из него же: «Обстоятельства переменчивы, принципы никогда».

- Так давайте же выпьем, чтобы все, совершенное нами, можно было бы отнести к шедеврам нашей жизни, даже если кто-то сочтет это сумасшествием, не поймет нашего художественного замысла.

«В пятьдесят лет мужчина более опасен, чем во всяком другом возрасте, ибо обладает дорогостоящим опытом и часто состоянием». Тот же мудрый человек».

Бокалы нежно звякнули, губы одновременно коснулись гладкого холодного стекла.
- Кстати, и «Медведь» уже скачался. Можно смотреть.
- И шарлотка готова! Вы включайте фильм, а я уберу посуду в посудомойку и накрою к чаю.

Фильм был замечательным, шарлотка обалденной, чай душистым, мед ароматным. Малиновский заметил, что девушка поддерживает голову руками и улыбается сонной улыбкой.

- Даня, может быть, вы хотите спать? Во сколько вы сегодня встали?
- Нет! – встрепенулась она. – Хотя встали рано, да. Около шести.
- Прилягте на диван, наверняка вы устали. Вата будет рада компании. Досмотрите фильм там, а потом все же спать. Поздно уже.

«Строгий папочка. – Осторожный дяденька!»

- А вы?
- А я в кресле, как привык. Я всегда в нем смотрю телевизор.

Она не стала слишком колебаться, легла, уютно обхватив руками собаку, которая была только рада объятиям. Малиновский накрыл их пледом и сел в кресло, с которого можно было наблюдать не только за тем, что происходило на экране телевизора. Потом он вспомнил, что машинка, скорее всего уже постирала, встал и пошел повесить вещи, а когда вернулся, то понял, что девушка уснула. Роман медленно сел в кресло.

Он получил еще один великолепный дар: можно было рассматривать эту Спящую Красавицу не таясь, сколько угодно, не пытаясь удержать нежность, струящуюся из глаз, не боясь ослепить светом, напугать страстью. Теперь, когда никакие мысли не накладывали отпечаток на ее лицо, оно выглядело еще юнее, еще свежее, несмотря на легкую синеву теней под глазами, прятавшихся под опущенными ресницами, как вечерний сумрак под ветвями кустов в саду. С каким трепетом проводил он взглядом по ее соболиным бровям, с каким бесстрашием стремительно спускался по винтовой горке ее завитка, попадая прямо на ключицу, выглядывающую из широкого растянутого ворота его свитера, а с нее - в ямку на шее, рискуя утонуть в ней окончательно, если б не спасительные поплавки маленьких агатовых бусинок, нанизанных на нитку, и чуть скользящих по ее коже при вдохах и выдохах. Эхом его мыслей зазвучала в памяти давно забытая песня:

Этот город называется Москва,
Эта улочка, как ниточка, узка.
Эта комната - бочонок о два дна
И сюда приходит женщина одна.

Меж ключиц ее цепочка круглых бус,
Он губами знает каждую на вкус.
Он срывает их, как капельки, с листа,
А она стоит, как девочка, чиста.

Это черт ее придумал или Бог,
Это ею грезил Пушкин или Блок.
И кому была завещана в века
Эта смуглая, точеная рука?

Эти темные печальные зрачки
Открывали все засовы и замки.
Ей доступны все дворцы и все дома.
Это в дом приходит истина сама.

Изгоняли ее с трона короли,
Уносили в кругосветку корабли.
Оставались караулить берега
Ложь-разлучница, распутница-деньга.

А она ломала руки о ключи,
И срывала цепи бусинок с ключиц.
И ложились они весом в шар земной,
На прямых ладонях истины самой.

Этот город называется Москва,
Эта улочка как ниточка узка.

Не посмев поцеловать ее губами, он делал теперь это глазами, ощущая настоящее блаженство от безграничной свободы, с которой можно было смотреть на еле заметную впадинку ее виска, на ее губы, волосы, лоб, скользя по спинке носа снова к губам, и, чтобы совсем не захмелеть, стремительно перелетать взглядом к мочке уха, на которой висел камень, переливаясь искорками шайтанского смеха над ним, поверженным и окрыленным одновременно.

Фильм кончился. Он испугался, что она сразу же проснется, как это часто бывает: резко наступившая тишина срабатывает похлеще любого будильника. Но нет, усталость, свежий воздух, юность и портвейн – те четыре морских конька, которые способны стремительно увлечь спящего в самые глубокие пучины сна. Даже выскользнувшая из ее объятий собака не нарушила ровного дыхания девушки.Освободившаяся рука легла на грудь, скульптурно контрастируя с синевой ткани, вызывая желание сначала коснуться губами каждого пальчика по отдельности, середины ладошки, а потом приложить ее к своей щеке. Эти грезы наяву были значительно ярче, томительнее и мучительнее тех, которые посещали его в одиночестве, но и целомудреннее. «Я не обижу вас», - даже в мыслях он не хотел сделать сейчас чего-то, что могло бы хоть как-то осквернить чистоту его чувства, бросить тень на их сегодняшний полный ослепительного солнца день. Его мысли текли в унисон с мелодией, которую напевала ему скрипка. Что это? Сначала сдерживаемая нежность, робкая мечта, которая постепенно набирает силу и вот уже грохочет в сердце со всей силой духовых... Ах, это снова его детство подсказывает лучший вариант музыкального сопровождения для этого сказочного вечера. Па-де-де, «Щелкунчик»...

«Как Гумберт Гумберт над своей Лолитой. – Если бы! Как царь Кощей над златом чахнет».

Вата решила забраться под плед, и стала носом подбрасывать его, чтобы проникнуть внутрь. Девушка вздрогнула, открыла глаза и испуганно посмотрела на не успевшего отвести взгляд Малиновского. Мгновение они смотрели друг другу в глаза, каждый успев испугаться собственных мыслей и догадок.

- Даня, фильм кончился. Идите спать, очень поздно уже.

«Да, Даня, идете скорее. Как бы не стало совсем поздно. – Не, у него стальные нервы или вовсе нервов нет. – Товарищ Нетте, пароход и человек?»

Она поднялась с дивана. Собака вскочила и уставилась на девушку.
- Можно взять ее с собой?

«Скажи ей, что на двери есть замок. – И столбиком можно подпереть».

- Да, только она будет лезть под одеяло.
- О, здорово. Никогда не спала с собаками. Спокойной ночи.
- Спокойной ночи, девочки.

Он улыбался глядя ей вслед. И если бы он был Тютчевым, то именно в этот момент его посетило бы вдохновение написать:

Как ни бесилося злоречье,
Как ни трудилося над ней,
Но этих глаз чистосердечье —
Оно всех демонов сильней.

Все в ней так искренно и мило,
Так все движенья хороши;
Ничто лазури не смутило
Ее безоблачной души.

К ней и пылинка не пристала
От глупых сплетней, злых речей;
И даже клевета не смяла
Воздушный шелк ее кудрей.

Он убрал со стола, запустил посудомойку. Выглянул в окно – на улице шел снег. Кружение снежинок в свете уличного фонаря завершило атмосферу чуда, которое сегодня произошло. Он даже не мечтал о таком количестве времени наедине с ней. Он был благодарен – кому? – кому-то там за этот счастливейший день. И эту счастливую ночь.

_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)


Вернуться к началу
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: АУ (из темы "Фрагменты грез")
СообщениеДобавлено: 26 окт 2019, 21:54 
Не в сети
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 05 июн 2017, 15:12
Сообщения: 1100
30.

Он уснул моментально, спал крепко, лишь под утро увидев сон, который, проснувшись, сразу забыл. Выглянул в окно и тут же был ослеплен. Все, что только могло стать белым, стало им: земля, ветки деревьев, крыши, и даже вертикальные поверхности заборов и стен домов местами были прикрыты прозрачной органзой тонкого снежного покрова. Тщательно привел себя в порядок, с трудом сдерживая желание быстрее спуститься вниз и пытаясь усилием воли унять сердцебиение.

Вспомнил про Вату – ей давно нужно было гулять. Поднялся наверх, услышал за дверью характерное цоканье коготков. Чуть-чуть приоткрыл дверь – она была не заперта, – только чтобы собака могла проскользнуть к нему. Вата тут же шумно засуетилась, впрочем, не выбежав ему навстречу.

- Роман, войдите, мы уже проснулись.

Он приоткрыл дверь. Данка сидела на пуфике перед зеркалом, уже одетая в свою одежду, и пыталась распутать какой-то колтун в своих волосах, но не справлялась – он находился ближе к затылку.

- Представляете, репейник каким-то образом в волосах оказался! За ночь совсем запутался. Никак не выну.

- Сейчас я отправлю Вату к хозяйке и помогу вам.

Он позвонил Васильне и выпустил собаку, просто открыв дверь. Та пулей рванула в нужном направлении.

Репейник действительно вцепился в волосы всей тысячью своих крохотных крючочков. Наверное, это произошло вчера, когда она упала. Как не заметили? Может быть, на одежде где-то сначала был? Теперь это не имело особого значения, нужно было постараться вынуть его, не причиняя боли и не вырвав волос. Малиновский не был сердит на репейник, он был благодарен за возможность прикоснуться к этим волосам, спасти их из плена, снова дышать их особенным ароматом.

- Не получается? – через некоторое время спросила девушка, глядя на Романа в зеркало. – Сделайте, как в том фильме – просто отрежьте его вместе с волосами.

- В каком? – ему страшно не хотелось отрезать поблескивающие темной медью волоски.

Она набрала в грудь воздуха, чтобы ответить, взглянула на него в зеркало и выдохнула.

- Не помню, как называется.

Зато он тут же вспомнил: перед зеркалом папа с маленькой девочкой, он торопится уехать с друзьями, а тут колтун у дочери в волосах – взял и отрезал. Они под этот фильм с Генкой провели много приятных вечеров.

- «Вообще стало не совпадать: как хочется поступить и как правильно поступить. А хочется, чтобы было как правильно, но хочется, чтобы было, как хочется... » - процитировал Роман одного из героев фильма.

Она опустила глаза.

«Не захотела сравнить вас с папой и дочкой? – Раньше ее это не смущало».

- Даня, вы сегодня в окно смотрели? - решил сгладить Малиновский неловкость момента.

- Нет еще. Проснувшись, испугалась, что вещи не повесила сушить. Сразу побежала в подвал. Спасибо вам, что позаботились об этом. Я совсем про них забыла.

- Тогда пойдемте со мной, – он продемонстрировал ей в зеркале извлеченный из волос репейник, который все же прихватил с собой какое-то количество драгоценных нитей.

Даня махнула расческой по волосам, чтобы пригладить оставшуюся лохматость, и последовала за хозяином дома на самый верхний этаж. Когда они уже почти поднялись, он попросил ее закрыть глаза, взял за руку и подвел к большому окну.

- Открывайте!

Какое ж это было удовольствие наблюдать за сменой выражений на ее лице! Мгновенное осмысление увиденного – удивление – изумление – восторг – восхищение – радость – благодарность.

- Боже! Как красиво! – она бросила на него взгляд, чтобы увидеть его сопричастность этому восхитительному моменту. – Что еще тут можно сказать?

«Я вас люблю».

Она подошла к окну и стала окидывать взором весь тот бескрайний простор, что открывался из окна, теперь неправдоподобно белоснежный, сияющий, удивляющий всеми оттенками белого, потрясающий и плавностью прикрытых толстым покрывалом холмов, и резным кружевом декорированных снегом веток близко и далеко стоящих деревьев.

- Какая красота! Хочется повторять снова и снова, правда?

«Правда. Я вас люблю».

Он стоял чуть позади и тоже видел перед собой красоту, подобной которой – неужели это так? – не встречал.

- Когда в храме произносят некоторые фразы молитвы трижды, ты понимаешь – одного раза мало, чтобы выразить то, что хочешь: «Слава тебе, Господи!» - ведь все три раза ты благодаришь его за разное, за то, что он дал, за то, что он с тобой, за то, что он слышит тебя. Так и тут, хочется повторять и повторять, как молитву: как же красиво! Трудно выразить все чувства за один раз, одной фразой.

«Я люблю вас».

Ее силуэт на фоне яркого окна, густой водопад волос, тонкая талия, обтянутая свежевыстиранным свитером, мягкие округлости, обнимаемые джинсами – везет же им! – и кружащая голову идеальностью пропорций длинноногость. А еще где-то там, в глубине этого тела – огненная субстанция, делающая его не просто живым, молодым и резвым, а излучающим какой-то неземной, ослепительный свет.

- Почему вы молчите? – она обернулась.

- Молюсь.

Где-то недалеко зазвонил телефон. Малиновский словно нехотя направился к лестнице.

- Я с вами!

«Но пока ты со мной, и я с тобой... – То же мне, волшебник!»

Звонила Васильна, спрашивала, можно ли уже принести им завтрак.

- Зачем носить? Пойдемте завтракать к ним? Если это, конечно, вежливо. Мне кажется, они обрадуются компании?

- Васильна, Даня спрашивает, не хочешь ли ты, чтобы мы позавтракали у тебя?

Муж с женой были действительно рады обществу. Васильна больше молчала, радостно суетясь, ухаживая за гостями, зато Иваныч был в ударе.

- Ой, теща у меня была золотая! Строгая, но справедливая. Я ее всегда побаивался, особенно по молодости. Как-то раз мы с другом обмывали ножки его первенцу, и я перестарался, желая ему здоровья и благополучия. Прихожу на бровях домой, мне открывают, я буквально впадаю в квартиру и натурально проваливаюсь лицом в пышный бюст. И в него же бормочу: «Раечка, ты только Клавдии Дмитриевне не говори!» Оказалось, что это была не Раечка! Но мне потом и слова не сказали!

Они опять смеялись и шумели, и перебивали друг друга, рассказывая что-то веселое. Но в конце завтрака, когда разговор стал спокойнее, Роман почувствовал, как тоска словно обручем стянула его сердце, и вспомнились слова из «Суламифи» Куприна: «И при смехе иногда болит сердце и концом радости бывает печаль...» - та фраза, которая, вопреки ожиданиям, запала ему, мальчику, в голову гораздо крепче, чем описания нежной страсти героев, чем поэтичные подробности их телесной близости.

Мужчины пошли перенести ульи в сарай, Данка осталась помочь хозяйке убрать со стола. Роману страшно не хотелось расставаться с Данкой даже на эти четверть часа, он все поглядывал на окно домика, в котором видны были две женские фигуры. Из-за стекла не слышен был их разговор.

- Мой Кай, - окидывая взглядом постройневшего в последнее время Романа, сказала женщина.

- Почему Кай?

- Я его так для себя называю: хороший, добрый, славный мальчик, а сердце – ледяное. Не знаю, как так получается – заботливый, ласковый, внимательный, но ни к кому не привязывается. Никогда. Я двух его жен знаю – славные женщины, а расстался с ними совершенно беспечально. Дарил мне собаку, говорил: плакать же будешь, если что. Ей по-любому жить меньше, чем тебе, а ты будешь с каждым годом все сильнее прикипать к ней душой. Зачем тогда? Я ему говорю: что ж, если бояться слез, так и не любить вовсе? А как же жить без любви? А он: счастливо и легко! И все равно его люблю как сына. И не хочется мне, чтобы он кому-нибудь причинил боль.

Данка смотрела в окно затуманившимся взглядом. Какие картинки всплывали перед внутренним взором девушки в этот момент? Что слышала она в словах пожилой женщины, которая хотела ее о чем-то предупредить, предостеречь? Которая, со свойственной ей честностью, пыталась уберечь своего мальчика от еще одной ошибки?

Мужчины вернулись, принеся с собой в дом свежесть снежного утра.

- Ром, мы завтра утром поедем, как обычно, на несколько дней к моей сестре, - сказала Васильна. – Я продукты в доме заберу, которые могут испортиться, а уберусь уже по приезду. Хорошо?

- Конечно, не волнуйся, там и убирать особенно нечего.

- Надо сегодня уже и теплицу с обогрева снять, - сказал Иваныч. – Все, зима. Там один базилик остался.

- Базилик? – кажется, ей было интересно все. – А можно пойти посмотреть? И понюхать?

Оставив за собой узенькую дорожку следов на снегу, Роман с Данкой прошли к теплице. Он впустил ее, вошел следом, закрыв дверь. Внутри стеклянного строения было на удивление тепло: с потолка свисали странные обогревательные приборы. Все было убрано, только пара ящиков еще зеленела и синела базиликом двух сортов. Данка наклонилась к ящикам, протянув руку к листочкам, сорвала один, поднесла к носу и вдохнула, закрыв глаза.

Чем не волшебные декорации? Хрустальный дом – стекло, покрытое узорами инея, сквозь которое искрясь просвечивает солнце, базилик в роли подснежников и девушка, удивленная тем, что видит их.

«Падчерица! – Он не прошел кастинг на роль Апреля, зато его сразу утвердили на роль Декабря».

Как же ему хотелось обнять ее! Ощутить, наконец, реальность ее присутствия в его мире руками, грудью, щекой.

Провидение сжалилось над ним: «Лови!»

Из-под ноги Данки черной блестящей лентой выскользнула достаточно крупная змейка. Она охнула и резко шарахнулась назад.

«Что молчишь, поймал что ли?»

Он поймал, хоть это случилось в мгновение ока, как всегда с этой девушкой – все происходило слишком внезапно, неожиданно. Встретил незащищенной грудью удар этой стремительной кометы, отчего дыхание сбилось, а сердце пропустило удар. И опять отражением его горестно-сладких мечтаний – обнял, схватил руками, прижавшуюся к нему спиной стройную фигурку, успел почувствовать ее легкость и гибкость, приподнял и поставил за собой, чуть развернувшись.

Змея замерла, находясь в полусонном состоянии. Роман сделал шаг по направлению к ней, чтобы рассмотреть, Данка схватила его за руку.

- Пожалуйста, не подходите к ней! Я безумно боюсь змей. – Ее глаза и без того крупные, еще больше расширились, в них плескался животный ужас.

- Это же ужик. Вон пятнышки на голове. Давно уже должен бы спать, да видно, сбился его режим из-за подогрева. – Он не выпускал руку девушки. Она потянула его к выходу из теплицы.

- И хорошо, пусть греется, только пойдемте!!! Я даже когда смотрю на него издалека, у меня все леденеет внутри.

- Хорошо, прекрасная Эвридика. Пойдемте.

Они молча пошли к дому. Девушка действительно очень испугалась – на ней не было лица, она вздыхала, пытаясь успокоиться. Наверное, у нее был какой-то свой, собственный способ приходить себя, возможно, она цеплялась сознанием за хорошие ассоциации, возникающие даже в неприятных ситуациях, и акцентировала внимание на них.

- Вы слышали когда-нибудь песню «Танцующие Эвридики» в исполнении Анны Герман? - спросила Данка, когда они снимали куртки, зайдя в теплое помещение.

- Нет.

- О! Это удивительная вещь. У нее и так голос абсолютно божественный, так еще эта песня совершенно исключительная. Она была написана композитором, не помню как его имя, но никто не брался ее исполнить, не мог сделать это как нужно, пока композитор не предложил спеть ее Анне Герман. У нее получилось великолепно, она даже завоевала там что-то на каком-то конкурсе с этой песней. У бабушки была пластинка с портретом певицы на обложке. Я любила поставить аккуратно иголочку на черный крутящийся диск и застыть, слушая... Или танцевать под нее в своих балетках и настоящей пачке, которую мне папа подарил.

- А конверт был такой голубовато-рыжеватый?

- Да! Откуда вы знаете?

- Да у меня есть в коллекции такая пластинка.

- В коллекции?

- Там, наверху есть что-то типа музыкальной комнаты. Дело в том, что когда я покупал помещение для фотостудии, той, в которой вы были, мне вместе с разным барахлом от прежних хозяев досталась шикарная коллекция старых виниловых пластинок. В ней было много тех, что были в моем детстве, тех, которые я хорошо знал, помнил последовательность песен на них наизусть. Я решил ее сохранить, и даже потом пополнял несколько раз. Вот там такая точно есть – я ее не слушал. Но мы можем это сделать сейчас.

- Потрясающе! Сплошные чудеса у вас тут...

«Летающие девушки. – Целомудренные Романы Малиновские».

31.

Поднялись под самую крышу, подошли к небольшой двери.

- Та самая комната в замке Синей Бороды, в которую ни в коем случае нельзя заходить? – пошутила Данка, а у Романа почему-то пробежал по спине холодок.

- Нет, это дверь в подземелье ведьмы, за которой на сундуке с сокровищами сидит собака, а глаза у нее с виниловые пластинки.

Зашли. Уютная комната, не такая уж и маленькая, с диваном, креслами, музыкальным центром, колонками, развешанными и расставленными по разным углам, и специальным стеллажом со множеством полок, на которых расположилась действительно огромная коллекция старых пластинок.

- Какое богатство! А как же среди этого всего найти нужную?
- Это проблема, правда. У меня все руки не доходят систематизировать коллекцию. Но я примерно помню, где в последний раз видел интересующий нас диск.

Он подошел к полкам и некоторое время смотрел на тоненькие уголки картонных конвертов, вспоминая что-то. Потом протянул руку, отодвинул один, второй и третий вынул.

- Она?
- Она!

Роман подошел к музыкальному центру, открыл крышку проигрывателя, надел пластинку на штырек. Стал нажимать кнопки.

- Как все современно! Иголка сама опускается? У нас ее нужно было ставить рукой.

Послышалось характерное шуршание, Роман с Данкой переглянулись, услышав его, улыбнулись друг другу: этот звук вызывал одинаковую ностальгию у юной девушки и очень взрослого мужчины.

Когда восхитительный голос Анны Герман заполнил собой все пространство комнаты, Роман сел в кресло, а Данка подошла к полкам и стала перебирать конверты с пластинками.

Песня была удивительно красивой, идеально соответствующей настроению Романа, совпадающей по гамме с теми ощущениями, которые он сейчас испытывал, а слова, которые он мог понять по-польски, тоже были написаны словно специально для этого случая:

- «Это чьи такие дивные глаза? — Эвридика, Эвридика! Это чьи такие дивные уста? — Эвридика, Эвридика!»

Данка достала еще один конверт со стеллажа и движением руки спросила разрешения. Ее глаза блестели радостным ожиданием. Когда песня кончилась, Малиновский остановил пластинку.

- Можно еще вот эту послушать? Это была мамина любимая. А потом брат ее нечаянно испортил, когда маленький был.

- Конечно, давайте. Всю будем слушать или что-то конкретное?

- «Когда я пришел на эту землю» сначала, ладно? Мама говорила, что эта песня поддерживала ее, когда у нее были трудные времена.

- По просьбе радиослушательницы из Москвы для ее мамы... – он поставил нужную песню.
Когда я пришел на эту землю,
Никто меня не ожидал,
Я пошел по дороге со всеми
И тем себя я утешал:
Гордые меня не любят,
Я простой, а не знатен.
Но они умрут, эти гордые люди,
А я приду их отпевать.
Я смотрю, как люди приходят,
Как люди уходят.
В славе или в обиде
Я иду по дороге,
Нужно глядеть, чтобы видеть,
Нужно идти по дороге.

Кто-то плачет от обиды,
А я смеюсь смело.
Это мой щит и мои стрелы,
Я смеюсь - смело.
Это мой щит и мои стрелы,
Я смеюсь - смело.

Когда я пришел на эту землю,
Когда я пришел на эту землю,
Когда я пришел на эту землю,
Никто меня не ожидал.
Я пошел по дороге со всеми,
Я пошел по дороге со всеми,
Я пошел по дороге со всеми,
И тем себя я утешал:
Да потому что, когда я пришел сюда,
Никто меня не ожидал,
Да потому что, когда я пришел сюда,
Никто меня не ожидал.


- Скажите, классная? Такой ритм, что сердце сбивается, пытаясь подстроиться под него, и энергетика мощная.

- Согласен. И очень настраивает на борьбу. Что будет следующим номером нашей программы?

- Тут, кстати, и «Снега выпадают» есть, и еще много чего, что мне нравится. Жаль, конверт совсем рваный – она ласково провела рукой по разрыву на картонке. – У вас скотча случайно нет? Я бы сейчас и заклеила.

- Совершенно случайно есть. Я как раз покупал специальный для этих целей. Но тоже не собрался.

Малиновский полез в тумбочку под проигрывателем, достал держатель для ролика и широким жестом протянул его подошедшей девушке. К торчащему хвостику скотча что-то прилипло, и теперь упало ей под ноги. Она тут же присела, подняла. Это были презервативы в алюминиевой упаковке. У вставшего с корточек Романа тут же закружилась голова.

«Один, два, три... - Сообразила!»

- Он покраснел, она покраснела, - подражая Раневской, сказала Данка, засмеялась и протянула презервативы Малиновскому.

«Ничто так не вредит роману, как чувство юмора в женщине. Или недостаток его в мужчине. – Ее знакомый Оскар прав».

Роман забрал из ее рук блестящую ленту упаковки.

«Ничто так не вредит Роману... – Юмор можно нивелировать лишь юмором».

- Всегда удивлялся, зачем воздушные шарики так странно упаковывать. И называть их «годендо».

Он бросил жгущие руку презервативы обратно в тумбочку.

- Почему «годендо»? – Данка принялась заклеивать разрыв на конверте.

- В самый первый раз презервативы попали ко мне в руки, когда я был в первом классе.

«Из молодых, да ранний! – Вундеркинд!»

- Они каким-то образом оказались на холодильнике, а я, подставив табуретку, туда за чем-то полез и увидел. Прочитал то, что на них было написано по слогам: «Го-ден-до» и цифры там какие-то. Кричу маме: «Мам, что такое годендо?» Мама отмахнулась, была занята, а папа увидел и жутко смутился и почему-то рассердился. А мама хохотала до слез. Эта сценка врезалась мне в память, и я потом, много лет спустя вспомнил ее, когда это изделие снова оказалось у меня в руках. Ну, так что будем слушать дальше?

«Ее все это не смутило! – Ты в зазеркалье, Алиса съела пирожок и начала расти?»

Она проводила пальцами по рубцу на конверте, задумавшись.
- Интересно, а есть ли в вашей коллекции пластинка с песнями Леонарда Коэна? Одна песня мне у него очень нравится, я бы послушала, только не помню ее названия.
Поискали, стоя плечом к плечу около полок. Малиновскому казалось, что воздух в комнате густеет, но Данка вела себя как обычно – непринужденно. И все же он чувствовал, что не ошибается: в ней натягивалась какая-то звонкая струна.

- Вот, нашел одну. Какая песня?

Она взяла пластинку, посмотрела на список песен с одной стороны, потом с другой.

- Вот, последняя на этой стороне, возможно.

Он поставил. С первых же аккордов проигрыша узнал ее, она ему тоже очень нравилась.

- Это она, ура! – сказала Данка и засверкала на Романа своими счастливыми глазищами.

Перед требовательно-зовущим ритмом этой композиции просто невозможно было устоять. Роман улыбнулся в ответ девушке, протянул руку в галантном жесте, приглашая танцевать.

Она засмеялась, сделала очаровательный книксен, как и полагалось по этикету, и подошла к партнеру.

- Dance me to your beauty
With a burning violin,
Dance me through the panic
Till I'm gathered safely in,
Lift me like an olive branch
And be my homeward dove,
Dance me to the end of love,
- Dance me to the end of love – ласково, доверительно звучал приятно-хрипловатый голос певца, а Роман также ласково и мягко вел свою партнершу в танце.

Не удивительно, что она так свободно и уверенно чувствует себя, танцуя, если занималась несколько лет балетом. Его навыки, полученные за время обучения у Веры, позволяли сделать их кружение в небольшом пространстве комнаты не топтанием на месте, а настоящим красивым танцем, вдохновенно срежиссированным им прямо в процессе движения. Она сразу понимала его намек, если он поднимал руку, и грациозно прокручивалась под ней несколько раз, пока он не останавливал ее вращения, придерживая за талию. Он делал более широкий шаг в развороте – и она тут же улавливала идею и перелетала за его спиной, перекладывая свою ладонь из одной его руки в другую, ничуть не сомневаясь в том, что и как надо делать. Он не ожидал, что от танца можно получить такое наслаждение, не концентрируясь на чувственной стороне процесса. Она умудрялась подпевать и хохотать, и он совершенно расслабился, получая удовольствие от их совместного слаженного полета над полом, музыки и всего, что было связано с этим удивительным моментом. И хорошо, что он не мог понять, о чем эта песня, вылавливая сознанием лишь самые простые слова:

Веди меня в танце к своей красоте
Под горящую скрипку,
Танцуй со мной сквозь страх,
Пока я не окажусь в безопасности,
Приподними меня, как оливковую ветвь,
И будь для меня голубкой, возвращающей меня домой,
Танцуй со мной до конца любви.

О, дай мне увидеть твою красоту,
Когда уйдут свидетели,
Позволь почувствовать твои движения,
Как это делают в Вавилоне,
Медленно покажи мне то,
С чем я знаком только снаружи,
Танцуй со мной до конца любви.

Веди меня в танце к свадьбе,
Танцуй со мной дальше и дальше,
Танцуй со мной очень нежно,
Танцуй со мной очень долго,
Мы оба ниже нашей любви,
И мы оба выше,
Танцуй со мной до конца любви.

Веди меня в танце к нашим детям,
Которые просят, чтобы их родили,
Танцуй со мной сквозь занавес,
Износившийся от наших поцелуев,
Раскинь шатер, где мы найдем защиту,
Хотя все его нити оборваны,
Танцуй со мной до конца любви.

Музыка закончилась, иголочка пошуршала по диску еще несколько мгновений и подпрыгнула вверх.

Они остановились, он расслабил руки, выпуская партнершу на свободу. Но она не отодвинулась, а сказала:
- Знаете, Роман, а я никогда не... Я не умею целоваться.

«Сегодня в 4 часа утра, без всякого объявления войны... – Против лома нет приема?»

Нет, она совершенно точно прошла подготовку в школе ниндзя, и у нее была «пятерка» за предмет «Внезапность нападения», так как он ощутил мягкий удар в солнечное сплетение, от которого тут же остановилось сердце и прервалось дыхание, а в глазах замерцали звездочки.

«Это бывает. Словил «зайчика». – Что застыл, она ж не Медуза Горгона!»

Девушка смотрела на него открыто, казалось, спокойно, но он заметил, с каким длительным выдохом совпали ее слова.

«Разбуди, наконец, эту Спящую Красавицу. Она устала спать! – Она просит! Сама!»

- Это просто.

Он, не отводя взгляда от ее широко раскрытых глаз, нежно-нежно, как если бы это был распустившийся бутон садового мака, едва касаясь пальцами ее щек, взял лицо девушки в ладони.

- Закройте глаза.

Она тотчас выполнила указание, одновременно положив руки ему на грудь, словно на случай, если придется его отталкивать. Он легонечко коснулся губами ее губ.

«Пульс 175. Критично. – Достойнейшая доля для мужчины - уйти на дно, не опуская флаг».

Она замерла в ожидании. Только по чуть дрожащим губам можно было бы понять, сколь трудно сдержать ему тот ураган, который бушевал в его сознании, душе и теле. Но ее глаза были закрыты, она, полностью доверившись ему, была готова учиться. Он улыбнулся и поцеловал ее смелее, потом еще смелее, но виртуозно сдерживая безумную силу своих чувств.

Она действительно не умела целоваться. В ее взоре, когда она взмахнула ресницами, не было и намека на хмельную замутненность, в нем был вопрос и сомнение.

- Что-то не так, - констатировала исследовательница, осмысливая ощущения от произошедшего. – Что-то не так?

Роман выпустил ее голову из рук, и никак не мог придумать, куда их деть. Оставить их на ее плечах или обнять за талию казалось неправильным, слишком смелым. Он положил их на ее ладони, все еще лежавшие на его груди.

- Вы очень широко открываете рот, - аккуратно сказал он, наблюдая за ее лицом.

Мучительная неловкость заставила ее рвануться от него в сторону. Но он успел схватить ее за руки и не отпустил.

- У вас есть возможность пересдать зачет. Идите сюда. Мы с вами не можем допустить, чтобы в вашей зачетке появилась хоть одна отрицательная оценка.

Наконец-то он увидел смущение у этой королевской особы. Она опустила голову, и, наверное, если бы ей было свойственно краснеть, то покраснела бы до корней волос.

- Даня, посмотрите на меня.

Она подняла на него глаза, в которых опять появилось то самое выражение «от меня пахнет грудным молоком?»

- Вы прекрасны во всем.

«Спокойнее! Холоднее! Трезвее!»

-...Расслабьтесь. Не смущайтесь. Вы восхитительно танцуете, а научиться танцевать значительно труднее, чем целоваться. Поцелуй – это танец губ, которые, когда глаза закрыты, хотят узнать больше, чем просто почувствовать мягкость, упругость и аромат других губ, которые идут им навстречу. Они хотят узнать тайну. И они не бояться этого желания. Поцелуйте меня.

Какая ж она послушная! С отчаянием начинающего горнолыжника, подошедшего к спуску с горы, она протянула руки к его лицу, в точности повторяя те движения, которые недавно делал он сам. Роман все же положил руки ей на талию, уловив напряжение, сковывающее все ее тело.

Так же как он, сделала легкий пробный поцелуй, потом прижалась к его рту, с легкостью раздвигая своими его податливые губы.

«За что мне это?» - как попавший в цейтнот переутомленный авиадиспетчер, оставшийся на посту один вместо пятерых своих коллег, взмолилось сознание, которое должно было контролировать губы, желающие ответить на поцелуй совсем не так, как сейчас им приказывалось, руки, которые еще чуть-чуть и выйдут из повиновения и просто сломают эту девочку, как тростинку, тело, которое хотело вобрать в себя, окружить собой, накрыть собой это юное существо, не понимающее, что творит, и кое-что еще, по мелочи...

«Точка принятия решения. – Взлет отменен. Тормози двигателями».

Он заставил себя оторваться от ее губ, как только почувствовал, что она закончила свои акробатические этюды. Нет, танцем это назвать было нельзя. Но иногда и упражнения с булавами вызывают у зрителей дикий восторг.

Она опустила руки на его плечи, и снова чего-то ждала. Его комментариев?

«Я чуть не ослеп, как хотел тебя», - вспомнилась фраза главного героя фильма «У зеркала два лица». Пытка удовольствием – пожалуй, лишь сейчас он понял, что это значит.

- А теперь? – девушка чуть успокоилась, в ее голосе больше не чувствовалось смятения и неловкости.

«Мечта сбылась: секс-тренер, курс «Поцелуи». – Играющий тренер».

- Еще немножко теории, - Роман незаметно отодвинулся от девушки и ослабил хватку, лежащих на ее спине рук.

«Легче! Веселее! Равнодушнее!»

- Поцелуй – это надежда напиться из источника, который на самом деле иссушает еще сильнее. Чем больше пьешь, тем больше хочется. Целуясь, пытаешься утолить ту жажду, которую можно утолить только другим путем. Но в этом-то вся прелесть: прикасаясь к губам, надеешься почувствовать вкус родниковой воды, а чувствуешь вкус пламени, и чем сильнее стремишься напиться, тем жарче это пламя. И так каждый раз – эта надежда никогда не оставляет и всегда обманывает. И тем лучше поцелуй, чем сильнее жажда, и чем горячее огонь. Поцелуй при встрече – это обещание устроить чуть позже огненное шоу, поцелуй при прощании – это поддержание священного огня в храме Весты. Поцелуй прекрасен – он согревает, пьянит, будоражит, уводит от реальности и позволяет узнать многое о том, с кем целуешься, но он и опасен, как пущенный по сухой весенней траве пал: если вовремя не остановить, то приведет к неконтролируемому лесному пожару.

«Лобачевский! – А Малиновский разве хуже звучит?»

Она внимала этим словам со всей серьезностью новичка-дельтапланериста, получающего последние наставления инструктора перед прыжком.

«Она услышала предупреждение? – А оно было для нее?»

- В общем, ничего нового, в фильмах уже давно все показано, в книжках уже давно все написано.

«Ух, резанула взглядом. – Секир башка тебе, Ромочка».

- Можно сто раз прочитать описание техники выполнения фуэте, и потом двести раз посмотреть записи его исполнения великими балеринами, но это не значит, что у тебя после этого получится это виртуозное движение классического танца! Только многочасовые тренировки…

Она опять попыталась сбежать, когда поняла двойной смысл своей последней фразы. Он опять ее удержал.

- Помните? Все нужно делать хорошо, даже если совершаешь безумство.

«Черный Ловелас. – Ах, если бы. Флавий и Критон в одном лице. И оба обречены».

Мгновение на размышление - и ее руки вспархивают к его лицу. Он даже не успевает как следует вдохнуть, когда ее губы перекрывают ему доступ к спасительному кислороду воздуха.

«Господи, помоги мне… - Мы наблюдаем рождение истого христианина. Молится день и ночь».

Тишина тоже бывает музыкальной: ритм отбивает сердце, флейтой звучит кровь в висках, деревянно-духовыми – гудит по крупным сосудам, и дыхание – волнами арфы на самых низких тонах.

32.
Звонок телефона остановил погружение как раз на границе невозврата, но всплытие в реальность произошло так быстро, что можно было опасаться кессонной болезни, причем второго типа, то есть с самыми тяжелыми последствиями. Роман долетел до аппарата на автопилоте, ощущая за спиной вполне спокойное дыхание коварной русалки, досадующей, что упустила свою жертву.

Звонил Иваныч, сказать, что сейчас придет Никита, хочет что-то отдать гостье Роман Дмитрича. Спустились вниз, молча оделись, вышли во двор. Валентин Иванович с Раисой Васильевной в сопровождении Ваты уже подошли к крыльцу, мужчина рассматривал царапину на зеркале.

- Дмитрич, ты видал? Вчера утром еще не… – он резко умолк, увидев лицо Романа, который пристально поглядел на него и чуть заметно покачал головой.

Васильна посмотрела на мужчин удивленно, потом перевела взгляд на девушку, которая гладила собаку, разговаривая с ней, и не обратила внимания на происходящее.
В этот момент открылась калитка, и вошел Никита, держа в руках пеструю девчачью перчатку. Он помахал ею издалека.

- О, это Сима оставила, она всегда все везде забывает, - пояснила Данка присутствующим, замершим в странном молчании, и направилась к молодому человеку, который не стал проходить дальше во двор, а остался возле калитки.

Иваныч взял лопату и пошел чистить дорожки, Раиса Васильевна бросала Вате мячик, который собака тут же приносила обратно.

Никита отдал Данке перчатку и, весело жестикулируя, что-то рассказывал ей, наверное, о ее подругах, потому, что Данка смеялась и кивала головой. Роман следил за ними и мрачнел: самый обыкновенный юноша и эта девушка, улыбающиеся друг другу, ведущие беседу без малейшего намека на кокетство или флирт, вызвали в его душе смерч ревности и зависти – молодая пара смотрелась естественно и красиво, как и задумано самой природой, как установлено человеческими традициями, здравым смыслом и законами эстетики. Случай бросил ему в лицо разноцветную перчатку как вызов на дуэль, победить в которой у Романа Дмитриевича Малиновского не было никаких шансов.

Чуть в стороне, наблюдавшая за ним женщина, не замечая прыгающей на нее собаки, охнула, прикрыла в смятении рукой рот и прошептала: «Бедный мой мальчик!»

После обеда собирались возвращаться в Москву. Васильна сказала, что они с мужем сегодня вечером приглашены в гости, а потому обедать не будут. Малиновский пошел к ней за чаудером, который она приготовила специально для них, и за базиликом в страшную теплицу, а Данка осталась накрывать на стол, резать помидоры и моцареллу для «Капрезе». Когда немного задержавшийся из-за разговора с Иванычем Малиновский вернулся, Данка уже все сделала и что-то писала карандашом на одном из листов. Она тут же отложила карандаш, бросила распечатки на диван, взяла у него веточки базилика и стала аккуратно раскладывать душистые листочки поверх белых кружков сыра, которые уже лежали на помидорах.

- Божественный запах! – сказала она, протягивая ему одну из веточек.

Ему хотелось подойти и взять не веточку из ее рук, а саму эту руку аккуратно заключить в свою и поднести ее к губам, чтобы коснуться ими серединки пахнущей базиликом ладошки. Но не стал: нельзя, поцеловав девушку, начать вести себя более смело по отношению к ней, переходить самостоятельно и самоуверенно на другой уровень общения. Даже не беря случай с Данкой, он никогда так не делал, женщина должна сама показать, что она согласна сблизиться. Может быть, поцелуй сказал ей о тебе такое, что она захочет наоборот дистанцироваться от тебя. И еще: это может ее обидеть, об этом еще Тося говорила, та, которая из «Девчат».

Он принял фиолетовую веточку из ее рук и вдохнул его аромат, такой мощный и отчасти фантастический среди зимы.

- «Капрезе» душистое, как в Италии, чаудер густой, как в Ирландии…
- Шоколадное печенье обычное, не как в Эмиратах и местный сок, ядрический, как все у нас, на севере диком.
- И все это в деревне в Тверской области! Все-таки есть в этом что-то чудесное. Вы согласны?

«Глобализация шагает по миру. – Коснулась самых отсталых слоев населения. Алиса доросла до поцелуев».

- Даня, может быть, нам стоит выпить на брудершафт и перейти на «ты»?

«Кто говорил про следующий уровень? – Он постоянен в своем непостоянстве».

Данка молчала в явном замешательстве.

«Ей мама не разрешает «тыкать» дедушкам, а особенно профессуре».

- Это обязательно? – и, словно это действительно был аргумент, - вам же машину вести!

- Я вот, соком могу чокнуться! – он налил себе на дно бокала густого сока черноплодной рябины, который по какому-то своему особенному рецепту делала Васильна. Только его нужно было разбавлять раза в четыре водой – так пить было невозможно.

- Ну хорошо. И мне соку тогда налейте.

- А вы знаете, как правильно пить на брудершафт? Я имею в виду, что переход на «ты» обязательно должен по традиции скрепляться поцелуем, как печатью. Только мало кто теперь соблюдает эти условия. И пока люди пьют, они должны непременно смотреть в глаза друг другу, чтобы доказать чистоту намерений, и выпить все до капли, чтобы показать их полноту.

Малиновский взял свой бокал, подошел к девушке, которая встала ему навстречу. Они переплелись руками, стали пить. Оказалось, что он забыл разбавить сок. Первый же глоток вызвал у него сильнейший спазм мышц горла. Он закрыл глаза, из которых сами собой потекли слезы. Между тем Данка спокойно допила свой бокал и смотрела на задыхающегося Малиновского с удивлением.

- Не знаю, как насчет печати, а искусственное дыхание тут не помешало бы.

Он перестал кашлять, и с изумлением уставился на нее, пытаясь понять: а сейчас это сказано нарочно или случайно?

Кажется, она действительно где-то обнаружила корзинку с волшебными пирожками или просто схватывала все на лету, но, посмотрев на него, она тут же заливисто рассмеялась, подошла и поцеловала. Это был веселый, крепкий, терпкий, с легкими нотками неуверенности, но выраженным вкусом победы поцелуй. Победы не над ним – над самой собой, над собственными страхами и сомнениями.

- Как вы смогли это выпить? – спросил задышавший нормально Малиновский после грамотно проведенного приема реанимации.

- А что? Очень вкусный сок. Мне понравилось.
- Но его же нельзя так пить, он неразбавленный!
- А мне показалось, что это просто эликсир – пила бы и пила. Никогда не пробовала ничего подобного. – Она улыбнулась, показав фиолетовые зубы.

– Тогда пейте. Наверное, организм чего-то такого требует, что есть в этом соке.
- Может быть, у меня всю жизнь анемия. Я в метро несколько раз в обморок падала.

«Мы так и знали! Ей нужна твоя кровь. Люди не бывают такими красивыми».

- Вы заметили, что мы так и не перешли на «ты»?
- Вы нарушили правила: не смотрели в глаза, и не допили все до дна.
- Придется повторить?

- Нет, давайте повременим, раз так. У меня с этим тяжело – все равно сбивалась бы. И вообще, как говорит иногда мама папе «Зачем мы перешли на «ты»? За это нам и перепало…». Они, когда начинали работать вместе, обращались друг к другу по имени-отчеству, ну и на «вы», соответственно. Иногда, в каких-то особых случаях, они и сейчас так делают:
Когда папа начинает нервничать по какому-нибудь поводу, мама говорит: «Андрей Палыч, я уже работаю над отчетом». Он заметно успокаивается и всегда переспрашивает: «Над каким из двух, Екатерина Валерьевна?»
Малиновский, который в этот момент чистил ножом апельсин, побледнел (это ж классика: он побледнел, она побледнела) и выронил нож из рук (лучше, конечно смотрелась бы рассыпавшаяся с грохотом стопка тарелок, но это как-то уж очень кинематографично, да и откуда у него в руках стопка тарелок? или градом поскакавшие на пол драже «Эм-энд-эмс», вытекающие в замедленном кадре из наклоненной в его руках мисочки, но здесь можно бояться обвинения в чрезмерной мимимишности, а распечатки стайкой птиц уже слетали со стола) который, падая, воткнулся кончиком ему в ногу, но он этого даже не заметил, как и расползающегося по черному носку пятна крови.

Иногда, в каких-то особых случаях, они и сейчас так делают.
И за этим всегда – я только недавно стала это понимать - стоит какой-то подтекст. Если мы вместе, то мне кажется в эти моменты, что я – третий лишний.

- А что им перепало-то? Родителям вашим?
- А? Да это же строчка из Окуджавы. Не знаете? Сейчас.
Усилила звук, поставила свой телефон в пустую чашку, чтобы лучше было слышно характерный Окуджавский голос:

К чему нам быть на "ты", к чему?
Мы искушаем расстоянье.
Милее сердцу и уму
Старинное: я - пан, Вы - пани.
Милее сердцу и уму
Старинное: я - пан, Вы - пани.

Какими прежде были мы...
Приятно, что ни говорите,
Услышать из вечерней тьмы:
"Пожалуйста, не уходите".

Я муки адские терплю,
А нужно, в сущности, немного -
Вдруг прошептать: "Я Вас люблю,
Мой друг, без Вас мне одиноко".

Зачем мы перешли на "ты"?
За это нам и перепало -
На грош любви и простоты,
А что-то главное пропало.

- Вы с Окуджавой меня убедили, пани. Оставим все, как есть.

«Рисковый парень, одна панночка вдруг померла и… - Он на другое надеется: «Пани легли и просют».

- Жаль, что здесь нет той книги Экзюпери и об Экзюпери, – вдруг сказала девушка. – Там были такие слова, которые я бы хотела сейчас сказать, но не помню дословно, а говорить от себя – не то.

- Почему нет? Она здесь, я ее взял с собой, сам не знаю почему.

Ее брови совсем незаметно чуть сдвинулись навстречу друг другу, когда она посмотрела на него.

- Вот, где-то здесь, - листая книгу, бормотала она, - вот! Хоть это писал он, мужчина, женщине, я могла бы сказать вам то же самое. Послушайте:

«Благодарю вас, дорогая Ивонна, за многое-многое. Не могу даже сказать за что (то, что идет в счет, незримо...), и тем не менее раз мне хочется вас поблагодарить, значит, у меня есть для этого основания.
Впрочем, это все неважно. Саду не говорят спасибо. А я всегда делил человечество на две части. Есть люди-сады и люди-дома. Эти всюду таскают с собой свой дом, и ты задыхаешься в их четырех стенах. Приходится с ними болтать, чтобы разрушить молчание. Молчание в домах тягостно.
А вот в садах гуляют. Там можно молчать и дышать воздухом. Там себя чувствуешь непринужденно. И счастливые находки сами возникают перед тобой. Не надо ничего искать. Вот бабочка, вот жук, вот светлячок. О цивилизации светлячков ничего не известно. Об этом можно поразмышлять. У жука такой вид, словно он знает, куда направляется. Он очень спешит. Это поразительно, и об этом тоже можно поразмышлять. Бабочка. Когда она садится на большой цветок, говоришь себе: для нее это - словно она на качающейся террасе висячих садов Вавилона... А потом замечаешь первые звезды и - замолкаешь.
Нет, я вовсе не благодарю вас. Вы такая, какая есть. Просто мне захотелось еще раз у вас прогуляться».

Он молча внимал ее голосу, впитывая эти слова, которые не были похожи на те, что кто-либо когда-нибудь ему говорил. Она прочитала кусочек письма французского писателя так, как если бы написала его сама, как если бы она написала это про них, только вчера гулявших по такому вот саду, от которого сегодня остался лишь белый саван, а сам сад, как и они вчерашние, уже куда-то исчез.

«А ты какой сад? Случайно не вишневый? – Детский! – Оди-и-ин ра-а-аз в го-о-од сады цветут!»

- Вы – сад. Даже еще более удивительный, чем тот, о котором пишет он. Очень солнечный, теплый, в котором легко дышать, в котором много-много счастливых находок, в котором так легко забыть о том, что где-то там шумный, душный, пасмурный город. И я тоже очень благодарна вам за то незримое, иногда трудно называемое, но что – именно! – идет в счет.

Он был единственным из тех десятков тысяч автолюбителей и их пассажиров, стремящихся быстрее сменить тесные раковины своих автомобилей на чуть более просторные норки в огромных муравейниках, кто благословлял сегодня выпавший снег, дорожные службы, сами дороги и мудрых автоинспекторов, наделенных особым талантом легким движением руки (правда не без помощи волшебной палочки, символично раскрашенной в черные и белые полосы, как вся наша жизнь), усугубить и без того безнадежную дорожную ситуацию.

Чем ближе подъезжали к Москве, тем чаще прерывался разговор, тем длиннее становились паузы в нем, тем более призрачным и нереальным казалось все то, что произошло с ним в эти субботу и воскресенье. Надвигающаяся серая махина города грозила раздавить своей тяжестью хрупкую цветастую мурашку его выходных, узор которой составляли стеклянные нити ярких эмоций, которые не из огня вытянул умелый стеклодув, а сами Парки вынули из вороха пестрых обрезков.

Спасала музыка. Данка «прыгала» по радиостанциям, находила то, что ей нравится, и либо замолкала, вслушиваясь, либо рассказывала что-то, связанное с композицией, либо – и это было особенно здорово – они вместе подпевали исполнителю. Оказалось, например, что им обоим из всего репертуара Валерия Леонтьева нравится единственная композиция «Дельтоплан», которая и была дружно и вдохновенно спета трио, а потом, еще более громко и радостно вроде бы печальная песня «Прощай!», где Лев Лещенко не успевал за вопящими и хохочущими Данкой и Романом:

Прощай, от всех вокзалов поезда
Уходят в дальние края,
Прощай, мы расстаёмся навсегда
Под белым небом января.

Прощай и ничего не обещай,
И ничего не говори,
А чтоб понять мою печаль,
В пустое небо посмотри.
Ты помнишь, плыли в вышине
И вдруг погасли две звезды,
Но лишь теперь понятно мне,
Что это были я и ты.

Прощай, среди снегов, среди зимы
Никто нам лето не вернёт,
Прощай, вернуть назад не можем мы
В июльских звёздах небосвод.

Прощай и ничего не обещай,
И ничего не говори,
А чтоб понять мою печаль,
В пустое небо посмотри.
Ты помнишь, плыли в вышине
И вдруг погасли две звезды,
Но лишь теперь понятно мне,
Что это были я и ты.

Прощай, уже вдали встаёт заря
И день приходит в города,
Прощай, под белым небом января
Мы расстаёмся навсегда.

Прощай и ничего не обещай,
И ничего не говори,
А чтоб понять мою печаль,
В пустое небо посмотри.
Ты помнишь, плыли в вышине
И вдруг погасли две звезды,
Но лишь теперь понятно мне,
Что это были я и ты.

- А без музыки и на миру смерть не красна, - сказала Данка, разыскивая что-нибудь подходящее, после того как они громогласно - "Лай-ла! ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла!" - завершили свое выступление.

- А без музыки не хочется пропадать… - согласился Роман.

- Здорово, что сейчас можно загрузить в телефон легко и просто то, что тебе нравится, то, что соответствует твоему настроению и слушать до умопомрачения – хоть в метро, хоть дома, хоть где!

- Здорово, - согласился Роман, сворачивая с МКАД и понимая, что она скоро выскользнет из его машины, и у него останутся лишь воспоминания, больше похожие на сон, и надежды, больше похожие на измышления самых смелых писателей-фантастов. – А что вы сейчас слушаете обычно?

- О, вам не понравится. Это слишком мрачный плейлист, вы не такой меланхолик, как я...

«Меланхолик? - А что подумал Кролик, никто не узнал. Потому что он был очень воспитанный».

- И все-таки?

Ее никогда не нужно было долго уговаривать: прозрачность, открытость, искренность – вот главный ее девиз. Ты только задай правильные вопросы. Но кто же знает, какие правильные?

- «Lacrimosa» из моцартовского «Реквиема», «Высоко» Савичевой, «Адажио» Альбинони, «Ave Maria» Паваротти, «Confessa» Челентано, «Scorpions» – «Send Me An Angel», и три раза подряд Фаустас Латенас, тема из спектакля «Евгений Онегин».

- Что это? И почему три раза подряд?
- О, это моя любовь с первого взгляда – с первого звука. Старинная французская песенка Чайковского в обработке Фаустаса Латенаса. Представьте: вы приходите на спектакль, зрители шумят, свет горит. Начинает тихо играть фортепиано, незаметно гаснет свет, зрители моментально умолкают, прислушиваясь… и вдруг – как выстрел в сердце – громко ударные! Ты вздрагиваешь и не успеваешь понять, как тебя уже закрутило мощным вихрем музыки и театрального действа… так и не приходишь в себя до антракта. Да и в антракте остаешься не в себе. – Она улыбнулась немного печально. – В течение всего спектакля эта музыка тебя несет, как водный поток, не отпуская, вынырнуть невозможно. Она – такое же действующее лицо, как Татьяна, как оба Онегины, оба Ленские…

- Оба?
- Да, их там двое – молодой и старый. Онегин тот, который действует, молодой, и тот, который все это вспоминает много лет спустя. А Ленский – старый, тот, который мог бы вспомнить, если б… Очень интересно поставлено, ведь то, что делает человек в молодости, и как он это осознает, может отличаться от того, как он это оценит потом?

- А Татьяна одна? И всегда молодая?
- Да. Наверное, режиссер хотел этим сказать, что личность Татьяны с самого начала была цельной, состоявшейся, несмотря на возраст, может быть, даже совершенной с его точки зрения. А Онегин изменился. И Ленский изменился бы тоже.
Малиновский молчал, размышляя.

- Удивительно знаете что? Музыка сразу мне запала в сердце, я подумала, что она исключительно органична для этого произведения, именно для «Евгения Онегина». Когда стала искать ее потом, оказалось, что в основе музыкальной темы к спектаклю произведения Чайковского… Понимаете? Пушкин и Чайковский опять соединились на сцене, как в опере, и снова получился шедевр.

- Можете мне скинуть эту композицию? – спросил Малиновский, указывая на свой телефон.

- Да, конечно, сейчас.

Он подъехал к остановке метро, остановился, придумывая, что сказать на прощание. Данка молча смотрела в лобовое стекло. На секунду ему показалось, что он слышит гудение двигателей тяжелых самолетов в воздухе, но наваждение моментально исчезло.

- Роман, - выдохнула она, - мои родители с братом в среду утром уезжают к бабушке за границу, у нас семейная годовщина. А я остаюсь. Пригласите меня вечером к себе домой.

«Перл-Харбор. – Хиросима и Нагасаки».

Она повернула голову, чтобы посмотреть на него. Он не мог понять, что за огонь горит в ее взоре: самозабвенность Суламифи, самоотверженность Юдифи или холодный расчет Саломеи. Но в нем совершенно точно был вопрос, который требовал немедленного ответа.

- Даня, я вас приглашаю к себе в гости вечером в среду в любое время, когда вам будет удобно.

Она удовлетворенно кивнула, благодарно улыбнулась, закрепила договор печатью легкого поцелуя, грациозно выпрыгнула из машины, и, махнув рукой, исчезла в подземелье перехода, как Эвридика в царстве Аида.

«Свершилось: куплены три ночи… - А твоя сейчас задача на кладбище не попасть!»

Малиновский был отличным водителем, иначе вряд ли бы он нормально доехал домой: коктейль «удар копытом», который ему пришлось отведать по вине Данки, не способствовал хорошим реакциям и ясности сознания.

_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)


Вернуться к началу
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: АУ (из темы "Фрагменты грез")
СообщениеДобавлено: 26 окт 2019, 21:55 
Не в сети
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 05 июн 2017, 15:12
Сообщения: 1100
33.

