34.
Ее отпустили значительно раньше, чем она предполагала. Подбежав к ограждению, Данка сразу увидела Романа, сидящего за столиком кафе, и даже подняла руку, собираясь помахать, но он не смотрел на нее. Он что-то сосредоточенно слушал через наушники. Она уже собралась подойти к Роману, как он вдруг сорвался с места, прихватив с собой букет. Девушка с удивлением наблюдала за его действиями, не понимая, куда девался ее всегда веселый, звенящий какой-то нераспознаваемой ею энергией знакомый. Вместо него она видела взвинченного, печально улыбающегося человека, который не ходил туда-сюда, а метался в смятении, а потом сел, подперев голову руками и... она узнала свой собственный скульптурный портрет в этой позе неуверенности и безнадежности. Скованная внезапной догадкой, Данка не могла сдвинуться с места, вцепившись побелевшими пальцами в ограждение.
Роман дослушал, вынул из гнезда наушники. Смотрел прямо перед собой, еще не выплыв из водоворота только что умолкнувших звуков, когда на его плечо легла легкая рука. Роман вздрогнул и резко повернулся. На ней было зеленое платье в талию с запахом. Его мама называла этот фасон «мужчине некогда»: длинные ленты пояса, пришитые в районе талии к обоим полам, одна из которых продевается в отверстие на боку, и вся конструкция держится лишь на банте, лежащем на спине. Потянув за один из его кончиков, можно легко развязать узел и распахнуть платье, не возясь с пуговицами, крючками, молниями и другими застежками. Он непременно был бы снова восхищен выбором ее туалета, но... Ее глаза! Они смотрели прямо ему в сердце, сквозь отверстие в радужке, сквозь прозрачные среды хрусталика, преломившего свет таким образом, что он упал не на заднюю поверхность глазного яблока, а в самую серединку его души, настороженно, вопрошающе, внимательно изучая, обжигая угольной чернотой зрачков и мерцающим где-то на самом их дне пламенем разгорающейся тревоги.
- Даня, что случилось? – сказал он, вставая и поспешно надевая на лицо радостно-умиротворенную улыбку. Но, кажется, опоздал.
Она все смотрела и смотрела на него, и он мог бы поклясться, что она искала и находила в выражении его лица все новые и новые подтверждения какого-то открытия, которое изумляло ее и вызывало болезненное беспокойство. Ее брови были сведены, губы приоткрыты, а рука крепко держалась за край стола.
- Нет, ничего, - наконец выговорила она. – Здравствуйте, Роман.
Данка развернулась и обошла стол, положила пальто на соседний стул, села напротив. Низкий вырез уголком очень ей шел, удлиняя и без того красивую изящную шею.
- Здравствуйте, Даня, – ему казалось, что время повернулось вспять, что они снова очутились в начале своих отношений.
Она положила на стол свой телефон, который до этого держала в руке, опустила голову.
- Даня... – его сердце бешено стучало.
Услышав его сорвавшийся на ее имени голос, она снова подняла на него глаза, которые теперь потухли, улыбнулась через силу и решительно сказала:
- Просто мне стало плохо. Я хочу выпить кофе.
Ее руки действительно подрагивали, как если бы она собиралась упасть в обморок или только пришла в себя, а голос звучал глухо.
Обеспокоенный Роман подозвал официантку, и Данка заказала большую порцию американо.
Роман никак не мог выбраться из ощущения тяжкого тягучего сна. Мысли ворочались медленно, язык не слушался, преодолеть гудящую тишину, вставшую между ними, не получалось.
- Красивый букет. Очень, – сказала девушка.
- Это генно-модифицированные цветики-семицветики. Из них хотели сделать салат, но я выпросил для вас.
Она слабо улыбнулась. Потом неожиданно спросила:
- А почему герберы?
- Я подумал, что вам должна понравиться их разнообразная палитра. Вы говорили, что любите многоцветие. И еще они мне напомнили подвески из муранского стекла.
Он говорил, а она снова ощупывала его взглядом, как врач ощупывает упавшего с дерева ребенка и кивает сам себе головой, находя подтверждение своим опасениям. В какой-то момент она плотно сжала губы, словно хотела оставить при себе какие-то слова или задержала тяжелый вздох.
- Мне очень они нравятся. Очень. Я сама выбрала бы именно их...
И опять она просканировала его взглядом, и, несомненно, заметила радостное удовлетворение, мелькнувшее в его глазах.
Ее телефон плимкнул, она что-то быстро написала в ответ.
Принесли кофе, большой дымящийся стакан. Данка посмотрела на него, как Клеопатра на корзинку с винными ягодами. Роману показалось, что она сейчас действительно потеряет сознание, так побледнели ее губы. Он уже хотел протянуть руку, чтобы дотронуться до ее пальцев и сказать что-нибудь успокаивающее, как она вдруг зачем-то махнула рукой и опрокинула кофе на себя. Они вскочили одновременно. Данка охнула, Роман увидел, что горячие капельки попали на ее кожу, неприкрытую тканью платья. Он кинулся к ней, схватив со стола салфетки, она отгородилась от него выставленной вперед рукой, стряхнула с платья жидкость и стала крутить головой в поисках туалета.
Подоспевшая официантка показала ей на двери в самом конце этажа. Данка, не оглядываясь, пошла в указанном направлении. Роман увидел, что лужица пролитого кофе подбирается к гаджету Данки, и взял его в руку. В этот момент телефон дрогнул и засветился. Он бросил взгляд на экран:
«Надеюсь ты доперла заказать сок а не кофе?»
Пространство взорвалось миллионами хрустальных осколков. Мозг, как на кинопленке, пущенной в обратном направлении, из бесформенной, перемолотой эмоциями жижи снова превратился в красивую, плотную, с извилистой поверхностью субстанцию.
Он посмотрел вслед удаляющейся фигурке – она не прошла еще и полпути. Палец скользнул по экрану, и он уже читает ленту:
- Я кажется передумала. Я не хочу.
- Когда кажется креститься надо. Сейчас не хочешь или вообще?
- Вообще.
- Опять сдрейфила?
- Нет! Просто это неправильно.
- Сдрейфила я так и знала что не решишься
- Это касается не только меня. Так нельзя!
- Ну и дура. Все так гладенько шло. Даже предки вовремя свалили
- Дура. Ужас. Он приедет, будет ждать.
- Пф! Это при чем? Если решила что вообще не приходи прост как планировали. Исчезни и привет
- Думаешь как быть? Письмо!
- Чо молчишь? Бесит, когда не отвечаешь!!!! Читай письмо можт передумаешь пока не поздно
- Я попробую сделать, как ты писала.
