Название: О трусиках и усиках. И немного про отчет
Автор: Лёлишня
Рейтинг: R
Пейринг: Катя/Андрей
Жанр: романтика, драма
Сюжет: Вечер перед Советом. Андрей возвращается с показа и не в силах отпустить Катю.
— Кать… — Жданов удержал ее за руку, встал за спиной, близко-близко, и его ладони уже привычно легли ей на плечи. — А вы что, прямо так уйдете?
Уйдешь тут — когда его настырные губы вновь пошли в наступление на ее беззащитную шею, а пальцы вцепились в пальто, сжимаясь все сильнее.
— Н-нет, нет, нет, нет, не здесь, нет… — запротестовала она, пытаясь увернуться, пока он наконец не ослабил хватку.
— Я понимаю, — сказал ее упрямой спине, действительно думая, что понимает. — Потерпите еще чуть-чуть. Осталось всего каких-то несколько часов. Как только пройдет Совет директоров, Кира исчезнет из моей жизни — раз и навсегда. Я тебе обещаю… Ты мне веришь?
Она повернулась все-таки, подняла глаза, печально смотрящие на него из-за стекол очков: все не то, не то, но…
— Я всегда вам верила. Больше, чем кому бы то ни было. — Произнося это, она с удивлением думала, что уже даже почти не больно, грустно только. Осталось продержаться совсем немного, всего лишь еще один день — и все закончится, она выйдет из этого кабинета и никогда, никогда больше сюда не вернется. — Мне пора.
— Не пущу, Кать. — Снова поймал за руку; ухватив за воротник, развернул к себе, ладони вновь скользнули по плечам, словно не в силах расстаться с ней сегодня. — Ты меня любишь?.. Ты меня любишь, Кать?
Он всматривался в ее лицо и мучительно ждал ответа, будто озвучить она должна была вовсе не эти банальные слова — приговор.
И почему ему так важно это знать, слышать? Ах, ну да, завтра Совет, и он хочет быть в ней уверен.
— Люблю, — выдохнула обреченно, прикрыв глаза, не видя, как на его губах расцветает улыбка.
Не приговорила, нет. Можешь спать спокойно, Жданов: отчет готов, и она… она все еще тебя любит, вопреки здравому смыслу, вопреки всему, о чем ты боишься даже подумать.
А он щадить не собирался. Опять прильнул к ней, пустил в ход тяжелую артиллерию, безостановочно бомбардируя ее поцелуями; к губам присоединились руки, пробираясь, проникая под пальто — и глубже, к коже. Словно ее "люблю" предоставило ему карт-бланш на все дальнейшие действия, неумолимо раздувая неосторожно оброненную искру в пожар.
А Катя… даже если бы она и хотела возразить, не получилось бы, поскольку он безраздельно завладел ее ртом, и слабый писк протеста, не успев родиться, утонул, сметенный его губами.
Сил отбивать эти атаки не осталось, и она не поняла, как уже снова отвечала на его поцелуи, обнимала, подчиняясь его желанию — и своему собственному, не собирающемуся считаться ни с какими доводами рассудка.
Где-то краем сознания отметилось, как выскользнула из ослабевших пальцев и шмякнулась на пол сумка. Да Катя и сама бы, наверное, шмякнулась, если бы Андрей не держал ее, не прижимал к себе так крепко.
Ее пальто, в котором вдруг стало нестерпимо жарко, по велению его рук сползло у нее с плеч, бесформенной массой свалилось к их ногам. Затем он спешно избавился от своего, сковывавшего движения и не дававшего всецело ощущать ее близость.
— Кать, ну ты же тоже этого хочешь, Кать, я же чувствую, — шептал сбивчиво, скользя руками по изгибам ее тела, опаляя жаром дыхания, уже расстегивая пуговички на ее блузке, мешающие как следует припасть губами к ее шее и ложбинке в ее основании: "Как же их много-то, черт! Нужно непременно передать Милко, чтобы на одежде «Зималетто» и близко такого не было, ведь это просто что-то невозможное!"
Вновь зазвонил телефон. К спасению?
Отдышаться, прийти в себя, ужаснуться уже наполовину расстегнутой им кофточке, в смятении выпустить лацкан его пиджака, в который судорожно вцепились пальцы. Кои он тут же настиг, прижал к своей груди, прямо к отчаянно колотящемуся сердцу, другой рукой на ощупь отыскивая на столе трубку разрывающегося аппарата.