«Сон круче секса» - любила повторять одна знакомая Романа, числившаяся в его друзьях-коллегах, пока как-то раз они совершенно случайно не сменили амплуа, прекрасно сыграв в короткометражной драме роли героев-любовников. После этого она всегда делала оговорку: «Хотя смотря какой секс». Теперь, лежа в кровати и наблюдая, как на потолке цифра электронных световых часов-проектора сменилась с 4:59 на 5:00, Малиновский подумал, что поспать было бы все же неплохо, пусть это и не так круто, как...

«... как ужасно томиться жаждою любви, пылать - и разумом всечасно смирять волнение в крови. – Оленька? Для справки: аперитив – это некрепкие спиртные или безалкогольные напитки, назначение которых слегка утолить жажду и возбудить аппетит».

...как то, что он себе представлял, нет, даже не представлял, а наоборот, пытался отогнать волнами набегающие видения, как это все будет, как это может быть. А быть это может по-разному, в зависимости от того, как поведет себя девушка. Если она будет слишком взволнована, напряжена, заморожена страхом несмотря на ту решимость, с которой сегодня сделала свое предложение, то нужно будет терпеливо и настойчиво растапливать сковавший ее лед сначала рассеивающими внимание словами-заклинаниями, осторожно двигаясь в ее направлении - все ближе, ближе, чтобы не вспорхнула; потом горячим дыханием, скользящим теплом рук и ласково-обжигающим огнем губ, мимолетно касаясь тех секретных зон ее тела, доступ к которым не зря запрещен всем и каждому, потому что они хранят главную тайну ее существа. Он знал, что даже гомеопатические дозы интимных ласк, даваемые настойчиво и с грамотной регулярностью приводят к нужному, лавиной нарастающему эффекту: по всем волокнам мышц и магистралям сосудов, по шелковым нитям нервов и по канатам сухожилий, по поверхности кожи и по гротам в самых потаенных глубинах тела начинает стремительно бежать огненная лава, жар которой не только растапливает любую вечную мерзлоту, но и заставляет его распахиваться навстречу тому неведомому, что обещает дать выход мучительной, беспощадной истоме.

Если же она будет неудержимо стремиться навстречу неизбежному, торопясь быстрее сбросить оковы девственности, то отпущенная на волю его страсть, жаждущая безоглядного и стремительного совместного падения в бездонную пропасть чувственного наслаждения, поможет ей мгновенно взлететь на ту вершину, с которой гораздо легче и проще, а главное, желаннее отчаянно сброситься вниз, не думая о последствиях, чем благоразумно, трудно и долго сползать к ее подножию, сохранив в душе и материальном ее носителе горькое сожаление о неузнанном счастье полета.

Ему ли, тысячи раз ходившему в Зону сталкеру, не знать, где можно пройти осторожными шагами подушечек пальцев, словно лампочки включая потаенные рецепторы, откликающиеся лишь на легкое прикосновение, а где следует проползти ладонями по-пластунски, оставляя за собой широкую горячую дорожку; где следует пробираться лишь с помощью губ, которые, потеряв способность выразить нежность словами, могут стократ восполнить ее с помощью прикосновений – трепетных, упругих, горячих, прохладных, мягких и жестких, вбирающих и отдающих. Иногда, чтобы пройти по натянутой над туманным озером опасений леске желания и не сорваться, нужно аккуратно балансировать, тогда необходима виртуозность языка, который является тайным оружием любого сталкера. Именно язык в глубоком поцелуе способен намекнуть на то, что воспоследует в скором времени, к чему, в сущности, стремятся все тела, попав в непреодолимое притяжение друг к другу, сблизившись на критическое расстояние; именно язык знает, как воздействовать на те самые три крайние точки бермудского треугольника тела женщины, чтобы разбудить спящие силы бездны, которая способна раз и навсегда поглотить все корабли благих намерений, все самолеты данных когда-то зароков, все подводные лодки нравственных запретов.
Ему ли, усвоившему самое простое правило физической любви: чем больше отдаешь, тем больше получаешь, – бояться той переполненности нежностью и любовью, которая способна то ли поднять его выше облаков, как огромный цветастый воздушный шар, то ли отправить ко дну морскому, как галеон, перегруженный золотом, пушками и порохом.
Ему ли, всегда получающему горячую благодарность женщины в виде стона, вздоха, крика или сияющего слезами восторга взгляда, сотни раз слышавшего свое имя, произнесенное со страстью, нежностью или изумлением на самом пике наслаждения, чего-то бояться, опасаться в грядущий вечер среды? А он сходил с ума, плавился в доменной печи сомнений, покрывался изморозью неожиданных страхов и предчувствий.

Во рту пересохло, но пить не хотелось, под одеялом было жарко, без одеяла по телу пробегал озноб, глаза устали от темноты, но даже думать о резком электрическом свете было мучительно.

Прямо в одеяле вышел на балкон. Свежий влажный воздух, очищенный выпавшим снегом от пыли и гари, хлынул в легкие и прояснил сознание. Возник чуждый его существу, а оттого страшно раздражающий вопрос: имею ли я право взять себе то, что мне предлагается? Или это испытание, ловушка, проверка? И тут же, озарением: она все решила сама, она этого хочет и хочет активно. Он не может не дать ей того, чего она просит, не в его желаниях сейчас вопрос. И пусть он не чувствует с ее стороны того душевного жара, который способен воспламенить даже тело, на 70% состоящее из воды, возможно, этот тот редкий случай, про который говорят: в ней нужно разбудить желание. Если она скрипка Страдивари, то не он ли Паганини, который способен сыграть на ней именно так, как она того заслуживает? Может быть, любовь, а может быть, ревность, а может быть, обычный для человека сплав этих чувств, приводил его в ужас от мысли, что кто-то неумелый, неопытный, грубоватый или бесталанный может резким движением коснуться этих совершенных струн, жестко прижать к щеке тонкую деку, удушливым захватом взяться за изящный гриф.

Он сделал все для того, чтобы не испугать, не оттолкнуть ее, он смирился с невозможностью осуществления своих физических желаний, дав добровольное согласие на целомудренное служение этой богине до тех пор, пока она позволит. И вот, словно в награду за самопожертвование он получает пропуск в рай, который теперь горит на его ладонях синим пламенем и в его всполохах видятся совсем не райские картины.

Остыв, он вернулся в постель, и моральные сомнения тут же сменились эстетическими. Его смущало все: место предполагаемого действия, которое теперь казалось оскверненным всеми прошлыми эпизодами любви без любви…

«А святая вода на что? – Лучше палатку во дворе поставить, на клумбе».

…его кровать, которую теперь хотелось срочно заменить…

«Ты что? Намоленное ж место! – Кровь девственницы станет очищающей жертвой».

…собственное тело, которое само по себе было еще очень даже ничего, но в сравнении с ее подснежниковой свежестью…

«Как боится седина моя твоего локона! Ты еще моложе кажешься, если я около... – Микки Рурк в «9 1/2 недель» завязал ей глаза, чтобы она не видела, какой он противный».

…общий антураж. Помыслить о привычном джентльменском наборе было невообразимо мерзко. Только не ставить ее в один ряд со всеми, только не уподобить эту встречу хоть в чем-то тому, что было раньше.

«Первый раз вижу дрессировщиков, у которых нет ананасов».

Да и не в этом дело. Все с ней не так. С самого начала – не так. И он должен понять, догадаться, какие декорации очаруют его просыпающуюся царевну, какие маленькие нюансы вызовут ее улыбку, заставят широко распахнуться глаза от радости или изумления, какая музыка подхватит ее, как водный поток, и на опасном пороге бросит прямо в его объятия, как тогда, в теплице. Хороший чай с коньяком вместо вина и ликеров? Электрическая гирлянда из звездочек вместо банальных свечей?

«Коктейль Молотова – два в одном. – Гоголь-моголь и плюшевый мишка».

И самое главное: нужно тщательно подготовить плацдарм на случай отступления. При первых же признаках сомнений со стороны девушки или нежелания продолжить начатое нужно будет все свести к…

«Пойдемте же, пойдемте спасать кошку! – Всегда хотел посмотреть «Шерлока» в оригинальной озвучке. Переведете? – Ночью наш город прекрасен, мне нужен личный водитель для автомобильного тура по Москве».

…к шутливому разговору, к ничего не значащей легкой болтовне, которая станет спасением для нее от неловкости и стыда, способных навсегда отнять у него это удивительное создание.

А если все получится хорошо, если все получится как надо, если вдруг окажется, что возникшая по отношению к нему искорка ее желания разгорится, став ровным уверенным пламенем, и она захочет вернуться в его объятия снова, и снова… Об этом думать было еще невыносимее, чем о том, как помочь ей сбежать от этих самых объятий, потому что пытка надеждой, как известно еще с времен Венецианской республики, одна из самых ужасных.

Он все-таки уснул под утро, и ему снова приснился сон, который на этот раз он не забыл, проснувшись. Андрюха все хватал и хватал его за шею своими огромными лапищами, и все твердил и твердил, пугая отчаянной чернотой глаз: «Ты не видишь, что история повторяется?»

Она позвонила во вторник, спросила, может ли он забрать ее из бизнес-центра, где она участвует в каком-то университетском мероприятии, или ей лучше приехать к нему самой. Но первым, первым был ее вопрос: «Может быть, у вас появились какие-то более важные дела на вечер среды?», и когда он горячо заверил, что нет, «до пятницы он совершенно свободен», она, никак не отреагировав на шутку, продолжила разговор в серьезно-деловом тоне. Он и без того сходил с ума от неизвестности и беспокойства, а после этого разговора, вовсе не похожего на то, как обычно уславливаются о романтической встрече, а скорее напоминающего деловую договоренность врача и пациента, которые оба не уверены в исходе операции, впал в совершеннейшую прострацию. Пришел в себя увидев лица своих сотрудников, которые взирали на него с выраженным сомнением, когда на сообщение, что одну из его фотостудий капитально залило, он беззаботно ответил «Прекрасно. Чем?»

- Молоком, - пошутил один из присутствующих.
- Позвольте, какое молоко, у меня на плите нет молока!.. Опять розыгрыш, шалунишка! – автоматически-рассеянно выдал Малиновский, и, не дав никаких указаний, оставил подчиненных размышлять, откуда была завезена та муха, которая укусила прежде адекватного, всегда собранного и фанатично относящегося к порядку в его детище Ромдмича.

Она сказала, что освободится около шести. Он приехал в бизнес-центр за полтора часа до условленного времени. Долго выбирал цветы. Остановился на белых розах, не слишком крупные бутоны которых были плотно закручены в махровую спираль, если смотреть сверху, и имели вид армуда – турецкого стаканчика для чая в профиль, а лепестки по краю алели... отблесками утренней зари? опалены языками пламени, или это все-таки капельки крови?

Посмотрев на часы, понял, что еще полно времени. Нашел кафе на третьем этаже бизнес-центра, столики которого стояли прямо вдоль ограждения атриума, с видом на шикарный зимний сад, расположенный на первом этаже здания. Заказал фруктового чая, положил розы рядом с собой на стол.

Он злился на себя за то, что нервничает, как мальчишка. Его достали собственные сомнения и метания, он хотел вернуть себя прежнего: спокойно-насмешливого, уверенно-расслабленного, готового ответить шуткой на любой поворот ситуации, готового принять с безмятежностью летнего утра любую каверзу судьбы. Он никогда не заморачивался по поводу настроения своих дам, зная, что легко сможет его изменить в нужную сторону. А теперь его пугала мысль, что он не уловит, не распознает в настроении Данки тех оттенков, которые помогут ему правильно себя вести. Что она там слушает по три раза подряд? Нашел файл, но нет с собой наушников. Осмотрелся – ах, какая прелесть: все самое нужное под рукой. Оставив на столе цветы и чай, кивнув официантке, что сейчас вернется, сходил за наушниками. Сел, включил.

Словно из дальнего открытого окна послышались звуки фортепиано: кто-то, возможно, молодая пианистка в легком утреннем платье перебирает двумя пальцами клавиши, наигрывая недавно выученную мелодию. Вокруг тишина, и даже ветер, теребя занавеску, старается делать это бесшумно. Мелодия ручейком вытекает из господского дома, убегая через сад в ближайшую рощу, а из нее – в дальние поля, где располагаются угодья уже другого помещика. И вдруг обрывающий сердце стук: это судьба стучится в ворота и, не дожидаясь, пока холопы подбегут и откроют их, распахивает тяжеленные створки ударом ноги, врывается в поместье вихрем, поднимающим в воздух лепестки цветов, выстиранные кружевные салфетки, листки вчерашней газеты и газовый шарф, забытый на скамье. Все, тишины больше нет, и главное, ее прежней больше никогда не будет. Девушка выходит на крыльцо, ее волосы треплет ветер, ее плечи остаются беззащитными перед его порывами, когда под ноги падает шаль, но она улыбается: ей нужна была эта буря, чтобы почувствовать, что живая, чтобы узнать точное место расположения души по болевой точке под ребрами слева, чтобы понять, насколько слаба перед любовью и насколько сильна благодаря ей же, насколько самой любви все равно, встретятся ли пути тех, кого осенила она своим огненным крылом, сольются ли тропинки в одну дорожку, или обречены идти в разных направлениях, хуже того, в разных плоскостях и на разных уровнях, как параллельные прямые, приговоренные железным правилом никогда не пересечься.

Он слушал и понимал: музыка душераздирающе точно рассказывает о роке несовпадения. Несовпадения выбора, несовпадения времени, несовпадения зрелости и понимания, принципов, мировоззрения, желаний, необходимости, прозрения. И, самое главное – о несовпадении, которое не может быть объяснено, понято, оправдано и прощено человеком судьбе, которое не имеет спасительного забвения и хоть какого-то утешения – любви.
По завершению мелодии он посмотрел на розы и вдруг понял: не то! Схватил их, нашел глазами сидящую за дальним столиком старушку, похожую на современную фею: в фетровой шляпке и с сиреневыми, уложенными в идеальные завитки волосами. Подошел к ней, положил цветы рядом, улыбнулся.

- Это вам. Пожалуйста, примите в честь праздника.
Старушка совсем не удивилась почему-то, мило улыбнулась.
- Спасибо, юноша. Какой сегодня праздник?
- Среда! – он пожал плечами, поцеловал морщинистую руку, и снова кивнув удивленной официантке, пошел к цветочному магазину.

«А день, какой был день тогда? Ах, да, среда... - Сегодня у нас среда? - Сегодня у нас беда…».

Выбрал на этот раз быстро и уверенно. Флорист собрала ему в букет целый ворох маленьких, поражающих разнообразием оттенков гербер. Он посмотрел на него и удовлетворенно улыбнулся: огромная живая мурашка. Вернулся к столику, большими глотками допил чай. Времени еще много. Снова воткнул в уши наушники, снова включил Латенаса. Еще раз послушает и нужно будет собрать себя в кучку, подготовиться, надеть маску уверенности и веселости, а пока... Поставил локти на стол, уронил голову в ладони, погрузился в музыку.

Совсем близко от его столика, если смотреть по прямой, на уровень выше, у перил уже давно стояла девушка и не сводила с него полных отчаяния глаз.

_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)


Вернуться к началу
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: АУ (из темы "Фрагменты грез")
СообщениеДобавлено: 26 окт 2019, 21:56 
Не в сети
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 05 июн 2017, 15:12
Сообщения: 1100
34.

Ее отпустили значительно раньше, чем она предполагала. Подбежав к ограждению, Данка сразу увидела Романа, сидящего за столиком кафе, и даже подняла руку, собираясь помахать, но он не смотрел на нее. Он что-то сосредоточенно слушал через наушники. Она уже собралась подойти к Роману, как он вдруг сорвался с места, прихватив с собой букет. Девушка с удивлением наблюдала за его действиями, не понимая, куда девался ее всегда веселый, звенящий какой-то нераспознаваемой ею энергией знакомый. Вместо него она видела взвинченного, печально улыбающегося человека, который не ходил туда-сюда, а метался в смятении, а потом сел, подперев голову руками и... она узнала свой собственный скульптурный портрет в этой позе неуверенности и безнадежности. Скованная внезапной догадкой, Данка не могла сдвинуться с места, вцепившись побелевшими пальцами в ограждение.

Роман дослушал, вынул из гнезда наушники. Смотрел прямо перед собой, еще не выплыв из водоворота только что умолкнувших звуков, когда на его плечо легла легкая рука. Роман вздрогнул и резко повернулся. На ней было зеленое платье в талию с запахом. Его мама называла этот фасон «мужчине некогда»: длинные ленты пояса, пришитые в районе талии к обоим полам, одна из которых продевается в отверстие на боку, и вся конструкция держится лишь на банте, лежащем на спине. Потянув за один из его кончиков, можно легко развязать узел и распахнуть платье, не возясь с пуговицами, крючками, молниями и другими застежками. Он непременно был бы снова восхищен выбором ее туалета, но... Ее глаза! Они смотрели прямо ему в сердце, сквозь отверстие в радужке, сквозь прозрачные среды хрусталика, преломившего свет таким образом, что он упал не на заднюю поверхность глазного яблока, а в самую серединку его души, настороженно, вопрошающе, внимательно изучая, обжигая угольной чернотой зрачков и мерцающим где-то на самом их дне пламенем разгорающейся тревоги.

- Даня, что случилось? – сказал он, вставая и поспешно надевая на лицо радостно-умиротворенную улыбку. Но, кажется, опоздал.

Она все смотрела и смотрела на него, и он мог бы поклясться, что она искала и находила в выражении его лица все новые и новые подтверждения какого-то открытия, которое изумляло ее и вызывало болезненное беспокойство. Ее брови были сведены, губы приоткрыты, а рука крепко держалась за край стола.

- Нет, ничего, - наконец выговорила она. – Здравствуйте, Роман.

Данка развернулась и обошла стол, положила пальто на соседний стул, села напротив. Низкий вырез уголком очень ей шел, удлиняя и без того красивую изящную шею.

- Здравствуйте, Даня, – ему казалось, что время повернулось вспять, что они снова очутились в начале своих отношений.

Она положила на стол свой телефон, который до этого держала в руке, опустила голову.

- Даня... – его сердце бешено стучало.
Услышав его сорвавшийся на ее имени голос, она снова подняла на него глаза, которые теперь потухли, улыбнулась через силу и решительно сказала:

- Просто мне стало плохо. Я хочу выпить кофе.

Ее руки действительно подрагивали, как если бы она собиралась упасть в обморок или только пришла в себя, а голос звучал глухо.

Обеспокоенный Роман подозвал официантку, и Данка заказала большую порцию американо.
Роман никак не мог выбраться из ощущения тяжкого тягучего сна. Мысли ворочались медленно, язык не слушался, преодолеть гудящую тишину, вставшую между ними, не получалось.

- Красивый букет. Очень, – сказала девушка.

- Это генно-модифицированные цветики-семицветики. Из них хотели сделать салат, но я выпросил для вас.

Она слабо улыбнулась. Потом неожиданно спросила:

- А почему герберы?

- Я подумал, что вам должна понравиться их разнообразная палитра. Вы говорили, что любите многоцветие. И еще они мне напомнили подвески из муранского стекла.

Он говорил, а она снова ощупывала его взглядом, как врач ощупывает упавшего с дерева ребенка и кивает сам себе головой, находя подтверждение своим опасениям. В какой-то момент она плотно сжала губы, словно хотела оставить при себе какие-то слова или задержала тяжелый вздох.

- Мне очень они нравятся. Очень. Я сама выбрала бы именно их...

И опять она просканировала его взглядом, и, несомненно, заметила радостное удовлетворение, мелькнувшее в его глазах.

Ее телефон плимкнул, она что-то быстро написала в ответ.

Принесли кофе, большой дымящийся стакан. Данка посмотрела на него, как Клеопатра на корзинку с винными ягодами. Роману показалось, что она сейчас действительно потеряет сознание, так побледнели ее губы. Он уже хотел протянуть руку, чтобы дотронуться до ее пальцев и сказать что-нибудь успокаивающее, как она вдруг зачем-то махнула рукой и опрокинула кофе на себя. Они вскочили одновременно. Данка охнула, Роман увидел, что горячие капельки попали на ее кожу, неприкрытую тканью платья. Он кинулся к ней, схватив со стола салфетки, она отгородилась от него выставленной вперед рукой, стряхнула с платья жидкость и стала крутить головой в поисках туалета.

Подоспевшая официантка показала ей на двери в самом конце этажа. Данка, не оглядываясь, пошла в указанном направлении. Роман увидел, что лужица пролитого кофе подбирается к гаджету Данки, и взял его в руку. В этот момент телефон дрогнул и засветился. Он бросил взгляд на экран:

«Надеюсь ты доперла заказать сок а не кофе?»

Пространство взорвалось миллионами хрустальных осколков. Мозг, как на кинопленке, пущенной в обратном направлении, из бесформенной, перемолотой эмоциями жижи снова превратился в красивую, плотную, с извилистой поверхностью субстанцию.
Он посмотрел вслед удаляющейся фигурке – она не прошла еще и полпути. Палец скользнул по экрану, и он уже читает ленту:

- Я кажется передумала. Я не хочу.

- Когда кажется креститься надо. Сейчас не хочешь или вообще?

- Вообще.

- Опять сдрейфила?

- Нет! Просто это неправильно.

- Сдрейфила я так и знала что не решишься

- Это касается не только меня. Так нельзя!

- Ну и дура. Все так гладенько шло. Даже предки вовремя свалили

- Дура. Ужас. Он приедет, будет ждать.

- Пф! Это при чем? Если решила что вообще не приходи прост как планировали. Исчезни и привет

- Думаешь как быть? Письмо!

- Чо молчишь? Бесит, когда не отвечаешь!!!! Читай письмо можт передумаешь пока не поздно

- Я попробую сделать, как ты писала.

- Чо попробуешь-то я много писала

- Бесишь! Что решила?

- Удрала? Встретились?

- Да.

- Что да? Блин!

- Надеюсь ты доперла заказать сок а не кофе?

Малиновский почувствовал, как им овладело полнейшее спокойствие. Он сделал несколько движений пальцем по экрану. Современные технологии замечательнейшая вещь! Нашел иконку почтовой программы, открыл ее. У Данки в почте все было четко систематизировано: работа (английский, французский), фамилии учеников, отдельные папки «Зойка», «Сима» и некоторые другие. Недолго думая, зашел в папку «Зойка», открыл последнее письмо от нее с темой «Женщина с прошлым». Оно начиналось словами: «Двадцать пять железных аргументов за», после которых шел внушительный текст, в котором ему бросилось в глаза собственное имя. Он скопировал сообщение, создал письмо, вставил в него скопированный текст, вбил свой адрес, отправил. Удалил письмо из папок «Отправленные», «Корзина». Проделал это все с невозмутимым видом, осознавая, что, наверное, он очень похож сейчас на Шерлока, держащего в руке телефон Той Женщины и вбивающего – медленно, театрально, с паузами опуская палец на каждую букву, пароль SHER, чтобы получилась красивейшая игра слов "I AM SHERLOCKED". Данке бы понравилось. Выключил телефон и положил его на стол.

Она вернулась не скоро, запросто можно было прочитать парочку-троечку писем, даже таких объемных, как украденное. Ткань Данкиного платья была удачной с точки зрения кофейных аварий, на ней уже почти ничего не было видно, зато на ее груди алели яркие пятнышки ожога, и – может ему это только кажется? – ее глаза слегка покраснели. Сердце Малиновского сжалось.

«Обожглась? – Нет, как раз не успела».

- Все очень глупо. – Она подняла на него виноватые глаза и быстро отвела их. – Я поступила неосторожно… Я не должна была…

- С кем не бывает, Даня? – нашел в себе силы беззаботно проговорить Роман. – Каждый может легким движением руки что-то разбить…

«Ты про иллюзии? – Про сердце».

Теперь она снова смотрела на него открыто и внимательно, в последней надежде отыскать нечто, что могло бы ее успокоить.

«Помоги девочке, сделай вид, что не расстроился! Ей жаль, что она тебя зря обнадежила. Устроила капитальный облом. – В такой потере горя мало, теряют больше иногда».

- И вообще, бывает, вселенная подает тебе знак, и тогда лучше прислушаться к ней. Ну там, если солнечное затмение, то точно не стоит заказывать суши в этот день, или если лампочка перегорела, то лучше не начинать войну с Китаем.

«Что у нее сегодня с глазами? Она словно впервые меня увидела. - Безнадежные карие вишни».

- Знак… Я поеду домой? – она словно спрашивала у него совета.

- Давайте я вас отвезу, - решил ее проблему он.

- Спасибо, еще не поздно, я доеду сама.

«Шансов не было. – Попытаться стоило».

Она встала, взяла телефон, пальто. Он тоже встал, забрал из ее рук пальто, распахнул его, подавая.

«Ты понимаешь, что все это значит? – Я тебя никогда не увижу…»

Скользнул руками по плечам, отошел.

Она повернулась к нему. Он улыбался своей привычной легкой, такой обманчивой улыбкой. И снова замерла, ощущая всем своим существом мучительную неловкость, но не в силах просто так взять и уйти.

- Роман…

Ему было невыносимо слышать в ее голосе нотки вины, мучительно видеть, как она пытается подобрать слова.

- Даня, мы совсем забыли про цветы! – он взял букет, подошел к ней, раскрыл своими пальцами ее безвольно висящую ладонь и аккуратно вложил сложенные вместе стебельки. Так же закрыл ее ладошку обратно, сверху обхватив ее на мгновение своей рукой. – Вы попробуйте дома поколдовать. Как там? Что-то про лепесток… Отрывайте их по одному и загадывайте желание. Но сначала сделайте проверочное: хочу, чтобы из красного крана потекла горячая вода, а из синего – холодная. Если сбудется, то можно загадывать что-нибудь посерьезнее. Ну там, хорошего президента американцам пожелать, или чтобы у синих китов больше не было причин выбрасываться на берег… Правда, семицветики же генно-модифицированные, неизвестно как там это все Америке аукнется, и синим китам тоже. Но вы девушка разумная, сами поймете, чем можно рискнуть, а чем не стоит… - говоря это, он аккуратно развернул ее к выходу с этажа и прошел с ней рядом несколько шагов. – Идите, Даня, лучше, если вы скорее чем-нибудь обработаете ожог.

Легонечко подтолкнул ее вперед, а сам отступил назад, лучезарно улыбаясь.

«А что сделал ты из любви к девушке? – Я помог ей сбежать от меня».

Она так ничего больше и не смогла произнести. Ее губы дрогнули, но Данка лишь махнула букетом, развернулась и быстро пошла прочь, не оглядываясь. И хорошо. Ей ни в коем случае нельзя было видеть его лица, когда он смотрел ей вслед.

Старушка с сиреневыми волосами перевернула страницу книги, на обложке которой значилось: Д.Лондон, «Маленькая хозяйка большого дома», – и стала читать дальше: «До возвращения Блэйка Дик успел рассмотреть в зеркало свое лицо: выражение, столь поразившее накануне его гостей, словно запечатлелось навек. Его уже не сотрешь ничем. «Ну что ж, – сказал себе Дик, – нельзя жевать собственное сердце и думать, что не останется никакого следа!»

Бармен кафе подошел к музыкальному центру и включил обычную вечернюю подборку песен.

«Ciao, bambino, sorry, - разнесся по этажу, спустился в зимний сад и поднялся к стеклянной крыше атриума голос французской певицы, всю жизнь верной своему шикарному сессону, который иными зовется «паж», что, в общем-то, одно и то же. - C'est dommage, sorry!»

35.

Она ушла. Он вернулся к столику, сел, достал телефон. Открыл последнее письмо в папке «Входящие», обратив внимание на адрес, с которого оно было прислано: sonyapushka@mail.ru. Соняпушка? Мысль не задержалась на ласковом мягком слове, которое проассоциировалось сразу с каким-то милым животным – то ли с совой-сплюшкой, то ли с соней, полумышкой-полубелкой, – а метнулась вслед за глазами к тексту, который обещал ознакомить с двадцатью пятью железными аргументами «за».

«ЖЖЖЖЖ! Решила написать тебе здесь, поскольку у меня есть много чего тебе сказать после нашего разговора, ждать, пока ты закончишь свои занятия, я не могу, терпения не хватает, а тыкать пальцем в телефон мало того, что задолбаешься, так еще и фиг ты потом будешь мотать ленту, если тебе потребуется освежить в памяти мои мудрейшие советы.

Меня достал твой кислый вид, особенно в свете глупых переживаний, «тварь ты дрожащая или право имеешь». Имеешь, имеешь! На все. И я тебе сейчас это докажу в твоем стиле, с подведением базы и цитатами из мирового наследия.

Не твой ли драгоценный Ричард Бах сказал нам: «Поступай со встречным так, как ты сам хочешь с ним поступить», – и добавил, – «В твоей жизни все люди появляются и все события происходят только потому, что ты их туда притянул. И то, что ты сделаешь с ними дальше, ты выбираешь сам»? Хватит уже оглядываться на то, что там подумает кто-то, а тем более – что там почувствует кто-то. Все эти твои сопли от Экзюпери про ответственность за тех, кого приручили, не имеют ничего общего с действительностью хотя бы потому, что откуда ты знаешь, кого ты приручила, а кого нет? Кто просто ходит вокруг тебя, пуская слюни на твою аппетитную... промолчу, чтобы ты не скривила своего неземной красоты лица, я тоже считаю, что оно слишком прекрасно, чтобы искажать его гримасой отвращения.

И если ты согласилась с тем, что нужно что-то менять в твоей жизни, и даже согласилась с тем, что конкретно следует поменять, то нужно быть слепой, чтобы не увидеть: мир с тобой согласился, послав тебе этого Романа.

Аргумент №1. Он первый начал. Не ты подошла к его столику и, продемонстрировав все свои достоинства, пригласила танцевать. И не ты потом давала ему свой телефон, и т.д. и т.п. Это значит что? Он сам хотел. И не спорь, запал он на тебя сразу же. В этом можешь сомневаться только ты, по уже сто раз обмусоленным нами причинам, но не мы с Симкой, которые наблюдали его ступор, когда он впервые увидел тебя (блин, ну почему никто не падает штабелями вокруг меня? Все приходится делать самой!)

Аргумент №2. Он взрослый, очень взрослый дядя. Можно было б даже сказать старенький, но язык не поворачивается после того, как он выступил на дне рождения Маринки. Вот честно – огонь! «Ты задеваешь меня за живое, давай сейчас, а потом еще ночьюююююуууу». Я б сама с ним замутила, но, во-первых, я и так разрываюсь, не знаю, куда кидаться – к умным, красивым, талантливым или опытным; а во-вторых, ничего б у меня не вышло по вышеназванной уже причине: он запал на тебя! Так и чего тратить время. И раз он взрослый, то у тебя не должно быть никаких страхов, что ты занимаешься совращением малолетних. Знает, на что идет, когда бегает за тобой, как дедушка Мороз за своей внучкой Снегурочкой с неродственными намерениями.

Аргумент №3. Информация, пришедшая о Р.Д.М. из надежных источников, должна была бы успокоить тебя раз и навсегда, да ты, наше беспокойное сердце, все придумываешь себе оправдания. Ну бабник он, ну ловелас. И никогда этого не скрывал. И это отлично, и нам на руку. Ведь это значит, что ты для него – одна из многих. А потому, если ряды и колонны других женщин не причинили ему никакого вреда, то с чего ты взяла, что это получится у тебя? Не мни себя богиней, ты – обыкновенная нимфа, которую он хочет догнать и... На этом месте умолкаю! Не то по шее получу и подвиг свой не совершу.

Аргумент №4. Ты мне там приводила цитату из кого-то, что нельзя никому верить, нужно все узнавать самому. Ну так и? Ты ж сама говорила, что к нему бабы сами льнут и звонят без передышки. Какие тебе еще нужны доказательства?

Аргумент №5. Почему ты зацикливаешься на том, что можешь чем-то там ранить его душу? Если тебя не убедили аргументы, приведенные выше, логическим выводом из которых должен являться постулат о защищенности его души, то сконцентрируйся на другом. Почему ты так мало себя ценишь? Представь, что ты доставишь собой огромное удовольствие этому человеку. Не буду вдаваться в физиологию, хотя тут есть о чем поговорить, но даже если взять чисто эстетические аспекты... поверь, ему будет приятно.

Аргумент №6. Связь с тобой потешит его самолюбие – хотела написать старческое, но опять не стала. Будем справедливыми – не старый, просто пожилой.

Аргумент №7. Теперь подумаем о тебе. Вариант главной героини «Казуса Кукоцкого», – лишиться девственности в подъезде с первым встречным, – прост в чем-то, но и неимоверно сложен на практике, хотя уж точно избавил бы от мук совести по отношению к исполнителю главной роли. Это не для тебя. И не оттого, что я считаю тебя такой уж цацей, а просто мне претит эта мысль, потому что «большому кораблю – большое плавание», а какой-нибудь урод может сделать все не то и не так, и твоя счастливая сексуальная жизнь так и пойдет ко дну, не успев начаться. Вариант с Романом идеален именно потому, что я могу ему тебя спокойно доверить. Опыт – величайшая вещь, особенно в таком деле, уж поверь мне! Старый конь борозды не испортит – это ж к месту? Всегда было интересно, к чему эта народная мудрость.

Аргумент №8. Раз он до сих пор не протянул к тебе рук, а кружит вокруг, значит, у него есть терпение, а не только опыт. Кстати, мне немного странно, чего он тормозит, неужели ж ты даже его своей снежностью замораживаешь? Страшно представить мощность твоей морозилки в таком случае. Короче, его терпение и труд – все перетрут. Ну, пора, пора тебе уже избавиться от снежности и набраться нежности! (я поэт, пишу как дышу). Представляю, как ему придется постараться, чтобы отловить тебя, выскальзывающую из рук золотую рыбку... Аж возбудилась, представляя. Но он справится, вижу по его глазам. Он уже получает удовольствие от этого всего – иначе б не ходил с тобой везде. Гурман. Уважаю тех, кто умеет получать удовольствие от всего, в том числе и от предвкушения.

Аргумент №9. Боишься, что он привяжется к тебе? А ты, во-первых, действуй быстрее, я тебе это уже сто раз говорила. И как любит повторять твой папа, «Veni, vidi, vici!», хоть лучше не поминать его всуе и в таком контексте от греха подальше. А ты все привыкаешь да присматриваешься. Не может она, видите ли, «так». Потом сама и не сможешь, потому что ты привяжешься, а не он. Будешь думать, что с друзьями не спят (что за чушь, вообще?). Во-вторых, он не привяжется, я думаю. Что у него с тобой может быть общего? Вы из разных столетий. Пойми, ты - интереснейший квест для него, пройдет и забудет. То есть, если взять кого-то другого, то опасности приручить значительно больше. Этот коллекционер бабочек, как только проткнет тебя булавочкой, сразу кинется с сачком за другой капустницей. И вряд ли станет проливать слезы над тобой трепыхающейся...

Аргумент №10. От него будет легко избавиться. Если ты четко выполняла инструкции, не дала ему свой тот телефон и прочих сведений, то просто исчезаешь после обряда инициации – и все. Если тебе, конечно, не понравится, а то еще потом за уши не вытащишь из его кровати. Встретиться с ним малореально где-то случайно, а если такое по теории вероятности все же случится, то он, как опять же таки взрослый и мудрый чел, не станет тебя преследовать, мстить или обижаться – не дурак. Вообще, тебя пора научить приемам грамотного исчезновения из поля зрения ненужных поклонников. Один из них: выливаешь на себя напиток в кафешке, уходишь в туалет и не возвращаешься. Хотя мне трудно представить тебя исполняющей этот трюк, у тебя ж этикет в крови: здрасьте, до свидания, прощайте.

В любом случае, если ты решила, что больше ничего не хочешь, просто уходи. Как бы невежливо ни выглядело это с твоей точки зрения. Долгие проводы – лишние слезы. И проблемы тебе не нужны. Внезапность исчезновения – залог конфиденциальности. Симку выкидываешь – мосты от него к тебе сожжены. Все просто. Я не выдам, свинья не съест. Пусть думает, что ты ему приснилась.

Аргумент №11. С ним это будет делать весело.

Аргумент №12. Думаю, что тот факт, что он не обзавелся детьми до сих пор, дает нам надежду, что он не планирует их и в будущем. А это еще один большой плюс.

Аргумент №13. Так хорошо сохраниться, как он сохранился, можно, только имея крепкое здоровье. Косвенный признак отсутствия ЗППП. У него хорошие зубы, я обратила внимание – значит, меньше вероятность, что будет вонять изо рта. Не криви нос, принцесса, это важно. Прикинь, если вдруг в самый разгар оргии из него выпадет вставная челюсть?

Аргумент №14. Ухоженность. Не знаю твоих взглядов на этот счет, а я ценю это в мужчинах.

Аргумент №15. Сообразительность. Как он четко все рассчитал, увидев мой фотоаппарат и дав свою визитку? Поэтому, когда будешь готова, тебе не нужно будет ничего изображать из себя – да ты и не умеешь (меня прямо оторопь берет, насколько ты не в состоянии кокетничать). Просто намекни ему словами, что ли, что ты не против, и не отталкивай, расслабься. Он сам все поймет и сам все сделает. Пример: роняешь стопку своих дурацких распечаток на пол, во время совместного собирания пододвигаешься совсем близко и смотришь на губы. Можешь со своим детским простодушным выражением лица. Это классика жанра. Он поймет намек и поцелует. Только умоляю, прояви хоть какую-нибудь инициативу: долго целоваться со снежной бабой не сможет никто.

Аргумент №16. Он же тебе не противен? Он же тебе приятен? Да, я помню, ты говорила, что как человек. Это, конечно, немного не то, лучше б чтобы как мужчина. Но на безрыбье и рак рыба. Думай о его доброте и чувстве юмора в ответственный момент, а лучше о своей невообразимой жертвенности: ради любви к одному мужчине ты даришь наслаждение другому. Верди б шлепнулся от восторга, сочиняя оперу на такой сюжет.

Аргумент №17. Все-таки тискаться по подъездам, общежитиям и по квартирам родителей мальчиков – это не так круто, как поехать за город в частный дом, принадлежащий самому жрецу. Все тихо, благородно, безопасно, спокойно. А! И красиво! Это все для тебя. Что ж тебе еще надо-то? Догадываюсь, конечно. Но где ж ее взять-то?

Аргумент№18. Если, не дай Б, что-то узнают родители, то опять-таки старость претендента нам в помощь. Ну, кто в здравом уме и твердой памяти поверит, что это ты его соблазнила, а не он тебя? При любом раскладе, даже самом фантастическом, не заставят выходить за него замуж, разница в возрасте критична. А если и заставят, то мучиться придётся недолго: быстренько доведешь его до инсульта в постели – и свободна, как ветер.

Аргумент №19. Знаешь, сделать это с Романом – это значит приобщиться отчасти к его богатому прошлому. Кстати, грамотно ты с ним засветилась в нужное время в нужных местах, хотя, прости меня, за милю чувствовалось отсутствие взаимопроникновения у вас друг в друга. И все равно – если ты интересна такому мужику, и он за тобой бегает, это и других может навести на нужные мысли. А может и не навести. Что у них в головах?

Аргумент №20. Даже если предположить, что твой самый страшный кошмар осуществится, хотя эта мысль может прийти в голову только столь романтической особе, как ты, то и в этом случае тебе не нужно вырывать все свои прекрасные волосы и посыпать голову пеплом своих распечаток. Поэты воспели и это:

«Пускай скудеет в жилах кровь,

Но в сердце не скудеет нежность...

О ты, последняя любовь!

Ты и блаженство и безнадежность»

Это ж Тютчев? Тютчев. Ему ли, опытному, не доверять. Читай по губам: блаженство. Ему можно будет только позавидовать. Но это так, из области нереального. Я просто хочу успокоить тебя.

А вообще, твой любимый О.У. (ты точно знаешь, что не УО?) сказал: «Нравственность — это всего лишь поза, которую мы принимаем перед теми, кого не любим». Не будь ханжой. Любишь, не любишь, спи, моя красавица. Потом еще спасибо мне скажешь.

Еще пять аргументов приведи себе сама (я их то ли забыла, то ли просчиталась, то ли погорячилась). Не возвращаться же к началу письма и не удалять же из-за этого целое слово? Не может быть, чтобы в такой умной голове, в которой чего только не понапихано, не родилось нужных мыслей.

И ты знаешь, я тебя люблю. И хочу, чтобы ты стала счастливее. Ничего не бойся. Я все устрою без тебя.

P.S. Русичка опять бы рыдала, читая мое сочинение перед классом».

36.

Роман аккуратно положил телефон, оставив вытянутую руку на столе, рядом с ним. Его губы сковала еле заметная усмешка.

«Получил, фашист, гранату? – Звездочкой слегка звездануло».

У Зойки действительно талант. Давно он не получал таких ярких впечатлений от образчиков эпистолярного жанра.

Пальцы медленно вращали телефон, а мысли вращались вокруг одного вопроса: что ж так впечатлило? Что нового узнал он из этого письма, которое примагнитило взгляд и не отпустило его до постскриптума? Чем шандарахнуло до такой степени, что тело кажется чужим, словно вынутым час назад из сугроба, и не до конца размороженным, когда не чувствуешь ни ног, ни рук и совершенно невозможно двигаться, притом что сознание совершенно ясное, правда со слухом что-то: звуки доносятся как сквозь беруши.

Что он стар для нее – это не открытие. Что это видно и понятно всем – тоже. Что не любит она его – он знал, чувствовал, понимал, хоть всегда была слабая надежда, но сейчас не об этом. Что она общается с ним по какой-то иной причине, чем внезапно вспыхнувшее дружеское расположение, он также предполагал. И даже почти догадался по какой, все было слишком незатейливо. Кто виноват, что он был ослеплен чувствами? Не она. Что девочкам было известно о его репутации, а ему было понятно, как они смогут это воспринять - знал. Что она не желает допускать его в свою жизнь, оставляя всегда открытой дверь на пожарную лестницу, он ясно видел и принимал это. Более того, он был согласен с каждым аргументом Зойки и с формой изящно-циничных формулировок.
Он знал с самого начала, то, что с ним происходит – это действительно сон, который непременно закончится, и он получил значительно больше, чем мог когда-нибудь мечтать. Так в чем же дело? Отчего прямо на глазах тускнеют краски окружающего мира, глохнут звуки, исчезают из воздуха запахи? Почему он сейчас с благодарностью принял бы гром выстрела сзади, благословил пронзающую насквозь боль, причиняемую разрывной пулей «дум-дум» и позволяющей сознанию вытечь черной струйкой через некрасивое рваное отверстие?

«Тульский Токарев, он же ТТ, сегодня один, извини, очень быстро разбирают. – А шашкой - это же не больно... р-р-раз! и всё».

В чем дело, если в письме вполне откровенно и смело отдавалось должное и его прекрасной форме, и ухоженности, и качеству зубов, и разным талантам и способностям, которые были замечены и по достоинству оценены? И та, и другая были согласны с тем, что ему можно доверить проведение ответственнейшего для любой девушки мероприятия, никто из них не сомневался в его – ха-ха-ха! - компетентности. Никто не сомневался и в его адекватности, что тоже приятно, ведь маразм поражает нынче людей и более молодого возраста. Он действительно «первый начал», и действительно «не маленький, знал, на что шел».
Малиновскому не было досадно, что его водили, как слона по улицам, чтобы продемонстрировать кому-то. Он и сейчас был рад, что сгодился хоть на это – людям с нормальной самооценкой и наличием самоиронии такие удары не страшны. И! Действительно! Ему самому не пришло бы в голову, что может осуществиться ее «самый страшный кошмар». Почему тогда он сидит здесь каменным гостем, и ему проще представить свой прыжок в 3,5 оборота с ограждения прямо в зеленые объятия зимнего сада, чем обычные движения: встать, одеться и пойти?

Не было в письме ни одной несправедливой насмешки, ни одного оскорбления. Голая и неприкрытая правда – та, которую он уважал. Никто не хотел использовать его в корыстных целях с точки зрения общепринятого мнения, а то, чего от него хотели, он и сам раздавал всем налево и направо. Его никто коварно не обманывал и не завлекал. Он сам хотел. Очень хотел сам.

«Я сам обманываться рад. – Да, да... а потом обмани и люби просто так».

Отчего же тогда так хреново сейчас, Господи? Отчего медленно оттаивающее тело тут же начинает болеть – каждый сантиметр кожи и каждая мышца? Как после удаления зуба – заморозка плавно отходит, и ее место так же плавно заполняет боль. Причем этот процесс – центростремительный. Сердце еще молчит, замерев бесформенной глыбой льда в глубине грудной клетки, но когда таяние коснется и его...
Тяжело было увидеть письменное доказательство тщетности своих надежд, тяжело осознать, что все это время Данка любила кого-то другого и была рядом с Романом только ради призрачной надежды привлечь своего возлюбленного. Мучительно представлять, как она заставляла себя приходить к нему снова и снова «привыкая», «собираясь с силами» для решительного броска в страшный и вовсе не желанный для нее омут, хорошо еще хоть он был ей «приятен как человек» - мучительно, но не смертельно.
Кнутом, оставляющим глубокие раны на коже, являлась мысль, что в их с Данкой отношениях был третий: когда Зойка-кукольник, умело дергающая за веревочки не только подругу, но даже его самого, когда тот, другой, в мыслях Данки. Концентрированной кислотой разъедала сознание мысль, что его милая девочка обсуждала все это с подругой, приносила ей на суд свои наблюдения и мысли о нем, что-то заранее планировала, значит, только казалась искренней, простодушной, наивной, значит, не была на самом деле такой, какой он себе ее нарисовал. Потрясала собственная слепота, собственный идиотизм, толщина розовых очков и степень помутнения сознания. И это все было бы терпимо, если б – вопреки всему! - не понимание, теперь уже окончательно оформившееся, лежащее толстым слоем земли над ним, заживо похороненным: он больше никогда ее не увидит. Не услышит ее голоса, смеха, не дотронется до ее руки, не почувствует аромата волос... Вот что, оказывается, мешало вздохнуть, не давало пошевелиться, не позволяло раздражителям из внешнего мира проникнуть в сознание Романа. Это было сродни осознанию: ты видел, как солнце обычно скатывается за горизонт, но теперь, выясняется, оно больше никогда не встанет, ты навсегда погружен в темноту. Хоть открывай глаза, хоть закрывай – однохренственно. Мрак. Холод. Ты же знал, что будет плохо, но не знал, что будет так плохо. Настолько.

Минуты на электронных часах бизнес-центра показывали уже в третий раз ту же акробатическую композицию после ухода Данки, когда Малиновский наконец встал и пошел. Ему показалось, что машина встретила его вопросом: «А где девушка?», и оттаивающее сердце подозрительно екнуло. Он понял, что не может поехать домой, потому что квартира, находящаяся в томительном ожидании их прихода, тоже спросит: «А где же она?». Сжав губы, он завел двигатель. Пока кружил по лабиринтам подземной стоянки бизнес-центра, радио выдавало скрежет и шуршание, но как только вырвался на простор осеннего московского вечера, чистый, сильный, марсиански-прекрасный голос Фредди Меркьюри дал ему установку: the show must go on! Задышалось чуть легче. Малиновский усилил звук: а без музыки не хочется пропадать.

Пустота… Для чего мы живём?
Покинутые места… Думаю, мы знаем, каков счёт.
Кто-нибудь знает, что мы так долго ищем?
Ещё один герой, ещё одно безрассудное преступление
За занавесом, в виде пантомимы.
Подождите, кто-нибудь хочет терпеть это и дальше?
Шоу должно продолжаться.
Моё сердце разбивается на части,
Мой грим, наверное, уже испорчен,
Но я продолжаю улыбаться.

Что бы ни случилось, я всё оставлю на волю случая.
Ещё одна сердечная боль, ещё один неудавшийся роман.
Это длится бесконечно... Кто-нибудь знает, для чего мы живём?
Думаю, скоро я узнаю правду, я уже близок к истине –
Скоро я заверну за угол.
За окном светает,
Но, находясь в темноте, я страстно жажду свободы.

Шоу должно продолжаться.
Моё сердце разбивается на части,
Мой грим, наверное, уже испорчен,
Но я продолжаю улыбаться.

Моя душа раскрашена, как крылья бабочек.
Вчерашние сказки повзрослеют, но никогда не умрут.
Я могу летать, друзья мои!

Шоу должно продолжаться,
Я на всё смотрю с усмешкой,
Я никогда не сдамся,
И шоу будет продолжаться.
Я произведу фурор, я выложусь на все сто.
Я должен найти в себе силы, чтобы идти дальше,
Чтобы продолжать,
Продолжать шоу.
Шоу должно продолжаться!

Он даже не понял, как оказался на загородном шоссе. На автомате, наверное, поехал по привычному пути.

«В деревню, к тетке, в глушь, в Саратов! - Вон из Москвы! Пойду искать по свету...»

Скорость, урчание двигателя, дорога синхронизировали внутренние вибрации, упорядочивали хаос в мыслях, да просто отвлекали от них. К тому же Роман был махровым, закоренелым, законченным оптимистом. Оптимизм нельзя в себе воспитать или выработать. Он либо рождается вместе с человеком и сопутствует ему по жизни, как цвет глаз, либо остается «спящим» геном. Оптимизм, как молодой активный пес, бегающий по поляне до тех пор, пока не отыщется брошенный хозяином мячик, в любой ситуации, даже без пинка от сознания, будет искать зацепки, за которые можно ухватиться и выползти, где б ты не увяз.

Покрытые конденсатом клеммы внутренней защитной системы подсохли, и выдали-таки запоздалый сигнал тревоги. Мысли, оттолкнувшись от не сразу осознанных строчек письма, развернулись на 90 градусов и потекли ручейком по ледяным трещинам, незаметно расширяя их.
Ведь Данка страшно боялась, что он привяжется к ней, а пуще того, что полюбит. Она не хотела причинять ему боли. Она собирала долго и тщательно информацию, которая бы убедила ее: ничего страшного не случится. Она видела тогда Олю и ее красноречивые движения вокруг него, видела, как звонят ему дамы одна за другой, а он равнодушно сбрасывает их вызовы, получила нужные сведения от Виталика, да он и сам помогал девушке в принятии решения своими разговорами, своей настойчивостью, пусть и мягкой по отношению к ней. Разве ее вина, что она не такова, как многие из тех женщин, с которыми ему пришлось иметь дело, что не могла отдаться ему стремительно и быстро, пока он совсем не погряз в своих чувствах? Да и откуда ей было знать, что словосочетание «поздняк метаться» было актуальным уже через полчаса после того, как он ее увидел? Он сам «тормозил», как правильно выразилась Зойка, вводя в замешательство девушку и заставляя ее действовать активнее, что явно претило ей и мучало. Что ему стоило поцеловать ее? Так ведь нет, охраняя свое сокровище, он вынудил ее просить о поцелуе. Дикая идея стать взрослее, а потому интереснее для кого-то там, надменно произнесшего уайльдовскую цитату, таким нестандартным путем вовсе не казалась ему совсем уж дикой, особенно если предположить, что она была влюблена примерно так же, как он теперь: безрассудно и безумно, когда ничто не кажется ужасным или глупым, если позволяет хоть чуть-чуть приблизиться к объекту страсти. И возраст... Этот отмечаемый всеми писателями – вот о чем все сказано и написано! – критический возраст любви: 16-17-18-19 лет, когда совсем легко не то что попрать собственные принципы, страхи, правила, привитые родителями, переспать с чужим дяденькой назло равнодушному возлюбленному, выйти замуж за нелюбимого, проткнуть себя везде, где только можно, железными кольцами, сбрить волосы, покрыть тело татуировками, пуститься во все тяжкие, а даже умереть, оставив ехидную записку «В моей смерти прошу винить...».

Она чувствовала себя виноватой перед ним, это читалось между строк, на опровержение этого факта было направлено большинство Зойкиных аргументов. Данка считала, что нельзя так поступать с человеком, следуя принципам ответственности за прирученных. С каким облегчением приняла она тогда его предложение оставить все тревожащие ее мысли в машине, и как рада была просто общаться с ним, как с человеком. Она могла просто не прийти на сегодняшнюю встречу, но пришла, нарушая все рекомендации и пренебрегая советами подруги. Она страдала, но не захотела поступить с ним жестоко, равнодушно, цинично. Она же была почти в полуобморочном состоянии, когда ей нужно было сказать ему, что ничего не будет, что им надо расстаться. И он почти уверен, что она была рада той боли, которую причинил ей ожог – добровольное наказание. Он не был ей противен! Поцелуи не отвратили ее от него, а наоборот, придали решимости. Передумала же она, скорее всего, побоявшись дать слишком большой аванс на будущее именно ему. Или все-таки решила, что «это неправильно» - без любви. Ему вспомнились ее глаза, когда она пришла на встречу сегодня. Терзалась Данка сомнениями «быть или не быть», или что-то еще вдруг обеспокоило ее? Он не знал ответа на этот вопрос, но ангел в его сознании чуть тряхнул крыльями, и с них в мгновение ока облетела приставшая к ним было пыль. И та оказалась звездной.

Утешающие размышления были прерваны голосом Пугачевой. Она угадала, в каком направлении теперь потекут его мысли:

Снова от меня ветер злых перемен тебя уносит,
Не оставив мне даже тени взамен,
И он не спросит, -
Может быть, хочу улететь я с тобой
Желтой осенней листвой,
Птицей за синей мечтой.

Позови меня с собой,
Я приду сквозь злые ночи,
Я отправлюсь за тобой,
Что бы путь мне не пророчил,
Я приду туда, где ты
Нарисуешь в небе солнце,
Где разбитые мечты
Обретают снова силу высоты.

Сколько я искала тебя сквозь года
в толпе прохожих,
Думала, ты будешь со мной навсегда,
Но ты уходишь,
Ты теперь в толпе не узнаешь меня,
Только, как прежде любя, я отпускаю тебя.
Каждый раз, как только спускается ночь
На спящий город,
Я бегу из дома бессонного прочь
В тоску и холод,
Я ищу среди снов безликих тебя,
Но в двери нового дня,
Я вновь иду без тебя.

Позови меня с собой,
Я приду сквозь злые ночи,
Я отправлюсь за тобой,
Что бы путь мне не пророчил,
Я приду туда, где ты
Нарисуешь в небе солнце,
Где разбитые мечты
Обретают снова силу высоты.

37.

Дом встретил его тишиной, не задал никаких ненужных вопросов. Васильна с Иванычем еще не вернулись из поездки, поэтому в комнатах все осталось так, как было в воскресенье вечером. Разделся, почувствовал, что в помещении прохладно, подкрутил регуляторы батарей. Встал посередине гостиной, не зная, что делать дальше. На журнальном столике лежала книга, из которой Данка читала ему отрывок письма Экзюпери про сад. Нет, он не был согласен с Зойкой, что это все сопливая философия. Теперь не был согласен. Эта философия была именно что жизненной, правдивой, требующей от человека, исповедующего ее, твердости характера, мудрости, спокойной решимости, стойкости и самоотречения. Это была философия воина.

Он вспомнил, как она сидела тут и словами француза пыталась рассказать, чем он, Роман, является для нее, Данки. Рассказать честно и искренне. «Вы - сад. Мне с вами дышится легко». Но ведь в сад приходят и уходят. Она не обещала, что поселится в этом саду. Она вообще ничего ему не обещала. Она даже не думала, не могла себе представить, что с ним случится это… Что эту любовь он будет помнить до конца своей жизни.
Нельзя было не вспомнить вслед за этим, как она целовала его, приводя в чувство после глотка сока черноплодки. Это вызвало ощущение, будто от сердца отскочила корочка льда – оно заныло сильнее. Он стал листать книгу, почти не задерживаясь глазами на картинках и тексте, пока не наткнулся на страницу с короткой цитатой: «Жестоко увидеть рай и тут же потерять». О да, Антуан, ты знаешь, о чем говоришь. Выпьем?
Налил себе портвейна – того самого! – сел на диван, за спиной что-то зашуршало. Просунул руку и достал завалившийся за подушку листок.

«Эта птичка везде оставляет свои перышки. – Висит на заборе, колышется ветром, колышется ветром бумажный листок…»

Рассмотрел его с нежностью и вниманием с одной стороны – иероглифы на французском. Потом перевернул, уже зная, что можно ждать сюрпризов. И правда, опять косые бегущие строчки сверху листка и снизу – неразборчиво совершенно, попробуй, расшифруй! Но жадный взгляд уже прикован к листку бумаги – никакими силами не оторвать.

Я позвоню тебе когда-нибудь нескоро,
Скажу смущенно: «Это я».
И на тебя из синего простора
Вдруг свалится печаль моя.

И ты, конечно, не узнаешь сразу
Мой голос цвета клюквенных чернил,
Решишь: ошиблись, или кто проказу
Из пассий твоих в шутку учинил.

А я продолжу, твой вопрос не слыша,
Сквозь провода тугого виражи:
«Ты разрешил – я позвонила. Миша!
Хорошее мне что-нибудь скажи?»