- Чо попробуешь-то я много писала
- Бесишь! Что решила?
- Удрала? Встретились?
- Да.
- Что да? Блин!
- Надеюсь ты доперла заказать сок а не кофе?
Малиновский почувствовал, как им овладело полнейшее спокойствие. Он сделал несколько движений пальцем по экрану. Современные технологии замечательнейшая вещь! Нашел иконку почтовой программы, открыл ее. У Данки в почте все было четко систематизировано: работа (английский, французский), фамилии учеников, отдельные папки «Зойка», «Сима» и некоторые другие. Недолго думая, зашел в папку «Зойка», открыл последнее письмо от нее с темой «Женщина с прошлым». Оно начиналось словами: «Двадцать пять железных аргументов за», после которых шел внушительный текст, в котором ему бросилось в глаза собственное имя. Он скопировал сообщение, создал письмо, вставил в него скопированный текст, вбил свой адрес, отправил. Удалил письмо из папок «Отправленные», «Корзина». Проделал это все с невозмутимым видом, осознавая, что, наверное, он очень похож сейчас на Шерлока, держащего в руке телефон Той Женщины и вбивающего – медленно, театрально, с паузами опуская палец на каждую букву, пароль SHER, чтобы получилась красивейшая игра слов "I AM SHERLOCKED". Данке бы понравилось. Выключил телефон и положил его на стол.
Она вернулась не скоро, запросто можно было прочитать парочку-троечку писем, даже таких объемных, как украденное. Ткань Данкиного платья была удачной с точки зрения кофейных аварий, на ней уже почти ничего не было видно, зато на ее груди алели яркие пятнышки ожога, и – может ему это только кажется? – ее глаза слегка покраснели. Сердце Малиновского сжалось.
«Обожглась? – Нет, как раз не успела».
- Все очень глупо. – Она подняла на него виноватые глаза и быстро отвела их. – Я поступила неосторожно… Я не должна была…
- С кем не бывает, Даня? – нашел в себе силы беззаботно проговорить Роман. – Каждый может легким движением руки что-то разбить…
«Ты про иллюзии? – Про сердце».
Теперь она снова смотрела на него открыто и внимательно, в последней надежде отыскать нечто, что могло бы ее успокоить.
«Помоги девочке, сделай вид, что не расстроился! Ей жаль, что она тебя зря обнадежила. Устроила капитальный облом. – В такой потере горя мало, теряют больше иногда».
- И вообще, бывает, вселенная подает тебе знак, и тогда лучше прислушаться к ней. Ну там, если солнечное затмение, то точно не стоит заказывать суши в этот день, или если лампочка перегорела, то лучше не начинать войну с Китаем.
«Что у нее сегодня с глазами? Она словно впервые меня увидела. - Безнадежные карие вишни».
- Знак… Я поеду домой? – она словно спрашивала у него совета.
- Давайте я вас отвезу, - решил ее проблему он.
- Спасибо, еще не поздно, я доеду сама.
«Шансов не было. – Попытаться стоило».
Она встала, взяла телефон, пальто. Он тоже встал, забрал из ее рук пальто, распахнул его, подавая.
«Ты понимаешь, что все это значит? – Я тебя никогда не увижу…»
Скользнул руками по плечам, отошел.
Она повернулась к нему. Он улыбался своей привычной легкой, такой обманчивой улыбкой. И снова замерла, ощущая всем своим существом мучительную неловкость, но не в силах просто так взять и уйти.
- Роман…
Ему было невыносимо слышать в ее голосе нотки вины, мучительно видеть, как она пытается подобрать слова.
- Даня, мы совсем забыли про цветы! – он взял букет, подошел к ней, раскрыл своими пальцами ее безвольно висящую ладонь и аккуратно вложил сложенные вместе стебельки. Так же закрыл ее ладошку обратно, сверху обхватив ее на мгновение своей рукой. – Вы попробуйте дома поколдовать. Как там? Что-то про лепесток… Отрывайте их по одному и загадывайте желание. Но сначала сделайте проверочное: хочу, чтобы из красного крана потекла горячая вода, а из синего – холодная. Если сбудется, то можно загадывать что-нибудь посерьезнее. Ну там, хорошего президента американцам пожелать, или чтобы у синих китов больше не было причин выбрасываться на берег… Правда, семицветики же генно-модифицированные, неизвестно как там это все Америке аукнется, и синим китам тоже. Но вы девушка разумная, сами поймете, чем можно рискнуть, а чем не стоит… - говоря это, он аккуратно развернул ее к выходу с этажа и прошел с ней рядом несколько шагов. – Идите, Даня, лучше, если вы скорее чем-нибудь обработаете ожог.
Легонечко подтолкнул ее вперед, а сам отступил назад, лучезарно улыбаясь.
«А что сделал ты из любви к девушке? – Я помог ей сбежать от меня».
Она так ничего больше и не смогла произнести. Ее губы дрогнули, но Данка лишь махнула букетом, развернулась и быстро пошла прочь, не оглядываясь. И хорошо. Ей ни в коем случае нельзя было видеть его лица, когда он смотрел ей вслед.
Старушка с сиреневыми волосами перевернула страницу книги, на обложке которой значилось: Д.Лондон, «Маленькая хозяйка большого дома», – и стала читать дальше: «До возвращения Блэйка Дик успел рассмотреть в зеркало свое лицо: выражение, столь поразившее накануне его гостей, словно запечатлелось навек. Его уже не сотрешь ничем. «Ну что ж, – сказал себе Дик, – нельзя жевать собственное сердце и думать, что не останется никакого следа!»
Бармен кафе подошел к музыкальному центру и включил обычную вечернюю подборку песен.
«Ciao, bambino, sorry, - разнесся по этажу, спустился в зимний сад и поднялся к стеклянной крыше атриума голос французской певицы, всю жизнь верной своему шикарному сессону, который иными зовется «паж», что, в общем-то, одно и то же. - C'est dommage, sorry!»
35.
Она ушла. Он вернулся к столику, сел, достал телефон. Открыл последнее письмо в папке «Входящие», обратив внимание на адрес, с которого оно было прислано:
sonyapushka@mail.ru. Соняпушка? Мысль не задержалась на ласковом мягком слове, которое проассоциировалось сразу с каким-то милым животным – то ли с совой-сплюшкой, то ли с соней, полумышкой-полубелкой, – а метнулась вслед за глазами к тексту, который обещал ознакомить с двадцатью пятью железными аргументами «за».
