НРКмания

62.

«Идет активная борьба на нашей половине площадки. Шайба рикошетом от конька российского защитника попадает прямо на клюшку противника. Передача. Еще передача. Не получается игра в защите у нашей команды, нужно атаковать! Выход к воротам один на один!.. Вратарь слишком далеко выехал из ворот и… Гол! Увы, увы… Эх, Вася, Вася…»

Дошутился.

Вообще, в последнее время у него часто возникало ощущение, что за базар придется отвечать. Причем час расплаты приближался все неотвратимее.

Роман никак не мог сообразить, как лучше отреагировать на столь лестное предложение.

- Вы же непременно хотели отблагодарить меня соответственно? Исследование за исследование, жизнь за жизнь. Соответственнее некуда. И это честно, разве нет?

«Эк она тебя к стеночке приперла! – Уложила на лопатки…»

- Ничего другого мне от вас не нужно. Если нет – закроем тему благодарностей.

«Что ты молчишь? Женщина ждет ответа. – Женщина...»

Он посмотрел на сидящую перед ним собеседницу совсем иначе, словно подкрутил колесико у бинокля, подстроив его под собственное зрение: до этого было мутно-расплывчатое изображение врача-доктора, теперь четко-конкретное – представительницы противоположного пола.

Темные волосы собраны в пучок на затылке, какая длина и оттенок не ясно. Самое обычное, ничем не примечательное лицо: высокий открытый лоб, мягкая линия не слишком выразительных бровей, правда, очень благородный, прямой, точеный нос, идеальной длины, с аккуратными крыльями, чуть пухлые губы, тени под глазами и сами глаза. Он не мог понять, какого они цвета, потому что сбивало с толку их выражение и сила взгляда: очень выразительные глаза, очень! Только что они выражают?

- А...а как же ваш муж? – невольно посмотрел на ее пальцы. Кольца не было.

- Он умер. Почти полтора года уже как.

- У меня не слишком много принципов, но в этом вопросе я всегда был тверд... – начал Малиновский, но не успел продолжить, так как Марианна Николаевна истерически хмыкнула, попыталась сдержать смех, но не смогла, захохотала. Он не понимал, что ее так развеселило.

- Простите, это похоже на истерику. Глинтвейн, усталость… Просто вы сказали, что в этом вопросе всегда были... – снова хохот, - ...тверды... и я подумала, что сделала правильный выбор...

Малиновский улыбнулся – вот она, женщина с опытом, да еще врач... а он потерял хватку, будучи сосланным в подготовительную группу детского сада.

- Да, я всегда был твердо уверен в том, что в этом вопросе нужна полная ответственность, и к тому же, это может сильно осложнить жизнь.

- Я с вами совершенно согласна. Потому и обратилась к вам. У вас отличные данные, я не только о здоровье говорю, у вас и с психикой все в порядке, и чувством юмора, а это признак ума и оптимистичного настроя. Это что касается моей ответственности, что касается вашей, то я могу вам обещать, что ни девочка, ни мальчик ничего не будут вам стоить, если хотите, позовем семью Ждановых в качестве понятых при подписании договора. Они подтвердят мою порядочность и твердость слова. Обещаю, что наличие у меня ребенка никак не усложнит вам жизнь.

- Вы меня пугаете.

- Я предупреждала. Вы сказали, что вас не испугать.

- Вы же врач. Зачем такой… хлопотный путь, если есть современные технологии?

Она чуть помрачнела, но тут же спокойно ответила:

- Я пробовала два раза. Дети умерли, не успев родиться. Я больше не хочу таким путем. Все эти пипетки, железки, пробирки… И не хочу быть пациенткой, и чтобы кто-то касался зачатка души инструментами в резиновых перчатках. Человеческой душе положено зарождаться как нужно, во грехе. Мне почему-то казалось, что… В общем, я поняла. Донорство противоречит вашим моральным принципам. Но попробовать стоило. Давайте хоть поедим.

Малиновский обалдевал от того, в каком ключе проходит разговор. Почувствовал, что недолежал в реанимации, не все функции организма восстановились полностью. Явно пострадали ирония и цинизм, легкость отношения к любому жизненному вопросу значительно потяжелела, а сообразительность и находчивость казались наполовину парализованными. И пропал аппетит. В голове звенел голос Мягкова: «Я не могу как мужчина. Нет, как мужчина я могу…» При всем понимании полного своего права отказаться, он почему-то чувствовал себя… уязвленным? Проигравшим? Оказавшемся не на высоте? Почему?

«В нем таки кое-кто умер. – Кто? – Авантюрист».

Да, это было оно. Он не кинулся отвечать на провокацию «вызов принят!», все равно, согласившись на предложение без оглядки или начав отступать с боями, отшучиваясь и делая такие маневры, что женщина сама б не поняла, как раскаялась бы в столь опрометчивом желании иметь ребенка от него, а стал рассуждать, ответственно и серьезно. Наконец повзрослел? Скоропостижно состарился? Разнюнился, рассуропился? Вместо того, чтобы устроить из этого разговора искрометный фарс, разыграл нелепую в своем драматизме сценку из школьного спектакля? И он действительно не любил отказывать женщинам. Не так. Не в лоб. Не сразу.

- Роман, пожалуйста, не напрягайтесь так. Слушая, как вы шутили с другом, никак не думала, что действительно поражу вас таким предложением, мне показалось, что вы не из тех, кто серьезно относится к условностям и ханжеским представлениям общества о нормах морали, – она активно орудовала вилкой и ела с большим аппетитом, удивляя Малиновского отсутствием даже не смущения, нет, а хотя бы легкого напряжения или волнения при обсуждении такой жестко-щекотливой темы. Абсолютно холодный прагматик? Напрочь проформалиненное сознание? Зачерствевшая среди постоянной боли душа? Ему казалось, что он не встречал еще настолько железных леди. Ну, может и правильно: какие еще должны работать в реанимации? Там не до сантиментов: если вовремя человека током не шандарахнуть, то никаких планов отделение срочной эвакуации с того света не выполнит.

А она продолжала легким, веселым, равнодушным тоном:

- Я, в общем, рискнула, ни на что не рассчитывая. Шанс был один к сотне. При всех сложившихся обстоятельствах.

Он бы, может, еще посидел так какое-то время, прежде чем сосредоточиться, сделать несколько ходов конем, потом рокировочку, разменять пару пешек и согласиться на ничью. Потом уйти с легким послевкусием досады, и размышляя над тем, что век живи век учись, дураком помрешь, в том смысле, что ему-то казалось, что он прекрасно разбирается в людях, а в женщинах тем более, и тут вдруг такой на первый взгляд ничем не примечательный экземпляр, оказавшийся удивительно непрошибаемым и цельным в своем цинизме, как вдруг заметил, что стоит вилке в ее руке замереть на весу, как она тут же начинает подрагивать…

«Да тут нечестно играют!» – чуть не воскликнул он голосом простодушного ковбоя Френка Скримджера, приехавшего с Дикого Запада и попавшего в еще более дикие джунгли европейского города.

«Она тебя почти провела! –Глинтвейн-усталость? Нервы!»

Это уже было гораздо интереснее, чем обязывающе-благотворительное предложение. Это была игра.

- Что вы имеете ввиду под обстоятельствами?

- Вы флиртовали со всеми женщинами вокруг, кроме меня – плохой прогностический признак; я вас абсолютно никак не заинтересовала, иначе б вы давно заметили, что я не ношу кольца, а не только сейчас посмотрели на мои пальцы. И когда вы пытались покинуть этот мир, то произносили женское имя, упоминание которого чуть не довело вас до второго приступа. А это значит…

- И что же это значит? – кот расслабился и изобразил на морде полное равнодушие к скачущей в двух шагах синице.

- Что даже если бы вы и захотели отступиться от своих жизненных принципов, то просто не смогли бы пойти против себя. Вот и все. – Ее лицо светилось торжеством холодного разума.

О, йес! Что и требовалось доказать. В ее мизере была маленькая дырочка, и она б его могла сыграть, но расклад оказался в его пользу.

- Прекрасная дедукция, доктор. Можно дополнить картинку? Я не флиртовал с вами, чтобы не отвлекать вас на эти глупости, так как видел, что вы и без того загружены выше крыши, во мне говорило уважение к вам как профессионалу (врет и не краснеет!), иногда я могу держать себя в руках; на кольцо мне не нужно было смотреть, так как Андрей сказал, что вы замужем, а то, что я все-таки глянул – простой рефлекс, чтобы проверить себя и убедиться в ошибочности своих сведений; мои приступы связаны исключительно с тем фактом, что я чуть не оказался виноватым в гибели любимой дочери моего любимого друга, потому что это я надоумил его подарить ей машину. Я целых полтора часа предполагал самое плохое, пока ехал в больницу, а потом бегал там вокруг этих дурацких корпусов в поисках входа. И конечно, испугавшись за нее, я все время повторял ее имя.

- Я проверю ваш пульс? – неожиданно сказала она и резко протянула руку к его запястью. Он, не успев сообразить, отдернул свою руку от ее пальцев. Она улыбнулась странной, насмешливой улыбкой.

- Я б вам поверила. Но вы не похожи на ретрограда, который против идеи банков спермы.

- А при чем тут это? Я не против. И если б надо было спасать человечество, я б непременно поучаствовал.

- Раз вас в этом случае не смущает, что ваши дети будут жить где-то без вас, значит, в моей просьбе вас смущает процесс? Естественный процесс? А это может говорить о том, что либо вы дали обет целибата, либо сохраняете кому-то верность, либо… вы разборчивы, что хорошо. Но мы возвращаемся к пункту номер один: я права, уважение ко мне как к профессионалу – это тактичная, но неубедительная попытка уйти от правды, я вас не привлекаю и не возбуждаю. Шансов не было. Простите за этот разговор. Мне 39 лет. Сами понимаете. Рискнуть все же стоило.

«Никогда не следует доверять женщине, которая называет вам свой возраст. Женщина, способная на такое, способна на все», - он, конечно, шутил, Оскар, но в каждой шутке…

- Обойдемся без десертов? Мне кажется, что у вас проблемы с аппетитом. – Она прекрасно вела свою партию спокойной, уверенной в себе женщины, неуязвимой для ударов судьбы, смелой, решительной, холодновато-отстраненной, беззастенчивой, которой просто не повезло иметь ребенка, но она борется, не сдается, и никаких сантиментов, все средства хороши. Но он уже поймал тот отсвет пламени сомнения в себе, в своей женской ценности, которое свойственно очень многим женщинам, независимо от того, какова их внешность. Оно, это пламя, сжигающее женщину изнутри, маскировалось под искорки обманчивой легкости, бравады и бесцеремонности: «Жаль, конечно, что не получилось, но это не смертельно».
Смертельно: даже флирт, остающийся без ответа, глубоко ранит женщину, а уж отказ в таком предложении от того, кому, типа, только этого и надо… Потому и заповедано в веках: молчи, не открывайся, жди, не обнажай свое чувство, свой интерес. Если ты ему откажешь, он переживет, должен пережить по задумке природы, если он тебе – это может быть гибельно. Самка должна благосклонно взирать на дерущихся у ее ног самцов, делать вид, что не замечает брачных танцев и пения претендента на руку и сердце, кокетничать и выбирать, это укрепляет ее в вере в свои силы, в свою уникальность и избранность, помогает при выполнении тяжелой материнской миссии. Это естественно и красиво: он бегает за ней, он предлагает себя. И совсем наоборот, когда наоборот: печально, жалко, некрасиво. Что должно довести женщину до отчаянной попытки поменяться ролями? Подставить себя под удар?

- Я вас подвезу, – Малиновский махнул в сторону своей машины папкой с многочисленными доказательствами его полного, но мало кому нужного здоровья.

- Нет, спасибо. Я догадываюсь, что после нашего разговора вам не терпится распрощаться со мной. Получилось неловко и глупо.

Им нужно было пройти немного в одном направлении.

- Надо мне было действовать шантажом, - Роман понял ее попытку закончить встречу, а может, и знакомство на шуточной волне, - сказать, что я поставила вам кардиостимулятор, пока вы были без сознания, а пульт от него находится у меня. – Опять эта обманчивая веселость и легкость в голосе.

- Или вы во время УЗИ обнаружили в моем организме следы потерянной янтарной комнаты, а на самом деле это была мамина бусинка, из-за которой я в детстве чуть не задохнулся.

Она засмеялась облегченно и благодарно. Шутка – парус, шутка – щит, шутка – запасной парашют.

- Холтер можете оставить на проходной, охраннику, и дневник в этот раз можете не вести, он не нужен для моих исследований.

- Нет, этот аппарат будет содержать слишком ценные сведения, чтобы я мог доверить его третьему лицу. Я занесу его сам.

Что-то вспыхнуло в ее глазах ослепительно яркое, или это их осветило фарами разворачивающегося за спиной Романа автомобиля?

63.

День может разбиться, как стекло,
Кто же не знает, кто же не знает?
Но чтобы все время не везло,
Так не бывает, так не бывает.

Будут другие в жизни дни,
Солнце удачи не остыло.
Ты долго в сердце не храни
Все, что раньше было, все, что раньше было.

Было, было, было, было, но прошло,
Было, было, было, было, но прошло,
Все, что было, было, было, то прошло.

Мама Романа очень любила Софию Ротару. Каждый раз, когда та появлялась на экране телевизора в праздничном концерте или в новогоднем «Голубом огоньке», мама прекращала все разговоры, даже если просмотр концерта происходил во время семейного застолья, и внимательно слушала и смотрела на певицу. Иначе, как ласково, Сонечкой, она ее не называла: Сонечка Ротару.

Нам дарит любовь миллионы роз,
Кто же не знает, кто же не знает?
Но чтобы любить, не зная слез,
Так не бывает, так не бывает.

Ты не веди обидам счет,
Глядя вокруг себя уныло.
И не заметишь, как пройдет
Все, что раньше было, все, что раньше было.

Роман ничего не имел против ее голоса и репертуара, но сейчас ему захотелось переключить радиоволну, не дослушав про то, что было, но прошло. Извини, Сонечка, не сегодня. О, Чингисхан! Бодренько, дружно, весело, насмешливо даже.

Они скакали наперегонки со степным ветром,
Тысяча человек,
И один из них ехал впереди.
Все слепо за ним следовали, за Чингисханом.

И все слышат, как он смеётся,
Всегда громогласно смеётся,
И опорожняет кружку за один присест!

И каждую женщину, которая ему нравилась,
Он брал в свой шатёр.
Говорят, не было женщины в мире,
Не любившей его.
Он мог настругать до семи детей за ночь,
А над своими врагами
Он только смеялся,
Потому что его силе невозможно сопротивляться.

Чин, Чин, Чингисхан!
Хей! Всадники — Хой! Всадники — Хей!
Всадники — Только вперёд!
Чин, Чин, Чингисхан!
Встать, братья! — Пейте, братья! — В атаку, братья! —
Только вперёд!

- Андрюх, привет! Мне нужна информация по докторше. И желательно достоверная.

- В смысле?

- В прямом! Как ты себе представляешь креативный процесс по организации дня благодарения для практически легендарной личности, если у меня совершенно нет никаких данных? Мне нужны сведения по максимуму: рост, вес, возраст, зубная формула, девичья фамилия, все о доне Педро и характеристику из личного дела фон Марианны Николаевны штандартенфюрера СС VI отдел РСХА. Задание понял?

- Где я тебе их раздобуду?

- Андрюх, ну, с Катей, что ли, посоветуйся, напряги память. Ну, хотя бы отпечаток большого пальца ноги достань, что, тебе трудно? В инете я сам пошарю. Кстати, я буду жить вечно, как и думал. Сама легенда №5438 сказала. Все, пока, жду донесение завтра не позже 22 «О» «О».

Через два дня Малиновский сидел в коридоре диагностического центра под традиционным для медицинских заведений наших северных широт фикусом. И хоть растение, пригревшееся в углу большого холла, смотрелось вполне солидно, Роман решил не показывать фикусу фоток его близкого родственника, живущего в парке на площади Сан-Мартин в Буэнос-Айресе. Зависть – очень плохое чувство. Очень.

В кабинет завотделением кардиологии сидели несколько человек. Время поразмышлять было. К сегодняшнему моменту он знал про Марианну Николаевну следующее: работает в этом центре, в той больнице и еще иногда читает лекции в институте повышения квалификация врачей; 39 лет; замуж вышла еще студенткой, муж умер недавно (Жданов был очень удивлен, что про его смерть ничего не знал, хоть общался с ней пару раз за последний год по поводу здоровья своих знакомых), умер от обыкновенной смертельной болезни, так как был уже не молод, точнее, на 65 году жизни; был видным ученым, но работал над какой-то темой, про которую мало что известно, так как она была секретной, из-за нее же был невыездным; раньше жила с мужем и его матерью, мать умерла через полгода после своего сына, теперь доктор живет одна.
Пал Олегыч познакомился с ней, когда она была еще ординатором, при следующих обстоятельствах. Он пришел навестить в больницу свою мать, и увидел, как пациентка, которой была сделана тяжелая операция, держит за руку совсем молодого врача и не отпускает, бормоча: «Вы уйдете – я умру». Дежурство ординатора уже давно кончилось, но она все сидела с пациенткой и говорила, говорила ей что-то тихим успокаивающим голосом, убеждая, что теперь-то все точно будет хорошо. Потом мать рассказала Павлу, что девушка так и просидела с ней до глубокой ночи, и ей пришлось остаться ночевать в больнице, а утром ее отчитала врач-куратор в коридоре за такую мягкотелость: «Всех не спасешь». Когда Павел на следующий вечер повстречался с Марианной, у нее были заплаканные глаза. Он спросил: «Старшие коллеги не одобряют милосердия?» Она ответила: «Муж против усердия». Но та пациентка быстро пошла на поправку, а мать Павла, а потом и сам Павел часто общались с молодым доктором, и не только по поводу здоровья.

- Это и есть легенда?

- Это семейная легенда. Я забыл, зато Катя помнила, ей отец рассказывал. А есть еще пациентские, от знакомых. Например, звонишь ей по поводу боли в желудке, и пока она с тобой разговаривает, боль проходит.

- Ее девичья фамилия случайно не Чумак? Или Кашпировская?

- Ее девичья фамилия Голубицина. Вы с ней одного поля ягодки.

- Или те еще птички…

- В общем, помогает всем и всегда, люди отзываются о ней не просто тепло, а с восторгом и обожанием, в связях, порочащих ее, замечена не была, характер выдержанный…

- Нордический?

- Да. Говорят у нее выдержка железная. За пациента борется до последнего. Очень отзывчива, тактична, сердечна, терпелива. Ну, ты и сам мог заметить. Проблема – отблагодарить. Всегда отказывается от денег и подарков. Катя, например, считает, что Марианна Николаевна очень ранима и трепетна, и удивляется, как она выдерживает в реанимации работать.

- Да?! Интересно.

- Ага. На лекциях у нее – аншлаги, как на хороший спектакль. Одна врач знакомая сказала, читает со страстью.

- Слушай, а у нее сестры-близнеца нет? Случайно?

- Что такое, Малиновский? Какие-то странные интонации и вопросы. Ты успел накосячить?

- Я? Хорошенькое дело! Когда это я косячил? Если тактика и стратегия моих действий не сразу понятны современникам, то история все расставляет на свои места! В общем, спасибо, Андрюх, за собранные материалы. Данные, конечно, во многом субъективны, но придется работать с тем, что есть. Думаю, может организовать ей персональный телеканал – пусть лечит словом сразу все население России: желудки, знаешь, у скольких болят? Если она такая отзывчивая и трепетная, то будет счастлива отозваться на зов миллионов страждущих…

-Ром, я не пойму, что, но что-то мне в твоих словах не нравится. Вот нутром чую неладное. Давай лучше я сам с ней поговорю, а? Это же я, в конце концов, просил за тебя. Я разберусь. Расслабься.

- Что ты так напрягся? Я пошутил.

- А я нет. Она Гришку спасла, и нам с Катей не дала с ума сойти. Пойми меня, я бы ни за что не хотел, чтобы…

- А что было с Гришей?

- Врожденный порок сердца, сразу не распознали, а потом никто не мог понять, что с ребенком не так. Отец повез нас к Марианне Николаевне, она увидела там что-то и услышала, и каким-то чудом успела организовать операцию. Нам потом сказали, что еще чуть-чуть…

- У него больное сердце?

- Нет, теперь совершенно все нормально, то есть, абсолютно. Вовремя и хорошо прооперировали. Я даже и не помню, как там это все называлось… что-то не заросшее было, кажется… В роддоме пропустили, педиатр тоже не поняла… Вспоминать не хочу эти дни. У Кати почти молоко пропало, а Марианна Николаевна приходила, говорила с Катей, и та успокаивалась, и засыпала даже.
И меня в чувство приводила. Потом уже, когда все кончилось хорошо, я сказал ей как-то, что, наверное, медицинские знания помогают быть более спокойной ей, чем родителям, которые сходят с ума, ничего не понимая. А она сказала, что во многом знании много печали, и что ей как врачу было тоже очень страшно за ребенка, потому что она знала все возможные опасности, знала, какие могут случиться осложнения, и плакала втихаря от бессилья, понимая, что нужно просто ждать. А мы думали, что она абсолютно спокойна и уверена в хорошем исходе. И это было очень важно для нас. Понимаешь?

- Будь спок, Палыч. Я тебя хорошо понимаю.

И вот теперь, сидя в тени раскидистого фикуса, Малиновский пытался соотнести информацию, полученную от Палыча, и то, что ему довелось увидеть самому. Вдруг его внимание привлек шум. Из дальнего конца коридора бежала женщина в белом халате и кричала другой, проходящей мимо кабинета завотделением:

- Позовите Марианну Николаевну. Позовите же Лембе! Быстрее!

В воздухе подвисли звуки: «итеее… ж дите… маннну небе сн…»

Дверь кабинета распахнулась, завотделением вышла и сразу побежала за кричащей женщиной.

После этого тишина в холле стала еще более звонкой. Посетители притихли. Через некоторое время стал слышен вой сирены. Малиновский встал, подошел к окну: во дворе в машину реанимации заносили носилки, на которых лежал человек. Машина уехала. В конце коридора появилась пара: пожилая женщина, убитая горем, еле шла, поддерживаемая Марианной Николаевной. Последняя, очевидно, вела ее в свой кабинет. Вдруг у пожилой женщины подкосились ноги, и врач еле успела посадить ее на стул у стены. После этого врач села на корточки перед ней и стала что-то говорить. Роману не было слышно, что именно она говорила, но и видео без звука было достаточно для того, чтобы понять: это была убедительная, проникновенная, горячая, эмоциональная речь. Марианна Николаевна держала женщину за руки и смотрела ей прямо в глаза, та кивала и успокаивалась. По крайней мере, она перестала плакать, распрямила спину, и уже не казалось, что еще чуть-чуть, и она потеряет сознание. Еще через какое-то время подошел мужчина, видимо, родственник сидевшей на стуле женщины, в сопровождении нескольких врачей. Он выслушал доктора, наклонился к родственнице, помог подняться и повел. А та все не хотела выпускать руку Марианны Николаевны, все оглядывалась на нее и даже улыбалась ей, кивая. Когда они ушли, завотделением несколько секунд, словно приходя в себя, посидела на корточках, потом тяжело поднялась и энергично пошла к своему кабинету. Подойдя к посетителю, который сидел у двери, улыбнулась ему приветливо и тепло, коснулась рукой плеча, и тот расцвел.

- Заходите.

В сведениях Жданова сомневаться не приходилось: Роману только что была явлена иллюстрация, наглядный материал: слайд №1, слайд №2. Внимательная, отзывчивая, человечная, сопереживающая… Что же тогда было два вечера назад? Или это вполне сочетающиеся качества: холодный прагматизм и отзывчивость, прямолинейность и такт, цинизм и умение горячо сопереживать? И вообще, что его так задело в ее предложении? Само это предложение или то, как оно было сделано? Скорее второе. Безоглядно смело, даже бесстрашно. Очень решительно. Без кокетства, танцев с бубнами, экивоков. Без заламывания рук и падения в обморок от смущения. Честно. Спокойно. Хотя спокойно ли? Сама спросила, по его вопросам поняла, что он не готов, сама озвучила отказ. И сама же, видя, что поставила человека в неловкое положение (а мог бы ведь отреагировать иначе и свести все к шутке, легко! Может быть, она на это рассчитывала в случае отказа?), попыталась избавить его от еще одной встречи.

Почему она пыталась предстать пред ним именно в этом образе? Холодной, расчетливой, дерзкой и резкой в суждениях женщины? Многие дамы играли с ним, но они всегда пытались казаться лучше, чем есть на самом деле, а не хуже. Многие из них хотели его обмануть, чтобы обрести свою выгоду – ту или иную, большую или меньшую, но почти всегда затрагивающую его интересы; и он никогда не был так изумлен, как в этот раз, когда ему правдиво сказали о том, что от него требуется.

Но ведь он сам всегда был за правдивость в отношениях? Не так ли он поступил с Верой? Не он ли учил Геннадия своим основным заповедям: быть честным перед собой, и никаких компромиссов? Предлагал не тратить время и силы на людей, с которыми тебе скучно или тоскливо, добиваться понравившейся женщины, а когда надоест – уходить? Его девиз – никогда ничего не обещать и действовать честно? Не он ли вопрошал, почему, спрашивается, мы должны следовать не своим желаниям, а желаниям других? И он соглашался с тем, что каждый блюдет свои интересы, всегда, и есть люди, способные их отстаивать, а есть те, кто прогибается под желания других. Вот, пожалуйста, он встретился лицом к лицу с таким человеком, и ему почему-то это совсем не понравилось… Она же не учла его интересов! Она слишком откровенно и открыто сказала о своих! Ханжа ты, Ромочка, ханжа! Причем, что самое неприятное, не с точки зрения взглядов общества, а с точки зрения своих же взглядов. Ханжа вдвойне.