Не знаю, правда, что случится дальше.
Быть может, просто трубку положу
И радостно, без грусти и без фальши
С другим мужчиной в танце закружусь.

Ну вот. Теперь ты знаешь, имя того, другого. Толку-то. Зачем все это? К чему? Нужно постараться как можно быстрее все забыть. Поиграл в лысых романтиков и будет.

«Шмяк», - отлетел еще кусочек ледяной корочки. Нытье в грудной клетке усилилось.
Она вот тоже хочет постараться забыть. И мечтает когда-нибудь ему позвонить. Что там еще?

Второе стихотворение расшифровалось быстрее:

На 21-е я выдумала снег.
Правдоподобно вышло и красиво:
Написанный изысканным курсивом
По черноте газоновых прорех.

Мы репетировали с будущей зимою –
«Как здорово ты сочинила снег!» -
Сказал, проснувшись позже, человек,
Быть может, тоже выдуманный мною.

Малиновский смотрел на эти корявые строчки и не мог отвести от них глаз. Это стихотворение – неужели оно про него? На 21-е… Проснувшись позже… Выдуманный. Она все время сомневалась в нем, она также, как и он, не понимала, что происходит. Попала в ловушку, которую сама и поставила.
Сердце заныло еще сильнее.

Зазвонил телефон.
- Ромча, привет. Как дела?
- Как сажа бела. А у тебя?
- У меня… Я тут Татьяну к матери в деревню отвозил, она хочет ей сообщить о разводе, и вообще, навестить. Вот еду обратно. Хотел просто поболтать с тобой, пока один, пока в дороге.
- Где едешь-то?
- Вот, Волковойню какую-то проезжаю.
- Серьезно? Это тут, недалеко. Заезжай, я в деревне сейчас.
- Среди недели? А что так?
- Так. Приедешь?
- Да, минут через тридцать буду.

Генка приехал, и по его умиротворенному виду Малиновский понял: все в порядке, Татьяна с ним. Он тихо порадовался за друга, зная, что тот сейчас сам все расскажет. И даже хорошо: Генка будет весь вечер вещать о своем счастливом будущем, вспоминая мрачное прошлое, которое только оттенит яркий свет его надежд, а Роман будет сидеть и молча кивать, медленно напиваясь до полной анестезии тела и души. А завтра – завтра он начнет избавляться от этого наваждения. Все будет как раньше. Легко и просто.

Малиновский поставил, как обычно, один из их любимых фильмов, достал из бара бутылки, удивив Генку масштабностью намерений. Закуска была: отличная, из деревни будущей тещи приехавшего. Уже за полночь, когда Малиновский усвоил все тонкости взаимоотношений Генки с Татьяной, Татьяны с ее теперь уже бывшим мужем, Генки с Татьяниной матерью и ее котом, но никак не мог усвоить, почему три выпитые бутылки не оказывают на него ожидаемого эффекта, Гена вдруг спросил:

- Ромк, а как у тебя с той девушкой? Как прошлые выходные? Все обошлось?

- Ты про десант ОМОНа на крыше? Операция прошла на «отлично». В новостях был репортаж, не видел? В доме насильника был найден килограмм леденцов «Дюшес» и журнал «Веселые картинки» под кроватью.

- Эээээ… Девушек благополучно эвакуировали, а ты сбежал под прикрытием роя пчел?

- Девушки благополучно эвакуировались сами.

- Аааа… Ну и хорошо. И что теперь?

- Ничего. Нет больше никакой девушки. Все. Можно закрыть эту тему.

Геннадий, в отличие от Малиновского пивший значительно меньше, проследил за тем, как тот наливает себе еще приличную порцию текилы. Снова перевел взгляд на лицо друга.

- Ром, а какое горе ты тогда заливаешь? Почему пытаешься быстрее улететь?

- Для кого-то просто летная погода, а ведь это - проводы любви… - пропел Роман с грузинским акцентом.

- Ром, да брось ты! Какой любви? Что за блажь на тебя накатила? – все-таки выпитое давало себя знать. – Она дите, ребенок! Что у вас с ней могло быть вообще? Ну, должны же быть какие-то точки соприкосновения! О чем вы с ней хоть говорили? Что делали? Я не понимаю! Даже представить себе не могу! Она тебя бросила, да? Наигралась и «адьё»? Чего б тебе быть таким мрачным, если б не это. Зачем только мозги тебе пудрила? Чего хотела-то? Ты хоть выяснил?

Малиновский посмотрел на Гену долгим мутным взглядом.

- Пойду еще принесу.

Он взял пустые бутылки и вышел. Когда вернулся, Генка морщил лоб, читая Данкины стихи.

- Ты это видел? Это что?

- Оставь! – Малиновский выдернул листок из его рук, сложил, убрал в карман.

- Она зачем-то крутила хвостом у тебя перед носом, а сама вон! Пишет стихи про какого-то Мишу! Я тебе точно говорю, она хотела тебя использовать, но не смогла, потому и бросила.

- Ты прав, она хотела меня использовать и не смогла. Все?

- Ты узнал?

- Да, и в этом ты был прав. Я нужен был ей как качественный патентованный дефлоратор. «Проверено временем и множественными клиническими исследованиями». Единственное, на что я мог бы сгодиться для такой девушки.

- Какой – такой? Обычная пигалица, соплюшка, возомнившая о себе малолетка, да еще и гнилая насквозь, раз собиралась…

Видя, что Малиновский изменился в лице, Геннадий не договорил, а отступил в испуге на несколько шагов назад. Роман же медленно перевел взгляд на свой сжатый кулак. Выдохнул, разжал пальцы.

- Ты, Ген, ложись в угловой комнате, там постелено.

Геннадий молча кивнул, пошел наверх. Роман остался стоять посреди гостиной, глядя в темное окно.

- Ром, тут дверь закрыта, в угловой.

Малиновский поднялся по лестнице. Ключ выпал из замка и валялся на полу рядом с дверью. Роман поднял его, открыл дверь, пропустил хмурого гостя в комнату.

- Ром, извини, я не хотел. Я расстраиваюсь из-за тебя...

- Все нормально, Ген, спокойной ночи.

Проходя мимо следующей комнаты на этаже остановился, потом медленно открыл дверь, как будто ожидая, что снова увидит за ней девушку, сидящую перед зеркалом.
Зашел, закрыл за собой дверь. На кресле аккуратно были сложены его вещи. Он взял в руки футболку, поднес ее к лицу. Ткань еще сохранила запах кожи той, что ходила в этой старой футболке несколько дней назад, спала в ней. Почувствовав слабость в коленях, сел на кровать.
Зажал трикотажную реликвию в кулаке, которым только что чуть не разбил лицо Генке. Уперся в сжатые костяшки лбом. В последний раз ему пришлось вот так сдержать себя, чтобы не дать сдачи Андрею. Нет, он ни разу не пожалел об этом, ни когда сначала был страшно обижен, ни потом, когда был просто зол на себя и на Андрея, ни тем более позже, скучая и злясь уже только на себя. Он был выдержаннее и хладнокровнее своего друга. Самоирония и всегда присутствующий взгляд на себя со стороны помогали ему в этом. Да и характером он был мягче, и агрессии в нем было куда меньше. Нужно было хорошенько постараться, чтобы вывести Малиновского из себя. И вот теперь Генке это легко удалось. Почему? Куда девался юмор, пофигизм и всегдашнее умение держать себя в руках? Что разозлило Романа больше всего в его словах? Его неожиданная неспособность понять ситуацию? Агрессивная упертость и слепота? Нет, все это еще можно было бы пропустить мимо ушей, но несправедливость, грубость, цинизм по отношению к Данке сработали как мощный условный раздражитель, вызвав мгновенный рефлекс: ударить, чтобы заставить замолчать. Генка посмел коснуться того священного для Романа, чем являлся для него образ Данки.

«Это нахальство - обнимать мою жену! Этого я даже сам себе не дозволяю!»

Священным для нас становится образ человека вовсе не из-за его душевных, личностных качеств и достоинств, а только благодаря нашему отношению к нему. Любовь возносит этот образ на головокружительную высоту, наделяя способностью источать мистический свет, и, бывает, ничто уже не может свергнуть божество с его пьедестала: ни открывшиеся вдруг недостатки, ни слабости, ни изъяны характера или даже предательство. Но стоит любви истощиться, угаснуть, умереть – и деканонизация происходит без суда и следствия, не дожидаясь вынесения решения Великого собора или приговора тройки НКВД. Но пока любовь жива – объект поклонения неприкосновенен, неподсуден и неуязвим, потому что «Бог поругаем не бывает». Но бывают оскорблены наши собственные – религиозные - чувства.

Он вспомнил, как резко выхватил из рук товарища листок со стихами девушки, которые тот прочитал без разрешения, как, впрочем, и он сам, и тут же ассоциативно всплыли воспоминания, как Андрей отнимал у него самого дневник Пушкаревой, словно Роман осквернял его одним лишь своим прикосновением. Какой ясной, логичной, понятной теперь казалась реакция Жданова на его выпады в адрес Кати! Он не помнил, что тогда нес, но хорошо помнил, что его злили и раздражали Андрюхины слезы и сумасшедшие взгляды. Что он в своем обычном, цинично-юмористичном ключе старался вытащить его из этого странного и непривычного состояния. А сделать этого было нельзя. И делать этого было нельзя таким образом. Не существовало на Земле ни одного человека, которому было бы прощено это оскорбление чувств и любимого имени. Как не существует теперь того, кто мог бы сказать что-то плохое в адрес Данки и не поплатиться за это. Генка вовремя понял. Роман был рад, что смог опять сдержать свой гнев. «Старых друзей наскоро не создашь», - в этом он тоже был согласен с автором «Маленького принца», и, возможно, знал это лучше него самого.

_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)


Вернуться к началу
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: АУ (из темы "Фрагменты грез")
СообщениеДобавлено: 26 окт 2019, 21:57 
Не в сети
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 05 июн 2017, 15:12
Сообщения: 1100
Осторожно! Много стихов, людям с аллергией на поэзию рекомендуется эту главу пропустить!
"Убедительно просим увести ваших детей от наших голубых экранов" (с)

38.

Только ночью не могу уснуть,
Странный холод в сердце прячется.
Что случилось, скажите мне кто-нибудь!
Только осень в окно мне расплачется…

Надо как-то научиться засыпать. Который час уже? Третий? Если встать, немного остыть в прохладном помещении, то потом, согревшись под одеялом, можно быстро заснуть. Роман поднялся на верхний этаж – там отопление работало в минимальном режиме. В окне, из которого днем открывался чудесный вид, была непроглядная темень.

«Луна погасла: выключили ток. И скомкан сон, как носовой платок».

Свет фонарика упал на дверь музыкальной комнаты. Его дом теперь полон привидений… Зашел, включил свет. На диване и на кресле так и остались лежать выбранные Данкой пластинки, которые они не успели послушать. Заклеенный конверт лежал в стороне. Надел беспроводные наушники, поставил пластинку той стороной, где про черную птицу и голубую, лег на диван: как раз послушает одну сторону и пойдет спать. Первая песня «Шарманщик» была похожа на колыбельную, под которую его мысли замедлили бег и стали распадаться на хаотичные фрагменты. Вторая тоже сначала успокаивала хрипловатым голосом Кукина и красивыми образами:
Беги от людей, мой маленький Гном,
Беги поскорей в свой старенький дом.
Где по стенам вместо картин -
Гирлянды ненужных слов,
Где мозаикой стекол окон -
Десятки волшебных снов,
И книги, рожденные сотнею
Сказочно умных голов -
От Шарля Перро
И до "Магизма основ".

Но потом вернула в реальность буквально несколькими строчками:

Нет-нет, я к тебе не пойду,
Мой маленький Гном,
Я стар, я устал,
Да и двигаться стал я с трудом.
Я знаю, твой год -
Он всего от зари до зари,
Мне тысяча лет,
Потому лишь, что мне тридцать три.

Не успел тяжело вздохнуть, как заполняющее паузу между песнями шуршание иголки сменилось стремительно-нервным перебором гитары и тревожным, тихим, и оттого еще более полным отчаяния голосом Сергея Никитина:
Я люблю, я люблю, я люблю, я люблю -
Других слов я найти не могу.
Я люблю, я люблю, я люблю, я люблю -
Досаду в углах твоих губ.
Я люблю, я люблю, я люблю, я люблю -
Твои пальцы играют мотив:
Не люблю, не люблю, не люблю, не люблю,
Ждут - надо идти.

Но я люблю, я люблю, я люблю -
Не проходит любовь у меня.
Я люблю, я люблю, я люблю, -
Твои пальцы браслет теребят.
Я люблю, я люблю, я люблю, -
Вот сейчас, вот сейчас ты уйдёшь.
Но я люблю, я люблю, я люблю -
Он, действительно, очень хорош...

Но я люблю, я люблю, я люблю, -
У него ни долгов, ни детей.
Я люблю, я люблю, я люблю, -
И красивей он и умней.
Я люблю, я люблю, я люблю, -
Руки сильные, брови вразлёт.
Я люблю, я люблю, я люблю, -
Молод - но это пройдёт.

Проходит жизнь, проходит жизнь,
Как ветерок по полю ржи.
Проходит явь, проходит сон,
Любовь проходит, проходит всё.
И жизнь прошла, и жизнь прошла,
И ничего нет впереди.
Лишь пустота, лишь пустота,
Не уходи, не уходи... не уходи...

Сердце стучало в темпе prestissimo, остервенело проталкивая бурлящую кровь в сузившиеся от холода и потрясения сосуды. Встал, сдерживая дрожь. Сорвал наушники, выключил систему. Нет, сегодня уже не уснуть…

Обливаться холодной водой на морозе значительно легче, чем в жару или даже в бане. Только люди, никогда не пробовавшие этого замечательного аттракциона, думают, что для этого нужен какой-то особый героизм и закалка. Разница в температуре воды и воздуха – минимальна. Скидываешь с себя толстый махровый халат – терпимо, воздух не так обжигает; встаешь босичком на снежок – нормуль, поверхность ступней не такая уж и большая; и опрокидываешь на себя ведро колодезной воды – батюшки, а этого эффекта, который «ааааах!», и нет вовсе. Заворачиваешься обратно в халат и домой. Но бодрость тела и борзость духа – обеспечены.

Малиновский привычно и не без удовольствия проделал данную процедуру, ощутив просветление в мозгу и приятный холодок на поверхности тела, который сохранится еще долго, и который будет поддерживать не только мышцы, но и сознание в тонусе. Он приготовил завтрак, и в ожидании, пока Генка выспится, а заодно и проспится, пошел чистить снег во дворе и на садовых дорожках. Чудеснейшее занятие.

«А вас я пошлю с Сибирь убирать снег. — Весь? — Весь!»

В саду стояла мертвая тишина. Бывают такие минуты, когда ни ветер, ни птицы, ни какие-то другие посторонние шорохи не нарушат зимнего сна природы. Словно снег, лежащий толстым покровом на земле, обладает идеальными звукопоглощающими свойствами, а те из них, что растворены в воздухе – попросту заморожены и не звучат.
«Опустел наш сад, вас давно уж нет, я один брожу, весь измученный».

Когда пришел с лопатой во двор, услышал громкие звуки музыки за воротами. Сосед напротив менял колесо у своего автомобиля под громогласное «Авторадио»: «Ain't nobody's business», - отстаивала свое право на независимость Ардис.

Что бы я ни делала,
Что бы ни говорила,
Меня вечно все критикуют.
Но в любом случае я буду делать только то, что я хочу.

Мне безразлично, что говорят окружающие.
Если у меня появится идея
Прыгнуть в океан, кому какое дело?
Кому какое дело, что я делаю?
Никого не касается, что я делаю!

Из-за шарканья лопаты и музыки не сразу услышал, как его окликал Генка. Он стоял в одних трусах на крыльце и, не рискуя сойти босиком с деревянных ступеней на плитку двора, протягивал Роману его телефон.

- Наверное, на работе меня потеряли, - отставив в сторону лопату, крикнул Генке хозяин дома и направился к нему. – Ты чего раздетый выскочил?

- Это она звонила. Я думал, это важно.

- Спасибо, Ген, – Малиновский взял телефон из рук стучащего зубами друга, благодарно ему кивнул. – Я сейчас приду, будем завтракать.

Геннадий, странно растопырив руки и ноги, поднялся по крыльцу и скрылся в доме.

«Убегает косиножка – неудавшийся паук».

Малиновский проводил его взглядом, качая телефон в ладони, словно взвешивая его тяжесть.

- Даня, здравствуйте. Это я.

«Я позвоню тебе когда-нибудь нескоро, скажу смущенно: «Это я».

- Роман! – в ее голосе слышалось облегчение. – Как хорошо, что вы перезвонили!

«И на тебя из синего простора вдруг свалится печаль моя».

- Проблемы с синими китами? Или, не дай Бог, американцы прознали о вашем участии в предвыборной кампании их президента? А так все хорошо шло!

- Роман! – ее голос звенел от каких-то сдерживаемых эмоций. – Вы могли бы встретиться со мной? Мне нужно вам кое-что сказать, не по телефону. Это не займет много времени. Скажите, когда вам удобно? Пожалуйста.

- Скажите, когда удобно вам. Я смогу в любое время.

- Вечером, в семь. Вы можете подъехать туда, где вы меня обычно высаживали? Там рядом парк небольшой. Или я могу приехать к вашей студии, там у метро тоже сквер...

«Встреча резидентов? – Он вам даст батон с взрывчаткой, принесете мне потом...»

- Я приеду к вашей остановке метро, в семь, сегодня.

«А если бы она сказала: «Через час у памятникпушкину»? – Это тыква – транспорт будущего, телепортация – проза дня».

- Спасибо вам! До встречи.

- Я буду с журналом «Огонек» в кармане, чтобы вы меня узнали.

Опять нарушает Зойкины инструкции. На окне и так уже вместо одного цветочного горшка – три, связной перевербован, а она почему-то забыла, что «À la guerre comme à la guerre», и входит на совещание в рейхсканцелярию в сарафане, кокошнике и с российским пластиковым флажком.

«С советским! – Нет, он четко видит триколор в ее руках».

С Генкой распрощались тепло, без натянутости – оба постарались показать друг другу, что инцидент, произошедший прошлой ночью, не оставил ни следа, ни осадка в их душах. Какое-то время ехали по дороге вместе, потом Малиновский, обогнав автомобиль друга и махнув ему рукой, поехал чуть быстрее, чем в своем привычном режиме: хотелось скорости.

Роман никак не мог понять своего настроения, с которым он ехал на встречу с Данкой. Ни обиды, ни тем более злости или каких-то других подобных чувств он не испытывал совсем. Бурление крови сменилось ровным спокойным течением – благодаря бессоннице, холодной воде и вынырнувшему-таки, как из-под камушка, цинизму – раку-отшельнику, прятавшемуся там от непогоды, вызванной любовными страстями, – воспрянувшей самоиронии и просветленному чуть не случившейся ссорой с Генкой уму.

«Холодная отстраненность? – Истинная арийность!»

И пока сознание отодвигало на задний план предчувствие некой катастрофы, борясь с нарастающим нетерпением и пытаясь высмеять его, Роман наслаждался пусть и режущей глаза до слез ясностью, которая все же необычайно радовала после столь долгих дней беспросветного тумана. Наслаждался, глядя в ясное голубое небо, не видя, как из-под ног почему-то далеко-далеко уходит морская вода, обнажая дно, чего никогда раньше не бывало даже в самый пик отлива.

Как он будет разговаривать с ней, как смотреть на нее? Что бы она ни сказала теперь, это не сможет его никак задеть, ведь он будет знать подоплеку и сущность происходящего. Конечно, он будет снисходителен, мягко-ироничен и бесконечно благороден. Кстати, и реплики уж готовы:

- Возможно, Джон Ватсон считает, что любовь для меня тайна, но её химия невероятно проста и весьма разрушительна...

Да, да, именно так: сдержанно, чуточку надменно, с холодком, но без сарказма, обычная констатация факта холодным разумом:

- Я всегда считал любовь опасным недостатком. Спасибо, что вселили в меня уверенность.

«И все-таки, ты хочешь хотя бы так оказаться на месте одного из ее любимых».

Малиновский стукнул от досады по рулю, разозлившись на себя за то, что он, как неопытный юноша, репетирует разговор с ветреной девушкой. «Чушь собачья!» Понятно же, что она просто хочет по-быстрому и без проблем попрощаться – ну не может она вот так вот просто взять и уйти, как завещал великий Ленин, как учит коммунистическая партия. Этикет у нее в крови, как сказала ее лучшая подруга, – ей ли не знать, – а проще говоря, обычная человеческая вежливость. Потому и в парке хочет – чтобы ничто не могло задержать ее, когда она решительно скажет свое последнее «прости», раскроет зонт, и, поймав западный ветер, улетит раз и навсегда туда, откуда прилетела. Господи, откуда же она взялась на его голову?

Малиновский перепрыгнул на другую радиоволну, реклама не просто раздражала, а вызывала головную боль. О! Хуанес? Прекрасно! Ритмично, напористо, откровенно горько - то, что нужно! И на Романе сейчас как раз надета la camisa negra. Громче, еще громче!

У меня есть черная рубашка -
Сегодня у моей любви траур,
Сегодня у меня в душе горе,
И во всем виноваты твои чары.

Сегодня я знаю, что ты меня уже не любишь,
И это причиняет мне такую боль,
Что у меня есть только черная рубашка
И горе, что меня терзает.

Похоже, что я остался один,
И все это было полностью твоей ложью, всё-всё,
Проклятая несчастная судьба моя,
Что в тот день я встретил тебя.

Из-за того, что я выпил горький яд твоей любви,
Я остался умирающим и полным боли,
Я вдыхал этот горький дым твоего прощания,
И с тех пор, как ты ушла, я одинок…

На мне черная рубашка,
Потому что у меня теперь черная душа,
Я из-за тебя потерял спокойствие
И почти слег.

Давай, приходи детка,
Скажу тебе вкрадчиво:
На мне черная рубашка,
И под ней я мертвый.

У меня есть черная рубашка,
И твоя любовь уже не интересует меня.
То, что вчера имело вкус славы,
Сегодня не значит ничего.

Среда, вечер,
И ты не пришла,
Не оставила хотя бы записки,
И у меня есть только черная рубашка
И твои чемоданы у двери.

Может, и хорошо иногда не понимать слов, а только чувствовать, ощущать, догадываться, что автор, поэт, певец пережил абсолютно то же самое, что и ты? Это, несомненно, утешает, успокаивает и даже обнадеживает, роднит с этим жестоким миром и примиряет с ним. Но... одних порадует совпадение историй и даже восхитит: "У него это тоже случилось в среду? Отпад!" Других же разочарует – каждый считает, что его история совершенно уникальна, неповторима, нетривиальна. Особенно, если это история разбитого сердца.

Внимание! Мне во время написания главы потребовался валокордин. Но, может, это просто я такая. Нервная.

39.

Когда он свернул на нужную улицу, уже давно стемнело, с неба сыпался водяной десант, каждая отдельная единица которого так и не поняла до конца приказа вышестоящего начальства, в каком агрегатном состоянии высадиться на землю. Он увидел Данку задолго до места, где они договорились встретиться. Она понуро брела по темной аллее парка, идущей параллельно проезжей части, и на ее не прикрытые ничем волосы падали сырые хлопья снега.

Один взгляд на знакомую фигурку, как внезапный сквозняк, выдул из его души холодную отстраненность, а из сознания – хладнокровно заготовленные реплики. В сердце, как на солнце, произошли небывалой мощности вспышки, отчего тут же забарахлила электроника мозга, да и автоматика тела стала давать сбои. Он припарковался, где смог, и рванул в парк, к ней навстречу. Все же заставил себя резко снизить скорость недалеко от финиша, подошел спокойно, но при этом почти напугав своим неожиданным появлением девушку.

- Спасибо, что согласились встретиться, - начала она достаточно решительно и замолчала, рассматривая его опять тем же пристальным взглядом.

«Спасибо, что еще раз позволили увидеть вас».

- Никаких проблем. У меня как раз дела в этом районе вечером.

- Правда? О, это очень хорошо. Вам не пришлось специально ехать.

Она что, уже давно ходит вот так, без шапки, под этим полуснегом-полудождем? Льет ведь прилично… Волосы почти мокрые, капельки стекают по вискам. Заболеет еще…

- Даня, пойдемте поговорим в машину…

- Нннет, не надо, я скажу и все… - она вдохнула и выдохнула, так ничего и не сказав.

- Даня, вы простудитесь, я прошу вас, пойдемте, это рядом!

Он взял ее за руку – она была ледяная, – и буквально потащил к автомобилю.

Когда сели, завел двигатель, врубил печку на полную мощность, нашел кнопки подогрева сидений, тоже включил. Теплый ветерок шевелил волосы на ее голове, те, что успели подсохнуть. Молчание затянулось, но он не торопил ее. Зачем приближать развязку? Каждая лишняя минута – его.

- Вы так хорошо относились ко мне. – Она смотрит вперед, в лобовое стекло, которое все время засыпает снег, а дремлющие дворники нет-нет, да и очнуться, да смахнут его нервным движением, чтобы снова тут же ненадолго впасть в забытье. – С таким терпением и тактом.

- Я и сейчас хорошо отношусь к вам, Даня, - он тоже смотрит вперед.

- А я… Я не была с вами честна.

- Вам было тягостно со мной, скучно? Разве вы претворялись, когда смеялись?

- Нет! – Искренний, горячий протест, она, наконец, поворачивает голову и смотрит на него. – Нет! Мне было очень спокойно, хорошо и весело. Мне было легко рядом с вами, вы очень… настоящий! Настоящий мальчишка! Только лучше! Гораздо более настоящий, чем многие из моих знакомых. Иногда мне казалось, что вы мне очень близкий человек, совсем родной.

- Даня, я тоже так чувствовал.

- Правда? – судорожный выдох. – Это хорошо. Мы могли бы быть, наверное, друзьями…

«Никто не делается другом женщины, если может стать ее любовником. – Иди к черту, циничный англичанин!»

- …но я сама все испортила. То, как я вела себя по отношению к вам – это безобразно, отвратительно, ужасно. Я не понимаю, что за затмение на меня нашло. У меня в голове не укладывается, как я могла думать так и так поступать. Разрешите, пожалуйста, мне просить у вас прощения за это, но не объяснять ничего!

Она сначала умоляюще смотрела на него, но поскольку он молчал, она спрятала лицо в ладонях.

- Даня, вы продали меня на органы? Причем инопланетянам?

Всхлип. Она смеется или плачет?

- Вы проиграли меня в преф директору рекламного агентства, и я до конца жизни должен буду ходить в костюме хот-дога? И даже в баню?

Она отрицательно качает головой.

- О, майн гот! Я догадался… Вы загадали на лепестках гербер, чтобы я стал американским президентом! И теперь я лидирую в предвыборной гонке…

«Ты – синий кит, и лепестки не сработали».

Она поворачивает к нему голову, и он видит ее робкую улыбку.

- Вы простите меня?

Они развернулись лицом друг к другу.

- Мне не за что вас прощать. Мне тоже было с вами хорошо. Очень. И весело.

«Не смотри ей в глаза! - «Бодры» надо говорить бодрее, а «веселы»…»

Она вся - взгляд, которым, как металлоискателем, проходит по его лицу и фигуре в поисках доказательств: осколков нет, все пули просвистели мимо, все хорошо, она тогда ошиблась.

«Что весь твой опыт, если ты не сможешь обмануть эту девочку? Чего ты стоишь тогда вообще?»

Данка видит легкую улыбку, безмятежный взгляд с хитринкой, совершенно расслабленную позу.

В этот момент звонит его телефон, установленный на держателе. На картинке – рисунок танцовщицы танго. И номер телефона. Малиновский подмигивает Данке, дескать, внял вашим советам, берет трубку немного лениво, ничуть не смутившись.

- Да, Верунь, привет. Нет, не забыл. Конечно, заеду. Обязательно сходим. Целую.

Роман забыл совсем, что грядет день рождения Веры. Когда-то он проспорил ей, что сможет легко выполнить некоторые фигуры цыганского танца, считая их довольно простыми движениями, после чего обязался в течение десяти лет ходить с ней в этот день на балет. «Нынче мужчины стали никакущие, потому что им просто негде проявить свое мужество и отвагу – жизнь такая, не позволяет быть сильному полу сильным, а слабому – слабым и женственным. И лишь в балете…» Это был последний год его повинности, и Вера не преминула этим воспользоваться.

Он спокойно ставит телефон обратно, поворачивается к девушке: продолжайте.

Она сбилась и теперь сосредотачивалась, вспоминая, что же хотела сказать.

- Мне как-то мама сказала, что в жизни все не так однозначно. Что иногда мы выходим к свету, пройдя по темноте. Что, бывает, какая-то страшная сила влечет тебя на заведомо неверный путь, ты безумно мучаешься и переживаешь, но потом понимаешь, что иначе ты никогда бы не пришел туда, куда хотел. «Слушай свое сердце, - говорила она, - и даже если я буду тебя отговаривать, все равно делай, как считаешь нужным ты, если тебя ведет… - Данка запнулась.

«Любовь…»

- …твое внутреннее чувство». Мне кажется, что я неправильно воспользовалась этим советом. Я могла перепутать голос сердца с какими-то другими голосами, я могла причинить боль…

Опять внимательный взгляд в глаза Роману.

-…а я бы этого не хотела. В общем, я сожалею о многом. Но знаю, что теперь ничего не исправить.

- Даня, мне кажется, я не понимаю, о чем вы переживаете. По-моему, мы с вами прекрасно общались, замечательно проводили время.

Снова звонит телефон. На экране Болонка Ее Величества из мультика про псов-мушкетеров.

«Рояль в кустах? – Нет, это охотник с заряженным ружьем, и он уже прицелился».

- Да, Оленька, привет, моя хорошая. Ну, почему… Нет. Нет. Ты меня не совсем верно поняла. Просто дел навалилось. Давай, я тебе завтра позвоню, договоримся. Всенепременно, обязательно, естественно!

«Чистый четверг? Поговорим начистоту? – Великий четверг. Сделай то, что должен».

- Извините, Даня, я вас слушаю.

Данка смотрит на него и не знает, кажется, что еще сказать. Звонки ли сбили ее настрой, а может, вдохновенная игра этого великого артиста, которому суфлировало сердце, позволила избавиться от каких-то гнетущих страхов, сомнений и подозрений, но она немного расслабилась, улыбнулась чуть смелее.

- Роман, спасибо вам за все. За все, за все! Если это правда, то, что вы говорите, то, что вам тоже было хорошо и вообще все хорошо, то так значительно легче… попрощаться. Я думаю, что нам не стоит больше общаться. По разным причинам…

Вопросительно-тревожный взгляд.

- Да, вы правы, Даня. Ваши родители могут не обрадоваться нашей… дружбе, да и вообще, общество не готово к глобальным переменам: еще только лет триста прошло, как толстые стали дружить с худыми, лет десять, как сыроеды выработали толерантность к тем, кто запекает картошку в золе, а туууут… Я с вами согласен, не стоит вызывать у людей зависть высокими отношениями: театр, музыка, стихи… Не поймут.

Он протянул руку, она, немного помедлив, вложила в нее свою.

«Теплая. Ты ее отогрел. – Нет, это автомобиль. У них взаимные чувства».

Малиновский аккуратно, нежно, мягко сжал в ладони ее пальчики.

- Даня, я тоже хочу поблагодарить вас за все. За ваши рассказы и стихи, за термометр и шарлотку, за спектакли и книги…

«За тайные мучения страстей, за горечь слез, отраву поцелуя…»

- …за песни, которых я раньше не слышал, за свежевыпавший снег, за интересные разговоры и восхитительные – без преувеличения! - танцы.

«За то, что выбрала меня, когда решилась ступить на заведомо неверный путь».

- И мне тоже кое-что хотелось бы вам сказать на прощание. Помните тот разговор в машине, когда я вас с подругами вез к себе в дом со станции? Про женщин с прошлым? Вот мое мнение как мужчины: если ты любишь женщину, то тебе неважно, было у нее прошлое или не было. Если ты ее полюбил, то тебе вообще все равно, что с ней было раньше. Имеет значение только настоящее - с тобой она или нет... И мечта о будущем. А если не любишь… Ну, вы сами знаете, в книжках все давно уже написано.

Он улыбнулся открыто, ласково, спокойно, и, чуть тряхнув, отпустил ее ладошку. Она благодарно улыбнулась в ответ.

- Я пойду. Прощайте.

- Прощайте, Даня. Не поминайте лихом, – самая легкая из всех его улыбок, самая беспечальная.

Она открыла дверь, он не выдержал, выскочил со своей стороны, обошел машину, захлопнул сам ее дверцу, когда она снова выбралась под плачущее небо. Кивнул: «Счастливо!»

Она кивнула в ответ и стала быстро удаляться от Романа, застывшего рядом с автомобилем.

- Даня!

Она обернулась, он снова сократил расстояние между ними.

- Даня, никогда не сомневайтесь в себе. Слышите? Никогда! У вас все будет хорошо, все получится, – и, начиная отступать, - я забыл вам сказать на лекции, старческий склероз: в поцелуе главное – хотеть того, кого целуешь! В нем не важна техника, важен огонь, душевный жар, ну, хотя бы такой, с каким вы водите машину!

Попытался снова улыбнуться, и махнуть рукой, но не успел: она налетела на него, и, обхватив голову руками, прижала к своим его приоткрытые в изумлении губы.

Пространство-время – понятия очень относительные. Когда через вечность, которая длилась несколько мгновений, он открыл глаза, то почти с удивлением наткнулся на вопрошающий взгляд юной бестии.

- Товарищ кандидат, блистательная защита! Мне нечему вас больше научить.

Она засмеялась, и, махая рукой, побежала прочь, выныривая из темноты на свет фонаря, и снова погружаясь в тень, пока не скрылась в мутной пелене рыдающей осени, а может быть, смеющейся зимы.

«Это не поцелуй благодарности, это огненное клеймо на сердце, чему ты радуешься? – Я ей не противен как мужчина! – Был».

Он не помнил, как очутился в машине, и сколько времени просидел в ней без движения. Кто бы мог подумать, что все его мужество может пригодиться ему в столь обыденной ситуации, как разговор с девушкой? Что иногда гораздо проще выйти один на один с несколькими ублюдками, оставаться хладнокровным в падающем вертолете или спасать обезумевшего утопающего, который сковывает тебя мертвой хваткой по рукам и ногам, чем... чем просто улыбнуться. Улыбнуться легко и весело. На прощание.

«В четверг и больше никогда».

Он смог, он справился. Он освободил ее от сомнений, вины, угрызений совести. Согрел замерзшую ласточку за пазухой, и, подержав в ладонях, выпустил: «Лети!»

Это было непросто, это было страшно. Огромная волна цунами уже поднялась, закрыв собою солнце, и стало понятно: спасения не будет, не убежать, не спрятаться, не выплыть. Но он был мужественен и стоек, чувствуя на своем плече руку бесстрашного воина, добившегося, несмотря на возраст, назначения в боевую часть, к чему его, уже известного тогда писателя, не вынудили, но призвали «любовь и внутренняя религия». Уезжая сегодня из дома, вложив листок с Данкиными стихами в книгу, и собираясь убрать ее подальше, он все же перевернул еще одну страницу и прочитал:

«Если ты любишь без надежды на взаимность, молчи о своей любви. В тишине она сделается плодоносной».

40.

Вот человек. Он прекрасно выглядит, он отвечает на вопросы, двигается уверенно, бодро, энергично, не шатаясь, не спотыкаясь, не хватаясь руками за стенку. Шутит! Не это ли самый главный признак благополучия, адекватности, ясности рассудка? Клиенты вообще ничего не замечают, а тем, кто с ним работает давно, просто немного не по себе: что-то не то, а что – не поймешь, вроде все как обычно. Были б коллеги кошками, у них бы шерсть на загривках встала дыбом при приближении к этому человеку, а люди – существа не то что малочувствительные, а совершенно бесчувственные чурбаны. Им хоть зомби рядом, хоть вампиры, хоть инопланетянин, небрежно замазавший зеленую кожу тональником, хоть контуженный свинцовой волной до глухоты и слепоты, сбитый и избитый ею до полной потери сознания, которое потом вернулось, но как-то фрагментарно – все одно. Отвечает представлениям большинства о том, как выглядит живой человек, и ладно.

Оленька, не разочарованная долгожданной встречей, но удивленная «эмоциональной усталостью» своего кавалера, озабоченно проговорила: «Не понимаю, зачем мужики так себя доводят работой?» Вера, встретив его у театра, обняла и сказала: «Ты совсем закостенел, задеревенел даже! Тебе бы снова танцами заняться». Во время второго из трех одноактных балетов, называвшегося "Маленькая смерть", на музыку двух фортепианных концертов Моцарта – необыкновенно красивой, одухотворенной хореографической постановки о красоте телесной любви, «Самое лиричное и прекрасное воплощение секса в танце!», - заметила, что ее спутник смотрит на сцену с выражением болезненного изумления, словно увидел свой сон наяву со всеми подробностями. Положила руку ему на плечи – «совершенно каменный!» Правда, Генка, поговорив с ним с минуту по телефону, без лишних вопросов все понял: «Убери подальше бьющиеся предметы. И все, что тебе дорого», – чем вызывал лишь улыбку говорившего с ним Романа. И Васильевна...

Иваныч позвонил по каким-то делам и на вопрос Романа, как они съездили, выдал:
«Все бы ничего, да Раиса рыдает со вчерашнего дня без передышки, Вата у нас убежала». Выяснилось, что возвращаясь из гостей, они остановились на трассе между деревнями проверить колесо, а Вата, увидавшая двух бредущих у обочины диких собак, выскочила в открытую дверь и рванула за ними. Ни крики, ни поиски результатов не дали, когда стемнело, пришлось двигаться дальше, домой.

На следующее утро Малиновский сидел на кухне в маленьком домике и слушал печальную историю, стараясь лишний раз не смотреть на заплаканное лицо пожилой женщины.

«Вас предупреждали!» - так и хотелось повторить ему вслед за доктором Ватсоном, который был не менее предан своему Холмсу. – «Вас же предупреждали?»

- Я знаю, знаю за что мне это аукнулось, Рома! – она все плакала и плакала, разрывая ему сердце. – Я не то сказала той девочке про тебя, я не должна была этого говорить! Ведь я же вижу, с тобой последнее время что-то ужасное творится, ты и не живой будто! А ведь светился. Господи, какая ж я дура, зачем, зачем я лезу всюду со своей глупой совестью! Чужая душа - потемки, прости меня, Ромочка!

- Ну, перестань, не говори ерунды! – Он сел рядом с ней за стол, обнял за плечи. – С твоей честностью ты ничего не могла сказать про меня такого, что было бы неправдой. Не выдумывай, Васильна!

- Я сказала ей, что ты Кай, что твое сердце всегда остается холодным, что ты ни к кому не привязываешься, я хотела ее предупредить, чтобы она потом не убивалась, если вдруг что... – и снова слезы градом.

«О! Кажется, я знаю, кто подарил ему Данкины поцелуи! – Я тоже».

Он чмокнул Раису в макушку и вышел, оставив бедную женщину рыдать еще сильнее.

Вернулся затемно, весь в грязи, в промокшей одежде, но словно оживший, в глазах – зеленые озорные огоньки, испорченная куртка топорщится на груди.

- Васильна! Иди сюда скорее, - позвал он, войдя в дом к супругам. – Угадай, кто лучший в мире находитель пропавших собак? – и движением фокусника вынул из-за пазухи истощавшую, грязную, но совершенно здоровую и извивающуюся от счастья встречи с хозяевами Вату.

Это была первая ночь за прошедшие недели, когда он, не успев донести голову до подушки, уснул крепко, спокойно и проспал долго.

Утром отдохнувшее сознание отомстило ему мучительной яркостью ощущений. Мутный и глухой вакуум, окружавший его в последнее время, сменился насыщенной реальностью, которая испытывала на прочность все его рецепторы, все органы чувств. Тело забастовало: оно отказалось вставать и выполнять те автоматические действия, которые требовались согласно программам «спящего режима». Он сдался, наконец, на милость памяти, и теперь она подкидывала ему красочные картинки, в которых был единственный постоянный персонаж – Данка. Устремленный в потолок взгляд фиксировал не приятную золотистость покрытых лаком кедровых досок, а снежную аллею, кухню в его московской квартире, набережную в Твери, глухую пробку по дороге в Москву. «О, вам не понравится. Это слишком мрачный плейлист, вы не такой меланхолик, как я...», - услышал он ее голос.

Неужели она все время, что находилась рядом с ним, испытывала что-то подобное тому, что и он сейчас? Понятно, почему она иногда словно впадала в странное замороженное нервное состояние. И понятно, что постепенно отогреваясь рядом с ним – не могла она не отогреться на таком пекле! – начинала улыбаться, забываясь, переключаясь на совсем другие проблемы.

Эти мысли утешали, обезболивали, давали вздохнуть чуть глубже. Ведь получается, они так и бродили странной парой – «две птицы молчащих, наверное, беглых», окутанные аурой невысказанных, спрятанных чувств. Что ее душа просила в эти моменты, какой музыки жаждала? Ему запомнились из всего перечисленного только три вещи, кроме скинутого ею потом Латенаса: Альбинони, потому что он и сам его слушал, «Реквием» Моцарта и что-то Челентано.

Встать все-таки пришлось, звонил телефон – Васильна обеспокоилась: так поздно он никогда не просыпался. Роман убедил ее, что все в порядке, что обязательно придет на обед, взял свой телефон, наушники, снова лег. В списке песен Челентано сразу узнал нужную - «Конфесса».

Уже первые аккорды музыкальной композиции вызвали судорожный спазм в горле, а когда вступил сам Адриано, когда его проникновенный, бесподобный, полный сдерживаемых, но все-таки не удерживаемых в узде эмоций голос влился в музыкальный поток тихо плачущих инструментов, в грудной клетке Романа зародился тайфун.

Ты в любви не призналась мне,
Не сказала: "Ты мой единственный".
И в душе твоей похоронена
Наша будничная история,
Я не тревожу твои мысли,
Моя нежность тебя не греет.
Я, как испорченный горечью мёд,
Не для тебя. Он тебе не нужен.

Тайфун, набирая силу, все требовательнее и сильнее раздвигал ребра, заставляя дышать чаще, сбиваясь с ритма.

Почему вдруг другой ты стала?
Почему сама не своя?
Отчего не сказать сразу,
Что любовь твоя – не для меня!
Было ли что-то хорошее?
Без тебя стало холодно в мире.
Наш смех, наши улыбки, наши веселые вечера,
Они никогда больше не повторяться!

Голос певца то стихал, то снова взмывал ввысь, словно не выдерживая боли, которую хотелось скрыть:

В твоих мечтах меня нет совсем,
Я – не твоя любовь.
Я, как испорченный горечью мёд,
Не для тебя. Он тебе не нужен.

Почему ты вдруг изменилась?
Почему сама не своя?
Почему не сказала сразу,
Что нельзя полюбить нелюбимого?!

Он положил согнутый локоть на закрытые веки, под которыми неимоверно жгло.

Иногда вечерами,
когда не тревожат воспоминания,
Я почти забываю о горе.
Только сердце разбито,
И печаль в нем огромна,
как бескрайнее море,
Бескрайнее море...

На пике отчаянного вопля певца плотину-таки прорвало…

Почему, ты мне не открылась?..
Кто не любит - тот не будет любим.

Ma perche? Почему? Почему так случилось? Почему все так складывается? Глупый, никчемный вопрос. Ведь судьба – тот же фикрайтер, и поди попробуй предъявить ему претензии: «Я буду жаловаться королю! Я буду жаловаться на короля!» - что хочет, то и пишет, а то еще скажет, что его рукой водят высшие силы, и он тут ни при чем. Бросай, не бросай судьбе предъявы «какого хрена?», ничего от этого не поменяется. Если не понимаешь замысла, то так и будешь барахтаться в недоумении, разгребая завалы после очередного торнадо, проделавшего кривую просеку в лесу твоей жизни. Если придумаешь себе, как объяснить то, что происходит с тобой время от времени, то разгребать завалы все равно придется, но с другим настроем, а это уже что-то. Да и с какой бы стати нам подозревать фикрайтера в адекватности? Может, он маньяк, или пишет свои фики с бодуна, а может быть, он вообще – женщина...


- Ром, так мы тебя ждем 31-го? Татьяна будет тебе рада.
- Да, хорошо, договорились. Решили большой праздник забабахать?
- Да, народу много будет. Хочется чего-то грандиозного, Новый Год ведь – отличный повод.
- Вот именно, повод. А праздник – он теперь всегда с тобой.

Роман улыбнулся в трубку.

- Это да, ты прав. Только ты обещай, что точно приедешь.
- Да точно, точно. Не сумлевайся. Буду как штык. Как твой черный человек.
- Не ерунди. Все, ждем.

Малиновский нажал на отбой, глянул в монитор: все дела этого года закрыл, в почте осталось несколько непрочитанных писем, в том числе одно от Виталика. Решил, что это все –те мелочи, которые запросто подождут до следующего года. Выключил компьютер, оглядел студию – все в порядке. Ну, с работой все.

Подъезжая к дому Генки, еще издалека услышал музыку, увидел яркую иллюминацию. Все стены, крыша, забор и деревья в саду были оплетены множеством разноцветных лампочек – картинка совершенно сказочная, а вернее, рекламная, в стиле Кока-Колы «Праздник к нам приходит». Ну, что ж, это здорово. Если душа человека просит грандиозного торжества, почему б его телу не пошевелиться для этого? Да и если Генке не отмечать особым образом теперь каждый свой день, то что делать всем остальным?

Народу в доме было действительно полно. Хозяева встретили Романа не просто радушно, а восторженно радостно, провели под белы рученьки за стол и представляли всем и каждому как дорогого гостя. Сразу было понятно, что печальная Ромина история – один из кирпичиков их строящегося семейного фундамента, общая тема, в которой они согласны друг с другом почти во всем, но больше всего в том, как же им повезло, какие ж они счастливые, и вообще молодцы.

Малиновскому довольно легко удалось убедить хозяев в своей полной самостоятельности и отправить заниматься другими гостями и организационными хлопотами. Он честно попытался пропитаться духом новогодней радости, но не стал себя долго изнурять: ну, не получается, ну и пусть. Уселся в задумчивости с бокалом вина и книгой у камина, рядом с включенным телевизором, в котором с известной каждому взрослому человеку последовательностью сменялись кадры самого новогоднего фильма. Оставил на лице приветливую улыбку для мимо снующих гостей всех мастей, а сам вдруг ощутил с полной ясностью: никогда еще в своей жизни он не чувствовал себя таким одиноким.

По улице моей который год
Звучат шаги - мои друзья уходят.
Друзей моих медлительный уход
Той темноте за окнами угоден.

О, одиночество, как твой характер крут!
Посверкивая циркулем железным,
Как холодно ты замыкаешь круг,
Не внемля увереньям бесполезным.

Дай стать на цыпочки в твоем лесу,
На том конце замедленного жеста
Найти листву и поднести к лицу,
И ощутить сиротство как блаженство.

Даруй мне тишь твоих библиотек,
Твоих концертов строгие мотивы.
И - мудрая - я позабуду тех,
Кто умерли или доселе живы.

И я познаю мудрость и печаль,
Свой тайный смысл доверят мне предметы.
Природа, прислонясь к моим плечам,
Объявит свои детские секреты.

И вот тогда - из слез, из темноты,
Из бедного невежества былого,
Друзей моих прекрасные черты
Появятся и растворятся снова.
Друзей моих прекрасные черты
Появятся и растворятся снова...

Среди всех людей на земле был лишь один человек, с которым Малиновский никогда не чувствовал себя одиноким. И сейчас он по этому человеку отчаянно скучал. Гораздо, гораздо сильнее, чем когда-либо за последние два десятилетия…

_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)


Вернуться к началу
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: АУ (из темы "Фрагменты грез")
СообщениеДобавлено: 26 окт 2019, 21:57 
Не в сети
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 05 июн 2017, 15:12
Сообщения: 1100
41.

После одиннадцати вечера все же пришлось влиться в бурную толпу празднующих. Все было по-взрослому: Деда Мороза со Снегурочкой звали, елочку воплями включали, хороводы водили. Все было по-детски: весело, радостно, без пошлости, искренне. Дед Мороз обращался ко всем, спрашивая, какое желание он должен выполнить в следующем году. Кто отвечал в шутку, кто всерьез, кто предпочитал шепнуть ему желание на ушко, кто показывал пантомимой. Когда очередь дошла до Романа, который по рассеянности оказался в центре внимания, возникла пауза.

- Итак, Роман! Роман? – Дед Мороз обратился к хозяевам, сомневаясь, правильно ли он запомнил имя гостя.

- Роман, Роман, - закивали окружающие.

- Роман, исполнения какого желания больше всего ты хочешь в наступающем году?

- А ты настоящий волшебник, дедушка? – вполне серьезно спросил мальчик Рома.

- Брось мне вызов и узнаешь! - Дед Мороз был не лыком шит.

- Хочу невозможного!

- А точнее? Один мальчик хотел мороженого, я выслал ему десять кило щербета, а оказалось, что он фрукты терпеть не может, нужен был крем-брюле.

«Хочу напиться с Андрюхой, как в старые добрые времена, хочу, чтобы в моей жизни всегда была Данка, хочу, чтобы и на моей улице был праздник, хочу... взаимности... – Сгоряча, но честно».

- Точнее некуда.

- Хорошо, записал: «Хочет невозможного». Ожидайте, Роман. Кто у нас тут следующий? Светочка?..

После полуночи дружно сдвинули столы к стенам и устроили дискотеку. Малиновскому вовсе не хотелось танцевать, он вел неторопливый разговор с каким-то слегка занудным, но весьма приятным дядькой, – «Дядькой? Он такого же возраста, как и ты!» - мужиком, который что-то долго рассказывал о ... Роман не слушал, о чем он рассказывал.

Неожиданно перед собеседниками выросли три красавицы и стали дружно приглашать в круг танцующих. Сложно было отказать дамам, они поднялись, круг раздвинулся, но музыка неожиданно стихла. За пультом управления с микрофоном в руках был общий знакомый Малиновского и Геннадия, который, увидев Романа, громко сообщил присутствующим, цитируя известного всем собравшимся героя:

- И вот теперь вы услышите лучшего солиста 1-го Украинского, бывшего Воронежского, будущего солиста Большого театра…

Роман тут же включился:
- Очень большого.

- ...очень большого театра, старшего лейтенанта Малиновского. Коронный номер - цыганский танец. «Бубамара»!

И тут же врубил на полную громкость песню в том исполнении, в котором она звучала в фильме «Черная кошка, белый кот».

Народ расступился, освобождая место солисту, и даже разговоры прекратились в ожидании чего-то необычного.

Что ему оставалось? Он замер на мгновение, сосредотачиваясь, пока еще звучало вступление, пока певец только разгонялся, потянулся медленно, сильно, тягуче, следуя ритму музыки, словно высвобождая мышцы из невидимых оков, распрямляя спину, сбрасывая с нее многотонную тяжесть, поднимая голову вверх, как будто подставляя лицо солнцу, прикрывая глаза, чтобы зрение не мешало слуху: мелодия и движение должны идеально совпасть, и... «Как жаль, что вас там не было!»

Некоторые виды танцев можно исполнять в совершенно спокойном состоянии, и они не станут от этого хуже: менуэт, например. В нем главное – четкий рисунок, достоинство и грация. Вальс будет прекрасен, если партнеры действуют слаженно и гармонично, если есть пространство для этого полетного танца, и неплохо бы соответствующий антураж, но отсутствие искры между исполнителями совсем его не испортит. Народные танцы типа русского или молдавского лучше танцевать с задором и безудержным весельем, иначе это будут просто прыжки и бег под грохот всевозможных трещоток и бренчание местных струнных. Но есть такие виды танцевального искусства, которые требуют от исполнителя умения не столько двигаться в стиле звучащей музыки, способности произвести впечатление внешней красотой хореографических приемов, сколько выразить внутреннюю страсть, выплеснуть в движении сдерживаемую в обычной жизни энергию, а иногда вывернуть душу наизнанку. Вернее так: если танцор не умеет рассказать телом о чувствах, то танца не случится вовсе. Это будет пустышка, суррогат, подделка. Это относится к танго, например, или танцам цыган.

Вот почему можно было увидеть удивление, восторг, потрясение на лицах людей, которые наблюдали за тем, как, широко и вольно раскрыв руки, словно желая взлететь, этот мужчина уверенно и смело обошел зрителей, повернувшись к ним лицом, очертив магический круг, в котором будет совершен невиданный ритуал, и вышел на его середину. Как он начал красиво, четко, ритмично выстукивать ритм ногами, делая легкие полуобороты, стремительно сгибаясь и раскрываясь, увеличивая руками амплитуду и выразительность достаточно сдержанного в пространстве танцевального номера. Темп постепенно нарастал, а вместе с ним усложнялась игра ног, и быстрое, ритмичное, виртуозное обхлопывание себя, которое, казалось, высекало искры и сочеталось с неожиданно плавными, свободными и поражающими силой размаха движениями рук. Многие застыли в изумлении, забывая аплодировать в такт музыке – настолько здорово танцевал Роман, настолько самозабвенно и эмоционально. Некоторые поддерживали танец криками и заливистым свистом, бурно выражая восторг, и лишь один Геннадий с грустью наблюдал за происходящим. Если бы его спросили, почему его так расстроило увиденное, то он, перефразировав известную цитату Бернарда Шоу, ответил бы: «Танец – это громкое выражение немого страдания». И был бы очень близок к истине.

После такого сногсшибательного номера Роману трудно было уйти незамеченным в тень, остаться наедине с самим собой. Женщины подходили, выражали восторги, приглашали потанцевать, и ему не хотелось портить им праздник. Одна, другая, третья. Вот он уже танцует с очень милой женщиной – Александра, провизор, не замужем, огненно-рыжая, кудряшки костром вокруг головы, - под известную медленную мелодию. Все так просто, приятно, спокойно до тех пор, пока Сашенька (Шурочка?) не кладет голову ему на плечо: он вдруг, замерев на вдохе, узнает аромат – в последний раз Роман его слышал в машине, когда он был особенно сильным из-за ее мокрых от снега волос. Малиновский внезапно останавливается, кладет руку себе на грудь, как делают сердечники при болевом приступе, странно смотрит на партнершу.

- Что с вами? – пугается провизор Александра.

- Этот аромат. Простите, чем пахнут ваши волосы? – Он пытается смягчить слегка бестактный вопрос милейшей улыбкой, но выходит не очень.

- Это хна. Натуральная краска для волос. У вас аллергия на нее? – спрашивает озабоченно дама.

- Идиосинкразия. Простите меня, мне нужно выйти на воздух.

Она хочет проводить его, но он настроен решительно:
- Ничего страшного, не волнуйтесь. Я сам. Просто в груди заныло.

- Это может быть сердце!

Он улыбается, но хорошо, что в зале почти темно, иначе Сашенька могла бы испугаться.

- Из проверенных источников известно, что у меня его нет.

Сашенька недоуменно моргает, не зная, как реагировать.

«Ну что, ты не видишь? Не та цитата! – «Как я встретил вашу маму», «Теория большого взрыва».

- Табличка «Сарказм»!

- А! Поняла.

Малиновский выпадает из шумной гостиной в прохладные сени, где натыкается на снимающего шубу Деда Мороза. Под шубой обнаруживается исключительно оригинальный наряд.

- Веселенько, - говорит Роман, глубоко вдохнув свежий воздух и кивая на прикид разоблаченного сказочного деда.

- КОшмар, - смеясь, отвечает он. –ГлАзы б не глЯдели.

Поскольку Рома выказывает выраженное изумление, мнимый волшебник протягивает руку, представляется: «Юрий», – и объясняет:

- Буквально на днях был на пробных съемках в одной компании, они новый каталог выпускают, мы с ними договор заключили, после праздников продолжим. Так у них такой странный дизайнер, мои ребята над ним просто угорают.

- Милко?

- Да! Вы его знаете?

- Знал. А компания? «Зималетто»?

- Она самая. Кстати, мне сказали, что у вас сеть классных фотостудий? Я хотел их руководству предложить поснимать в необычных интерьерах.

Малиновский рассматривал Деда Мороза со смесью недоверия и надежды: неужто он вот такой?

- Вас это могло бы заинтересовать, Роман? Я могу к вам так обращаться?

- Да, конечно. Да, это очень интересное предложение. Удивительно своевременное…

Казалось, что Юрий хочет пощелкать пальцами перед глазами стоящего перед ним человека, потому что он слегка наклонил голову и вопрошающе вглядывался в его лицо.

- Тогда вы мне дадите свои контакты? Роман?