«ЖЖЖЖЖ! Решила написать тебе здесь, поскольку у меня есть много чего тебе сказать после нашего разговора, ждать, пока ты закончишь свои занятия, я не могу, терпения не хватает, а тыкать пальцем в телефон мало того, что задолбаешься, так еще и фиг ты потом будешь мотать ленту, если тебе потребуется освежить в памяти мои мудрейшие советы.
Меня достал твой кислый вид, особенно в свете глупых переживаний, «тварь ты дрожащая или право имеешь». Имеешь, имеешь! На все. И я тебе сейчас это докажу в твоем стиле, с подведением базы и цитатами из мирового наследия.
Не твой ли драгоценный Ричард Бах сказал нам: «Поступай со встречным так, как ты сам хочешь с ним поступить», – и добавил, – «В твоей жизни все люди появляются и все события происходят только потому, что ты их туда притянул. И то, что ты сделаешь с ними дальше, ты выбираешь сам»? Хватит уже оглядываться на то, что там подумает кто-то, а тем более – что там почувствует кто-то. Все эти твои сопли от Экзюпери про ответственность за тех, кого приручили, не имеют ничего общего с действительностью хотя бы потому, что откуда ты знаешь, кого ты приручила, а кого нет? Кто просто ходит вокруг тебя, пуская слюни на твою аппетитную... промолчу, чтобы ты не скривила своего неземной красоты лица, я тоже считаю, что оно слишком прекрасно, чтобы искажать его гримасой отвращения.
И если ты согласилась с тем, что нужно что-то менять в твоей жизни, и даже согласилась с тем, что конкретно следует поменять, то нужно быть слепой, чтобы не увидеть: мир с тобой согласился, послав тебе этого Романа.
Аргумент №1. Он первый начал. Не ты подошла к его столику и, продемонстрировав все свои достоинства, пригласила танцевать. И не ты потом давала ему свой телефон, и т.д. и т.п. Это значит что? Он сам хотел. И не спорь, запал он на тебя сразу же. В этом можешь сомневаться только ты, по уже сто раз обмусоленным нами причинам, но не мы с Симкой, которые наблюдали его ступор, когда он впервые увидел тебя (блин, ну почему никто не падает штабелями вокруг меня? Все приходится делать самой!)
Аргумент №2. Он взрослый, очень взрослый дядя. Можно было б даже сказать старенький, но язык не поворачивается после того, как он выступил на дне рождения Маринки. Вот честно – огонь! «Ты задеваешь меня за живое, давай сейчас, а потом еще ночьюююююуууу». Я б сама с ним замутила, но, во-первых, я и так разрываюсь, не знаю, куда кидаться – к умным, красивым, талантливым или опытным; а во-вторых, ничего б у меня не вышло по вышеназванной уже причине: он запал на тебя! Так и чего тратить время. И раз он взрослый, то у тебя не должно быть никаких страхов, что ты занимаешься совращением малолетних. Знает, на что идет, когда бегает за тобой, как дедушка Мороз за своей внучкой Снегурочкой с неродственными намерениями.
Аргумент №3. Информация, пришедшая о Р.Д.М. из надежных источников, должна была бы успокоить тебя раз и навсегда, да ты, наше беспокойное сердце, все придумываешь себе оправдания. Ну бабник он, ну ловелас. И никогда этого не скрывал. И это отлично, и нам на руку. Ведь это значит, что ты для него – одна из многих. А потому, если ряды и колонны других женщин не причинили ему никакого вреда, то с чего ты взяла, что это получится у тебя? Не мни себя богиней, ты – обыкновенная нимфа, которую он хочет догнать и... На этом месте умолкаю! Не то по шее получу и подвиг свой не совершу.
Аргумент №4. Ты мне там приводила цитату из кого-то, что нельзя никому верить, нужно все узнавать самому. Ну так и? Ты ж сама говорила, что к нему бабы сами льнут и звонят без передышки. Какие тебе еще нужны доказательства?
Аргумент №5. Почему ты зацикливаешься на том, что можешь чем-то там ранить его душу? Если тебя не убедили аргументы, приведенные выше, логическим выводом из которых должен являться постулат о защищенности его души, то сконцентрируйся на другом. Почему ты так мало себя ценишь? Представь, что ты доставишь собой огромное удовольствие этому человеку. Не буду вдаваться в физиологию, хотя тут есть о чем поговорить, но даже если взять чисто эстетические аспекты... поверь, ему будет приятно.
Аргумент №6. Связь с тобой потешит его самолюбие – хотела написать старческое, но опять не стала. Будем справедливыми – не старый, просто пожилой.
Аргумент №7. Теперь подумаем о тебе. Вариант главной героини «Казуса Кукоцкого», – лишиться девственности в подъезде с первым встречным, – прост в чем-то, но и неимоверно сложен на практике, хотя уж точно избавил бы от мук совести по отношению к исполнителю главной роли. Это не для тебя. И не оттого, что я считаю тебя такой уж цацей, а просто мне претит эта мысль, потому что «большому кораблю – большое плавание», а какой-нибудь урод может сделать все не то и не так, и твоя счастливая сексуальная жизнь так и пойдет ко дну, не успев начаться. Вариант с Романом идеален именно потому, что я могу ему тебя спокойно доверить. Опыт – величайшая вещь, особенно в таком деле, уж поверь мне! Старый конь борозды не испортит – это ж к месту? Всегда было интересно, к чему эта народная мудрость.
Аргумент №8. Раз он до сих пор не протянул к тебе рук, а кружит вокруг, значит, у него есть терпение, а не только опыт. Кстати, мне немного странно, чего он тормозит, неужели ж ты даже его своей снежностью замораживаешь? Страшно представить мощность твоей морозилки в таком случае. Короче, его терпение и труд – все перетрут. Ну, пора, пора тебе уже избавиться от снежности и набраться нежности! (я поэт, пишу как дышу). Представляю, как ему придется постараться, чтобы отловить тебя, выскальзывающую из рук золотую рыбку... Аж возбудилась, представляя. Но он справится, вижу по его глазам. Он уже получает удовольствие от этого всего – иначе б не ходил с тобой везде. Гурман. Уважаю тех, кто умеет получать удовольствие от всего, в том числе и от предвкушения.
Аргумент №9. Боишься, что он привяжется к тебе? А ты, во-первых, действуй быстрее, я тебе это уже сто раз говорила. И как любит повторять твой папа, «Veni, vidi, vici!», хоть лучше не поминать его всуе и в таком контексте от греха подальше. А ты все привыкаешь да присматриваешься. Не может она, видите ли, «так». Потом сама и не сможешь, потому что ты привяжешься, а не он. Будешь думать, что с друзьями не спят (что за чушь, вообще?). Во-вторых, он не привяжется, я думаю. Что у него с тобой может быть общего? Вы из разных столетий. Пойми, ты - интереснейший квест для него, пройдет и забудет. То есть, если взять кого-то другого, то опасности приручить значительно больше. Этот коллекционер бабочек, как только проткнет тебя булавочкой, сразу кинется с сачком за другой капустницей. И вряд ли станет проливать слезы над тобой трепыхающейся...