А еще она догадалась о Соне. Но промолчала об этом при Жданове. Нет, она не промолчала, она придумала, как это объяснить отцу девочки так, чтобы он ничего такого не подумал. Вот что интересно.

Это все надо бы разъяснить. И, кажется, уже подошла его очередь.

64.

- Я устала. Я просто очень устала. У меня ощущение, что я на войне: сражаюсь, сражаюсь. А так все нормально. Не переживай. Ну, какой голос – обычный голос. Скоро пойду. Держусь. Не бери в голову, я справлюсь. Ага, пока.

Роман услышал этот разговор из-за двери и не стал сразу входить: хозяйка кабинета говорила по телефону, зачем мешать? Постучался, помедлив, приоткрыл дверь:

- Можно?

- Да, заходите.

- Здравствуйте, доктор.

- Здравствуйте, Роман. Как вы себя чувствуете?

- Все отлично, но мне кажется, у меня заноза.

Она посмотрела на него удивленно, встала из-за стола.

- Давайте посмотрим. Где?

- Вот тут, - он указал пальцем на макушку, слегка наклонил голову.

Она сначала шагнула к нему, а потом приостановилась.

- В голове? Как вам удалось?

- Сам не пойму, доктор. Был крайне осторожен, разумен, даже серьезен, что для меня нехарактерно совершенно, и вдруг... Зашел вечером в кафе поужинать, наутро просыпаюсь – в мозгу заноза. И свербит, и сверлит, и саднит...

- Вы были в кафе один? – она развернулась, возвращаясь на свое место.

- Нет, с женщиной. Это, конечно, фактор риска, я знаю, душевные травмы, ранения в сердце, снос башки, ожоги разной степени тяжести, но ведь ничто не предвещало...

- На вас дамы часто выливают кипящий борщ? – она не смотрела на него, складывая бумаги в стопку.

Малиновский усмехнулся, разглядывая непробиваемую собеседницу.

- Нет, они обжигают взглядами.

Она, наконец, посмотрела на него.

- Вот как сейчас, например.

- По моим наблюдениям, несчастные случаи происходят чаще всего тогда, когда меньше всего думаешь об опасности. Человек расслабляется, становится беспечен... Ничто не предвещало, говорите? Ничто не предвещало... смешно...

Она засмеялась негромко, легко, звеня высокими нотками близких слез. Малиновскому показалось, что ее смех может перейти в истерику, он несколько раз видел и слышал такое – было очень похоже, но она резко замолчала, взяв себя в руки – привычно, жестко.

- Роман, я выну сейчас вашу занозу. Все будет хорошо. За вами были еще посетители?

- Нет, там больше никого не было.

- У вас есть пять минут?

Она вышла из-за своего стола и села напротив Романа на стул, на котором в прошлый раз сидел Жданов. Сложила руки на коленях – женственные узкие кисти, чуткие пальцы, тряхнула головой, сверкнула влажными глазами, устало вздохнула.

- Я прошу у вас прощения. Вы знаете, за что. Я поставила вас в неловкое положение, и мне жаль, что эта мысль вас неприятно гложет. Я совершила ошибку, не первую, надо сказать, в своей личной жизни, и надеюсь, что эта не будет иметь каких-то тяжелых и длительных последствий. В первую очередь для вас. Ведь мое предложение не было воспринято вами как оскорбительное?

- Нет, что вы! Вы хотели создать мою копию, а копируют обычно то, что нравится. Это был комплимент. У моей мамы среди хрусталя стояла статуя Давида Микеланджело, сантиметров десять высотой, из гипса. Она его очень любила.

- Спасибо. Я рада, что вы так на это смотрите, - ее губы тронула улыбка, но она боялась потерять мысль, а потому осталась сосредоточенной. – Это было какое-то наитие, наваждение. Мы накануне с сестрой отмечали сорок дней, как умерла наша бабушка – в последнее время все какие-то поминки, поминки, но так бывает, это полоса. Мне стало грустно, я любила бабушку. Возникло очень четкое ощущение, что вокруг меня вакуум, густая пустота, и она надвигается. Сестра уйдет к семье, а я останусь совершенно одна, в глухой темноте. Вдруг она говорит: роди себе веселого мальчика. Если что, я подстрахую. Я засмеялась ей в ответ: от кого? Как ты себе это представляешь? Да еще веселого мальчика! Вот ведь ляпнула, тоже. Мы с ней даже пошутили, придумывая варианты, как это можно сделать – пошлая жуть: поехать в санаторий, сходить в бар, повесить объявление - совершенно нереально для меня, но именно пошутили, сочиняя текст, придумывая диалоги, ничего серьезного. Она все убеждала, что нужно быть смелее в своих желаниях, и тогда они непременно исполнятся. И вот вы неожиданно заговорили в кафе о благодарности. Вы, один из двух веселых мальчиков, которые меня так впечатлили своим юмором и манерой общения друг с другом. Просто потрясли, восхитили.

Она смотрела на Романа ясными глазами, в которых действительно можно было увидеть восхищение, вызванное воспоминанием.

- Вам, наверное, не понять моих восторгов. Я, пока была замужем, общалась в кругу очень солидных людей. Мой муж был старше меня на 27 лет, его друзья и знакомые - примерно такого же возраста, и среди них были очень милые, с юмором, но… Вы – это совсем другое, как люди из иного мира, где все легче, радостнее, проще… Я ошиблась. Это был минутный порыв, поверьте мне! Как прыжок в воду с трамплина: знаешь, что можешь удариться, если войдешь не под тем углом, но не умрешь же... Мне показалось, что если сказать честно, то это будет лучше, чем пытаться как-то хитрить. Да и как хитрить, вы ушли бы, и все, разве я не понимаю, что не смогла бы вас заинтересовать? Потом все говорила бы себе: ты опять не смогла, не решилась.
А так – я попыталась, моя совесть чиста. Все как-то совпало, наложилось: веселый мальчик, смелость в желаниях, усталость, глинтвейн. Я не успела подумать о вас. Вам так легче?

«И мальчики веселые в глазах».

- Мне не было особенно тяжело. Мне было непонятно, я б даже сказал, любопытно, почему вы себя так странно вели.

- Странно, что сделала вам такое предложение?

- Что сделали его, надев маску. То ли госпожи Цаханассьян, то ли этой, которую Мерил Стрип играла, из журнала мод.

- Это был экспромт. Что-то из подсознания вынырнуло: только в таком образе можно произнести то, что я произнесла. Чтобы ни в коем случае не вызвать жалость! И чтобы вам легче было отказаться: Мерил Стрип отказом не убьешь, ведь правда?

- Хорошо, что вы не стали играть эту роль дальше, я вам все равно не поверил. Как там, в незабвенной нашей собаке? «У тех, кто шутит, никогда так густо не краснеют щеки!»

«И этот взгляд, и вздох глубокий».

- Ну и пусть… Последняя вспышка сумасбродства. Я слишком устала сегодня, чтобы притворяться, играть или даже расстраиваться из-за своего полного актерского фиаско.

- Совершенно не из-за чего расстраиваться. Это просто не ваше амплуа. Вам идет роль ангела-спасителя.

- Да, вы правы. Я слишком срослась с этой ролью, чтобы теперь можно было что-то поменять.

Это было сказано с такой горечью, что Роман поспешил добавить:

- Я вспомнил, что библейское мне мерещилось, пока я был в обмороке. «Манна небесная. Ждите».

- Прелестно. Как вы объясните этот феномен? У вас есть связи там? Это было послание свыше?

Роман уже было раскрыл рот, чтобы рассказать доктору о звуковых совпадениях ее имени с библейским понятием, но передумал.

- Да. Меня всегда предупреждают заранее об изменениях на маршруте. Там считают, кто предупрежден, тот вооружен.

- Как удобно!

- Не то слово. Проблема в том, что я не всегда владею шифром. И хорошо, если б азбука Морзе или пляшущие человечки, да даже египетские иероглифы, а то ведь иногда тебе говорят что-то прямым текстом, русским языком, а ты все равно не понимаешь.

- Расшифруйте, пожалуйста.

- Пожалуйста. Вы одели на меня Холтер, а потом завели разговор о дочери Жданова, чтобы найти доказательство своим подозрениям? Зачем вам это, Марианна Николаевна?

- Вовсе не для этого. – Она устало поднялась со стула и направилась к своему столу.

- И пульс прощупать вы мой хотели тоже не для этого? - он поймал ее за руку, останавливая.

- Пульс? Я хотела продемонстрировать, как легко вы можете себя выдать! Я лишь сделала попытку, протянув руку, а вас словно током ударило!

- И все-таки согласитесь, доктор, некрасиво использовать служебное положение для шпионажа.

- Да нет никакого шпионажа, что вам все мерещится! – в ее голосе послышалась обида.

- Я вам не верю. Вам непременно хочется подтвердить свою теорию, это так увлекательно! Потому вы и засекли время в кафе, а потом заговорили о… я следил за вами.

- Знаете что, Роман! Мне не нужно ничего подтверждать! Я вообще предпочла бы этого не знать!

- Чего не знать?

- Про вас с Соней! – это было сказано эмоционально, но она опять тут же понизила голос:

- Я видела вас в театре. На «Маленьком Принце», или как там этот спектакль назывался. А потом Андрей сказал, что вы встретились с ним снова лишь в этом году. Два плюс два сложить не трудно.

Роман ошарашенно молчал.

«Нужно было все-таки произвести зачистку. – Варфоломеевская ночь? Избиение младенцев?»

- Дайте мне вашу руку! – она схватила его за запястье, он не вырывался. Сосчитала пульс.

- Все в порядке. Теперь я действительно могу быть спокойна. Не нужны мне ваши тайны, не шантажировать же вас этим, чтобы затащить в постель! - в голосе не обида, нет, но едкая ирония. - Послушайте, Роман. Я все прекрасно понимаю. Можете быть абсолютно спокойны на мой счет, я никому ничего не скажу. Я не знаю подробностей, мне и не нужно. Врачебная тайна. А насчет Холтера и разговора – мне просто нужно было убедиться, что эта тема не вызывает опасного учащения сердечного ритма. Я еще посмотрю запись, но даже сейчас, когда я вам сказала, все было в пределах допустимой нормы. Я просто подстраховалась. Страшно было: а вдруг? Вы уйдете со своими прекрасными анализами и результатами исследований, а потом кто-нибудь что-нибудь вспомнит – и… Значит, я права, это просто было стечение обстоятельств. Но вы все же… не волнуйтесь так. Хорошо?

Роман смотрел на доктора и видел перед собой стойкого оловянного солдатика в женском облике. Очень усталого солдатика, который уже еле держится на ногах, но если надо, продержится еще.

- Хорошо. Давайте я отдам вам Холтер.

- Что ж вы его не сняли до сих пор?

- Мне всегда ваши сестры милосердия помогали в этом, - он скинул свитер. – Я решил, что под присмотром специалиста будет правильнее.

Она пожала плечами, подошла к нему стала аккуратно снимать электроды. Ее лицо было спокойно, но Роману показалось, что…

- Это очень опасно для моего здоровья? – все-таки за его плечом всегда сидел чертик.

- Что?

- Отлеплять эти штуки?

- С чего вы взяли?

- Вы волнуетесь!

- Глупости.

- А если я попробую посчитать ваш пульс?

- Попробуйте! – она развеселилась.

Роман долго пристраивал пальцы на ее хрупком запястье, но так и не нащупал места пульсации.

Она смеялась. Положила ему ладонь на область сердца, замерла на несколько секунд.

- 70, не больше.

Протянула руку к сонной артерии на шее, сразу нащупала то, что хотела.

- Да, не больше 70-ти.

Взяла его за запястье:

- Прекрасное наполнение.

И смеясь, подняла брови: вот так!

- Вот вы запросто можете положить ладонь мне на грудь, чтобы услышать сердцебиение, а вот если это попытаюсь сделать я, то это будет грязным домогательством. О каком равноправии может идти речь?!

- Вы правы. Ни о каком. И дело даже не в том, что кому-то не будут даны равные права. Дело в том, что не каждый может их принять. Одевайтесь.

Они расстались, как добрые приятели, без какой либо натянутости. Она очень мягко, но решительно отклонила его предложение куда-нибудь ее подвезти, он не стал слишком настаивать. Когда ехал домой, то чувствовал себя легко и приятно, никаких заноз в мозге, и на сердце ни малейшей тяжести. Все осталось там, у нее в кабинете, вместе с Холтером. Роман тихонечко подпевал группе "Black", "Wonderful Life":

Снова я выхожу к морю,
Мои волосы наполняет солнечный свет,
И в воздухе висят мечты.
Чайки в небе отражаются в моих глазах.
Знаете, чувствуется несправедливость,
Волшебство везде.

Посмотри на меня, стоящего
Здесь снова, в полном одиночестве,
Прямо в лучах солнца.

Не нужно убегать и прятаться,
Это чудесная, чудесная жизнь,
Не нужно смеяться и плакать,
Это чудесная, чудесная жизнь.

Солнце в твоих глазах
И жара в твоих волосах,
Кажется, тебя ненавидят
Просто за то, что ты есть.
А мне нужен друг,
О, мне нужен друг,
Чтобы я стал счастливым
И не чувствовал одиночества.

Посмотри на меня, стоящего
Здесь снова, в полном одиночестве,
Прямо в лучах солнца.

Не нужно убегать и прятаться,
Это чудесная, чудесная жизнь,
Не нужно смеяться и плакать,
Это чудесная, чудесная жизнь.

Мне нужен друг,
О, мне нужен друг,
Чтобы я стал счастливым
Не таким одиноким.

_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)

65.

Роман был очень чувствителен к запахам. Хорошо их различал, запоминал, со многими у него формировались яркие и четкие ассоциации. Если бы кто-то завел с ним на эту тему разговор, то в процессе беседы выяснилось бы, что и людей он воспринимает как ароматы – парфюмерные ароматы, у которых есть головная нота, сердечная, шлейф.

Например, образ Жданчика в самом начале их общения был спаян с запахом мандаринов, и не только потому, что в первый же визит к нему домой два вечно голодных юноши обнаружили огромную сумку с мандаринами и уничтожили их почти все к ужасу Маргариты Рудольфовны, которая была уверена, что они покроются сыпью или сами станут оранжевыми, но и потому, что Андрюха с самого начала вызвал в Романе ощущение ходячего торжества - грохочущего фейерверком, наполненного развлечениями, хмельным задором и беззаботностью. Потом, при более близком знакомстве ароматические ассоциации стали более глубокими: Андрей оказался смесью жасмина и гвоздики. Воспоминания же о нем - шлейф - всегда сопровождал аромат можжевельника: стойкий, благородный, чуть-чуть с запахом дыма, чуть пряный, терпко-смолянистый.

Генка был совсем другой ароматической композицией, его головной нотой оказался анис: тонкий, освежающий, - который, быстро выветрившись, уступил место запаху свежескошенной травы. Его шлейф же, скорее, был сосновым.

Роман вовсе не думал ни о каких запахах, когда зазвонил телефон. Просто, когда он глянул на экран, на него пахнуло воздухом соснового бора.

- Геннадий, какими судьбами? Я уж думал, что гринпинская трясина семейной жизни засосала тебя, издав аппетитный чавкающий звук.

- Привет, Ром, я не в Москве, поэтому сразу по делу: у меня, вернее у нас с Татьяной проблемы, нужна помощь. Ты меня нормально слышишь?

- Говори. Я тебя хорошо слышу.

- В общем, Татьяна ждет ребенка, и тут выяснилось, что у нее с сердцем какие-то проблемы. Терапевт направила к кардиологу в поликлинике, тот посмотрел и сказал что-то типа того, что ей и рожать-то нельзя, что, возможно, лучше избавиться... Она там ревет, а я тут, самое раннее могу вернуться только послезавтра, но уже сейчас решил всех спросить, нет ли какого хорошего врача-кардиолога, чтобы мог проконсультировать, сказать все, как есть. Спросишь у всех своих, у тебя ж клиенты крутые?

При воспоминании о хорошем враче-кардиологе Роман явственно ощутил запах цветущего шиповника.

- Есть.

- Спасибо, Ром! Буду ждать звонка, если кого найдешь, - Геннадий воспринял ответ друга как согласие начать поиски.

- Нет, ты не понял, уже есть врач-кардиолог. Хороший. Я сейчас позвоню ей.

- Серьезно, Ромка? – голос Гены стал совсем другим. – Спасибо, спасибо тебе. А то, сам понимаешь! Ну, я жду.

- Марианна Николаевна? Добрый день. Это Роман. Не знаю, помните ли вы меня, мы с вами вместе в когортных исследованиях участвовали по выявлению влияния роскоши человеческого общения на состояние сердечно-сосудистой системы. Ну, у меня из головы еще палочка для суши торчала. Я звоню вам, чтобы напрячь.

Через несколько часов Роман вез и впрямь постоянно ревущую Татьяну на консультацию. Срочность доставки пациентки к врачу была обусловлена тем, что Марианна Николаевна с завтрашнего дня уходила в отпуск.

Когда успокоенная и обнадеженная Генкина жена наконец распрощалась с врачом и совсем с другим настроением поехала домой со своим отцом, был уже глубокий вечер.
Роман зашел в кабинет к Марианне Николаевне, она еще вносила в компьютер какие-то данные Татьяны, чтобы переслать их своему коллеге, с которым она договорилась насчет обследования своей новой пациентки. На краю ее стола лежали буклеты по Словакии, Братиславе.

- По логике вещей, количество ваших пациентов, которые приходят от знакомых, должно расти в геометрической прогрессии, - сказал Роман, когда она закончила стучать по клавишам. – Как вы все успеваете?

- Как известно, все успеть нельзя. На что-то времени не остается. Вот я, например, сегодня собиралась разобраться с навигатором и картами по Словакии, по Братиславе, не успела. Не факт, кстати, что разобралась бы. Наверное, проще будет купить бумажную там.

- Если вы не убегаете прямо сейчас, я могу вам быстро это сделать.

- Правда? Это было бы очень хорошо. Как представлю, что я там заблужусь, так сразу страшно становится. А ходить с этими бабульками – тоже не вынесу.

- С какими бабульками? – Роман уселся на ее место за компьютер, взял в руки ее телефон.

- Я купила тур, а потом мне сказали, что там собралась группа дам-пенсионерок, они из какого-то клуба по интересам, едут подлечиться и спокойно походить по городу, там ненапряженная экскурсионная программа плюс какие-то воды, что ли... Я впервые выезжаю за границу, представляете? Думала, соберусь спокойно, все изучу, достопримечательности, куда пойти самой, а даже не хватило времени буклет рассмотреть. А вы говорите...

- А почему в Братиславу? – он со знанием дела устанавливал нужную программу, скачивал карты.

- Я растерялась в тур-агентстве. Все-таки ни разу не ездила. Они предложили, я согласилась. Сказали, что там с языком меньше проблем, быстро визу сделают, не так дорого все. В общем, как-то легко меня убедили. У меня и сил не было выбирать и размышлять, просто я поняла, что если не уйду сейчас в отпуск, то совсем с катушек слечу. Конечно, я б хотела в Дрезден или в Мадрид, из-за их музеев, не говоря уж о Лувре, но я вдруг поняла, что у меня совсем нет сил, чтобы со всем этим разбираться. Я очень плохо ориентируюсь на местности, даже в Москве могу заплутать. А уж в чужом городе! Вот сейчас попробую, может быть, потом... Поэтому и надеялась на навигатор. Хотя, честно говоря, никогда им не пользовалась. Но другие же справляются?

- Так, смотрите. – Роман сел на стул рядом с Марианной Николаевной. – Вот так включается программа. Видите, это я поставил точки на карте, чтобы вам было удобнее ориентироваться. Вот отправная точка – ваш отель, это – основные достопримечательности. Нажимаете сюда – он прокладывает маршрут. Если вы находитесь, например, вот здесь, - Роман привычно скользил пальцем по экрану, - а вам нужно вернуться в отель, то вы делаете вот так и вот так. Понятно?

- Примерно.

- Разберетесь, ничего сложного. У вас там будет безлимитный интернет, для работы навигатора это важно.

- Стойте, стойте, как это безлимитный?

- Очень просто, я подключил и оплатил. Будете протестовать?

- Нет, не буду.

- Какая удача! Кстати, идея: можно порепетировать ваше общение с навигатором, минуточку.

Малиновский снова взял ее телефон и ушел к компьютеру. Завотделением пока собиралась домой.

- Вот, поставил вам карту Москвы. Сейчас попробуем, сможете ли вы добраться по навигатору до дома.

- Пешком?

- Нет, на моей машине. Возражения не принимаются. Я должен проконтролировать, а то уйдете со своими замечательными картами и программами, а пользоваться не сможете – и ищи-свищи вас по всей Европе! Кстати, вот так переключается в навигаторе функция «пешком» или «на авто».

Когда сели в машину, Марианна Николаевна долго возилась с телефоном, Роман спокойно ждал. Но вот она договорилась с гаджетом и неуверенно сообщила:

- Кажется, нужно ехать прямо.

- Другого я и не ожидал, - Роман улыбался. – Кривые дорожки – не ваш путь. Прямо? Доктор, я сделаю, как вы скажете. Я всегда следую рекомендациям врачей.

Она подняла глаза и увидела, что если ехать прямо, то машина упрется в стену. Изумилась и снова стала вглядываться в экран телефона.

Роман засмеялся, ткнул пальцем в уголок экрана, картинка перевернулась, и стало понятно, что нужно ехать не вперед, а назад.

- Ничего себе! Да тут столько нюансов! Я так и от гостиницы не смогу отойти.

- Тогда едем в галантерейный магазин. Купим клубок шерсти, вы привяжете конец нити к ручке двери отеля и пойдете спокойно гулять, постепенно его разматывая. Или можно купить мелков. Будете стрелочки рисовать на стенах и асфальте. Тоже метод. Хлебные крошки не рекомендую – ненадежный вариант.

- Нет, нет, я справлюсь! Не может быть, чтобы у меня не получилось. На следующем перекрестке – налево.

- Налево – мое любимое направление! – сказал Роман и повернул направо.

- Ничего не понимаю. Но я разберусь. Непременно! - Это звучало, как клятва. Роман не сомневался: эта справится, разберется. А Vaya Con Dios тоже тихонечко клялась сама себе: «больше никогда!», исполняя свой хит «What's a woman»:

Что такое женщина, когда мужчина
Не стоит рядом с ней?
Что такое женщина, когда мужчина
Что-то скрывает?

Она будет слабой,
Она будет сильной,
Тяжелая борьба,
Такая долгая.

Что такое женщина, когда мужчина
( что такое мужчина без женщины?)
Не следует правилам?
Что такое женщина, когда мужчина
( что такое мужчина без женщины?)
Заставляет ее чувствовать себя дурой?

Когда жизнь
Пошла наперекосяк,
Она попытается
Разобраться с призраками прошлого.
Когда любовь завершилась,
Мечты прошлого
Так быстро блекнут.

Совсем одна
В темноте
Она клянется:
Он никогда не обманет ее снова.

Все те мечты из прошлого -
Так быстро блекнут -
Призраки прошлого,
Когда любви пришел конец.

Совсем одна
В темноте
Она клянется, что он не затронет ее сердца,
Больше никогда.

Не затронет моего сердца
Больше никогда.
(что такое мужчина без женщины?)
Не затронет моего сердца
(что такое женщина без мужчины?)
Больше никогда!

Придя домой, Роман приготовил ужин, съел его, не торопясь, с удовольствием, под монотонный бубнеж каких-то политических дебатов по телевизору, потом передислоцировался на диван, прихватив с собой телефон.

От Генки было сообщение: «Спасибо, век не забуду. Приеду – поговорим», на что Роман ответил: «Звучит, как угроза. Я, чур, в домике».

От Жданова: «Как идеи насчет дня благодарения?», ответ: «В разработке».

Затем Роман написал на адрес, занесенный в его список контактов как «Доктор, Кто Вы?»: «Служба поддержки навигации приветствует вас. Нас не нужно вызывать, мы приходим сами». Он знал, что в ее телефоне это сообщение высветится в перечне чатов под именем «Холтероносец».

Он увидел, что она сразу просмотрела сообщение, но пока не отвечала – удивительное дело, как быстро мы привыкли ко всем этим чудесам техники, а ведь еще несколько лет назад ничего этого и в помине не было, особенно вот на таком, обычном, бытовом уровне. Роману было весело представлять, как там, в одной из квартир старого сталинского дома, наверняка с высоченными потолками и лепниной, женщина смотрит в экран телефона и размышляет, отвечать или нет, и как отвечать.

Он не выдержал и снова написал: «ТОЛЬКО 3 ДНЯ: прокладываем маршрут кругосветного путешествия по самому длинному меридиану Земли БЕСПЛАТНО».

Снова подождал, снова не дождался реакции.

«Сегодня ваш номер был выбран для участия в розыгрыше! Вы можете пройти по маршруту легендарного Джеймса Кука до Гавайских островов. Примечание: маршрут прокладывается в одну сторону. Скидка 50%».

Романа страшно веселило даже молчание доктора. Отправляя каждое следующее сообщение, он смеялся и вовсе не был разочарован отсутствием ответа. Она ведь читала их! Это же не послания в бутылках, брошенных в океан: видно, когда получила, когда просмотрела.

«Весь март получайте скидку 5% на прокладывание маршрута от станции Беллинсгаузена до станции Прогресс за каждую поездку в Антарктиду!»

Отсутствие ответа – это ведь тоже ответ. Вполне красноречивый. Но вот на экране появилась надпись: «Доктор, Кто Вы?» набирает текст».

«Письмо в службу поддержки. Скажите, пожалуйста, как отключить рекламу?»

66.