"Беги, Пушкарева, — слабо взывало что-то внутри, с трудом пробиваясь сквозь затуманенное сознание. — Это твой шанс. Последний!"
"Последний, последний…" — частил, выстукивал пульс.
Но ноги словно приросли к полу. Она уже отравлена им, и жгучий яд уже начал свое действие, устремившись по венам, и бурлящая в них кровь и предательское биение сердца заглушали голос разума.
И кожа пылала, горела огнем, особенно там, у основания шеи, куда он так отчаянно впивался губами. Следы наверняка останутся, хорошо хоть, что ворот высокий — скроет… Боже, о чем она только думает? О чем вообще можно думать, когда его взгляд не отпускает — темный, чарующий, магнетический. И не отпускает он сам, кончиками пальцев продолжая безотчетно гладить ее руку.
— Потапкин… — голос Жданова почти ласков, пока на смену милости резко не приходит гнев: — Катя. Останется. Со мной!.. И хватит! Сюда! Звонить!!!
Отброшенная трубка покатилась по столу — до нее уже не было дела ни ему, ни ей, на которую он вновь надвигался, мощно и неотвратимо, чтобы вновь заключить в сладкий, беспощадный плен своих объятий, куда она отдастся добровольно. Да и не выходило у нее это никогда толком — ему сопротивляться. Бессмысленно. Бесполезно.
— Мешают тут всякие, да, Катюш? — тяжело сглотнул Андрей, не сводя с нее страждущих глаз, и снова приник к ее губам, не собираясь больше ни на что отвлекаться.
И она, вынырнувшая было и глотнувшая кислорода, вновь почувствовала, что тонет, что ее, кружа, уносит, засасывает водоворот, стихия по имени Андрей Жданов. Мысли, и без того обрывочные, испарились вовсе, и только и осталось, что задушенно охнуть.
— Ты же со мной, Кать? — откуда-то издалека донесся беспокойный шепот. Не дожидающийся, не нуждающийся в ответе, тут же сменившийся уверенно-ликующим: — Ты со мной…
Ну а как же, как же не с ним: разве не с ее губ вздохом сорвалось его имя, разве не ее руки попытались неловко стащить с его плеч пиджак, а он рьяно бросился им помогать, чтобы быстрее с этим покончить, вернуться к заветным пуговичкам, всему, что под ними скрыто.
— Катенька…
— Ан-ндрей…
Понимая, что не доедут они уже никуда, спотыкаясь и запинаясь о сброшенные пальто, Андрей увлек Катю к красным креслам, и, потерявшись в стремительном потоке ласк, торопливой возне, чтобы расстегнуть, спустить, она не успела и опомниться, как оказалась на нем, а он — в ней.
Лишь какими-то вспышками обозначилось в памяти, как его ладонь накрыла одну ее грудь, а язык игриво дразнил сосок другой; как Андрей даже не снял, а лишь порывисто стянул ей на бедра трусики вместе с колготками; как его рука, вынырнув из-под ее юбки, мазнула скользкими пальцами по ее приоткрытым губам, к которым тут же алчно приник его рот, жадными поцелуями забирая ее влагу обратно; как он властно притянул ее к себе, кожа к коже, и чудилось, что его горячие ладони, сжимающие ее ягодицы, выжигают на ней клеймо, клеймо Андрея Жданова.
Ей казалось, что она парит, а уже в следующее мгновение — что летит в какую-то бездонную пропасть, и только его сильные руки и ее собственные, крепко обхватившие его за шею, удерживали от этого падения, не давали пропасть.
"Накатывает волна, волна, волна…" — когда-то делилась она с ним, сейчас же волны не накатывали, а, подхватив и унеся ее, неистово мотали и швыряли, словно утлую лодчонку в бушующем океане, пока наконец ее имя стоном не повисло в воздухе, а ее саму мощным потоком не выбросило на берег — едва не задохнувшуюся от острого, как никогда, наслаждения.
Она обмякла в его руках, затихла, уткнувшись в его ею же взъерошенную макушку, дожидаясь, пока выровняется дыхание, усмирится все еще несущееся вскачь сердце; ощущая, как Андрей, прижавшись к ее груди, тоже тяжело дышит ей в шею, теперь уже не сжимая, а лишь устало, почти по инерции оглаживая ее округлости там, где медленно затухало пламя.