- Да, конечно. Запишите мой телефон. – Он продиктовал номер своего мобильного. - А вы с кем там контактировали? В «Зималетто»?

- С несколькими людьми. - Юрий начал перечислять фамилии. – И со Ждановым, он принимал окончательное решение.

- У вас есть его телефон?

- Да. Да я могу вам его визитку дать, мне она уже не нужна, у меня все контакты есть в электронном виде. Вот.

Малиновский пробежал глазами несколько строчек текста, гармонично расположенных на плотном бумажном прямоугольничке.

- Спасибо тебе, Дедушка Мороз, - он улыбнулся, спрятал визитку в карман. – Держишь слово?

- Ну дык! – не растерялся Юрий, хоть и слегка удивился странной реакции владельца фотостудии . – А то! Я вам тогда позвоню после праздников, в двадцатых числах, если что? Мы с ними 21 января начинаем плотно работать.

- Конечно! Звоните обязательно. Буду рад иметь дело с волшебником.

Первого числа с боями вырвался из гостеприимных объятий Геннадия, Татьяны и некоторых горячо полюбивших его гостей. Все просили его остаться еще на день, но он решительно отказался, даже не придумывая никаких вежливых отмазок.

С радостью вернулся в свой пустой, тихий дом. Выпил с Васильной чаю, наслаждаясь мирным счастьем доброй женщины, олицетворением которого был ритмичный скрежет коготков по полу, предупреждающий о постоянной опасности споткнуться или наступить на вертящееся возле ног излучающее собачий оптимизм существо.

Совсем уже вечером сел за стол, положил перед собой подаренную Дедом Морозом визитку, включил комп. Поискал в соцсетях информацию об Андрее. В «Одноклассниках» его не было, в «ВК» - тоже, в «Facebook» - практически ничего, активность минимальная. Повертев визитку в руках, решил, что позвонит после праздников, в будний день. Чувствуя, что снова накатывает тоскливая волна, решил отвлечься, проверить почту. Открывал бездумно рекламу, все подряд письма: «Пройдите тест на ваше психологическое состояние после новогодней ночи», «Пять мудрейших цитат великих людей Востока», «Как правильно загадывать желание, чтобы оно сбылось»… Дошел до письма от Виталика.

«Р.Д., дд! Чистил комп, наткнулся на несколько интересных снимков, посылаю тебе как ценителю. Разрешения у автора не спрашивал, но думаю, это не страшно, дальше тебя они никуда не пойдут, и вообще, мало кого могут заинтересовать, так как любительские. Мне понравилась работа со светом, смелые ракурсы и сама модель нестандартная. Сам увидишь».

Малиновский щелкнул мышкой, фотографии стали загружаться. Первая же открывшаяся сбила дыхание: на краю подиума в его студии сидела Данка с распечатками в руках. Это был словно близнец снимка, сделанного его собственными глазами, когда он впервые ее увидел: черно-белая сюита. Окинув взглядом изображение целиком, он медленно, с болезненным наслаждением скользил теперь по снимку, разглядывая детали: волосы – ниточка пробора, лоб – брови вразлет, кончики пальцев сквозь темные пряди, опущенные веки – ресницы…

Следующая фотография: Данка на высоком стуле, волосы развеваются, на лице – спокойное терпение. Еще одна. Поймано мгновение, когда модель развернулась и словно спрашивает: «Долго еще?», – и этот вопрос удивительно четко прописан во взгляде и чуть приоткрытых губах. Другая – она улыбается, следующая – уже смеется, Малиновский помнил тот момент, Сима тогда сказала подругам что-то смешное, и они страшно развеселились. Роман не мог бы сейчас определить, действительно ли имеет место быть талант фотографа, его способность запечатлеть подругу в исключительно удачных ракурсах, поймать настроение, увидеть и зафиксировать особенности мимики и свойственной ей пластики, или это все было особенностью его личного восприятия, но для него эти снимки, несомненно, являлись шедеврами. Он не торопился, разглядывал каждый подолгу, тщательно, совершенно точно зная, что не нужно бы так глубоко погружаться в мир светотени на именно этих примерах фотографического искусства, но остановиться уже не мог.

С сожалением щелкнув по последнему неоткрытому снимку, глубоко вдохнул и… не выдохнул. С экрана сквозь стекла круглых очков на него смотрела девушка с грустными глазами: Катя Пушкарева.

42.

Нет, небеса над ним не разверзлись, и даже по потолку не пошла трещина, но откуда-то сверху, словно конденсируясь из насыщенного неосмысленными фактами информационного поля, на Малиновского посыпались пазлы, которые поразительно легко и стремительно складывались в четкую картинку. Больше всего потрясло не столь разительное сходство с мамой, которое почему-то не бросилось в глаза раньше, а упорное игнорирование сознанием явных, вопиюще очевидных подсказок. Отец-император с непредсказуемым характером, местами буйный, как шторм, которого может утихомирить лишь его Катерина; платья сшитые гением, который является бескорыстным ценителем женской красоты; антикризисные блюда от мамы; преферансные присказки, совпадающие слово в слово с принятыми у них с Андрюхой…. Ооооо! И это Зойкино жужжание… и обращение в письме! ЖЖЖЖ! ЖжжжДаночка…. Боже, он не узнал даже собственного «Жданчика», совершенно помутившись разумом, перестав адекватно реагировать на донесения разведгрупп.

Может быть, он все же ошибается? Может быть, он просто сошел с ума, тоскуя по девушке и скучая по Андрею, и эти эмоции вызвали короткое замыкание?

Бабушка с дедушкой, живущие за границей, вещий Олег в прадедах, мама с отличной памятью на цифры, которая в некоторые, особенные моменты называет мужа по имени-отчеству, а он в ответ называет по имени-отчеству супругу. Возраст девушки… Языки с детства… Пушкарева, кажется, свободно владела двумя или тремя… Ревностное отношение папы к вождению автомобиля, его манера рисковать во время игры в карты, латынь! Она же сама показывала ему в театре актера, похожего на отца! И он действительно чем-то очень напоминает Жданова, да и сама Данка…

Он вернулся к другим ее фотографиям: в ее облике теперь четко прослеживались отцовские черты – где были раньше его глаза?!

«Тихо, тихо, тихо!» - Роман пытался унять хаотичное движение мыслей, хоть как-то систематизировать воспоминания. Сначала нужно было принять этот факт: Данка – дочь Андрея.

Вдох-выдох, вдох-выдох...

Вдруг накрыло ледяной волной: он чуть было не… Кожа покрылась липкой испариной. Сердце пропускало удар за ударом. Андрюхина дочь! Андрюхина дочь! Эта мысль била сильнее, чем когда-то врезал ему сам Жданчик.

Вдох-выдох, вдох-выдох… Господи! Андрюхина дочь!

Сквозь хаос эмоций пробилась мысль: Данка – это же производное от фамилии. Теперь ясно, почему это имя казалось странным: это и не имя вовсе. Он даже не знал имени девушки, из-за которой потерял голову! Идиот! Хотя… Мелькнувшее подозрение заставило войти в почту и открыть то самое, эпическое послание.

Да, так и есть… sonyapushka – это, несомненно, ключ, это последнее доказательство. Соня Пушкарева – мадемуазель Софи. Так значит, ее зовут Софья. Софья Андреевна Жданова.

«Приятно познакомиться. – Постфактум».

Он представил себе девушку и попытался соотнести образ и вновь обретенное ее имя. Софья. Соня. Сонечка. Ему понравился вкус звуков на языке, цвет имени, мягкость его звучания.

Глаза вернулись к письму – и снова иней вдоль позвоночника… Оказывается, существует принципиальная разница – спать с дочерью Жданова и спать с любой другой девушкой. Как бы он этого ни хотел – этого он не хотел. Сейчас Малиновский абсолютно четко понимал: Бог миловал. Какие бы аргументы не подбрасывало циничное сознание, что разницы, в сущности, никакой, что кто есть для него теперь Жданов двадцать лет спустя, что он мог никогда не узнать, даже если бы случилось, что чем он хуже или лучше любого другого – все это не имело никакого значения по сравнению с одним лишь твердым убеждением: Роман не хотел, чтобы так получилось. Ни при каком раскладе. Никогда. Даже если ему не суждено встретиться с Андреем до конца жизни.

«Табу? – Точно! Для справки: табу́ — строгий запрет на совершение какого-либо действия, основанный на вере в то, что подобное действие является либо священным, либо несущим проклятие для обывателей, под угрозой сверхъестественного наказания».

Можно было бы теперь попробовать поискать сведения о девушке в сети. Но ему не хотелось: открытий пока было достаточно, нужно было их переварить. Упал на диван, снова уставился в потолок. Она – дочь Жданова. Можно сойти с ума…

Вот кто, оказывается, ждал ее в машине у метро, вот кто бубнил в трубку, беспокоясь с кем она и где, вот кому она не рассказывала в чьем доме ночевала после фотосессии загородом. Андрей все это время был рядом… неудивительно, что Роман вспоминал о нем так часто в последние месяцы.

Он всячески гнал от себя яркие картинки случайной встречи с Палычем в момент, когда они были с Данкой-Сонечкой вдвоем. От видения двадцати разъяренных Ждановых, высаживающихся на крышу его дома с вертолета, его разобрал истерический смех. Нет, вряд ли ему удалось бы выжить после захвата…

И вдруг взрывом, завалившим наглухо выход из шахты, в которой оказался Малиновский, возникло понимание: он не позвонит Андрюхе. Теперь - не позвонит.

Стало невыносимо грустно, но эта грусть не заволокла туманом лихорадящее сознание, а словно ледяной ветер остудила его, прояснив. Любовь к Данке не была единственным истинным чувством в его жизни, но лишь благодаря ей он сейчас понял нечто очень важное, чего никак не мог осознать все эти годы: он любил Жданчика. Именно так, как Роману рассказывала Жданочка,восхищаясь дружбой Джона и Шерлока, когда говорила про вызывающие зависть чисто мужские отношения, когда даже после драки, предательства, многолетней разлуки дружеская любовь никуда не девается, не ослабевает. Когда можно принимать друг друга со всеми слабостями и недостатками, принимать полностью, когда – кажется, она и об этом говорила? - эта дружба даже сильнее любви к женщине. Данка, как звезда, взошла на темном небосклоне и осветила то, что пряталось во мраке сознания. Почему ж все так поздно?

Если бы можно было объявить музыкальную паузу в пронзительно-мучительных размышлениях Романа Дмитрича, то лучшим вариантом была бы песня «Аквариума» с умиротворяющим голосом БГ «Аделаида»:

Ветер, туман и снег.
Мы - одни в этом доме.
Не бойся стука в окно -
Это ко мне,
Это северный ветер,
Мы у него в ладонях.

Но северный ветер - мой друг,
Он хранит все, что скрыто.
Он сделает так,
Что небо станет свободным от туч
Там, где взойдет звезда Аделаида.

Я помню движение губ,
Прикосновенье руками.
Я слышал, что время стирает все.
Ты слышишь стук сердца -
Это коса нашла на камень.

И нет ни печали, ни зла,
Ни горечи, ни обиды.
Есть только северный ветер,
И он разбудит меня
Там, где взойдет звезда Аделаида.

Но поскольку музыкальных пауз никто не объявлял, Малиновский, не замечая бегущих часов, все лежал и думал о круто завернутом сюжете его до недавнего момента ничем не примечательной судьбы.

Что поделать? Теперь он не мог явиться пред Андреевы очи - «Здравствуйте, я ваша тетя!» - и как ни в чем не бывало начать с ним общаться, имея за пазухой - нет, не камень, а лисенка, который будет прогрызать в его животе дыру, это во-первых, а во-вторых, он не хотел бы предать, подставить Данку - Софью – Сонечку. Слишком велик был риск разоблачения. И тогда… плохо будет всем.

Ну, почему, почему все так! Стоило только узнать, что такое любовь, ты тут же должен понять, каково это, лишиться любой надежды на счастье. Стоило только понять, как дорог и ценен для тебя потерянный друг, ты тут же понимаешь, что потерян он для тебя окончательно.

«Десять лет без права переписки. – На всю оставшуюся жизнь…»

Он печально улыбнулся: сладкая его парочка, Жданчик и Жданочка. Насколько любимы и дороги, настолько недосягаемы. Что за наказание!

Как только эта фраза была мысленно произнесена, его буквально подбросило над диваном озарение: неужели то самое «ау», про которое не устает говорить Васильна? Это ему кара небесная за всех брошенных женщин? За их разочарования, растоптанные надежды, обманутые чувства? За равнодушие, легкомыслие, цинизм?
Говорят, что несчастья нам даются не «за что», а «для чего». Для чего ему это? Ясное дело, чтобы понять что-то. Что? Что любовь существует? Он догадывался. Что она несет с собой не только счастье, но и много горя – знал точно. Что любовь меняет человека – ха, этого ему никогда не забыть… Он вспомнил Андрея. Безумный черный огонь в глазах, страшная кривая улыбка, нервные движения рук: «Катя знала про инструкцию!» И отчаяние, отчаяние, отчаяние… Андрюха-то уже тогда мог встать на ее место.

Катя – игра в любовь – инструкция – катастрофа – Катя.

Перед глазами портрет Данки в круглых очках, тень такой же, как она девушки – Кати Пушкаревой. Такой же! Такой же юной, живой, ранимой, способной любить… Только значительно более уязвимой, беззащитной. Если Данкина уверенность в себе, своей красоте, в каком-то смысле высокий статус, финансовое благополучие, признание сверстников, уважение со стороны разных людей, и прочая, и прочая не смогли защитить ее от душевных травм, связанных с неразделенной любовью, которые заставили пойти против собственной натуры, собственных убеждений, то что должна была испытать ее мама, не имевшая и половины этого всего? Ее мама, влюбленная в ее папу, возможно, так же сильно, как Роман теперь в их дочь? Так же сильно, отчаянно и безнадежно? И, о Господи, что должна была испытать в таком случае Катя, поверившая в любовь Андрея, когда прочитала его, Романа, инструкцию?

Он встал. Лежать было невыносимо, нужно было двигаться. Пошел поставил чайник. А воспоминания ввалились толпой, как поддавшаяся панике толпа в узкие двери станции метро.

Робкая, зашуганная Катя, выбегающая на стадион… Катя, мужественно ведущая совещание, выдающая совету директоров липовые цифры… Катя, уговаривающая представителей банков подождать, выдать кредиты… Катя, наблюдающая за отношениями Андрея и Киры, Андрея и моделей… Катя, слушающая хохот в свой адрес… Катя, работающая день и ночь… Даже потом, когда она уже ни во что не верила… Катя, каждый день встречающая улыбки Андрея и его, Романа, и знающая, что они фальшивые… Катя, читающая открытки, сочиненные Романом… Катя, осознавшая, что когда Андрей спал и целовался с ней, ему было противно… Катя, уверенная, что любимый обманывает ее ради компании, что никогда не любил, что смеялся с другом за ее спиной и все-все ему рассказывал… Катя, которая все это вынесла и простила… Теперь он понимал: не могла не простить…

Чайник давно свистел и плевался кипятком, а Роман не слышал.

Если представить, что кто-то вот так же, как они тогда, может поступить с… Сонечкой Ждановой… Влюбить, использовать вдоль и поперек, обмануть, поиздеваться, бросить, оставить умирать с мыслью, что «эта любовь будет для нее счастливым воспоминанием», да еще и насмехаться… Если у него самого от ненависти и муки останавливается сердце при одной только мысли об этом, то что будет с Андреем, если…? Все потому, что они оба любят ее. Они чувствуют ее боль как свою, ощущают ее раны на своей шкуре. Но ведь Кате было так же больно… А он смеялся, подшучивал, изощрялся в остроумии, не понимал…

Роман выключил газ, получив ожог капельками кипятка, брызжущими из раскаленного чайника.

Ближе к утру, когда он балансировал на грани яви и сна, ему привиделся образ. Сама Любовь, дождавшись нужного времени, воплотившись в Данке – красавице, чтобы сразу привлечь внимание; умеющей говорить с ним на его языке, чтобы сразу поглубже завяз крючок; наделенной чертами любимого друга, чтобы уж наверняка; девушке-загадке, чтобы дольше не пропал интерес; девушке-ребенку, чтобы сбить его с толку, чтобы лишить его возможности действовать привычными методами; девушке, влюбленной не в него, чтобы добавить горечи и подчеркнуть сладость счастливых моментов; девушке отчаявшейся и потому подарившей ему столько радужных надежд; девушке с чистой душой, оставившей Романа в тот момент, который задумала эта беспощадная богиня, - объяснила ему то, чего он не понимал.
Объяснила красиво: взяла за волосы и, восседая амазонкой на ретивой лошади, протащила его галопом сквозь кусты, ельник, болота, песок, колючки, лужи, крапиву, овраги и камни… Или наоборот, как маленькая девочка, ухватив свою плюшевую игрушку за заднюю лапу, прошлась с ней по всему огромному дому, шмякая головой, набитой опилками, по паркету – пум, пум, пум, плитке – пам, пам, пам, ступенькам – бам, бам, бам-с…

Утром позвонил Генке, взял у него контакт Деда Мороза, чтобы сказать, что предложение о сотрудничестве с «Зималетто» его больше не интересует. Предупредил Васильну, что уезжает из страны на все праздники, а может, и на более долгое время.

- Куда ж ты, Рома? – она снова почувствовала, что он сам не свой.
- Не знаю пока, не решил.

Обнял ее крепко, поцеловал пахнущую шампунем макушку. И уже уходя, спросил:

- Васильна, а хорошее аукается? Или только плохое?

Она не сразу поняла вопрос. А когда поняла, всплеснула руками:
- Конечно, конечно, и хорошее аукается! Говорят же: «Как аукнется, так и откликнется».

- А, понял! Кричишь в горах: лю-ууу-блю-ууу! А эхо в ответ: уууу-бью-ууу! И лавина сверху. Да?

43.

Шенгенская виза, кредитная карточка, смартфон, мобильный интернет – и ты можешь мотаться по Европе, хоть каждый день меняя страну, как настоящий подпольщик, не ночуя два раза подряд под одной и той же крышей, путая следы, спасаясь от наступающих на пятки воспоминаний, полагаясь для пущей надежности не на собственную логику в выборе следующего пункта назначения, а исключительно на игру случая: мимоходом, мимолётом, теплоходом, самолётом... Ну как, Роман Дмитрич, помогает рецепт Визбора: «длинной-длинной серой ниткой стоптанных дорог штопаем ранения души»?
Или это только кажется, что новые впечатления могут перекрыть собой старые, как слой дешевой штукатурки, нанесенный на фрески великого мастера: пройдет время, и они снова будут явлены восхищенному миру, как нечто, хранимое самим провидением? А может быть, ты надеешься, что они будут утрачены навсегда, сбитые невежественным работником, а храм твоей души заново побелят, чтоб он стал пуст, но светел и чист? Пусть не расцвечен, не украшен, не ярок, зато и ассоциаций никаких: ни страшного суда, ни царствия небесного, ни изгнания из рая – рисуй все, что хочешь, заново, невзирая на шедевры и провалы прошлого...

Все тщетно: чтобы увидеть что-то снаружи, нужно перестать смотреть внутрь себя. А ты только и вынырнул несколько раз на поверхность, когда волею судеб оказался в Венеции и с улыбкой сбежавшего из старого замка призрака бродил от витрины к витрине, мимо волнующе пестрых разнообразных "мурашек". И ведь не просто смотрел – выбирал! И боролся с собой, не переставая: купить – не купить?

В какой-то момент, сидя в кресле на веранде одной из уютнейших тосканских ферм и не замечая ни живописных спящих виноградников, ни прячущихся на горизонте в любимой Леонардо дымке гор, ни зеленых свечей кипарисов, выстроившихся вереницей вдоль дороги, а лазая по просторам интернета в поисках очередного пристанища, наткнулся на высказывание Дрюона: «Путешествия обогащают опыт молодых, но случается также, что они вносят смуту в душу пятидесятилетних старцев», – хмыкнул и решил, что хватит, пора домой.

Маленький аэропорт на севере Италии, почти домашняя обстановка: один рейс в сутки, который «до дому», ни шума, ни толкотни, ни взвинченности, которая растворена в воздухе больших аэроузлов. Всего пара крохотных кафе – а зачем больше? - одно из которых оформлено в стиле ретро.
Малиновский со своим небольшим чемоданчиком припарковался за крохотным столиком, заказал себе кофе и традиционную брускетту. На большом экране крутили старые музыкальные ролики, которые милы нашему сердцу своей неспешностью и внятностью создаваемых режиссером образов. Вот, пожалуйста, родная с детства мелодия «Прогноза погоды». Песню в черно-белом клипе исполняет Мари Лафоре, чем-то неуловимо напоминающая… Неважно. Хорошо исполняет.

Manchester et Liverpool

Я снова вижу себя бродящей по улицам
Посреди этой толпы
Среди тысяч незнакомцев.
Манчестер и Ливерпуль.
Я уехала в заброшенные места
В поисках той прекрасной любви,
Которую испытала рядом с тобой.

Я люблю тебя, я люблю тебя.
Как я люблю твой голос,
Который говорил мне:
“Я люблю тебя, я люблю тебя”, -
И я так сильно в это верила.

Стены Манчестера грустны,
А Ливерпуль поливает слезами море,
Я уже не знаю, существую ли.
Белые корабли боятся зимы,
Манчестер под дождем,
А Ливерпуль уже не найти
В сегодняшнем тумане.
Любовь тоже затерялась.

Я люблю тебя, я люблю тебя.
Я слушаю твой голос,
Который говорил мне:
“Я люблю тебя, я люблю тебя”, -
И я больше никогда в это не поверю.

Малиновский, ведомый печальной мелодией, незаметно для себя вернулся к привычным в последние дни мыслям. В который раз прокручивая события прошедших месяцев, он все недоумевал, по какому краешку проводила его судьба с завязанными глазами, не давая раньше времени сорваться в пропасть, увлекая все выше и выше по серпантину чувств, чтобы столкнуть с самой вершины. Трудно сказать, чем бы это все обернулось, если бы он сразу поинтересовался фамилией девушки, расшифровал подпись, увидел лицо Андрея, сидящего в машине, внимательнее слушал бы ее рассказы, посмотрел автомобильные права… Если бы тогда из альбома выпала не его фотография, а Жданова. Да даже если бы он потом посмотрел сам на снимки друга – может быть, что-то екнуло бы, а то ведь за столько лет образ стирается, черты забываются.

Услышал в объявлении, прозвучавшем на двух языках, номер своего рейса: вылет откладывается. Давненько такого не было.
Когда надоело сидеть в кафе, выбрался в зал ожидания, встал у стеклянной стены здания аэропорта, наблюдая за неожиданно обильным снегопадом, да еще с метелью: поднялся сильный ветер, который разыгрывал диковинное – как «Лебединое» где-нибудь на открытой сцене на берегу озера Чад - представление для данных широт. Да, здесь такой снег – это форс-мажор. Если сам не растает так же внезапно, как выпал, вряд ли они справятся в ближайшие часы.

- Гриш, рейс откладывается. Пока на два часа. Мама села только что в самолет, ей лететь долго. А Соня пришла уже? Ладно, я напишу. Ты посматривай в телефон, а то до вас не достучишься. Не зависай надолго в компе. И напиши мне, когда Соня придет. Все, давай, пока.

Роман мгновенно превратился в соляной столп, даже не оглянувшись. Этот низкий рокочущий голос он узнал бы не только после канонических мушкетерских двадцати лет спустя, но и трехсот библейских, даже без слов-маячков «Гриша», «Соня».
Замер на вдохе: эти Ждановы доведут-таки его до дыхательной недостаточности.

Пока, парализованный новейшим звуковым оружием, он пытался сообразить, как действовать: так и стоять не двигаясь, чтобы не привлечь внимания говорившего по телефону, упасть на пол и отползти по-пластунски под сидения для пассажиров, натянуть на лицо воротник свитера, метнуться в ноги к Андрею, свалить его, а потом скрыться, пока тот будет приходить в себя или кинуться сейчас вон на ту женщину с поцелуем, как сделал бы д’Артаньян, уходя от погони, - решение было принято за него.

- Малиновский?! Малиновский! – Андрей, радостно сверкая глазами, обходил с левого фланга все еще стоящего столбом Романа.

- Ромка! Неужели не узнаешь меня? – вот он уже напротив и всем своим видом по-детски недоуменно вопрошает: «Ты что?»

Малиновский узнает его, еще как узнает! И не только того, молодого, стремительно-нервного Андрея в этом солидно-замедленном тяжеловатом мужчине, но и еще кое-кого, из более свежих воспоминаний.

- Жданов… - наконец обреченно-облегченно выдыхает ожившая статуя Колосса Малиновского, и невольно-ликующая улыбка освещает его лицо.

«И нет ни печали, ни зла,
Ни горечи, ни обиды.
Есть только северный ветер,
И он разбудит меня
Там, где взойдет звезда Аделаида».

Та эмоция, которая возникает в первый момент неожиданной встречи – самая искренняя. Она может удивить и самого человека, испытывающего радость или досаду, и того, другого, встреченного, потому что читается очень ясно – обычно, у людей не хватает времени на осознание, и следовательно, на попытку ее скрыть. И, будь Андрей чуть внимательнее и приметливее по натуре, он мог бы усомниться в радости Малиновского, но в искреннем восторге Жданова сомневаться не приходилось.

Несколько последующих минут в сознании Романа запечатлелись смутно, примерно так же, как мост Ватерлоо на картине Моне «Эффект тумана». Он помнил только, что рукопожатием ограничиться не получилось, что Андрей сжал его, еще заторможенно-деревянного, крепко в объятиях, как электрошокером пройдясь по обонятельным рецепторам своим узнаваемым даже сквозь новейший парфюм запахом. Получившая от них сигнал лимбическая система - самая древняя часть мозга, отвечающая за хранение эмоций, которая не подчиняется никаким другим «высшим» отделам и уж тем более новеньким с точки зрения эволюции сознанию, интеллекту, произвольным намерениям, - тут же запустила программу самовосстановления поврежденных файлов.
И если запах хны хранился в лимбической системе Романа под грифом «Смертельно опасно», то запах А.П. Жданова хранился в отделе «Радость жизни» и был шифром к многочисленным папкам с названиями строго позитивного свойства: «Бурная юность», «Друг», «Поговори со мною, Жданов», «Гонки по вертикали», «Понять без слов», «Рискованная авантюра», «Надежное прикрытие», «Палыч-выручалыч», «Нежданно-негаданный Жданчик», «Вполне ожидаемый Нежданчик», «Приключения на севере столицы», «Мальчишник-кибальчишник», «Андрюха», «Виски вдвоем», «Смешной и еще смешнее», «Лучше не бывает» и т.д.

Вот когда Малиновский очнулся, почувствовал: это все происходит наяву. Нужно было лишь соприкоснуться аурами, биополями – что там излучают наши физические оболочки, - чтобы мгновенно настроиться на нужную волну и понять: код-то прежний, пароль за эти годы не изменился. Только первые движения и слова идут с некоторым усилием, как поддаются петли у давно не открывавшихся дверей, как сопротивляется механизм у всю зиму провисевшего на воротах замка, как несдвигаемым сначала кажется заглохший автомобиль при попытке толкнуть его с места, а потом все приходит на круги своя, удивляя, поражая легкостью и естественностью после столь долгой разлуки.

Выяснили, что ждут одного рейса, направились в бар. Жданову постоянно звонили, и он, не желая оставлять Романа на время своих разговоров без внимания, общался с ним жестами.

Вот он, говоря с кем-то по-английски, показывает Малиновскому свой безымянный палец и вопрошает взглядом, на что Роман отрицательно качает головой. Андрей кивает и большим пальцем указывает себе за спину, вопросительно глядя на друга, Малиновский показывает «дважды». Жданов изображает пантомиму «Мадонна с младенцем», Роман снова делает отрицательный жест и вопросительно поднимает брови: «А у тебя?», – на что Андрей в свою очередь показывает пальцами «двое», продолжая нетерпеливо журчать по телефону и прося прощения мимикой: сейчас, сейчас, разделаюсь с ними, подожди. Усевшись за столик, Малиновский пишет на салфетке «Катя?», Андрей кивает и показывает рукой знак «все ок», интервьюер пишет «Любовница(цы)?», в ответ получает искреннее и с предельно большой амплитудой отрицательное качание головой. «Родители?» - Жданов пишет слово «Отец» и ставит дату.

К моменту окончания разговора с иностранным партнером основные вешки были расставлены: подробности либо не нужны, либо позже, можно двигаться по дороге хоть в метель, хоть ночью. Сейчас нужно просто встретиться глазами, еще раз отмечая знакомые черты и появившиеся изменения в облике друг друга, улыбнуться, вздохнуть и сделать по первому глотку животворного напитка, который способен согреть не только тело, но и выстуженные разлукой души.

Пока службы аэропорта боролись со снегопадом, у экипажа вышло рабочее время. Рейс перенесли на следующий день. Среди потянувшихся к "шаттлу" до аэропортовской гостиницы пассажиров только двое не были расстроены происходящим. Они продолжали свой неспешный разговор и на ходу, и в автобусе, и забившись в один из двух выделенных им гостиничных номеров.

- Хотел сначала сразу написать Екатерине, что тебя встретил, потом передумал. – Андрей протирал гостиничный стакан, пока Роман раскладывал на салфетках импровизированную закуску.

- Не будешь вообще говорить?

- Почему это? - Андрей удивленно посмотрел на Романа. – Обязательно скажу! Но при встрече, а то в этих вайберах половина прелести от сообщения грандиозных новостей теряется. Кстати, почему это мне Гришка до сих пор не отписался…

Андрей полез в телефон, стал нервно тыкать пальцем в экран. Роман с интересом наблюдал за ним, ощущая себя трижды перевербованным агентом, страдающим раздвоением личности. Ему страшно хотелось задать множество вопросов, но он никак не мог выбрать, какие из них будут естественны в такой ситуации, а потому больше молчал.

- Чего дергаешься-то?
- Да одни они там, Катя тоже только вылетела из Америки. Что, трудно написать: "Соня пришла"?

"Действительно, трудно что ли?"

- Не горячись. Они же взрослые у тебя... Вроде…

- Вот именно! Слишком взрослые. – Андрей налил в стаканы золотистой жидкости, оставляющей блестящие маслянистые следы на стекле. Выпили. Это была уже вторая бутылка, открытая с момента встречи. Напиток действовал мягко, незаметно, растапливая последние льдинки неловкости, растворяя осадок воспоминаний о причинах расставания, подогревая откровенность, снимая запреты на сдержанность в выражении чувств. Беседа текла легко, сворачивая с одной темы на другую, то бурно и радостно, если речь заходила об общих воспоминаниях, то размеренно и неторопливо, если рассказывал о своей жизни кто-то один.

Жданов сидел в кресле, положив ноги на край кровати, Роман напротив него на самой кровати, прислонясь спиной к стене. В маленьком номере аэропортовской гостиницы они чувствовали себя как на необитаемом острове, настолько вокруг было тихо, настолько оторваны они были метелью и невозможностью выполнять свои привычные обязанности от окружающего мира. Андрей все время что-то говорил, рассказывал, не мог усидеть долго на одном месте. Роман, наоборот, был молчалив и загадочно улыбался. Отвечал кратко, предпочитая слушать, казался внешне счастливо-расслабленным в отличие от возбужденно-радостного друга. Они словно поменялись привычными ролями, но для общей гармонии это не имело никакого значения: ощущение выпадения из действительности, неожиданного подарка судьбы было у обоих. И пусть по календарю был вечер четверга, именно про такой день Окуджава написал свою «Божественную субботу»:

Божественной субботы
хлебнули мы глоток.
От празднеств и работы
закрылись на замок.
Ни суетная дама,
ни улиц мельтешня
нас не коснутся, Зяма,
до середины дня.

Как сладко мы курили!
Как будто в первый раз
на этом свете жили,
и он сиял для нас.
Еще придут заботы,
но главное в другом:
божественной субботы
нам терпкий вкус знаком!

Уже готовит старость
свой непременный суд.
А много ль нам досталось
за жизнь таких минут?
На пышном карнавале
торжественных невзгод
мы что-то не встречали
божественных суббот.

Ликуй, мой друг сердечный,
сдаваться не спеши,
пока течет он, грешный,
неспешный пир души
Дыши, мой друг, свободой...
Кто знает, сколько раз
еще такой субботой
наш век одарит нас?

И если бы вокруг были знакомые и близкие, возвращение друг к другу могло бы проходить сложнее или не произойти вообще, ведь ничего не изменилось со времен Пушкина, когда Ленский с Онегиным вполне могли помириться, когда б не «общественное мненье! Пружина чести, наш кумир!» Но Роману с Андреем повезло. И нет-нет, да замирали их взгляды друг на друге, взгляды, которые с каждой минутой все четче различали в сидящем напротив человеке пятидесяти лет от роду мальчика Ромку и мальчика Андрюшку, которые и были настоящими и неизменными сущностями этих взрослых тел, которым по решению каких-то высших сил было предназначено стать друзьями, что бы там ни наросло поверх за годы, что бы ни происходило вокруг, что бы ни думали про них окружающие.

_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)


Вернуться к началу
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: АУ (из темы "Фрагменты грез")
СообщениеДобавлено: 26 окт 2019, 21:59 
Не в сети
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 05 июн 2017, 15:12
Сообщения: 1100
44.

- А у меня про тебя буквально несколько дней назад разговор был, - как-то вдруг очень серьезно сказал Андрей, разливая по стаканам последние капли спиртного и доставая новую бутылку. Остатки и без того почти не действующего на Романа алкоголя моментально сгорели в напалме выделившегося в кровь адреналина.

- С кем? – в голосе плохо скрытая заинтересованность Винни-Пуха, когда речь идет о меде.

- С Васильковой. Помнишь? – Жданов хитро прищурился, глядя на Романа. Тот медленно выдохнул и покачал головой.

– Неа.

- Ну, Василькова! - как будто это что-то проясняло, с нажимом повторил Андрей и уставился в глаза Роману. Это сработало: словно получив информацию посредством bluetooth, Малиновский сразу вспомнил и девушку, о которой шла речь, и почему они ее так называли, и даже, ему показалось, увидел, какая она стала теперь.

- Ааааа! Ого! Все такие же синие глаза? Все так же предпочитает васильковый цвет в одежде? Все так же видит мир исключительно в голубом свете?

Андрей радостно засмеялся: то ли его развеселили вопросы Романа, совершенно точно охарактеризовавшие упомянутый персонаж, то ли вызвал эйфорию удавшийся трюк с передачей информации по каналу "зрачок - зрачок".

- Глаза – да, такие же. Если не знать, можно решить, что цветные линзы. Одета – да, ты опять угадал, шарф был ярко-голубым. Но она изменилась: наивности не заметил, романтизма поубавилось, стала бизнес-леди с жесткой хваткой.

- Я даже не помню, как ее зовут по-настоящему. Это ж ты ее прозвал Васильковой?

- Ты. Марина. Она замужем, дети. Выглядит прекрасно. Мы с ней в Милане весь вечер проболтали в баре. Знаешь, какую мысль она высказала, которая меня зацепила? Про тебя, между прочим?

- Ну и какую? – Малиновский не ждал почему-то ничего хорошего от этих воспоминаний.

- Она жалеет, что среди ее многочисленных любовников был ты.

Малиновский усмехнулся: «И к гадалке не ходи».

- Тебе не интересно, почему? – Андрей загадочно улыбался.

- Ну, что тут интересного? Этот дон Педро, эгоистичный подлец, с легкостью охмурил влюбчивую донну Розу, потом с легкостью же и оставил. От соприкосновения с моим ледяным сердцем ее горячее получило холодовой ожог, после чего мир уже никогда не был столь голубым, и оказалось, что кругом не милые люди, а много-много диких обезьян.

- А вот и нет! В этот раз «молоко», «молоко», «молоко». Она вспоминает о тебе, как о самом лучшем мужчине в ее жизни, что ты был самый-самый…Я даже позавидовал. Не стану перечислять, что она говорила, а то это будет странно выглядеть… - Андрей веселился от души.

- Жаль, я бы послушал...

- Хорошо, вот третью разопьем, ты напомни, может, я напою тебе эту песнь песней...

- Ничего не понимаю… «Так в чем вина моя, мой друг?»

- Да уж, логика непредсказуема у них. В общем, ее сожаления касаются того, что теперь, после тебя, ни один из ее мужчин не кажется ей достойным в этом смысле. И как она ни пытается «воспитывать» и «совершенствовать» мужа в данном направлении, она чувствует, что никогда ему не достичь нужных высот. Поэтому, сказала она, мечтательно закатив свои сумасшедше синие глаза, лучше б никогда тебя, такого восхитительного и не встречать!

- Да, печально… - сказал Роман, улыбнувшись. – Хочешь как лучше, а получается как всегда. Так тебя эта мысль зацепила? Про меня? Ты ж с ней не спал, может, с тобой ей бы еще больше понравилось… Или спал?

- Нет, не в этом дело. Я вдруг подумал, что правы были древние мужики, когда стремились взять в жены невинную девушку. Ей не с чем было сравнивать, а значит, она была довольна тем, что имеет. Это ведь и для женщины хорошо, как думаешь? Вот попадается ей кто-то типа тебя, а потом надо выходить замуж, и всю жизнь она будет считать, что муж у нее бездарность, что согласилась на компромисс…

Роман внимательно смотрел на Андрея, пытаясь понять: тот холодок, что бежит сейчас по его позвоночнику, имеет внутреннее происхождение или вызван воздействием извне? Они встретились глазами, Малиновский не уловил никакой информации. Ничего такого.

- А если наоборот? – аккуратно спросил он.

Андрей понял его сразу, без уточнений.

- Ты хочешь сказать, что обиженная каким-нибудь уродом женщина будет потом чувствовать себя совершенно счастливой и с обычным, не очень уж искусным в постели мужчиной? А с хорошим любовником – так вообще?

- Я хочу сказать, что если ей не с чем сравнивать, если она девушкой вышла замуж за такого вот урода, то потом она может всегда считать, что секс – это в лучшем случае скучно и противно, в худшем – грязно и мерзко, и так и не узнать, как это здорово. И детей своих зачать не в любви, а в отвращении… Может, она и не будет несчастной, считая, что так и должно быть… Хотя нет. Так могло быть еще совсем недавно, сейчас слишком много информации. И если ты вдумаешься, то поймешь, что все эти древние правила всегда отстаивали интересы мужчин. Будет счастлива, потому что не узнает, что несчастна? Бред. Девственность никому ничего не гарантирует. И чего тебе в голову лезет эта пуританская философия?

– Знаешь, Ромка, что я тебе скажу. Иметь взрослую дочь – это сущее наказание…

«А вот с этого момента поподробнее, пожалуйста!»

- Вот это поворот! И в чем комиссия, создатель?

- Ну, что вот ты лыбишься? Хотел бы я, чтобы ты оказался на моем месте!

- Оу! А ты – на моем? Бойтесь своих желаний!

Андрей посерьезнел и протянул Роману наполненный стакан. Ему хотелось высказаться, но он почему-то колебался.

- Андрюх, выпьем за твоих детей? Чтобы все у них было хо-ро-шо!

Выпили.

- Вот ты, Ром, когда говоришь «за детей» небось, представляешь себе именно детей? Поэтому тебе и смешно, что я тут дергаюсь. А ты представь, что твой ребенок – взрослая девушка. Включи воображение!

«Не нуждаюсь. – Она не слышит твоих мыслей, а ты все говоришь цитатами из "Шерлока"».

- Нет, вряд ли я смогу. Ты расскажи. Мне страшно интересно, Палыч. Тебя пугает, что она вылетает из гнезда в мир, полный зла? Алкоголь, наркотики, татушки, гепатит...

«Что ж ты остановился? Не с темы вредных привычек свернул Жданчик на разговор о детях».

- Алкоголь, татушки... – Жданов потер лоб, сосредотачиваясь. – Это, конечно, да. Но вообще – нет! – Он никак не мог собрать мысли в кучку. – Нет! Это все не про Соню. Если б ты ее знал, ты бы понял, о чем я. Не то чтобы я зарекся, что ей это не грозит. Просто этим она меня никогда не пугала. – Он замолчал.

- А чем пугала? – Агент Клаус уставился на пастора Шлага проникновенным взглядом.

- Да ничем, если вдуматься. Я пугаюсь сам. Мысли такие лезут в голову даже без особого повода с ее стороны, что спать не могу.

- «Такую личную неприязнь я испытываю к потерпевшему, что кушать не могу…»

- Смейся, смейся, паяц!

- Да я не смеюсь, я весь внимание, а ты ничего не говоришь. Давай же, выкладывай все про свои страхи. Вот, приляг рядом и исповедуйся. Все равно утром ничего не вспомним, так что не боись.

«Провокаторы заканчивают свой век в пруду».

- Сказать по-нашему, мы выпили немного!

Андрей послушался: он устал сидеть в кресле. Поставил початую бутылку на тумбочку, лег рядом. Теперь они смотрели не друг на друга, а в стену перед собой или в зеркало, которое висело почти напротив и отражало сидяще-лежащую парочку. Телефон Жданова зажегся, плимкнул.

- Она, оказывается, давно дома. Гришка, как всегда, забыл написать. – Жданов видимо расслабился.

- Мог бы позвонить, не дергался бы.

- В том-то и дело, что не мог. Для тебя это, наверное, странно. Как бы это объяснить, если мне самому не до конца понятно? Вот родилась она, Сонька. Ее купаешь, меняешь памперсы, укачиваешь, все совершенно естественно – она вся твоя. Растет потихонечку – на самом деле очень быстро! – и все равно все еще вся твоя. Болеет – носишь ее полночи горячую на руках. Тошнит – держишь на коленях, потом несешь в ванную мыть. Уснула на прогулке – ее голова на твоем плече – это только твое существо, нет никаких мыслей других, только б не болела. И вдруг – именно вдруг! – осознаешь, что девочка превратилась в девушку. И что ты уже не можешь просто так ворваться к ней в комнату, что уже давным-давно она не вручает тебе свой телефон, чтобы ты помог разобраться ей с контактами и сообщениями, что она не рассказывает тебе все-все о себе, как раньше, когда сидела, обхватив твою шею руками, и на ухо шептала о том, как они с подружкой сбежали с балета и пошли есть мороженое.
И вроде она все также говорит о своей учебе, об учениках – она занимается репетиторством, – о том, как они с подругами ездят фотографироваться, о спектаклях, на которые ходит. И все равно понимаешь, что она оторвалась, отпочковалась и больше не принадлежит тебе. И ты не знаешь про нее всего. И кажется, что как раз то, чего ты про нее не знаешь – самое страшное. Ведь хорошего от родителей не скрывают.

Малиновский вспомнил приготовленную к приходу девушки квартиру и закрыл глаза, чтобы не пересечься взглядом с Ждановым.

В номере зазвенела тишина.

- С чего ты взял, что она что-то скрывает? Может, у тебя просто богатое воображение? Ты тогда насчет Зорькина тоже много чего напридумывал. – Роман чувствовал себя предателем, но соблазн был слишком велик.

- Ты тоже! Просто ты не имеешь отношения к Соне, поэтому тебе не понять моих страхов.

«Страшно не иметь отношения к Соне. – И иметь – тоже страшно».

- Так в чем они, страхи? Ты так и не сказал!

- Я боюсь за нее. Особенно как вспомню, как мы с тобой… Мои отношения с женщинами. Да с той же Катей! Я еще ничего такого не знаю про ее молодых людей, а меня уже переклинивает. Понимаешь? Мне прошлое мстит: я живу в постоянном страхе, что с ней поступят плохо, и никак не могу отделаться от этих мыслей. Да и она мне не помогает, а наоборот. Скрытная стала, молчаливая. Раньше я знал про нее все, знал, куда она идет и с кем. А теперь…

- А теперь? – Малиновский протянул Андрею свой пустой стакан, кивнул: продолжай.

- А теперь это взрослый самостоятельный человек. Я не могу ей задавать вопросов! Мне неудобно почему-то! То ли страшно услышать ответы, то ли осознаю, что не имею права…Теперь я понимаю своего отца: он никогда не позволял себе влезать в мою личную жизнь. Мама могла, а отец – нет... Можно только наблюдать, как он и делал...
Вот недавно сидим вечером, поставили фильм, Катя его очень любит, «Север и юг», герои целуются. И вдруг мне кажется, что Сонька как-то странно смотрит на это, особенно. Именно на поцелуй. Не могу тебе сказать, что именно меня напрягло... Но с тех пор навязчивая мысль крутиться в голове: а она уже целовалась? И колбасит меня от этого жутко. Так и хочется сказать: кто посмел?!

«Кто, кто... есть несколько вариантов. – Свалим все на Агнию Барто?»

Они все же встретились взглядами в зеркале. Роман как агент-провокатор был не на высоте. Андрей, к счастью, уже сильно нетрезв, а потому воспринял выражение лица друга, как горячее сочувствие.

- Ты сейчас знаешь, Палыч, кого мне напоминаешь? Короля из «Обыкновенного чуда». Он там, кажется, возмущался, что ему не доложили, что дочь выросла. Или это в «Золушке», и тоже король? Только там речь шла о сыне. – Малиновский подумал, что бесстрастность в голосе слишком энергоемка. - Говорят, что надо встать на место другого. Вот встань: тебе 18 – 18 же? – лет. Уже хорошо, что не 15, не 16... Кровь кипит. Хочется целоваться. И совсем не хочется докладывать об этом родителям. Все нормально. Разве нет?

- В теории – да. Я все это понимаю. И я же тебе говорю, проблема не в Софье. Она никогда не была склонна обманывать. То есть, если я спрошу, она, скорее всего, ответит. Но я не спрашиваю. Почему-то знаю, что нельзя. Да и сам представь: нормально ли вдруг спросить у взрослого человека, спит он с кем-то или нет? У любого? Оказывается, что у дочери – совершенно невозможно.

«Можно спросить не у дочери. – У ясеня?»

- И знаешь почему? Потому что такие вопросы отталкивают, отдаляют. А ты цепляешься за последнюю возможность остаться в близких отношениях. А это значит: не нарушай границ.

-Жданыч, а что тебе даст это знание? Про ее личную жизнь? Что от этого поменяется?

- Ты прав. Ничего. Это ее личное дело. Мне надо просто как-то перешагнуть через это. Может, если б знал, что уже – сразу успокоился. А так кажется, что этот этап может быть травматичным для нее. Как у Кати... И вот я волнуюсь. И накручиваю себя. И придумываю себе всякое, наблюдая. Только догадывайся, почему она грустит или плачет.

- Плачет? – голос предал предателя, дрогнув.

Андрей вздохнул.

- Бывает. Редко, но оттого еще тревожнее, когда плачет. Вернулась после университетской поездки какой-то другой. Спрашиваю, не случилось ли чего – говорит, что все нормально. Но я же вижу, что-то не так. Катя советует: не лезь, сама скажет, если захочет. Ну, я терпел, терпел, потом как-то мы с ней ехали куда-то, я и начал потихоньку допытываться. И что выяснил? Она мне говорит: пап, я холодная? Я ей: в каком смысле? 36,6, говорю, не меньше, шучу типа. «Знаешь, оказывается, меня называют Снежной королевой. Вот почему? Разве я надменная, холодная, неприступная?» И отворачивается, смотрит в боковое окно, значит, собралась реветь. Я ей: не выдумывай, кто это так говорит? Ты ж моя дочь, ты не можешь быть холодной…

Малиновский вспомнил речь-эпитафию Лорке, ралли Тверь-Гришкино, последний поцелуй.

- Нет, твоя дочь не может быть холодной… - откликнулся глухим эхом.

- Ну, и я про то. То есть, ребенка что-то волнует, что-то взрослое уже… И от этого неспокойно. А дальше копать не стал. Засыпаешь?

- Что ты! Твои сказки, дорогой Андерсен, волнуют кровь и отрезвляют.

- Врун.

- Вот те крест.

Снова налили. Выпили.

- Осенью стала пропадать вечерами. Ну да, в театры, в кафе вечером, с друзьями, с подружками, все нормально вроде. А я как на иголках, ну совершенно крыша поехала. Предчувствия? Паранойя? Хрен его знает. Катя меня успокаивает, говорит: а ты как хотел? К себе на булавку пристегнуть? Встречаю Соню как-то у метро, они с подругами где-то за городом фотосессию устраивали, жили у знакомых то ли Аллы, то ли Юли – это ее подружки с детских лет еще, – а она такая оживленная, веселая. Я и брякнул: что, Снежная Королева, нашла своего Кая? Пошутил, называется… Ты б видел, Ромка, как она на меня посмотрела!

«Не нужно было говорить про ледяное сердце. – Не утрируй. Пастор наивен, как ребенок».

Малиновскому захотелось отодвинуться подальше от Андрея, так топотало и ухало в груди. Но Жданов был весь в своих родительских чувствах, которые, наконец, можно было выплеснуть на случайно-неслучайного собеседника.

- А недавно совсем? Собрались мы с Катей и Гришкой к маме в Лондон на годовщину смерти отца. Уехали в аэропорт днем, а по дороге сын расклеился совсем: горячий, рвет без остановки, голова болит. Куда лететь в таком состоянии? Еле домой доехали. Написали Соне, что не летим, возвращаемся. Катя как раз с врачом у Гришки в комнате была, когда Софья вернулась. Я выхожу в коридор, вот ей Богу, ни о чем таком не думая, и вижу: на ней лица нет, растерянная какая-то, нервная, с букетом, и, главное, она испугалась словно, что мы вернулись. У меня сразу мысли...Ты там не уснул, Малиновский?

С внутренней стороны век Романа шел короткометражный фильм с ждановским голосом за кадром: Софья возвращается домой. В том самом платье, с капельками ожога на коже, с букетом гербер...

- Никогда не слышал ничего более захватывающего. Вещай дальше.

- Плетусь за ней на кухню. Она ставит цветы в вазу. Ну, цветы и цветы, ставит и ставит... А руки-то дрожат! Заглядываю в лицо – губы тоже. Опять меня как волной накрывает. Я спрашиваю: «Сонечка, что случилось? Тебя кто-то обидел? Ты только скажи, не молчи!» А она: «Ах, папа! Разве это проблема, когда тебя обидели? Всегда можно простить обидчика, забыть. А если ты обидела человека? Как простить себя?» И смотрит так... отчаянно, как будто действительно ждет ответа.
Я ее обнимаю, успокаиваю, а она давай плакать. Сначала тихо, а потом все сильнее. Ты ж знаешь, эти женские слезы, я теряюсь. «Что случилось, может быть, все не так страшно?» Она головой крутит, молчит и плачет. «Что ты, хорошая моя, могла такого сделать, чтобы так расстраиваться?» - спрашиваю.
Успокоилась чуть-чуть. «Вот смотри, - говорит. - Когда человек тебя не любит – это ясно, это чувствуется, правда?» Берет цветок – они на ромашки похожи были – и начинает лепестки отрывать: «Вот, пожалуйста, не любит!» Засмеялась так, что мне нехорошо стало. Мы как раз недавно на балет ходили, ну сцена один в один: героиня сошла с ума и все на цветочках тоже гадала. Я по спине ее глажу, боюсь, что перестанет говорить.
Не перестала: «А когда любит? Ведь не сразу поймешь, если человек хочет это скрыть, да? Особенно, если тебе удобнее думать, что никакой любви нет», - и глазищи – те самые, Катины! Думаю, что ж у девочки там творится, чего я не знаю? Что у нее в голове? А я тут как дурак сижу и ничем не могу помочь. Неизвестность хуже всего! У меня даже мысль в начале осени мелькнула маячок ей в телефон поставить.

Малиновский поперхнулся напитком и никак не мог откашляться. Андрей приподнялся и стал энергично стучать ему по спине.

- Ты не думай, что я совсем больной или ей не доверяю. Я ей доверяю, а вот таким, как мы с тобой – нет.

- Так и чем разговор кончился? Что тебе Д… дочь-то сказала? – провокатор чуть не прокололся, потому что устал ходить вокруг да около.

- Что сказала… Сказала, что плохо поступила с каким-то хорошим человеком. Прям жестоко, подло, низко. Я так и не понял, что такого она могла сделать, чтоб вот так все это называть? «Не спрашивай лучше!» - говорит. Ну вскружила голову, ну, флиртовала, наверное, а потом поняла, что не нужен он ей, а он, наверное, привязался… Не знаю даже… Вот ты можешь сообразить? У меня так и вертелось на языке сказать: ну не изнасиловала ж ты его?

Малиновский встал, подошел к холодильнику, достал бутылку воды, стал пить, смачивая совершенно пересохшее горло. Пленка на скрытом записывающем устройстве кончилась, а Андрей все продолжал говорить, обращаясь к спине Романа:

- И знаешь, как только я понял, что ее никто не обидел, что, как она сказала, с ней, такой подлой, носились, как с писаной торбой, пылинки с нее сдували и пальцем не тронули... Что это только она там прямо-таки какие-то ужасные страдания кому-то причинила, я успокоился и подумал: ну какое мне дело до этого парня? Переживет как-нибудь? Правда? Что молчишь? Малиновский, ау!

45.

Малиновский медленно развернулся. Он смотрел на Андрея так, словно только что сделал какое-то важное открытие: просветленно-печально. Как мать, наблюдающая за младенцем, который пытается протиснуть голову сквозь прутья кроватки, как священник, выслушивающий исповедь нерадивого прихожанина, как причастный тайнам ребенок, как кошка, созерцающая радость собаки при встрече с хозяином, как тренер российской сборной по футболу, стоящий на кромке поля во время матча, как Карыч на Нюшу.

Если бы друзья находились в пространстве фильма Бекмамбетова, то мы, зрители, попав вместе с пучком света внутрь глаз Романа, пробравшись по его зрительным нервам в мозг, и не заблудившись там в извилинах, а проникнув в лобные доли, узнали бы мысль, которая его посетила: «Люди не меняются».

- Малиновский, чего застыл-то?

- Размышляю над принципом, положенным в основу системы распознавания «свой-чужой».

- Что?
- Ничего, это я так, глючу. На чем мы остановились? Дочка-то успокоилась? – Он обошел кровать, налил им обоим еще, не скупясь, вернулся на свое место, сел.

- Ну как. Плакать больше не плакала, но пропадать вечерами перестала, все больше дома сидит.
- Тебе должно быть так спокойнее…
- Должно. Но нет. Начинаешь думать, что что-то случилось, безответно влюбилась, например... Рассталась... Вдруг она рыдает по ночам? Я даже подушку ходил утром проверять…

«Кто владеет информацией – владеет миром. – Кто много знает, того убирают».

- И что подушка?
- Ничего. Сухая.
- Вот видишь…
- Что видишь? Меня не оставляет это: «когда человек не любит – это ясно». Разве можно ее не любить?

Малиновский лишь сделал неопределенный жест в ответ.

- Девушка в таком возрасте, красивая, общительная, обеспеченная… Разве должна сидеть одна дома?
- Тебе не угодишь…
- Нет, не угодишь. Катя так же говорит. А хочешь, я тебе их покажу?

Роман слишком долго раздумывал над ответом, Андрей даже сильно захмелевший, заметил это.

- Не хочешь…
- Хочу! Ты не понял. Просто мне нечего будет тебе показать в ответ. Вот и все.

- Малиновский, ну, что за хрень ты несешь? Я так рад… - он взял свой телефон и стал открывать нужные папки. Агент и провокатор сел чуть сзади, чтобы Андрею не было видно его лица. На всякий случай.

- Это Катя, – он довольно быстро пролистывал снимки, но Роман успел ухватить главное: Катя стала еще интереснее с тех пор, как он видел ее в последний раз. – Это Гришка. – Сын был очень похож на молодого Жданова. До жути. Роман даже повернулся, чтобы оценить сходство, глянув на друга. А тот засмеялся довольно:

- Ага, ага. Вылитый я. Только характер Катин. А это Сонечка. Что скажешь? – Вопрос был задан с гордостью и нежностью.

Малиновский готовился к этому моменту, но оказался не готов. Когда на него с экрана телефона посмотрели эти глаза, ему захотелось уткнуться лбом в ждановское плечо и застонать. «Что скажешь?» А что тут можно сказать, кроме тех трех слов, которые прогремят в тишине гостиничного номера, как последний трубный глас? Как же трудно оказалось не открыться сейчас, не выплеснуть на непосредственного и косвенного виновника его страданий все скопившиеся за последнее время эмоции!
Малиновский не боялся – жаждал! - получить соответствующий, не менее сильный эмоциональный ответ. О, это была бы битва Титанов, поражающая зрителей накалом страстей, плещущей через край агрессией и парадоксальностью: ведь при всей ожесточенности схватки ни один из них не хотел бы убить другого.

- Очень похожа на Катю. Но и на тебя тоже. Удивительно, но я узнаю вас обоих.

«Не прошло и полгода… - Откуда силы улыбаться?»