Какой предмет чаще всего удостаивается чести сопровождать нас всегда и везде? Регулярно получает львиную долю нашего внимания? Обласкан нашими пальцами, согрет теплом наших рук? От чего мы иногда часами не отрываем взгляда, светящегося нежностью, искрящегося смехом, наполненного мыслью? Какой предмет хранит наши тайны, мечты, позволяет нам расширять границы своего мира? Что является кладезем удовольствия? К чему мы тянемся, проснувшись, что последним выпускаем из рук перед сном? Потеря чего может выбить нас надолго из колеи, довести до истерики и вогнать в прострацию, заставит почувствовать полную беспомощность, а слова «все пропало!» не будут преувеличением? Что это за жизненно необходимая вещь? Итак, барабанная дробь, открываем черный ящик, а в нем – смартфон (устар. телефон)!

Роман третий день подряд вел абсолютно иллюзорный образ жизни, иллюзорный как для себя, так и для окружающих: его материальная субстанция была здесь, в мире физических тел, а сознание болталось где-то в эфире, среди сигналов и волн, оно жило в воображаемом пространстве, структурными элементами которого были слова из сообщений и фотографии. Если бы его спросили, что он ел, во что был одет в эти дни, что за погоды нынче стоят или какие-либо другие подробности окружающей действительности, он бы поплыл при ответе, как двоечник, даже не открывавший заданного параграфа. «Что я? Где я?» - говорило периодически выражение его лица, когда ему приходилось-таки выныривать из виртуального мира в реальный, чтобы доехать до дома на машине или ответить на вопросы окружающих. Он почти не выпускал телефон из рук, рискуя утопить его в ванной, уронить в лужу или в кастрюлю с пельменями. Наблюдающий за ним со стороны через некоторое время сочувственно вздохнул бы: сдвинулся человек на общении с гаджетом, что поделать? Мало ли их теперь таких, светящих взорами в экран телефона в метро, троллейбусе, электричке, такси, на ходу, в поликлинике, в кафе, в очереди, на эскалаторе, на родительском собрании, и даже – беспредел! - на совещании?

Ах, эта волшебная сеть, соединяющая любые точки мира! Диво дивное, качество волшебства которого совершенно не зависит от расстояний: с Америками связь прекрасная, что с той, что с этой, хоть и через полноводный Atlantic ocean с гольфстримовскими испарениями, а с ближайшим Подмосковьем, по суше и без гор - Восточно-Европейская равнина, все-таки, – никакая. Япония, край карты мира, вообще острова в океане - острова в океане, но поди ж ты, ответ от абонента приходит по-самурайски метко и стремительно, а свой родной Дальний Восток, который поближе на тыщу-другую километров, чем земли саке и сакуры, еще и не электрифицирован до конца, что уж говорить про покрытие сети, там местами девственная пихтовая мобильная тишина. И вообще другая реальность: уссурийские тигры, лосось, рододендрон даурский, и птицы щебечут тревожно...

Со Словенией связь была нормальная. Качественная, постоянная, эмоционально-насыщенная, интеллектуальная, пестрящая цитатами, шутками, ассоциациями, намеками, смелая без подоплеки, открытая без тревожащей обнаженности и, главное, легкая, притягательно-веселая. Это не был флирт в чистом виде, это было больше похоже на эпистолярный роман, когда участвующие в переписке не стремятся выйти за ее пределы, либо зная, что это невозможно, либо сознательно не желая этого.

«Для справки: эпистолярный роман – роман в письмах, основной конфликт в котором обнаруживается не в сфере отношений человека в мире, а внутри самой личности. Особенности эпистолярного жанра: точное обозначение адресата и адресанта; переплетение устной разговорной и книжно-письменной речи; использование этикетных формул; использование обращений, вопросительных и восклицательных предложений; проявление авторского «я»; жесткая композиция текста».

Улыбка не сходила с лица Романа, когда он писал, когда ждал ответа, когда читал его – к вечеру у него болели мышцы, расположенные где-то в глубине щек. И даже немного слезились глаза: «ага, вот это вам расплата за то, что изливали свет на недостойный вас предмет!» Чтобы предмет стал более достойным для глаз, Малиновский чуть убавил яркость экрана, чуть изменил контрастность.

Это была захватывающая, азартная игра в словесный бадминтон с таким же, как он, виртуозным партнером: словно решили поперекидываться, пока воланчик не упадет на землю, а он все не падал и не падал, перелетая через сетку, воспаряя в голубое небо и на секунду зависая там, прежде чем ринуться вниз, пикируя на широко раскрытую ладонь ракетки. Трудно было прекратить разговор, чтобы улечься спать: каждый раз после того, как прощались, в голову то одному, то другому приходила новая смешная мысль, и пожелания друг другу «спокойной ночи» растягивались на полтора часа. Роман поймал себя на том, что, почти уснув, засмеялся в голос, придумав, с какой шутки начнет завтрашнее утреннее приветствие.
При таком общении очень быстро формируется свой общий язык, эсперанто для двоих (троих и более, если это чат, форум и т.д.), слова в котором могут означать совсем не то, что они означают для всех остальных. Так создается неповторимый шифр, индивидуальный код. В таких шифрах слова «обязательная программа» не имеют отношения к фигурному катанию, «караваджо» - к живописи, «лиссабон» - к Португалии, а «первая ночь, вторая ночь» - ни к одному из шекспировских произведений. Это упрощает общение, делает его насыщенным символами, подтекстом, углубляет и наполняет особым смыслом при кажущейся поверхностности обсуждаемых тем. Это сближает и объединяет, позволяет обособиться от всего остального мира. «Когда чужой мои читает письма, заглядывая мне через плечо» в таких случаях, он почти ничего не понимает. Потому что не посвящён. И мансипама с ним!

«Пересылаю телеграмму от Гены: «Я готов целовать песок зпт по которому Вы ходила воскл зн».

«Здесь брусчатка. Утром проснулась от цокота копыт – удивилась такому погружению в средневековье».

«От топота копыт пыль по полю летит?»

«Оказалось, туристы везут чемоданы на колесиках. Жаль, лучше б кони...»

«Ходють кони над рекою, ищуть кони водопою? Как там, берег крут?»

«Дунай, Дунай, а ну, узнай, где чей подарок… - он широк и полноводен, и течение стремительное».

«Гнндй согласен на брусчатку».

«Тогда пусть выезжает, пока мой след на ней не простыл».

«Так можно было? А я-то всю голову сломал!»

«И вы приезжайте. Топчусь третий день по центру – он махонький, уже вдоль и поперек его исходила, следов на всех хватит».

Озарение было похоже на атомную вспышку. Его буквально подбросило на кресле от заманчивости возникшей идеи. Это была блестящая, восхитительная авантюра. Когда он посылал следующее сообщение «Твои следы в сугробах у реки, твои следы, они тонки?», билет на самолет был уже забронирован. Нужно было как-то не умереть от нетерпения в те несколько часов, которые были лишними в его плане: вернуться домой, собрать чемодан и поехать в аэропорт. Хотя… Он знал, чем их можно занять. И в переписке нужно было себя не выдать: продолжаем в том же духе.

«Кстати, Марианна Николаевна, давно хотел спросить, а какова семейная этимология вашего имени? Оно редкое».

Забронировал в Братиславе машину.

«Мама хотела назвать Мариной, папа – Анной, вот и получился гибрид слона с чайником».

«Вам не нравится ваше имя?»

«В нем чувствуется искусственность соединения, компромисс. А к-с – это плохо склеенные половинки от двух разных желаний».

«Согласен. Единственное, что разрушает мечты - это к-с».

«Именно! В детстве особенно не любила. Сверстники спотыкались, дразнили Марьванной».

Покидал вещи в чемодан, взял флешку с музыкой.

«А родители как величали?»

«Мама Марой, папа Нюрой».

«Значит, родители не договорились, а не договорились?»

«Договорились – это не про них. Брак по-итальянски знаете? Это цветочки. Дикая отрицательная привязанность. Ни дня без эль скандаль».

«Вы росли в атмосфере неравнодушия и страсти, покой вам только снился?»

«Даже не снился. Однажды они ссорились очень громко, я лежала в кровати и не могла уснуть. Затем раздался страшный грохот, и все стихло. Я подумала, что кто-то убил кого-то, заплакала. Оказалось, мама бросила(!) в папу кресло – приличное такое, не пластиковое, как сейчас. Папа ошалел, замолчал».

«Ого. Знойная корсиканка? А папа, по теории притягивания противоположностей, должен быть истинным арийцем?»

«О, нет. Они под стать друг другу».

«Значит, вы не в родителей?»

«С чего вы взяли? Просто у меня вся мебель в доме к полу привинчена...»

Трудно ждать и догонять. Обгонять медленно ползущее время, и останавливаясь в беге, оборачиваясь поджидать его, когда у тебя уже все готово, а нужный момент еще не наступил, особенно трудно. Вот он, подарок, жжет твои руки, а день рождения ребёнка еще только через неделю; вот ты послал по почте сюрприз другу, и точно знаешь, что он удивит и обрадует, а сколько будет продолжаться пытка доставкой – не известно. Ты мыслями уже давно перенесся туда, куда едешь, но даже самый быстрый транспорт, самолет, все равно мучительно медлителен. Терпение – величайший дар, одинаково ценный и в горестях, и в радостях. Сколько терпения нужно было Грею, чтобы дождаться, пока привезут алый шелк, да сошьют из него паруса, да поставят их, чтобы можно было, наконец, исполнить мечту девушки?
Идея, как можно отблагодарить доктора, так радовала и вдохновляла Малиновского, что если бы не переписка, в том числе и с другими людьми, он бы перегрелся от нетерпения. И хорошо, что благодаря маленькому гаджету, умещающемуся в руке, можно переделать кучу дел, находясь в дороге. Это дополнительная степень свободы. Ну и несвободы тоже. Но ведь так всегда.

В автомобиле, взятом в аэропорту Братиславы напрокат, была настроена радиоволна, на которой вместо традиционного для европейских радиостанций бодрого, захлебывающегося оптимизмом бормотания дикторов и невразумительной музыки звучали приятные мелодии. Одна, новая для Романа, исполняемая томным женским голосом, была особенно интересной. Он не понимал всех слов, но что-то в настроении песни перекликалось с его эмоциональным состоянием.

Knock one, two, three on the wall – стукни раз-два-три по стене
That will be our secret call – это будет наш секретный стук
You'll find me under your spell – ты увидишь, что я зачарована тобой
Secret's safe, I won't tell – но секрет в сохранности, никто о нем не узнает.

Knock one, two... one, two – стукни раз-два, раз-два..
One, two, three – раз, два, три...

I see you move across the room – Я вижу, как ты проходишь по комнате
I can't keep still, you're my thrill – Я не могу оставаться спокойной, я взбудоражена
Can't you see, you belong to me – Разве ты не видишь, что принадлежишь мне?

You have me trapped, I'm happy with that – Я в ловушке, и мне это нравится
I'll keep you warm, when others are gone – Я согрею тебя, когда все уйдут
Look in my eyes, I'm your surprise – Посмотри мне в глаза, я – твой сюрприз.

Knock one, two... one, two – стукни раз-два, раз-два..
One, two, three – раз, два, три...

I won't tell a soul, oh no one will know – Я не скажу ни единой душе, о, никто не узнает
I'll keep all aside, keep away from the light – я спрячу все это, скрою от света
Just call and I'll appear, I'll always be near – только позови, и я появлюсь, я всегда буду рядом.

Knock one, two, three on the wall – стукни раз-два-три по стене
That will be our secret call – это будет наш секретный код
You'll find me under your spell – ты увидишь, твое заклинание меня околдовало
Secret safe, I won't tell – но тайна в безопасности, я никому не скажу.
Knock one, two... one, two
One, two, three

Роману везло. Везло сказочно: никаких задержек в пути, все получалось легко и просто, идеально складывалось, как, наверное, всегда и бывает с волшебниками, когда они берутся за свое дело с вдохновением. Впрочем, когда с вдохновением – везет всем.

Из холла гостиницы открывался отличный обзор на зал ресторана, в котором завтракали постояльцы. Малиновский сел в кресло удачнейшим образом: его не видно, ему же видно все, ты так и знай. Он не сразу обнаружил врача-доктора, к которому прилетел, как подорванный: то ли бабульки над ней поработали, то ли человек все же выспался и отдохнул – она выглядела иначе. Ее волосы, длиной до плеч, вились мягкими крупными локонами орехового цвета вокруг лица, подчеркивая его уравновешенные черты – не классической красоты, но нежной привлекательности. Когда она вставала, чтобы принести себе или какой-нибудь соседке еще кофе, то можно было заметить, сколь женственна ее фигура с округлыми очертаниями, а походка легка и грациозна при присущей ей стремительности и энергичности.

Ее телефон лежал на столе, и доктор, ведя беседу с пожилыми дамами, нет-нет, да бросала на него взгляд, а ее пальцы неосознанно поглаживали темный экран.
Роман сегодня еще ни разу не послал сообщения, а доктор никогда не начинала беседу первой. Но она ждала. Может, вовсе и не его привета? Проверим реакцию?

«Приятного аппетита, доктор! Круассаны, кофе, сок? И бабульки в ассортименте!»

Экран под рукой женщины зажегся, и Малиновский мог дать голову на отсечение, что в этот момент – сам такой! – она оглохла для любых звуков и речей соседок, уйдя через светящееся окно смартфона в другое измерение. Движение пальцем по экрану и... мы никогда не позволяем себе подобных улыбок, общаясь с собеседником, сидящим напротив. Такие яркие, открытые, искренние, а потому делающие нас уязвимыми и беззащитными улыбки мы дарим только смартфону, зная, что он нас не выдаст тому, кто своими словами может вызвать столь ослепительную вспышку радости на нашем лице.

Это было не совсем честно с его стороны. Тест с улыбкой – поинформативнее Холтера. Только она-то действовала в его интересах, а он действует в чьих?

67.

Весна глядит сквозь окна на себя
и узнает себя, конечно, сразу.
И зреньем наделяет тут судьба
все то, что недоступно глазу.
И жизнь бушует с двух сторон стены,
лишенная лица и черт гранита;
глядит вперед, поскольку нет спины.
Хотя теней в кустах битком набито.

Но если ты не призрак, если ты
живая плоть, возьми урок с натуры
и, срисовав такой пейзаж в листы,
своей душе ищи другой структуры.
Отбрось кирпич, отбрось цемент, гранит,
разбитый в прах - и кем! - винтом крылатым,
на первый раз придав ей тот же вид,
каким сейчас ты помнишь школьный атом.

И пусть теперь меж чувств твоих провал
начнет зиять. И пусть за грустью томной
бушует страх и, скажем, злобный вал.
Спасти сердца и стены в век атомный,
когда скала - и та дрожит, как жердь,
возможно лишь скрепив их той же силой
и связью той, какой грозит им смерть.
И вздрогнешь ты, расслышав возглас: "милый!"

Сравни с собой или примерь на глаз
любовь и страсть и - через боль - истому.
Так астронавт, пока летит на Марс,
захочет ближе оказаться к дому.
Но ласка та, что далека от рук,
стреляет в мозг, когда от верст опешишь,
проворней уст: ведь небосвод разлук
несокрушимей потолков убежищ.

Нет, судьба никогда не сводила его с этим стихотворением Бродского. А если бы и свела, вряд ли он дал бы себе труд распутать эту завязанную в тугой узел серебряную цепочку слов: нужно много терпения и пытливости, а он привык влет, с разбегу. А жаль, ведь дело даже не в том, насколько красиво сказал поэт о том состоянии души, в котором сейчас прибывал Роман Дмитрич, а в том, насколько точно, ювелирно точно. Ну и ладно, кому нужно и важно, на того свалится, а пока Малиновский смотрел немое кино с субтитрами.

Марианна Николаевна что-то сказала своим соседкам по столу и встала, собираясь уходить. Они удерживали ее, но она все же отбилась.

Молодец, от бабулек выпуска начала прошлого века так просто не уйдешь. Роман уже приготовился изобразить глобальное удивление на лице и воскликнуть: «Какими судьбами!», потому что доктор шла прямо на него, но она смотрела в экран смартфона, одновременно набирая сообщение, и прошла мимо, не заметив. Он подумал, что она направилась к себе в номер, но нет, ему опять повезло, она устроилась на уютном диванчике у окна в холле, и теперь ему было видно ее в отражении зеркала.

«Спасибо! Круассаны и бабульки прекрасны. Но я бы уже села на диету».

«Гиперкруассанемия? Передозировка бабульками? А чего в вашем организме не хватает?»

«Впечатлений. Жалею, что не поехала в другое место. Здесь очень мило, но все досто-сти осмотрела за два дня. Хотела в театр – они поставили «Садко» на русском, – билетов уже нет. А спать, есть и лечиться ваннами еще пять дней! Тоскую, как Блок. Оказывается, выспаться можно довольно быстро!))))»

Присланные скобочки улыбок были лишь тенью тени того, что мог видеть заинтересованный зритель, глядя в зеркало.

«Братислава находится в 55 км от Вены».

«Дааааа????!!!! Так близко Вена? Я не знала. Вена! Наверняка туда ходит какой-то транспорт, ведь можно же обернуться за один день? Сейчас посмотрю в инете».

Он видел, как сосредоточенно она стала что-то искать в телефоне, как изменила позу, оживившись.

Бабульки шумною толпою проследовали из ресторана по номерам, не заметив доктора: она, наверное, уже научилась от них прятаться в этом закутке холла. Может быть, потому и в номер не поднялась. А он все сидел и смотрел свое кино, вполне отдавая себе отчет, что это смахивает на вуайеризм.

«Для справки: вуайеризм - сексуальная девиация, характеризуемая побуждением подглядывать за людьми, занимающимися сексом или «интимными» процессами: раздевание, принятие ванны или душа и т.д. Вуайеризм в большинстве случаев связан с тайным наблюдением за другим человеком».

Что может быть интимнее, чем контакт двух душ? Соединение их в обособленном от всего окружающего и постороннего мире, без свидетелей и телесных условностей, как то мимика, жесты и интонации? Когда важен смысл каждого слова, когда оно приобретает именно ту значимость, которая и была дана ему от рождения – «Сначала было слово!», – а потом исчезла, постепенно растворилась в хаосе нюансов и оттенков человеческих коммуникаций на разных уровнях, как «да», сказанное с обреченностью и усталостью, это на самом деле «нет», а «нет», выдохнутое с чувственным стоном и без должной уверенности – это «да». Интимное действие – это то, которое мы осуществляем, думая, что нас никто не видит, на нас никто не смотрит, и то, которое мы бы не хотели, чтобы кто-нибудь видел. Когда человек один, он будет иначе подпевать любимому певцу или смотреть свой сериал с любимым актером, чем в том случае, если рядом кто-то есть. Танец для себя, в одиночестве – это совсем не тот танец, что может случиться с тобой на людях. Процесс любого творчества интимен очень, начиная от приготовления своего фирменного блюда, заканчивая написанием… рассказа, скажем так. А уж переписка в мессенджере…

И все-таки он еще наблюдал, с одной стороны, желая осуществить свою идею красиво, строго следуя сценарию, с другой, раз уж так повезло, получая возможность увидеть то, что мало кому удается, то, что происходит по ту сторону экрана смартфона.

Он знал, что с непривычки очень трудно быстро найти и разобраться в расписании международных автобусов и поездов, понять, откуда они отправляются, как произвести оплату. Первоначальная радостная решимость на ее лице сменилась сначала напряженностью, потом растерянностью.

«Ну, как успехи?»

«Как в том анекдоте: медсестра не может попасть в Вену. Это про меня».

«Что, не летят туда сегодня самолеты, и не едут даже поезда?»

«Да! Но мальчик хочет в Тамбов! Идея! Такси-то точно довезет, и время не потеряю! Ну и пусть, что дорого, зато я увижу Вену! Роман, я вам так благодарна! Я уж думала, что первый блин комом, но теперь, может, Европа еще улыбнется мне».

Она вскочила с кресла, чтобы как всегда стремительно бежать, и буквально врезалась в мужчину, который почему-то не смог увернуться.

- Такси до Вены заказывали?

Оно стоило того: вся эта суета, перелет и даже нервное напряжение нетерпения – увидеть это изумление, эту радугу сменяющих друг друга эмоций. Красным – «не верю собственным глазам!», оранжевым – удивление, желтым – первая, солнечная радость, зеленым – смятение, голубым – сомнение, синим – осознание, фиолетовым – взятие эмоций под уздцы, «все фиолетово».

- Вы?

- Да, это мы с Боливаром. И он выдержит двоих.

Он уже опустил руки, которые легли на ее плечи в момент столкновения, и между ними снова было приличное расстояние, но аромат шиповника успел коснуться его сознания.

- Присядем на дорожку или сразу побежим? – он видел, что она все еще не находит нужных слов.

- Куда?

- Меня мама била, когда я кудыкал на дорогу. В Вену.

Поскольку она все еще молчала, и было понятно, какие мысли водят хоровод в ее голове, он решил взять ситуацию в свои руки, чтобы побыстрее покончить с неинтересной частью своего сюрприза.

- Все-таки я считаю, что традиции нужно блюсти. Присядем. И пока вы, Марианна Николаевна, подбираете слова, я уже их подобрал, потому что у меня было значительно больше времени, чтобы подготовиться к этому разговору. Итак, насколько я успел вас узнать, вы человек решительный, когда дело касается мечты или желаний.
Она смутилась, конечно, она смутилась, но ее взгляд остался твердым и ясным.

- Мне будет жаль, если я ошибся, ведь пропадет замечательная идея, которая меня крайне вдохновляет: поблагодарить вас так, как вы этого заслуживаете, и более того, как я считаю, будет здорово. Вы же, насколько я знаю, любите изобразительное искусство? Именно поэтому вас привлекает Дрезден, Париж, Мадрид?

Она кивнула.

- Вена, по-моему, притягательна для вас в этом же плане? Итак, у вас есть несколько дней, которые вы не знаете, чем занять, есть мечта увидеть какого-нибудь там… Климта или Шиле и есть возможность поехать туда, где вы можете их увидеть. У меня есть возможность вас отблагодарить так, как я хотел бы, и есть желание это сделать. Что может нам помешать, кроме глупых условностей? Грубо говоря: у вас есть мечта, у меня есть мечта… мы можем их соединить, и это будет не, как вы говорили, компромисс, две склеенные вкривь и вкось половинки разных желаний, а два полноценных, слившихся в одно. Неужели вам неинтересно, что из этого может получиться?

Она смотрела на него таким странным взглядом, что он не мог бы с полной уверенностью идентифицировать эмоции, в нем отраженные.

- Ну же, медсестра! Решайтесь! Будет здорово!

- Да я уже решилась. Просто думаю, как вы так можете… все бросить, ради какой-то идеи, прихоти.

Он пожал плечами.

- Для чего люди мечтают заработать денег, стать владельцами бизнеса? Началом часто бывает желание получить больше свободы – быть самому себе хозяином, не подчиняться начальству, иметь возможность удовлетворять свои капризы и прихоти, да. Потом люди забывают об этом и становятся рабами и денег, и собственного предприятия. А я не забыл, чего хотел вначале. Я всегда стремился к тому, чтобы не зависеть от кого-то и чего-то, и работал над этим. Теперь я могу почти в любой момент не прийти на работу, уехать, почти куда хочу, и делать то, что хочу. К пятидесяти годам ты уже должен достичь того, к чему стремился. Я достиг. Мне захотелось сделать вам сюрприз, удивить вас – я могу себе позволить сесть в самолет в тот же день, когда мне это приспичило, и провести в Европе столько дней, сколько мне нужно.

- У вас получилось. Удивить.

- Мне понравилось, как вы среагировали. Давайте продолжим удивлять вас? Мне будет приятно побыть некоторое время волшебником.

- Хорошо. Если вы так хотите… Я сделаю вам это одолжение.

Они рассмеялись и направились в номер за ее вещами.

Вырулив на трассу, Роман приглушил радио, чтобы продолжить разговор.

- Марианна Николаевна, у меня к вам будет просьба.

- Говорите.

- Три.

Дружный смех.

- Три – это сказочно, раз вы волшебник, то вам можно. Я слушаю.

- Первая, призванная упростить общение. Давайте перейдем на «ты»? Мне кажется, это сразу поднимет ваш уровень доверия ко мне. И мне очень нравится ваше имя-отчество, но можно просто по имени? А то я робею.

- Хорошо, я постараюсь. Вы же больше не мой пациент, да и нечестно получается – вы Роман, а я Николаевна. Только вы меня поправляйте сначала, я могу забыться.

- Заметано! Тогда, раз так все просто прокатило с первой просьбой, вторая, которая призвана упростить быт и исполнение наших желаний, такова: я за все плачу, и мы больше к этому вопросу не возвращаемся.

Пауза. Он должен смотреть на дорогу, а что там, на ее лице?

- Понимаете …ешь, Роман, у меня же есть деньги. Ладно бы, если б не было. Я хорошо зарабатываю, почти ни на что их не трачу, и в наследство недавно вступила… Просто зачем, если можно вместе?

- Объясню. Так гораздо, гораздо проще и удобнее – раз, это часть моей идеи – два, я в любом случае зарабатываю больше вас – три, а еще, и это самое главное, мы не сможем оба расслабиться и получить максимум удовольствия, если это будет не так, как я предложил – четыре. Хотите, сверим наши запасы? Вы тогда, как нормальный и разумный человек, сразу поймете, что я ничего не теряю, потратив какую-то часть этих сбережений. Вот сколько на одной из моих карточек, - он показал ей сумму на своем смартфоне. – Согласитесь, этот вопрос можно закрыть. Очень не хочется, чтобы такая фигня, как деньги, могла что-то испортить. И потом, я прекрасно ориентируюсь в здешних ценах и понимаю, что легко могу себе позволить оплатить все наши расходы.

- Ммммммм… Меня терзают тяжкие сомнения. Так не принято. Но вы же хотите без условностей и предрассудков? Я и к своим деньгам, в общем-то, не слишком серьезно отношусь, а уж переживать по поводу ваших... Если вам так проще, я согласна.