И захотелось вдруг превратиться в изваяние, остаться так навечно — слившейся с ним, переполненной им, сумевшим вытеснить, пусть ненадолго, все насущные мысли и переживания, уже снова начинающие прокрадываться в сознание, возвращая с собой безраздельную печаль и боль…
Его руки наконец выбрались у нее из-под юбки, неторопливо прошлись по спине, и Андрей первым прервал молчание, чуть отстранив от себя Катю, чтобы заглянуть ей в лицо:
— А вы еще говорили, что не нужно… Нужно, Кать, очень нужно, нам обоим. — Легкими, ласковыми касаниями он гладил ее скулу, пытаясь поймать ее беззащитный взгляд, который она старательно от него прятала. — Что ж ты такая упрямица-то, маленькая моя?..
Катя приложила ладошку к щеке — все еще пылающей.
Конечно, вам нужно, Андрей Палыч. Как там говорил Малиновский? "Секс — обязательное условие. Потому что нам нужна гарантия". Доволен теперь, не сомневается, что обеспечил себе эту чертову гарантию. А она снова не смогла ему сопротивляться, сдалась безропотно на милость победителя, да что там — послушное ему тело и сейчас продолжало ее предавать, трепетало и таяло в его руках. И от этой несправедливости на глаза наворачивались слезы.
Если бы можно было хоть ненадолго забыть об инструкции, поверить, что все взаправду, что он действительно ее любит, и желает, и только потому так несдержан, а вовсе не потому, что должен любой ценой не допустить, чтобы она унесла домой свои неведомые обиды, встала в позу на завтрашнем собрании или выкинула еще что-нибудь незапланированное — ими не запланированное, — какой счастливой она бы была.
— Катюш… ты плачешь, что ли, Кать? — Потянулся, бережно коснулся губами ее щеки, сцеловывая одиноко ползущую слезинку. — Прости… прости, что так… здесь… Я совершенно потерял голову. Столько времени без тебя — это сущая пытка, Кать! Ну нам же хорошо вместе, правда же?..
Потерся щекой о ее подбородок, робко тронул ее губы своими. Одну из рук, гладивших ее опущенные плечи, осторожно переместил к груди, подушечкой пальца провел по краю ареолы — будто кистью по полотну.
Да они сами сейчас — картина маслом. И это для нее, для нее был пыткой каждый день, каждое новое подтверждение его обмана, каждое новое поползновение, которому ей приходилось противостоять, собираясь с последними силами.
— Поедем куда-нибудь, Кать?
Что, что еще ему нужно? Теперь-то зачем, после всего? Отчет готов, и она… она и так отдала ему все, что могла, даже гордости уже не осталось: пала, капитулировала под сокрушающим натиском его губ и рук.
— Мне домой… надо, — выговорила с трудом, делая попытку подняться с его колен, но он не пустил.
— Домой… — повторил удрученно, прошелся ладонями по ее бокам, по лицу, бережно заправил за ухо выбившуюся прядь. — Но вы же понимаете, что этого недостаточно… Я хочу засыпать — с тобой и просыпаться — с тобой.
Катя закусила губу и обреченно покачала головой, а может, та просто шла кругом. Нужно сбросить наваждение, ведь никаких сил уже нет слушать это — невозможное.
Уперлась коленями в кресло, предпринимая еще одну попытку отстраниться — столь же безуспешную.
— Ка-ать, если ты не перестанешь вот так на мне елозить, мы точно никуда отсюда не уедем.
Елозит? Она? Вспыхнула, заливаясь краской, хотя впору было залиться слезами. За что же он так жесток, почему его шепот такой смешливый, такой ласковый и сам он смотрит на нее так, словно любуется. Ею? Очки надень, Пушкарева, а то и не такое почудится! А он… он, наверное, просто выпил сегодня больше обычного. Готовился.
Будто в подтверждение ее мыслей, Андрей вновь притянул ее к себе, пробормотал, перемежая слова короткими поцелуями в шею:
— Катя-Катенька, что же вы со мной делаете…
"Я отчет делаю, только и всего. Это вы со мной… делаете. До сих пор. Несмотря ни на что", — подумалось с горечью, когда его большие ладони скользнули по ее телу вверх, к грудям, накрывая, забирая их в свой плен, и она снова задрожала, с трудом собирая остатки воли, чтоб эти ладони перехватить, увильнуть от настойчивых губ.