- Да, многие так говорят. – Он пролистывал снимки, среди которых Роман увидел и знакомые. – Красивая?

- Убийственно, – Роман посмотрел на друга открыто, на секунду сняв защиту, чтобы тот понял, что это не шутка.

«Правду говорить легко».

- Я тоже так думаю. – Андрей был удовлетворен. – Ром, ты чего? Сердце прихватило?

Малиновский опустил правую руку, которую непроизвольно положил на грудь, увидев портрет девушки.

- Нет, все нормально. Давай еще выпьем. За твою семью, Андрей. За Катю, которая родила тебе таких прекрасных детей, за сына, за… дочь. И за тебя, – он улыбнулся и осушил сразу почти полный стакан. Андрей, слегка удивившийся столь торжественному тону, последовал его примеру.

А потом они валялись и болтали обо всем. О старых знакомых, о работе, о путешествиях, вспоминали свои похождения, и с этой темы снова плавно скатились к Андрюхиным детям.

- Вот ты говоришь, не волнуйся, - разглагольствовал Андрей, хотя Роман уже давно молчал и лишь изредка подхихикивал. - А как не волноваться? Подружки Сонькины – я их знаю с детского сада, такие ангелочки были! Однажды еду, встал на светофоре и вижу, как Юля-тихоня, ну ты знаешь таких, слова лишнего не скажет, робкая вся, трепетная, идет по улице с парнем в обнимку и целуется на ходу. Средь бела дня!

Роман заржал: алкоголь-таки пробил все адреналино-печеночные заслоны и начал разрушительное действие на ЦНС.

- А ты хотел бы, чтобы она ночью с ним целовалась? И в укромном месте? Ну что ты, как домостроевец, Палыч! Девочка совершеннолетняя?

- Это было в прошлом году. Какого года Симонова? Нет, ей еще не было 18.

- Слушай, не разочаровывай меня. Я только подумал, что иметь семью – это все-таки здорово, а ты отпугиваешь от этой мысли личным примером. Когда ты сделался
занудой? Попрекать молодых поцелуями! Сам-то во сколько начал?

- Не обо мне речь! И я к взрослым женщинам не приставал!

Малиновский перестал смеяться.

- А это при чем?
- Другая подружка Сони, как подросла, так стала со мной заигрывать! Прикинь? Рыжая стервоза.

- Зойка, что ли? – проговорил Малиновский и в момент протрезвел.

- Она! – ничего не заметил совершенно пьяный уже Жданов. – Зойковская меня иногда в такое неловкое положение ставит! Я вот думаю, на что она Соньку может подбить с такими замашками?

- Давай надеяться, Палыч, что нравственными установками твоя дочь пошла не в тебя. Палыч?

Андрей спал.
Роман улыбнулся, глядя на сопящего Жданчика. Полюбовался немного этой милой картиной, встал, развязал шнурки на его ботинках, стал снимать их. Андрей проснулся, снял второй ботинок сам.

- Кстати, Палыч, ты обещал мне рассказать в подробностях, что говорила про меня Василькова. После третьей бутылки. Мы допили. Начинай.

- Ммммм… Она сказала, что ты самый внимательный, заботливый…

- Это не новость, я вон снял с тебя ботинки. Конечно, заботливый.

- Сказала, что ты самый ласковый…

- И это не интимная подробность… я тебя ласково с покрывала снял, ты даже не заметил.

- Что ты нежный. Самый нежный.

- Так, уже интереснее, – Роман накрыл Андрея покрывалом, сел рядом.

- У тебя такие руки… - сонливость в палычевом голосе придавала ему эротизма.

- Что сбежали даже брюки?

- Дурак… она серьезно говорила.

- Что еще она серьезно говорила?

- Ты так целуешься, что можно улететь… - бархатистым шёпотом выдал он.

- Хорошо не «за»… Все?

Роман беззвучно хохотал, представляя себе их парочку со стороны.

- Нееет.... Я только начал... песнь...

Малиновский вытер выступившие слезы.

- Странный разговор...

- А чего странного? Ей хотелось поговорить о тебе, мне хотелось поговорить о тебе... Но у женщин же больше речевых центров или чего там... в мозге... Поэтому я только слушал...К тому же, она напилась.

- А ты?
- А я все помню, я был не пьяный!

- Хорошо, что еще помнишь? Говори, пока не забылся! – Малиновский потряс за плечо всхрапнувшего Жданова.

- Что в постели с тобой она чувствовала себя богиней. Что ты воплощение сексуальной радости.

- Какая у тебя хорошая память...
- Ага, я не злопамятный, просто злой и память хорошая.
- Ладно, я понял. Признаний достаточно. Вдруг тут прослушка... Потом выложат запись в инет...

- Нееет...я скажу все! Если бы ей нужно было выбрать – твои губы, руки или... как она его назвала-то? То она б не смогла!!!

- Что не смогла? – Роман уже изнемогал от смеха.
- Выбрать! У тебя все прекрасно, Малиновский.

- Жуть какая! Расчлененкой попахивает. Нужно быть осторожнее, а то поклонницы растащат на сувениры. Останется один скелет. Безрукий. В шкафу. У тебя, причем, Жданыч.

Андрей снова сделал усилие вынырнуть из сна:
- Вот и скажи: хорошо, что у нее есть такие воспоминания, или плохо? Это ж философский вопрос. Давай его решим!

- Давай утром? – без надежды, что можно переупрямить этого упрямца предложил Роман.

- Нет, сейчас! Решим, и с чистой совестью уснем.
- Формулируй вопрос, и я дам тебе ответ.

Жданов надолго замолчал, и Малиновский уже было решил, что он уснул окончательно. Но нет, прочистив горло, тот выдал:

- Пожелать тебя женщине в виде новогоднего подарка или нет?
- Все просто, Андрюх. Ты представь не абстрактную женщину, а ту, которую любишь. И все сразу станет понятно.

После длительной паузы Роман услышал ответ друга. Это было тихое мелодичное похрапывание.

«А ты? Ты сам пожелал бы себя любимой женщине? Вполне конкретной?»

От выпитого сильно кружилась голова, но спать не хотелось. Роман выключил в номере свет, лег рядом с Андреем и уставился в темноту. Нет, то, что он сейчас испытывал, нельзя было назвать счастьем, слишком много саднящих заноз сидело в сердце и в голове для этого блистательно-взлетного ощущения. Но ему было хорошо. Болезненно-хорошо. Оттого, что рядом сопит долгожданный Жданов, оттого, что они были рады друг другу при встрече; оттого, что Дед Мороз исполнил его желание – первым выскочившее, а потому, наверное, самое искреннее и сильное желание; оттого, что Дед Мороз не обманул, что он вообще есть, а значит, невозможное возможно; оттого, что благодаря Андрюхиным рассказам он еще раз словно встретился с... Данкой, увидел ее слезы – из-за него! – узнал, на что пошли герберы... Он думал о Кате, о Соне, о Палыче... Вот ведь семейка, все десять казней египетских в одном флаконе – и only for you, Роман Дмитриевич, only for you! Ему было и смешно, и грустно, и горько, и сладко, и невыносимо мучительно, и бесконечно отрадно думать о них, о каждом в отдельности и обо всех вместе. И в голове в который уже раз, по кругу звучала одна и та же песня, которая казалась очень подходящей к его мыслям:

Под небом голубым есть город золотой
С прозрачными воротами и яркою звездой.
А в городе том сад, все травы да цветы;
Гуляют там животные невиданной красы.

Одно - как желтый огнегривый лев,
Другое - вол, исполненный очей;
С ними золотой орел небесный,
Чей так светел взор незабываемый.

А в небе голубом горит одна звезда;
Она твоя, о ангел мой, она твоя всегда.
Кто любит, тот любим, кто светел, тот и свят;
Пускай ведет звезда тебя дорогой в дивный сад.

Тебя там встретит огнегривый лев,
И синий вол, исполненный очей;
С ними золотой орел небесный,
Чей так светел взор незабываемый.

Палыч, как только встретился с Романом, сразу включил режим «ты главный, я – ведомый», поэтому утром его пришлось расталкивать, чтобы возвращаться в аэропорт, сам бы он не встал.

Приводя себя в порядок, он бросил Роману:

- Ты в прекрасной форме, я еще вчера заметил. Как тебе удается?

- Экстремальные нагрузки. Не советую, – Роман не сдержал улыбки. Странной улыбки.

- Не поделишься? Или все то же?

- Одна, но пламенная страсть.

- Я так и думал. Долгоиграющий интерес. Раз до сих пор не угомонился, теперь уж до гробовой доски будешь пламенеть.

- Типун тебе на щупальцу, осьминог Пауль!

- Не понял, ты что, готов угомониться? Посмотри на себя: ты бодр, молод и подтянут! И посмотри на остальных нашего возраста.

- Ты ж тоже вполне. Ну если только чуть-чуть жирок с тебя согнать.

- А знаешь, какими усилиями мне это «вполне» дается?

- Какими же? – Малиновский изобразил непомерное удивление, выпучив глаза.

- Какими, какими... Ужасными. То не съешь, в зал на аркане себя тащи, вместо того, чтобы дома поваляться в обнимку с тещиными пирогами и кефирчиком.

- Ой! Зачем вериги, власяница? Кто держит в руках тот стимул, что изранил твои бока, о священный буйвол «Зималетто»? Уж не Катя ли?

- Нет, не совсем Катя. Я сам. А стимул – ревность.

- Чтооо? – Малиновский даже приостановился, грохот колесиков чемодана смолк. – Она дает тебе повод?

- Ну вот что ты так обрадовался? Что ты за человек такой, Малиновский? Еще скажи, что мечтаешь, чтобы Катя наставила мне рога.

- Нет, это слишком смелые мечты даже для меня. Хотя с точки зрения абсолютной справедливости... – он развеселился, увидев, как Жданов изумленно вскинул «полосочки бровей». – К чему ревнуем Катю? К самолету компании "Люфтганза", потому что он обнимал ее вчера своими мягкими креслами, к тюбику губной помады, что посмел коснуться ее губ, к смартфону, что шлет ей смайлики и сердечки?

Жданов толкнул в спину Малиновского, но тот только засмеялся в ответ.

- Тебе все хиханьки! Ты вообще хоть раз ревновал? Вот чтобы понимать, что это такое? Когда горишь синим пламенем?

- Аааа... так мы оба с тобой будем пламенеть до гробовой доски, ты синенькими огонечками, я –рыженькими.
Так что за ревность? Кайся, пока не поздно, нам скоро на небо!

- Ты видел, какая она стала? Катерина? Мужики спотыкаются, когда видят.

- Да ладно? Это фактор риска сломать ногу. Ей нужно аккуратнее через них перешагивать. Знаешь, как ходят охотники по бобровому бурелому? Жесть!

- А нам часто приходится ездить поодиночке, вот как сейчас. И если при мне к ней всякие липнут, то что же происходит без меня? - продолжал Жданов, не обращая внимания на стеб друга.

- Сейчас попытаюсь представить. – Они уже сидели в "шаттле". Роман откинулся на спинку сидения, опустил веки. В голове от выпитого и бессонницы звенело.Через некоторое время открыл глаза. – Нет, Жданыч, тебе этого лучше не видеть! – И опять засмеялся, получив в награду выразительный взгляд.

«Со смертью играю, смел и дерзок мой трюк! – Доиграешься, мистер Икс».

- Ну и вот. Я ж не могу распустить себя рядом с ней. Она и так вон на сколько меня моложе...


"Поиграем? - "Пить - так пить!", сказал котенок, когда несли его топить".

46.

- Ты как собирался добираться из аэропорта? - поинтересовался Андрей, взяв из рук стюардессы стакан с минералкой.

- На такси. Моя машина в сервисе, да и не знал, когда буду возвращаться.

- Что так? Зачем мотался-то? Я так и не понял…

- В общем-то, ни за чем. Просто хотелось сменить картинку.

- А у меня машина в аэропорту на стоянке. Давай, я тебя закину.

«Это сектор блиц. Думай быстрее!»

- Давай. Только тебе придется крюк делать…

«Семен Семеныч!»

- Наверное!

- Где ты теперь живешь? – Андрей не среагировал ни на подозрительно убедительную интонацию первой фразы, ни на испуганно-молниеносную второй.

Малиновский назвал свой район.

- Да, крюк, но это ерунда. Еще поболтаем. Я не тороплюсь сегодня никуда, все дела отменил, Кате напишу, чтобы не волновалась.

- Ну смотри, если хочешь. А то я могу и сам.

Андрей повернулся и глянул на Романа быстрым, внимательным взглядом, но ничего больше не сказал.

Когда выпали из гудящего, как улей, аэропорта и вдохнули хоть морозный, но все равно пыльный, такой тяжелый, но такой родной воздух столицы, оба загрустили. Нельзя было не ощутить, что «римским каникулам» пришел конец, и будущее было не определено в предыдущих разговорах, а оттого возникла странная неловкость, в которую погрузились и тот, и другой.

- Блин, куда я поставил машину? – оглядывался Жданов, все больше раздражаясь.

- Да вот же она!

«Эх, Вася, Вася!!!»

- Или я ошибаюсь?

«Любовью шандарахнуть может. - Вплоть до диагноза «УО».

- Как ты узнал? Точно! – Андрей не скрывал удивления, направляясь к своему автомобилю.

- Элементарно, Ватсон! Но можно я опущу слишком длинную цепочку рассуждений и выводов, сделанных по моему личному методу? Голова раскалывается.

«Таких не берут в космонавты».

- Дедукция – наше все? У меня тоже голова. Садись, – Ватсон был на удивление нелюбопытен.

Роман сел на пассажирское сиденье, предварительно постаравшись выключить опцию ассоциативных воспоминаний. Фиг там. А еще подрагивали руки: последняя порция адреналина, выделившаяся, когда он снова соскользнул с каната, сожгла последний предохранитель.

Зима. Москва. Дорога. Пробка. Утомленные растворенным в алкогольных напитках солнцем, друзья лишь перебрасывались репликами, надолго замолкая и углубляясь в собственные мысли, когда Андрей вдруг воскликнул:

- Черт! Совсем забыл!

- Что? - очнулся Роман из полузабытья с открытыми глазами – бессонная ночь и перелет давали себя знать.

- Хотел Соне привезти кое-что из Италии в подарок. Вот все время помнил, а потом вылетело из головы совершенно! - Андрей всерьез огорчился.

Штирлиц на этот раз промолчал, хотя «Вихри враждебные веют над нами...» уже почти просочилось сквозь губы. Правильно было бы остановить машину на обочине, упасть на руль и поспать двадцать минут, из-за недостатка сна и постоянного напряжения он все время был на грани провала. Не в сон. Но падать на руль - значит мешать Андрею вести машину. Не спаааать!

- Может, в Москве можно купить? Что-то особенное? Важное?

«Вот, молодец. Там была женщина с коляской, ты взял ее чемодан, помог ей его перенести… - Поцеловал ее, чтобы поддержать в трудную минуту».

- Ничего особенного, можно, наверное, и в Москве. Только это не то. Блин! – он с досадой чиркнул ладонью по рулю. – Вот думал, что как раз растормошу ее хоть немного этим.

- Да чем? – спрашивал, почти уверенный, что знает ответ.

- Она любит подвески из муранского стекла. Такие круглые, разноцветные.

«Не делай этого!» - проскрипели дворники по лобовому стеклу. «Не глупи!» - брызнул в боковое снежной жижей, проехавший мимо грузовик. «Не совершай ошибки!» - шуршали по сырому асфальту шины.

«Не будь идиотом! - Будь или не будь, делай же что-нибудь!»

Малиновский, как во сне, поднял руку и достал из внутреннего кармана куртки белую коробочку.

- Что-то типа этого?

Андрей как раз остановился на светофоре, бросил короткий взгляд на ладонь друга.

- Именно! Вот именно такие! Откуда у тебя? А, ты ж был в Венеции. – Доктор Ватсон вам тоже не барахло.

- Да, оттуда. Хочешь – возьми, я купил, сам не знаю, зачем. Буду рад отдать ее тебе.

«И ни слова неправды… - Не устал ...перерождаться?»

- О! Серьезно? Слушай, Малиновский, это здорово. Я возьму. Это так кстати!

Коробочка, еще не утратив тепла, полученного от одного тела, переместилась во внутренний карман пальто, чтобы греться теплом другого.

Роман незаметно улыбнулся.

- Ты уж только не проколись, где ты ее взял. Девочке, наверное, лучше не знать, что ты забыл про нее.

«Хитры вы, конечно, собаки легавые, с подходцами вашими. – Надо ж как-то реабилитироваться перед ставкой».

- Да я ей и говорить ничего не буду, просто отдам. Спасибо, Ром.

Это была, конечно, фантастика – он и не надеялся, и не мечтал, что купленная для Данки мурашка, кусочек цветущего луга, когда-нибудь окажется у нее, а тем более так скоро. Но вместе с этими мыслями снова вернулись и те, что уже мучали его с момента встречи с Андреем. Вот Палыч приедет домой и начнет рассказывать о том, с кем встретился в маленьком аэропорту… Как поведет себя девушка? От этого зависело очень многое. Он размышлял, не позвонить ли ей, чтобы предупредить, но что-то его останавливало. Понимая, что над ним подвешен дамоклов меч, он решил: «Будь, что будет», – не в состоянии сейчас принять какого-то другого решения. Может, стоит отдаться этому странному течению, этому неизвестно куда увлекающему потоку, не пытаясь выплыть на берег, ухватиться за свисающие ветки деревьев, не выглядывая торчащего валуна, чтобы зацепиться за него, а плыть и плыть, лежа на спине, и не шевеля ни рукой, ни ногой, глядя в небо и принимая заранее любой исход: будь то страшный водопад вроде «Глотки дьявола», без шансов на выживание, будь то тихое озеро – счастливый исход, или бурное море – из огня да в полымя.

Андрей въехал во двор, заглушил двигатель, повернулся, уставился на молчащего пассажира.

- Я рад, что встретил тебя.

- Да, удивительно вышло…

- Придешь в гости?

Малиновский опять тормозил с ответом. Андрей смотрел на него внимательно, настороженно, даже тяжело.

«А что это за зловещая, леденящая душу тишина? — Это молчит рыба Баскервилей, сэр».

- Ром, а ведь ты мне всего не сказал…

«Вот те раз!-подумал Штирлиц. - Есть у нас сомнение, что ты, мил человек, стукачок».

- Ты это о чем, Андрюш? – за усталостью в голосе стояло напряжение.

«Правильно, включай «Морозко».

- Ты ведь не простил меня?

Зрительный контакт – и ты в глазах друга без всяких вербальных подсказок находишь правильный ответ.

- Тогда почему? Почему мне все время кажется, что ты в глухой обороне?

- Андрюх…

«Жданчика не проведёшь, он сердцем видит. – А ты «Мурку» сыграй».

- Что «Андрюх»? Я знаю, что ты отказался со мной работать… Так значит, обижаешься?

«Дед Мороз приходит ко всем мальчикам и девочкам…»

- Кто еще должен обижаться… Нет, я очень хотел встретиться с тобой.

Андрей все так же мрачно и недоверчиво смотрел на Малиновского. Роман вздохнул и движением фокусника достал кое-что из внутреннего кармана, протянул Жданову. Андрей сразу узнал свою визитку, не вынимая ее из пальцев друга.

- Я хотел позвонить. Правда.

- Что ж ничего не сказал?

- Так и ты не сказал…

- Ну и? Поговорим? Скажем друг другу все?

Зазвонил Ждановский телефон. Он кивнул Малиновскому: «Я сейчас». Роман вышел из машины, захлопнул за собой дверцу. Стал дышать, пытаясь наполнить кислородом легкие, которые, казалось, слиплись: сдерживаемые слова, эмоции, признания, взгляды, порывы – все это накапливалось в грудной клетке, сдавливая податливую воздушную ткань наподобие пневмоторакса.

Хлопнула водительская дверца. Жданов подошел, вертя в руках телефон.

- Катя звонила, отвезла Соню в аэропорт. Я совсем забыл: она сегодня должна была лететь к маме на каникулы. Теперь увижу ее только через три недели. – Малиновский молча достал чемодан из открывшегося багажника.

«Исполнение приговора отложено? - Дело отправлено на доследование».

- Так рано? В смысле, а сессия, или что там у них?

- Ей что-то «автоматом» зачли, что-то она раньше сдала, я не помню.

«А говорил, что память хорошая. – Не обольщайся насчет злости».

- Ну так и что, Малиновский? Просто уйдёшь сейчас, и все? Говори! Если не сейчас, то когда?

- Жданов. Не нагнетай. Нечего говорить. Я тебе обязательно позвоню. И в гости приду.

- Когда? Десять лет спустя?

- Сразу, как проснусь. Верь мне, Ежик!

- Нет, давай, звони прямо сейчас, пока спишь!

Малиновский засмеялся, вынул свой телефон, снова достал визитку, набрал номер. В ладони Андрея запело-завибрировало. Он удовлетворенно посмотрел на экран, сбросил.

- Ну вот, ты меня избегаешь, – Рома изобразил разочарование. – Я звоню, звоню…

- Ты звони, звони! - Андрей сделал шаг навстречу, протянул руку. Малиновский пожал ее, но Жданов не сразу выпустил его ладонь. – Эх, Малиновский! Если б ты знал! - он на секунду прижал друга к себе, развернулся, пошел к машине. – И вообще, даже не думай, что можешь исчезнуть! Я тебя из-под земли теперь достану!

«Если б ты знал! – В Африку?»


Жданов шел по студии Романа и не скрывал эмоций:

- А ты развернулся, негодяй!

Малиновскому было приятно наблюдать за реакциями Жданова: они были непосредственными и искренними.

- Вот что значит работать на себя!

Роман сделал попытку заинтересовать Андрея другими студиями, но Дед Мороз провел тщательную арт-подготовку, поэтому не показать другу именно эту, главную, в которой была Данка с подругами, не удалось. И теперь молчание Малиновского, его сдержанность и напряженность воспринимались Андреем как немая гордость за свое детище и откуда ни возьмись проклюнувшаяся скромность. Три ха-ха!

Малиновский каждую секунду был готов встретить прозревший взгляд Жданова и, поникнув буйной головой, пролепетать: «Не вели казнить, вели слово молвить!». Хотя нет, стратегии поведения выработано не было. Иногда Роману казалось, что он сверкнет непримиримым взором, в котором мятежные искорки вместо теплых хризопразовых станут холодными бриллиантово-зелеными, гордо вздернув подбородок по оси соединения стены и потолка, и речет: «Всех не перевешаете!», – приготовившись принять смерть, как Евпатий Коловрат, от камнеметных орудий.

«Пусть попадет сначала! – Кто лучший в мире игрок в вышибалы?»

А иногда он готов был сыграть героя душещипательной 394-серийной драмы, который в результате психологической травмы потерял память. Причем по прихоти сценариста память была потеряна исключительно на промежуток с сентября по ноябрь прошлого года. И что за травма была – он тоже не помнит. Что-то невыносимое. Калечащее психику и личность. Запредельное по силе воздействия. Травмирующее до инвалидности. Абсолютно противоестественное. Нет, не помнит. И лучше не вспоминать. Ради жизни на Земле.

«У кого с совестью нет проблем, у того и с памятью все в порядке. – И ты, Брут?»

Но вот Палыч обошёл всю студию, заглянул во все уголки, в том числе полюбовался на качели, на которых с визгом раскачивались подружки, и даже бровью не повел.
Воздушной тревоге был дан отбой, и друзья теперь трепались за жизнь, стоя у окна, решив, что Юрию – Деду Морозу – Жданов даст добро на съемки в студии Малиновского.

- РомДмич, - окликнул начальника Виталик. – Извини, я сейчас ухожу, хотел попрощаться. И вот, на праздники было время, я творчески переработал некоторые красивые фотографии с прошлого года, напечатал тебе в подарок, – он протянул папку. – Посмотришь, когда время будет.

- Хорошо, – Роман взял папку, автоматически раскрыл, чтобы глянув, вежливо поблагодарить. И в следующее мгновение увидел лицо Жданова, смотрящего на снимок.

«Вот пуля пролетела, и ага!» - Плывут пароходы - привет Мальчишу!»

_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)


Вернуться к началу
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: АУ (из темы "Фрагменты грез")
СообщениеДобавлено: 26 окт 2019, 22:00 
Не в сети
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 05 июн 2017, 15:12
Сообщения: 1100
47.

- Это Соня? Это же Соня! Что это значит? – удивленный взгляд на Романа, считал его потрясение, сделал неверный вывод, и тут же - настороженный на Виталика.

«Значит, это река Игуасу. – Да, да. Глотка дьявола. Адьёс».

Пауза длилась всего несколько мгновений, но Роман успел почувствовать, что тектонические процессы пришли в движение: утро последнего дня Помпеи ничем не отличалось от предпоследнего, светило тихое радостное солнце... Андрей обманчиво-спокойным жестом аккуратно взял папку из рук Малиновского.

«Медленно вынул шпагу из ножен; зажал в ладони большой поварской нож; опустил кисть на рукоятку револьвера; поднял с асфальта «розочку»; тщательно облизнул вилку. - Нужное подчеркнуть».

- Я спрашиваю, откуда у вас портрет моей дочери?

Роман внезапно совершенно расслабился. Кровь по сосудам побежала радостно и свободно под музыку Бизе и примкнувшего к нему Щедрина.

«Тореадор, смелее в бой! – Под маской священного буйвола скрывался боевой бык. Эх, Катя, Катя...»

Легко вдохнул, внутренне улыбнулся.

«В последний час, в последний пляс... - И молвил он, сверкнув очами...»

- Андрей...

- Подожди, Ром, - Жданов выступил чуть вперед и потряс папкой перед носом у Виталика. – Вы мне можете объяснить?

- Могу! – Виталик, как и Роман, не был силен в математике, но ситуации просчитывать умел, а здесь присутствовал целый ряд очевидных признаков апокалипсиса.
Стадия выраженных симптомов столбняка у работодателя – еще не дуга, но уже тонические судороги, и его изумление при созерцании уже виденного. Клиент, входящий в роль Зевса прямо на площадке, и внезапно вскрывшаяся первая линия родства между моделью и клиентом. Перспектива лишиться очень хорошего места сразу после похорон владельца студии, готовность которого к трансцендентальному путешествию проступила на его лице отчетливей некуда. Вероятность физического контакта с клиентом, который был в другой весовой и эмоциональной категории. По совокупности наблюдений огонь нужно было принимать на себя. - Этот портрет приносила мне на обработку моя знакомая. Она была не против, чтобы я оставил снимок в нашем архиве самых лучших фотографий.

- Имя знакомой? – гул за горизонтом чуть стих.

- Зоя.

«Кофелек, кофелек, какой кофелек? - Пойди, найди черную кошку в темной комнате, даже если она там есть...»

- Нет, ты погляди! Я ж тебе говорил, Ром, Зойковская – та еще штучка! – он снова развернулся к Роману.

Малиновский молчал, прислушиваясь: Валькирии стремительно удалялись, так и не решив, кому отдать победу в этот раз. Взял из рук Жданова папку, стал рассматривать фото. И снова эта черно-белая сюита. Уже в третий раз – теперь в последний? – она заставила его онеметь. Да, Виталик хорошо поработал: фон был абсолютно размыт, чтобы никакие мелочи не отвлекали от главного – модели, поэтому только зная исходник, можно было понять, что снимок сделан вот тут, прямо рядом с тем местом, где они сейчас стояли.

- Удивительно... – «Красиво» хотел продолжить Роман, но и одно слово далось с трудом.

- И не говори! Вот ведь совпадение! Мир тесен.

«А это Ждановы: их тьмы, и тьмы, и тьмы. - Плохо то, что он иногда внезапно тесен, вот в чем фокус!»

- Я могу идти? – Виталик понял, что маневр удался: замаскированный под стог сена начальник не вызвал подозрений, даже находясь в самом центре поля, а его личный окоп был вырыт в полный профиль, к тому же на опушке под развесистым фикусом: тяжелые бомбардировщики удалялись, даже не истратив всего боезапаса.

- У тебя еще есть вопросы к моему цветокорректору?

- А какие другие фотографии она приносила? Эта Зоя?

- Много разных, – подозреваемый перешел в категорию свидетеля, активно сотрудничая со следствием. – Подружки, собаки, цветочки...

- И это, я тебе говорю, еще цветочки! Ты б ее видел, Малиновский! – Виталик бросил взгляд на Романа, но тот, ухмыляясь, смотрел в пол. - Фигаро тут, Фигаро там, а на уме сплошной флирт.

Виталик хмыкнул.

- Во-во. – Жданов совершенно успокоился. – Идите, молодой человек. Извините за допрос.

- Да ничего. До свидания. До свидания, Роман Дмитриевич.

- Спасибо, Виталий, увидимся, – какими же говорящими бывают взгляды!

- Я возьму его себе? – Жданов ревниво протянул руку к снимку.

- Да, конечно.

«У меня дядя на гуталиновой фабрике работает. У него там этого гуталину – завались...»

- И чего ты взъелся на девочку? Очень хорошая фотография. Раз так умеет фотографировать, значит, не один флирт на уме. И то, что она с тобой заигрывала, должно тебе льстить, а ты испугался. Тебе, Жданов, для улучшения формы не в зал ходить надо, а вспомнить молодость. Тихо, тихо! – Роман засмеялся и в притворном испуге уклонился от взгляда Жданова, полыхнувшего праведным негодованием. – Я не предлагаю тебе замутить с ...Зойковской. Я предлагаю тебе вспомнить все: чего ты тогда хотел? Чему ты радовался? Чего боялся? Что у тебя за настрой такой старохрычевский? Не боишься детей распугать? Ты перенастройся, пока не поздно...

«Соломка для инфанты... – А сам ремни пристегнул?»

- У тебя тут можно где-нибудь рядом пообедать? - Жданов не удостоил мудрый совет ответом, но сеятель знал, семена попали на нужную почву. Это только кажется, что Палыч все пропускает мимо ушей: что для него важно, то застревает в памяти, записывается на подкорочку, перемешивается с другим неосознанным, чтобы потом в нужный момент расцвести буйным цветом на сознательном уровне. Революционно, межгалактическим скачком, сбросом упругой энергии, копившейся десятки лет и внезапно вызывающей сдвиг тектонических плит с землетрясениями и цунами, как тогда, с его любовью к Кате: полчаса назад еще нет, а теперь уже да, окончательно и бесповоротно.

Уютный ресторан, Жданов разговаривает с матерью, Малиновский наблюдает эту картинку словно со стороны – в последнее время у него участились такие приступы выхода сознания наружу. Двадцать лет прошло, и режиссер решил вернуться к старой пьесе, переосмысливая ее по-новому: чуть другие декорации, но актеры и действующие лица те же: Герой, его друг, его мама, его женщины. Женщин режиссер частично заменил, чтобы обострить отношения Героя и Друга, показать развитие характера последнего, а то, пишут критики, без развития совсем не интересно публике, даже если с юмором. Публика нынче вдумчивая, понимает: не бывает черного и белого, каждый из них имеет множество вариантов оттенков и, что интересно, состоит из других, самых разнообразных цветов: Вермеер и его, только его, хоть и нетронутая им Гриет – оба знали это.

А можно еще рассматривать этот двадцатилетний отрывок жизни как аппендикс, теперь решительно отрезанный твердой рукой хирурга: ненужная петля времени, заросшее старое русло реки.

- Вот, и мама тоже туда же, - вывел Малиновского из задумчивости Жданов, положивший телефон на стол. – Совсем, говорит, у вас девочка заучилась: усталая, скучная. И никакой личной жизни, она там у нее все выяснила – это ж мама, сам знаешь.

«Сам знает. – Во многом знании – много печали».

- Надо к ее приезду какой-нибудь сюрприз организовать...

«Может, не надо? – Надо, Федя, надо!»

- Что ты молчишь, подскажи что-нибудь! Ты же всегда отличался... умом и сообразительностью.

«Некоторые реплики, наиболее четко характеризующие личные качества героев, режиссёр решил сохранить».

- Хотя тебе, конечно, трудно, ты же Соньку совсем не знаешь...

Господи, Жданчик может говорить о чем-нибудь другом? Мало того, что на это старое железо не встает новая программа дружеского общения, а старая была создана без возможности постоянно утаивать что-то от Андрея, так еще и все файлы заражены вирусом. Да, именно так, как на это ни посмотри, хоть с технической, хоть с биологической точки зрения: вирус «Данка» встроился в геном каждой его клетки, имея тропность, очевидно, к клеткам мозга и всей нервной системы, разрушая их, выходя в кровь и вызывая жестокие приступы лихорадки с признаками психической неадекватности.
Как еще можно тогда объяснить полную несостоятельность Малиновского как внедренного агента? Почему ее имя всегда так близко, буквально на языке? Почему все, что было с ней связано, кажется таким ярким, важным и единственно реальным, что об этом – именно об этом - непременно хочется сказать? Причем слова о ней формируются в сознании не преднамеренно, а сами собой, и ты с трудом успеваешь промолчать, словно отдернув руку от крокодильей пасти, ногу – от захлопывающегося капкана, или упав на пол при звуке выстрела. А у Андрея чуть ли не любая тема финиширует на разговорах о семье.

«Все просто: ты весь внимание, ему нравится. - Про новую коллекцию ты слушал рассеянно».

- Сюрприз, говоришь?

«Проще некуда. Торт «Малинка»: Роман, воздушные шары, взбитые сливки. – Чертик из коробочки».

- Да, что-нибудь... такое... чтобы в глазах восторг, как в детстве, когда пачку балетную подарили. – Андрей крутил руками, изображал пальцами. – Как она была счастлива!

- Нууу.... В детстве проще: девочкам вот пачки и куклы, мальчикам – машинку. – Беспечный тон, предложение «в порядке бреда», и веское дополнение: - На дистанционном управлении, чтобы гонять по улице, на зависть всем. А подросшим деткам машинки же уже не актуальны?

«Ах, ты ж фея! - А прынца ей слабо подогнать? Молодого, блаародного, на коне?»

Звон выпавшей вилки о тарелку, просветление на до того озабоченном челе - правильная реакция трепетного родителя, Кашпировский доволен.

- Малиновский, ты гений! Ведь это отличная идея! Машина!

- Да?! - Редкий случай внушаемости. Еще более редкий – непредсказуемости реакции. - Ты ж вроде был против.

- Я? Когда?

«Ее Высочество жаловались давеча, что батюшка не дозволяет управлять каретой, запряженной в 500 смирных лошаденок».

- Во середу, бабка! Неделю назад, в гостинице.

- И что я говорил?

«Ваше слово, товарищ маузер? - Расскажи ему, о чем говорили отец Варлаам с Гришкой-самозванцем на литовской границе».

- Совсем не помнишь? Ты все приставал ко мне с ласками, войдя в образ Васильковой, а потом стал жаловаться, что девочки хотят рулить, а тебя это нервирует.

- Серьезно? С ласками? Не ври. А рулить – да, нервирует. А тебя б не нервировало?

«Как я выжил, будем знать только мы с тобой».

- Еще как! Но это когда мою машину и со мной в качестве пассажира. А если они сами, девочки очень ...возбуждающе за рулем смотрятся. Лично я ничего не имею против дам за рулем. Так даже интереснее. В пробке стоять.

Андрей снова принялся за еду, раздумывая над возникшей идеей. По его лицу можно было прочитать, как одни сомнения сменяются другими. И все же Роман не сомневался: Жданчик дозреет.

«Данка в роли Царевны Несмеяны и - «выбирай любого, все оплачу!» - Сердце отца – не ка-а-амень!»

- Поедем посмотрим, что там есть в салонах интересного? В первом приближении? – Андрей бросил салфетку на стол. – Или у тебя дела? – Жданов был категорически против высокой занятости Малиновского в неудобное для него время.

Над ухом Роман Дмитрича заиграла тревожная музыка, которую обычно слышат завербованные органами агенты в ресторанах «Плакучая ива».

«Какая чудная игра! – Чем дальше в лес, тем злее волки».

- Поедем. Уточни, пожалуйста, свои намерения, Палыч? А то ты как-то пунктирно выражаешься. Чтобы я правильно понял, на поиски каких перламутровых пуговиц мы идем.

«Мы длинной вереницей идем за синей птицей...»

- Хочу присмотреть машину для Сони. Она очень обрадуется, я уверен. Я тебе уже рассказывал? Она страстно желает водить машину. Это меня напрягает жутко. Но как представлю ее реакцию на собственный автомобиль... Может, Катя и права: всегда будет страшно отпустить, но когда-то же надо... Пока не знаю, что ей может подойти, но ты же мне поможешь?

«Вы обратились по адресу. Взгляните вот на эту модель...»

48.

Первого приближения не получилось: автомобиль выбрали быстро. Малиновский приводил аргументы ненавязчиво, бросая фразы вскользь, иногда шутливо, иногда насмешливо, размышляя о девушках вообще и о машинах в частности, не настаивая на своем мнении, если возникал спор, но виртуозно манипулируя сомнениями и мнением оппонента, подкалывая, неожиданно соглашаясь или нарочито горячо споря о совершенно незначительных вещах. И ни одного наводящего вопроса о будущей хозяйке автомобиля: да, его молчание уже само по себе было обманом, но он не хотел усугублять его словесной ложью. Это был шаманский танец. Это был танец заклинателя змей.

«Плисецкая, танец Хозяйки Медной горы? – Не очень удачный пример».

В конце концов, если отнестись к этому, как к игре, если быть верным себе – все легко и просто, зачем заморачиваться? – то это очень азартная, волнующая, захватывающая игра. Порой даже пролетало в сознании птеродактилем подзабытое юношеское «я ж не делаю никому ничего плохого», но уже несколько безобразных трупиков дымились на земле, сбитые самонаводящейся, будь она неладна, системой «я не хочу обманывать Андрея».

- Что, вот так вот просто купишь дочери машину, не посоветовавшись с Катей? – Малиновский не удивлялся: Жданов был верен своему жизненному кредо «если я чего решил, то выпью обязательно».

- Почему не посоветовавшись? Сейчас позвоню. Но я уверен, она не будет против.

Катя была «за». Андрей разговаривал с ней, нетерпеливо наматывая полукружья вокруг Романа, который спокойно стоял, прислонившись к одному из сверкающих автомобилей, сложив руки на груди.
«Интересно, - думал Малиновский, прислушиваясь к ласковому рокотанию друга, - у меня тоже столь явственно меняется тембр голоса, когда я говорю с... женщинами? Или это особый тон, необходимый для исполнения дуэтом той мелодии, которая пишется двумя композиторами в течение многих лет, а удивительная слаженность партий достигается путем огромного количества репетиций?»

- Катя рада, что я «наконец созрел», – доложил страшно довольный Жданчик, окончив разговор. – Она даже не стала вникать, что мы выбрали, сказала, что нам виднее.

- Угу. Нам...

- Нам, нам. Поедем ко мне в офис, посмотришь, как мы на новом месте устроились? Заодно поговорим...

- Да мы только и делаем, что разговариваем...

«Болтун – находка для шпиона! – А Стивенсон считал, что самая жестокая ложь часто говорится молча».

-...Не наговорился еще? – Малиновский чуть не споткнулся, когда Жданов схватил его за плечо и поволок за собой к выходу.

- Поговори у меня! – грозно и противоречиво пошутил Андрей, все еще не выпуская Романова рукава из руки.

«С какой стати раскомандовался? – Один забыл, другому нравится».

«Зималетто» уже несколько лет как переехало. Наверное, это было хорошо. Роману почему-то не хотелось бы вернуться в старые стены. Не потому, что финальный аккорд той, прежней дружеской симфонии оказался неожиданно диссонирующим, оглушительно резким, словно попал на пюпитр к дирижеру из другой партитуры, и испортившим впечатление от всего произведения. Просто в какой-то момент Романом было приложено слишком много усилий, чтобы забыть эту музыкальную тему вообще. И пусть она не умерла, эта мелодия – все-таки рукописи не горят! – пусть она стала, не спросясь, прорастать молодым березняком на месте бывшего пожарища, пусть! Пусть она обретает новую жизнь, но в другой аранжировке. Вот как песня «Город золотой», являющаяся то ли лютневой музыкой XVI века, то ли произведением Владимира Вавилова, воспринимается большинством как произведение БГ, у которого так классно получилось спеть ее по-новому!

Рабочий день уже закончился, поэтому они почти никого не встретили, кроме охраны, проходя по просторным помещениям офисного здания. Андрей не был сдержан и скромен – еще чего! – проводя старого друга по этажам и показывая, показывая их с Катей детище. Роман поймал себя на том, что бесконечно рад ждановской успешности и размаху. И не скрывал этого.

«Все сочувствуют несчастьям своих друзей, и лишь немногие радуются их успехам, – сказал Уайльд. – Прости, Сонечка, я тоже из его поклонников! Но уж очень его цинизм трезв, изящен и умен».

Малиновский буквально наслаждался ощущением Андрюхиного торжества: у него все получилось, сложилось, осуществилось. И слава Богу! И мир этому дому!

- Заходи, – Жданов открыл дверь в кабинет, пропуская Романа вперед. Зашел сам, бросил пальто на кресло. Кроме входной в помещении была еще одна дверь.

«Каморка?»

- Там Катин кабинет. Так удобнее. – Не нужно уметь читать мысли другого, когда можно быть на одной волне.

«Шутка вертелась у Д'Артаньяна на языке... – Смеется тот, кто смеется последним».

- Катя, Катя, Катя... Что сказала Катя? – Малиновский не стал садиться, остановился напротив Андрея, присевшего на край своего стола.

- Я знал, что тебя это беспокоит. Но ты совершенно напрасно переживаешь по этому поводу. Катя – она не такая.

- Не какая?

- Не такая, чтобы помнить долго... неприятное. Она очень обрадовалась, когда я ей рассказал.

Малиновский верил Жданову. В его собственном представлении она тоже была «не такая». Он молчал, размышляя над ситуацией, которая сложилась тогда, давным-давно, и в задумчивости стал ходить по кабинету. Андрей внимательно следил за ним, ожидая ответа.

- Не веришь? – не выдержал хозяин кабинета. – Ну так приезжай в гости, или сюда днем, сам увидишь! Ты еще не растерял своей способности читать по лицам? Вот и прочитаешь. Все. Ты просто не знаешь Катю.

- Я верю тебе, Палыч.

- В чем же дело, Ром? У меня возникают какие-то смутные ощущения, когда я с тобой говорю. Как по дороге в Альпах еду: яркое солнце – темный тоннель, яркое солнце – темный тоннель.

«Актёрское мастерство» - неуд. – Это у Палыча радар. Навороченный».

- Может, изменились мы, отвыкли?

«Сколько будет дважды два? – Шесть, семь, где-то восемь».

- Ни фига подобного. Ты – это ты, я – это я. Но что-то все же стоит между нами. Обида?

«Любовь, Палыч, любовь! Незваная, непрошенная! Вероломная, мозгоправная. Злая насмешница, изощренная садистка, святая инквизиция. Это она выстроила забор из колючей проволоки между мной и тобой: видим друг друга, говорим, руки можем пожать; пойти в одном направлении – нет. Слиться, как раньше в едином порыве братства – нет. А с моей стороны еще и ток идет под высоким напряжением, стоит только рвануть к тебе – и все, судорога и обугленная тушка. Не понимаешь? А если так: «Я люблю Соню! Я схожу по ней с ума! Я вижу ее во сне! Я знаю запах ее волос и вкус ее губ»? Я, который я. Которого ты знаешь, как облупленного. С прошлым, которое тебе известно, и тем паче, которое неизвестно. Что ты сделаешь? Ты, который ты? Которого я знаю, как себя. С нашим общим прошлым, и тем паче – с раздельным.Ты думаешь, у нас с Катей нелюбовный треугольник? Нет, все гораздо нерешабельнее! Это любовно-нелюбовный тетраэдр, вершинами которого являемся мы трое плюс Сонечка. И Сонечка – высшая его точка, Джомолунгма, недостижимая в своей совершеннолетней самости теперь уже ни для кого из нас. Пытаясь сломать стену, стоящую между нами, ты обрушишь всю конструкцию, наспех слепленную на старом фундаменте: стена-то несущая. Умоляю, Палыч, не долбись в нее всем телом! Больно тебе, больно мне. Ну ты же умел раньше это: не замечать, не обращать внимания…».

- Чья, Андрей? Чья обида?

- Твоя! – он уже говорил громче, чем обычно. – Твоя! Я не могу не видеть этого! Не обращать внимания на твое молчание! – и, повышая децибелы: - Мне жаль, Ромка, жаль этих лет! Хочешь, я попрошу у тебя прощения? Черт, что за дурацкий вопрос? – он стих, взъерошил пятерней волосы. – Прости меня. Я был неправ. Я должен был тебе попытаться все объяснить, а не нападать с кулаками. Я должен был разыскать тебя и поговорить сразу. Я виноват.

«Есть шанс освежить воспоминания. Эмоционально и физически. – А заодно проверить, меняются ли люди».

- Палыч, не ори. У меня в ушах звенит. Скажи мне, в каком ящике стола лежит Библия? Ну или хотя бы пачка чистой бумаги Ballet? Я поклянусь тебе, что никакой обиды нет. Давно уже. Причем очень-очень давно. Палыч, что ты смотришь на меня так? Ты хотел поговорить? Давай! Только сядь.

Андрей сел в кресло, Роман последовал его примеру.

- И ведь не выпить. Не то что раньше… Ну ладно, так будет вернее. Я злился и обижался недолго. Не потому, что понял тебя, а потому, что не мог злиться и обижаться на тебя долго. Сгоряча уехал, не оставил следов – только ты и был у меня, с кем имело смысл сохранить связь. Всех остальных бросить было легко. Поэтому ты меня не нашел. Искал ведь? Я знаю. Узнал потом. Все получилось глупо. И виноват я. В этой глупости, и не только в этой. Тебя закрутила жизнь: семья, дети, работа, родители. Я был более свободен, у меня нет даже этого оправдания. Тебе не нужно было просить у меня прощения – не за что. Я бы поступил так же, если бы любил. Я бы так же врезал. Это я должен просить прощения у тебя. И у Кати. Но я, наверное, не буду. Слишком поздно. Молчи! – Роман протянул вперед руку в упреждающем жесте. – Дай договорить. Потом будешь вопить опять. Слишком поздно просить прощения, за эти годы обида так въелась в Катино сознание, что она уже и не увидит этого пятна на поверхности, но оно есть, слилось, просочилось вглубь, поэтому бесполезно. То, на что мы ее обрекли тогда, ты – мучаясь и сопротивляясь хотя бы, я – шутя, непростительно. Я это понял совсем недавно. Озарение снизошло. Я не знаю, как она смогла прочитать мое письмо к тебе и не совершить чего-нибудь страшного: над собой, над нами. И если ее обида на тебя сгорела в пламени страсти к тебе, то обида на меня лежит забытым куском протухшего сала на леднике, в темном уголке, и стоит только его достать, как завоняет тухлятиной. Она, наверное, действительно любит тебя, раз обрадовалась твоей новости – как же, сам Малиновский материализовался из небытия! Но Катя твоя всегда была альтруистка, она на пятьдесят процентов состоит из самопожертвования, а еще на пятьдесят из самоотверженности. Она ни за что не пойдет против твоего счастья, но ты-то? Ты-то хоть чуть-чуть перестал быть эгоистом? Или только хламидии передаются половым путем?

Андрей не сразу нашелся, что ответить. Откинулся на спинку кресла, разглядывая Малиновского с задумчивостью и интересом.

- А ты изменился, Малиновский.

- Не верь глазам своим. И ушам своим. Верь лишь генетической экспертизе, отпечаткам пальцев и скану сетчатки глаза. Они тебе скажут: все тот же Роман Дмитрич Малиновский. В международном розыске. Миллион долларов за живого или мертвого.

- Ну да. Все тот же клоун. Только цвет поменялся.

- Примитивно-малиновый трансформировался в изысканную мадженту?

- Я обожаю, когда ты балагуришь. Твоя ахинея – сладостная песня для моих ушей. Но ты не собьёшь меня с панталыку: мы не закончили.

- Ах да, кровное братство. Чем будем делать надрез на запястье? Ножницы? ПрЭкрасно! Или лучше дадим друг другу в нос?

«Я бывший солдат. Я убивал людей. - Ты же был доктором! - Бывали плохие дни».

- Малиновский! Я тебя слушал? Выслушай и ты меня!

- Урок ваш выслушала я, сегодня очередь моя? Давай, Танюша, жги.

- Ты очень правильно все сказал. Я не ожидал услышать от тебя все это в таком контексте. Но у тебя, дорогой мой детектив, не слишком много фактов, чтобы сделать правильные выводы. Например, относительно Кати. Как ты понимаешь, мы с ней не раз возвращались к этой теме – сначала часто, потом, с годами – время от времени. Мне тоже было важно понять, до конца ли она меня простила? И ты зря думаешь, что у нее к нам с тобой был одинаковый счет. Что ты сказал в своем письме нового, с чем ей уже не приходилось сталкиваться? Да, грубо, жестоко, но с твоей стороны это даже не было обманом. Ты ей не делал комплиментов, не обманывал. Ты был в своем репертуаре, в общем. Тебя можно было обвинить разве что в лицемерии по отношению к ней. А я… То, что сделал я по тяжести вины – назовем это так – несравнимо. К тому же, только тот, кого мы любим, может причинить самую сильную боль. Ты бы по определению не смог так ранить ее. В общем, она простила мне все. Сказала, что не могла не простить – обида и горечь сгорели не в пламени страсти, нет. Они растаяли от тепла любви. Это все-таки разные вещи. Растаяли и испарились. И Катя еще до свадьбы все говорила: как же так? Твоя свадьба без твоего Малиновского? Ты был прощен автоматически, вместе со мной, ну… как часть меня, как моя рука… как одно из моих легких…

Роман недоверчиво мотнул головой, но спорить не стал. Андрей заговорил горячее.

- Все странно так. Мы очень давно о тебе не говорили, а буквально в конце года, вот как раз в тот вечер - помнишь, я тебе рассказывал? - сын болел, дочь плакала, мы усталые легли с Катей, и я ей рассказывал про Соню. Про то, что она обидела кого-то, и про то, что спрашивала, как простить себя… И почему-то разговор коснулся прошлого, мы углубились в воспоминания, я подумал о тебе и спросил Катю: вот скажи одним словом, что ты сейчас чувствуешь по отношению к Малиновскому? Она помолчала, улыбнулась и сказала: «Благодарность». И я ее понял. Если быть до конца честными, отбросить эмоции и увидеть только суть, то становится совершенно ясно: без тебя, возможно, ничего б у нас и не было. Ничего: ни счастья, ни любви, ни Гришки, ни Соньки…

49.

- Ты ж говорил, что машина в сервисе? А царапина старая вроде, - Жданов провел пальцем по глубокой борозде. Он привез Романа к студии и все медлил, не уезжал.

- Машину шрамы украшают.

- Она у тебя мужчина?

- Она у меня автомобиль.

- Путаетесь в показаниях, голубчик.

- Еще бы, работать сразу на три разведки.

- Придется развязать тебе язык.

- Портновские булавки под ногти? Избиение каталогом, упрятанным в носок? Удушение сантиметром? Или скучная пытка огнем?

- Огненной водой. Давай посидим где-нибудь?

- Давай!

«Ответ правильный, реакция хорошая, энтузиазм в пределах нормы».

- Я знаю, где можно оставить машины, но придется пройтись немного.

- Отлично. А ты почему домой не торопишься?

- Катя у родителей сегодня, а Гришка любит быть один дома.

- «Один дома-2», «Один дома-3»?

- Типа того.

Они шли по Тверской, мерцающей ночными огнями. С неба падал легкий, невесомый снег. У памятника Пушкину толпился народ – проходило какое-то мероприятие. Андрею позвонили, он остановился поговорить, Малиновский подошел поближе к собравшимся: читали стихи. Андрей налетел сзади:

- Улыбочку! – обхватил Романа одной рукой за плечи, поднял вторую, сфотографировал. Жданов был в прекрасном расположении духа: ему полегчало после разговора, он не подошел - подлетел.

- Не надо меня из фоторужья щелкать. Я, можно сказать, только жить начинаю...

- От спецслужб не скроешься, контрразведка не дремлет.

«Вы слишком много знаете. Вас будут хоронить с почестями после автомобильной катастрофы».

- Ты знаешь, что селфи - один из путей передачи педикулеза? От педикулеза до тифа – один шаг. Вот так и начинаются эпидемии. Одна совместная фотка - и цивилизации каюк.

- И все-таки, Малиновский, поселилась в тебе какая-то мрачность. Я бы даже сказал, обреченность. Где былая легкость, беззаботность? Может, влюбиться тебе надо? Слегка! - Андрей на ходу что-то делал в телефоне.

«Шо, опять? – Между первой и второй промежуток небольшой! – Девушка не пьет и не курит, потому что больше не может?»

- И это не селфи, это релфи. Работай над терминологией, студент! Я пошлю его Кате. – Улыбка Жданчика могла бы сэкономить МОСЭНЕРГО приличную сумму.

- Релфи и скипидар – близнецы-братья. Оба обладают раздражающим действием.

- Кто еще старый хрычуга, Малиновский? – Жданов от души веселился. – Разве ты не коллекционируешь себяшки?

- Себяшки – нет, тебяшки – да! - Малиновский, незаметно вынувший телефон, сделал серию снимков уворачивающегося от камеры, хохочущего Жданова. В этот момент никто не дал бы им ста лет на двоих. А вслед резвящейся парочке неслось:

На фоне Пушкина снимается семейство.
Фотограф щелкает, и птичка вылетает.
Фотограф щелкает. Но вот что интересно:
на фоне Пушкина! И птичка вылетает.

Все счеты кончены, и кончены все споры.
Тверская улица течет, куда не знает.
Какие женщины на нас кидают взоры
и улыбаются... И птичка вылетает.

На фоне Пушкина снимается семейство.
Как обаятельны (для тех, кто понимает)
все наши глупости и мелкие злодейства
на фоне Пушкина! И птичка вылетает.

Мы будем счастливы (благодаренье снимку!).
Пусть жизнь короткая проносится и тает.
На веки вечные мы все теперь в обнимку
на фоне Пушкина! И птичка вылетает.

Уже в ресторане Андрей показал Малиновскому переписку с Катей после отправленной фотографии: «Красавцы. Зови в гости». – «Зову, он типа стесняется». – «Малиновский?! Стесняется?! Значит, это не Малиновский, ты подцепил кого-то другого». – «Нет, это точно он, но побитый молью». – «Тащи его силой, подштопаем».

«На тебя оденут деревянный макинтош, и в твоём доме будет играть музыка, но ты её не услышишь!»

- Я не могу отказывать дамам, ты же знаешь. Ждите.

- Когда? – Жданов хотел ясности.

- До конца этой недели точно. Если у вас нет каких-то своих планов, конечно.

«Не будем складывать все стрессы в одну корзину? Сначала Катя?»

- Нет, в ближайшие дни у нас все вечера свободны, насколько я помню. Жаль, Сони еще не будет, но ты пока на Гришку посмотришь хотя бы.

«Нет Сони – нет проблем. – Лови момент».

- Хорошо, послезавтра ждите тогда. Давай адрес. Пароль. Время. Во сколько можно устроить явление меня народу?

Андрей не скрывал радости: набил в телефоне адрес с подробностями о подъездах, этажах, кодах, отправил Роману.

«А почему не завтра? – Хочет успеть пройти курс «Юный разведчик: как не выдать военную тайну при перекрестном допросе».

- Пароль старый — "Черт побери?!"

- Нет. Новый. - Андрей, понизив голос, произнес слово-пароль из фильма «Секс-миссия» и тут же засмеялся, довольный.

- Ясно. Новый, усовершенствованный. Но это когда я буду стоять перед бункером, а при подходах?

- Консьержу скажешь, что от Эммануила Гедеоновича.

- А от Рабиндраната Тагора не пускают?

В назначенный день все же позвонил Жданову уточнить, все ли в силе, но тот был занят, только крякнул: «Конечно! Попробуй только соскочить!» – и отключился.

Малиновский кроме других приличествующих поводу гостинцев, хоть можно было и совсем без них, купил Кате красивый букет ирисов: среди привычных цветов именно они казались наименее реальными в заснеженной – наконец-то! – Москве, а оттого наиболее оригинальными.

Сердце екнуло, когда проезжал мимо остановки у метро, и совсем уж несолидно затрепыхалось при въезде во двор.

«Ампула с цианидом? - При нем, при нем! - Не перепутай: бабе цветы, цианид – себе!»

Дверь открыл мальчик. В смысле, Гриша. Вежливо поздоровался, улыбнулся и сразу отступил назад, пропуская вылетевших из разных помещений родителей. На Жданчика Малиновский лишь вскользь посмотрел, с Катей встретился глазами и, не подчиняясь общей суматохе ситуации, задержал на ней свой взгляд. Без стеснения, неловкости, смело – дольше, чем полагается при обычной встрече, молчал и смотрел.