- Спасибо, и да, я заметил, как вы относитесь к деньгам. Вы, то есть, ты просто не хочешь иметь с ними дела. Иначе людям было б гораздо проще тебя, Анна-Мария, благодарить.

- Анна-Мария? Мне нравится!

- Отлично, переходим к третьей, самой сложной просьбе, которая призвана упростить все. Но если ты согласишься… Это будет классно. Идея в том, чтобы провести эти несколько дней, полностью следуя своим желаниям, не оглядываясь ни на что. Вот хочешь ты в музей, но я об этом же не знаю? А ты можешь стесняться по разным причинам. Давай, ты позволишь мне почувствовать себя волшебником на все 100%, честно говоря: я хочу того-то и того-то? Я просто уверен, что ты, как человек, который никогда не выезжал заграницу, имеешь какие-то мечты и желания, связанные именно с этой заграничностью? Это мне уже многое может казаться обыденностью, чем-то привычным. Но ты можешь хотеть чего-то, о чем я не знаю. Попробовать кофе по-венски, подирижировать венским симфоническим оркестром, прокатиться на лошадях. Обещай, что скажешь, что ни в чем не будешь себе отказывать? Давай, ты попробуешь, а?

Пока он произносил эту речь, выражение лица женщины несколько раз менялось. Она то грустно улыбалась, то, горько усмехнувшись, покачивала головой, то глубоко вздыхала.

- Я не могу этого обещать. Я слишком привыкла давить в себе многие из своих желаний. Я могу этого даже не отследить. И потом… я буду думать, что мои желания могут не соответствовать твоим, а ты из благодарности или по каким-то другим причинам будешь их выполнять. Я так не хочу. Это сложно. Да разве кто-нибудь может дать такое обещание вообще?

- Я могу. За меня можешь не беспокоиться. Я вообще привык делать то, что хочу. Ну так как? Обещай, что хотя бы попробуешь?

- Я уже попробовала. Не очень вышло.

- Не сразу все устроилось, - Романа так просто не сбить с настроя, - Москва не сразу строилась… Обещай быстрее, а то мы уже подъезжаем к городу-герою Вене, а ты нарушаешь мой идеальный план.

- Обещаю следовать своим желаниям и говорить о них честно, клянусь Холтером.

- Ну, Анн-МарИ, я тебе верю. Итак, не будем же бояться своих желаний, пусть они боятся нас!

68.

Эмоции – вещь очень сильная, подчас крайне заразная. Почему психологи, все как один, советуют использовать улыбку как одно из лучших средств для установления коммуникации? Почему в зале кинотеатра фильм будет воздействовать на зрителя сильнее, чем дома, на телеэкране? Масштаб изображения – не самый важный фактор, а вот коллективное восприятие – дружный смех или коллегиальное всхлипывание – это да, это сила. Один из самых больших бонусов родительства – переживание эмоций первых открытий прекрасного и чудесного заново со своими детьми. Не секрет, что иногда мы, взрослые, получаем от прихода Деда Мороза или обнаружения ребенком подарка под елкой значительно больше эмоций, чем те, для кого все это было устроено. Потому мы с таким энтузиазмом и тащим их в цирк, в театр, с трепетом ожидаем первого скатывания с горки, первого проезда на коне или электромобиле, следим за лицом малыша, когда он видит свой первый в жизни салют или – это стоит того, чтобы заснять на видео! – достает из коробки настоящего котенка!

Впрочем, и среди взрослых есть люди, которые способны радоваться даже мелочам, даже простым событиям, происходящим в этом мире, с силой первого детского восприятия. Может быть, и с гораздо большей силой, потому что опыт и знания позволяют оценить что-то лучше, глубже проникнуть в ценность того, что ты видишь, слышишь, с чем сталкиваешься. У ребенка нет базы и опыта разочарований, его эмоции не имеют корней, они как первый снег, ложащийся на еще не промерзшую почву, а потому нестойки – быстро тают, забываются. Радость и восторг взрослого человека – это глубокий пушистый сугроб, в который он может погрузиться сам и увлечь за собой друзей в восхитительное барахтанье в мягком, воздушном, остро-искристом, бодряще- и веселяще-холодном, чистом и даже очищающем, остающемся в воспоминании надолго.
Таким людям хочется делать подарки снова и снова, с ними хочется ходить в театр и на выставку, им можно преподнести в подарок фильм или книгу, которые захватили тебя, и ты не разочаруешься, когда все-таки он, этот человек, прочитает или посмотрит рекомендованное и накроет тебя волной ярчайших эмоций, а ты будешь блаженствовать и отфыркиваться, хохоча и ликуя в душе.

Примерно об этом думал Роман, наблюдая за реакцией Марианны на происходящее. «Не страшно потерять уменье удивлять, страшнее потерять уменье удивляться», - крутилась в его голове строчка, неизвестно откуда туда попавшая. Ее взгляд с восторгом обнимал все, что мелькало за окном автомобиля: просыпающуюся природу, надписи на указателях на иностранных языках, граффити на опорах каменных мостов, а уж когда въехали в город... Он надеялся на еще один запланированный сюрприз, хотя, возможно, это не возымеет ожидаемого действия.

Оставив автомобиль на стоянке, они двинулись вдоль набережной Дунайского канала, подошли к дому старой постройки, зашли в подъезд, вид которого уже интриговал своей австрийской основательностью и аккуратностью во всем. Пока Роман очаровывал служащую этого заведения, вполне бодро изъясняясь на английском, Марианна с удовольствием разглядывала старинные диванчики, книжные полки и картины в рамах. В лифте, она спросила:

- Это какая-то частная гостиница?

- Это апартаменты. Так удобнее, вы сами увидите.

Он бывал уже здесь: большая старинная квартира, выходящая окнами гостиной на набережную, а окнами кухни и спальни на музей, относящийся к Венскому Дому искусств, переделанный одним знаменитым венским архитектором под выставочные залы из бывшей фабрики. Именно вид из окон был еще одним сюрпризом.

Возымело.
Когда вошли в квартиру, Марианна сначала несколько неуверенно прошла в гостиную, раздумывая, наверное, над тем, как чужие друг другу мужчина и женщина будут располагаться в этой квартире, но, пройдя на кухню и глянув в окно, сразу забыла обо всех смущающих ее мыслях.

- Роман! Смотрите...смотри! Это же...Хундертвассер! – Малиновский оценил восторг, звучащий в голосе в 9 с половиной баллов по шкале Рихтера. Он был удовлетворен.

- Что ты говоришь? Вот этот сикось-накось построенный и раскрашенный с бодуна остатками красок дом, по которому психиатр с легкостью поставит диагноз архитектору?

Она была счастлива, это было видно невооруженным глазом. Для этого не нужно брать анализ крови или изучать энцефалограмму. Счастливый смех отличается особой звонкостью, легкостью и заразительностью. Вопрос в том, удастся ли ее теперь оторвать от окна.

- Неужели это вижу я? Неужели я буду жить тут, напротив, и видеть это из окна?!

- Ну, если тебе это не нравится, можем расположиться на тротуаре перед домом. Только, боюсь, нас в ночлежку заберут. У них тут все очень строго с гуманностью.

- Роман! Это действительно волшебно! Хундертвассер в окне! Я не нахожу слов!

- Хорошо, что только в окне. Странный он был чел, поверь. Но следовал, очевидно, за своими желаниями, хоть они были очень странными и не всем понятными. Учись у него, и может быть, этим осчастливишь тоже кого-то, как он сейчас тебя. Вот прислушайся к себе, чего тебе сейчас хочется?

- Громко восхищаться. Смотреть и смотреть в окно. Смеяться от радости. Подпрыгивать. И...

- Ну, ну?

- Обнять тебя...

- Вот! Чуть было не забыла самое главное!

Они обнялись, смеясь, легко, тепло, аккуратно. «Я так благодарна!» - скользнула дыханием ему в ухо, коснувшись летним ароматом, щекотнув волосами.

- Ну, вот, есть «аз», будут и «буки».

- Вы учите меня азбуке?

- Да, азбуке воплощения желаний в жизнь. И ты опять сбилась на «вы». А у меня получается! Ты, Маша-Аня, еще утрешь нос Хундертвассеру. Так, предлагаю озвучить весь список, чтобы я мог сориентироваться. Кого ты вожделеешь в большей степени: Климта, Дюрера или старых мастеров всех скопом? Проблема в том, что в этих Европах все музеи очень рано закрываются, в пять-шесть часов вечера.

- Хочу всех!

- Вот это темперамент! Но все равно нужно выбрать очередность – они укрылись в разных местах. Придется наслаждаться ими постепенно.

- Тогда Музей истории искусств. Они там кучкуются, насколько я знаю. И там есть Вермеер.

- Ну, если Вермеер... – Роман растянул слово на манер «ну, если в Моссовете», рассмешив доктора и подумав, что он два раза был в этом музее, но совершенно не помнил ни о каком Вермеере.

По пути заскочили в кафе выпить кофе и съесть по чудному венскому десерту. Это было желание Романа, так как дама, по всей видимости, ни о чем, кроме предстоящего свидания с полотнами, думать не могла. Но и из посещения кафе «Museum», чудесного своим антуражем, официантами в строгих черных костюмах и галстуках-бабочках, удивительного по разнообразию десертов, Роману удалось устроить маленькое представление. В отличие от экспозиций картинных галерей, в меню он ориентировался просто прекрасно, а потому растерявшейся в разнообразии сладких шедевров даме помог сделать правильный выбор.
Он с неподражаемым юмором рассказал, например, что раскрученный «Захер», на его взгляд, на самом деле просто черный хлеб с абрикосовым джемом и представляет собой жалкое подобие нашего торта «Прага», да и само его название уже страшно подозрительно, так и хочется спросить: «Что ...?», - а традиционные штрудели хоть и вкусны, но их лучше не пробовать сразу, а оставить на потом, когда уже слипнется от всех этих корзинок из рассыпчатого песочного теста с орехами, залитых нежнейшей карамелью, или воздушных шоколадных муссов со взбитыми сливками. Это был маленький праздник сладкого удовольствия, ароматного кофе с вкуснейшей водой и беззаботного веселья. Детям такие праздники и не снятся...

В музее же Марианна поразила Романа тем, что никогда не бывав в нем, она точно знала, что там должно быть, и что она непременно хочет увидеть. Она вела его от полотна к полотну и тихонечко нашептывала такие вещи, которые открывали перед ним совсем другое видение картин.

Она долго-долго стояла перед серией портретов испанской инфанты Маргариты Марии Терезы кисти Веласкеса, разглядывая их со странным выражением печали и даже сочувствия на лице. Роман присел на диванчик, наблюдая за Марианной, потому что портреты его совсем не привлекали: бледная страшненькая девочка в пышных одеяниях, чуть не падающая от их тяжести. Когда доктор присела рядом с Романом, он ее спросил, что именно ей интересно в этих картинах.

- Есть версия, что художник нежно любил эту девочку. По крайней мере, только на портретах его кисти она изображена милой, в ее глазах светиться ум, а черты лица кажутся живыми. Он был старше ее на 50 лет, она была принцессой, он – никем, по тем понятиям. Но он все-таки смог соединить в веках себя и ее: в музее Прадо в Мадриде есть его картина «Менины», где он изобразил ее приход в свою мастерскую и себя рядом с ней. Эта картина во многом загадочна. Там и композиция удивительна, и присутствие на одном полотне высочайшей особы и слуг, и автопортрет художника. Но дело даже не в этом... Ее выдали замуж за родного дядю, когда ей было 15 лет, а на 22 году жизни она уже умерла сразу после четвертых родов, кажется. Трое ее детей умерли при ее жизни, совсем маленькими. И при всем при этом историки ее брак называют счастливым. Когда знаешь все это, совсем иначе смотришь на портрет.

- Ты совсем загрустила с этим Веласкесом. Может, лучше пойдем к Караваджо?

Она засмеялась опять.

- Думаешь, Караваджо веселее? Да если знать его судьбу...

- Эмиль Золя угорел! – процитировал киношедевр Малиновский, заставив спутницу громко прыснуть.

- Да, ты прав, у меня, наверное, сознание такое, в нем задерживаются все какие-то подробности о здоровье и болезнях. Вот, например, Караваджо был подвержен резким и диким вспышкам гнева. В двух из них он убил людей, за что его один раз посадили в тюрьму, но покровители помогли ему избежать наказания, а во второй раз он был приговорен к отсечению головы, но бежал. Исследователи считают, что причиной такого неадеквата могли быть свинцовые белила, которыми он пользовался, потому что наносил их на полотно ладонями, из-за чего свинец впитывался через кожу в кровь и действовал на нервную систему. Но лично я считаю, что это попытка поклонников таланта художника обелить его с помощью белил – каламбурчик! Известно, что еще в юности, не будучи художником, он отличался диким нравом.

- Тогда к Караваджо не пойдем пока. Вот Рубенс, например, очень... жизнеутверждающий. Вряд ли может навеять грусть вот эта очаровательная реклама мехового изделия, - Роман указал на картину «Венера в мехах», на которой была изображена нагая молодая женщина, отчасти прикрытая шубой.

- Я не поклонница Рубенса. Наверное, современные стереотипы о несовместимости понятия «красота» и «целлюлит» мешают мне воспринимать его полотна правильно. Но история этой картины действительно обнадеживает, и интересна тем, что художник изобразил на ней свою молодую жену, которую очень любил. Ему было 53 года, а ей 16, когда они поженились, прожил он с ней 10 счастливых лет жизни, она родила ему пятерых детей, правда, последнего уже после его смерти. О многом говорит строчка из письма Рубенса, в котором он объясняет: «Я решил снова жениться, потому что не чувствовал себя созревшим для воздержания и безбрачия», - а ведь в то время люди его возраста считались почти стариками! Это сейчас мы бодры, веселы...

Она вдруг замолчала и бросила на своего спутника взгляд, полный тревоги и раскаяния. Он не стал усердствовать, пряча от нее вдруг накрывшую его печаль, следуя своему желанию быть самим собой, не притворяться здесь и сейчас, рядом с ней. Улыбнулся ей в ответ и сказал:

- Я его очень хорошо понимаю. В смысле зрелости. То есть, незрелости. И поскольку мы бодры и веселы, то, пожалуй, сможем еще выдержать озвученных тобой Рафаэля и Брейгеля. Хотя я уже, кажется, снова хочу есть.

_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)

69.

Из музея вышли последними, в ненавязчивом, но настойчивом сопровождении корректных служителей.

- Есть два варианта поужинать: зайти в ресторан, потом погулять по городу, или купить еду в магазине, приготовить дома, поесть, а потом погулять по городу? Тебе какой вариант более желанен?

- Мне абсолютно все равно. Потому что и в том, и в другом варианте есть свои прелести. Я буду рада, если решишь ты, мне сложно выбрать.

Малиновскому очень нравилась ее эта особенность: концентрироваться на положительной стороне момента, видеть в первую очередь «плюсы» происходящего. Причем у нее это происходило естественно, само собой, без натяжки. Когда они ехали в машине, она наслаждалась музыкой и комфортом автомобиля, когда отправились в музей на городском транспорте, радовалась, что не нужно мучительно искать парковку, что можно почувствовать дух города и горожан, прокатиться на «их» трамвае или метро.

- А что тебя привлекает во втором варианте? Я думал, ты захочешь в ресторан.

- Мы же пойдем в местный магазин! Посмотрим, что у них тут продается, наверняка что-нибудь эдакое. Это же тоже интересно. И потом, приготовить что-то на той кухне, такой космически-оборудованной, очень заманчиво.

- Отлично, в магазин. Купим заодно продуктов на завтрак. Тогда можно будет и выспаться, и не тратить время на кафе, а сразу рвануть к твоим ненаглядным.

- Тебе было скучно? Я очень долго стояла перед Вермеером?

- Что ты! Ты быстро управилась с этим товарисчем. Я всего лишь успел вздремнуть, написал Жданову, Генке, на работу, в Мосводоканал, в ООН, в организацию защиты прав поводырей артманьяков, выучил несколько фраз на немецком языке на случай, если с тобой случится синдром Стендаля и придется вызывать психиатрическую скорую помощь, три раза обыграл сам себя в «Морской бой» и вскрыл в качестве тренировки компьютерную систему Пентагона.

На самом деле он совершенно не скучал. Наблюдать за тем, как она смотрит на картину, было очень интересно. Порой ему казалось, что перед полотном остается лишь фантом доктора, а ее сущность полностью перемещается туда, в изображенное пространство. И она не взглядом проходит каждый уголок и каждую деталь картины, а двигается там, в ней: ступая по черно-белой плитке пола, касаясь рукой стола, подходя близко к географической карте, вставая за спиной художника и глядя на его работу, высовываясь в невидимое на картине окно, ощупывая пальцами ткань занавеса. Да, эта картина Вермеера «Мастерская художника» действительно выделялась среди других, висящих в этом зале, да и многих прочих во всем музее. Он не был специалистом, чтобы вот так сразу объяснить, чем. Уникальным светом. Интересной, идеальной композицией, гармоничным сочетанием цветов, неповторимой манерой художника, притягивающей и притягивающей взгляд. Ему было странно, что он раньше вообще не обращал на это все внимания, проходя по залам и не концентрируясь на том, кто тут и что…

А еще его взгляд с удовольствием задерживался на ладной фигурке доктора, совершенно неутомимой, словно способной получать энергию от всех этих шедевров. Узкая спинка, очень тонкая талия, подчеркнутая черной водолазкой и обтягивающей поясницу, бока и живот широкой кокеткой юбки, мягко насборенная пышность которой ниже кокетки интригующе скрывала разные округлости фигуры, опускаясь до середины голеней, которые, к сожалению, были скрыты высокими сапогами. Ему стало интересно, а что там, под этими складками ткани, а каковы ее ножки, да и вообще. Интересно.

- А что такое синдром Стендаля? Это ты выдумал?

- Здрасьте вам через окно! Ты что, не слышала? А еще доктор всех болезненных наук! Это такая жуть, которая случается с человеком от передоза высокого искусства. Судороги, глюки, дезориентация в пространстве, смех, слезы, сердцебиение. В Италии все служители музеев обучены оказывать первую помощь таким бедолагам. Их сразу броском через плечо укладывают на пол, язык булавкой к щеке, чтобы не задохнулся, и чем-нибудь подручным по башке, по башке, чтобы отдохнул человек от впечатлений.

- Что? Ты все придумал! – она хохотала, представляя себе эту «первую помощь».

- Да проверь в Википедии! И кстати, смех мне твой подозрителен. Руки не сводит? В глазах не двоится? Посмотри на меня!

Он шутливо остановил ее, смеющуюся, и развернул к себе. Их глаза встретились, и смех как-то сразу стих, словно ветер, да и все вообще вокруг стихло.

- Нет, все в порядке, - преодолев тягучую невесомость внезапно случившегося штиля, сказал Роман. – Нам надо поторопиться. У них тут и магазины не то чтобы долго работают.

Как быстро временное убежище становится нам домом! Как приятно стоптанным по колено за день ногам войти в квартиру, в которой их ждут легкие «походные» тапочки, скинуть обувь и ощутить не твердость плитки и асфальта, а приятную пружинистость старого паркета или даже нового ламината. Как интересно пробежаться по всем шкафчикам и полочкам на кухне, укомплектованной чьими-то заботливыми руками всем, что нужно и не нужно, и вдохновиться на приготовление какого-нибудь простого незатейливого, но из-за отсутствия нужных ингредиентов совершенно невозможного для наших условий блюда. Пока Роман обжаривал на сковородке аппетитные кусочки какого-то особенного сыра в панировке и колдовал над пастой, для которой специально был куплен соус песто, Марианна сообразила на столе натюрморт. Он получился в том духе, что они видели сегодня в музее: сыр, фрукты, хлеб с хрустящей корочкой – чиабатта или что-то в этом роде, – крохотные колбаски, вино, бокалы и, конечно, гроздь винограда – какой натюрморт без него? – чьи ягодки словно специально покрыты матовым налетом, только подчеркивающим их прозрачность и плотность, способным удерживать на своей поверхности живописные капли воды.

- О! Жаль будет разрушить столь совершенную композицию, - сказал шеф-повар, ставя на стол тарелки, содержимое которых по живописности не уступало натюрморту на столе.

- Жаль будет, если это все заветрится и завянет, ведь оно создано для того, чтобы быть съеденным. Моя глобальная рациональность восстает при мысли об этом.

- Тогда за рациональность!

Бокалы звякнули, дав начало маленькому пиру.

Они замечательно болтали обо всем. Вспомнив, как встретили на улице странного вида молодых людей, рассказали друг другу о способах своего самовыражения в юности. Роман эпатировал окружающих длинными волосами, а Марианна носила в ушах самодельные серьги из маленьких стреляных гильз и двухкопеечную монетку на цепочке вокруг шеи, отчего шея была зеленоватого оттенка. Эту монетку дал ей мальчик, которого она любила, чтобы она могла позвонить домой из телефона-автомата, но она ее сберегла и носила как амулет, как тайный знак своей безответной любви. Потом много рассказывала о своей любимой сестре, у которой четверо своих детей и один приемный: ей в юности гадалка нагадала, что у нее будет пятеро детей, и эта мысль ее очень вдохновляла, но в третьих родах и четвертых были сильнейшие кровотечения, и врач ей сказал, что будет самоубийством рожать пятого. Тогда она со свойственной ей целеустремленностью добилась возможности усыновить малыша из детского дома, и теперь вся семья сосредоточилась вокруг него, как вокруг маленького птенчика, которого надо отогреть. Рассказывала, как из-за невозможности выезжать заграницу решила изучить все мировые шедевры живописи по художественным альбомам, каталогам, интернету, как жила этим и спасалась от мрачных мыслей. Как мучительно воспринимает себя в роли пациентки, поэтому никогда не ходит по врачам, только в самом крайнем случае, как было с ЭКО или с удалением аппендикса, и во всех этих случаях все было по пословице «сапожник без сапог».

- В каком смысле?

- Ну, в смысле, что ты сам стараешься лечить всех правильно, грамотно, а когда попадаешь в руки коллег, то все выходит наперекосяк. Вот, например, знаешь, как у меня диагностировали аппендицит и удаляли аппендикс? Это случилось во времена моей ординатуры. Был мой обычный рабочий день, когда у меня начались очень сильные боли в верхней части живота. Все чин-чинарем: меня отправили к завотделением терапии, он посмотрел, сказал, что это обострение гастрита, а может быть и язвы, назначил лечение, отправил домой. Лечусь – боль все сильнее. Даже уколы уже начали колоть – хуже. Решили сделать гастроскопию. Бррр! Кошмар. Но ничего такого, что давало бы боль не нашли. УЗИ брюшной полости - все норм. А болит в области желудка. Пока крутили-вертели и мучали всеми исследованиями, боль стала стихать. Мне говорят: иди, отлежись дома. Я обрадовалась. И когда стала выходить из больницы, чтобы ехать домой, впервые встретилась со своим Ангелом-хранителем.

Малиновский только поднял брови и налил им еще вина.

- Да-да! Ты можешь мне не верить, но это был он. Он взял меня буквально за шкирку и развернул, подтолкнув к хирургическому отделению нашей больницы. А мне так хотелось домой! Ведь боль-то стихла, и опытные взрослые врачи сказали - норм! Но я пошла к дежурному хирургу. Он тут же понял мой намек, отправил на анализ крови – там лейкоциты высокие. Он говорит: «Ты же как врач понимаешь, что это может значить, хоть и картина нехарактерная?», - и отправил меня на лапароскопию. Там говорят: потерпишь? Без наркоза? А то потом если нужно будет делать операцию, два наркоза подряд? Я потерпела: продырявили живот, долго шуровали лапароскопом в кишках – нашли! Аппендикс-то подвернут под желудок, потому и болит не там. И, ой-ой, уже готов лопнуть – долго ждали. Нет, лапароскопически нельзя удалить, только обычным способом. Зашили дырку в животе около пупка, чтобы сделать другую, рядом. И, дожидаясь операции, полежала еще минут тридцать в коридоре голая совсем на каталке... сестра пошла за простыней и куда-то пропала. Замерзла жутко... В операционной слышу голоса: «Ты когда-нибудь наркоз уже давал? – Нет еще. – Ну, вот сейчас и потренируешься». Я подумала, скорей бы уже уснуть... и пусть, кто хочет, на мне тренируется. А потом я просыпаться не хотела, говорят. Анестезиолог испугался. Долго-долго будили, а я опять куда-то уплывала. Ко мне как раз Павел Олегович пришел в палату – он очень был внимателен ко мне. Ему сказали, не давайте ей спать, и он все звал меня по имени, звал, и я держалась за его голос и не проваливалась. Хотя, честно говоря, мне там, в темноте, было хорошо. Так спокойно... мне не хотелось возвращаться.

- Почему?

- Совсем трудный был период в жизни, безрадостный. Наверное, потому и заболела. Я тогда еще не научилась жить с тем, что есть. Потом, кстати, мне этот опыт пригодился. С вызыванием человека по имени из темноты. А швы после операции разошлись, долго заживало все. В общем, лучше мне в больницу не попадать. В качестве пациента.

- Расскажи про вызывание?

- Да что там рассказывать... это моя личная теория, противоречащая традиционным представлениям медицины вообще, а материалистическим взглядам - в частности. Я уверена, что когда человек находится на границе жизни и смерти, важно не только влиять на тело, но и удерживать душу. И это даже важнее. Человека важно звать – по имени, настойчиво и искренне – звать обратно, не отпускать его. Это не должен быть надрывный крик или отчаянный вопль, это должен быть именно зов, как мы окликаем кого-то, когда он вышел из двери, когда зовем человека в лесу. Ты смотрел фильм «Кукушка»? Там героиня так как раз и спасла нашего солдата: она пусть и не по имени его звала, а воем, но идея та же.