— Андрей…
— Домой… да, — он провел рукой по лицу, словно снимая с себя морок, даже головой потряс для пущего эффекта.
Вздохнув, вернул сбившийся к горлу бюстгальтер на причитающееся ему место, застегнул аккуратно. Затем принялся неторопливо, но сноровисто застегивать одну за другой пуговички на ее блузке, снизу вверх.
Катя же, опустив глаза, смотрела на его голую, разгоряченную, все еще часто вздымающуюся грудь. Его рубашка тоже была распахнута — и Катя не помнила, сделала это она или же он сам. Зато помнила, что, кажется… кажется, расстегивала его ремень… Боже, как, как можно было настолько забыться? До чего же легко, играючи он снова взял над ней власть. И она позволила. Да не просто позволила — еще сама же и помогала ему в этом.
— Кать…
— Что? — не сразу среагировала она, выплывая из своих безрадостных дум.
Указал на себя взглядом, пряча снисходительную улыбку:
— Твоя очередь.
Она и не заметила, как он закончил, добрался до верха, оставив незастегнутыми лишь пару пуговиц на вороте — чтобы было удобнее целовать ее шею, куда так и тянуло, неудержимо, словно мучимого жаждой вампира.
У нее это, казалось бы, совсем нехитрое дело выходило куда хуже: пальцы не слушались, маленькие пуговички с трудом попадали в петли, и Андрей уже откровенно улыбался, еще больше ее смущая. Смеется над ней и ее неуклюжестью, думалось.
Когда она тоже наконец закончила, оставив верхние расстегнутыми — как было, — ее пальчики замерли у него на груди, желая в последний раз ощутить его тепло, а он, воспользовавшись этим, поднес ее руки к губам и принялся медленно их целовать, как совсем недавно это делала она. И только потом неохотно отпустил.
Нетвердо встав на ватные, подгибающиеся ноги, Катя натянула на себя колготки вместе с трусиками, тут же неприятно прилипшими к телу, оправила юбку. Подслеповато поозиравшись вокруг, обнаружила свои очки на стеклянном столике, поспешно за ними нагнулась, а распрямлялась уже медленно: в поле зрения попал неторопливо застегивающий брюки Андрей и в памяти против воли всплыло: "Надеюсь, ты будешь делать это как можно чаще, потому что нет в мире более счастливого человека, чем некрасивая женщина после занятия сексом". "Стоило бы уточнить, ни о чем не догадывающаяся женщина, Роман Дмитрич", — подумалось горько. Маленькая дурочка Катя Пушкарева — не сунь когда-то нос в тот розовый пакет, парила ли бы ты до сих пор в небесах, так ничего и не подозревая?
Подобрав и надев пиджак, Жданов подошел к столу, чтобы взять очки, за одним вернул все еще жалобно попискивающую телефонную трубку на аппарат, и тот незамедлительно разразился пронзительной трелью.
Катя испуганно вздрогнула, едва не выронив только что поднятое пальто. Андрей чертыхнулся, но все же нехотя ответил, стараясь придать голосу хоть чуточку дружелюбия:
— Да, Кирочка? — Действительно, кто же еще это мог быть. — В "Зималетто". С Катей… Да, работаем — и весьма плодотворно, — улыбнулся той лучезарно, словно солнце из-за туч вышло.
А Катя вмиг похолодела — и промахнулась мимо рукава.
Плодотворно… Боже, они даже не предохранялись. О чем он только думал?
Похоже, он не думал вообще. Счастливый, едва ли не мурчащий от удовольствия. Удовольствия?! Скажешь тоже, наверняка донельзя доволен собой, что успешно справился с поставленной задачей: строптивая помощница отказалась куда-то ехать — не беда, осчастливим ее, как говорится, не отходя от кассы, умаслим, чтобы и Совет как по маслу прошел. Еще и на бензине сэкономим — до Марьино.
— И тебе не скучать! — раздраженно бросил Жданов. И трубку бросил — когда в ухо неприятно запищало. — Желает нам приятно провести время, представляешь?
И вновь разулыбался. Не шутил, похоже, когда говорил, что потерял остатки разума. Совсем, никак, спятил от страха за компанию и свое президентское кресло. По лицу видно, что явно не в себе. В тебе он, Пушкарева, в тебе. И с этим нужно что-то делать. И чем раньше, тем лучше.