Кате шли ее года, уверенность в себе и благополучие. Она изменилась – спокойствие и счастье смягчили те ее черты, что были слегка резковаты; она осталась прежней – ее глаза были все так же выразительны и откровенны, в них читалось мягкое любопытство, доброжелательность и теплое озорство. Ее улыбка была чуть сдержанной, но это скорее выдавало некоторую неловкость, а вовсе не желание спрятать отрицательные чувства. Их не было. Или Роман не умел читать по лицам.

- Катя. – Роман вручил ей букет, поцеловал кончики пальцев, искренне улыбнулся. – Какими судьбами вы здесь, среди этих простых смертных?

Катя засмеялась-зазвенела, чиркнув Малиновского обоюдоострой бритвой давнишних и недавних воспоминаний.

- Особая миссия, Роман Дмитрич. Проходите же скорее, а то Андрей уже все жданки поел.

- Ах, миссия! Вот откуда новый пароль! – Не удержался Роман.

- Малиновский! Пользуешься неприкосновенностью гостя?

- Ээээээ... Это Персия, Тегеран? Я слышу гул толпы религиозных фанатиков, – Роман сделал вид, что прислушивается, изображая испуг.

- Ладно, Грибоедов, давай я тебя с сыном познакомлю.

Мальчик, стоявший все это время молча в стороне, снова подошел. Роман протянул ему руку. Тот ее крепко пожал, чуть смущаясь, Андрей комментировал:

- Это Григорий, мой сын. Это - Роман, Роман Малиновский, мой старый друг. А теперь проходи, - Андрей подтолкнул Малиновского, пропуская вперед. – А Соня выйдет позже, у нее занятия по скайпу.

Это был выстрел в спину. Следующие несколько шагов гость сделал по инерции, ничего не видя и не слыша.

А ведь ему казалось, что он уже прошел все свои девять кругов ада, встретив, а потом потеряв Данку. И вот теперь, оказывается – знайте же, грешники! – что ад бесконечен, что девять кругов есть на каждом его витке, и эта спираль не имеет конца.

- Ты же говорил... – никто, кажется, не заметил его резко севшего голоса.

- Я все перепутал, она сегодня утром приехала, ее Катя встретила, мы еще с ней и не говорили толком. Давай сначала поедим, а то я с голоду помираю. А потом уже пойдем на экскурсию. Хорошо?

«Я убью тебя, лодочник!»

- У Андрея память – как лоскутное одеяло: тут помню, тут не помню. Хожу за ним, как за ребенком: «Он ломает, я чиню, он ломает, я чиню», - шутила Катя, доставая что-то из холодильника и подавая Роману.

Злость, закипевшая на совершенно никудышную память друга, слегка привела Романа в чувство. Он вдруг осознал, что ему надоело это ощущение загнанности. Он больше не хотел играть роль лисицы в английской пьесе про традиционную охоту на лис. Из подсознания вынырнуло очнувшееся истинно-глубинное «вся наша жизнь – игра». Ты волчара или щенок, Малиновский? Какой, к черту, лис? Будь верен себе!

«Идет охота на волков? - Помирать, так с музыкой!»

Музыкальным сопровождением мыслей Романа были реплики Кати и Андрея, обращенные друг к другу, к сыну, к нему, и стон замороженного русским гостеприимством Криса де Бурга, доносящийся из музыкального центра:

Moonlight and vodka takes me away,
Midnight in Moscow is lunchtime in L.A.,
Ooh play boys, play...
Шпионаж — это серьезное дело,
Я по горло сыт этими серьезными делами,
Та танцующая девушка строит мне глазки,
Я уверен, она работает на КГБ.
В этом раю холодно, как во льдах... И снова тоскливо про лунный свет и водку...

- Григорий, где у вас можно вымыть руки?

Держа ладони под струей воды, он размышлял над тем, что его жизнь в последнее время очень похожа на полет космического корабля «Восход-2», про который он недавно смотрел фильм. Одна аварийная ситуация за другой, каждая вторая, как и у космонавтов, смертельная. А он все сажает вручную свой космический корабль и никак не посадит... Но не сдаваться же?

«Смех - неплохое начало для дружбы, и смехом же хорошо ее закончить. - Иногда надо рассмешить людей, чтобы отвлечь их от намерения вас повесить».

Пока мыл руки и выбирал между советом Уайльда и Шоу, Малиновский принял решение: роль капитана «Счастливой щуки» пока придется отложить, какой бы заманчивой она ни казалась. Вернемся к привычному образу Труффальдино, тем более, кто-то сказал, что «юмор – это правда в безопасных для жизни дозах». Ну, так будем действовать гомеопатически...

Ужин проходил в теплой дружественной обстановке. Сын очень быстро утек из-за стола, пообещав вернуться к чаю. Если бы не звенящая струна ожидания, натянутая внутри позвоночного столба Романа,…

«Лопнет – позвоночник ссыпется в трусы».

… он мог бы сказать, что с этими двумя ему комфортно и приятно. Их общение между собой уже было отдельным удовольствием: Роман обнаружил, что Жданчик не всегда улавливает тонкую иронию Кати, в то время как сам Малиновский очень хорошо ее чувствовал. И ему было приятно, что Катя это понимает. С другой стороны, ему нравилась искренняя трепетность, с которой Андрей относился к жене, импонировало это видоизменение их отношений.
Романа подташнивало от пар, в которых жена смотрит на мужа с бесконечным и слепым обожанием, а муж относится ко своей второй половине с пренебрежением и оттенком пресыщенности ее восторженностью по отношению к нему. Или наоборот. Не говоря уже о тех случаях, когда люди с трудом скрывали, как они противны друг другу, как им надоела эта тягомотина под названием «брак». «Зачем тогда все это?» - не оставлял его вопрос в течение всей жизни.
Здесь же он наблюдал зрелость любви: Катино первоначальное обожествление своего героя сменилось трезвым, но не менее любящим взглядом на него, а Андреева страсть, хоть и основанная на уважении к ее человеческим качествам, но все же не разрешающая увидеть всей ценности объекта, выросла в тихую бережную нежность, самую лучшую форму мужского чувства. Впрочем, не такую уж и тихую, как иногда становилось видно из их общих рассказов друг о друге.

Кажется, ему удалось участвовать в разговоре достойным образом. По крайней мере, в гостиной не смолкал смех, а говорившие болтали без умолку, радостно и весело перебивая друг друга.

- А вот, наконец, и Соня. – Жданов встал из-за стола и направился к застывшей в дверях девушке.

Роман медленно повернулся.

_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)


Вернуться к началу
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: АУ (из темы "Фрагменты грез")
СообщениеДобавлено: 26 окт 2019, 22:00 
Не в сети
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 05 июн 2017, 15:12
Сообщения: 1100
50.

Константин Райкин, гуттаперчевый мальчик нашего кинематографа, и Дэвид Копперфильд, виртуоз-мошенник чуждой нам западной эстрады, умерли бы от зависти, наблюдая за исполнением Малиновским трюка, который можно было бы назвать венцом его артистической карьеры. Следуя старинным русским традициям, он махнул левым рукавом – и на пол со звоном, разлетаясь в дальние углы просторной гостиной, полетели столовые приборы, махнул правым – и изумленные зрители, затаив дыхание, несколько секунд следили за тем, как фужер тонкого стекла, готовый упасть на пол, был почти пойман и снова подкинут в воздух выше, и еще выше, и еще, и все-таки спикировал вниз, уже с достойной высоты, разлетевшись на мельчайшие осколки.

«Я не понял, - изумляется Дэвид, - откуда у него в руках фужер? Он же не пил весь вечер? А столько вилок и ножей на салфетке? Нет, я видел, что он дернул ее за край, но когда он их на нее сложил?» - «Это ладно, - с гордостью за соотечественника отвечает Константин. – Но вот такая форма жонглирования – ловить-ловить и не поймать – это ж высший пилотаж!»

Теперь изумление в Сонечкиных глазах имело вполне удобоваримое объяснение. К тому же, все перевели взгляды на гостя.

- Ого, Малиновский! Да ты человек-оркестр! Это был туш?

«Дымовая завеса. – Светошумовая граната».

- Я вытру!.. Я всё высушу!.. Я выстираю! - цирк продолжался. – Давайте все это солью засыпем и в «Новости» простирнем?

- Всем стоять! Не двигаться! Оружие на пол, пока я не соберу осколки, – шутливо угрожала Катя, уходя за веником и совком.

- Позвольте все же прервать это сногсшибательное представление и познакомить вас. Это моя дочь Соня. Соня, это мой старый-старый друг…

«Старый, как г-но мамонта. – Не добавляй себе значительности».

- Чацкый Александр Андреевич, - широко улыбаясь, Малиновский подлетел к девушке, изобразил поклон на старинный манер, галантно взял ее руку и едва коснулся губами пальцев. – А вы, значит, Софья Андреевна? Мы с вами тезки по батюшке. Приятно познакомиться!

«Александр Матросов? – Николай Гастелло».

- Не верь, Соня, ни одному его слову! Это ж Малиновский! – смеялся Андрей, чуть обнимая дочь за плечи и глядя, к счастью, на друга, а не на все еще не пришедшую в себя от потрясения девушку.

- Роман Дмитриевич, что характерно! – внесла свои «пять копеек» в церемонию знакомства Катерина, возвратившись в комнату, и начала подметать стекло.

- Мы с ним вместе учились…

- ...чему-нибудь и как-нибудь, - Роман уже помогал Кате, собирая вилки и ножи с пола.

- Ты никогда не говорил, что окончил цирковое училище, папа! – голос девушки влился в разговор почти естественно.

«Я бы пошел с ней в разведку. – На западном фронте без перемен?»

- Мы учились на разных факультетах. На клоунский был слишком высокий конкурс. Туда проходили только лучшие.

- Твой отец не добрал баллов, поэтому его смогли взять только на директорский факультет,– веселилась Катя.

- Зато мама с отличием защитила диплом укротителя хищных животных.

- Медведи, камышовые коты, ядовитые виды дизайнеров, слоны-банкиры… Плюс спецкурс Мессинга «Гипноз и внушение», - улыбнулся Роман Кате.

- Тлоны, тутлики, тобатьки… - взял из рук жены веник и совок Жданов.

- Ехали медведи на велосипеде, а за ними кот задом наперед? – Соня очень старалась взять себя в руки.

- Именно! – Роман посмотрел в ее сторону. – Чудеса дрессировки. Полное подчинение воли существ, стоящих на более низкой ступени развития.

«Мамина дочка. – И папина».

- Ну, приступим ко второй части марлезонского балета? – Катя сделала пригласительный жест к столу. – Соня, садись сюда. Роман Дмитриевич, вам какой еще реквизит понадобится? – она подала ему чистые приборы и новый фужер.

- Кролики, голуби, скотч-терьер.

- В тушеном виде сойдет?

- Мы едем на гастроли в Корею?

Если поймать мощный воздушно-шуточный поток, то на нем можно долго-долго парить над накрытым столом, как над полями и лесами, до поры до времени обманывая птиц, что тоже умеешь летать, а к тому моменту, когда настанет неминуемый этап прикосновения к земле, они уже будут думать, что тебе просто захотелось заморить червячка.

- Сколько же лет вы не виделись? - слегка напряженным голосом спросило неразумное существо, обращаясь к отцу.

«Разведка боем? – Ей нужен «язык».

- Лет двадцать? – Андрей обращался к Кате.

- Без малого двадцать лет.

- И тут вдруг…? – девушка резанула Малиновского острым взглядом.

«Нарисовался – не сотрешь! – Картина маслом «Не ждали».

- И вдруг, когда летел из Италии, в аэропорту говорю с Гришкой по телефону и вижу знакомую фигуру. Я даже не понял сначала, кого мне напомнила эта характерная стоечка… - Андрей налил всем вина, снова предложил Роману жестом, но тот отрицательно покачал головой.

«Трезвость – норма жизни? – Трезвость – способ выжить».

- Обхожу аккуратно сбоку и вижу: ба, Малиновский!!! – Жданов как будто снова пережил этот счастливый момент. – Кидаюсь на него, а он смотрит на меня, как на привидение! Пришлось конкретно его встряхнуть, чтобы он узнал меня. А сначала было ощущение, что он собирается удрать. – Андрей смеялся, но в каждой шутке…

- Тебе показалось. Я не мог бы удрать, я остолбенел. Да и куда там бежать, когда пройден паспортный контроль?

- Кать, ну скажи, разве «остолбенел» - это нормально для Малиновского?

«Бывало… - Катя, вы помните?»

- Ну, я ж не знаю, как ты на него кинулся, - Катя смотрела на Романа с лукавой улыбкой. – Роман Дмитрич мог забыть, каков он, твой темперамент.

- Или не забыть… - тон Андрея вроде бы легкий, вроде бы шутливый.

И в глазах все тот же вопрос. И все тот же ответ.

- Жданчик, у тебя дрянная форма склероза: то, что нужно помнить, ты забываешь, а что хорошо бы забыть, помнишь.

Взрослые играли в гляделки, представительница молодого поколения внимательно наблюдала.

- А потом? – прервала неловкую паузу она.

- А потом была чудная ночь в гостинице, - Малиновский игриво пошевелил бровями. – Мы вспомнили молодость.

- Катя, меня царицей соблазняли, но не поддался я. Клянусь! – Жданов в притворном испуге приложил руки к груди.

Катя смеялась, Андрей широко улыбался, Малиновский прятал ехидную усмешку, и лишь девушка была серьезна.

- Кто еще кого царицей соблазнял? - Роман кипел от возмущения. – Он же мне, Катя, всю ночь ваши парадные портреты показывал и наследниками хвастался. Пока в спячку не впал. А я так и не уснул, верите ли? Все думал, где я всех этих королевских особ мог встречать?

«На перепутье трех дорог: куда ни пойдешь – везде голову потеряешь».

- Ну и где, Роман Дмитрич?

- В прошлой жизни да на полотнах старых мастеров, естественно, Екатерина Валерьевна! Беллини, Вермеер, Карло Кривелли. Или это был Брюллов?

И опять взгляды, взгляды трассирующими: Катя – Роман, Роман – Соня. Как траектории полетов самолетов на флайтрадаре – плотной паутиной в небе Европы.

«Главное, чтоб не пересеклись на одной высоте. – Диспетчер, будь готов!»

- Так вы учились с папой… - девушка все еще осмысливала ситуацию.

- И работал, - уточнил папа.

- Когда я с ними познакомилась, то думала, что они – сиамские близнецы. Ну, или партия и Ленин, – вспомнила Катя.

- И ты тоже была знакома с Романом… Дмитриевичем? – Соня, кажется, изумлялась все больше и больше.

- Да. По работе. Мне повезло встретиться в жизни с этим феноменом… «если другом надежно прикрыта спина».

Андрей смотрел на Катю чуть тревожно. Малиновский смотрел на Катю внимательно. Катя на него в ответ со светлой улыбкой. Андрей вздохнул.

- Поверь мне, Соня, они были восхитительной парочкой. Не было женщины, способной устоять перед мощью их совместного обаяния.

- Да, без Андрюхи мне пришлось тяжело… - признал Малиновский.

«Решил сделать звонок другу?»

- Что ни баба, то промашка, что ни камень, то скала? – разошелся глава семьи. - Не смеши меня, ой, не смеши! Я не знаю ни одной женщины, которая была бы в безопасности, если б ты действительно захотел!

«Гильотина, мой ласковый друг, нажмешь на пружину – и не надо пачкать рук в крови людей, в крови друзей…»

- Зато я знаю,- Роман все еще улыбался.

Напряжение, исходившее от девушки, можно было потрогать руками.

- Да и ты тоже, – он посмотрел на Катерину. – Или мы не говорим о присутствующих?

- Вы заблуждаетесь, Роман Дмитриевич. Если бы со мной не случилось это солнечное затмение, - кивок в сторону мужа, - нет никаких гарантий, что не случилось бы лунное. – Катя научилась флирту? Бедный, бедный Жданчик!

- Ой! Жданов, ты слышал? А я-то думал, жизнь кончена, кончена жизнь!

Взрослые резвились, как дети, шутя и подтрунивая друг над другом. Дитя ковырялось вилкой в тарелке, не поднимая глаз.

- Она будет кончена в момент, и не посмотрю, что ты Александр Андреевич, а не Александр Сергеевич! За одну только мысль, за одну только строчку!

«Придется писать «в стол». - Поэты ходят пятками по лезвию ножа…»

- Я так и думал. Пожалуй, мне стоит держаться подальше от соблазна, хоть я и свечу лишь отраженным светом. Зачем, коварный Палыч, ты меня сюда затащил?

- Ага, вот ты и проговорился! Именно затащил! Катя, он упирался всеми четырьмя мослами! Он извивался, как угорь, когда я звал его в гости. Он ни в чем не признается, но я же вижу, что его что-то беспокоит. Скажи ему, пожалуйста, что ты ему тоже рада.

«В этой комнате две дамы, Жданов».

Девушка, играющая роль своей тени, медленно подняла голову и посмотрела на друга семьи с внезапно возникшим пониманием.

- Роман Дмитрич, разве я должна что-то говорить? - Катя сказала это с той искренностью, которую невозможно изобразить. Разговор из шуточного внезапно стал очень серьезным.

- Нет, Катя, я все вижу. Но я…

- И вы не должны ничего говорить, этого не требуется. Поверьте мне, в гамме моих воспоминаний и мыслей о вас нет темных красок. Совсем. Если только немного мистического благоговения…

- Карма, родовое проклятие, зеленый сглаз?

- Рука судьбы? – предположила Катя.

- Волшебный пендель? – уточнил Андрей.

Соня смотрела на них с нескрываемым интересом.

- Я теперь понимаю, что чувствовала миссис Хадсон во время разговора братьев Холмс и Той Женщины, – сказала она.

В комнате повисла тишина.

- Я чего-то не знаю?

«Чего-то тут все не знают. – Не скромничай, ты – не все».

- Да, совершенно очевидно, Софья Андреевна, что вы кое-чего не знаете. Но теперь, я думаю, вам стоит порасспросить своих родителей. История их взаимоотношений достойна быть рассказанной. И даже записанной!

- И экранизированной, - помрачнел отец семейства.

- Мне кажется, что я никогда не встречал столь закрученного сюжета. Правда, я не так уж много читал, я ж вам не Дмитрий Быков.

- Может, это и к лучшему! – усмехнулась хозяйка.

- А детям это может быть даже полезно… В ней много гордости и предубеждения, преступлений и наказания, а еще больше горя от ума… - закончил свою мысль Роман.

- И чего тебя сегодня все на Грибоедова тянет? – Андрей рвал салфетку на мелкие кусочки.

- Ассоциативно. И кстати, то, что вы никогда, Софья Андреевна, не слышали моего имени, тоже о чем-то говорит…

Супруги переглянулись.

«Рука судьбы? – Волшебный пендель».

- А вы когда чай собираетесь пить? - поинтересовался Гриша, появляясь в комнате.

- Вот прямо сейчас! Помоги мне собрать тарелки, тогда будет быстрее. Андрей, неси торт и все, что я там приготовила к чаю.

В комнате остались лишь Роман с Соней. Сразу стало слышно игравшую тихонько музыку. Танита Тикарам в своей «Twist in My Sobriety» размышляла то ли о помутнении рассудка, то ли о серьезности и воздержанности, удивительным образом сочетая в одном монологе мысли двух совершенно разных людей:

Все божьи дети должны быть готовы совершить путь.
Иди и ты отсюда со своими проблемами.
Все добрые люди читают хорошие книги -
Вот теперь твоя совесть чиста.
Дело говоришь, девочка,
Теперь твоя совесть чиста.

И когда наутро я отхожу ото сна -
Много миль позади.
Мне нравиться думать, что я так сильна,
Что никогда не сделаю по-твоему.
Я никогда тебя не услышу,
И никогда не сделаю по-твоему.

Посмотри, в моих глазах пустота.
Посмотри, твоя любовь высосала кровь из вен.
Ты знаешь, для меня ты навсегда останешься
Всего лишь временным помутнением рассудка.

Мы лишь немного позабавились,
Как и все люди по ночам.
Поздно ночью нет места вражде -
Это робкая улыбка и неуверенный шаг к свободе.

Мне плевать, что они подумают,
Мне на пользу разные мнения.
Я готова к борьбе, целомудренна и невредима:
Все дети Божьи получали свое.

Посмотри, в моих глазах пустота.
Посмотри, твоя любовь высосала кровь из вен.
Ты знаешь, для меня ты навсегда останешься
Всего лишь временным помутнением рассудка,
Всего лишь временным помутнением рассудка,
Всего лишь временным помутнением рассудка.

За чашкой чая, есть время поразмыслить,
Время перевернуть свою жизнь.
Милый и красивый, мягкий и жирный,
Ты обжираешься, пока не прозреешь,
Обжираешься, пока не прозреешь…

- Соня, - убедившись, что их никто не может услышать, начал Роман. – Нам надо решить, как со всем этим быть.

51.

Соня подняла голову, и взгляды их встретились. Не так, как до этого, кратковременным касанием, словно руки акробатов, с огромной амплитудой качающихся на трапециях под куполом цирка, перебрасывающих друг друга с одного края на дальний другой с точнейшим расчетом: чуть задержался один – второй упадет. Теперь они сцепились надолго: он крепко держит ее, и ей не упасть, если только вместе. Роман выглядел спокойным, и даже глаза поблескивали азартом.

«Здоровые почки, железные нервы, гимнастика, йога, трусца... – А с кем наперегонки бежит сердце?»

- Почему вы ему сразу не сказали, что знакомы со мной? – голос девушки тих, но звенит натянутой струной.

- Это была ваша тайна.

О, какой взгляд! Мамина бездна, папин огонь?

«Встань на одно колено, тебя посвящают в рыцари. – И не поднимайся, папенька с топором для торта сейчас будут».

- Раиса Васильевна была права... Вот оно, мое наказание... - девушка опять опустила голову.

«И мое. - По одной статье проходите».

- Соня, нам надо поговорить, я не мог без вас принять никакого решения. А сейчас мы не успеем. Вы мне позвоните?

- Да, конечно. А почему вы мне не позвонили, когда узнали?

«Хороший вопрос! – Все операторы заняты, ждите, пожалуйста, ответа...»

- И вот, ваша мама, врывается на поле, и, в свойственной ей оригинальной и неподражаемой манере обходит одного игрока, другого, третьего, прорывает глухую оборону противника и ...

- Пожалуй, вас не стоит оставлять наедине... - Андрей водрузил на стол огромный торт.

«Тщетная предосторожность. – Традиционная ждановская предусмотрительность».

– ...а то, я боюсь, ребенок может увидеть прошлое родителей в сюрреалистической интерпретации.

«Интересно, а раньше в какой слышала? Уж явно не в стиле реализма. – Наивное искусство».

При слове "ребенок" девушка поджала губы, но промолчала.

- Диктатура? Цензура? Железный занавес? Молчание ягнят? Лучше горькая, но правда, чем приятная, но лесть! – Малиновский отстреливался за двоих.

- Чтоб худого про царя не болтал народ за зря, действуй строго по закону, то бишь, действуй... втихаря, – с удовольствием вторила Роману Катя.

«А вот Катенька, не глядя, в "десятку". – Катя плохого не посоветует».

- Ничего себе торт! - восхитился Гриша, принесший поднос с чашками.
- Торт у нас такой здоровенный не просто, а по поводу! – торжественно провозгласил Жданов.

Уставший от сюрпризов Малиновский снова напрягся.

«Несчастья, к которым готовишься, никогда не происходят. Случается нечто худшее. Помнишь?»

Соня с недоумением наблюдала за родителями.

«Палыч в ударе. Сюрприз за сюрпризом. – Палыч всегда в ударе. Это не сюрприз».

- А, я знаю! – Гриша в ожидании радостного момента вскочил с места. - Чтобы слаще было жить Нюше нашей ладной, мы решили подарить машина... шоколадный, – процитировал «Смешариков», подражая акценту Пина.

Родители с легкой досадой глянули на несмышленого младенца, который, впрочем, был ни в чем не виноват.

- Соня, - со всей серьезностью начал Жданов, совершенно напрасно сохраняя взрослый и солидный вид, когда ему хотелось - это было заметно! - широко улыбаться, - мы с мамой решили сделать тебе подарок. Без всякого повода, можно сказать...

«В сто сорок солнц Андрей сиял. – А вас тут не стояло».

- Ни за что, просто так! – подсказала Катерина.

- Вот да, хоть я и считаю, что ты его заслужила. Много училась, отлично закончила семестр, работала...

- Да, да, слушалась родителей, хорошо себя вела, не дразнила собак, не гоняла кошек...– чуть укоризненно поддела Катя занудствующего мужа.

«Ухаживала за больными стариками. – Раздавала благотворительные поцелуи».

Девушка поежилась, слушая, как родители ее хвалят. Малиновский догадался, о чем речь, и никак не мог понять, радоваться ему, что он участвует в этом семейном событии, или не стоит.

- В общем, мы хотели сделать тебе сюрприз. – Катя передала мужу небольшую коробку, упакованную в подарочную бумагу. Андрей поставил ее перед Соней. – Надеюсь, это тебя порадует.

«Для пущего эффекта нужны Зоя и Сима. – Сплюнь, экстремал!»

Все умолкли, и Николай Караченцов, голос которого с недавних пор навевает какую-то особую грусть, озвучил некоторые мысли, витавшие по комнате:

Что тебе подарить, кроме верной любви?
Может, эту весну, может, песни свои?
Может, звёздную ночь или тихий рассвет?
Для меня ничего невозможного нет.

Соня начала распаковывать подарок. Открыла коробку, вынула оттуда фаянсовую посудину, на которой мило, но аляповато были нарисованы снегири, закрытую крышкой. Она удивленно разглядывала этот предмет роскоши.

- Спасибо! – подняла глаза на страшно довольных родственников, изобразила горячую признательность. Гриша еле сдерживал смех. - Всегда хотела иметь такую сахарницу. – Девушка поставила ее на стол, приоткрыла крышку, заглянула внутрь. Все замерли вместе с ней в ожидании реакции: родные - бурной радостной, гость – непредсказуемой. Последний оказался прав: Соня слишком долго смотрела внутрь сахарницы, осмысливая увиденное.

«Трюк экстра-класса: вращение гигантского торта на мизинце? – Номер не прошел утверждение в Росгосцирке».

Наконец она медленно достала из посудины автомобильные ключи и, держа их на весу, спросила:
- Это то, что я думаю?

- Да, да! – Брат подскочил к ней и задал вопрос, который интересовал многих: – Соня, ты рада?

- Я так рада, что боюсь поверить, – она переводила взгляд с отца на мать в поисках доказательства своей догадки. - Папа же был категорически против? Мама, это ты его уговорила?

«Я не волшебник, я только учусь? – Правильно собранный анамнез плюс знание болевых точек».

- Честно говоря, нет. Это было полностью папино решение. Я сама удивилась. Но, конечно, я сразу его поддержала.

- Я хотел порадовать тебя, удивить, восхитить… - Жданов обошел стол и приобнял дочь за плечи, слегка встряхнул ее, словно желая выпустить на волю сдерживаемые ею эмоции, которых ему так хотелось, - ...и Роман случайно подал мне идею.

Вот теперь она посмотрела на Малиновского. «Соня! Чему тебя учили в разведшколе? Мама же увидит!»

Мама и увидела. Но мама-то у нас Катя, Катя Пушкарева. Она засмеялась, и, положив руку на плечо гостю, сказала:

- О Роман Дмитрич! Знали бы вы, что сделали для этой юной автолюбительницы!

«Знали бы вы, Катя, чего я не сделал для нее».

- Бросьте, Катя. Ляпнул, не подумавши, а Палыч ухватился. Нашел повод купить новую машинку, мальчонка.

- Ой, ладно, кто еще мальчонка? Да ты чуть ли не вперед меня кинулся в автосалон! А как придирчиво выбирал…

«Из чего тут можно сделать кляп? – Кляпы в ассортименте: торт, салфетки, сахарница».

- Если б не я, Софья Андреевна, ездить бы вам на танке цвета "мокрый асфальт" с лебедкой на переднем бампере и радарами на крыше.

Все засмеялись.
- Спасибо, папа! – дочь обняла Жданова, и, глядя из-за отцова плеча, снова опрометчиво долго и внимательно вглядывалась в лицо Романа. – И все-таки, это слишком… Я потрясена. Мама?

- Я думаю, папа понимает, что ты выросла, и тебе можно доверять. Ты серьезная, разумная девочка. Все правильно, я с ним согласна.

Серьезной разумной девочке было мучительно слышать такие слова.

- Вы что, не знаете новый лозунг партии и правительства? – кинулся на помощь персональный ангел. - Каждый отличный студент должен…

- Курить папиросы? – продолжил Гриша, выхватывая из рук сестры ключи.

- Ты, Юра, мал, пей ночью чай! – закончила Катя. – Давайте, и мы уже чаю выпьем.

- Шифр русской разведчицы? – не понял гость.

- Кембрий, ордовик, селур, девон, карбон, пермь, триас, юра, мел… - пропел названия геологических периодов мальчик. – Это считалка, чтобы лучше их запомнить. Как «каждый охотник желает знать…». Мне Алка рассказала, когда мы с ней возились в комнате, и она меня щекотала.

Андрей выразительно глянул на Романа.

«А вот и Зойка, благосклонная к отцам и детям. – Родственная душа?»

- Давайте пойдем смотреть на машину? – предложил мальчик.

- Она здесь? – Соня не стала слишком маскировать нетерпение.
Родители вздохнули, переглянулись и улыбнулись друг другу.

- Вон она! – Гриша указывал рукой на новенький автомобиль, стоявший среди других на подземной стоянке.

Трудно сказать, добился ли отец девушки ожидаемого эффекта. Скорее всего, нет. Скорее всего, он был немного разочарован, как это часто и случается, когда ждешь какой-то необычайно сильной реакции, предвкушаешь ее, несколько раз прокручиваешь в голове предполагаемую сцену радости, представляешь себе эмоции одариваемого, а он по каким-то причинам не оправдывает ожиданий. Но Роман, который даже не мечтал присутствовать при этой сцене, не надеялся, что его имя хоть как-то всплывет в связи с этим, и тем более не рассчитывал ни на какую благодарность за свои совершенно бескорыстные действия, был одарен случаем по-королевски, словно в компенсацию за все то, что ему пришлось пережить, когда новая автоматная очередь форс-мажора снова и снова прошивала его тело насквозь.

- О! - прелестный ротик вожделеющей руля и скорости красавицы округлился, а глаза распахнулись в изумлении. – Цвет! – восторженно выдохнула Жданова-младшая, подходя ближе к мерцающему в электрических лучах глубоким темным оттенком редкого цвета автомобилю.

«Соня, умоляю, смотри на отца!» - хотелось простонать Малиновскому, который опять был обожжен горячим благодарным взглядом. Ему была понятна ее сдержанность в выражении эмоций, а короткие возгласы говорили ему, возможно, гораздо больше, чем ее близким.

- Эх, Малиновский, - Жданов обнял друга. – Ты был прав. Сечешь в женской натуре, что там говорить.

- А можно мне сразу попробовать? Проехаться на ней?

- Прямо сейчас? – Андрей сделал попытку еще немного оттянуть тот самый момент, когда дочь встанет за штурвал и прикажет: «Отдать швартовы!» – А ты разве взяла права?

- Да! – она вынула из кармана документ и продемонстрировала отцу.

«Всегда готова, как юная пионерка».

- Я не взял страховку и техпаспорт, – облегченно развел руками уже сожалеющий о своей горячности Жданов.

- Я взяла, – Катя с сочувствием и одновременно словно извиняясь посмотрела на мужа.

- Хорошо! - решился глава семейства. - Поехали все вместе, сделаем кружочек.

- Ну, нет, папа, извини! – подала голос наследница. – Тогда лучше пойдемте есть торт! – девушка развернулась и с огорчением направилась к выходу. Роман видел: это был не каприз, не манипуляция, это были трезвость и решимость жизненного опыта.

«Иди, Офелия, в монастырь или замуж за дурака».

- Стоп! – сказала Катя. – Можно сделать так. Соня с Роман Дмитричем проедутся, а мы пойдем домой и подождем их там. Если Роман Дмитрич не против, конечно.

- Роман Дмитрич не против, - сказал Роман Дмитрич.

«Только не бросайте меня в терновый куст!»

- Ты говорил, что твой друг, - Катя указала рукой на стоящего рядом Малиновского, - единственный, кому ты за рулем доверяешь больше, чем себе! Если не с ним, то с кем ты сможешь вообще отпустить дочь? А ведь ей когда-то придется ехать одной! Зачем тогда было дарить машину? Андрей? – Катя виртуозно вела мужа в нужном направлении, давая ему возможность принять самостоятельно то решение, которое, в общем, уже было принято за него.

«Ришелье и Мазарини имели б рядом с Екатериной Валерьевной бледный вид».

Все посмотрели на Жданова в ожидании его ответа.

- Отлично! - сдался Андрей, как взятый в тиски под Сталинградом фельдмаршал Паулюс. – Ром, ты только это...

Роман героическим усилием воли изобразил на лице подходящее к случаю выражение добродушного согласия, снисходительно-сердечной решимости, вместо иронично-глумливого «эх, Жданчик, Жданчик».

- Андрей! – тихо и чуть укоризненно окликнула его Катя. – Ты же сам говорил...

Малиновский наслаждался спектаклем, разыгрываемым перед ним членами этой семьи: прекрасная пьеса о семейной жизни. Не в жестко-ироничном стиле Мольера, выворачивающем наизнанку слова персонажей, дабы показать их хитрость, коварство и двойное дно, а в светлой и мудрой манере Шварца: все основано на доброте и любви, маленькие хитрости героев призваны оградить друг друга от мнимых или реальных опасностей, неправильных шагов или чрезмерных переживаний, а их действия, способные подчас огорчить близких, продиктованы не поиском выгоды или корыстью, а лишь желанием идти своим путем. Роману было интересно и приятно поучаствовать в этом представлении в роли статиста. Статиста ли? Вспомнилось песня Берковского на стихи Левитанского, под которую ему однажды пришлось делать слайд-фильм для Лены. Он запомнил эти строки, потому что пока подберешь нужные фотографии, сто раз прослушаешь каждую строчку:

Жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино!
Кем написан был сценарий? Что за странный фантазер
этот равно гениальный и безумный режиссер?
Как свободно он монтирует различные куски
ликованья и отчаянья, веселья и тоски!
Он актеру не прощает плохо сыгранную роль,
будь то комик или трагик, будь то шут или король.
О, как трудно, как прекрасно действующим быть лицом
в этой драме, где всего-то меж началом и концом
два часа, а то и меньше, лишь мгновение одно...
Жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино!

Я люблю твой свет и сумрак - старый зритель, я готов
занимать любое место в тесноте твоих рядов.
Но в великой этой драме я со всеми наравне
тоже, в сущности, играю роль, доставшуюся мне.
Даже если где-то с краю перед камерой стою,
даже тем, что не играю, я играю роль свою.
И, участвуя в сюжете, я смотрю со стороны,
как текут мои мгновенья, мои годы, мои сны,
как сплетается с другими эта тоненькая нить,
где уже мне, к сожаленью, ничего не изменить,
потому что в этой драме, будь ты шут или король,
дважды роли не играют, только раз играют роль.
И над собственною ролью плачу я и хохочу.
То, что вижу, с тем, что видел, я в одно сложить хочу.
То, что видел, с тем, что знаю, помоги связать в одно,
жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино!

52.

Голос Жданова заставил Малиновского очнуться от внезапно нахлынувших размышлений:

- Да, ты права. Соня, мы уходим, чтобы тебя не смущать, Гриша, пойдем, она тебя как-нибудь потом прокатит, когда как следует прочувствует машину.

Мальчик нехотя присоединился к родителям.

- Надеюсь, ваш отец не установил в машине прослушивающее устройство? – бросил Роман, садясь на пассажирское место.

- Я думала, что вы в курсе, что есть в этой машине!

Она села за руль и стала осматриваться. Роман с удовольствием наблюдал за тем, как она устраивается: двигает сиденье, настраивает зеркала.

- Соня, пожалуйста, когда начнете движение, давите на педаль газа очень аккуратно – она уж очень шустрая.

- Я догадываюсь, - девушка вздохнула.

Он помогал ей, показывая, какие кнопочки за что отвечают, рассказывал о возможностях, регулировал высоту руля, выключив при этом свой внутренний парктроник: никаких сигналов при сближении, полная тишина в теле и сознании, нельзя реагировать на эту девушку как на девушку. Касается ли она тебя краем своего рукава, склоняется ли вместе с тобой головой к приборной доске, она – из высшей касты брахманов, а ты лишь из касты воинов, она - принцесса Анна для героя Грегори Пека, она – вот ведь, все в этой жизни имеет смысл, каждая буква, каждая мысль и даже выбор картинки на телефоне! – она та самая звезда, насколько прекрасна, настолько недосягаема. Она – просто человек: ты ей не мужчина, она тебе не женщина. Леди и джентльмен. Не более того. Но и не менее.

И как подтверждение мыслей Романа о расхождении их жизней и судеб впредь, в настоящем, в будущем, а лучше бы и в прошлом, из динамиков в машине зазвучал голос Юрия Лореса:

Он шёл из Авиньона, в Авиньон
Я шёл ему навстречу.
И песню громко пели я и он,
И каждый на своём наречии.
И нечего делить нам было,
Ни почестей, ни славы.
И солнце в левый глаз ему светило,
А мне светило в правый.

Он шёл из Авиньона, в Авиньон
Я шёл ему навстречу,
Хотя я знал, что там, где правил он,
Мне после делать нечего.
И то, что я наивен был и пылок,
Ему было забавно.
Он левою рукой чесал затылок,
Я это делал правой.

Он шёл из Авиньона, в Авиньон
Я шёл ему навстречу.
Он разлюбил, я был еще влюблён.
Он постарел, я был широкоплечим.
Я молод был и денег не копил я,
Он упивался славой.
И то, что для него налево было,
То было для меня направо.

Он шёл из Авиньона, в Авиньон
Я шёл ему навстречу.
При встрече он отвесит мне поклон,
И я ему отвечу.

- Это мама постаралась, – кивнула Соня на дисплей, по которому бежало строкой название песни. – Вроде все, можно ехать. Вы готовы, Роман… Дмитрич?

«Вопрос, к чему? - Что воля, что неволя – все одно».

- Да, Софья Андреевна. И кстати, у вас очень красивое имя.

Неловкость, которую испытала девушка при этих словах, выразилась в стремительном прыжке машины с места, а затем резким торможением.

«Это был не комплимент, это был укол булавкой. – Изящной, серебряной, под старину».

- Тшшшш. Успокойтесь, Соня. Мы просто обязаны все сделать идеально. Плавно, плавно, вот так. Потом привыкнете.

Машина теперь медленно двинулась с места и направилась к выезду.

Малиновский написал Андрею: «Диспансеризацию прошла, инструктаж выслушала, парашют пристегнула. Набираем высоту».

И тут же получил ответ: «Просьба не выходить за пределы Солнечной системы».

Соня благополучно выехала из двора и направилась вдоль по улице.

- У нас есть возможность поговорить, пока мы едем, - через некоторое время предложила Соня.

- Я думаю, что для разговора нам все же лучше будет остановиться. Заодно порепетируем парковку.

Когда через некоторое время автомобиль точнехонько, хоть и не с первой попытки, въехал задним ходом в узкое пространство между двумя другими машинами, Соня облегченно выдохнула, в заключение дернула ручку ручного тормоза, и улыбнувшись, повернулась к Малиновскому.

- Молодец. Все очень грамотно. Чуть больше уверенности, которая придет с привычкой, и, я думаю, даже отцу-громовержцу будет не к чему придраться.

- Спасибо.

Оба молчали, не зная, с чего начать разговор. Соня нажимала на кнопки автомагнитолы, изучая ее, и уже настроенный на определенные волны радиоприемник выдавал им разные варианты музыкального оформления повисшей в салоне тишины. Услышав голос Магомаева, она прекратила поиск.

Может, напрасно
Ночью и днем
Прошлая осень
В сердце моем?

Может, напрасно
Мне ветер приносит
Глупую сказку,
Что ты придешь?
Там, за окошком
На прошлую осень
Очень похож только дождь,
Только дождь.

Прошлая осень,
Прошлая боль,
Прошлая осень -
Встреча с тобой.

Ливням и грозам,
Дням и годам
Прошлую осень
Я не отдам.

Может, напрасно
Мне ветер приносит
Глупую сказку,
Что ты придешь.
Там, за окошком,
На прошлую осень
Очень похож только дождь,
Только дождь.

Роман отправил другу очередную депешу: «Отрабатываем парковку по Бразильской системе», - и заговорил:

- Соня, нам нужно принять принципиальное решение. Стоит ли говорить вашим родителям, что мы уже давно знакомы?

- Лучше горькая, но правда? – после долгого молчания, будто спрашивая совета, проговорила девушка.

- Вопрос в том, что если мы не скажем, то эта тайна может прилететь к нам, как тот бумеранг в «Шерлоке» - отвернулся на секундочку и – привет! Роль бумеранга могут исполнить подруги, фотографии, да мало ли что еще… Я могу, как радистка Кэт, прокричать в бреду ваше подпольное имя на родном языке.

- Вы беременны?

- Я подвержен припадкам. Редкий случай в медицине: мне трудно врать людям, у которых фамилия начинается на букву «Ж». Один раз я уже готов был все рассказать Жжжжданчику, да адъютант его превосходительства пришел на выручку... – Роман вкратце передал историю со снимком Зойки.

- Могу себе представить! Папа... – она сидела, сложив руки на коленях, глядя прямо перед собой. – Наверное, я все им сама скажу. Господи, а что я им скажу? Почему я молчала?! Так долго молчала…

«Вот, кстати, да? Почему? – Умный не спрашивает, умный сам постигает сущность вещей. – Или читает чужие письма».

- Почему молчали, мы еще можем придумать. Например, идеально подходит легенда с обучением вождению. Потому что, как правильно старейшина должен был поступить? Он должен был возглавить это молодежное движение в сторону автомобилизации, а не запрещать. А раз он так старорежимно поступил, вас вывела ваша судьба прямо на лучшего в мире автоинструктора, что уж тут скромничать, Андрей Грозный и сам это знает. Когда же я понял при встрече с ним, что учил его дочь, то промолчал потому, что догадался: он ничего не знает. Так сказать решил сберечь его нервы. И свои. Мне это свойственно: беречь здоровье. И мне не нравится, когда он в образе Малюты Скуратова, он в нем слишком убедителен. И то, что вы не назвали свое настоящее имя мне – тоже вполне себе объяснимо: вы действовали в соответствии с положением номер пять инструкции от Зойкиного, сорри, Аллиного папы, предписывающей всяким чужим неизвестным не давать лишней информации о себе. А познакомились вы со мной через подруг. Девочек нужно будет тщательно подготовить к забросу в тыл противника.

«Гетеры майора Малиновского? – Ах, если бы, ах, если бы!»

Соня смотрела на Романа с надеждой и удивлением.

«Паркуетесь между двумя машинами ДПС?» - пришло сообщение от Жданова.

- Красивая легенда… Даже отчасти правдивая.

«А та, которая правдива от начала и до конца? – Это Главная Военная Тайна, тебе ее никогда не услышать, проклятый буржуин».

Она держалась руками за руль так крепко, словно они ехали на дикой скорости по горной дороге, а не стояли на безлюдной стоянке.

- Почему же отчасти, Соня? Все так и было: вы помогли мне как переводчик, я обещал вам помочь как автоинструктор… В деревне мы тоже практиковались в вождении автомобиля, ведь так? Кроме фотосессии, затеянной Зойкой… Это основной сюжет. Никому не нужны утомительные подробности про разговоры по телефону в стихах, неудачные брудершафты, восхитительные танцы и многозначительные песни.

«Сладко тебе видеть ее смятение и раскаяние? – Это жестокая месть плюшевого медвежонка».

- Вы так считаете? Хорошо. Значит так и скажем, - в ее голосе вовсе не было уверенности, - и тогда вам сразу станет проще общаться с папой и мамой. Кстати, папа вам очень рад, это видно! Да и мама так на вас смотрела… Я виновата перед родителями, перед вами. Ну почему все так…

- Ох, Сонечка… Это тот вопрос, который я задаю себе постоянно в последнее время. - Малиновский откинул голову на сидение, уставился в потолок. – Как только мы скажем это все вашим родителям, вся их радость от встречи со мной моментально испарится. Мы больше не будем общаться с ними вообще. И дело вовсе не в вас. Прекратите себя винить.

- Почему?

- Потому, что эта версия прекрасна только с одной стороны. Ваша роль в ней исключительно убедительна, а подоплека неопровержима. Но есть еще другая сторона… Зная меня, слишком хорошо зная, они никогда не поверят что… что вы интересовали меня лишь как переводчик, и что я по доброте душевной решил дать вам несколько уроков вождения...

- Посмотрите - вот он
Без страховки идет.
Чуть правее наклон -
Упадет, пропадёт!
Чуть левее наклон -
Всё равно не спасти,
Но замрите, - ему остается пройти
Не больше четверти пути! – заполнил паузу сразу узнаваемым хрипом Владимир Высоцкий.

Главная героиня драмы «Девушка без адреса, без имени, с автомобилем вместо гитары», сидела не двигаясь и почти не дыша. Возник ли у нее в голове логичный вопрос? И если возник, то знает ли она на него ответ?

- Моя репутация настолько скверная, что, честно говоря, я боюсь, как бы общение со мной не бросило тень и на вашу… Они не поверят, Соня, что между мной и вами ничего не было, особенно с учетом того, что мы оба это скрыли. И будут по-своему правы… Мне бы очень не хотелось, чтобы ваши родители имели какие-то подозрения насчет вас, чтобы возникло недоверие. Возможно, они не решатся задать вам бестактных вопросов, но такие вопросы у них возникнут непременно. Уверен, так и будет.

«Отрабатываем разворот в узком пространстве», - не забывал про нервы друга Роман.

- Тогда придется рассказать им правду! Я не хочу, чтобы из-за меня вы и папа…

- Какую правду, Сонечка?

- Что это я морочила вам голову! Что я вас использовала, обманывала…

«Тоже мне, коварная красавица Далила. – Нет, еще одна канатоходка».

- Зачем?

- Из-за автомобиля…

«Мересьев тоже так хотел летать, что брал уроки танцев».

Странная улыбка озарила лицо Романа.

«А почему же, милое дитя, я столько времени терпеливо позволял вам морочить себе голову? Я, старый прожжённый ловелас?»

- Вообще, спорить с желаниями женщин глупо, я всегда это знал. Прекрасный урок был бы Андрюхе. Вот Жанне д’Арк приспичило спасти Францию, так даже скроенные по мужской фигуре одежда и доспехи не смогли ей в этом помешать, я уж не говорю про английскую армию.

«В грузовом лифте?» - в очередной раз зажегся экран телефона.

«На донышке фуражки Рокоссовского», - быстро набрал в ответ.

Малиновский много дал бы за то, чтобы увидеть ход мыслей девушки, погрузившейся в тревожные размышления. Раскаяние и сожаление давило на ее поникшие плечи, или она не переставала искать выход из ситуации, которая, как спираль домика улитки, закручивалась все плотнее и круче, когда каждая минута их не вранья, но равного ему молчания усугубляла ее, заводя в непроходимый тупик? Или совсем другая мысль, страшившая Романа, одинаково желанная и нежеланная для него, укоренялась в ее сознании, подпитываемая все новыми и новыми догадками?

- Это несправедливо! – вдруг горячо сказала она. – Мало ли что было раньше? При чем здесь ваша давняя репутация? Вы… ваше отношение ко мне… оно безупречно. Неужели они мне не поверят?

«Коль поверят, так поймут. – А финал один».

Он молчал, придумывая, как правильно отвечать на эту реплику.

- Это какой-то заколдованный круг, это невыносимо: у вас от меня одни неприятности, и чем дальше, тем хуже. В ответ же все наоборот… Совсем наоборот! - Она терла виски пальцами, как делают те, кто хочет собрать разбредающиеся мысли в кучку.

«И кто-то камень положил в его протянутую руку. - Вонзил кинжал убийца нечестивый в грудь Деларю. Тот, шляпу сняв, сказал ему учтиво: «Благодарю».

Малиновский не прерывал этот поток девичьего сознания, с интересом и трепетом наблюдая то, что только что пожелал увидеть – в каком направлении движется ее мысль.

- А мурашка? Это тоже вы? – снова застала врасплох своего инструктора любознательная ученица.

«Петушок или курочка? – Врать ей или предать его?»

И нет ни секунды на размышление…

_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)


Вернуться к началу
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: АУ (из темы "Фрагменты грез")
СообщениеДобавлено: 26 окт 2019, 22:19 
Не в сети
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 05 июн 2017, 15:12
Сообщения: 1100
53.

- Мурашка?

Маленькая роль «кушать подано!» была сыграна столь блистательно, что впоследствии зрители не помнили из спектакля ничего, кроме этой реплики, произнесённой уверенно и правдиво, а мэтр отечественного театра и кино... Кого б нам нынче выбрать в мэтры? Видится чуть надменный Иннокентий Смоктуновский, да это ж дела давно минувших дней! Пусть тогда будет душевный Сергей Юрский – встал и размеренно, с чувством аплодировал актеру.

Радиоэфир соглашался с мэтром: из динамиков автомобиля лилась мелодия «Профессионал» Эннио Морриконе.

Девушка вгляделась спутнику в глаза, в которых было выражение, приготовленное по рецепту: одна полная мера непонимания, щепоточка удивления, три наперстка рассеянности, кристаллик размышления, девять капель воспоминания, и все это замешано – взять quantum satis - на растворе терпеливого ожидания, - и махнула рукой.

- Простите, так, дурацкая мысль пришла в голову.

«Какой талант в себе убил! – И в землю закопал, и надпись написал...»

- Мне папа привез еще одну мурашку из Италии, и я почему-то подумала, что это тоже вы, - она ласково провела рукой по рулю автомобиля.

- Что значит «тоже», Софья Андреевна? – устало вздохнул Малиновский.

- Зачем вот это все? – она резко обернулась к нему. – Мы же оба с вами понимаем, что не в деньгах дело – чьи они! Мои родители, а папа особенно, очень щедры ко мне, я и так знаю это. Но он предпочел бы купить мне машину, какие покупают арабские шейхи своим женам: самую дорогую и навороченную комплектацию самой престижной машины, но без двигателя! Вы себе не представляете, как он сопротивлялся моему вождению! Даже мама не могла его убедить! Да он купил бы мне с большим удовольствием квартиру, потому что это безопаснее!...

«Как сказать! – Горбатого - могила...»

-...и вдруг, - продолжила она, чуть уменьшив звук тревожной композиции из «Секретных материалов», - когда рядом с ним оказываетесь вы, он решает подарить мне машину, да еще такую! Вот именно, не танк, не оранжевый броневик, потому что по статистике именно оранжевые машины меньше всего попадают в аварии, а... Этот цвет, эта мощность, это изящество на колесах...

- Послушайте, Соня, вы сами этого добились, хоть и не отдаете себе в этом отчета.
Она мотнула головой, выражая несогласие.

- Палыч, он... впечатлительный. А вы грустили, и его это очень расстраивало. Отец захотел вас развеселить, растормошить, вот почему он пересмотрел свое отношение к этому вопросу. Он так радовался этой идее! Больше, чем в результате обрадовались вы! Кстати, о папе.

«Сделаем небольшой круг и домой», - ушло очередное успокоительное донесение.

- Вам обидно за папу? Я его поблагодарю еще обязательно. Правда. Потом, наедине. Я найду слова, чтобы он не был разочарован моей реакцией. Но... как мне благодарить вас?

«С неба звездочку достану и на память подарю?»

- Соня, нам нужно поговорить о другом, мы отвлеклись от темы, у нас мало времени... - сохранять невозмутимость становилось все труднее.

- Мы не отвлеклись! Ведь я все поняла!

«Все? – Ну, все, не все, но два плюс два в университете учат складывать, наверное».

- Везет вам, я вот даже не понимаю, как колибри перелетает через море. Такая маленькая через такое большое. Да и радиоволны для меня загадка...

- Вы шутите. Мне кажется, я знаю, что это значит. Вы так прячетесь. Чего вам-то бояться? Это я должна... А вы благородны и великодушны. Слишком высокопарно звучит? Ничуть! В самый раз, я же не слепая! Вы даже готовы были отказаться от сближения с папой, чтобы не поставить меня под удар, правда? Я все правильно поняла из его рассказа? Я не знаю, что там у вас произошло, но я вижу, что вы были крепко связаны, и теперь, когда все могло бы вернуться, – тут я. О! Я вспомнила. Это же про папу вы тогда говорили в ресторане? Что он был вашим лучшим другом, а потом...?

- Соня, хорошо, давайте без шуток. Вам станет все понятнее, когда вы поговорите с родителями о нашем с ними совместном прошлом. Попытайте их получше относительно меня, и, советую, по-отдельности. Тогда они вам точно расскажут больше и искреннее, а на пару они побояться ранить друг друга воспоминаниями и скажут слишком мало. И когда вы все узнаете, вам будет легче понять, о чем я сейчас говорю.

- Я рассказала бы все хотя бы маме.

- Расскажите. И почему «хотя бы»? Можете и папе. Даже лучше им обоим: зачем заставлять маму иметь тайны от папы? Ей будет тяжело.

«Пусть все будет так, как ты захочешь?»

Он представил себе Катин взгляд. Совсем иной, не такой, как сегодня при встрече и потом в течение вечера: искристый, озорной, доброжелательный. Представил оторопь и холод в глазах Андрея.

- Вы, Соня, должны сделать так, как считаете нужным. Это ваши родители, ваши с ними отношения. Я хочу только одного: ясности, я хочу четко знать, к чему мне готовиться.

«Кастрюля для индукционной плиты вместо каски – отличный вариант, чугун – хрупкий материал. – Пулемет «Максим», тачанка, Анка, пулеметная лента шуток и острот».

Девушка молчала, размышляя. Роман улыбнулся: звучала мелодия из фильма «Миссия невыполнима».

- Но... Я не должна принимать этого решения, думая только о себе. Есть еще вы, папа и мама. Если я все расскажу родителям, то может получиться, что вы больше не будете с ними общаться?

- Да, так может получиться. Несчастный случай на строительстве Вавилонской башни: внезапное смешение языков...

«Не ври. Тут вы поймете друг друга без слов. – Мимика и жесты?»

- Странно, выходит, что сделать правильно – не значит сделать лучше. Роман, скажите что-нибудь. Ведь наверняка у вас есть мнение на этот счет!

«Есть мнение, что кому-то лучше промолчать. – Промолчи – попадешь в палачи».

- Есть, конечно. Просто я боюсь сбить вас с праведного пути своим мнением. Моя «просторная дорога торная страстей раба» слишком сильно уходит в сторону от утвержденного общественной моралью маршрута.

- Я хотела бы услышать все равно.

«Принцесса Будур и мудрейший из старейших».

- Хорошо, раз хотите. Мои размышления таковы: я никогда не считал, что правда – это единственно верный выбор. Самый банальный пример. Жена изменила мужу, не смогла устоять, бывает. Но к мужу относится с теплотой, уважает, никуда уходить от него не хочет, да и дети опять же. И вот она начинает мучиться вопросом: сказать или не сказать ему? Типа, надо быть честной и искренней, а кому надо? Признается, и что мы получаем в сухом остатке? Либо они расстаются, потому что муж не может перенести ее измены, а будут ли новые отношения у каждого – вопрос, либо брак сохраняется, но осадочек остается навсегда. Кому хорошо от этой правды?

Фоном к этим размышлениям служила музыка из фильма «Осенний марафон».

- Я всегда считал, что это не сила, в данном случае, признаться в своем грехе, а слабость свалить со своей совести часть тяжести, но неизмеримо больше переложить на плечи партнера. Изменять и обманывать регулярно – да, это плохо. Но если уж случилось оступиться, и ты больше не собираешься повторять ошибки, так хотя бы не усугубляй ее. Ах, ты совестливый? Неси, пожалуйста, сам это все на своей совести! Зачем причинять боль тому, кто тебя любит и кто тебе верит? Говорят: если они переживут это и останутся вместе, то это только укрепит их отношения и возвысит: прощение и прочее. Я в это не верю. Отношения – слишком хрупкая вещь, как стекло. И склеенное редко бывает прочным. И уж точно менее красивым. Лучше не бить.

Она слушала очень внимательно.

«Детей воспитывают не мамы и папы, а чужие дяди и тети? – Каждый ищет свой путь».