- Вы верите в Бога? В душу? Вы, врач?

- Опять «вы»? - она улыбнулась. – Наверное, такой вопрос действительно лучше задавать в такой официальной форме. Да, и зря ты думаешь, что врачам труднее верить в Бога, чем кому-то другому. Как раз когда имеешь дело непосредственно с телом, получаешь больше доказательств того, насколько много зависит от души. Все слишком явно для тех, кто видит. Кто знает, насколько мало мы, люди – тело, насколько много - душа. В Бога труднее верить политикам...

- А что ты имела ввиду, когда говорила про свою глобальную рациональность?

Роман поставил пустую бутылку на пол, открыл вторую.

- Ой, это вообще мой пунктик, когда что-то глупо, нерационально, несправедливо в глобальном смысле... Ну, как объяснить. Вот я стояла в детстве у окна и смотрела, как железнодорожный состав в 80 вагонов везет лес в одну сторону. А через два часа – в другую. Глупо так... Папа смеялся, а мне было грустно. Или эти Монтекки с Капулеттями... так бы могло все здорово получиться, если б не глупые распри. Или в апреле жара, а батареи горяченные. И мне сразу жаль даже не сожжённого угля и чьих-то денег – государства или налогоплательщиков, – а того лишнего дыма, выпущенного в небо. Жаль Земли из-за глупости, нерациональности людей. Или... упал самолет с военным оркестром. Кроме мыслей о боли матерей и жен лезут в голову дурацкие о том, сколько погибло... их неродившихся детей. И так с мужиками приличными беда... Здоровые, крепкие мальчики, музыканты – значит, талантливые... какая-то судьбинная нерациональность, мировая. Или...

- Хочешь сказать – скажи! – подбодрил Роман внезапно замолчавшую женщину.

- Или зачем было создано это тело, такое по-женски здоровое, с идеальным циклом, с широким тазом и всем прочим, если ему суждено было прожить пустоцветом? Зачем?
Посвящение к главе: "Оставшимся в живых"

70.

«За что боролся, на то и напоролся? – Психоаналитик хренов».

Он вздохнул, налил им еще вина – оно пилось незаметно, не ударяя в голову, а чуть-чуть расслабляя, снимая внутреннюю скованность у тех, у кого она была, конечно.

- Марусяння, любой теолог тебе скажет, нам не распознать задумки Всевышнего, а потому не увидеть истинной рациональности, справедливости, разумности. Я даже и не пытаюсь.

Она уже раскаялась в вылетевших сгоряча словах.

- И почему я все время тебя слушаюсь? Это утопия – честно говорить о своих желаниях, мы не можем себе позволить говорить все, что приходит нам на ум, и делать все, что хочется. Прежде всего, это ставит в дурацкое положение тебя и окружающих. Те же грабли. Зачем это нужно? Я же остановилась, подумала, что не стоит этого озвучивать! – она отставила недопитый бокал вина.

- Откровенно сказать о чем-то – это первый шаг к пониманию своих желаний, я считаю. Когда мы их проговариваем вот так, вслух, а не только про себя, мы видим все это как бы со стороны, и это помогает понять насколько ценно оно для нас. Иногда так брякнешь и думаешь сразу: что за бредятина? И остываешь. А в другой раз тебя и отговаривать начинают собеседники, а ты вдруг понял, что действительно этого хочешь, несмотря ни на что… И обычно после этого все начинает разворачиваться в нужном направлении, потому что ты как бы дал себе «добро» на это, а не просто осознал, что хочешь. Я так думаю. А насчет красоты… Имею на сей счет свою точку зрения. Красота женщины ценна не только как признак здоровья, репродуктивного здоровья, а сама по себе. Чтобы ею можно было наслаждаться. Во всех смыслах. Просто, как красотой цветка, от которого никто не ждет семян.

Он говорил как всегда легко, с улыбкой, но доктор среагировала остро, хоть и пыталась это скрыть – прикрыв глаза и закусив губу, она отрицательно качала головой. Наконец, как уже было не раз,собралась и произнесла с улыбкой:

- А можно желание? Давайте не будем больше говорить об этом?

- Давай не будем.

А потом они долго гуляли по вечерней Вене, которая прекрасна в любое время года, что уж говорить про раннюю весну, заглянули в храм на вечернюю мессу, послушали орган и нестройный хор небольшой группки прихожан, читающих псалмы, погладили морды лошадей, ожидающих тех туристов, кто захочет прокатиться в фиакре, нашли изображение Василиска, и Роман рассказал про него легенду – смешно до такой степени, что Марианне пришлось остановиться, чтобы просмеяться.
Вообще, в этот раз больше говорил он, потому что после ужина доктор, хоть и старалась не показывать вида, все же сделалась печальна, а Роману очень хотелось развеять ее грусть. Когда проходили мимо здания Венской оперы, он рассказал душераздирающую историю о двух архитекторах, строивших это здание. Один покончил жизнь самоубийством после того, как общественность назвала строение «коробкой от торта», второй же, который должен был завершить строительство, умер от сердечного приступа. Малиновский смог преподнести эту историю в виде ужастика в стиле Хичкока, с предисловием из слов известного режиссера: «Я знаю идеальный способ вылечить больное горло - перерезать его».
Нам никогда не увидеть и не услышать этого моноспектакля, но Марианна оценила и юмор, и старания Романа, она-таки развеселилась, и, утирая слезы, выступившие от смеха, сказала, что, пожалуй, вычеркнет из списка своих заветных мечт посещение этого заведения, раз оно построено буквально на костях несчастных зодчих. Малиновский же наоборот тут же поставил галочку в уме: купить билеты в оперу, – и был доволен этим.

Вечером, когда пили дома чай, Роман в своем смартфоне ставил точки на карте навигатора, куда им нужно было успеть попасть завтра, а Марианна перечисляла достопримечательности:

- Сецессион, Альбертина, Бельведер, собор святого Стефана, Карлскирхе…

- Помедленнее, пожалуйста, я записываю!

- Извини, я увлеклась.

- Ничего, ничего. Увлеченность – это замечательно. «Вот когда тебе не хочется хотеть чего-то хотеть - это кризис», - между делом вспомнил он. - Так, записал, Фигльмюллер на Бейкерштрассе, дальше?

- Бейкерштрассе? Какая прелесть… Там живет местный Холмс?

- Нет, там готовят лучший в Вене венский шницель, это будет обязательный номер нашей завтрашней культурной программы. Ты будешь потрясена: нежнейший шницель величиной с летающую тарелку.

- Я уже потрясена. И мы все это успеем?

- Конечно, я же непревзойденный логистик. Главное – вовремя подкрепляться. Не все, как ты, Машунюра, умеют питаться энергией искусства. У меня оно, наоборот, всю зарядку сжирает. Я потому боюсь к картинам близко подходить, чтобы аккумулятор не сел критически.

- Рома, - вдруг тихо сказала Марианна. – Сегодня был сказочно прекрасный день. Ты настоящий волшебник, знаешь?

- Знаю, конечно. Диплом с отличием, грамота за активное участие в спортивных соревнованиях. Я даже был чемпионом университета по катанию яблочка по блюдечку. На моем счету пять выловленных золотых рыбок и одна щука. Щука была суховата, пошла на котлеты.

- Я серьезно. Никто и никогда…

- Я тоже серьезно: никто и никогда не должен жарить щуку без панировки.

Нагулявшиеся, уставшие, выпившие вина люди обычно засыпают быстро и спят крепко. Но не всегда. Со взрослыми людьми вообще часто происходят странные вещи: им можно есть сколько хочешь мороженого, а они не хотят, им можно не есть геркулесовую кашу, а они сами ее едят, добровольно, им можно всю ночь не ложиться спать, а они укладываются в одиннадцать, им можно целоваться, не прячась по подъездам от родителей, а они не целуются, им можно вон чо!.. а они!
А они говорят друг другу «спокойной ночи» и расходятся по разным комнатам, чтобы как раз этой самой спокойной ночи и не иметь. Чем дальше от детства, тем сложнее следовать своим желаниям. А потому так радостно вспоминать съеденные вместо школьных обедов пломбиры и эскимо на морозе, и так жаль не случившихся в юности поцелуев, ведь теперь уже их таких, свежайших и полузапретных, не будет никогда…

Когда Роман проснулся, в квартире было тихо, поэтому он решил, что доктор еще спит, но когда вышел на кухню, увидел, что она стоит у окна. Ну конечно, это хундертвассеровское архитектурное отклонение от нормы можно рассматривать бесконечно. Малиновский не мог сказать, что его очень впечатляют строения этого гения, но он отдавал должное его смелости и оригинальности взгляда на жизнь вообще, а не только на архитектуру. Наткнувшись как-то на высказывание Карла Юнга, «Быть «нормальным» – идеал для неудачника, для всех тех, кому еще не удалось подняться до уровня общих требований. Но для тех, чьи способности намного выше среднего, кому не трудно было достичь успеха, выполнив свою долю мирской работы, – для таких людей рамки нормы означают прокрустово ложе, невыносимую скуку, адскую беспросветность и безысходность», он сразу подумал именно о Хундертвассере и определил для себя, что это именно она, смелость выхода за общепринятые рамки, которая не может не вызывать уважения.

Правда, в данный момент он не думал об этом, а рассматривал узкие щиколотки, переходящие в изящные голени, продолжение которых – увы! – терялось под плотной тканью шерстяной юбки. Ножки в черных плотных колготках контрастно смотрелись на фоне белой стены под окном. Он отметил, что она отлично умеет подчеркнуть самой обычной одеждой достоинства своей фигуры.

- С добрым утром, Анита-Мариэль! Ну что, заправимся? А то нам сегодня предстоит повторить подвиг Чкалова, беспосадочно перелетев из Альбертины в Бельведер через Сецессион. Баки должны быть полными.

Ее стремление увидеть тот или иной шедевр потрясали его. Ее погружение в эту тему впечатляло. Она рассказывала какие-то совсем простые вещи про художников, про историю создания полотен, о личностях, на них изображенных, но это полностью меняло взгляд Романа на картину, мимо которой он не единожды проходил раньше и – «надо же, не замечал!» - не видел их особенности, прелести, не понимал ценности. Она словно снимала пелену с его глаз, показывая, как можно на это смотреть, чтобы увидеть. И даже картины Шагала, к которым он раньше относился более чем скептически, приобретали иной смысл после ее рассказов о нем, о его судьбе, о спектакле «Полёты с ангелом. Шагал» с прекрасным Юрским. Роману даже удалось вставить свои «пять копеек» в их разговор о Шагале, с грехом пополам воспроизведя строчки песни, не раз слышанной им:

Он стар и похож на свое одиночество.
Ему рассуждать о погоде не хочется.
Он сразу с вопроса:
«— А Вы не из Витебска?..»
Пиджак старомодный на лацканах вытерся...
«—Нет, я не из Витебска...»
Долгая пауза.
А после — слова,
монотонно и пасмурно:
«— Тружусь и хвораю...
В Венеции выставка...
Так Вы не из Витебска?..»
«— Нет, не из Витебска...»

Он в сторону смотрит.
Не слышит, не слышит.
Какой-то нездешней далекостью дышит,
пытаясь до детства дотронуться бережно...
И нету ни Канн,
ни Лазурного берега,
ни нынешней славы...
Светло и растерянно
он тянется к Витебску, словно растение...
Тот Витебск его —
пропыленный и жаркий —
приколот к земле каланчою пожарной.
Там свадьбы и смерти, моленья и ярмарки.
Там зреют особенно крупные яблоки,
и сонный извозчик по площади катит...
Деревья стоят вдоль дороги навытяжку.
Темнеет...
И жалко, что я не из Витебска.

Она их не знала эти стихи, и было приятно удивить и порадовать ее именно этим.

Марианна открыла для него дюреровского зайца и «Большой кусок луга», на котором головки соцветий одуванчиков, колоски злаков и листья подорожника выглядели точно такими же, как растущие у него сразу за забором – живыми, настоящими, хоть и были нарисованы более пятисот лет назад. Она рассказала ему о детях Рубенса, на наброски портретов которых теперь он смотрел совершенно иначе, а раньше даже не обратил бы внимания.

Особенно интересный разговор произошел у них перед картинами Климта. До этого дня Роману Климт активно не нравился. Его даже немного раздражало это климтовское засилье в Вене, где «Поцелуй» был настолько растиражирован, что вызывало удивление, как его еще нет на туалетной бумаге в общественных уборных. Но он вовсе не хотел сбивать воодушевления Марианны, когда она рассказывала о том, что в Бельведере есть очень интересные произведения этого художника. Пройдясь довольно быстро, как обычно, по залу, Малиновский сел на диванчик, наблюдая за перемещениями своей спутницы, которая подолгу задерживалась у каждого экспоната. Телефон плимкнул.

Жданов: «Малиновский, куда ты пропал?»

«У меня дела, я в отъезде».

«Загадочный какой! Куда уехал-то?»

Малиновскому было весело. Он послал Андрею сообщение следующего содержания, быстренько найдя слова пришедшей на ум песенки в интернете:

«А: Куда ты скачешь, мальчик, кой черт тебя несет.
И мерин твой хромает, и ты уже не тот.
Р: Да что за беда, да что за беда, да что за беда, ей богу.
Поеду понемногу, авось да повезет.

А: Куда ты скачешь, мальчик, темно уже в лесу.
Там бродят носороги с рогами на носу.
Р: Да что за беда, да что за беда, да что за беда, ей богу.
Поеду понемногу, хоть кости растрясу.

А:Чего ты ищешь, мальчик, каких таких забав?
Цветочки все увяли, а травку съел жираф.
Р: Да что за беда, да что за беда, да что за беда, ей богу.
Поеду понемногу, хотя во всем ты прав, а я неправ.


А: Куда ты скачешь, мальчик, куда ты держишь путь?
Всю жизнь ты то и дело скакал, а толку чуть.
Р: Да что за беда, да что за беда, да что за беда, ей богу.
Поеду понемногу. Куда? Куда-нибудь».

Ответа долго не было. Роману было смешно, когда он представлял себе недоумение Андрея, и не ошибся:

«МАЛИНОВСКИЙ!!!! С тобой все в порядке?»

«Все норм. Засасывает поцелуй Климта, если не вернусь, прошу считать меня коммунистом».

«РО-МА!!! Почему не берешь трубку, когда я звоню?»

«Я с девушкой, андестенд? Вернусь – предстану пред твои ясны очи».

Последнее сообщение сработало четко. Еще с времен юности это был весомейший аргумент, позволяющий уйти от ненужных вопросов, а теперь Андрей и подавно вел себя сдержаннее по отношению к Роману. Больше сообщений не было: было понятно, что Жданов станет терпеливо ждать. Некоторое время. Не очень долго.

Наконец Марианна нашла своего спутника глазами и направилась к нему. Роман гостеприимно подвинулся, приглашая ее присесть.

- Прироманивайтесь, Марианечка. Что Климт?

______________________________________________
"Марк Шагал" стихотворение Р. Рождественского
"Куда ты скачешь, мальчик?" - песня Ю. Кима
Картины Дюрера

71.

Он уже привычно склонился к ней ухом, чтобы лучше слышать ее тихий голос, одновременно улавливая уже тоже очень знакомый, едва ощутимый, но четко им различаемый розовый аромат. Слушая ее, он чувствовал, как на него снисходит очень приятное чувство покоя, гармоничности происходящего, когда погружение в искусство, его историю уносило их из реальности с ее суетой и несовершенством в те сферы, где многие проблемы, неудачи, досадные неприятности начинали казаться мелкими, несущественными, а печали приобретали иные оттенки, наполняясь светом, теряли остроту.

- Климт… У меня с ним сложные отношения.

- Как он посмел, мерзавец!

- Нет, он вел себя как джентльмен, это я все никак не определюсь, не отвечу ему ни «да», ни «нет».

Они сидели близко друг к другу, касаясь плечами, и пытались не слишком привлекать внимание других посетителей музея своим оживленным разговором.

- Давай, подойдем к вон той картине, на ее примере мне будет проще объяснить тебе, какое объяснение его странной манере я придумала себе.

- Ты только присела!

-Я не устала, пойдем! – она потянула его за руку, и, идя за ней, он поймал взгляд какого-то мужчины, который с куда большим интересом разглядывал Марианну, чем экспонаты. Да, ему самому хотелось смотреть на нее: ее глаза сверкали вдохновенным огнем, даже страстью, лицо светилось одухотворенностью, а тело было наполнено энергией. – Я быстро покажу, а то уже время кормления, а мы еще далеко от шницеля!

Хихикая над собственной шуткой, она стремительно подволокла Романа к картине «Юдифь с головой Олоферна».

- Вот, посмотри. Что тебе это напоминает?

Ему это ничего не напоминало. Лицо изображенной его вообще несколько пугало – прикрытые глаза, одно веко как будто болезненно опущено, странная улыбка, а ее обнаженная грудь и живот неожиданно взволновали.

- Театр, театральный костюм, греческую трагедию…

- Хорошо.

Она потянула его за собой к другой картине, «Портрету Сони Книпс».

- Вот, смотри, он же может рисовать так: когда и тело человека, его лицо, руки и одежда, и обстановка написаны в одной манере, в одной технике. Но он приходит к тому, чтобы рисовать так…

Она, снова взяв его за руку, подвела к картине «Портрет Фритцы Ридлер».

- Или вот так, - так и не выпустив его руки, увлекла за собой к «Поцелую». – Видишь, в чем разница? Окружающие модель предметы, все пространство вокруг и ее одежда написаны плотно, вычурными орнаментами, геометрично, плоско, ярко, чересчур осязаемо, грубо материально. А теперь посмотри, в какой манере выполнены лица, волосы, руки, видимые части тела. Видишь? Они потрясающе реальны, хоть и полупрозрачны, объемны, нежны, невесомы, они совсем в другой гамме – сдержанной, максимально приближенной к естественным оттенкам человеческой кожи. Зачем художник создает такой контраст? Зачем максимально усиливает его с помощью золота – которое, ко всему прочему, еще и металл?

Роман пожал плечами, у него не было ответов на эти вопросы, к тому же, они были риторическими, он ждал объяснения от нее, мечтательницы и фантазерки.

- Моя идея, которая, конечно, может быть ошибочной, состоит в том, что он хотел показать разницу между материальным миром и миром души. Души, которая, живя в теле, и ему придает воздушности и невесомости, делает его отличным от других предметов в мире. И знаешь, что мне это напоминает? Иконы с окладами. Когда божественные лики написаны вот так же, тепло и одухотворенно, и их руки, и тельце младенца Иисуса, а все остальное – металл, лишь грубая, временная оболочка… А теперь пойдем есть, а то, я смотрю, еще чуть-чуть, и твое тело станет слишком материальным и сольется с иными предметами этого мира, потеряв свою бессмертную душу.

Шницель своими размерами сначала испугал доктора, но Роман сказал, что глаза бояться, а зубы делают свое дело, и правда, огромный, хоть и очень тонкий кусок мяса каким-то чудом поместился в ее животе, даже не вызвав ощущения переедания.

По пути в Сецессион Роман поинтересовался у Марианны, не желает ли она купить сувениров, которые заманивали туристов сквозь стеклянные витрины красочным разнообразием, или не хочет ли прогуляться по магазинам одежды, встречающимся на каждом шагу.

- Неужели тебе не хочется всей этой ерунды? Я, когда бываю в новых странах в первый раз, всегда падок на все эти мелочи на память. Да и одежда у них все-таки другого качества.

- Я хочу, но это потом, потом, ладно? А то вдруг что-нибудь случится, и я не успею увидеть… До сих пор сама себе не верю.

«Тебя не соблазнить ни платьями, ни снедью:
Заезжий музыкант играет на трубе!
Что мир весь рядом с ним, с его горячей медью?..
Судьба, судьбы, судьбе, судьбою, о судьбе...» - всплыло в памяти очень кстати нечто из детства, в исполнении мамы.

Сецессион оказался совсем небольшим выставочным залом, в котором Роман раньше почему-то не бывал. В общем-то, в нем Марианну интересовал только Бетховенский фриз Климта. Кроме них, посетителей вообще не было, поэтому можно было разговаривать свободно, не шепчась.

- Ну, и что сие означает? – повел рукой Малиновский, указывая на изображения под потолком.

- О, это очень интересно, если не знать, то трудно понять, «а шо конкретно вы имели ввиду». Но я тебе расскажу. В подробностях или коротенечко?

- Можно в подробностях. Дозаправка в воздухе расширила мои возможности познания прекрасного. Журчи, я весь внимание.

Марианна изобразила жестом, что поправила на переносице несуществующие очки, встала в позу экскурсовода и начала:

- Бетховенский фриз – кульминация венского стиля модерн.

- Кульминация – одно из моих любимых слов.

Она изобразила на лице недовольство, с трудом сдерживая улыбку.

- Продолжайте, продолжайте, доктор рисовальных наук. – Роман чувствовал, как его сытые чертенята затевают озорство. – Что там с кульминацией?

- Основная идея фриза – поиск человечеством счастья. Жаль, что здесь не играет постоянно музыка, которая тесно связана с этим художественным произведением, а именно девятая симфония Бетховена.

- Пум-пум-пум-пуру-пу-пум-пуру-пупупу – пууууу-пу-пу! - пропел единственный слушатель самый известный фрагмент из «Оды к радости». – Оно?

- Оно. Но не сразу. Сначала все мрачно и трагично: мы видим обнаженную женскую фигуру и стоящую на коленях, также обнаженную пару, мужчину и женщину…

- Смахивают на любовников, застигнутых врасплох… вот этим мужем, вернувшимся с работы, который решает, воспользоваться орудием труда для приведения наказания в исполнение или нет. Но больно свидетелей много.

- Нет, их обнаженность – символ беззащитности перед невзгодами и несчастьями жизни, – ей трудно было сохранять серьезный тон. – Они молят рыцаря, который, в отличие от них, правильно экипирован для долгого и трудного путешествия, отправиться искать счастье. Это не свидетели – это фигуры-символы: Сострадание и Честолюбие. В центре композиции художник изобразил те враждебные силы, которые мешают человечеству достигнуть счастья: мифическое чудище Тифон…

- А по-моему, он очень милый и совсем не страшный.

- Рядом с ним аллегории Болезней, Безумия и Смерти с одной стороны, и Сластолюбие, Развратность и Невоздержанность с другой.

- Мне кажется, нам с ним не по пути, с этим Климтом. Ну, какие ж это враги – Сластолюбие и Развратность? И чем они мешают счастью? По-моему, они его верные спутники. Он что-то попутал. Ну ладно, Невоздержанность – я согласен. Лишний вес никак не способствует счастью, чего уж там, все верно.

- Немощная женская фигурка - это Гложущая тоска.

- Вот этот образ мог бы быть и не таким тщедушным. Тоска – это серьезно.

Марианна ничего на это не ответила, переместившись к правой части фриза.

- А вот здесь, наконец, художник показывает нам выход: счастье человечества в искусстве и творчестве. Вот Поэзия с лирой, вот другие фигуры-символы различных видов искусства, вот хор райских ангелов, на фоне которого мы видим слившихся в поцелуе мужчину и женщину как олицетворение того, что в мире царствуют добро и мир.

- Интересно. Возвышенно. Поэтично. Достойно школьных учебников. А хочешь знать мою интерпретацию?

- Конечно. Очень интересно.

- Тогда слушайте и не говорите, что не слышали. Сейчас устами младенца от искусства проглаголит истина. Итак, Климт, будучи нормальным мужиком, судя по его эротическим рисункам, которые в свое время вызвали скандал, этим фризом хотел сказать следующее. Истощая себя воздержанием и аскезой – стоит только взглянуть на эти худосочные фигуры мужчины и женщины, стоящие на коленях и совершенно забывшие обо всех радостях жизни, чтобы понять это, – человечество утеряло свою первобытную способность быть счастливым. Оно обращается к молодому человеку, имеющему успех у женщин – вон они, вокруг него, руки заламывают, - пойди, найди нам ножичек, вернее, смысл жизни и, так и быть, счастье. Он, как и положено рыцарю, идет в самую жуткую чащу, дразнит чудищ, вступает в разговор с чужими людьми на улице, переводит старушек, которые на самом деле ведьмы или даже сама смерть, через дорогу и подвергается всяким искушениям и опасностям, иногда жутко тоскуя и злясь на себя, что ввязался в это сомнительное предприятие. Впрочем, благополучно пройдя все испытания и выбравшись на свет, чем он доказывает всем нам, что не стоит бояться невоздержанности, сластолюбия и развратности, рыцарь попадает в мир, где множество прекрасных женщин, которые поют, танцуют и читают стихи.
Быстренько поняв, в чем смысл жизни, но еще не найдя, в чем ее кульминация, он сбрасывает с себя доспехи и, отловив понравившуюся ему барышню, сливается с ней в поцелуе. Ангелы, зная, что произойдет сразу после этого, все как один закрывают глаза, чтобы не мешать наступлению этой самой кульминации, а сам Климт уверенно и однозначно рисует над головой целующихся солнце и луну, а ноги им спутывает нитями, чтоб не вздумали удрать от своего счастья, которое суть физическая любовь день и ночь. Это, конечно, в детском саду рассказывать не нужно, но классах в седьмых-восьмых уже можно давать сочинение на эту тему. Как тебе мое видение экстаза венского стиля модерн?

- Потрясающе. Не хочешь открыть экскурс-бюро и водить экскурсии? Отбоя от желающих не было бы.

- Экскурсионная деятельность предполагает повторение, а я не люблю повторяться. С Климтом и его невоздержанностью покончено? Направляемся в Карлскирхе замаливать грехи?

Вечернее солнце уже золотило окна верхних этажей пышных венских зданий. Они спустились в метро, чтобы проехать несколько остановок. Марианна все размышляла вслух о феномене Климта, стараясь определить свое отношение к нему и внимательно прислушиваясь к комментариям Романа, которые были проявлением свежего, незашоренного взгляда на предмет.