— Держи, Катюш, — Андрей поднял и протянул ей шарф, но тут же передумал и сам накинул его ей на плечи, заботливо завел под воротник, не забыв напоследок пройтись по тому руками, приглаживая мех, а может, саму Катю и все так же безрассудно улыбаясь.
Едва отпустил, она поспешила с опаской отступить от него, такого ненормального, дождаться в стороне, пока он возьмет свою одежду, под которой была погребена ее сумка, и тоже облачится.
— Катя-Катя, вы истоптали мне пальто, — с улыбкой пожурил Жданов, демонстрируя виднеющийся на темном ворсе рукава отпечаток каблука — явно ее.
— Простите, — пробормотала неловко, по какой-то старой привычке потянувшись, чтобы отряхнуть.
Но он не позволил, поймал ее в объятия, снова прижимая к себе и с жаром шепча в ухо:
— Кать, ты уверена… что домой?
Дыхание перехватило, во рту пересохло еще в незапамятные времена, и ответить получилось не сразу:
— Ув-верена… — голосом, в котором этой самой уверенности не было ни на грамм.
— Катюш… — вновь последовал сводящий с ума шепот.
И такой же тихий ответ:
— Поздно…
Андрей почему-то посмотрел на часы, вздохнул протяжно, не сразу выпустив ее из объятий, помедлив еще, будто смиряясь с этой мыслью. Потом все же поднял сумку с бесстыдно торчащей оттуда папкой вопиюще-желтого цвета, вручил ей:
— Что ж, идемте, Кать.
* * *
Катя смотрела в окно, на мелькающие в темноте огни, но чувствовала, как Андрей периодически бросает на нее напряженные взгляды, и от этого было еще больше не по себе. Лучше бы он просто следил за дорогой, оставив ее тихо примиряться с собой, с тем, что произошло, хотя не должно было произойти. Позволил спокойно собраться с мыслями. И с духом.
— Там… там дальше сейчас аптека будет, круглосуточная, — сглотнула, но голос вроде бы звучал ровно. — Остановитесь, пожалуйста. Мне таблетки купить… нужно.
— Кать… ты плохо себя чувствуешь? — глянул встревоженно. — Голова?.. Тяжелый день был, да?
— Опасный… Андрей Палыч, — произнесла медленно, подняв на него глаза, не без злорадства ожидая, как его перекосит от ужаса, едва он осознает, как оплошал — на радостях от заполученного отчета, не иначе.
Он понял не сразу, но она не сводила с него глаз, наблюдала, и от ее пристального взгляда не укрылось, как наконец на его лицо набежала тень. Ерзнул на сиденье, даже, кажется, скорость сбавил.
— Прости, Катюш… — посмотрел виновато. — Я совершенно потерял голову. Совершенно перестал соображать, что происходит. Не вспомнил даже. Прости. Этого больше не повторится.
"Конечно, не повторится, Андрей Палыч, — усмехнулась мысленно, вновь отворачиваясь к окну, не в силах выносить его взгляд. — Даже если вы об этом еще и не знаете… На ваше же счастье".
Машина мягко остановилась у ярко светящейся в ночи вывески. Сквозь прозрачную дверь виднелось небольшое, пустое в этот час помещение; лишь фармацевт, молоденькая блондинка, одиноко скучала за прилавком возле кассы.
Катя вздохнула и выпустила из пальцев пушистую отделку шарфа, который все это время непроизвольно сжимала в кулаке, а когда уже взялась за дверцу, Андрей вдруг удержал ее, развернул к себе.
— А может, ну его, а, Кать? — посмотрел почти весело, беспечно махнул рукой. — Как будет, так и будет.
— Вы… вы пьяны? — только и смогла произнести ошеломленно, повела плечом, пытаясь высвободиться из его цепких пальцев.
— Пьян, Кать, от любви к тебе пьян! — охотно и все так же весело согласился Жданов.
Но Катя смотрела без тени улыбки, и он, наткнувшись на ее хмурый взгляд, тоже потускнел. Насупился, по-своему интерпретировав ее слова и дальнейшее молчание:
— Совсем чуть-чуть выпил, Кать. Это никак не отразится… на ребенке. — Сказал, и самому смешно стало. — Боже… о чем мы говорим…
— Действительно… — пробормотала она. И поспешила выбраться из машины, пока странного, маловменяемого начальника не понесло еще дальше.