- А если потом правда всплывет, как вы говорили, сама? Не будет ли еще хуже?

Музыкальная тема из «Терминатора» пришлась как нельзя кстати.

- Я не знаю. Может и будет. Но остается возможность так же покаяться, как и если бы сказал сам, но у тебя будет аргумент: я берег отношения. И я всегда задаю себе в этих случаях вопрос: зачем нужно говорить эту самую правду? Только потому, что есть такой постулат? Насколько достойно и разумно слепо следовать правилу, не думая о последствиях? Одни мои знакомые так и не сказали бабушке, что ее горячо любимый внук умер от менингита. Так до самой ее смерти писали ей письма от него, передавали приветы. Если есть понятие «ложь во спасение», то, может быть, не кривя душой, скажем, что есть и «правда на погибель»? Вот сейчас, Соня, зачем вы хотите сказать правду? Потому что вас так учили, или потому что это необходимо вам самой? Для сохранения чистоты отношений с родителями, их доверия, своего покоя, верности своим принципам, в конце концов? Я могу это принять и понять. Но слепое следование общим правилам... это не мое.

«И миссионер в тебе умер. – Мобильное кладбище».

Тема из «Ходячих мертвецов» не понравилась Соне, и она перепрыгнула на другую радиоволну. Что это за мелодия?

- Значит, я буду молчать.

«Прекрасная партизанка. – Элиза с крапивой».

- Соня, подумайте хорошенько. Меньше всего мне хочется, чтобы вы потом пожалели о своем решении. Или вдруг, не выдержав, захотели его изменить.

- Я вас не подставлю! В крайнем случае, если что-то вскроется, откажусь отвечать на вопросы и сразу вам сообщу.

Картина маслом, нарисовавшаяся в воображении Романа, развеселила его: Соня, дающая достойный отпор - в этом он не сомневался, ведь папина дочка! – разгневанному и недоумевающему Андрею. Андрей, теряющий дар речи, Соня, гордо уходящая в свою комнату, чтобы послать почтового голубя с призывом «SOS!»

Точно, это же «007: координаты «Скайфолл». Ну, ну.

- «Против вас есть неоспоримые улитки!» - «Я отказываюсь говорить без моего авокадо!»
Она засмеялась. Ему показалось, что с облегчением. Потому что решение принято, или потому что принято такое решение?

- Соня, а теперь еще раз взвесим все. Я знаю, что могу быть убедителен, но я так же знаю, что мои принципы не грешат добродетелью, простите за каламбур. И еще я знаю, что вы легко поддаетесь на уговоры, а потом раскаиваетесь. Избавьте меня от этого: знать, что из-за меня вы пошли против собственной совести.

«Делаете кружок по кольцу Сатурна?» - бдил отец.

- Нет! Не думайте так. Из-за вас я как раз...

«Осталась верна себе? – Осталась верна ему, тому...»

Их взгляды встретились. В ее глазах испуг, что сказала слишком много, в его – вопрос, хоть он и знал ответ.

-...Я как раз приму такое решение, как хотела. Я предпочла бы им ничего не говорить. Нет, - она подняла руку, останавливая его, - не только ради того, чтобы вы опять не поссорились с родителями и их покоя. Я просто думаю, что это не совсем их дело. Может, я не права, но это моя жизнь, и ведь вся эта история никак не ущемляет их интересов, и почти никак их не касается. Я уже совершеннолетняя, а значит, могу принимать самостоятельные решения относительно себя. И получается, что разрыв между вами и ими, недоверие ко мне и много чего еще нехорошего возникнет лишь из-за их предубеждения, прошлого опыта, того, что они могут себе напридумывать, а не потому, что действительно что-то было.

Мелодия из кинофильма "Крёстный отец" спорила с девушкой, но она этого не замечала.

«Действительно, разве что-то было? – Коверные бомбардировки, использование нервно-паралитических отравляющих веществ, применение пыток, ядерная зима, но это несущественные мелочи».

- Значит, рискнем промолчать? Но в каком-то смысле это будет жизнь на вулкане. Хотя, возможно, я преувеличиваю. Да и чем больше времени проходит, тем меньше вероятности разоблачения, это каждый разведчик знает. Сначала напрягает чувствовать огонек прицела на затылке, потом привыкаешь. Если подумать как следует, где мы могли оставить улики, и уничтожить их, то все канет в небытие. Подруг ваших уберем без шума и пыли, Раису Васильну с мужем отправлю в Шушенское, Виталику придется отформатировать диск. Я постепенно вычислю всех зрителей в обоих театрах, а вам придется заняться университетскими свидетелями. Вы готовы к зачистке?

«А как же принцип: «Ни женщин, ни детей»? – Нет принципов, есть мания: «Все для Сонечки, все для Ждановой».

Она опять весело смеялась, хмурые складочки на лбу разгладились, плечи распрямились.

- Спасибо вам. У меня ощущение, что вы сняли с меня такой груз! И... за цирковой номер. Я поняла, что вы это сделали специально. Знаете, Роман... Я понимаю, почему папа так рад, что встретил вас снова. То, что я скажу, немного парадоксально прозвучит, и извините, если это будет бестактность, но я так чувствую: вы сами очень одиноки, но рядом с вами это чувство пропадает совершенно, словно вы оттягиваете, как магнит, все одиночество на себя. Знаете стихотворение Высоцкого «Енгибарову от зрителей»? «Шут был вор: он воровал минуты - грустные минуты, тут и там…» Мне строчки из него несколько раз приходили в голову, когда вам удавалось рассмешить меня, но потом вы сами грустили:
«Вот и мы... Пока мы вслух ворчали:
"Вышел на арену, так смеши!"-
Он у нас тем временем печали
Вынимал тихонько из души».

Он молчал. Что тут ответишь? Это было правдой: люди тянулись к нему, он сам всегда дистанцировался, уходил от них, рвал укрепляющиеся связи, не пускал никого в свой внутренний мир, охранял свое одиночество рьяно и фанатично. И теперь, когда ему это стало нужно, жизненно необходимо, сближение оказалось невозможным. Как сказала одна его знакомая, всю жизнь тщательно предохраняешься, чтобы потом повеситься от отчаяния, что забеременеть не сможешь никогда.

Она завела двигатель и плавно и спокойно выехала со стоянки под чудную по красоте песню Стинга из фильма «Леон», в котором главные герои тоже учились друг у друга, несмотря на приличную разницу в возрасте:

Он сдаёт карты, словно медитирует,
А те, с кем он играет, и не подозревают,
Что он играет не для выигрыша
И не из-за самолюбия.

Он играет, чтобы разгадать
Священную геометрию случайности,
Скрытый закон вероятности исхода,
Но это – задача не из лёгких.

Я знаю, что пики – это мечи солдат,
Я знаю, что трефы – орудия войны,
Я знаю, что бубны – это деньги на военные нужды,
Но мне это не по душе.

Он может пойти бубновым валетом
Или дамой пик.
Он может спрятать в руке короля,
Пока все о нём забыли.

Если бы я сказал тебе, что люблю тебя,
Ты бы подумала, что что-то не так.
Я не многолик,
Я прячусь только под одной маской.
А тот, кто много говорит, на самом деле, ничего не знает,
И всё узнаёт по горькому опыту,
Как те, кто слишком часто проклинает судьбу,
И кто боится, что все шансы упущены.

Смирение - великая вещь! Как смиришься с невозможностью, так сразу - нечаянная радость!

54.

Пока Соня сосредоточенно и самозабвенно рулила по улицам к дому, Малиновский размышлял над тем, что тайное всегда становится явным. Его не пугала эта перспектива, сейчас он находился в таком состоянии, что его ничто не пугало. Это не было отчаянием или усталостью от борьбы, это было любопытство пополам с вызовом по отношению к судьбе: ну, что еще у тебя там припасено? Есть еще порох в пороховницах? Даже если бы Сонечка сейчас решила проверить скоростные качества своего подарка, а качества эти были вполне удобоваримые для выделения литра-другого адреналина, он бы остался спокоен. Безнадежность в животрепещущем для него вопросе примиряла с возможностью трагического финала, и даже, пусть назовут это слабостью, но такая мысль обладала некой притягательностью, как мысль об эвтаназии для пациента с неизлечимым недугом, страдающего от постоянных болей. «А о принцессе вы не подумали?»

«Ах, эгоист! – В кубе».

Вспомнился Чехов: «Говорят, в конце концов правда восторжествует, но это неправда». Роман был абсолютно с ним согласен. А сколько всего тайного на самом деле так никогда и не вышло на свет? Важен срок давности, главное не отсвечивать. Это папа у нас не видит дальше своего носа, хоть с таким носом обзор-то поболе, чем у других, а вот мама... внимательность, память, логика. Хотя врожденная ее чистосердечность и некая наверняка сохранившаяся наивность, конечно, сбивают прицел в таких вещах, как подозрения всех и каждого, но все же взгляды иногда могут быть очень неосторожными. Трудно все время быть в образе Карлсона, который живет на крыше и только что, влетев в окно этой гостеприимной квартиры, познакомился с их Малышом, в смысле малышкой, когда на самом деле они давно знакомы, покатались на хрустальных театральных люстрах, съели вместе бочку варенья и корзину печенья, и прочую всякую гадость, и он не только принимал ее у себя на крыше, но даже одолжил ей свой пропеллер полетать. Да и не хочется театра с Андреем. В чем тогда смысл?

«Расчищай вертолетную площадку. Садимся», - пусть расслабится.

«Забота о друге? – Снижение градуса раздражительности, подозрительности оппонента, забота о себе».

И самое важное: пора возвращаться в свой мир. Погостил на другой планете: музыка - звук вокруг, DolbyDigital, горячечный бред с улетными галлюцинациями, расцветшее махровым цветом благородство в благоприятной для этого среде и неземные девушки – хватит. Понаехавший ты здесь, понаехавший! Да и условия тут вредны для землянина. Гравитация: не ходишь – летаешь, атмосфера: не дышишь воздухом – глотаешь, время течет непрямолинейно, а зигзагами: для кого 20 лет прошло, для кого – 50. Мы, конечно, дети Галактики, но так можно совсем форму потерять, утратить способность к нормальному функционированию в условиях притяжения земли, притяжения полей и дорог, по которым пройти предстоит...
«Каждый все в своей жизни решает сам, просто не хочет этого признать. Просто кому-то очень нравится страдать...» - вспомнились собственные слова. Кого он убеждал? Генку? Ну, вперед тогда и с песнями по своему маршруту, только бы вспомнить свои песни, а не это вот, оказавшееся посильнее материнского, проклятие мстительной богини с именем, что «начиналось с буквы «Л», заканчиваясь мягким знаком»:

- Блажен, кто сохранил веселье лада,
Кому в укор противников награда
И чистой дружбы пролитая кровь.
Кто верит в свет надежд неистребимых,
Что нас любовь минует нелюбимых,
Равно как и любимых – нелюбовь!

Значит, сегодня нужно попрощаться окончательно. Не для них, Жданчиков и Нежданчиков всех видов и мастей, для себя. Уходя – уходи.

Оставалась одна маленькая деталь, которую хотелось прояснить. Дополнительный вопрос на экзамене, который может оказаться «на засыпку», проверка на дорогах, последняя соломинка, которая «держи меня», или которая переломит-таки верблюду хребет, еще одна карта, которая - запросто! - уже «перебор», прыжок в воду вниз головой в незнакомом месте, операция на открытом сердце... Но почему ж так нестерпимо хочется это знать наверняка?

Казалось бы, как она могла не догадаться? Ну все ж признаки этой запоздалой ветрянки налицо и на лице: стильный зеленый горошек, любимая расцветка английской королевы - сдержанно, элегантно, непревзойденная классика. Да и девушка, не в пример многим другим ее возраста, вдумчивая, глубокая, пытливая. Иное дело, что и партнер по театру двух актеров ей достался наиталантливейший, гений просто. Может обмануть птицу, прикинувшись гроздью винограда, не то что Гамлета сыграть – повезло тебе, Беня, что не пошел он в театральный институт. Хлестаковы, короли Лиры, Тартюфы, Фигаро, Генрихи V и Буратино так никогда и не увидят своего триумфа и не услышат дрожания театральных стен от бурных оваций бьющегося в экстазе зала.
Не говоря уже о роли Чеширского Кота. Это был бы планетарный успех, слава шла бы за ним по пятам, как пандемия испанки.

«Для справки: Чеширский Кот - постоянно улыбающийся кот, умеющий по собственному желанию телепортироваться, быстро исчезать или наоборот, постепенно растворяться в воздухе, оставляя на прощанье лишь улыбку».

Зато была сохранена психика огромного числа театралок (по кино- и телезрительницам данных нет). Их мужья, если б знали, кому обязаны своим семейным благополучием, скинулись бы на покупку имени для звезды. И не где-то там в Америке на бульваре, где по ним топчутся турики и аборигены, а настоящей звезды, Лямбда РДМ под номером 573122 в каталоге Гендри Дрейпера.
Кстати, о звезде. Звезда сворачивала во двор, счастливо улыбаясь. Знает, не знает? Любой, кто любил, а особенно те, кто не встречал отклика на свои чувства, проходил через это состояние неуравновешенных весов: сказать – не сказать. Даже если твердо решил не говорить. Или совершенно точно определил для себя, что надо признаться. Как только тебе кажется, что все аргументы – веские, тяжелые на одной чаше - сказать, она тут же взлетает вверх, и твое сердце вместе с ней, и вот уже груда гирек свалена на другой – не сказать, а на этой остается легкое перышко сомнений. Бывают железные аргументы, которые решают все: предстоящая казнь, например. Война, опять же. Тут уж что? Бояться нечего, отступать некуда: позади гильотина или Москва. Полет на луну на пушечном ядре. Объявление о ее помолвке. Переезд с одной лестничной клетки в соседний дом. Но и эти аргументы являются определяющими не для всех. Странные весы, странные гирьки: не подчиняются никаким законам физики, логики, и даже точнейшей из наук, литературы, ну потому что на нее именно все приличные люди в спорах ссылаются.
Иногда объект догадывается. Но статистика неумолима: сколько-то там огромных процентов объектов всегда делают вид, что ничего не заметили. Причем упорно: «ничего не вижу, ничего не слышу, никому ничего не скажу!» И правильно. Можно ж в такую неудобную ситуацию попасть... лопнувшая резинка на спортивных трусах, под которыми ничего, кроме самого спортсмена, нет, во время перехода улицы имени 9 июля в Буэнос-Айресе, покажется по сравнению с этим легким недоразумением.

Но иногда объект не догадывается. Искренне, честно, несмотря на витающий над макушкой влюбленного дымок с легким запахом чада, сломанные все, как у метерлинковского Сахара, пальцы, коричневое пятно слева на груди, словно от утюга, смутно знакомых анатомических очертаний, всегда расширенные зрачки, голос, позванивающий валдайским колокольчиком и непременно присутствующее ведро конфет за спиной, как у Бараша. Ну, бывает: все люди разные... Некоторые, вон, заикаются, спотыкаются постоянно или делают огромные пожертвования на восстановление памятника архитектуры домонгольского периода - это ж не значит, что влюблены? Он бы не сомневался так в ее оценке происходящего, если б не был в похожей ситуации сам.

Сколько тогда ему было? 10-й класс. Голова кругом, но совсем не от уроков и мыслей о поступлении в институт. Зато родители озабочены, не в том смысле, в котором он, а как раз экзаменами. По русскому и литературе – полный швах, потому что полный неконтакт с учителем: он мужчина, закомплексованный, ущербный, злой! А сочинение писать придется. Мама зимой договорилась с соседкой, когда-то окончившей пединститут по классу русский-литература, но учительницей никогда не работавшей: одинокая библиотекарша, лет ей было... ну да, привет вам, Лидия Семеновна. И вот они начали заниматься. Лидия свет Семеновна была помешана на мифах Древней Греции, ветхозаветных мифах и прочих других художественно-исторических сюжетах. Занятия часто происходили так: она рассказывала ему миф или даже два, показывала иллюстрации из своих библиотечных книг, а потом давала тему сочинения. Он должен был раскрыть ее правильно, полно, с отсылками, ссылками и выводами. Обсуждали все эти истории, которые в подавляющем большинстве случаев были о любви вовсе не платонической, почти всегда незаконной, и практически никогда не приводящей героев к счастливому семейному финалу, обсуждали подробно, пытаясь найти в них мораль, но как-то подзастревая на этом поприще. Все сводилось к наличию в человеке неуемной движущей силы продолжения рода или к банальному удовлетворению низменных потребностей, благодаря наличию силы, власти или с помощью хитрости. Порой бывала там замешана и Любовь, но виделась она древними людьми исключительно трагедийной героиней. Темы оказались для юноши нескучными, занимался он с охотой, параллельно попивая с учительницей чай, посещая с ней спектакли, много болтая и входя во все более доверительные отношения. Он не замечал ни тортов и пирожных, которые всегда брались неизвестно откуда в то перестроечное время к его приходу на занятия, и которые он с аппетитом уплетал; ни хорошеющей вопреки возрасту репетиторши – соседка и соседка, тетка добрая, терпеливая, спокойная, веселая; ни ее гостеприимства: хочешь, делай уроки у меня, ни тщательного надсмотра над ним во время написания сочинений – у нее! Он два часа писал, она два часа сидела и наблюдала за ним. И даже едкий намек вредной тетки из соседней квартиры: «Лидочка, а ты лет на десять помолодела!» - когда они возвращались из театра, ни о чем ему не сказал. Она держала себя в руках: никогда ни одного некорректного движения в его сторону, никаких случайных касаний. Только взгляды, которые не казались ему особенными – тогда. Сочинение он написал блестяще. Про любовь к Родине с упоминанием советских героинь, которые, подобно Юдифи, спасшей свой родной город от нашествия ассирийцев, готовы были пойти на любые жертвы и испытания. Потом написал еще одно при поступлении в институт, комиссия отметила его работу особо: за блестящие знания литературы, русского языка и истории. Мама отблагодарила репетитора подарками. Рома вылетел во взрослую жизнь, постаравшись как можно быстрее дистанцироваться от родителей.
Проблеск понимания случился, когда он шел с матерью домой спустя несколько месяцев после поступления, а другая соседка, остановив их поговорить, бросила невзначай: Лидке-то библиотекарше репетиторство на пользу шло! А сейчас увяла. Он и не обратил бы внимания на слова, не слушал он их разговора, но мамин взгляд на соседку был настолько красноречивым, что даже до него все дошло задним числом. Дошло, удивило, заставило внутренне усмехнуться, развеселило, прибавило уверенности, забылось. И вот недавно всплыло в памяти вместе с Эвридиками, Далилами и другими пострадавшими от любви персонажами. Интересно, если бы он попросил ее научить его целоваться?.. Она б научила. Только он уже умел к тому времени, и сам бы мог давать уроки. Но и тогда не факт, что догадался бы: после всех этих сказок и историй – мало ли почему люди с удовольствием целуются. Просто потому, что очень хочется целоваться.
А отработка навыка писать сочинение по древним мифам – так это отличный способ поговорить о любви ни в чем не признаваясь, когда нет сил молчать, когда жесткая связка из двух местоимений и одного глагола по каким-то причинам под запретом, когда Nomina sunt odiosa. Так многие делают: Волшебник сочиняет сказку, заколдовывая медведя, художник пишет портрет за портретом испанской инфанты, нецелованная выпускница католической школы сочиняет песню «Besame mucho», а ответственный работник и мать семейства пишет фанфик.

Так знает она или нет, девушка, выключившая двигатель автомобиля, обернувшаяся к спутнику и почему-то молчащая? В наступившей тишине был отчетливо слышен звук капающей воды: кап, кап, кап.

«Китайская пытка водой? – Бахчисарайский фонтан».

55.

- Ну и как же мне все-таки вас благодарить?

Она действительно не хотела остаться в долгу. Так бывает с чужими людьми, которым ты не хочешь быть чем-то обязанным. Близким, своим за любой подарок вполне достаточно обычного «спасибо», легкого объятия, скользящего поцелуя в щеку и признательного взгляда. Чем дальше от тебя человек, тем равнозначнее должна быть благодарность. Хочется, чтобы она была как минимум равнозначной, потому что подарок – это вполне ощутимая связь, это зависимость. Даже если не в материальном выражении – услуга, одолжение. И если от любимых людей тебе приятно быть зависимым, то остальные связи тяготят.

Если бы это была не она, а любая другая на ее месте, мог бы получиться чудный разговор: «По поцелую за каждую лошадку будет вполне достаточно» - «О, это спеццена, для особых клиентов?» - «Для совершенно особых, другим предлагаются большие скидки» - «А нужно расплатиться прямо сейчас или можно в кредит?» - «Обычным клиентам мы дает рассрочку на год, получается примерно по поцелую в день, но для вас возможны особые условия: первый взнос сегодня, а остальное в течение месяца» - «А если я хочу быстрее?» - «Желание клиента – закон. Но тогда первый взнос немедленно» - «Воздушными берете? Или…» - «Мы принимаем только наличными». Но это была она.

«Тебя несет ветром на ЛЭП. – Его обугленную тушку жевали ежики в кустах».

Впрочем, загадочная улыбка все же тронула его губы и глаза.

- Может быть, вам когда-нибудь потребуется человек, владеющий языком… - рассматривала она возможные варианты благодарности.

«Или вам… – Да, да, ваши мысли совпадают».

- Спасибо, я умею наклеивать марки.

- Переводчик! – она смеялась. - И вы опять шутите и уходите от ответа!

Зачем нужно это знание, известно ли ей о твоих чувствах или нет, если тебе известны ее? Почему признание настырно рвется сквозь плотно сомкнутые губы даже тогда, когда ты знаешь, тебе не скажут в ответ «я тоже»? Почему желание признаться в любви и узнать ответ на него может занимать сознание обреченного на смерть сильнее, чем предстоящий конец, и быть важнее этого самого конца? Почему оно борется на равных со стремлением сохранить покой возлюбленного в том случае, если признание осложнит его жизнь, испортит ровные дружеские отношения, создаст натянутость и, возможно, отдалит? Ведь только человек тщеславный и пустой будет рад этому, тот же, у кого есть сердце и ум, немедленно почувствует тяжесть данного знания.
Тяжесть эта, как природный камень, может состоять из разных пород с большим количеством вкраплений: печаль с кристалликами благодарности, сочувствие с прослойками жалости, досада с прожилками злости, разочарование с частицами обманутых ожиданий, категоричное неприятие с элементами испуга, или оказаться монолитом осадочного происхождения – виной. «Горестно и мучительно видеть любовь, которой из-за тебя суждено остаться безответной» - кто это? Толкин? Точно не Толстой...

Зачем, если никому не нужна жалость: «Снесу любую боль, пойду на бой с судьбой, мне только жалость не нужна», если насильно мил не будешь, сердцу не прикажешь, и в ответ в лучшем случае может родиться лишь благодарность, и то при условии, что признание совершено на смертном одре, и влюбленный не сможет досаждать своими чувствами в дальнейшем? Почему ж тогда это желание так неумолимо? Почему вопреки доводам рассудка в сердце живет неистребимая надежда, что признание сработает как запал, как искра, как детонатор или катализатор? Мистер Дарси и Касл – только подтверждающие правило исключения, и то с оговорками, во всех остальных случаях «непринятая любовь становится болью, а боль — это месть». Обоим будет больно. Наверное, прав был все-таки тот, кто сказал: «Признание в любви в этом случае как оргазм – та же кульминация душевного возбуждения, и также сопровождается сильным чувством наслаждения, удовлетворения. Неважно, что потом может стать хуже. И как в телесной любви все стремиться к ее пику, так и здесь есть стадия, когда остановиться уже невозможно, слишком мучительно молчать». А может он был и неправ, а может, это была не его мысль – мог такое понимать юноша в 17 лет, являющийся объектом безответной страсти одноклассницы, знающий об этом и сидящий у нее на кухне за чашкой чая?

Малиновский не об этом размышлял, он давно для себя решил этот вопрос. «Подумал – не говори, сказал – не пиши, написал – сам виноват», - учила его Лидия Семеновна. Пока не сказано – ничего не было. Но соблазн еще раз пройтись по натянутому канату над пропастью был велик – в последний раз. «Не последний, крайний!» - суеверно поправил бы его знакомый спасатель. В последний.

- Хорошо, Соня, есть кое-что, только обещайте, что сделаете это.

«Потихоньку, понемножку прибавляем к мышке кошку?»

О, вот оно, какая прелесть! Увидеть совершенно отчетливо на ее лице все стремительно летящие мысли и легко распознать бегущие за ними эмоции, вызвать, вызвать-таки ответ! Какие чудные в своей чистоте и яркости удивление, настороженность, испуг, подозрение, смущение, сменившиеся выражением гордого упрямства, выросшем на привычном доверии и нежелания идти на попятный!

Она пытается прочитать по его лицу хоть что-то, чтобы развеять свои сомнения, но оно непроницаемо: спокойная легкая улыбка, а черти, пляшущие брейк-данс на самом дне его глаз, просто сливаются с густым мраком, потому плохо различимы.

- Я сделаю это, - как всегда серьезна и ответственна, глупышка.

«На что она там решилась, эта леди Годива? – Тебе лучше так и не узнать, Черный Ловелас».

- Мне нужен честный ответ на вопрос. Вы готовы?

«Месть – это холодное блюдо? – Это не месть, это право приговоренного на последнее желание. – Хочется курить, принести огниво?»

Облегченный вздох не завершился, остановившись на стадии заполнения легких воздухом. Неужто ответить на вопрос труднее, чем…?

- Да! - статус королевы обязывает.

- Соня, скажите мне, зачем все это, - он махнул кистью руки от себя к ней и обратно, - было?

«В лицо фонариком от телефона светить забыл? – Он добрый следователь».

Она, конечно, растерялась. Сначала. Смутилась, испытала неловкость, свела свои соболиные брови к переносице, опустила глаза… Но решение было простым: она обещала, а потому что тут долго думать – говори и все! Он увидел это к своему изумлению на ее лице, как титры, написанные большими буквами на экране.

- Мне нужен был опыт. Определенный опыт. Вы могли мне в этом помочь.

Идеальная формулировка! Женщина с прошлым – несомненно женщина с опытом.

- Почему ж вы передумали?

«…Но опыт смелый
был, как я вижу, слишком смел».

- Потому что поняла, что это не должно случиться так! Без любви. - «Ничего, что я так откровенна?» - спрашивали ее глаза. И проверяли?

«Ничего, это простая формальность, просто поставьте подпись тут и тут, чтобы ни у кого не возникало вопросов».

- А почему вы так внезапно убежали тогда, Соня? - нагнетал дознаватель, говоря быстрее и глянув «мимоходом» на часы, чтобы она не успела опомниться.

«Ну что за мужик пошел? И в его любви баба должна сама ему признаться!»

- Я увидела, как вы сидели там, за столиком! Я подумала, что зашла слишком далеко, мне показалось, что вы… - пойди, попробуй выговорить это. - Но это уже третий вопрос! – сообразила-таки умничка, и возмутилась.

- Третий? Я увлекся. А вы были слишком щедры. – Это прозвучало достаточно иронично, с холодком, как надо.

Она смотрела на него, словно видела впервые.
Роль обиженного мужчины, обида которого все же прорвалась, раз им пришлось опять встретиться, была сыграна тонко, не в лоб. Иной зритель вообще не сообразил бы, к чему все это: что за мелкая месть? Что за дурацкий допрос? Зачем ставить девушку в столь неловкое положение? Разве рыцари так себя ведут? Но та, для которой все это было устроено, постепенно поймет все правильно: он был именно Черным Ловеласом, а она обманула все его далеко идущие намерения. Он имел право выяснить, почему с ним так поступили. Это влюбленный вел бы себя тихо, смиренно, не выясняя, не спрашивая, все принимая, в ответ на любую выходку богини бросая к ее ногам миллион алых роз. Он – не влюбленный. Просто игрок, профессионал, гурман. Проверил, нет ли в ее пышных рукавах запасного туза, будучи уязвленным из-за проигрыша. А все, что воспоследовало – машина и прочее – демонстрация благородства, старая гвардия верна высоким идеалам и т.д. и т.п. Она ответила искренне и честно на его вопросы – это дорогого стоит, - испытав неприятные эмоции, расплатилась сполна, они квиты. Она ему ничего больше не должна. И главное, никаких подозрений: какая любовь? Не слышал!

«Как же ты посмел?» - негодует Волшебник (и что он все ходит за нами по пятам?). «Трус! Баба!» - возмущаются одни читательницы. «А с признанием было бы интереснее! И папе с мамой скажите, чтобы уж взрыв так взрыв!» - сетуют другие. «Подражание Гэтиссу и Моффату? У них тоже только с поллитрой разберешься, что к чему, слишком много параллельных процессов» - анализируют третьи. Но Малиновский их не слышит.

- Пойдемте, Соня. И помните, чтобы люди верили в то, что вы говорите, нужно прежде всего верить в это самой. Я вот, например, раньше не знал Софью Андреевну Жданову, и это чистая правда, а вы понятия не имели о старом друге отца.

Они вышли из машины, Соня нажала на кнопочку, машина ей игриво подмигнула, присягнула на верность, закрыв замки, пискнула, отдав честь.

- Давайте окончательно попрощаемся, Данка, - Малиновский протянул руку.

- Прощайте, Роман, - девушка крепко, как делают напарники, пожала ее.

Они вошли в лифт, который повез их наверх, конечно, не в небо, но все-таки чуть ближе к звездам.

«Ну нет! Ну что за фигня! Ведь книги пишутся и фильмы снимаются именно для того, чтобы герой сказал героине: «Я люблю вас», - или кто-то другой прокричал в лицо герою: «Ты же любишь ее!», - или они хотя бы сказали это друг другу глазами: «Бейкер-стрит, расследование преступлений. Ты и я. Не забывай никогда». А вот это жизненное молчание – кому оно нужно?» - вопит один из внутренних голосов Автора. Автор не может ничего сделать и не хочет, он, как и его герой, знает: тяжела ноша безответной любви, но быть ее объектом тоже не сахар. Уж и сериал забыт, а цитата засела в голове: «Из всех стихов, написанных о неразделенной любви, лишь немногие посвящены тому, каково быть ее предметом» - как верно подмечено! Безответная любовь – это все равно любовь, она заставляет гореть, вдохновляет на подвиги, самосовершенствование, на стихи и музыку, оставляя потомкам живую энергию горячего нерастраченного чувства. Анатолий Брусникин, он же Анна Борисова, он же Акунин, он же Чхартишвили, хоть и злой, и любовь у него всегда злая, а сказал нечто, с чем легко согласиться: «Пускай односторонняя, но даже половина любви — это очень много, это наполняет жизнь до самых краев». А тот, кто знает о любви к себе, но не может ответить? Каково ему? Что чувствует и ощущает каждый раз он? И почему нет этого полета вдохновения? Потому что это тяжесть, ноша, камень. И чем прекраснее душою твой возлюбленный, тем труднее для него будет нести это знание по жизни, особенно если ты крутишься всегда где-то рядом. Так в чем же сила любви твоей? Признаться или промолчать?

Выйдя из лифта на лестничную площадку, Соня обернулась и, сверкнув глазами, спокойно, не торопясь произнесла:

- И все-таки я придумаю, как вас отблагодарить.

Дверь в соседнюю квартиру была почему-то приоткрыта, и из нее на удивление отчетливо доносился звук фортепиано - какая-то удивительно нежная, красивая и печальная мелодия. Это был ноктюрн Шопена №20 до диез минор, а проще говоря - посмертный.

_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)


Вернуться к началу
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: АУ (из темы "Фрагменты грез")
СообщениеДобавлено: 26 окт 2019, 22:20 
Не в сети
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 05 июн 2017, 15:12
Сообщения: 1100
56.

- Ну, и почему так долго?

Палыч – уникум. У них, у уникумей, есть удивительная особенность: им совсем не обязательно получать по башке, чтобы из глаз посыпались искры. Самозаводящаяся система, самовоспламеняющийся бенгальский огонь, не человек – хлопковое производство, мукомольный цех, одна искра от трения перегревшихся подшипников транспортера – и все летит в воздух к чертям собачьим при внешнем обманчиво мирном и безопасном процессе.

«Потому что умеючи – долго. – А вслух слабо? И с ухмылочкой?»

- Ты хотел, чтобы только взлет-посадка? А как же пике, таран, бочка, мертвая петля? А как же дымовой триколор при пролете над Красной площадью? – и, переведя взгляд на смеющуюся Катю: - Вот, возвращаю вам вашу «ночную ведьму» в целости и сохранности.

«Лиса и виноград? – Мартышка и очки».

- Андрей не сказал, что вы с ним купили Nimbus 2000.

- Мнэ? – Роман перевел взгляд на Соню.

- Правильно, потому что модель моей метлы Молния Суприм. – Соня показала маме язык, самый кончик, озорница.

- С кем вы сейчас разговариваете, девочки?

От торта отбояриться не удалось. Как ни кричал Роман голосом фрекен Бок, что сладкое портит фигуру, удовлетворенный броском возбужденно-счастливой дочери ему на шею и восторженными девичьими всхлипами о том, какой он классный, чувствительный и улетный – кто?! да автомобиль же! - Жданов, даже слышать не хотел о том, что праздник должен внезапно завершиться. Малиновский вдруг почувствовал смертельную усталость, захотелось выйти на воздух и наглотаться ледяной зимней черноты до покалывания в легких. Но пришлось глотать взбитые сливки.

- Как ты назовешь машину? – спросил Гриша, разделываясь с куском торта таких размеров, как обычно рисуют в мультиках, с мультипликационной же скоростью. – Для гармонии нужно, чтобы буквы совпадали.

- Машину? Я не собираюсь называть машину. Что за бред?

- Я читал, что женщинам свойственно одушевлять технику. И сам видел, как бабушка стиральной машинке говорила «Ах, ты, умница моя!», а новому телефону «Дурак какой-то!», когда у нее фотографию по вайберу не получалось отправить.

Соня фыркнула, а Катя заинтересовалась:

- А какие буквы должны совпадать и с чем?

- Согласные буквы твоего имени с согласными буквами партнера, хотя бы одна, чтобы отношения были гармоничные, крепкие, счастливые.

- Откуда такая теория?

- Мне Алла сказала, что наши отношения не имеют перспективы, потому что у нее лишь «Л», а у меня тоже выбор не велик: два раза «Г» и два раза «Р».

- Какое счастье! – сказал Андрей.

«Вот где собака-то порылась! – С Данкой шансы были».

- Ну и ерундища! – сказала Соня.

«Про Михаила подумала? – Про Тристана и Изольду».

- Почему ерундища? – обиделся брат. – Я анализировал. Вот у мамы с папой аж две совпадают. Поэтому они и дружные такие. У бабы Лены с дедом Лерой тоже есть совпадения. У дяди Коли. Мы в классе с ребятами обсудили – часто совпадает.

- Ха! Что ж ты про деда Пашу и бабу Риту молчишь? – при общении с братом взрослость сестрицы давала крен.

Андрей с Катей переглянулись.

- Потому что известно, что исключения только подтверждают правило.

- Прекрасная перспективка, тебе нужно будет искать Глафиру, Гермиону и Регину, а мне… Феодосия, Серафима или соглашаться на Фому.

«Не хочешь попробовать сменить имя? – Сизиф. Концептуально».

- Что ж мне раньше-то никто этого не сказал? - возопил Малиновский с гротескным отчаянием. – У меня с именем Екатерина были такие же шансы, как и у тебя, Жданчик! И почему ты, спрашивается, не назвал дочь Антипатридой? Друг называется!

Тень того, что мелькнуло в глазах Андрея – всего лишь тень! – была той же молнией на столбе электропередач или электрораспределительном щите «Не влезай! Убьет».

- Как чувствовал! - Да, да, Роман хорошо помнил этот ждановский смех, это жесткое излучение, это ледяное обаяние, которое «сверху оно набито мягкой травой, а снизу каменное, каменное дно».

«Пробный шар? - Экспресс-тестирование».

Что ж, и без британских ученых все было ясно, так сказать, в ходе двойного слепого плацебо контролируемого исследования были получены достоверные результаты… Хочу домой!

Прощались шумно, галдя, перебивая друг друга. Катя в шутливой манере, но очень искренне просила не забывать их, захаживать на чай, на торт, на огонек, Роман отвечал, что да, пусть Гриша разведет костер на балконе и поддерживает в нем священный огонь, и на этот торт теперь можно будет год захаживать без боязни поставить хозяев в неловкое положение из-за отсутствия чего-нибудь к чаю; Гриша шутил, что может установить рекорд в книгу Гиннесса и съесть его всего за неделю; Андрей, искрометание которого как начиналось внезапно, так внезапно и заканчивалось без следа, без прожжённых на одежде дырок, говорил, что у него на Романа огромные виды, а Малиновский делал испуганное лицо…
Все обращались к нему одновременно, поэтому он не сразу включился, когда Соня среди этого шума и гама, поблагодарив его за помощь в освоении метлы, спросила, а правда, машина в чем-то напоминает ее новую мурашку, и что она даже в той же гамме? На что Малиновский сначала кивнул и брякнул «да», и в следующий момент сообразил, что мурашки-то, по идее, он не видел. Из-под ее ресниц полыхнуло и погасло, она отвернулась, говоря что-то маме. Момент для хода шахматной королевы был выбран настолько удачно, что родители ничего не разобрали, не поняли, не услышали. А если б и услышали…

«Не сработала твоя староиндийская… - Он бы съел ферзя…»

Андрей пошел провожать друга до машины. Прошлись молча, остановились.

- Хорошо посидели… - то ли утвердительно, то ли вопросительно сказал Андрей.

- Посидели и хорошо. – Малиновский улыбнулся, разглядывая небо над головой.

- Спасибо, что с Соней поехал. Кому б другому мне было б страшно ее доверить. В первый раз особенно. Неопытная девушка, новая техника.

Малиновский засмеялся. Он хохотал все сильнее и сильнее и не мог остановиться, а Андрей наклонялся к нему и по-дурацки все спрашивал: «ты чего, ты чего, Ромка?», – и тоже начал смеяться. И вот они уже хохочут вместе, каждый над своим. Наконец Малиновский успокоился.

- Ничего, Андрюх, просто подумалось. Ты так сказал, что это прозвучало: «Небо. Девушка. Самолет». Не волнуйся, автомобиль – не самолет. Это самолеты сбиваются с пути… Соня не собьется, верь мне, Ежик. Серьезная, ответственная. В Катю…? - теперь то ли утверждал, то ли спрашивал Роман.

- Чем-то в Катю, чем-то в меня, - пожал плечами Жданов. – Разве можно до конца их познать, женщин? Вот думаешь, жена твоя или дочь – вообще плоть от плоти, а предсказать реакцию никогда нельзя наверняка. Вот сегодня Соня – я думал, что она сразу завизжит от восторга, а она чуть ли не расстроилась сначала…

- И прелести твоей секрет разгадки жизни равносилен. Ну, поехал я? Спасибо, Андрюх. Было нескучно.

«Малыш, со мной не соскучишься! – Весь вечер на арене…»

- Тебе спасибо. И давай, теперь заруливай в любой момент, просто так и на ужин, дорогу знаешь.

- Всенепременно. На завтрак, обед и ужин. А также файф, сикс и севен оклок. ОК?

Расцепили ладони. Один сел в машину, другой остался стоять, провожая отъезжающий автомобиль взглядом. В голове у Андрея почему-то крутились строчки из песни: «Если он уйдет — это навсегда, так что просто не дай ему уйти». Почему? А, это все Ромка со своими шутками.

Шины машины Малиновского шуршали ему совсем другое.

Светлый праздник бездомности,
тихий свет без огня.
Ощущенье бездонности
августовского дня.

Ощущенье бессменности
пребыванья в тиши
и почти что бессмертности
своей грешной души.

Вот и кончено полностью,
вот и кончено с ней,
с этой маленькой повестью
наших судеб и дней,

наших дней, перемеченных
торопливой судьбой,
наших двух переменчивых,
наших судеб с тобой.

Полдень пахнет кружением
дальних рощ и лесов.
Пахнет вечным движением
привокзальных часов.

Ощущенье беспечности,
как скольженье на льду.
Запах ветра и вечности
от скамеек в саду.

От рассвета до полночи
тишина и покой.
Никакой будто горечи
и беды никакой.

Только полночь опустится,
как догадка о том,
что уже не отпустится
ни сейчас, ни потом,

что со счета не сбросится
ни потом, ни сейчас,
и что с нас еще спросится,
еще спросится с нас.

Ткнул пальцем в кнопку магнитолы. «Мууууууууу-му-му-му-мумумуму!» - полонез Огинского намекал, что пора принять «Озверину» или уж на худой конец натрескаться белены или хмеля.

Не отсвечивать оказалось сложнее, чем предполагалось, ведь от Жданова еще никто не уходил живым. С другой стороны, если это не удалось сделать Пушкаревой, всем остальным можно было расслабиться. И получать удовольствие. Не исключено, что при свечении лампой Вуда на дверцу машины этого Чингачгука можно было бы увидеть мерцающие медно-оранжевые или голубовато-зеленые контуры человеческих фигур, женских и мужских, хорошо, если не головы, которых было значительно больше, чем звездочек на борту истребителя «Маэстро».

Андрей не просто имел виды на Малиновского, он развил бурную деятельность, сравнимую по силе с торнадо, гуляющем по привычным для себя аллеям штатов Техас, Канзас или Южная Дакота. Предлагал идеи для совместных проектов, звал в гости на выходные и пообедать вместе с Милко, который выразил горячее желание увидеться с Ромио. Последний когда слегка притормаживал, а когда и решительно задавливал дружеские порывы: поработать вместе соглашался, приглашения на семейные посиделки твердо отклонял. При очередной встрече Жданов как-то спросил:

- Взял я тебя в оборот, да? С четырех сторон!
- С точки зрения ворон, с пяти.

Андрей тогда ничего не сказал, и бровью не повел, но на какое-то время пропал: не звонил, не писал, не присылал веселых картинок.

«Ну, что, огнетушитель, загасил Андреево пламя? – Был бы вечный огонь, так легко не погас бы...»

Роман знал, что лукавит сам с собой. Как сказал специалист по одиночеству в сети, «Любовь может быть неразделенной. Дружба – никогда». Поэтому избавиться от друга очень просто. Даже от старого. Даже от Жданова. Эти мысли навевали тоску, заполнявшую собой ту пустоту, которую Малиновский ощущал в последнее время. В какой-то момент тянущее, как зацепившийся за сердце рыболовный крючок, тягостное чувство вдруг трансформировалось в решительный протест: «Ну, нет, Андрюху я тебе не отдам!» - и набрал номер. Тот обрадовался звонку и тут же предложил вместе пообедать: езды-то там между их офисами пятнадцать минут.

- Ты чего, Андрюш, не весел, буйну голову повесил? - спросил Роман, просканировав состояние усевшегося за стол Жданчика. – Случилось что?

- Да ничего особенного не случилось! – с эмоцией, говорящей об обратном, прокричал расстроенный Андрей. - Вот скажи, Ром, чего ей еще надо? Что за метания?

- Ты о ком? О комете Галлея? Об Ангеле Меркель? О погоде? Или стиральная машинка вышла из ванны в коридор? – предполагал Малиновский, позвоночником чувствуя, про кого пойдет речь.

- Я о дочери! Вот скажи, зачем была вся эта акробатическая комбинация с машиной, если она теперь надумала уезжать?

- Уезжать... Далеко? Надолго? – и, спохватившись: - Судя по твоему лицу, далеко. В страну Восходящего Солнца? Хякуманбон но бара но хана о, аната ни аната ни аната ни агэру... – напел любимейшую японцами русскую песню.

- В страну заходящего. Надолго. Вдруг решила, что ей необходимо учиться за границей. Машина не обрадовала... Говорит, что давно думала об этом, а теперь окончательно решила.

«Нет Сони – нет проблем? – Придумала-таки...»

- Может быть, еще передумает?

- Никогда не видел, чтобы она действовала так смело и решительно. Говорит, что у нее слишком много «за» отъезд, и слишком мало «против». Извинялась, убеждала, просила не держать. А что я могу? Пусть едет, раз хочет. Тем более, Катя к этому относится спокойно. Послезавтра провожаем.

- Послезавтра?

Послезавтра Роман следил на экране компьютера за маленьким самолетиком, который сначала выехал на взлетную полосу, потом взлетел и постепенно набрал высоту – разные цвета линии помогали отследить каждый этап, вот до чего техника дошла! Но не до того, чтобы наблюдающий мог увидеть, как, сев в самолет и написав родителям, бабушкам и друзьям, Соня набрала смс-сообщение, а потом подумала и стерла его:

Цыганская страсть разлуки!
Чуть встретишь — уж рвешься прочь!
Я лоб уронила в руки
И думаю, глядя в ночь:
Никто, в наших письмах роясь,
Не понял до глубины,
Как мы вероломны, то есть
- Как сами себе верны.


________________________________
"Светлый праздник бездомности..." Ю. Левитанский
"Цыганская страсть разлуки" М. Цветаева

57.

«Только рука друга может вырвать шипы из сердца», - сказал тот, кто не знал Романовой истории. Отъезд дочери подталкивал Жданова к частым разговорам о ней, хотя сам Малиновский никогда об этом не спрашивал, более того, разговоров не поддерживал, просто слушал. Но, очевидно, слушал он очень эмпатично, так как Жданчик не видел причин прекратить разговоры на эту тему. Таким образом, вместо того, чтобы дружески-профессионально – аккуратно, пинцетиком для выщипывания бровей, взятом напрокат из маникюрного набора Кати, – день за днем удалять по шипу или два, он шуровал в сердце Малиновского ржавой иголкой, загоняя эти шипы еще глубже. Впрочем, здоровый организм часто умудряется справляться даже с применяемым к нему лечением: в определенный момент Роман почувствовал, что эти разговоры его не только не трогают, но начинают раздражать, словно занозы нагноились, и началось отторжение. Сердцу хотелось покоя. Тишины.

А еще потихонечку начали возвращаться смысл и радость обыкновенных вещей, глухая пустота медленно, но верно заполнялась привычной врачующей суетой. «Займемся обедом, займемся нарядами?» - почему нет? Клиенты, проекты, починка крыши, смена автомобиля - отличная психотерапевтическая практика. Разве не для того во всех религиях придуманы столь сложные погребальные ритуалы, чтобы отвлечь сознание оставшихся в этой юдоли слез на их выполнение? Чтобы необходимой суетой, как плотной давящей повязкой, попытаться остановить кровотечение в разверстой ране? А пока суд да дело, рана и затянется – 3 дня, 9, 40 дней… Родственников и близких пытаются максимально освободить от хлопот, позволяя им скорбеть, не отвлекаясь. Всегда ли правильно это?

«Друг - это тот, кто может напеть мелодию твоего сердца, когда ты забудешь мотив», - заметил, наверное, тот, кто знал самого Романа. Ему иногда удавалось сказать всего пару фраз, а иногда просто состроить комичную рожу, подняв брови, и любое ждановское недовольство, усталость, злость таяли без следа, тучи чудесным образом уносило ветром, а небо начинало голубеть, несмотря на то, что из Москвы друзья никуда не выезжали. Разве что за город, к Роману.

Катя была в восторге от Роминого домика в деревне. Уезжая в первый раз оттуда, она так и сказала Малиновскому:

- Роман Дмитрич, я потрясена.

- Чем, Екатерина Валерьевна? – они так и обращались к другу по имени-отчеству, но звучало это теперь скорее шутливо, в память о былом.

- Всем. Домом, садом. Во всем этом чувствуется найденная гармония, молчаливая красота.

- Почему молчаливая? – Роман улыбался, ему нравилось говорить с Катей, смотреть на нее. Он сделал наблюдение: если вначале их возобновившегося общения только они с Катей объединялись, чтобы подшутить над Андреем, то постепенно она стала присоединяться к мужу в шутках по отношению к Роману, а теперь, бывало, друзья вместе подтрунивали над Катей, что говорило о равноценности и равнозначности сложившихся отношений. – Ворота скрипят, ветки скрипят, вороны скрипят, снег под ногами скрипит, я поскрипываю «Скрып-скрып, скрып-скрып, пара-ру-ра-ру-ра!»

- Не знаю. У меня ощущение, что все это – дом, сад, – словно спят в ожидании чего-то. Может быть, мелодии? Или, знаете, бывают такие подсвечники, домики, пока в них свеча не горит, то не видно всей их красоты.

- Ты моя мелодия, я твой преданный Орфей? – вот кто действительно жутко скрипел, перевирая мотив. Андрей, загружая сумки в багажник, вклинился в беседу. – Ты это имела ввиду?

- Нет, на самом деле, нет. Но если уж говорить об этом, то, я думаю, далеко не каждая женщина могла бы вписаться в эту гармонию, чтобы ничего не испортить, а наоборот, улучшить. Ее мелодия должна быть очень нежной, чтобы она растворилась, растеклась бы по всем уголкам, чтобы дом и сад зазвенели хрустальными колокольчиками. Это не должна быть хозяйка, это должна быть душа… и лучше с огоньком.

- О чем говорят эти девочки? – Андрей приобнял размечтавшуюся жену за талию. – Все просто. Ему нужна несравненная Солоха, огонь-баба!

- Ты что, с ума сошел? Ни одна ж буква не совпадает! Буду верно ждать свою единственную Даздраперму с песней «Красная гвоздика – спутница тревог», с ведром угля и связкой хвороста. И не утешайте меня, мне слова не нужны!

Во второй приезд супруги привезли хозяину подарок. Это был огромный гамак на ножках, который можно было поставить в любом месте сада. Крепкий и изящный, красивый и удобный, он вызывал желание плюхнуться на его плотную льняную ткань, и, покачиваясь дремать, представляя себя на палубе яхты, ну или на дне маленькой лодочки – в зависимости от мощности воображения.

- Жаль, что лето у нас скоротечное, как чахотка, и не гарантированное, не то, что любовь собаки, – Роману подарок очень понравился. - А так бы как хорошо: не бежи – разденься и лежи!

- Сегодня как раз подходящая погода: мороз и солнце, день чудесный! Вы же суровый тверской парень, Роман Дмитрич! Что вам мороз, коль есть солнце?

- Мы, хоть и не местные, подумали об этом! – сказал довольный Жданчик, вынимая из-за спины вторую часть подарка. – Вот, в этом ты можешь лежать на гамаке в саду круглогодично. Причем голым.

Это был шикарный спальник – насколько легкий, настолько теплый, что-то профессионально-альпинистское или даже исследовательско-антарктическое.

- О! Закуклюсь, а к весне вылуплюсь бабочкой.

- Адмирал? Павлиний глаз? А, махаон! Странные мечты, Малиновский! Оговорочка по Фрейду? Хочешь летать с цветка на цветок, с цветка на цветок? И опылять...

- Во-первых, с цветка на цветок может летать даже муха, для этого не нужно быть бабочкой, а во-вторых, банально мыслишь и не уважаешь. Ты б еще сказал брюквенница. Я, может, Слава Бутана!

- Слава пропана, вот ты кто!

- А насчет опыления, ты знаешь мои установки.

Жданов вздохнул – он знал, но как счастливый отец надеялся на то, что установки могут меняться.

«Люди могут пить вместе, могут жить под одной крышей, могут заниматься любовью, но только совместные занятия идиотизмом могут указывать на настоящую духовную и душевную близость», - эти гениальные слова приписываются разным авторам, но есть подозрение, что все они хорошо знали Малиновского и Жданова в юности и молодости, которые вместе наидиотничали столько, что и двух десятилетий не хватило, чтобы высох и осыпался скрепляющий их дружбу цемент.
Ведь Роман при всей своей самодостаточности и осложняющих обстоятельствах в виде разговоров о Соне, общаясь с Андреем, ощущал удивительную цельность. Андрей словно придавал весомости событиям, в которых они вместе участвовали, являлся тем необходимым грузом, который помогает опуститься легко и глубоко при погружении, с ним можно было чувствовать себя воздушным змеем, который крепко держат за натянутую нить: полет змея возможен именно при условии дергания за эту нить, чуть она ослабевает – змей падает. С ним можно было говорить о чем угодно, не подбирая слов (исключение – две женщины), молчать и снова говорить. Малиновскому никогда не было с ним скучно или тоскливо, даже когда тот ныл, или брюзжал, или в сто пятый раз возвращался к одной и той же проблеме. Они могли сколь угодно смело потешаться друг над другом, и это не имело последствий.
И их снова тянуло на идиотизм. Они прелестно разыграли два раза подряд Милко, причем не сговариваясь. Сначала сказав ему, что все это время они в тайне встречались, будучи парой, и вышли из тени только потому, что расстались, и ведь Милко поверил! Потом тут же, поржав, устроили миниспекталь «Роман Малиновский – отец-героиня», наплетя столько правдоподобных историй про детей лейтенанта Шмидта, про благотворительный банк спермы имени его имени, что потом долго не могли успокоиться, хохоча, вспоминая, как кутюрье покачивал головой и охал, то ли веря этим двум взрослым детям, то ли сокрушаясь о столь рано посетившем их Альцгеймере.

«Друзья, готовые нам помочь, находятся быстро. Куда труднее заслужить друзей, которые ждут помощи от нас», - вспомнил Роман фразу Экзюпери, когда в начале весны Андрей, который наконец-то стал меньше говорить о дочери, потому что попривык, да и у нее там все устроилось-устаканилось, вдруг снова вернулся к этой теме. Они шли по бульвару, на котором вовсю шумела Масленица.

- Ром, тут Соня должна приехать на несколько дней, навестить нас и документы там кое-какие оформить, а мы с Катей буквально через день уезжаем по командировкам, как назло поездки совпали. Она наверняка захочет ездить на машине. Мне жутко неспокойно. Ты мог бы мне помочь в этом деле?

- Проткнуть колеса? – И тут же сменив тон: - Как ты себе это представляешь? Да и вообще…

- Ты мог бы, ээээээээээ, присмотреть за ней?

- Присмотреть? Я, конечно, очень хотел бы тебе помочь, но…

- Нет, я неправильно выразился, если ей вдруг понадобится помощь…

- Это я тебе обещаю.

Они расстались: один немного успокоенный, второй растревоженный, но оба не помнили, конечно, что в эту игру «Народный артист Роман Малиновский в роли Сирано» они уже когда-то давно играли. Пока артист шел до своей машины, за ним летела песня из фильма, который считается детским, но на самом деле, как любой хороший детский фильм, он был, прежде всего, адресован взрослым:

Кружит Земля, как в детстве карусель,
а над Землей кружат ветра потерь.
Ветра потерь, разлук, обид и зла,
им нет числа, им нет числа —
сквозят из всех щелей
в сердца людей, срывая дверь с петель.
Круша надежды и внушая страх,
кружат ветра, кружат ветра.

Сотни лет и день и ночь вращается Карусель-Земля.
Сотни лет все ветры возвращаются на круги своя.
Hо есть на свете ветер перемен, он прилетит, прогнав ветра измен.
Развеет он, когда придет пора, ветра разлук, обид ветра.

Сотни лет и день и ночь вращается Карусель-Земля.
Сотни лет все ветры возвращаются на круги своя.
Завтра ветер переменится, завтра прошлому взамен
Он придет, он будет добрый, ласковый, ветер перемен.

Когда сел в машину, радио продолжило климатическую тему композицией Scorpions «Wind of change»:

Ветер перемен дует прямо в лицо времени,
Как штормовой ветер, который зазвонит
В колокол свободы ради спокойствия духа.
Пусть твоя балалайка скажет о том,
О чем моя гитара хочет спеть.

Перенеси меня в волшебный миг
Великолепной ночи,
Где дети завтрашнего дня
Делятся своими снами с тобой и со мной.

Перенеси меня в волшебный миг
Великолепной ночи,
Где дети завтрашнего дня
Видят сны в ветре перемен.

Но если первая песня воспринималась как прогноз погоды на ближайшие дни, то вторая звучала предупреждением от службы МЧС.

Даже если бы Роман принял предупреждения к сведению, что он мог бы сделать? Вот когда нам говорят, что объявлено штормовое предупреждение, мы что предпринимаем? Прячемся в бункер, заказываем в интернет-магазине мешок крупы и примус или выходим на улицу в каске? Что б там ни происходило с воздушными массами, на работу и за ребенком в детский сад все равно нужно идти. Мимо всех этих рекламных щитов с охренительной парусностью, высохших стволов американских кленов, обладающих удивительной хрупкостью, по тротуару, над которым нависает гирлянда гигантских сосулей, по сравнению с которыми дамоклов меч – детская игрушка! А другого пути и нет, все равно идешь, как не идти? Потому скрытый смысл смс и радио-посланий службы МЧС – «Помолимся, помолимся, друзья!» на мотив песни «Поклонимся великим тем годам».