Аргумент №10. От него будет легко избавиться. Если ты четко выполняла инструкции, не дала ему свой тот телефон и прочих сведений, то просто исчезаешь после обряда инициации – и все. Если тебе, конечно, не понравится, а то еще потом за уши не вытащишь из его кровати. Встретиться с ним малореально где-то случайно, а если такое по теории вероятности все же случится, то он, как опять же таки взрослый и мудрый чел, не станет тебя преследовать, мстить или обижаться – не дурак. Вообще, тебя пора научить приемам грамотного исчезновения из поля зрения ненужных поклонников. Один из них: выливаешь на себя напиток в кафешке, уходишь в туалет и не возвращаешься. Хотя мне трудно представить тебя исполняющей этот трюк, у тебя ж этикет в крови: здрасьте, до свидания, прощайте.
В любом случае, если ты решила, что больше ничего не хочешь, просто уходи. Как бы невежливо ни выглядело это с твоей точки зрения. Долгие проводы – лишние слезы. И проблемы тебе не нужны. Внезапность исчезновения – залог конфиденциальности. Симку выкидываешь – мосты от него к тебе сожжены. Все просто. Я не выдам, свинья не съест. Пусть думает, что ты ему приснилась.
Аргумент №11. С ним это будет делать весело.
Аргумент №12. Думаю, что тот факт, что он не обзавелся детьми до сих пор, дает нам надежду, что он не планирует их и в будущем. А это еще один большой плюс.
Аргумент №13. Так хорошо сохраниться, как он сохранился, можно, только имея крепкое здоровье. Косвенный признак отсутствия ЗППП. У него хорошие зубы, я обратила внимание – значит, меньше вероятность, что будет вонять изо рта. Не криви нос, принцесса, это важно. Прикинь, если вдруг в самый разгар оргии из него выпадет вставная челюсть?
Аргумент №14. Ухоженность. Не знаю твоих взглядов на этот счет, а я ценю это в мужчинах.
Аргумент №15. Сообразительность. Как он четко все рассчитал, увидев мой фотоаппарат и дав свою визитку? Поэтому, когда будешь готова, тебе не нужно будет ничего изображать из себя – да ты и не умеешь (меня прямо оторопь берет, насколько ты не в состоянии кокетничать). Просто намекни ему словами, что ли, что ты не против, и не отталкивай, расслабься. Он сам все поймет и сам все сделает. Пример: роняешь стопку своих дурацких распечаток на пол, во время совместного собирания пододвигаешься совсем близко и смотришь на губы. Можешь со своим детским простодушным выражением лица. Это классика жанра. Он поймет намек и поцелует. Только умоляю, прояви хоть какую-нибудь инициативу: долго целоваться со снежной бабой не сможет никто.
Аргумент №16. Он же тебе не противен? Он же тебе приятен? Да, я помню, ты говорила, что как человек. Это, конечно, немного не то, лучше б чтобы как мужчина. Но на безрыбье и рак рыба. Думай о его доброте и чувстве юмора в ответственный момент, а лучше о своей невообразимой жертвенности: ради любви к одному мужчине ты даришь наслаждение другому. Верди б шлепнулся от восторга, сочиняя оперу на такой сюжет.
Аргумент №17. Все-таки тискаться по подъездам, общежитиям и по квартирам родителей мальчиков – это не так круто, как поехать за город в частный дом, принадлежащий самому жрецу. Все тихо, благородно, безопасно, спокойно. А! И красиво! Это все для тебя. Что ж тебе еще надо-то? Догадываюсь, конечно. Но где ж ее взять-то?
Аргумент№18. Если, не дай Б, что-то узнают родители, то опять-таки старость претендента нам в помощь. Ну, кто в здравом уме и твердой памяти поверит, что это ты его соблазнила, а не он тебя? При любом раскладе, даже самом фантастическом, не заставят выходить за него замуж, разница в возрасте критична. А если и заставят, то мучиться придётся недолго: быстренько доведешь его до инсульта в постели – и свободна, как ветер.
Аргумент №19. Знаешь, сделать это с Романом – это значит приобщиться отчасти к его богатому прошлому. Кстати, грамотно ты с ним засветилась в нужное время в нужных местах, хотя, прости меня, за милю чувствовалось отсутствие взаимопроникновения у вас друг в друга. И все равно – если ты интересна такому мужику, и он за тобой бегает, это и других может навести на нужные мысли. А может и не навести. Что у них в головах?
Аргумент №20. Даже если предположить, что твой самый страшный кошмар осуществится, хотя эта мысль может прийти в голову только столь романтической особе, как ты, то и в этом случае тебе не нужно вырывать все свои прекрасные волосы и посыпать голову пеплом своих распечаток. Поэты воспели и это:
«Пускай скудеет в жилах кровь,
Но в сердце не скудеет нежность...
О ты, последняя любовь!
Ты и блаженство и безнадежность»
Это ж Тютчев? Тютчев. Ему ли, опытному, не доверять. Читай по губам: блаженство. Ему можно будет только позавидовать. Но это так, из области нереального. Я просто хочу успокоить тебя.
А вообще, твой любимый О.У. (ты точно знаешь, что не УО?) сказал: «Нравственность — это всего лишь поза, которую мы принимаем перед теми, кого не любим». Не будь ханжой. Любишь, не любишь, спи, моя красавица. Потом еще спасибо мне скажешь.
Еще пять аргументов приведи себе сама (я их то ли забыла, то ли просчиталась, то ли погорячилась). Не возвращаться же к началу письма и не удалять же из-за этого целое слово? Не может быть, чтобы в такой умной голове, в которой чего только не понапихано, не родилось нужных мыслей.
И ты знаешь, я тебя люблю. И хочу, чтобы ты стала счастливее. Ничего не бойся. Я все устрою без тебя.
P.S. Русичка опять бы рыдала, читая мое сочинение перед классом».
36.
Роман аккуратно положил телефон, оставив вытянутую руку на столе, рядом с ним. Его губы сковала еле заметная усмешка.
«Получил, фашист, гранату? – Звездочкой слегка звездануло».
У Зойки действительно талант. Давно он не получал таких ярких впечатлений от образчиков эпистолярного жанра.