Миловидная блондинка, должно быть чуть старше нее, едва смерила Катю взглядом из-под длинных густых ресниц и отвернулась, продолжив тыкать в кнопочки своего телефона изящными пальчиками с идеальным маникюром. Помощь припозднившейся клиентке предлагать не торопилась да и, занятая своими делами, внимания на нее особо не обращала.
Сунув руки в карманы пальто и как-то вся скукожившись, Катя замерла у витрины, мучительно стараясь вспомнить слышанное когда-то название нужного препарата, чтобы не пришлось объяснять, что ей требуется, уже живо представляя, как ярко-алые губы девушки напротив, которая с легкостью могла бы сойти за одну из бабочек Милко, скривятся в брезгливом удивлении: и кто только мог позариться на такую… такое…
Разозлиться бы на себя: не устояла, Пушкарева, вот и получай теперь, может, впредь головой будешь думать! Но вместо этого было себя бесконечно жаль. Будто мало еще на нее свалилось, нет, теперь стой-ка еще тут, в растрепанных чувствах и самой расхристанной: волосы выбились, едва приглажены наспех, одна из пуговиц на блузке практически на нитке болтается: она не поддавалась, и Жданов едва ее не оторвал. А как он еще не оторвал от пальто помятый, неоднократно атакованный им воротник, можно было только гадать. И как препарат называется — тоже гадать. Упрямо сдерживая слезы от того, что ощущаешь себя чужой даже там, куда обычно приходят за облегчением своих страданий.
Но тут аптечные запахи вдруг перебил другой, запах до боли знакомого парфюма, и до боли знакомая рука по-хозяйски обняла за талию, притягивая к себе и этой нежданной близостью вновь всколыхивая улегшиеся было ощущения.
— Девушка, нам, пожалуйста, такие таблеточки… ну, для внезапно застигнутых страстью, понимаете? — пустив в ход свое обаяние, доверительно проговорил Андрей. — А еще презервативы. Две пачки. Нет, лучше три, да, Катюш?
Они обе так и застыли пораженно: Катя, едва дышащая, прижатая к нему и даже позабывшая, что только что собиралась гневно высвободиться, и девушка за кассой, совершенно непрофессионально уставившаяся на них во все глаза, хлопая своими длиннющими ресницами.
— Милая… Мариночка, — вытянув шею, прочитал на бейдже, прикрепленном к высокой груди, Жданов, — я как-то неясно выразился? — в его угрожающе повысившемся голосе зазвучали недобрые нотки.
"Мариночка" встрепенулась, взмахом руки поправила волосы и, на мгновение нырнув под прилавок, сунула Кате под нос какую-то картонную упаковку:
— Это? — И, едва дождавшись от той неуверенного кивка, тут же переключилась на Андрея: — Какая марка презервативов вам нравится? Есть предпочтения по фактуре? Вам классические? Ребристые? Или с усиками?
— Нам с усиками, Кать? — весело наклонился к той Андрей. Но она отвела взгляд, молчала, думая только: "Фантасмагория какая-то", и он великодушно распорядился: — А давайте всяких! Мы все возьмем, да?
— Кире… Кире Юрьевне это не понравится, — усмехнулась его энтузиазму Катя, когда перед ними вырос целый ворох цветных коробочек, которые за раз и двумя-то руками взять было затруднительно.
— Кать, я же сказал, уже завтра, вернее сегодня, — уточнил Жданов, быстро взглянув на часы, — Кира Юрьевна исчезнет из моей жизни… И потом, они будут у тебя. Для надежности. Давайте сюда вашу сумку… Раз уж себе я доверять не могу, но на вас-то всегда можно положиться, ну.
"Бред какой-то", — не шло из головы, когда Андрей потянул сумку у нее из рук и действительно принялся перекладывать туда пачки. Не хватало еще, чтобы папа случайно обнаружил у нее все эти богатства. Но пререкаться с начальником, которого все происходящее, похоже, забавляло, — да еще под любопытным взглядом этой Мариночки — было выше ее сил.
Кое-как запихав в сумку упаковки, которые никак не желали запихиваться и так и норовили нахально выглянуть наружу, Катя почти опрометью вылетела из аптеки.
Андрей вышел минутой позже, неторопливо прошествовал к авто, а когда сели, взглянул на нее, сжавшуюся на сиденье и принявшуюся внимательно изучать узор на подоле юбки.
— Кать… — несмело протянул еще одну небольшую коробочку. — Я подумал… ну, на всякий случай.