- И все-таки это его самое известное и повторенное миллион раз на чашках и блюдцах произведение мне нравится меньше всего. У него какая-то странная композиция – фигуры людей так близко к верхнему краю картины, словно им тесно, словно они скрючены в узком пространстве. Да и лицо женщины – ну разве оно таким должно быть в этот момент? А где страсть? Она же спит на картине, - они вышли из поезда метро и двинулись к эскалатору, – ты понял, о чем я говорю?

Роман кивнул, помогая Марианне ступить на полотно эскалатора, идущего вверх.

- «Поцелуй», - пояснила она, развернувшись к нему и оказавшись на одном с Романом уровне.

Он как раз смотрел на ее оживленное лицо, когда последнее сказанное ею слово, прозвучало не как существительное, а как глагол в повелительном наклонении.

«Легкомыслие! - Милый грех,
Милый спутник и враг мой милый!
Ты в глаза мне вбрызнул смех,
и мазурку мне вбрызнул в жилы».

Малиновский мог бы отнести эти строки к себе, если бы помнил их, и, будучи талантливым в искусстве импровизации и поклоняясь гению момента, а также идя на поводу у своих мимолетных желаний и раскочегарившегося озорства, он решительно притянул к себе женщину и поцеловал ее в приоткрытые губы.

______________________________________
"Легкомыслие! - Милый грех" - М. Цветаева

Картины



72.

Первое легкое касание: «На старт!», второе, чуть более длительное: «Внимание!», и, наконец: «Марш!»

«Доигрался хрен на скрипке, очень музыку любил!» - выдала в сердцах мать относительно приличный вариант неприличного выражения, когда Роман, балуясь большими отцовскими пассатижами, прищемил ими себе то, что находилось между ног под тонким трикотажем синих треников. Он вопил так, что прибежала из огорода бабушка, и потом, прикладывая к адски болевшему месту пакет с замороженными сосисками, все причитала: "Как бы не оставил себя без наследства!"

- Может оно и к лучшему, - съехидничал тогда отец, - бестолочей-то таких плодить!

Вот пять раз кряду прочитанный параграф из учебника истории ложится на поверхность мозга, словно пыль, легко сдуваемая сквозняком обыденных событий, и остается в памяти ровно до следующего урока. Брошенная вскользь фраза может быть выжжена на обратной поверхности черепа навсегда.

Сейчас Роман вспомнил лишь мамины слова, почувствовав, как контуженное, валявшееся без сознания на обочине трассы либидо, сбитое автомобилем редкого цвета, пронесшегося по его жизни с огромной скоростью, вдруг встрепенулось и встало на ноги, не только совершенно целое и невредимое, но отдохнувшее и полное сил.

Если вы в своей жизни целовались больше чем с одним человеком, то знаете, что процесс это крайне тонкий… Человек может быть тебе приятен во всех отношениях, любим, желанен, но при поцелуе с ним не возникает ощущения… идеальной стыковки, полного контакта, а соответственно, и полного улета. Иной поцелуй круче секса. И трудно сказать, в умении ли здесь дело, во врожденном таланте или именно в совпадении систем: чтобы поцелуй стал космическим, стыкуемые части должны быть созданы в одном конструкторском бюро.

В общем, неожиданно для себя совершенно забывшись в улетном поцелуе, Роман еле успел подхватить за талию свою спутницу, приподнять ее и поставить на твердую поверхность за обманчиво безобидными зубцами эскалатора, который как-то уж очень стремительно поднял их наверх.

Пока Марианна не пришла в себя, Роман взял ее решительно за руку и быстро повел к выходу из метро. На улице уже почти стемнело. Отведя ее чуть в сторону, в безлюдный проулок, он обхватил ее голову ладонями и поцеловал снова, потом снова и снова, словно проверяя, не показалось ли, что это так… зажигает. Она не сопротивлялась. Нет, неверно: она отвечала ему с таким же желанием, какое вдруг разгорелось в нем, и может быть, даже чуточку горячее.

«Вот до чего доводит длительное воздержание!» - нашел не слишком убедительный аргумент для объяснения происходящего Малиновский. Ему казалось, что он капитально пьян, и каждый следующий поцелуй оказывался все более хмельным, а сам процесс становился все более откровенно неприличным для улицы.

- Мне кажется, я сейчас не смогу идти в Карлскирхе.

- Почему? – ее голос был таким, что можно было заподозрить: она тоже плохо ориентируется в пространстве.

- Мне кажется, я страшно… проголодался. Поехали домой?

- Опять?! – И, спустя мгновение, осознав: - Поехали.

Это было похоже на внезапно налетевший смерч, который подхватил их, закружил и понес. Но как далеко дом! Минут двадцать, не меньше, езды и ходьбы. Хорошо, вход в метро рядом, и эскалатор удобен…, главное – успеть соскочить, не забыться. И как бы они удивились, сопоставив ритмы своих сердец, которые бились в такт друг другу и песни «Sweet Dreams» Анни Ленокс:

Sweet dreams are made of this. - Сладкие сны сделаны из этого.
Who am I to disagree? - Кто я такая, чтобы не соглашаться с этим?
I travel the world - Я путешествую по миру,
And the seven seas - Пересекая моря и океаны:
Everybody's looking for something. - Каждый чего-то ищет.

Они молчали, не смотрели друг на друга в метро, но он надежно зафиксировал свою руку на ее талии – даже не думай! Ха, «не думай»! Он прекрасно знал, что не может она не думать, и даже знал, какие мысли каруселью кружатся в ее голове. Но говорить ничего не хотел, просто хотел быстрее привести ее в укрытие – не в квартиру, нет, в укрытие из своих рук и губ, где она забудет обо всех своих мыслях.

Some of them want to use you, - Некоторые хотят использовать тебя,
Some of them want to get used by you,- Некоторые хотят, быть использованными,
Some of them want to abuse you, - Некоторые хотят надругаться над тобой,
Some of them want to be abused. - Некоторые хотят, чтоб над ними надругались.

Да, пусть на время, да, они вернутся потом, все эти мысли и сомнения, но сейчас нужно было сохранить эту энергию смерча, чтобы в хмельном кружении, не растеряв решимости, долететь до дома. Квартал – поцелуй, квартал – поцелуй.

Hold your head up - Keep your head up - Movin' on
Держите выше голову - Держите выше голову – Двигаясь дальше.

Он был уверен, она не передумает и никуда не денется, но зачем-то ему нужны были эти остановки-передышки. Или наоборот, бег между поцелуями был возможностью глотнуть воздуха перед новым погружением?

Sweet dreams are made of this. - Сладкие сны сделаны из этого.
Who am I to disagree? - Кто я такая, чтобы не соглашаться с этим?
I travel the world - Я путешествую по миру,
And the seven seas - Пересекая моря и океаны:
Everybody's looking for something. -Каждый чего-то ищет.

Эти поцелуи сводили его с ума, ему казалось, что его старая проводка не выдержит такого дикого напряжения, которое исходило из этого источника питания – ее губ.

Some of them want to use you, - Кто-то хочет использовать тебя,
Some of them want to get used by you, - Некоторые хотят, быть использованными,
Some of them want to abuse you, - Некоторые хотят надругаться над тобой,
Some of them want to be abused. - Некоторые хотят, чтоб над ними надругались.

«Вышибет пробки, точно! – Короткое замыкание вследствие механического соприкосновения неизолированных элементов?»

Ну конечно, он был прав. Она думала об этом:

- Почему? – чуть остановив его руки, снимающие с нее верхнюю одежду, когда вошли в квартиру, и вопрошая взглядом, наполненным неуверенностью и сомнением. «Почему ты это делаешь? Из-за того, что я тебе вчера наговорила? Ты решил меня пожалеть?» - вот был полный текст, который выразился в одном лишь слове.

- Ты же хочешь этого, я не ошибся?

- А ты? Ты?

- Ах, доктор, что у вас было по пропедевтике? Перкуссия, пальпация… Мужчина устроен не так таинственно, как женщина: стоит протянуть руку – и все его желания очевидны.

Она не успела ничего сообразить, как ее рука, направленная его ладонью, уже имела веское доказательство его желания, а его губы вводили ее в состояние наркоза на время операции по раздеванию и продвижению по направлению к кровати.

Hold your head up - Keep your head up - Movin' on
Держите выше голову - Держите выше голову – Двигаясь дальше.

Его опыт не позволял сомневаться: в ней бушует бешеное пламя, хоть она и пыталась еще как-то скрыть это. «Зачем?» - так и хотелось спросить, но было не до разговоров. Любое его прикосновение, руками ли, губами ли, вызывало столь явный, столь мощный ответ, что, казалось, еще один поцелуй, еще одно легкое скольжение ладонью, и она вспыхнет, загорится у него на глазах благодатным необжигающим огнем.

Он бы, может быть, даже забылся и забыл, настолько непривычно беспамятным и страстным было это утопание друг в друге, но железное правило сработало и на этот раз.

- Марианна, - вынырнув сознанием на поверхность из глубин чувственного хаоса, проговорил он. – Ты не передумала? Я… могу не предохраняться.

- Нет, не передумала, - чуть мотнула она головой. – Но все равно ничего не получится, не бойся. Слишком рано.

Когда-то давно как следует изучив вопрос контрацепции, Малиновский раз и навсегда усвоил: не хочешь проблем – предохраняйся сам. Нет, не то чтобы все женщины всегда хотят обмануть. Просто они могут ошибаться с подсчетом своих опасных и безопасных дней – не все же сильны в математике; просто организм женщины слишком тонко устроен: сегодня понервничала – цикл сбился, а в какую сторону, будет ясно только постфактум, когда уже поздно пить «Боржоми»; опять же диеты, жара, холод, переутомление и перелет – все имеет значение; таблетки могут и не усвоиться, и со спиралью, бывает, наступает беременность, поэтому – только «сама-сама», в смысле – сам, сам! И если что, виноват тоже будешь сам – все честно. И он привык, и это была не проблема. Но сейчас, сейчас он даже был рад отступить от своих привычных правил. Пусть все будет не как всегда.

- Рано? Нужно будет через час повторить? – он не мог не шутить, даже сейчас, когда все было не смешно, когда смех был лишним и никчемным, потому что смех – это от ума, мозгов, сознания, а в этот момент даже некоторые органы чувств, самые важные в жизни, такие как зрение и слух, отходили на второй план, разрешая главенствовать осязанию, а мысль оставалась лишь пунктиром.

Она уже давно была готова принять его, и все же он не торопился. Но когда она полностью раскрылась ему навстречу, когда ее желание стало почти требованием, пусть и не высказанным словами, он не стал больше длить ее мучительную истому и почувствовал, наконец, ее плотные и влажные объятия. Еще не приступил к древнему ритмичному танцу, давая ей и себе привыкнуть к слиянию, когда она вдруг замерла на мгновение, словно прислушиваясь, а потом выгнулась ему навстречу гибкой и сильной дугой с глухим, протяжным стоном.

«Ничего не сделал, только вошел!» - все же мелькнул в насквозь пропитанном иронией сознании образ товарища Саахова с цветком за ухом, и тут же исчез, утонув в искреннем изумлении.

Искушенный в вопросах соблазнения и чувственных наслаждений мужчина имеет представление о том, что нужно совпадение нескольких, даже многих факторов, чтобы женщина получила максимальное удовольствие при первом же интимном свидании с новым партнером. Женщины, вступающие в случайные связи, чаще всего все же не ищут мимолетного наслаждения, потому что оно не гарантировано, как у мужчины, а надеются таким путем встретить того самого, единственного. «Поехали ко мне, займёмся раз или два любовью, мне точно будет хорошо, тебе — может быть, а дальше ты можешь остаться, но лучше, чтобы уехала», - как говорил один из известных киноперсонажей, размышляя о неправильных подходах к соблазнению девушки.

Поэтому, когда получается вот так: не просто совпадает все, что может совпасть, не просто возникает удивительная слаженность и взаимодействие двух тел, приводящие к идеальному результату без долгих и многочисленных тренировок, и женщина получает свою долю наслаждения легко, вдохновенно и стремительно - это из разряда большой удачи. Причем для обоих.

Ну, что ж… Теперь и свои желания можно было отпустить на волю: никакого контроля, никаких ограничений, свобода следовать лишь за влекущими к кульминации ощущениями. Он и отпустил…

Французы правы: оргазм – это маленькая смерть. Потому что это состояние, когда тело главнее души, которая на несколько мгновений отлетает куда-то в черные космические дали, а сознание превращается в яркую, но крохотную точку. В раскрывшихся сразу после оргазма глазах партнера можно успеть проследить тот путь, по которому сознание и душа, обгоняя друг друга, возвращаются к притихшему после революционного всплеска телу из кратковременной ссылки в небытие.

Сначала он был свидетелем этого процесса, потом и сам поймал на себе ее лучистый внимательный взгляд, когда способность к фокусировке вернулась со всеми другими функциями организма: слышать, думать, говорить.

- Все как-то слишком быстро, - крутанулся, избавляя ее от своей тяжести и увлекая за собой.

- Да… - вытянулась на нем, положив голову на его грудь: слушает сердце?

- Я не только не наелся, но и не распробовал…

Тихий счастливый смех, ее дыхание на коже, волосы пахнут летом…

- Что нужно сделать, чтобы тебя накормить?

- О женщина, на что тебе грудь? Но сначала просто поцелуй меня.

Чтобы распробовать, понадобилось еще несколько часов и существенное количество итераций. Когда они все-таки провалились в крепкий блаженный сон, в его сознании, уже на нейтральной полосе между явью и дремой всплыло одно из самых первых воспоминаний детства – полутуманное, но очень прочно сидящее в памяти. Раннее-раннее летнее утро. Его бабушки вышли на сбор розовых лепестков для варенья. Он слишком мал, чтобы оставить его без присмотра, поэтому он разбужен и взят ими с собой в сад. Они быстро и ловко обрывают белые ароматные цветочные лепестки с ажурных густых кустов шиповника и бросают в корзинку. Он тянется рукой к такому же цветку и видит, что на нем еще не высохли капли утреней росы. Его бабушка боится, что он уколется об острые шипы, а вторая смеется: «Пусть учиться срывать, не уколовшись», и что-то еще говорит, он не понял, но две другие старушки зашипели возмущенно на свою сестру. Самое сильное в этом воспоминании – аромат дикой розы. Тот аромат, что с детства спаян в сознании с покоем, защищенностью, любовью, радостью, ласковым утренним солнцем, красотою окружающего уютного мира и нежностью. Тот аромат, что он сейчас вдыхал, не осознавая, уткнувшись носом в макушку уже сладко спящей женщины.


__________________________
Песня Annie Lennox – Sweet Dreams

_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)

73.

Он открыл глаза и сразу увидел ее силуэт на фоне окна. Хундертвассер явно перетягивал одеяло на себя. Малиновский легко вскочил с кровати и в два шага – комната была не слишком большой, – оказался рядом с Марианной, положил руки ей на плечи, коснулся губами волос.

- МарИ-Аннэтт, скажи, чем тебя привлекает этот дом? Разве он красивый?

- Бесстрашием. Смелостью быть самим собой. Он не боится быть иным, чем все. И что есть красота? Он ярок, необычен, странен, неповторим, индивидуален.

-Ты про дом или про архитектора?

- Про обоих.

- И все-таки, мне кажется, он был слегка того…

- «Покажите мне нормального человека, и я его вылечу» - сказал Юнг. Что есть норма, Рома?

Они совпали в Юнге, размышляя о Хундертвассере, это было приятно.

- Ты знаешь, что крышесносно целуешься?

- Нет. Правда? – ей смешно это слышать.

- Правда. Я даже думаю, что тебе стоит запатентовать такой способ реанимации. Ну, мужчин, естественно. Уверен в стопроцентном результате. Тебе это никогда не приходило в голову?

- Ммммм… нет, это слишком новаторски для нас, людей самой консервативной профессии. Если только однажды… Но тогда я все же пересмотрела тактику лечения в пользу традиционных методов.

- Вот не повезло мужику. Лох!

Они все еще смотрели оба в окно, поэтому он не увидел ее загадочной улыбки.

- Но уж про то, что твое тело божественно прекрасно, тебе говорили не раз?

- Нет, никогда.

Она развернулась к нему и уткнулась лбом в его плечо.

- И что, ни один из этих престарелых мастеров не звал позировать?

- Нет, ни один.

- Ясно, я даже знаю, почему. Ни целлюлита тебе, ни бледности вырождения, ни изможденной костлявости… Они боялись совершенства, им бы никто не поверил…
Если бы все эти слова, что он говорил ей сейчас, переложить на язык поэзии, получилось бы вот что:

Она как скрипка на моём плече.
И я её, подобно скрипачу,
К себе рукою прижимаю.
И волосы струятся по плечу,
Как музыка немая.

Она как скрипка на моём плече.
Что знает скрипка о высоком пенье?
Что я о ней? Что пламя о свече?
И сам Господь – что знает о творенье?

Ведь высший дар себя не узнаёт.
А красота превыше дарований –
Она себя являет без стараний
И одарять собой не устаёт.

Она как скрипка на моём плече.
И очень сложен смысл её гармоний.
Но внятен всем. И каждого томит.
И для неё никто не посторонний.

И, отрешась от распрей и забот,
Мы слушаем в минуту просветленья
То долгое и медленное пенье
И узнаем в нём высшее значенье,
Которое себя не узнаёт.

Он убрал локоны с ее лица, поднял его и коснулся губами лба. На свету, падающем из окна, разглядел маленький полукруглый шрамик над бровью. Он провел по нему пальцем и спросил:

- Заклятие не сработало? Потому-то ты и знаменита, Анн-Марри?

Она, кажется, не поняла, о чем он.

- Это от оптического прицела. Слишком близко поднесла его к глазу, неправильно держала оружие, отдача была такой сильной, что острый край прицела рассек кожу… Кровищи было!

- Я так и знал, что все неспроста! Я должен был догадаться сразу! Все одно к одному… владение секретной информацией, сногсшибательная физическая подготовка – весь день по галереям без еды и воды! – продвинутые способы вербовки, идеальное прикрытие – обычный врач, умение маскироваться, потрясающая память на лица, полотна и диагнозы художников и их моделей, самообладание и совершенная техника поцелуя. Убийственная!

Он стал целовать ее в смеющиеся губы и очень быстро понял, что поцелуем ограничиться не получится.

- Что-то я устал, приляжем? – одним сильным броском он переместил ее на кровать и нырнул следом сам.

- Я не понимаю, как у тебя это получается, так стремительно возбуждаться? – она, смеясь, отползала от него в дальний угол кровати.

- Это я не понимаю, как у тебя получается! Ты же не целуешься, ты же… поджигаешь! Я уже чувствую, как бежит огненная дорожка к хранилищу с топливом. Иди сюда, Огневушка-Поскакушка, - он потянул ее к себе, ухватив за щиколотку. - Взлетать на воздух – так вместе.


- А почему ты думаешь, что ничего не получится? – неожиданно спросил Роман, накладывая в тарелки ароматнейший омлет с помидорами и базиликом, который назывался завтраком, но по времени уже был ранним обедом.

Марианна сразу поняла, о чем он спрашивает, хоть до этого они болтали совершенно о другом.

- Ну, потому что женщина же не в любой день может забеременеть. На самом деле это всего один день, одни сутки после овуляции, когда яйцеклетка выходит из яичника. Через сутки она погибает – и все, до следующего цикла.

- Не понял. Там же много «опасных» дней?

- Опасные они с точки зрения живучести сперматозоидов. Мужские половые клетки, - Марианна с аппетитом положила кусочек омлета в рот, - живут в половых путях женщины до 7 суток. Но это у молодых мужчин и самые-разсамые живучие, в среднем же – около 4-5 дней. Вот и считай: получается, что «опасные дни» - за семь суток до овуляции, то есть до выхода яйцеклетки из яичника, и потом еще сутки-двое-трое, вдруг овуляция чуть задержалась. Если секс за десять дней до овуляции – то вероятность, сам понимаешь, равна нулю…

- А у тебя за сколько?

- Вчера было за девять…

- Понятно…

«Без ложной скромности можешь причислить себя к старым мастерам, это значит, твои живчики могут рассчитывать примерно на три счастливых дня. – Старый дятел видно спятил…»

- А знаешь, что интересно, раз уж мы об этом заговорили? Есть такой еврейский способ планирования пола ребенка. Ты же в курсе, что пол зависит от того, какую хромосому несет именно сперматозоид? То есть вот эти вопли возмущенного мужа из «Итальянцев в России», что она не родила ему сына - это несправедливость. Он сам не сделал ей сына. Так вот, оказалось, что сперматозоиды, которые несут мужскую хромосому, они очень шустрые, быстрые, но не живучие. А те, что несут женскую – они помедленнее, но и живут значительно дольше. Умные евреи давно вычислили, что если контакт был в середине цикла, то есть близко к овуляции, то вероятность рождения мальчика значительно выше: шустрые сперматозоиды обгонят медленные, и оплодотворят яйцеклетку первыми. Если же секс был за некоторое время до овуляции, а потом контактов больше не было, то родится, скорее всего, девочка, потому что мальчиковые головастики уже погибнут к тому времени, а девочковые спокойно придут к цели.

- Хм. Что же все активно не пользуются этим способом? – Роман встал, убрал пустые тарелки, подвинул поближе к доктору мисочку с печеньем.

- Он не стопроцентный. Все-таки, это загадка – рождение ребенка. Есть в истории случаи, когда у мужчины было около 80 детей – и все девочки. Да и сложно это… будешь делать девочку – вообще никого не получишь, потому что окажется, что у мужчины его сперматозоиды вообще – еле-еле душа в теле… Делаешь мальчика – овуляцию пропустил, нужно четко попасть в день. Нет, сейчас, конечно, все эти тесты, и все такое. Но все равно, всего не предусмотришь.

- Вас понял, доктор. Еще кофе?


Они все-таки добрались до Карлскирхе и других запланированных и незапланированных достопримечательностей этого удивительного города. Марианна водила Романа от собора к собору, он ее – от кондитерской к кондитерской. Ему наконец удалось заманить свою спутницу в сувенирный магазин и купить для ее родных и знакомых кучу замечательных сувениров. С одежным магазином оказалось сложнее. Зная, что у них на завтра запланирован поход в венскую оперу, Роман, не желая раскрывать сюрприза, все же хотел, чтобы она купила себе платье для этого события, но доктор категорически отказывалась тратить время на выбор одежды и примерку.

- Зачем мне? Я большую часть жизни провожу в белом халате! А на выход у меня кое-что дома имеется. Да и стесняюсь я трясти тряпками, пока ты будешь меня ждать. Если только тебе самому что-то нужно, я подожду.

Нет, ему самому было не нужно. Тогда он решил использовать козырь:

- Это мое желание, сделай это для меня! Пусть у тебя от этой поездки останется что-то более существенное, чем магнит с картиной Брейгеля. На память.

- Ты думаешь, что я смогу это забыть? Рома, даже если я потом когда-нибудь попаду в Венецию, или Париж, или в Амстердам, я уверена: ничто и никогда после не сравнится с Веной. Но раз ты хочешь… Только быстро.

Они быстро купили три платья. Малиновский знал: нужно только заманить ее в примерочную, потом все будет просто. Если бы она еще не сгибалась время от времени от хохота, слыша его комментарии и размышления вслух, когда он помогал ей выбирать вещи или жестко что-то критиковал, покупки удалось бы сделать еще быстрее.

- Ну, вот! Теперь руки заняты сумками, а мы еще не ходили к дому Хундертвассера!

- Гражданка, послушайте, вы не хотите меня поблагодарить за помощь в выборе этих трех шикарных кринолинов?

- Хочу. Спасибо тебе. Я б сама ни за что… - он наклонился, подставляя лицо для поцелуя, она чмокнула его в щеку.

- Как-то неискренне вот это сейчас прозвучало. Да и поцелуй какой-то… формальный.

Неформальный поцелуй легко заставил ее позабыть и о Хундертвассере, и о музее современного искусства, и обо всем остальном.

- Ты прав, нам срочно нужно отнести покупки домой, - сказала она, выбираясь из его объятий.

Теперь уже смеялся Малиновский: во-первых, его незатейливая хитрость сработала, во-вторых, она была восхитительна в своем искреннем стремлении быстрее оказаться в постели, которое не считала нужным скрывать, его неожиданно сильно будоражила та самозабвенность и страсть, с которыми она отдавалась их интимным занятиям. Ему очень нравилось, что она раскованна, смела, горяча, хоть и, как он успел заметить, неопытна в чем-то. Он мог бы сказать, что секс – это ее стихия, и что более чувственной женщины ему встречать не приходилось. С тех пор, как он поцеловал ее на эскалаторе, свет вокруг них изменился: он стал золотым.

Они лежали лицом друг к другу, уставшие и временно насытившиеся, и молчали. Его взгляд то и дело скользил по глубокой впадине талии, потом поднимался на крутую гору бедра, и снова скатывался вниз – в ложбину, чтобы оттуда пробраться к полускрытым за скрещенными руками двум полушариям с едва виднеющимися чуть более темными кружочками. Они оба понимали, что стоит кому-то протянуть руку – и все начнется снова: это медленное сгорание в огне желания, которое, вроде бы совсем потухнув, с легкостью разгорается снова от простого прикосновения, не говоря уж об объятиях и поцелуях.

- Я все-таки скажу это, - тихо проговорила она.

- Скажи все-таки, - улыбнулся он.

- Ты исполнил мою самую заветную мечту, в которой я давным-давно не признавалась даже себе.

- Прокатил тебя на лифте? Да, это было незабываемо. Или ты про петушка на палочке?