Пальцы медленно вращали телефон, а мысли вращались вокруг одного вопроса: что ж так впечатлило? Что нового узнал он из этого письма, которое примагнитило взгляд и не отпустило его до постскриптума? Чем шандарахнуло до такой степени, что тело кажется чужим, словно вынутым час назад из сугроба, и не до конца размороженным, когда не чувствуешь ни ног, ни рук и совершенно невозможно двигаться, притом что сознание совершенно ясное, правда со слухом что-то: звуки доносятся как сквозь беруши.
Что он стар для нее – это не открытие. Что это видно и понятно всем – тоже. Что не любит она его – он знал, чувствовал, понимал, хоть всегда была слабая надежда, но сейчас не об этом. Что она общается с ним по какой-то иной причине, чем внезапно вспыхнувшее дружеское расположение, он также предполагал. И даже почти догадался по какой, все было слишком незатейливо. Кто виноват, что он был ослеплен чувствами? Не она. Что девочкам было известно о его репутации, а ему было понятно, как они смогут это воспринять - знал. Что она не желает допускать его в свою жизнь, оставляя всегда открытой дверь на пожарную лестницу, он ясно видел и принимал это. Более того, он был согласен с каждым аргументом Зойки и с формой изящно-циничных формулировок.
Он знал с самого начала, то, что с ним происходит – это действительно сон, который непременно закончится, и он получил значительно больше, чем мог когда-нибудь мечтать. Так в чем же дело? Отчего прямо на глазах тускнеют краски окружающего мира, глохнут звуки, исчезают из воздуха запахи? Почему он сейчас с благодарностью принял бы гром выстрела сзади, благословил пронзающую насквозь боль, причиняемую разрывной пулей «дум-дум» и позволяющей сознанию вытечь черной струйкой через некрасивое рваное отверстие?
«Тульский Токарев, он же ТТ, сегодня один, извини, очень быстро разбирают. – А шашкой - это же не больно... р-р-раз! и всё».
В чем дело, если в письме вполне откровенно и смело отдавалось должное и его прекрасной форме, и ухоженности, и качеству зубов, и разным талантам и способностям, которые были замечены и по достоинству оценены? И та, и другая были согласны с тем, что ему можно доверить проведение ответственнейшего для любой девушки мероприятия, никто из них не сомневался в его – ха-ха-ха! - компетентности. Никто не сомневался и в его адекватности, что тоже приятно, ведь маразм поражает нынче людей и более молодого возраста. Он действительно «первый начал», и действительно «не маленький, знал, на что шел».
Малиновскому не было досадно, что его водили, как слона по улицам, чтобы продемонстрировать кому-то. Он и сейчас был рад, что сгодился хоть на это – людям с нормальной самооценкой и наличием самоиронии такие удары не страшны. И! Действительно! Ему самому не пришло бы в голову, что может осуществиться ее «самый страшный кошмар». Почему тогда он сидит здесь каменным гостем, и ему проще представить свой прыжок в 3,5 оборота с ограждения прямо в зеленые объятия зимнего сада, чем обычные движения: встать, одеться и пойти?
Не было в письме ни одной несправедливой насмешки, ни одного оскорбления. Голая и неприкрытая правда – та, которую он уважал. Никто не хотел использовать его в корыстных целях с точки зрения общепринятого мнения, а то, чего от него хотели, он и сам раздавал всем налево и направо. Его никто коварно не обманывал и не завлекал. Он сам хотел. Очень хотел сам.
«Я сам обманываться рад. – Да, да... а потом обмани и люби просто так».
Отчего же тогда так хреново сейчас, Господи? Отчего медленно оттаивающее тело тут же начинает болеть – каждый сантиметр кожи и каждая мышца? Как после удаления зуба – заморозка плавно отходит, и ее место так же плавно заполняет боль. Причем этот процесс – центростремительный. Сердце еще молчит, замерев бесформенной глыбой льда в глубине грудной клетки, но когда таяние коснется и его...
Тяжело было увидеть письменное доказательство тщетности своих надежд, тяжело осознать, что все это время Данка любила кого-то другого и была рядом с Романом только ради призрачной надежды привлечь своего возлюбленного. Мучительно представлять, как она заставляла себя приходить к нему снова и снова «привыкая», «собираясь с силами» для решительного броска в страшный и вовсе не желанный для нее омут, хорошо еще хоть он был ей «приятен как человек» - мучительно, но не смертельно.
Кнутом, оставляющим глубокие раны на коже, являлась мысль, что в их с Данкой отношениях был третий: когда Зойка-кукольник, умело дергающая за веревочки не только подругу, но даже его самого, когда тот, другой, в мыслях Данки. Концентрированной кислотой разъедала сознание мысль, что его милая девочка обсуждала все это с подругой, приносила ей на суд свои наблюдения и мысли о нем, что-то заранее планировала, значит, только казалась искренней, простодушной, наивной, значит, не была на самом деле такой, какой он себе ее нарисовал. Потрясала собственная слепота, собственный идиотизм, толщина розовых очков и степень помутнения сознания. И это все было бы терпимо, если б – вопреки всему! - не понимание, теперь уже окончательно оформившееся, лежащее толстым слоем земли над ним, заживо похороненным: он больше никогда ее не увидит. Не услышит ее голоса, смеха, не дотронется до ее руки, не почувствует аромата волос... Вот что, оказывается, мешало вздохнуть, не давало пошевелиться, не позволяло раздражителям из внешнего мира проникнуть в сознание Романа. Это было сродни осознанию: ты видел, как солнце обычно скатывается за горизонт, но теперь, выясняется, оно больше никогда не встанет, ты навсегда погружен в темноту. Хоть открывай глаза, хоть закрывай – однохренственно. Мрак. Холод. Ты же знал, что будет плохо, но не знал, что будет так плохо. Настолько.
Минуты на электронных часах бизнес-центра показывали уже в третий раз ту же акробатическую композицию после ухода Данки, когда Малиновский наконец встал и пошел. Ему показалось, что машина встретила его вопросом: «А где девушка?», и оттаивающее сердце подозрительно екнуло. Он понял, что не может поехать домой, потому что квартира, находящаяся в томительном ожидании их прихода, тоже спросит: «А где же она?». Сжав губы, он завел двигатель. Пока кружил по лабиринтам подземной стоянки бизнес-центра, радио выдавало скрежет и шуршание, но как только вырвался на простор осеннего московского вечера, чистый, сильный, марсиански-прекрасный голос Фредди Меркьюри дал ему установку: the show must go on! Задышалось чуть легче. Малиновский усилил звук: а без музыки не хочется пропадать.
Пустота… Для чего мы живём?
Покинутые места… Думаю, мы знаем, каков счёт.