Покосилась украдкой. Тест на беременность. Боже. Еще и предъявить потом заставит, чтобы своими глазами убедиться, что ему не о чем волноваться и можно спать спокойно. С Кирой Юрьевной.
Но Жданов ничего такого не сказал. Лишь смущенно положил коробочку ей на колени, раз уж сама она брать ее не спешила.
— На всякий случай, Кать, если ты все же решишь…
Что?! Что она решит? "Поздравляю, вы станете отцом, Андрей Палыч"? Послушала бы она, как бы он запел, появись у него ребенок от страшной секретарши. Одернула себя резко: "Тебя-то куда понесло, Пушкарева?! Шутить такими вещами!"
Сердито схватила коробочку, сунула в карман пальто: в сумку уже вряд ли бы что-то поместилось, зло провела по увлажнившимся глазам. Когда же этот день, наконец, закончится! И следующий. И все закончится. Все-все.
Катя снова замкнулась, затихла и остаток пути смотрела в окно, однако мыслями была далеко, Андрей это понял и решил ее не тревожить. Ругал себя, что наряду с удовольствием доставил ей еще и лишнее беспокойство в этот и без того непростой для обоих период. Угораздило же, балбеса!
И незаметно для себя самого все сбавлял и сбавлял скорость, и, происходи все днем, ему уже наверняка нетерпеливо сигналили бы со всех сторон, но, хотя улицы были пустынны, гнать не хотелось и расставаться с ней не хотелось. И приходилось уговаривать себя тем, что это ненадолго и завтра уже все будет по-другому. И может быть… может быть, они даже опробуют что-нибудь из богатого арсенала приобретенных средств. Мечтательное выражение вернулось на его лицо, а на губах опять поселилась улыбка.
— Кать, мы приехали… — его мягкий голос вывел ее из оцепенения.
Встрепенувшись, огляделась по сторонам: они действительно стояли в ее дворе. И ее дом — вот он, совсем рядом. Теплый, уютный.
Не посмотрев на Жданова, потянулась к дверце. Но он опять удержал, подался к ней, обхватив сзади за плечи и вновь сминая пальцами воротник. Наклонился близко-близко, шумно дыша в шею.
Невозможно было, чтобы она просто ушла — не услышав главного, того, что само рвалось из груди, того, что лишь по какому-то недоразумению он за весь вечер ей так и не сказал, набросился сразу, едва добился этих заветных слов от нее.
— Я люблю тебя, Кать. Слышишь?.. Я тебя люблю.
Она слышала. Много, много раз.
А завтра, вероятно, услышит, как он поведает об этом постыдном рандеву Малиновскому, живописует, на какие подвиги ему пришлось пойти ради того, чтобы цифры в отчете были на загляденье и собрание прошло гладко, а тот в ответ похвалит своего подопечного за проявленное рвение и напомнит о заждавшихся Иветте и Мюзетте.
Хотелось быстрее оказаться дома, быстрее стащить с себя одежду, уже, должно быть, намертво присохшую к коже, забраться в горячую ванну и постараться отмыться от этой липкости и от его запаха, казалось пропитавшего ее насквозь. И надеяться, что когда-то ей удастся отмыться и от всего остального. Чтобы и следа не осталось, ни малейшего.
И о чем, о чем тут еще думать, Пушкарева? Ребенок от Андрея Жданова — это не про тебя. Это из совсем, совсем другой жизни, в которой тебе нет места. Как нет места настоящему отчету с реальными, а не вымышленными числами. И уж тем более всем этим усикам и ребрышкам "для нас", прости господи. Всему тому, что попусту занимает место в ее сумке, оттягивая плечо и вызывая одно только желание: выбросить на ближайшую помойку, ведь все равно никогда им не понадобится.
И, выскользнув наконец из рук Жданова и из его машины, она, вероятно, так бы и сделала, вытряхнула все это в виднеющуюся неподалеку мусорку, если бы он почему-то не стоял все еще, не трогаясь с места, и не смотрел ей вслед, пока мрак подъезда не поглотил ее, а дверь за ней с лязгом не закрылась.
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
Именно такое нужно читать на ночь) Лёлишня, 
Если есть, с кем ее провести. 
Спасибо.
). И, если честно, о продолжении я подумываю (и даже кое-что уже накорябала): не пропадать же усикам втуне. 
А у Катюшки в любом случае все будет хорошо, даже не сомневайтесь.