- Я про то, чтобы почувствовать себя желанной. Желанной женщиной. Когда я вижу, что ты реагируешь на мои прикосновения, меня охватывает такое ликование, что в горле встает ком. Мне так нравится целовать тебя и чувствовать, что это тебя заводит. В этот момент я чувствую себя всемогущей, сильной, повелительницей… - она негромко засмеялась, вспомнив, наверное, как недавно он просил пощады, изнемогая от ее ласк. - Я думала, что этого не будет никогда… Что так и умру, не узнав, что это возможно со мной, а не только в кино.

Малиновский озадаченно смотрел на Марианну, приподнявшись на локте, подставив руку под голову.

- А если я попрошу разъяснения в связи со своей непроходимой тупостью?

- Я читала, что мужчины не любят говорить после секса, в отличие от женщин. Может, давай просто помолчим? Потом, может быть…

- Я не просто мужчина, я лучший и уникальный. Единственный в своем роде. Можете говорить смело, Мари-Аннетта.

- Хорошо. Тем более, если я расскажу, ты лучше поймешь, что сделал для меня. Мммм… с чего начать?

- Вряд ли ты помнишь первое свое впечатление после того, как выскочила из мамы. Начни со второго.

- Ты опять прав. Это важно в данном случае. Итак, я всегда была очень послушной и правильной девочкой…


____________________________________________________

Стихотворение "Она как скрипка на моем плече" - Д. Самойлов

74.


- Можно было бы сказать, что это связано со строгостью мамы, которую я очень боялась, но наблюдения за сестрой показывают обратное: те запреты или повеления родителей, которые я исполняла неукоснительно, для нее не были обязательными. Мы как-то с ней недавно вспоминали детство, и оказалось, что я, учась в начальной школе, с утра делала уроки, потом убиралась, потом чистила картошку, шла в магазин, и если оставалось время перед школой, читала, глядя на будильник: 15 минут, 10, 5… Сестра же потом, когда пошла в школу, поступала наоборот. Она занималась своими делами: читала, играла, например, а в последние 15 минут перед маминым приходом с работы быстренько наводила порядок и левой пяткой делала уроки. И так во всем. Значит, это скорее врожденное что-то.

- Скорее врожденное, - кивнул Роман, вспомнив себя и своего строгого отца, которого он побаивался, но слушался далеко не всегда.

- Нам никогда нельзя было ныть, капризничать, упрямиться, говорить при взрослых, воображать. Бурно выражать эмоции – ни в коем случае. О моих желаниях и предпочтениях никто не спрашивал, а высказать их мне бы даже не пришло в голову. И главное: сначала долг, свое личное задвинь подальше. Я это воспринимала от и до. А сестра могла…

Марианна широко улыбнулась.

- Она могла бесстрашно спорить с родителями, могла упираться, не желая одевать приготовленное в детский сад платье, доводила маму до бешенства своим упрямством, получала веником, ремнем, шваброй – и не боялась, и при этом имела совершенно здоровую психику. Меня же не трогали, как тихую и послушную, но я была нервна. Пока я умирала от ужаса, слушая, как отец кричит маме, «Давай сюда свой поганый язык, я тебе его отрежу!», она спокойно спала. Наутро я прятала все ножи в квартире… В общем, дело не в родителях, а в самом ребенке: что уж вложилось в него в момент соединения двух крохотных клеточек. Тебе не скучно все это слушать?

- Нет. Это интересно, может быть, я разгадаю эту загадку, откуда в тебе столько огня.

- Тоже, наверное, врожденное. Меня с детства очень волновали вопросы пола. Особенно после того, как мальчики в детском саду рассказали все как есть, простыми словами, откуда берутся дети. Меня, помню, это потрясло. И мысли на эту тему, долго преследовавшие меня, одновременно укореняли в сознании понимание: я какая-то нехорошая, раз все время думаю об этом. Ну, известная вещь, психологи много пишут на эту тему. Но кроме мыслей – ничего. Бывает же, что девочки начинают заниматься самоудовлетворением с раннего возраста, например. Я не знала об этом, и вообще, все как-то так складывалось в моей жизни, что, возбуждаясь сильнейшим образом от чтения книг, просмотра фильмов и воображаемых сцен, я никогда не находила возможности для того, чтобы возбуждение нашло выход через тело. И еще мне свойственна патологическая верность, постоянство, верность не столько кому-то, сколько своим убеждениям и представлениям о том, как должно быть… Иногда это дикость какая-то уже, а все равно…
Однажды мама шила свадебное платье девушке, а я крутилась рядом. Мама как раз пристраивала к подолу очередной маленький искусственный цветочек, которые россыпью падали от лифа вниз по ткани до самого пола, когда спросила девушку, они «уже с женихом или еще нет»? Я бы, может, и не поняла, о чем разговор, но мамин голос изменился интонационно, и это заставило меня держать ушки на макушке. Не помню, что ответила невеста, но мама сказала: «Я тебе сейчас кое-что покажу», – и велела мне выйти из комнаты, а сама направилась к шкафу с постельным бельем и полезла на одну из полок. Я вышла, но потом заметила, что на шкафу появилась стопка фотографий, которых раньше не было. Неделю, наверное, я потом ходила вокруг да около этого шкафа, нащупала даже рукой эту пачку фотографий под наволочками, но так и не решилась их посмотреть. Вот разве это нормально? Эта нерешительность, робость, страх ослушаться? Нет, это ненормально.

- Я б обязательно посмотрел. И друзьям показал. Да я так и делал, у родителей были порножурналы, я их любил разглядывать. Даже в школу носил.

- Я в восторге от тебя. Ты – мой герой! А я нет. Я боялась быть застуканной, оказаться плохой, испорченной. Думала об этом, перегревалась, но не позволила себе. Дальше больше. Подруги у меня были барышни возвышенные. Мы никогда не затрагивали тем пола, никогда! Никто не поверит, но так оно и было. Нам, наверное, казалось, что мы выше этих тем. Я хотела бы поговорить об этом, но боялась испугать своих девчонок откровенностью, думала, что они не поймут, они, возможно, думали так же. В пионерский лагерь я ни разу не ездила. В школе влюбилась в одноклассника, безответно, а потому и любые контакты – легкие, мимолетные – были невозможны. Эта любовь на пять лет защитила меня, или лишила – как посмотреть –
физической близости, даже такой невинной, как поцелуи. О существовании гомосексуалистов я с изумлением и потрясением узнала от подруги на картошке на втором курсе меда: столько разных форм любви, в том числе и физической, оказывается, вокруг! А я так далека от этого! Подруга была потрясена не меньше меня – моей неосведомленностью. Зато у меня как пазл в голове сложился: все намеки и недоговоренности во всех книгах и фильмах, что не догоняла.
Мужские половые органы мне впервые пришлось увидеть в заформалиненном виде как анатомический препарат. То есть, отдельно от всего остального тела, на лотке в анатомичке, когда проходили половую систему.

- О, нет! Даже представлять себе это не хочу.

- Не представляй. Я тебе расскажу. Нечто коричневато-синеватое, местами лысое, местами волосатое, сморщенное, мягко-квелое, резко пахнущее формалином. Мальчики были в ужасе, когда наша преподавательница своим огромным пинцетом тыкала в ту или иную точку на препарате и называла: scrotum, corpus spongiosum penis, preputium penis, glans penis.

- Сколько пенисов! Страшно представить, что у вас там был за «препарат». И что за редкий экземпляр был отловлен и распотрошен на части специально для студентов.

Как же она хохотала! Ему было приятно наблюдать, как она запрокидывает голову, как закрывает глаза, как блестят ее зубы меж смеющихся губ…

- Надеюсь, это первое свидание не отбило у тебя желание встретиться с половой системой мужчины во второй раз и в другой обстановке?

- Нет, мне стало еще интереснее: как же все это работает, и в чем смысл поклонения фаллосу? Ведь одно дело теория, а другое дело – практика. Пока сведения, полученные на эту тему из художественных источников и из жизни, сильно расходились. А еще у меня совсем плохо было с физикой...

- Я понял, понял: какая уж физика, если даже до поцелуев дело не дошло...

- Нееет, с настоящей физикой – предметом. Я писала тогда перьевой ручкой, и у меня все страницы в тетрадках по физике были в кляксах: я буквально иногда плакала над ней по ночам, не в состоянии понять всех этих формул и процессов. И страшно боялась экзамена. По всем остальным предметам у меня были пятерки, а из-за физики я реально боялась вылететь... Однажды лекцию по физике нам читал не наш преподаватель, а другой. Знаешь, это было потрясающе... Я никогда не слышала ничего подобного, я поняла все до мельчайших подробностей, так здорово он все объяснил, а тема была непростая, о функциях автоматизма, проводимости, возбудимости, сократимости сердечной мышцы. Это был восторг, который выразился даже слезами. Нет, я не ревела, конечно, в аудитории, но я помню это состояние экстаза: я все поняла! Он так объяснил, что я все поняла! Я набралась смелости и подошла к нему после лекции: и поблагодарить, и спросить, не читает ли он где еще лекции, не проводит ли занятия...

Тяжелый вздох вкупе с желанием поплотнее накрыться одеялом, что она и сделала, спрятав от него манящий плавностью линий ландшафт, не предвещали ничего радужного в ее дальнейшем рассказе.

- Совместные занятия? С такой горячей студенткой, у которой экстаз возникает лишь от упоминания возбудимости сердечной мышцы - я б ни за что не отказался... – аккуратно пошутил Малиновский.

Она улыбнулась ему ласково и печально.

- Я бы тоже. Но все было с точностью до наоборот. Я вышла замуж... знаешь, как Татьяна... «Неосторожно, быть может, поступила я...», а проще говоря, крайне глупо. Тысячу раз глупо... Безрассудно. И потом тоже много лет вела себя глупо. Вся жизнь коту под хвост.

Роман не осмелился пошутить на этот раз.

- Я испытывала к этому человеку уважение, восхищение перед его умом ученого, и... мне было его жаль. Когда мы стали ближе общаться, выяснилось, что у него никогда не было отношений, женщины вообще... Откуда-то возникло это: подарить ему себя, обогреть, наполнить жизнь светом. То, что он не протягивал ко мне рук, казалось проявлением сдержанности, благородства, воспитания. Ведь всем же мужчинам только этого и надо? А он вот держится... Чего только не придумает себе юная дурочка! Наверное, решимости придавало желание удрать от мамы – у нас с ней тогда совсем отношения испортились. В общем, все было неправильно. И ведь никто, кроме меня, в этом был не виноват.

- Мое воображение рисует мне мрачные картинки...

- Нет, не надо так думать! Во всем всегда есть свет... Главное – его увидеть. Но это не всегда получается сразу. Когда ты выходишь замуж за человека, который почти на 30 лет старше тебя, ты должна понимать, что, возможно, он никогда не будет воспринимать тебя равноправным партнером. Он так всю жизнь и считал меня неразумным существом, любил снисходительно поучать, а общение все чаще скатывалось на уровень «ребенок – воспитатель», и часто у него проскакивало «Не говори глупостей! Не мели ерунды!», а с возрастом еще появилась несдержанность, которая проявлялась в словах «Поразительная тупость...», и прочих.
И еще вот это, например, когда в день свадьбы мы подошли к двери в квартиру, он спросил: «Тебя внести на руках?», я ответила, что нет, зачем надрываться. Я считала, что очень тяжелая – 61 кг! Шутка ли. И потом всегда, когда дело касалось вот таких вещей, он спрашивал, словно для того чтобы очистить свою совесть: я же предлагал, ты сама отказалась. Решения, которые касались его желаний, он обычно принимал, не спрашивая меня об этом. Но сначала это не так бросалось в глаза. Сначала мне все было непонятно, почему он так мало интересуется мною как женщиной... Ведь мы уже женаты, можно позволить себе больше. Нет... Никаких «лишних» поцелуев, обнимашек, я уж не говорю про какие-то более смелые вещи... Его сексуальная активность закончилась в первый же месяц после свадьбы, все остальное время это были мои труды по налаживанию интимной стороны нашей жизни, надо сказать, безрезультатные. Он меня не хотел. Просто не хотел, и все. Ну, как мужчине себя заставить, если не хочется? То есть, он старался выполнять раз или два в месяц обязанности, но для этого мне нужно было приложить усилия. Я все должна была сделать сама, если мне это нужно... Если я не предлагала, могло пройти два, три месяца без этого вообще.
Я не сразу поняла, что все это значит. Читала книги по правильному обращению с мужчинами, искала причины в себе. Он не был болен: по утрам, когда он еще спал, у него была очень хорошая, выраженная эрекция. Но ко мне это все не имело отношения. Мой мозг закипал не столько от неудовлетворенного возбуждения, сколько от того, что я не понимала, что все это означает. Получается, что не все мужчины хотят этого всегда? То есть, есть такие, которые вовсе и не хотят... А я хотела. Иногда я шла по улице, особенно весной, и мои губы – мне так казалось – болели от того, как им хотелось целоваться. Мы ехали в путешествие по Золотому Кольцу, и номер в гостинице возбуждал меня сам по себе, а ничего не происходило. Мы ходили с ним и его друзьями на охоту, и мох казался мне идеальным для того, чтобы упасть на него и заняться любовью. Мы выбирали автомобиль, и меня мучали видения, как можно заниматься любовью в нем. А уж как я завидовала тем парочкам, что целовались на эскалаторе!

Она вынула руку из-под одеяла и протянула ее к руке Романа, ласково пожала.

- Спасибо тебе, это была мечта... Я начала думать, что вообще ничего не понимаю в жизни. Бесконечно сомневалась в себе, начала считать себя озабоченной. Но подруги постепенно выходили замуж, становились более откровенными, и выяснилось, что нет, оказывается, есть совсем другие отношения. Одной пригодились 25 советов бабушки, как увильнуть от слишком часто пристающего мужа, другая вообще развелась, не вынеся секс-нагрузки. В общем, косые взгляды сослуживцев мужа, которые считали, что я вышла замуж ради какой-то материальной выгоды, и их усмешечки, прошедшие мимо меня радости молодой жизни типа дискотек и хождений по клубам, даже вот это отношение ко мне свысока – это было бы все ерундой, если бы у меня была сексуальная жизнь, хоть немножко похожая на то, что я себе рисовала в юности.
Я попыталась воспользоваться секс-приспособлениями, но это почему-то не давало полного удовлетворения, это делало меня нервной. И к тому же, я воспринимала это как измену ему. Не говоря уж о том, чтобы встретиться с кем-то на стороне. Это даже не приходило мне в голову, это было немыслимо – а как потом вернуться домой и сказать «Привет»? Дурацкая голова... Откуда там всего этого было понапихано? Потом присоединилась еще одна трудность: ему не нравилось, что я очень много времени провожу на работе, что я ей слишком отдаюсь. Он хотел, чтобы я посвятила себя дому, созданию уюта. Я сначала пасовала, но потом все же нашла в себе силы и отвоевала свое право найти себя хотя бы в этом. Он привык постепенно, но вначале... Это вечное недовольство его и его мамы, даже скандалы, что я ничего не зарабатываю, но пропадаю на работе целыми сутками...

Однажды я услышала, как про какую-то женщину, которая вела себя стервозно, сказали, "неудовлетворенная". Меня это так резануло! Я пообещала себе: никто и никогда не заметит этого во мне. Никто и никогда! И я стала учиться... Перенаправлять вот этот никому ненужный огонь в другое русло. Я стала горячее относиться к своим пациентам, я была бесконечно терпелива, я проявляла к ним внимание и ту нежность, которая была не востребована в моей личной жизни. Мне иногда казалось, что из моих ладоней изливается тепло, когда я ими кого-то глажу, успокаиваю, держу за руки.

И, ты знаешь, мне стало легче. Во многом. Я чувствовала отдачу от людей. Мне казалось, что у меня получается вытягивать тех пациентов, от которых уже никто не ждал хорошего исхода, только потому, что я им передавала свою силу, носилась с ними, звала их. Я окружала нежностью подруг и видела, как они реагируют: всем хочется любви, нежности и внимания. Только не думай, что я страшно мучилась с мужем. Нет, в обычной жизни были и радостные моменты, интересные разговоры, встречи, а свои женские желания я постепенно топила, убивала, душила. Ну, врач и врач. И хорошо. И даже когда два раза не получилось с ЭКО – оказалось, что у мужа проблемы и мне пришлось его уговаривать попробовать хоть так, – я не впала в депрессию или отчаяние. Сама виновата, во всем. Развестись? Мне было немыслимо завести об этом разговор с ним. В качестве причины указать неудовлетворенность в интимной жизни? Нет... Сестра сколько раз говорила: приходи ко мне, если что... И она бы приняла меня и обогрела, но, сам понимаешь, кто же хочет быть обузой...

Говорят же: семейная жизнь – это труд. Значит, надо трудиться и не ныть, и не жалеть себя. Я блистательно научилась жить в другом мире: книги, картины, фильмы. Если бы ты знал, как я смотрела фильмы! По сто раз один и тот же, проживая все то, что не было возможно прожить в жизни. Странно то, что не нуждаясь во мне как в женщине, он жутко ревновал меня к актерам, которые в какой-то момент жизни будоражили мое воображение. Наверное, я слишком откровенно смотрела кино. И над этим он смеялся и считал проявлением моей некоторой ограниченности. Книги читала – до выучивания наизусть! Знаешь, есть у Улицкой такая книга... - она вдруг запнулась, удержав в последний момент название произведения губами. - В общем, про женщину, которая обожала читать, и всю жизнь ей заменяли книги, а потом вышла замуж за человека старше себя, а он ее только как подругу воспринимал... В общем, обыкновенная история. И я уже подумала, что не дано мне будет в жизни – никогда, ни разу – узнать вот этого телесного восторга, получить подтверждения своим ощущениям, что я все-таки могу возбуждать в мужчине желание, что бывает она, вот эта феерия, не только в фантазиях. Теперь ты понимаешь, что все это значит для меня? Какое это счастье? Только, пожалуйста, не вздумай меня жалеть! Жалость – она очень коварна.

- Иди сюда, - он распахнул одеяло, разделяющее их, притянул ее к себе. – Жалость – это не про меня. Я абсолютно безжалостный, и ты сейчас в этом убедишься.

Ее грусть растаяла под его горячими поцелуями быстро и бесследно, в отличие от той печали, которая легким облачком вместе с воздухом, который он вдыхал, попала в его грудную клетку и притаилась там, почти неощутимая.

А жалость... Жалость – она бывает разная, например, вот такая, про которую прекрасно сказал Давид Самойлов:

Жалость нежная пронзительней любви.
Состраданье в ней преобладает.
В лад другой душе душа страдает.
Себялюбье сходит с колеи.

Страсти, что недавно бушевали
И стремились все снести вокруг,
Утихают, возвышаясь вдруг
До самоотверженной печали.

75.

Он спал, как давным-давно уже не спал – крепким, безмятежным сном без единого сновидения, который восстанавливает силы лучше любого известного людям эликсира. Проснулся легко и с улыбкой, как просыпаются некоторые младенцы, и сразу чуточку огорчился, что ее не было рядом. Опять изменяет ему с Хундертвассером? Хотя о какой измене может идти речь?

«Очкастый частный собственник? – Пока я здесь, других не будет».

Но нет, Хундертвассер несмело заглядывал в оба окна, словно тоже в поисках таинственной незнакомки. Шум воды, доносившийся из ванной, смолк, дверь распахнулась, и она предстала перед ним на пороге, обернутая большим махровым полотенцем, с заколотыми высоко волосами.

- Оп! – он подхватил ее, сделавшую шаг ему навстречу, и обнял. – А я-то думаю: новенький, вкусненький, да куда же он подевался? – Роман спародировал голос Леонова очень похоже.

- Штуша-Кутуша — страшный зверь! – смеялась она, сопротивляясь, но не сильно, ослабев от смеха. – Отпусти меня, мне нужно одеться.

- Отлично, я тебе помогу, - он говорил медленно, тихим низким голосом, почти серьезно. - Кто же спорит? Но для того, чтобы одеться, нужно сначала снять вот это...

Он протянул руку к подвернутому кончику полотенца, державшему импровизированное одеяние на ее теле.

- Это неподражаемо! – продолжила она цитировать мультик и, все-таки выскользнув из его рук, рванула в комнату. Но не тут-то было, он ловко поймал ее за край полотенца, и от резкого рывка оно упало, оставшись у него в руке.

- Ах! – попыталась обжечь возмущенным взглядом, но вышло плохо – смех мешал. – Это возмутительно!

- У нас здесь строго! Закон джунглей! У нас никого жалеть не полагается! – невозмутимо вел игру за всех участников мультипликационного действия Роман. – Как же ты хороша! И зачем люди придумали одежду?

- Сначала им было холодно! – она двинулась к шкафу, чувствуя себя совершенно свободно и раскованно, не смущаясь своей наготой. Он преградил ей путь, останавливая.

- А если эти волосы распустить? – дотронулся пальцами до заколки, и она щелкнула, выпустив на волю локоны, которые тут же рассыпались по плечам...

А если эти волосы распустить,
она в них скроется вся,
словно в высокой-высокой траве
или в тени задремавших кущ.
Ее движение или ветра порыв
белую кожу на миг обнажит,
словно сквозь тучи солнечный луч
рассыплется бликами по воде.

Но если безветрие или покой,
то даже пятки не увидать
под покрывалом ее волос,
не то, что бедра, живот, сосок.
Но, как сквозь тонкий китайский шелк
или сквозь тени олив и агав,
будет тело ее проступать,
если угадывать контур его.

И я подойду и, как будто траву,
плавным движеньем ладоней вовне,
чтоб не спугнуть осторожных птиц,
бесшумно раздвину пряди ее.
И сразу зажмурюсь – столь яркий свет
бросит смеющееся лицо.
Пусть я зажмурюсь: давным-давно
я ее вижу, закрыв глаза.

И прежде, чем прикоснуться к ней,
я буду долго ее вдыхать.
Сначала запах лаванд и хвой
и запах масел земли Судан,
потом сквозь миро, орех, сандал
из глубины до меня дойдет
необъяснимый дух плоти ее
и только после – запах души.

К ней прикоснуться, будто упасть
на разогретый прибрежный песок
иль окунуться в морскую волну,
пряную, теплую, как молоко,
или взлететь и сквозь Млечный путь
долго плутать раскаленной звездой,
чувствуя, как пульсирует кровь,
сердце спалив, превратившись в огонь.

И каждым атомом пульсу в такт,
словно травинка, что ветру в такт,
или песчинка – прибою в такт,
или луч света – Вселенной в такт.
У мироздания на весах,
как на качелях: добро – грех.
Звери, стоящие на часах,
завороженные, смотрят вверх.

Столиц империй дворцы – в пыль.
Великих лики, коснись – прах.
Явь сновидений, приснись, быль.
Всесильный разум, очнись – крах.
Священным зверем тогда мог,
поскольку вечность равно миг.
На всю природу един Бог.
Двумя устами один крик.

Крик-стон ударился о высокий потолок, звякнув по пути хрустальными висюльками люстры. В наступившей тишине не было слышно даже шума улицы с другой стороны дома, она была достаточно безлюдной. Поэтому явственно и громко прозвучал ее сдавленный всхлип в районе его ключицы. Спрашивать, почему она плачет, не было смысла: он и так знал почему. И слова, а тем более расспросы сейчас были противопоказаны, они бы все испортили. А вот целовать уголки глаз, из которых скатываются и скатываются крупные слезинки, освободить лицо от волос, чтобы смотреть на него и улыбаться ей ласково, чтобы можно было без помех добраться поцелуями до лба, носа и губ – это можно. Тихая нежность – самый лучший способ успокоить эти слезы восторга и благодарности, понимания сиюминутного счастья и того, что его могло бы никогда и не случиться. Она плакала, потому что сейчас ей было слишком хорошо, чтобы не оплакивать все то время, когда так хорошо не было.
Когда она снова первая ускользнула в ванную, он показал-таки Хундертвассеру язык.

Но тот не остался в долгу. Он ехидно улыбался Роману своей волнистой этажностью, крышей, на которой росли деревья, насыщенной палитрой красок, разнообразием отделочных материалов и полным отсутствием прямых линий, когда они пришли к Кравина-хаус. Победить этого настырного соискателя на внимание дамы можно было лишь одним способом: Роман купил в подарок Марианне огромный шикарный календарь с фотографиями чуть ли не всех самых ярких творений архитектора. Получив в благодарность крепкие и пламенные объятия, но оставшись без поцелуя, он вопросительно поднял брови.

- Нет, нет, нет. Не сейчас! Я вообще боюсь до тебя дотрагиваться, а уж целовать... – она, смеясь, отступала, пока он двигался на нее, продолжая грозно шевелить бровями. – Мы же так вообще больше ничего не увидим!

Она была, конечно, права. У него четко сформировалась ассоциация, связанная с ней: растение-недотрога. Что там? Листочки, цветочки, какие-то почки – все как у всех. Но стоит прикоснуться, слегка задеть, и набухшие зеленые коробочки взрываются, радостно салютуют семенами, словно в благодарность за внимание, пусть и случайное, пусть мимолетное. И ладно, если б только самовоспламенялась: рассказанная ею история могла бы отчасти объяснить и пыл, и страсть, и энтузиазм, но он-то, он? Он и будучи моложе не всегда так азартно затаскивал женщин в постель. Все-таки сбой, случившийся в его сексуальной жизни в последнее время – это не возрастное, это временное отклонение. Пора возвращаться на прежние рельсы. Как там говорил Рубенс? Роман тоже не чувствовал себя созревшим для воздержания, и брак ему для этого, к счастью, совершенно не обязателен.

- Куда уж больше? Разве мы не все посмотрели по твоему списку?

- Все, но, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, можно мы еще раз сходим в Музей истории искусств? Мы совсем бегло посмотрели Брейгеля, а ведь у них самая шикарная коллекция его картин! И Рафаэль... и Беллини.

- Про Беллини ничего не знаю, но Брейгель-то тебе зачем? Эти странные нелепые человечки... страшноватые на вид. Правда, это лучше, чем Босх, но все равно мрачновато.