Кто-нибудь знает, что мы так долго ищем?
Ещё один герой, ещё одно безрассудное преступление
За занавесом, в виде пантомимы.
Подождите, кто-нибудь хочет терпеть это и дальше?
Шоу должно продолжаться.
Моё сердце разбивается на части,
Мой грим, наверное, уже испорчен,
Но я продолжаю улыбаться.
Что бы ни случилось, я всё оставлю на волю случая.
Ещё одна сердечная боль, ещё один неудавшийся роман.
Это длится бесконечно... Кто-нибудь знает, для чего мы живём?
Думаю, скоро я узнаю правду, я уже близок к истине –
Скоро я заверну за угол.
За окном светает,
Но, находясь в темноте, я страстно жажду свободы.
Шоу должно продолжаться.
Моё сердце разбивается на части,
Мой грим, наверное, уже испорчен,
Но я продолжаю улыбаться.
Моя душа раскрашена, как крылья бабочек.
Вчерашние сказки повзрослеют, но никогда не умрут.
Я могу летать, друзья мои!
Шоу должно продолжаться,
Я на всё смотрю с усмешкой,
Я никогда не сдамся,
И шоу будет продолжаться.
Я произведу фурор, я выложусь на все сто.
Я должен найти в себе силы, чтобы идти дальше,
Чтобы продолжать,
Продолжать шоу.
Шоу должно продолжаться!
Он даже не понял, как оказался на загородном шоссе. На автомате, наверное, поехал по привычному пути.
«В деревню, к тетке, в глушь, в Саратов! - Вон из Москвы! Пойду искать по свету...»
Скорость, урчание двигателя, дорога синхронизировали внутренние вибрации, упорядочивали хаос в мыслях, да просто отвлекали от них. К тому же Роман был махровым, закоренелым, законченным оптимистом. Оптимизм нельзя в себе воспитать или выработать. Он либо рождается вместе с человеком и сопутствует ему по жизни, как цвет глаз, либо остается «спящим» геном. Оптимизм, как молодой активный пес, бегающий по поляне до тех пор, пока не отыщется брошенный хозяином мячик, в любой ситуации, даже без пинка от сознания, будет искать зацепки, за которые можно ухватиться и выползти, где б ты не увяз.
Покрытые конденсатом клеммы внутренней защитной системы подсохли, и выдали-таки запоздалый сигнал тревоги. Мысли, оттолкнувшись от не сразу осознанных строчек письма, развернулись на 90 градусов и потекли ручейком по ледяным трещинам, незаметно расширяя их.
Ведь Данка страшно боялась, что он привяжется к ней, а пуще того, что полюбит. Она не хотела причинять ему боли. Она собирала долго и тщательно информацию, которая бы убедила ее: ничего страшного не случится. Она видела тогда Олю и ее красноречивые движения вокруг него, видела, как звонят ему дамы одна за другой, а он равнодушно сбрасывает их вызовы, получила нужные сведения от Виталика, да он и сам помогал девушке в принятии решения своими разговорами, своей настойчивостью, пусть и мягкой по отношению к ней. Разве ее вина, что она не такова, как многие из тех женщин, с которыми ему пришлось иметь дело, что не могла отдаться ему стремительно и быстро, пока он совсем не погряз в своих чувствах? Да и откуда ей было знать, что словосочетание «поздняк метаться» было актуальным уже через полчаса после того, как он ее увидел? Он сам «тормозил», как правильно выразилась Зойка, вводя в замешательство девушку и заставляя ее действовать активнее, что явно претило ей и мучало. Что ему стоило поцеловать ее? Так ведь нет, охраняя свое сокровище, он вынудил ее просить о поцелуе. Дикая идея стать взрослее, а потому интереснее для кого-то там, надменно произнесшего уайльдовскую цитату, таким нестандартным путем вовсе не казалась ему совсем уж дикой, особенно если предположить, что она была влюблена примерно так же, как он теперь: безрассудно и безумно, когда ничто не кажется ужасным или глупым, если позволяет хоть чуть-чуть приблизиться к объекту страсти. И возраст... Этот отмечаемый всеми писателями – вот о чем все сказано и написано! – критический возраст любви: 16-17-18-19 лет, когда совсем легко не то что попрать собственные принципы, страхи, правила, привитые родителями, переспать с чужим дяденькой назло равнодушному возлюбленному, выйти замуж за нелюбимого, проткнуть себя везде, где только можно, железными кольцами, сбрить волосы, покрыть тело татуировками, пуститься во все тяжкие, а даже умереть, оставив ехидную записку «В моей смерти прошу винить...».
Она чувствовала себя виноватой перед ним, это читалось между строк, на опровержение этого факта было направлено большинство Зойкиных аргументов. Данка считала, что нельзя так поступать с человеком, следуя принципам ответственности за прирученных. С каким облегчением приняла она тогда его предложение оставить все тревожащие ее мысли в машине, и как рада была просто общаться с ним, как с человеком. Она могла просто не прийти на сегодняшнюю встречу, но пришла, нарушая все рекомендации и пренебрегая советами подруги. Она страдала, но не захотела поступить с ним жестоко, равнодушно, цинично. Она же была почти в полуобморочном состоянии, когда ей нужно было сказать ему, что ничего не будет, что им надо расстаться. И он почти уверен, что она была рада той боли, которую причинил ей ожог – добровольное наказание. Он не был ей противен! Поцелуи не отвратили ее от него, а наоборот, придали решимости. Передумала же она, скорее всего, побоявшись дать слишком большой аванс на будущее именно ему. Или все-таки решила, что «это неправильно» - без любви. Ему вспомнились ее глаза, когда она пришла на встречу сегодня. Терзалась Данка сомнениями «быть или не быть», или что-то еще вдруг обеспокоило ее? Он не знал ответа на этот вопрос, но ангел в его сознании чуть тряхнул крыльями, и с них в мгновение ока облетела приставшая к ним было пыль. И та оказалась звездной.
Утешающие размышления были прерваны голосом Пугачевой. Она угадала, в каком направлении теперь потекут его мысли:
Снова от меня ветер злых перемен тебя уносит,
Не оставив мне даже тени взамен,
И он не спросит, -
Может быть, хочу улететь я с тобой
Желтой осенней листвой,
Птицей за синей мечтой.
Позови меня с собой,
Я приду сквозь злые ночи,
Я отправлюсь за тобой,
Что бы путь мне не пророчил,
Я приду туда, где ты
Нарисуешь в небе солнце,
Где разбитые мечты
Обретают снова силу высоты.