Но Роман ничего не предчувствовал, не ощущал затылком, не замечал. Да и что он мог заметить? Забившихся под пластмассовое дно затонувшего парусника рыбок? У него не было аквариума. Пристегнувшихся к веткам ремнями безопасности ворон? Ремни, подобранные в соответствии с трендом этого сезона в тон перьям, почти не видны. Массовый наплыв метеочувствительных покупателей в аптеки за средствами от давления и головной боли? Так причин головной боли у нашего населения может быть множество. Одно только осмысливание проблемы, почему долго не киснет молоко – из-за уникальных свойств волшебной упаковки или все-таки добавления антибиотиков? – может довести до жуткой мигрени, потому что правды не узнать никогда, не говоря уж про катавасию с олимпиадой. Хотя... нечто кошачье в нем все-таки задавало верный вектор движения: домой, домой, на батарею, под батарею, в кровать, на диван, хоть на коврик – все равно, главное, на улицу не вылезать.

Не выходи из комнаты, не совершай ошибку.
Зачем тебе Солнце, если ты куришь Шипку?
За дверью бессмысленно все, особенно - возглас счастья.
Только в уборную - и сразу же возвращайся.

О, не выходи из комнаты, не вызывай мотора.
Потому что пространство сделано из коридора
и кончается счетчиком. А если войдет живая
милка, пасть разевая, выгони не раздевая.

Не выходи из комнаты; считай, что тебя продуло.
Что интересней на свете стены и стула?
Зачем выходить оттуда, куда вернешься вечером
таким же, каким ты был, тем более - изувеченным?

О, не выходи из комнаты. Танцуй, поймав, боссанову
в пальто на голое тело, в туфлях на босу ногу.
В прихожей пахнет капустой и мазью лыжной.
Ты написал много букв; еще одна будет лишней.

Не выходи из комнаты. О, пускай только комната
догадывается, как ты выглядишь. И вообще инкогнито
эрго сум, как заметила форме в сердцах субстанция.
Не выходи из комнаты! На улице, чай, не Франция.

Не будь дураком! Будь тем, чем другие не были.
Не выходи из комнаты! То есть дай волю мебели,
слейся лицом с обоями. Запрись и забаррикадируйся
шкафом от хроноса, космоса, эроса, расы, вируса.

___________________________________
Стихотворение "Не выходи из комнаты..." И. Бродский.

58.

Он стал забывать эту музыку, а тут Жданов со своей просьбой... Разбередил, расковырял, раньше времени сорвал швы. Одна фраза – и процесс реабилитации буксует, откатывается на несколько этапов назад. И снова мысли попадают в привычную колею – глубокую, со скользкими краями, выбраться трудно, даже на полном приводе.

Он ехал по кольцевой, и в его размышлениях туман раздражения и злости по отношению к ситуации плыл прохладным плоским облаком над землей, но если под это облако поднырнуть, то там было теплее, чем в тумане, и никакой мути, и краски были яркими и летними, несмотря на окружающую действительность. Сознание остро среагировало на музыкальный посыл из эфира:

Между мною и тобою — гул небытия,
Звездные моря, тайные моря.
Как тебе сейчас живется, вешняя моя,
Нежная моя, странная моя?

Если хочешь, если можешь — вспомни обо мне,
Вспомни обо мне, вспомни обо мне.
Хоть случайно, хоть однажды вспомни обо мне,
Долгая любовь моя.

А между мною и тобой — века,
Мгновенья и года, сны и облака.
Я им к тебе сейчас лететь велю.
Ведь я тебя еще сильней люблю.

Как тебе сейчас живется, вешняя моя,
Нежная моя, странная моя?
Я тебе желаю счастья, добрая моя,
Долгая любовь моя!

Я к тебе приду на помощь,— только позови,
Просто позови, тихо позови.
Пусть с тобой все время будет свет моей любви,
Зов моей любви, боль моей любви!

Только ты останься прежней — трепетно живи,
Солнечно живи, радостно живи!
Что бы ни случилось, ты, пожалуйста, живи,
Счастливо живи всегда.

Они сговорились? Магомаев, Бабаджанян и Рождественский? Довести его до белого каления? Так сердце просто незаметно ныло – привычным фоном, городским шумом за окном, а теперь боль стала тоньше и острее, как от заточки Лукени, как высокий звук болгарки, вгрызающейся в плоть облицовочного камня. Нервно переключил волну. Новости, реклама, спорт? Прэкрасно! Хватит музыки. Хватит!

Чтобы поехать быстрее, пришлось маневрировать: кто ж у нас ездит быстро по существующему для этого левому ряду? Самый скоростной – крайний правый, особенность национальной езды, отечественный перевертыш, и нефиг сердиться – это так же глупо, как высказывать претензии климату. Создадим иллюзию полета? Набрал скорость, и тут же пришлось вдарять по тормозам, впереди на обочине скопление машин: ДПС, даже пожарная. Серьезная, наверное, авария, но уже давнишняя – отчасти разгребли. Перестроился в левый ряд, чтобы снова набрать скорость.

«Никогда не смотри на аварии, - предупреждал молодого Романа инструктор, давая ему последние наставления. – Это просто любопытство, ведущее к тому, что рядом с большой всегда образуется несколько мелких. И пробка. Не будь дураком, как все, смотри на дорогу».

Он и не смотрел. Так, краем глаза зацепил сгоревшую машину в черном круге растаявшего снега, две или три разбитых и еще одну... Ее цвет резанул не по глазам – лазерным лучом рассек пополам грудную клетку: «Господи!»

Но уже проскочил мимо, уже не понять – может, ошибся? Нет, иногда как-то очень четко ощущаешь, что понял все правильно: не разумом, который должен проанализировать данные от органов чувств, а сердцем, получающим информацию из других источников. Надежных. Добираясь до разворота – три километра показались бесконечными, – набрал номер Сони, оставленный ему заботливым отцом девушки. Чем дольше длились гудки, тем глубже космический холод проникал в подреберное пространство: вот уже так холодно, что больно. «Абонент не отвечает или временно недоступен», - хорошо, если временно.

Подъехал, остановился, вышел, даже сообразив не прыгнуть в глубокую грязную лужу, успев усмехнуться этой предосторожности каким-то четвертым слоем своего расслаивающегося сознания. Подошел ближе к обочине – больше, чем сначала, не испугался, увидев номер, потому что и так знал, что эта та самая машина, выбранная им собственноручно, собственнодушно. Теперь она особенно была похожа на мурашку – этот глубокий мерцающий цвет на белом снегу, как упавшая ребром в сугроб с девичьей шеи подвеска – цепочка порвалась... Не пошел к ней ближе – все, что нужно увидеть, увидел: сработавшие подушки безопасности, вмятины на металле. Трудно сказать, устоял бы он на ногах, увидев на снегу алые следы. Их не было.

Разговор с инспекторами вышел дурацким, как обычно, у них и так вечно каша во рту: «Добрый день, инспектор ДПС, капитан кукушка кукушонку купила капюшон, как в капюшоне он смешон», – да еще их постоянное стремление услышать больше, чем сказать. Понял только, что все пострадавшие доставлены в одну больницу. Кто, в каком состоянии? Узнавайте в справочном. Трупов не было, тяжелые были. Вот вам номер больницы. Честь имею.

Узнать в справочном – это задание, по уровню сложности соответствующее данному Исаеву, после получения которого он возмущался «Хайль Штирлиц». Всю дорогу до больницы, а заняла она больше полутора часов, телефон автоматически раз за разом набирал его номер, но услышать человеческий голос вместо коротких гудков Роману так и не пришлось.

Что такое полтора часа езды до больницы в полной неизвестности? Это ад в миниатюре, репетиция минутной сцены в бесконечном сериале «Чистилище», набросок мгновения вечной жизни грешника после смерти.

«Время больше пространства. Пространство - вещь.
Время же – в сущности, мысль о вещи.
Жизнь - форма времени. Карп и лещ -
сгустки его. И товар похлеще -
сгустки. Включая волну и твердь
суши. Включая смерть».

В такие минуты человек перестает быть чем-то единым. Смесь, состоящая из трех основных ингредиентов: тела, сознания и души, – расслаивается на составляющие. Тело – белый, творожистый осадок, - работает в автоматическом режиме: жмет на газ, включает поворотники, отслеживает обгоняющую машину в зеркале заднего вида при перестроении, слушает короткие гудки. Сознание – маслянистая, желтовато-опалесцирующая жидкость, - мечется, как человек в окне одной из башен-близнецов, получившей удар самолетом в солнечное сплетение, еще стоящей, но сейчас уже готовой согнуться, рухнуть. А душа... душа – это верхний слой, состоящий из летучего вещества, спирта, а потому она все норовит выпрыгнуть, испарившись, из тяжелого, намертво привязанного к физическими законам тела, чтобы быстрее – легким облаком - долететь туда, куда ей нужно.
Интересно, что за этими тремя может наблюдать еще некто четвертый. «Посмотрите-ка, как уверенно ведет машину! Ямку объехал, аккуратист», «Ишь ты, он еще может размышлять, считала ли его номер камера, деревянный чурбан», «Душонка-то в пятки ушла? Кто машину Сонечке подсуропил?» Чей это голос? Духа этого тела, как бывают духи леса и духи озера? Совершенно отдельное что-то – наблюдатель, состоящий из воли, занимающийся постоянным анализом, не умеющий ни скорбеть, ни радоваться, а лишь констатировать факты.

О чем он думал, пока ехал? Раскаивался? Страшился того, что придется увидеть, узнать, осознать и принять? Придумывал, что можно будет сделать, если нужно будет что-то срочно делать? До сознания тоже уже добирался мороз неизвестности, озябшие мысли блуждали по кругу, как на тесном катке, поскальзываясь, поднимаясь, и снова скользя вдоль одних и тех же бортиков с рекламой «Авария», «Больница», «Телефон не отвечает».

Нет, это все было конечно, но подтанцовкой. Солировал же внутренний голос – мощный, оглушающий, не умолкающий всю дорогу, произносящий, пропевающий, провывающий, простанывающий одно лишь имя – Андрей. «Андрюха...» - завершение одного круга по катку. «Андрей!» - тяжким вздохом завершение следующего. «Андрюха, Андрюха, Андрюха...» - стоном после очередного, по кругу, по кругу, – и раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три... – осмысления: а как же Жданов?

«А туда, где молча Мать стояла, так никто взглянуть и не посмел». - «Посмотрите, он еще и стишочки вспоминает».

Приехал, припарковался, выяснил, к какому корпусу идти, долго не мог найти вход. Вот оно, нужное слово – мытарства. Все бегом, плотно сжав губы, ощущая спазм души, сознания и каждой мышечной клетки, хоть поперечнополосатой, хоть гладкой. Позвоночник ощущался колом, на который неаккуратно насадили все остальное.
Влетел в нужную дверь, пытаясь понять, куда кидаться, чтобы выяснить и... увидел ее. Как быстро все меняется – мы не успеваем за собственными мыслями и эмоциями. Только что ты был согласен на все: упасть на колени при всех и вслух воссылать хвалу Господу, плакать от счастья, если с ней только перелом или два, но жива и не изувечена, – и вот уже мгновенное облегчение сменяется не радостью, нет... Сколько ж темного в человеке – бездна! И благодарность Ему - где?

Она сидела на каталке и оживленно болтала с... с кем-то. На лбу пластырь. Немного другая, чем помнилось, или он просто забыл. Живая, невредимая, веселая. Увидев приближающегося к ней Романа, удивилась, озадачилась – больше ничего.

- Соня, – выговорил-таки, пусть хрипло, но твердо. – Все в порядке?

- Здравствуйте, Роман... Дмитрич. Откуда вы здесь?

- Соня, все в порядке? – в его голосе звенел металл.

- Да, со мной все нормально, в ушах только немного шумит – эти подушки... на всякий случай сделали рентген, вот, мы ждем...

- Родители знают, отец?

- Нет, я решила им попозже позвонить, когда точно будет известно, что все в порядке, а то же они б волноваться стали напрасно. Да и неудобно звонить им сейчас – разница во времени... А как вы узнали?!

- Что произошло? Как это случилось? – Малиновский не знал, зачем задавал эти вопросы, они казались ему спасательным кругом в бушующем море совсем не положительных эмоций. Что с ним? Откуда эта закипающая злость, даже ярость?
Она почувствовала, поняла, увидела. Заняла оборону, сверкнула фамильным ждановским черным огнем глазищ.

- Это не из-за меня! Я была аккуратна. Я все правильно сделала, меня даже инспектор похвалил! Сказал, что для новичка я очень грамотно действовала!

- Это правда, я видел, как она умудрилась провести свою машину между несколькими потерявшими управление. Это вообще чудо, до сих пор не верю, как ей вырулить удалось.

Малиновский прижал руку к сердцу, хотя кольнуло в левую лопатку.

- А вы кто? – вопрос был резковат, но Роман уже терял контроль над голосом. Зрение, наконец, восстановило нормальную картинку – наш репортаж продолжается! – и он увидел того, с кем общалась девушка и, главное, как общалась. Обоюдный интерес людей друг к другу читается очень легко, особенно у молодых, особенно у тех, кому не нужно это скрывать – вокруг них моментально формируется общее поле, невидимое, но ощутимое даже на расстоянии. Молодой человек, взрослее девушки, но не намного. Глаза, нос, рот. Брови! Волосы длинноваты, но это придирка... Все при нем, даже спокойный уверенный взгляд. Улыбка.

- Филипп.

«Киркоров? – Бергелла!»

- Вы ехали с ней?

«Опаньки... – Ты тут играешь отца за себя или за того парня?»

Соня открыла рот, чтобы что-то ответить, но молодой человек, бросив на нее успокаивающий (!!!) взгляд, спокойно объяснил:

- Я остановился помочь, когда увидел, что произошла авария.

«Добрый самаритянин! – Сегодня не суббота, вменить в вину помощь ближнему не выйдет».

- Я отвезу вас домой, помогу разобраться с машиной. Я обещал вашему отцу... Сказали, сколько еще ждать?

Соня молчала, но в этом молчании чувствовался протест. Она подбирала слова.

- Я могу добраться сама, - грамотная пауза, чтобы слушатели поняли, что имеется ввиду: каждый должен понять свое. – А с машиной...

Слушатели поняли.

- Я ее отвезу. Без проблем. Сюда привез, и домой отвезу, машина недалеко. Если Софья не против. А насчет эвакуатора я уже договорился, – молодой человек с буквой «Ф» в имени совершенно не раздражал девушку своей участливостью.

«Аварии сближают? - Кого как...»

Соня слегка смутилась, чем ответила обоим мужчинам на их вопросы.

- Спасибо, Роман Дмитрич, мы справимся. Не волнуйтесь. А папе я сама позвоню, ведь если он будет слышать мой голос сразу, то у него не будет времени испугаться, правда?

«Мы? – Фея сделал свое дело, фея может уходить».

- Правда. Если вы уверены, Соня, что моя помощь не требуется...

«Андрей предпочел бы, чтоб все сделал ты. – Все или ничего?»

- Нет, нет! Не требуется, я уверена, спасибо! – она и не пыталась слишком скрыть радость и облегчение.

- Тогда прощайте.

Он резко развернулся и быстро пошел к выходу. Рухнул в конце коридора. Красиво, в полете - это ж Малиновский! - а не как мешок с песком, сброшенный грузчиком с плеча. Он и здесь остался верен себе: перед тем, как потерять сознание, медленно опустился на колени перед какой-то интересной дамой, прижав руку к груди и улыбнувшись ее испуганному взгляду.

______________________

Отрывок из стихотворения И. Бродского "Колыбельная Трескового Мыса"

_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)


Вернуться к началу
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: АУ (из темы "Фрагменты грез")
СообщениеДобавлено: 26 окт 2019, 22:21 
Не в сети
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 05 июн 2017, 15:12
Сообщения: 1100
59.

Режиссерская находка: камера поднимается, поднимается вверх, чтобы зрителю было хорошо видно возникшую вокруг Икара суету – правильно, акцент на неравнодушии наших людей при полном равнодушии системы здравоохранения, или это намек на высвобождение человеческой души из телесных застенков. Интересным решением могло бы стать порхание бабочки над лежащим без сознания героем, посыл: его желание, озвученное ранее – окуклиться, а потом стать этим прекрасным насекомым – сбылось.
Если б мы смотрели экранизацию данной истории, снятую на киностудии художественных фильмов имени Довженко, то нам пришлось бы созерцать долгий-долгий путь каталки с безвольно лежащим на ней телом по коридорам, грузовым лифтам, переходам между корпусами и холлам больницы под тревожную музыку. Эльдар Рязанов вряд ли удовлетворился бы одной тревожной музыкой, он, как и автор истории, очень любил поэзию. Поэтому стремительное движение традиционного внутрибольничного транспортного средства непременно сопровождалось бы чтением стихотворения. Например, вот такого, словно специально для этого сюжета написанного, хоть и 45 лет назад:

Кто-то высмотpел плод, что неспел, неспел.
Потpyсили за ствол - он yпал, yпал.
Вот вам песня о том, кто не спел, не спел,
И что голос имел - не yзнал, не yзнал.
Может, были с сyдьбой нелады, нелады,
И со слyчаем плохи дела, дела,
А тyгая стpyна на лады, на лады
С незаметным изъяном легла.
Он начал pобко с ноты "до",
Hо не допел ее, не до...
Hедозвyчал его аккоpд
И никого не вдохновил.
Собака лаяла, а кот
Мышей ловил.

Смешно, не пpавда ли, смешно?..
А он шyтил - не дошyтил,
Hедоpаспpобовал вино,
И даже не допpигyбил.
Он пока лишь затеивал споp, споp
Hеyвеpенно и не спеша, ...спеша.
Словно капельки пота из поp, из поp,
Из-под кожи сочилась дyша, дyша.

Только начал дуэль на ковре,
Еле-еле, едва приступил.
Лишь чуть-чуть осмотрелся в игре,
И судья еще счет не открыл.

Он знать хотел все от и до,
Но не добрался он, не до...
Ни до догадки, ни до дна,
Не докопался до глубин,
И ту, которая одна,
Недолюбил, недолюбил!

Смешно, не правда ли, смешно?
А он спешил - недоспешил.
Осталось недорешено,
Все то, что он недорешил.

Ни единою буквой не лгу -
Он был чистого слога слуга,
И писал ей стихи на снегу,-
К сожалению, тают снега.

Но тогда еще был снегопад
И свобода писать на снегу.
И большие снежинки и град
Он губами хватал на бегу.

Но к ней в серебряном ландо
Он не добрался и не до...
Не добежал, бегун-беглец,
Не долетел, не доскакал,
А звездный знак его - Телец -
Холодный Млечный Путь лакал.

Смешно, не правда ли, смешно,
Когда секунд недостает,-
Недостающее звено -
И недолет, и недолет.

Смешно, не правда ли? Ну, вот, -
И вам смешно, и даже мне.
Конь на скаку и птица влет, -
По чьей вине, по чьей вине?

Автор стихов мог бы их спеть, но его голос настолько узнаваем, а его творчество всевозможными критиками и исследователями, прилипчивыми и прилепляющимися к различным талантам, загнано в столь узкие рамки и даже объявлено не таким уж и творчеством, поскольку «не возвышает», что создатели фильма решили попросить другого человека их прочитать: пусть у зрителя не возникнет стереотипного отторжения сразу, пусть вслушается в эти строчки, которым пророчат еще десятилетие-два и забвение. Не Есенин же, говорят филологи-публицисты. А вот Бродский уважал… ну, да ладно.

Безумно интригуют механизмы созидательных процессов в искусстве: как это происходит? Откуда, из каких подвалов памяти вдруг выныривает нужное воспоминание в тот самый момент, когда визуализирующий свои фантазии человек делает запрос в космос: сюда б стихотворение…
Может именно так, просто, само собой было и с Рязановым, когда строчки «Я спросил у ясеня» пробились сквозь толщу прошедших лет и всплыли на поверхность его памяти, в которую, возможно запали в детстве. Написаны они были в 1935 году страшным человеком, сделавшим множество доносов на своих братьев-литераторов, что не уберегло его самого, как Иуду, от позорной смерти в застенках НКВД, а слышались и смотрелись в фильме 1975 года, как остро современные, вышедшие из чистого сердца. Почему так? Да потому, что про любовь… Она вне времени, пространства, условностей и заблуждений типа «гений и злодейство несовместимы».

Вон сколько всего можно успеть подумать, пережидая пароксизм лирического мировосприятия режиссеров и иже с ними! Кроме того, мы привыкли созерцать мир глазами героя, а сейчас его глаза закрыты, и сознание, хоть вернулось, кровь ведь легче приливает к мозгу в горизонтальном положении, но оно несколько зыбкое, а потому мы слышим ушами героя следующее:

-…манна небесная… Ждите.

«Чего ждать? – Решения по вашему вопросу: ту би ор нот ту би».

Он слышит шумы, тревожные голоса, ощущает прикосновения рук, его поднимают, везут. И все время это: манна, манна небесная.

«Ты свалился в обморок в кафе «У Моисея»? – Манна – тест на биологический возраст: вкус хлеба, меда?»

Провал. Колеса стучат. Как поезд.

Провал. Голос Сони – испуганный, она называет его имя. И неясные звуки складываются в строчки – агонирующее сознание еще и не такой фортель выкинуть может: тоннель, в конце тоннеля яркий свет слепой звезды, - которые он никогда не вспомнит потом:

- Ты моей никогда не будешь,
Ты моей никогда не станешь,
Наяву меня не полюбишь
И во сне меня не обманешь...

На юру загорятся листья,
За горой загорится море.
По дороге промчатся рысью
Черноперых всадников двое.

Кони их пробегут меж холмами
По лесам в осеннем уборе,
И исчезнут они в тумане,
А за ними погаснет море.

Будут терпкие листья зыбки
На дубах старинного бора.
И останутся лишь обрывки
Их неясного разговора:

- Ты моим никогда не будешь,
Ты моим никогда не станешь.
Наяву меня не погубишь
И во сне меня не приманишь.

«Прощайте, Соня, прощайте. Не хочу. Не хочу. Не хочу», - мысли в такт перестуку колес.

«Я еще не хочу умирать?» - У тебя еще есть адреса?»

Провал.

«Я ухожу. Прощайте».

…манна, манна, манна. «Роман, Рома-а-ан! Никаких «Прощайте». Роман!», - и с другим ударением: «Рома! Ро-ма!» Голос зовет, голос держит, голос приказывает, не отпускает.

На фоне полнейшей черноты выскакивает светлое окно:
"Компьютер следует:
- выключить
- перезагрузить
- спящий режим
- самоуничтожение"

Провал.

- Роман, Роман! Вы меня слышите?

Он разлепляет веки и видит низко склонившееся над собой лицо. Пытается сфокусировать взгляд на глазах, но цепляется за полукруглый тонкий шрамик над бровью.

- Роман, Роман!

- Я сегодня за него, - неуверенным голосом отвечает пациент. – Роман отлетел, но обещал вернуться.

Он слышит хихиканье с другой стороны, над ним склоняется лицо помоложе, теперь он хорошо видит глаза – серые, с густо накрашенными ресницами.

- Вы меня четко видите?

- Я могу пересчитать все ваши длинные ресницы. Одна, две, три… миллион первая, миллион вторая.

Снова хихиканье.

- Он стабилен, все в порядке. Подозреваю все-таки синдром МАС. Нужно обследовать, - голос, который его звал, доносится откуда-то сбоку.

- Ваша тема! На ловца и зверь бежит?

- Ага, бежит и падает. Ксюш, я пошла. А то я сейчас тут рядом с ним упаду. Ох, я б выспалась.

- С этим выспишься! – Ксюша поправляла капельницу. – Только в себя пришел, уже комплиментами сыпет: профи! Идите, идите, Николавна, домой, третьи сутки на ногах. Всех спасли, кого могли и кого не могли.

Дверь хлопнула.

- Ну, счетовод, вы везунчик, если б не… Так, на вопросы можете отвечать?

- Да, если они не затрагивают интересов государства и не унижают чести и достоинства частных лиц.

- Затрагивают и унижают. Помочиться лежа сможете?

Не без боя, конечно, – наша медицина добровольно редко выпускает на свободу тех, кто попал в зону строгого режима и не отмотал положенный койко-срок, - Малиновский вырвался из больницы этим же вечером.

На телефоне множество пропущенных звонков. Но от Ждановых ни одного. Ясно, они знают, что получить информацию можно только в справочном, а не от него самого. Или Соня еще не звонила отцу. Или… Он решил не перезванивать – завтра. Пауза. Антракт. Сегодня его нет.

«Ну нет кита, ну нет кита,
Ну нет кита, не видно.
Вот беда, ну вот беда,
Ну до чего ж обидно, ага», - напевал Малиновский, выруливая со стоянки, и кроме остаточной слабости ощущая легкую эйфорию.
Это были эффекты тонны лекарств, которые в него влили, или пораженный нехваткой кислорода мозг так странно реагировал на происходящее? Ему было легко. Перезагрузка? Так всегда чувствует себя человек, выскользнувший увертливой рыбкой из костлявых пальцев заядлого рыбака, так и не успев понять, кто его ловил, а потому испугаться?
Или эту необычайную легкость давало отсутствие ощущения, что за воткнувшийся в сердце крючок кто-то постоянно дергает? Да, крючок остался и саднит, но леска оборвалась, а вместе с нею тянущая, ноющая, рвущая и дергающая боль. Можно научиться жить с болью. Привыкнуть – нет, стараться не замечать – да. Но если боль, которая мучила долгое время, вдруг уходит, ты понимаешь истинный смысл понятия «свобода». Что там сегодня с синхронизацией душевных и астральных вибраций?

Кавалергарды, век не долог,
и потому так сладок он.
Трубит труба, откинут полог,
и где-то слышен сабель звон.

Еще рокочет голос струнный,
но командир уже в седле...
Не обещайте деве юной
любови вечной на земле!

Течет шампанское рекою,
и взгляд туманится слегка,
и все как будто под рукою,
и все как будто на века.

Но как ни сладок мир подлунный -
лежит тревога на челе...
Не обещайте деве юной
любови вечной на земле!

Напрасно мирные забавы
продлить пытаетесь, смеясь.
Не раздобыть надежной славы,
покуда кровь не пролилась...

Крест деревянный иль чугунный
назначен нам в грядущей мгле...
Не обещайте деве юной
любови вечной на земле!

Ну, типа, да.

Следующим утром его разбудил звонок Жданова. Тот вопил, как резаный, а Малиновский еще и виртуозно подзаводил его, то делая вид, что недопонял, то недослышал, то отвечая невпопад и с удовлетворением получая в ответ еще более дикие вопли. Отвел душу, поржав над беснующимся Жданчиком, пообещав ему в конце разговора до возвращения бога грома и молний остаться в списках живых. Про Соню не было сказано ни слова ни тем, ни другим.

Как ни убеждал Роман Андрея, что чувствует себя прекрасно, что уже сходил по страховке в свою поликлинику и обследовался, получив на руки результат «практически здоров», то есть «ничего угрожающего жизни и здоровью не обнаружено» или, другими словами, «техника еще не дошла до того, чтобы найти уже сейчас то, от чего вы потом умрете», Жданов был непреклонен. Проще было отдаться в его принудительно-заботливые руки, чем сопротивляться. Причем для пущей надежности он конвоировал Романа к доктору собственно…-ручно? -ножно? -персонно!
В общем, пребывал в образе направляющего ангела-хранителя, чтоб спасаемый не сбился с пути истинного.

- Это очень хороший специалист, про нее легенды ходят.

- Так это про нее «Легенда №17»?

- Да легенды-то – фиг с ними, она отца хорошо знала и долго его вела, – и бровью не повел Жданчик. - Он как-то пообещал ей, что каждый свой приезд будет показываться, и всегда показывался, любил с ней встречаться и разговаривать. Это она первая заподозрила неладное с ним, хоть и не по своему профилю, хоть и симптомов-то совсем еще никаких не было…

- Я понял, понял. Какая специализация-то у нее?

- Кардиолог. У тебя же с сердцем плохо стало? Пусть она скажет, что все нормально, а не твои там, за деньги.

- А эта? Натурой берет? Пенькой, курями, медом? Или... – выводить из себя Палыча – удовольствие для тех, кто понимает.

- Ром, пожалуйста! Я тебя очень прошу, будь серьезнее. Она в двух или трех местах работает, человек занятый, соберись. Сосредоточься, вспомни, что у тебя и когда начало болеть.

«Слепой Амур, в меня пустил стрелу ты, и закипела молодая кровь…»

- Палыч, ну, что я, не понимаю? Буду вести себя соответственно статусу, полу и возрасту.

- Какому? Паспортному или, не дай бог, психологическому? Приехали.

- Похоже на клинику, где усыпляют животных.

- А ты к какому виду животных себя относишь? Рыбы, птицы, звери, я вас не обижу, я вас не обижу, обещаю вам! – хватая Романа за руку, пропел Андрей. Что-то он в голосе последнее время! – Или ты бабочка, бабочка, бабочка моя?

- Как зовут врача-доктора сердечных наук?

- Марианна Николаевна Лембе. Не Марина, не Марьяна, запомнил?

- Слуш, ну я ж не с ЧМТ лежал, что ты со мной как с больным на голову разговариваешь? Я понял: Евдоксия Ардалионовна. Логопефт.


_____________________________________________
"Кто-то высмотpел плод..." В. Высоцкий
"Баллада" Д. Самойлов
"Рыба Кит" Ю. Ким
"Кавалергарды, век не долог" Б. Окуджава

60.

В государственных медучреждениях специфическим является не только запах витающего в воздухе олигоцида, вещества, убивающего все: вирусы, бактерии, грибы, время, радость жизни, пациентов, веру и ее сестру – «оставь надежду всяк сюда входящий», – но и звуковой фон. Он давит на уши странной тишиной, в которой редкие звуки тут же растворяются, а не наполняют собой пространство, как вне этих кажущихся всегда очень толстыми, независимо от того, когда и из чего они построены, стен. Вот и стук Андрея костяшками пальцев в дверь кабинета завотделением сначала показался чрезмерно громким, но тут же растаял в воздухе:

- Марианна Николаевна, можно?

Все-таки к врачам у людей особое отношение, это можно было заметить по Жданову, который вошел в кабинет чуть ли не на цыпочках, и поманил за собой рукой Малиновского так, словно они оба ученики 4 класса «Б», и им было велено прийти к директору школы. Романа это развеселило еще больше, поэтому, следуя за другом, он был похож скорее на притихшего озорника, который, тем не менее, замышляет нашкодить и здесь.

- Вот, привел вам товарища, про которого говорил.

«Среди нас есть такие товарищи, которые нам совсем не товарищи!»

- Здравствуйте, Андрей, здравствуйте...

- Роман, - подсказал Палыч, решивший, что бесподобен в амплуа суетливого родителя инфантильного мальчика-переростка.

- Роман. Проходите, садитесь, мне нужно еще две минуты. – Она заполняла от руки какие-то ведомости, целую стопку.

Роман сел на стул, вытянул ноги, сложил руки лодочкой между бедер, рот приоткрыл, чуть вывалив язык, и стал разглядывать потолок с выражением, идеально соответствующим выбранной роли тинэйджера отстающего в психическом развитии.

Севший напротив Жданов пытался прожечь его парой сверхмощных графитовых лазеров, но тщетно: как известно, легкая придурковатость делает человека практически неуязвимым, а Роман вошел в этот образ со всей твердостью своего намерения устроить из принудительного похода к врачу веселую забаву. Малиновский лишь краем глаза видел устрашающие гримасы друга, иначе б ему было трудно сдержаться, чтобы не расхохотаться, и, конечно, страха не испытывал.

«Ты только прикажи - и я не струшу,
товарищ Время,
товарищ Время!»

Увлеченные друг другом, мальчики не заметили, что за ними уже давно с интересом наблюдает хозяйка кабинета.

- Итак, я вас слушаю. Рассказывайте.

Жданов посмотрел на Малиновского, встретил его подначивающий нагло-озорной взгляд и, видя, что тот не собирается отвечать на вопрос, решительно начал:

- Несколько дней назад у него случился сердечный приступ. Внезапный, с потерей сознания, даже в реанимацию попал. Его там привели в чувство, а он вечером оттуда сбежал! Без выписки, без диагноза, просто взял и ушел. А теперь говорит, что врачи в поликлинике ничего не находят, говорит, что совершенно здоров. Разве ж так может быть? Просто не могут найти, я считаю. Раз однажды случилось, то может в любой момент повториться? И закончиться неизвестно чем.

Малиновский с неподражаемым завороженно-издевательским интересом слушал Жданова, не спуская с него глаз.

- А раньше что-нибудь подобное было?

Жданов перевел глаза на Романа, тот вслед за доктором вопросительно кивнул, дескать, да, вот интересно, раньше было? Продолжай, не останавливайся.

Докладчик, невербальные сигналы которого иначе чем «убью, гад!» нельзя было расшифровать, напрягся и выдал:

- В последние несколько недель не было, и не жаловался, но поскольку мы встретились только в январе, то данных за прошлые годы у меня нет.

- Только в январе? – доктор, кажется, удивилась. - Вы сказали, что это ваш старый и очень близкий друг… Но не суть, дальше?

Жданову было страшно неловко. И, главное, он не знал, что дальше.

- Это мой старый близкий друг, так и сеть! Просто мы не виделись много лет, а тут вдруг после Нового Года встретились случайно… И я очень волнуюсь за него! – Стена над головой Малиновского оплыла и задымилась.

- Вы человек редких душевных качеств! Не каждый имеет мужество дружить с немым, – и, переведя взгляд на «товарища»: - Правда, Роман?

- Так точно! Он был настолько мужественен уже в пеленках, что в народе его прозвали «Андреем».

- А вас тогда как раз прибило в корзине к берегу? Так и запишем в истории болезни: вскармливание грудное, молоком волчицы.

Тут у нее на столе зазвонил телефон, и друзья явились свидетелями напряженного профессионального разговора, после которого валяние дурака стало совсем уж неуместным, хоть доктор и не выказывала признаков недовольства.

- Роман, расскажите подробно, что с вами произошло, - невозмутимо продолжила она, положив трубку.

- Я шел по коридору…

«Штирлиц шел по коридору… - По какому коридору?»

- Быстро шел. Почувствовал, что закружилась голова, потемнело в глазах, шум в ушах. Упал, очнулся – гипс.

- Ну Ром!

- Нет, нет, Андрей! Скорее всего, все так и было, типичные симптомы сердечного обморока.

- Ах, все-таки сердечного! – Жданов огорчился.

- Подождите расстраиваться, действительно, может быть так, что никакой серьезной патологии у вашего друга нет. Бывает, что такой приступ, как я подозреваю у Романа, случается всего раз в жизни, а потом никогда не повторяется. Это бывает в каких-то особых ситуациях: при сильнейшем стрессе, например, в сочетании с высокой физической нагрузкой или когда один стресс накладывается на другой. Роман, что предшествовало приступу?

«Ты только будь, пожалуйста, со мною,
товарищ Правда,
товарищ Правда!»

Роман смотрел на Андрея, тот на него. Они ни разу с момента приезда Жданова не говорили о Соне.

- Был стресс в сочетании с физической нагрузкой. И один наложился на другой.

- Понятно. Помните что-нибудь из того, что было в промежутке между потерей сознания и моментом, когда вы пришли в себя?

- Очень смутно. Голоса, библейское что-то…

- Рекламировал яблоко? – Палыч еще не остыл.

- Это хороший прогностический признак.

Она задала еще много вопросов, завела на новоиспеченного пациента дело, быстро и сосредоточенно внося данные в свой файл, периодически отвлекаясь на звонки и приходящих коллег, которые тянулись к ней какой-то бесконечной вереницей, и все с неотложными делами. Наконец сказала, что необходимо, конечно, полноценное обследование, и чем быстрее, тем лучше. Посмотрела на часы, прикинула что-то, спросила:

- У вас есть сейчас время? Можно было бы кое-какие исследования провести уже сегодня.

- У него есть время, - опять перехватил инициативу Андрей. – И у меня есть время, - предупреждающе посмотрел на Малиновского. – Я вам помогу, если что, Марианна Николаевна. Подержать его, оглушить, привязать...

«В зоопарке львам не докладывают мяса!» - уже почти прокричал Малиновский, но удержал шутку на кончике языка. Доктор хоть и делала все энергично, но выглядела утомленной, к тому же было совершенно непонятно, как она справляется с таким потоком разномастной информации, научной, практической, административной, которая на нее постоянно обрушивалась.

«Ты только всё, пожалуйста, запомни,
товарищ Память,
товарищ Память!»

Работа самого Малиновского, да и Жданчикова тоже казалась курортом суперэкстракласса по сравнению с тем, что они наблюдали здесь. Было понятно, что лучше бы им не мешать ей, чтобы она быстрее сделала то, что нужно, и освободить ее от себя.

Она привела их в кабинет, напичканный всевозможной техникой. К тому же, там было сумрачно из-за опущенных темных штор.

- Раздевайтесь.

- А музыка? – все-таки не удержался подозреваемый в сердечной патологии.

- Тебе помочь? – Жданов сделал вид, что протягивает к нему свои лапищи.

- Спеть хочешь? Тогда это будет очень жесткий стриптиз... – Роман быстро снял свитер.

- Присядьте, - она махнула рукой на кушетку. – Я вас послушаю.

Вставила стетоскоп в уши, наклонила голову, как обычно делают врачи, вся ушла в слух. За спиной Малиновского притих Жданов.

- Ложитесь. Посмотрим, что там на УЗИ. – Движения отточенные, сдержанные, минимум слов. На экране перетекает что-то из белесого в черноватое и обратно. И звук: уфшшш,вшууууууух, уфшшшш, вшууууууух... Что они там вообще могут увидеть в этой дрыгающейся и переливающейся пятьюдесятью оттенками серого массе?

- Хорошее сердце. Для вашего возраста просто отличное. Можете, кстати, спрашивать и говорить, если хотите.

Но друзья молчали.

- Вы замечали сердцебиение при волнении или физической нагрузке? Чтобы прямо-таки ощутимое повышение пульса?

- Ммммм... При физической нагрузке – нет, кажется. При волнении... не помню.

В тишине только слышатся размеренные ухающие и хлюпающие звуки. Какое, оказывается, нетихое у нас сердце.

- Ром, -вдруг глухо проговорил Жданчик, - а ведь Соня мне все рассказала...

Вшуух, вшуух, вшуух, вшуух, вшуух, вшуух..... – рвануло сердце, предательски оповещая весь мир через датчик УЗИ о том, что должно было остаться тайной.

«Почему я не граф Калиостро? – Хочешь уйти в грядущее?»

- Что – все?! – проклиная все датчики, всех Жданчиков и самого себя, глухо, в тон другу спросил Малиновский.

Доктор нажала какую-то кнопку, звук стал звонче, колокольнее, больше похожим на биение сердца.

Вух, вух, вух, вух, вух, вух, вух, вух, вух, вух... - сердце захлебывалось кровью в беге.

«Ты только не взорвись на полдороге,
товарищ Сердце,
товарищ Сердце!»

Врач прекратила водить датчиком по коже, трансляция концерта карильонной музыки из грудной клетки Романа резко прервалась.

Она быстро встала и начала устанавливать электроды для снятия ЭКГ.

- Роман, молчите, дышите спокойно. Андрей, к вам это не относится. Можете продолжать.

«Я кролик или крыса? – Условные рефлексы традиционно изучают на собаках».

- То, что это из-за нее ты так переволновался, - послушно продолжил Андрей. – Ты же в ту больницу прилетел, как-то узнав об аварии? Ты думал, что она... – даже выговорить это было трудно, - ...пострадала?

Роман молчал, как было велено. На термобумаге выстраивались в ряд ровные и красивые зубчики, аппарат фиксировал быстро замедляющийся сердечный ритм.

- Я не ожидал, что ты можешь настолько близко к сердцу воспринять это. Я понимаю – я. Но ты...

Роман молчал.

- Он мог умереть, Марианна Николаевна?

- Мог. А мы с вами могли сейчас стать свидетелями повторного приступа, точно такого же, как он перенес. Знаете, какой у него был сейчас пульс? 276.

- А какой должен быть?

- 60-80.

Жданов уставился на Романа.

- Ну ты даешь! А почему приступ не случился?

- Ну, во-первых, он лежит, а не двигается, а во-вторых, он быстро успокоился. Сейчас уже около 100. Интересный феномен. – Она выключила аппарат, стала снимать электроды.

- Малиновский, никогда б не подумал, что ты такой...

- Какой?

- Легко возбудимый!

- Вот она, участь безответно влюбленного! – Артистизм восстановился вместе с пульсом. - Я думал о тебе, чурбан!

Доктор рассматривала кардиограмму, поднеся бумажную ленту к свету настольной лампы.

- Что я могу сказать? Спасибо, Андрей, вы мне очень помогли. Иногда можно обследовать человека годами и ничего не понять, потому что не попадаешь на приступ, даже давая физическую нагрузку. А вы так вовремя спровоцировали его. Удивительная удача. Мы, конечно, проведем суточное мониторирование по Холтеру, но мне и так многое ясно.

- И что вам ясно? Уже подбирать музыку, под которую будет развеян мой прах над местом слияния рек Шилка и Аргунь или пока заняться замаливанием грехов?

- Грехов много?

- Много. Но однотипных. Как думаете, их можно оптом замолить?

- В этом я не специалист. Единственное, что могу сказать: ваше сердце и обследованные мною сосуды в прекрасном состоянии. Впервые вижу, чтобы сердечно-сосудистая система так хорошо сохранилась в вашем возрасте, и это при том, что вы, как правильно заметил ваш друг, так легко возбудимы. Но, благодаря тренированности ли, или тому, что вы не так часто в жизни волнуетесь, это пока не повлияло на состояние сердца.

- Он его не использовал на полную мощность. Или хранил в замороженном состоянии, как брокколи. Его в детстве Снежная Королева поцеловала – и вот, прекрасный результат! – Андрей снова вернулся к шутливому тону.

Роман был рад, что передача «Мелодии и ритмы сердечной эстрады» закончилась, и что частота его сердечных сокращений в данный момент – глубоко его личное дело.

61.

Пока Малиновского инструктировали по поводу ношения холтеровского аппарата, Андрей разговаривал с Марианной Николаевной. Роман только краем уха слышал, о чем они говорят, но озабоченность Жданчика здоровьем друга была явлена в полной мере. Врач уже по второму кругу объясняла, что нужно делать, если что, написала на листке названия препаратов, которые на всякий случай Роман должен носить с собой, рассказала, чего делать не нужно, убедила, что она назначит все возможные исследования и анализы и до правды все-таки докопается.

- Может, не надо до правды? – подал в какой-то момент голос Малиновский, но Жданов только махнул на него рукой. – Ты там слушай, слушай, киборг, как твои детали должны работать.

- А можно ли оставлять его без присмотра надолго? Он ведь один живет, никого близких рядом.

- Как это никого? Ты забыл про всех моих министров, камергеров, солдат и лекарей, героев да курьеров, писцов, секретарей?

- Я думаю, можно. Главное ему – не волноваться сильно, и чтобы стресс не сочетался с физической нагрузкой.

- Я понял: как чувствую, что ситуация осложняется, сразу даю себе команду «ложись!» и ударяюсь оземь в любом месте, лишь бы сохранить для Андрей Палыча соратника по револьюционной борьбе.

- Да я вообще не думал, что он умеет волноваться. Всегда таким непрошибаемым казался. Стареешь, Малиновский! Несмотря на кажущуюся сохранность! Вот сегодня, чего так психанул, спрашивается, ведь все ж хорошо с Соней кончилось?

Марианна Николаевна оторвалась от своей писанины, задумалась.

- Бывает, что сильная стрессовая ситуация закрепляется в сознании с помощью слов-маячков, каких-то ассоциаций. Вы вспомнили сегодня о дочери и о том, что с ней было связано, назвали ее имя, он тут же погрузился в воспоминания. Возможно, то, что он тогда потерял сознание, не позволило ему нормально прожить период после стресса, успокоиться, и он вернулся в него на той же стадии, что и вышел из нее, когда упал в обморок. Поэтому как минимум до окончания обследования рекомендую эту тему не затрагивать.

- Понял, доктор. Спасибо!

Бывает, что врачи умеют лечить словом. В данном случае один только этот совет, который Жданов воспринял как «о Соне – ни-ни!», являлся эффективнейшим средством профилактики повторных приступов, все остальные назначения и рекомендации были уже не нужны.

- Роман, вот список исследований, которые я вам назначила. Там нагрузочные тесты, исследования сосудов, анализы крови и прочее. Мне бы хотелось, чтобы вы прошли их здесь, у тех специалистов, которых я там выписала. Я с ними договорюсь. Я понимаю, что вам придется ездить, но мне нужны гарантированно точные результаты.

- Он приедет! – Жданов был последователен. – Я прослежу.

- Не нужно, следопыт. Я обещаю, что все пройду. Чтобы ты себя не довел заботой обо мне до такого же приступа. А то будем лежать в реанимации сладкой парочкой и веселиться, когда медсестра с шикарными ресницами принесет нам по утке… на брудершафт.

- Тогда уж лучше в морге! – мрачно пошутил Андрей.

- О, еще прикольнее! У санитара Шурика два веселых жмурика, один блондин, другой брюнет…

- Малиновский! Тебя уже подключили к системе ПРО? Клиент готов, можно забирать?

Завотделением еще долго сидела в задумчивости после ухода двух представителей людского рода, которые, находясь рядом, были совсем не тем, чем являлись в отдалении друг от друга. Потом тряхнула головой и принялась за работу.

Малиновский выполнил свое обещание. В течение нескольких дней прошел все многочисленные исследования, попутно очаровывая женскую часть коллектива диагностического центра, почти довел до слез от хохота медсестру, которая принимала у него холтеровский аппарат и дневник с записями. В дневнике, как и было велено, Роман регистрировал всю свою активность в течение дня:

8.03 – высокая активность – откидывание одеяла, надевание тапочек.
8.45 – стрессовая ситуация – убежал кофе.
10.00 - 17.00 – полныйрасслабон – рабочее время.
17.15 – фитнес – чистка машины от снега.
17.20 -18.10 – чередование активности и покоя – пробка.
18.20 – небольшой напряг – поиск еды в холодильнике.
18.30 – серьезный стресс – осознание бесплодности попыток найти еду.
18.40 – медитация – попытка уговорить себя, что голод полезен для здоровья.
18.50 – просветление + активность – звонок в службу доставки суши.
19.30 – жевательная активность.
20.05 – 22.05 – зрительная активность.
22.05 – несанкционированное засыпание.
22.55 – очень высокая физическая активность – чистка зубов.
23.10 – санкционированное засыпание.
23.20 – санкционированное засыпание.
23.30 – санкционированное засыпание.
8.04 – высокая активность – повтор жизненного цикла.

С Марианной Николаевной он виделся несколько раз практически мельком, но везде его принимали каким-то особым образом, с почтением и распростёртыми объятиями, когда он называл свою фамилию.

- Андрюх, я завтра иду к твоей легендарной докторице, она должна мне будет сказать окончательный результат, дать рекомендации и все такое… - Малиновский звонил из своего офиса, собираясь уходить домой. – Ты мне так и не сказал, как с ней расплачиваться-то? Она там столько народу ради меня напрягла, да и вообще.

Андрей молчал, в трубке слышалась музыка и шум машин. Он был за рулем.

- Что ты молчишь? Не знаешь, как называется это число? Секстиллион?

- Малиновский, у тебя даже числа со слова «секс» начинаются.

- Потому что сексом все начинается в жизни человека и сексом заканчивается. В смысле, все в жизни заканчивается вместе с последним сексом.

- Ты прямо-таки сексфилософ.

- А ты не знаешь, что мне ответить на мой вопрос. Я понял. Денег не берет, а конфеты дарить – мелко и банально. Ты сам-то как ее благодарил?

- Мне удалось это сделать только один раз, я договорился с Милко, чтобы он сшил костюм для ее мужа.

- Для мужа? Нужен был какой-то особый костюм? Для выхода в свет, в космос или о-о-о … для ролевых игр?

- Ну да, он очень крупный мужчина и крупный профессор, - то ли не расслышал, то ли проигнорировал шутки Жданов, - ему нужен был костюм для получения премии какой-то там, а все магазинные сидели на нем ужасно. В общем, Милко помог, хоть мне и пришлось его поуговаривать. Он кричал, что шьет на бабОчек или мотЫльков, но не на хрУщей…

- А отец твой? Ты говорил…

- Он привозил ей художественные альбомы, каталоги с репродукциями картин из музеев, кажется. Они ж общались, он знал, чем ее можно отблагодарить. Меня ей всегда удавалось убедить, что она рада что-то сделать для нашей семьи в память об отце…

- Засада.

- Ромк, я в тебя верю, ты что-нибудь придумаешь. Ты же гений! – засуетился Жданчик на другом конце провода. – Ты с ней поговори и сообразишь. Лучше тебя никто не сообразит.

- Установки получены. Я гений. Сообразительный гений. Лучший в мире. Креативность – 111 баллов из 100 возможных. Спасибо, твоя помощь неоценима. Что б я делал без твоих рекомендаций?

Роман шел по пустым коридорам – рабочий день закончился, и охранник пропустил его только потому, что он назвал имя. Постучался, приоткрыл дверь, вошел.

- Да, Роман, здравствуйте, проходите, - ответила Марианна Николаевна на приветствие вошедшего. - Я как раз закончила с вашими документами.

Роман сел рядом с ее столом, она начала листать достаточно толстую папку – его «историю болезни»?

- Роман, у меня к вам будет просьба.

- Да, я вас слушаю.

- Я пишу работу по синдрому МАС, и ваш случай мне важен для статистики, но для этого мне нужно, чтобы вы еще двое суток походили с холтером. Сможете это сделать для меня?

- Да запросто, хоть неделю! – Роман был рад – это уже что-то.

«Хочешь предложить себя в качестве морской свинки? – Мушки-дрозофилы: размножить – посчитать».

Она обрадовалась.

- Давайте я прямо сейчас его вам и поставлю, чтобы вам не приезжать специально завтра, а то все уже ушли.

Роман с готовностью скинул свитер, она подошла и стала закреплять на его теле электроды. Тут в кабинет постучались.

- Войдите?

В дверь заглянули два суровых на вид мужика.

- Нам бы кондиционер почистить.

- Кондиционер? Так зима еще…

- Весна уж, мы все уже почистили, только этот кабинет остался, рабочий день-то уж… - зажужжал один из них.

Она подняла голову, посмотрела на кондиционер, висящий прямо над ее письменным столом.

- Что делать-то? Мне еще нужно было вам столько всего сказать. Давайте в коридоре, что ли, или в актовом зале.

- Вам это ничего не напоминает? – Малиновский натянул свитер, привычно закрепив аппарат на теле. – «Служебный роман», опись имущества.

- Точно! Очень похоже.

Она взяла бумаги, они вышли в коридор. Там было полутемно – свет уже частично кто-то выключил.

- Знаете что, пойдемте отсюда, лучше уж в машине посидеть, там и то светлее, или в кафе? Я еще не ужинал. Да и вы тут безвылазно, я смотрю, сидите. Или вас дома ждут?

- Нет, меня не ждут. В кафе? Какая хорошая идея. Пойдемте.

Она заскочила в кабинет, в котором трудяги уже установили стремянку и вовсю шуровали в кондиционере, с которого сыпалась пыль и грязь прямо на ее стол. Она накинула одноразовый халат на монитор компьютера, взяла вещи и вышла.

На улице дул ледяной мартовский ветер, который продирает до костей и не идет ни в какое сравнение с любым декабрьским или январским – те добрее. В сотне метров от выхода из здания виднелась вывеска «Шоколадницы», они направились туда. В углу помещения был свободен столик, там они и устроились. На самом деле, здесь было не намного светлее, но значительно уютнее, и приятнее пахло. Быстро сделали заказ, Марианна Николаевна достала папку с медицинскими документами.

- Итак. Обследование показало, что вы очень здоровый человек. Я б, может, даже не поверила, что с вами случились такие приступы, глядя на результаты анализов и исследований, если б не была им свидетельницей. Что это может значить? Уникальное стечение обстоятельств, когда несколько неблагоприятных факторов наложились друг на друга, длительный стресс плюс дополнительный стресс, как эмоциональный триггер, запускающий каскад патологических реакций… В общем, материальных доказательств того, что у вас что-то не в порядке, не обнаружено. Холтеровское исследование, которое уже расшифровали, показало идеальную работу сердца даже во время высокой активности и сильного стресса. – Она улыбнулась, наверное вспомнив его дневник. – Я написала там, конечно, некоторые рекомендации по физической активности, препаратам, в основном витаминным, и еще посмотрю результаты текущего холтера, но, в общем… - она посмотрела на часы, - ...если не возникнет ситуаций, как с Соней Ждановой, то я так понимаю, вам ничего не грозит.

Она произнесла эту фразу с каким-то особым смыслом, или у него уже паранойя?

- Вот, пожалуйста, здесь все исследования зафиксированы. Пусть копия будет у вас тоже, на всякий случай.

Роман принял в некотором замешательстве из ее рук папку, раскрыл наугад, не собираясь там что-то такое вычитывать, но зацепился взглядом за бланк анализа мочи.

- Но я не…

Пролистал еще несколько рядом лежащих бланков – анализы крови общий, биохимия – на них стояла печать больницы, в которой он успел немного полежать.

- Откуда у вас…

Она пожала плечами. Улыбнулась.

- Когда Андрей привел вас, это была не первая моя встреча с вами. Я страшно удивилась. Но решила, что это знак: мне очень нужен был ваш случай для моей работы, а вы сбежали…

- Это вы меня тогда вытащили с того света? Медсестра сказала мне…

- Ну, до конца вы не успели умереть, только попрощались. И, видимо, не очень и хотели, потому что с готовностью вернулись на мой зов, – она улыбалась немного утомленной, но очень довольной улыбкой.

Роман откинулся на спинку кресла, чтобы дать официанту расставить блюда на столе.

- Как все усложнилось!

- Почему? - она принялась за еду, с удовольствием рассматривая не слишком затейливо украшенное блюдо.

- Теперь я вам должен не только за обследование, но и за спасение моей жизни.

- Бросьте! За спасение жизни вы мне не должны – это моя работа в той больнице, в соответствии с должностными обязанностями. К тому ж, вы прислали в отделение корзину разных разностей? Девочки были счастливы. А за обследование – мы тоже с вами договорились – двое суток холтера. Все честно: исследование за исследование.

- Как у вас все просто! Но как-то нечестно…

- А зачем усложнять? Мне всего достаточно. Почему я не могу делать то, что считаю нужным, просто потому, что считаю нужным это сделать? Без этих вот потом мучений с благодарностью? Я врач – это вообще-то норма.

- Но вы просили коллег.

- Я помогаю им тоже. Мне нравится моя работа. Это все, что у меня есть в жизни. По большому счету.

Она аккуратно отпила несколько глотков глинтвейна. Роман смочил горло водой.

- А если я скажу, что непременно хочу отблагодарить вас соответственно, так, как я считаю нужным? - в его голосе слышалось упрямство. – Я непременно хочу. Не может быть, чтобы я ни на что не сгодился. Я — умный, красивый, в меру упитанный мужчина в полном расцвете сил. – Он попытался немного облегчить серьезный тон беседы.

- А в каком возрасте бывает этот самый… расцвет сил? — тут же подыграла она.

- Не будем об этом говорить! Итак?

- У меня есть одна идея, связанная с благотворительностью, правда, не знаю, согласитесь ли вы.

- Соглашусь. Нужно отдать самое ценное, что у меня есть на благо науки? Готов пожертвовать двумя часами времени и тремя квадратными сантиметрами кожи в качестве донорской заплатки для какого-нибудь несчастного, кто стер себе пятку, разнашивая отечественные ботики.

- Это будет довольно неожиданная просьба.

- Спонтанность – мой конек.

- Возможно, шокирующая.

- Я смелый и авантюрный, спросите у Жданова. Однажды я ходил в подпол за пивом, в котором не было света, но, по слухам, жила убийственно прекрасная Кикимора.

Она не рассмеялась и даже не улыбнулась. Сделала еще несколько глотков своего ароматного напитка. Снова глянула на часы.

- Вы мне будете нужны как мужчина.

- У вас мячик в мужской туалет закатился?

- Я хочу родить ребенка

_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)


Вернуться к началу
 Профиль  
 
Показать сообщения за:  Поле сортировки  
Начать новую тему Ответить на тему  [ Сообщений: 45 ]  На страницу 1, 2, 3  След.

Часовой пояс: UTC + 4 часа


Кто сейчас на конференции

Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и гости: 0


Вы не можете начинать темы
Вы не можете отвечать на сообщения
Вы не можете редактировать свои сообщения
Вы не можете удалять свои сообщения

Найти:
Перейти:  
Powered by Forumenko © 2006–2014
Русская поддержка phpBB