Сколько я искала тебя сквозь года
в толпе прохожих,
Думала, ты будешь со мной навсегда,
Но ты уходишь,
Ты теперь в толпе не узнаешь меня,
Только, как прежде любя, я отпускаю тебя.
Каждый раз, как только спускается ночь
На спящий город,
Я бегу из дома бессонного прочь
В тоску и холод,
Я ищу среди снов безликих тебя,
Но в двери нового дня,
Я вновь иду без тебя.
Позови меня с собой,
Я приду сквозь злые ночи,
Я отправлюсь за тобой,
Что бы путь мне не пророчил,
Я приду туда, где ты
Нарисуешь в небе солнце,
Где разбитые мечты
Обретают снова силу высоты.
37.
Дом встретил его тишиной, не задал никаких ненужных вопросов. Васильна с Иванычем еще не вернулись из поездки, поэтому в комнатах все осталось так, как было в воскресенье вечером. Разделся, почувствовал, что в помещении прохладно, подкрутил регуляторы батарей. Встал посередине гостиной, не зная, что делать дальше. На журнальном столике лежала книга, из которой Данка читала ему отрывок письма Экзюпери про сад. Нет, он не был согласен с Зойкой, что это все сопливая философия. Теперь не был согласен. Эта философия была именно что жизненной, правдивой, требующей от человека, исповедующего ее, твердости характера, мудрости, спокойной решимости, стойкости и самоотречения. Это была философия воина.
Он вспомнил, как она сидела тут и словами француза пыталась рассказать, чем он, Роман, является для нее, Данки. Рассказать честно и искренне. «Вы - сад. Мне с вами дышится легко». Но ведь в сад приходят и уходят. Она не обещала, что поселится в этом саду. Она вообще ничего ему не обещала. Она даже не думала, не могла себе представить, что с ним случится это… Что эту любовь он будет помнить до конца своей жизни.
Нельзя было не вспомнить вслед за этим, как она целовала его, приводя в чувство после глотка сока черноплодки. Это вызвало ощущение, будто от сердца отскочила корочка льда – оно заныло сильнее. Он стал листать книгу, почти не задерживаясь глазами на картинках и тексте, пока не наткнулся на страницу с короткой цитатой: «Жестоко увидеть рай и тут же потерять». О да, Антуан, ты знаешь, о чем говоришь. Выпьем?
Налил себе портвейна – того самого! – сел на диван, за спиной что-то зашуршало. Просунул руку и достал завалившийся за подушку листок.
«Эта птичка везде оставляет свои перышки. – Висит на заборе, колышется ветром, колышется ветром бумажный листок…»
Рассмотрел его с нежностью и вниманием с одной стороны – иероглифы на французском. Потом перевернул, уже зная, что можно ждать сюрпризов. И правда, опять косые бегущие строчки сверху листка и снизу – неразборчиво совершенно, попробуй, расшифруй! Но жадный взгляд уже прикован к листку бумаги – никакими силами не оторвать.
Я позвоню тебе когда-нибудь нескоро,
Скажу смущенно: «Это я».
И на тебя из синего простора
Вдруг свалится печаль моя.
И ты, конечно, не узнаешь сразу
Мой голос цвета клюквенных чернил,
Решишь: ошиблись, или кто проказу
Из пассий твоих в шутку учинил.
А я продолжу, твой вопрос не слыша,
Сквозь провода тугого виражи:
«Ты разрешил – я позвонила. Миша!
Хорошее мне что-нибудь скажи?»
Не знаю, правда, что случится дальше.
Быть может, просто трубку положу
И радостно, без грусти и без фальши
С другим мужчиной в танце закружусь.
Ну вот. Теперь ты знаешь, имя того, другого. Толку-то. Зачем все это? К чему? Нужно постараться как можно быстрее все забыть. Поиграл в лысых романтиков и будет.
«Шмяк», - отлетел еще кусочек ледяной корочки. Нытье в грудной клетке усилилось.
Она вот тоже хочет постараться забыть. И мечтает когда-нибудь ему позвонить. Что там еще?
Второе стихотворение расшифровалось быстрее:
На 21-е я выдумала снег.
Правдоподобно вышло и красиво:
Написанный изысканным курсивом
По черноте газоновых прорех.
Мы репетировали с будущей зимою –
«Как здорово ты сочинила снег!» -
Сказал, проснувшись позже, человек,
Быть может, тоже выдуманный мною.
Малиновский смотрел на эти корявые строчки и не мог отвести от них глаз. Это стихотворение – неужели оно про него? На 21-е… Проснувшись позже… Выдуманный. Она все время сомневалась в нем, она также, как и он, не понимала, что происходит. Попала в ловушку, которую сама и поставила.
Сердце заныло еще сильнее.
Зазвонил телефон.
- Ромча, привет. Как дела?
- Как сажа бела. А у тебя?
- У меня… Я тут Татьяну к матери в деревню отвозил, она хочет ей сообщить о разводе, и вообще, навестить. Вот еду обратно. Хотел просто поболтать с тобой, пока один, пока в дороге.
- Где едешь-то?
- Вот, Волковойню какую-то проезжаю.
- Серьезно? Это тут, недалеко. Заезжай, я в деревне сейчас.
- Среди недели? А что так?
- Так. Приедешь?
- Да, минут через тридцать буду.
Генка приехал, и по его умиротворенному виду Малиновский понял: все в порядке, Татьяна с ним. Он тихо порадовался за друга, зная, что тот сейчас сам все расскажет. И даже хорошо: Генка будет весь вечер вещать о своем счастливом будущем, вспоминая мрачное прошлое, которое только оттенит яркий свет его надежд, а Роман будет сидеть и молча кивать, медленно напиваясь до полной анестезии тела и души. А завтра – завтра он начнет избавляться от этого наваждения. Все будет как раньше. Легко и просто.
Малиновский поставил, как обычно, один из их любимых фильмов, достал из бара бутылки, удивив Генку масштабностью намерений. Закуска была: отличная, из деревни будущей тещи приехавшего. Уже за полночь, когда Малиновский усвоил все тонкости взаимоотношений Генки с Татьяной, Татьяны с ее теперь уже бывшим мужем, Генки с Татьяниной матерью и ее котом, но никак не мог усвоить, почему три выпитые бутылки не оказывают на него ожидаемого эффекта, Гена вдруг спросил:
- Ромк, а как у тебя с той девушкой? Как прошлые выходные? Все обошлось?
- Ты про десант ОМОНа на крыше? Операция прошла на «отлично». В новостях был репортаж, не видел? В доме насильника был найден килограмм леденцов «Дюшес» и журнал «Веселые картинки» под кроватью.
- Эээээ… Девушек благополучно эвакуировали, а ты сбежал под прикрытием роя пчел?
- Девушки благополучно эвакуировались сами.
- Аааа… Ну и хорошо. И что теперь?
- Ничего. Нет больше никакой девушки. Все. Можно закрыть эту тему.
Геннадий, в отличие от Малиновского пивший значительно меньше, проследил за тем, как тот наливает себе еще приличную порцию текилы. Снова перевел взгляд на лицо друга.
- Ром, а какое горе ты тогда заливаешь? Почему пытаешься быстрее улететь?
- Для кого-то просто летная погода, а ведь это - проводы любви… - пропел Роман с грузинским акцентом.
- Ром, да брось ты! Какой любви? Что за блажь на тебя накатила? – все-таки выпитое давало себя знать. – Она дите, ребенок! Что у вас с ней могло быть вообще? Ну, должны же быть какие-то точки соприкосновения! О чем вы с ней хоть говорили? Что делали? Я не понимаю! Даже представить себе не могу! Она тебя бросила, да? Наигралась и «адьё»? Чего б тебе быть таким мрачным, если б не это. Зачем только мозги тебе пудрила? Чего хотела-то? Ты хоть выяснил?
Малиновский посмотрел на Гену долгим мутным взглядом.
- Пойду еще принесу.
Он взял пустые бутылки и вышел. Когда вернулся, Генка морщил лоб, читая Данкины стихи.
- Ты это видел? Это что?
- Оставь! – Малиновский выдернул листок из его рук, сложил, убрал в карман.
- Она зачем-то крутила хвостом у тебя перед носом, а сама вон! Пишет стихи про какого-то Мишу! Я тебе точно говорю, она хотела тебя использовать, но не смогла, потому и бросила.
- Ты прав, она хотела меня использовать и не смогла. Все?
- Ты узнал?
- Да, и в этом ты был прав. Я нужен был ей как качественный патентованный дефлоратор. «Проверено временем и множественными клиническими исследованиями». Единственное, на что я мог бы сгодиться для такой девушки.
- Какой – такой? Обычная пигалица, соплюшка, возомнившая о себе малолетка, да еще и гнилая насквозь, раз собиралась…
Видя, что Малиновский изменился в лице, Геннадий не договорил, а отступил в испуге на несколько шагов назад. Роман же медленно перевел взгляд на свой сжатый кулак. Выдохнул, разжал пальцы.
- Ты, Ген, ложись в угловой комнате, там постелено.
Геннадий молча кивнул, пошел наверх. Роман остался стоять посреди гостиной, глядя в темное окно.
- Ром, тут дверь закрыта, в угловой.
Малиновский поднялся по лестнице. Ключ выпал из замка и валялся на полу рядом с дверью. Роман поднял его, открыл дверь, пропустил хмурого гостя в комнату.
- Ром, извини, я не хотел. Я расстраиваюсь из-за тебя...
- Все нормально, Ген, спокойной ночи.
Проходя мимо следующей комнаты на этаже остановился, потом медленно открыл дверь, как будто ожидая, что снова увидит за ней девушку, сидящую перед зеркалом.
Зашел, закрыл за собой дверь. На кресле аккуратно были сложены его вещи. Он взял в руки футболку, поднес ее к лицу. Ткань еще сохранила запах кожи той, что ходила в этой старой футболке несколько дней назад, спала в ней. Почувствовав слабость в коленях, сел на кровать.
Зажал трикотажную реликвию в кулаке, которым только что чуть не разбил лицо Генке. Уперся в сжатые костяшки лбом. В последний раз ему пришлось вот так сдержать себя, чтобы не дать сдачи Андрею. Нет, он ни разу не пожалел об этом, ни когда сначала был страшно обижен, ни потом, когда был просто зол на себя и на Андрея, ни тем более позже, скучая и злясь уже только на себя. Он был выдержаннее и хладнокровнее своего друга. Самоирония и всегда присутствующий взгляд на себя со стороны помогали ему в этом. Да и характером он был мягче, и агрессии в нем было куда меньше. Нужно было хорошенько постараться, чтобы вывести Малиновского из себя. И вот теперь Генке это легко удалось. Почему? Куда девался юмор, пофигизм и всегдашнее умение держать себя в руках? Что разозлило Романа больше всего в его словах? Его неожиданная неспособность понять ситуацию? Агрессивная упертость и слепота? Нет, все это еще можно было бы пропустить мимо ушей, но несправедливость, грубость, цинизм по отношению к Данке сработали как мощный условный раздражитель, вызвав мгновенный рефлекс: ударить, чтобы заставить замолчать. Генка посмел коснуться того священного для Романа, чем являлся для него образ Данки.
«Это нахальство - обнимать мою жену! Этого я даже сам себе не дозволяю!»
Священным для нас становится образ человека вовсе не из-за его душевных, личностных качеств и достоинств, а только благодаря нашему отношению к нему. Любовь возносит этот образ на головокружительную высоту, наделяя способностью источать мистический свет, и, бывает, ничто уже не может свергнуть божество с его пьедестала: ни открывшиеся вдруг недостатки, ни слабости, ни изъяны характера или даже предательство. Но стоит любви истощиться, угаснуть, умереть – и деканонизация происходит без суда и следствия, не дожидаясь вынесения решения Великого собора или приговора тройки НКВД. Но пока любовь жива – объект поклонения неприкосновенен, неподсуден и неуязвим, потому что «Бог поругаем не бывает». Но бывают оскорблены наши собственные – религиозные - чувства.
Он вспомнил, как резко выхватил из рук товарища листок со стихами девушки, которые тот прочитал без разрешения, как, впрочем, и он сам, и тут же ассоциативно всплыли воспоминания, как Андрей отнимал у него самого дневник Пушкаревой, словно Роман осквернял его одним лишь своим прикосновением. Какой ясной, логичной, понятной теперь казалась реакция Жданова на его выпады в адрес Кати! Он не помнил, что тогда нес, но хорошо помнил, что его злили и раздражали Андрюхины слезы и сумасшедшие взгляды. Что он в своем обычном, цинично-юмористичном ключе старался вытащить его из этого странного и непривычного состояния. А сделать этого было нельзя. И делать этого было нельзя таким образом. Не существовало на Земле ни одного человека, которому было бы прощено это оскорбление чувств и любимого имени. Как не существует теперь того, кто мог бы сказать что-то плохое в адрес Данки и не поплатиться за это. Генка вовремя понял. Роман был рад, что смог опять сдержать свой гнев. «Старых друзей наскоро не создашь», - в этом он тоже был согласен с автором «Маленького принца», и, возможно, знал это лучше него самого.