- Я тебе расскажу, ты влюбишься в его картины!

- Не сомневаюсь... Никогда не думал, что психические заболевания заразны: вермееризм, брейгелит, хундертвассермания. Мы пойдем завтра с утра, перед отъездом. Сегодня не успеем, они закрываются рано. Пошли поедим пока. Я знаю тут одно местечко...


- Зачем переодеваться в платье? В джинсах удобнее. – Роман запудрил Марианне мозги разговорами так, что она не поняла, зачем они все-таки вернулись домой, а теперь удивлялась, что это он прикопался к ней с этими платьями.

- У меня есть одна идея на вечер, может быть, получится. Пожалуйста, давай я тебе помогу.

- А! Я, мне кажется, догадалась! Ты говорил про какое-то крутое кафе? Историческое? – крикнула она из спальни ему, сидящему на кухне. - Нет, нет, не входи, пожалуйста! Я стесняюсь одеваться при тебе.

- Как это? Все еще чего-то стесняешься?

- Это разные вещи. Надевание колготок не слишком красивый процесс.

- Это как сказать. Смотря кто одевает. Что за комплексы?

- Ром, ну что, тебе трудно отвернуться? Знаешь, что Бродский говорил? «Кошка грациозна при любом положении своего тела. Не то с людьми». Я прекрасно понимаю, что все эти раскорячки не очень эстетично смотрятся.

- Штирлиц сел в раскорячку, раскорячка завелась и поехала. Меня так и раздирает сыграть с тобой в ролевые игры, где я Эйнштейн.

- Что?

- Что, что... доказать тебе, что все относительно. Ты видела эротические рисунки Климта? Вот там раскорячки так раскорячки! А из надевания колготок можно срежиссировать небольшой хореографический этюд. Вот смотри.

Он выхватил из ее рук приготовленные колготки и, махнув ими, как машут лентой гуттаперчевые девочки на соревнованиях по художественной гимнастике, встал перед Марианной на одно колено.

- Ты невозможен! - у нее не получалось ему сопротивляться.

- Я невозможен, но я есть! Счастливый парадокс! Дай лапку, застенчивая моя. Тааак, теперь другую. Что может быть более заманчивым, чем скользить вверх по этим голеням, насладиться красотой подколенного распадка, задержаться, чтобы отдохнуть на небольшом плато коленок, а потом снова начать восхождение? Сначала по этому отрогу, потом по этому... Самое опасное – рухнуть в пропасть между ними, но мы аккуратненько ее обойдем, хоть и придется удлинить путь и пройти по более крутым склонам...

Его теплые руки ловко и умело сделали свое дело и, поправив резинку колготок на талии, стали медленно подниматься выше.

- Ром, а давай вообще никуда не пойдем? Ты же сам говорил, что мы все посмотрели?

«Перестарался. – Задний ход!»

- Что я слышу? Прокрастинация? Душевная лень? Сон разума? Измена собственным принципам «смотреть и никаких гвоздей!»? Вена ждет тебя, медсестра!

- Вену я, может, еще когда-нибудь увижу потом... – не договорила, решительно потянулась к платью. – Ты прав, нельзя терять драгоценного времени.

«Нельзя. Может, ну их, эти билеты? – Сомненья прочь, уходит в ночь отдельный десятый наш десантный батальон!»

- Я тебе говорил, что с детства мечтал увидеть Чумную колонну, освещенную лучами заходящего солнца? Нет? Вот, говорю. Уверен, это будет лучшее из того, что мы здесь увидели.


Кружа по улицам, занимая ее разговорами, Роман постепенно вывел Марианну к зданию Оперы. Она сверкала огнями и выглядела величественно и празднично.

- Все-таки творческие личности устроены слишком хлипко. Ну что это, чуть кто раскритиковал твое творение – лезть в петлю или сердце рвать. Подумаешь! – он держал свою спутницу под руку. – Другое дело, например, врачи – вот где требуется выдержка, твердость характера, отсутствие сантиментов.

Она остановилась, повернулась к нему.

- Ты действительно так думаешь?

- Ну да. А что, разве в общем и целом это не так?

- То есть, тебя вполне устраивают данные средней температуры по больнице, чтобы делать какие-либо выводы?

- Зачем средней? Просто человеческие наблюдения.

- Знаешь, мне кажется, что человеки не слишком наблюдательны. Мое мнение: все и всегда индивидуально. Статистика, особенно в психологии, тоже может ошибаться, это ж не легонькая промышленность, а уж тем более наблюдения каких-то людей. В общем и целом, это чаще всего мифы. Как то, например, что во время месячных из женщины вытекают яйцеклетки… Сколько раз я такое слышала, и от совершенно разных по образованию людей! Мы с друзьями в конце десятого класса однажды сидели на стадионе и болтали. Каждый рассказывал о том, куда пойдет учиться. Мне все дружно и с хохотом пророчили, что через полгода обучения в меде от моей возвышенности не останется и следа, я буду пить мензурками чистый спирт, ругаться, как сапожник и смолить «Астру», придерживая папироску пинцетом. И что?

- И что? Ты думаешь, что Хундертвассер – это цензурно?

- Или вот ты говоришь, что творческие люди устроены хлипко. Это что значит? Что поэт, например, не отличается мужеством?

- Нууууу, типа да.

- Хорошо. Пушкин – типичный поэт?

- Пушкин-то? Наитипичнейший! Бабник, поэтическая душа, тонкая нервная организация, больное самолюбие, вспыльчивость, которая не говорит о самообладании, например…

- Ну, а теперь я расскажу, как я вижу его личность как врач. Итак, все знают, что на дуэли он был ранен в живот. Это само по себе уже было бы плохо, даже если бы пострадали только мягкие ткани: перитонит обеспечен, антибиотиков не было, шансов на выживание никаких. Но ему не повезло по всем статьям. Пуля повредила кости таза, задела кишечник, поранила крупные сосуды. Врача на дуэли не было, никто не наложил чистой повязки на рану, никто не пытался хотя бы тампонировать – заткнуть ее для остановки кровотечения. Сегодня его нужно было бы уложить на твердую ровную поверхность (массивное кровотечение, повреждение костей таза) и как можно бережнее и быстрее доставить в госпиталь, по пути переливая кровь, вводя обезболивающие с помощью капельницы. Пушкин же, когда пришел в себя после кратковременной потери сознания, нашел в себе силы и мужество, хотя был на грани болевого шока, произвести свой выстрел, после чего его волокли к саням по снегу под руки, потом пытались нести на шинели, и только потом уложили на брусья, чтобы перенести в сани, а через некоторое время - в карету. Кантовали, как могли! Трудно представить, насколько больно ему было! В пути он несколько раз терял сознание. Мороз и сильный ветер усугубляли состояние раненого, которого привезли домой спустя час и только после этого послали за врачом. Из кареты Александра Сергеевича, как известно, опять же на руках (боль, усиление кровотечения) нес до дивана слуга. Он потерял примерно 2,5 литра крови – это 50%, очень много. А дальше… дальше врачи его только мучали. Я спокойно не могу думать о том, что он вытерпел, пока они его вертели и крутили, чтобы делать клизмы, которые раненой кишке причиняли мучительную боль, ставили пиявки и без того обескровленному человеку, и травили каломелем и лавровишневой водой, которые на самом деле ядовиты. Нет, не думай, я их не сужу, они делали то, что умели, что считали правильным. Тогда. Я хочу сказать, что этот бабник с тонкой нервной организацией переносил все эти мучения, по словам очевидцев, настолько мужественно, что кричать начинал только, когда его сознание мутилось. А когда он был в ясном сознании, он сдерживал крики, чтобы не испугать свою любимую Наташу. Не знаю, сможешь ли ты понять, просто мне как врачу это о многом говорит: раздробленные кости, рваная кишка, полный живот крови, а тебя вертят и вертят, а ты должен молчать. И молчишь… Он не терял присутствия духа до последнего. Это ли не мужество, Ром?

- Ну вот. Теперь еще и Пушкин.

- Ты о чем?

- Так, список составляю. Не бери в голову. Давай глянем, что у них сегодня в опере идет?

___________________________________________________
Стихотворение «Из Песни Песней», Ю. Лорес

_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)

76.

В Опере сегодня шел балет, причем современный, хоть и на музыку Грига, и по произведению Ибсена.

- О, "Пер Гюнт"! – Марианна остановилась около электронной афиши, на которой фотографии со спектакля сменяли одна другую.

- Опять обсценная лексика! В моем доме попрошу не выражаться!

- А что я такого сказала? Не волюнтаризм же!

- Так "Пер Гюнт" же! У нас на уроках музыки, когда учительница произносила это название, весь класс начинал ржать.

- А у нас историк любил шутить, что никогда не понимал, почему дети всегда бурно реагируют на слова «кусты» и «трусы».

- По-моему, здесь все более чем понятно, - усмехнулся Малиновский, и нарочито прогулочным шагом подвел Марианну к открытым дверям театра. – Заглянем внутрь?

Она чуть испугалась, но, конечно, последовала за ним, влившись в общий поток заходящих. Малиновский проделал какие-то манипуляции на своем телефоне, предъявил экран телефона молодому билетеру на входе как предъявляют корочку люди в черном.

- Мы спецагенты, у нас здесь ответственное задание, - сказал ему с широкой улыбкой по-русски. Молодой человек улыбнулся в ответ, что-то проговорил, сделал приглашающий жест рукой.

Роман уверенно подхватил опешившую Марианну под руку и быстро повел вверх по широкой красивой лестнице. Преодолев несколько пролетов, они остановились около гардероба. Она все еще молчала. Роман пощелкал пальцами у нее перед лицом.

- Доктор, ку-ку! Вы с нами?

- Не может быть!

- Да, я тоже считаю, что нам сказочно повезло... Надеюсь, вы оставили свою будку не на парковке для инвалидов?

- Как это все вообще возможно?

- Странный вопрос для одного из расы Повелителей Времени. Смартфон, интернет и – вуаля! А, самое главное забыл: палец! Магический палец – и вот билет на балет. На трамвай билета нет. Что за странная нерешительность? Можете смело кинуться мне на шею, доктор.

Ну и пусть, что вокруг все цивильно снимали свои пальто и тихо переговаривались, и никто не кидался друг другу в объятия, ну и пусть! Ну и пусть их верные служительницы театра – не пожилые строгие дамы, как у нас, а крепкие кобылицы лет тридцати-тридцати пяти, следящие за порядком в храме искусств, но не менее строгие, чем наши, и даже надменные, – бросали укоризненные взгляды, пусть! Они ж проповедуют толерантность, эти европейцы? Вот пусть и потерпят.

Слегка придушила его руками, заставив не к месту и не ко времени вспомнить о практике усиления сексуального возбуждения посредством кислородного голодания, но тут же дала подышать розовым туманом, происхождение которого он теперь знал: у нее была маленькая пробирочка с розовым маслом в крохотной косметичке.

- Жаль, конечно, не опера. Но на оперу билетов уже не было никаких, - вернувшись с номерками, сказал Роман.

- Да ты что! Ничего не жаль! Это же Григ! Это же Ибсен! Должно быть страшно интересно! Да и вообще, в этот театр просто так на экскурсии люди ходят, а мы – на спектакль! Я не могу выразить...!

- Можешь, я знаю. Но чуть позже. Дома.

По ее взгляду можно было понять, что Григ на пару с Ибсеном и при поддержке Пера Гюнта со всей труппой венской оперы не составляют ему даже слабой конкуренции. Это было приятно, но не слишком удивительно. Когда творишь одно чудо за другим, волей-неволей почувствуешь свою избранность.

- Он был парнем без тормозов, делал всегда то, что ему взбредало в голову. А еще он был фантазером, весельчаком, озорником и имел успех у девушек. Однажды на деревенской свадьбе, раззадорившись из-за подначек других парней, которые относились к нему не очень дружелюбно, он похитил невесту и уволок ее в лес. Она, кстати, по-моему, не сильно сопротивлялась. Но в лесу он ее сразу отпустил. За этот проступок он, грубо говоря, был объявлен вне закона, и каждый мог его чуть ли не убить при встрече. Поэтому ему нужно было бежать. Бежать ему не очень хотелось: он нежно относился к своей матери, хоть и огорчал ее постоянно, и был немножко влюблен в Сольвейг – строгую девушку из религиозной семьи, - тихо нашёптывала Марианна ибсеновскую историю, по которой был поставлен балет. И хоть Роман прочитал либретто, когда заказывал билеты, в ее устах история звучала романтичнее и интереснее. – Сольвейг его любила. Она даже бросила свою семью, поступив против всех их традиций, и приехала на лыжах к нему в лес, где он скрывался от людей. Еще у Блока, кажется, есть стихотворение на эту тему: «Сольвейг! Ты прибежала на лыжах ко мне...» В лесу он уже успел нашкодить, соблазнив какую-то кикимору и сделав ей ребенка, хотя история темная, его ли был это ребенок, или они ему лапши на уши навешали, но, тем не менее, ему самому стало противно это все до такой степени, что он решил: оставаться рядом с Сольвейг – пятнать ее своей мерзостью. И, не попрощавшись с ней, ушел. Прикинь? Бросил ее в лесу, когда ей не было пути назад, к людям... Забежал сказать последнее прости маме, но она уже была при смерти, и умерла у него на руках, пока он рассказывал ей красивую сказку. Потом он многие годы, всю свою долгую жизнь скитался по миру и примерял на себя разные роли: купцов, повелителей, путешественников. Был и богат, и могущественен, но периодически все терял, много раз ему приходилось начинать все с начала. И вот, став совсем старым, он возвращается на родину.

Разговаривая, они осматривали огромнейший зал с большим количеством ярусов балконов, проникаясь атмосферой этого известного с давних времен места, которое, будучи оборудованным по последнему слову техники, все же не утеряло своей первозданной красоты.

- Тут за ним приходит Смерть. Ты знаешь, я могу путать, в этих норвежских сказаниях все не так просто. Смерть говорит ему, что он прожил настолько бессмысленную и пустую жизнь, не сделав ни чего-то слишком плохого, чтобы отправить его в ад, ни, тем более, чего-то слишком хорошего, поэтому его душу придется отдать Пуговичнику на переплавку. Это такой персонаж с оловянной плошкой, что собирает вот таких неудавшихся людей-пуговиц, и переплавляет их: может быть, в следующем рождении они всё-таки будут хорошими или уж плохими. Это для Пера было ужасно, он долго и у людей, и у троллей в лесу пытался раздобыть доказательство того, что он был злодеем. Но нет. И тут в лесу он натыкается на домик, из которого выходит старая слепая женщина. Он узнал Сольвейг, упал к её ногам и говорит: "Подтверди, что я, Пер Гюнт, изгадил всю твою жизнь, что я очень плохой". Она ему возьми да и скажи: "Ты сделал мою жизнь песней". Вот. И ему после этого уже был не страшен Пуговичник, раз про него такое сказала хорошая женщина.

Балет был так себе. Как сказала потом Марианна, это просто валяния по сцене, перемежающиеся прыжками, дрыганьем и выразительными жестами. Но все было очень символично, небольшой оркестр в большой оркестровой яме играл хорошо, и прекрасная музыка Грига скрашивала прелести современной постановки. Когда зазвучала мелодия песни Сольвейг, Малиновский который, как и очень многие люди, знал ее, но не представлял, что это Григ, и как это произведение называется, страшно удивился. Нежное мелодичное начало этой песни все звучало в голове Романа, пока они гуляли по ночной Вене после спектакля, смотрели на полную луну, которая серебрила своим светом остроконечное кружево самого известного собора города, покупали вкусную и страшно неполезную еду в открытых даже поздним вечером ларьках фаст-фуда и мысленно прощались с городом.

В одном из сувенирных магазинчиков, открытых все еще потому, что туристы толпами шатались по площади у собора, Марианна углядела небольшой брелок с изображением рыцаря в золотых доспехах с бетховенского фриза Климта. Она купила его сама и торжественно вручила Роману.

- Тебе на память. И хоть здесь не видно, как девушки заламывают руки и хотят венчать тебя лавровым венком как самого-самого, но мы-то знаем!

- Какой здоровенный у него меч все-таки. Я человек мирный.

- Это символ.

- Чего? – Малиновский выпучил глаза и состроил испуганную рожу.

Она опять остановилась, смеясь, не в состоянии сделать хоть шаг.

- Вот именно этого! – сквозь хохот проговаривала слова. - Умения победить все печали юмором, смехом, иронией. А вовсе не того, что ты подумал.

- Знаешь, не надо перекладывать мысли из больной головы в здоровую. Никогда нельзя с точностью сказать, кто чего подумал первый.

- Чтоооо? Да у меня и в мыслях ничего такого не было!

- А вот это жаль.

Они ехали на трамвае домой, и история, рассказанная Ибсеном, в переложении Марианны почему-то все не выходила из его головы, словно заблудившееся в соснах эхо. Какие-то смутные ассоциации возникали, но он никак не мог их ухватить, прислушиваясь к ее голосу. Она удивлялась тому, что в Википедии было написано, будто Андерсен назвал произведение бессмысленным, радовалась информации, что Ибсен сам попросил Грига написать музыку к этой пьесе, и что не принятая сначала публикой история была переосмыслена со временем именно благодаря образу Сольвейг.

- Вот, она спасла не только Пера, но и Ибсена, - шутила Марианна.

- И всех артистов, и музыкантов, сидящих в яме, и постановщика с современным пониманием искусства балета, и гардеробщиков, и машиниста сцены.

– А еще есть очень красивая песня Веры Матвеевой на эту тему. Хочешь, послушаем?
Пока шли по пустой улице к дому, послушали песню, но когда вошли в квартиру, все песни сразу забылись. Забылось вообще все, потому что единственно важным и единственно ценным стал текущий момент, когда ни прошлое, ни будущее не имеют никакого значения. Когда терпкий привкус осознания, что это последняя ночь, заставляет женщину быть еще нежнее и чуть-чуть смелее. Когда мощная и радостная волна возбуждения, возвещающая о полном и окончательном выздоровлении от разных там сердечных недугов, позволяет мужчине быть активным, сильным, неутомимым. Когда ласки одинаково необходимы и тому, кто дарит, и тому, кто принимает, и когда время выкидывает свой излюбленный фортель: делая вид, что остановилось, оно на самом деле пролетает еще быстрее.

...А переплавит тебя Пуговичник,
ты снова станешь Пером Гюнтом;
и не самим собою будешь -
ты самим собой всегда доволен.
И никакая тут не путаница:
ты просто Пуговица, Пуговица.
Но снова, снег взметнув за лыжами,
в тебя зима плеснёт любовью;
и снова, на дорогу глядючи,
ослепнет маленькая Сольвейг...
Отпавший лист, трава увядшая
подарят жизнь побегам новым,
а ты, Пер Гюнт, что людям дашь ты? -
То песни Сольвейг, песни Сольвейг...

"Я знаю, что ты настоящий, мой Пер,
и я тебя буду ждать;
а если порой загрущу, мой Пер, -
я слёзы смогу сдержать;
а если слезинка скользнёт по щеке -
улыбкой её сотру..."
Но что же, о Сольвейг, твой голос дрожит,
как лист на осеннем ветру?

"Я верю, что ты настоящий, мой Пер,
и я не устану ждать;
а если сомненье вкрадётся, мой Пер, -
его я смогу прогнать;
а если заткёт паутиной мой дом -
по-прежнему буду петь..."
Но что за паук паутиной заткал
лицо твоё, Сольвейг, ответь?!

"Мне кажется, ты настоящий, мой Пер,
но долго идут года;
я знаю, ты, может, не скоро придёшь,
а может быть - никогда.
Но что б ни случилось - я верю мечте
и жду, и люблю, и пою..."
О Сольвейг, твой Пер ослепил не глаза,
а бедную душу твою!

Как всё запуталось, запуталось!..
О Сольвейг, он ведь просто Пуговица,
о Сольвейг, он ведь просто Пуговица,
о Сольвейг, он ведь просто Пуговица...

...В который раз прокручивалась песня в невынутых из телефона Марианны Романовых наушниках – она забыла выключить проигрывание, - то ли осторожно намекая, то ли говоря открытым текстом, что не такая уж это и сказочная история – про Пера Гюнта, про Сольвейг.

_____________________________________________________________
Песня Сольвейг, фортепиано


Песня Сольвейг, вокал (девушка похожа глазастостью на героиню клипа Амалии)


Вера Матвеева


77.

Этим утром он проснулся первым от шума дождя за окном. Оказывается, в Вене тоже может идти дождь! Вовсе не хотелось думать о том, что из уютной тихой квартиры нужно будет выходить на влажно-шумную прохладно-сырую улицу. Может быть, если не шевелиться, то она проспит еще долго, ведь уснули-то ближе к утру. Он и сам не очень понимал, что заставило его пробудиться, и почему не хочется снова закрыть глаза и подремать еще чуток.

Сегодня он должен будет вернуть доктора в Братиславу, к бабулькам. Его идея оказалась очень удачной, все сложилось как нельзя лучше: дни благодарения плавно перетекали в ночи обоюдной благодарности, и всем от этого было хорошо. В эти венские выходные они оба вели себя так, словно договорились: да, мы сбежали с уроков, но завтра снова нужно будет идти в школу, так зачем об этом говорить? Он знал, он чувствовал, что она не спросит о его намерениях в будущем, не намекнет, не затеет разговора, что бы Марианна ни думала обо всем этом, она не выдаст того интереса, который в ней, как и в каждой женщине, не мог не зародиться: женщины всегда хотят ясности и понимания, что их ждет. И это должно было бы успокаивать его: никаких проблем, выяснений, два взрослых человека знали, на что шли, когда решили отдохнуть от обыденности, развлечься и отвлечься. И можно было бы так же легко, как начали, закончить, и полететь дальше по своим жизням и дорогам, оставив в памяти друг о друге светлые, яркие и крайне приятные воспоминания. Но... То ли «а душа, уж это точно, ежели обожжена, справедливей, милосерднее и праведней она», то ли сама Марианна затронула в нем что-то такое, чего никто и никогда не затрагивал раньше, но он вдруг понял, что не хочет поступить с ней так, как поступил бы с любой другой: «Спасибо, до свидания», - пока все не стало слишком сложно.Он хотел продолжения. Не известно, сколь долгого, но еще не весь потенциал их связи был израсходован, так зачем отказываться от сулящей множество удовольствий возможности? Ну почему бы не остаться в теплых приятельско-сексуальных отношениях, не сближаясь до проблемного расстояния? Да, она всегда была очень правильной девочкой, но ведь и настрадалась от своей правильности? Вдруг она захочет теперь жить иначе? Вот как он? Ну почему нет?Ну так классно же им вдвоем вообще, а в постели в частности!

Вздох, который вырвался из его груди, когда Роман подумал, что с женщинами все-таки никогда не бывает просто, даже с самыми неординарными и самостоятельными, разбудил Марианну. Она открыла глаза и сразу встретилась с ним взглядом. В тишине, нарушаемой лишь шелестом ливня за окном, они лежали некоторое время, глядя друг на друга: «Глаза прощаются, надолго изучаются — и так все ясно, слов не говори!»

- Дождь, - сообщил он ей.

- Дождь, - согласилась она.

Они опять молчали. Комната была наполнена мучнисто-голубым влажным светом. Или это набухшая слезами, как низкие облака водой, грусть придает всему такой оттенок? Мысли Романа – не так уж мы оригинальны, как нам часто кажется! – уже когда-то давно выразил в стихах Визбор:

В то лето шли дожди, и плакала погода.
Над тем, что впереди не виделось исхода.
И в стареньком плаще среди людей по лужам,
Как будто средь вещей, шагал я неуклюже.

Не жалейте меня, не жалейте,
Что теперь говорить: «Чья вина?»
Вы вино по стаканам разлейте
И скажите: «Привет, старина!»
В кровь израненные именами,
Выпьем, братцы, теперь без прикрас
Мы за женщин, оставленных нами,
И за женщин, оставивших нас.

В то лето шли дожди и рушились надежды,
Что Бог нас наградит за преданность и нежность,
Что спилим эту муть – гнилые ветви сада,
Что все когда-нибудь устроится как надо.

В то лето шли дожди, и было очень сыро,
В то лето впереди лишь осень нам светила.
Но пряталась одна банальная мыслишка:
Грядущая весна – не начатая книжка.

А вот о чем думала Марианна? И надо ли ему знать об этом? Такое любопытство может оказаться себе дороже. Но он все-таки изобразил вопрос бровями. Она, внимательно за ним наблюдавшая, тут же ответила:

- Почему-то вспомнилась песня, которая мне очень нравится, но от которой всегда хочется плакать.

Он притянул ее к себе, ласково обнял, поцеловав макушку, когда ее голова уютно устроилась на его груди.

- Дай угадаю. Песня «Маленькой елочке холодно зимой»? О, нет, скорее «Аргентина:Ямайка – 5:0». Или еще вариант: «До свидания, наш ласковый Миша, возвращайся в свой сказочный лес». Они возглавляют мой личный рыдательный рейтинг.

- У меня совсем другой список.

- Я не учел! Профессия накладывает отпечаток! «Уронили мишку на пол – раз, два, три, четыре, пять! Оторвали мишке лапу – вышел зайчик погулять!», «И совсем не то принимала ты за полчаса до весны?» или «Если я заболею, то к врачам обращаться не стану, потому что я знаю, что такое врачи... они вырвут вам зуб без наркоза, перепутают кардиограмму и на весь коридор расплескают заветный анализ мочи!»?

Она засмеялась и обняла его чуть крепче.

- Круто! Сам придумал?

- Нет, это доктор Шац из «ОСП», помнишь, была такая очень смешная передача?

- Помню!

И опять молчание, и шуршание дождя, и нежелание шевелиться и вылезать из кровати, которая суть маленький тропический остров, причем с мягкой травой, и пока ты на нем – необитаемом, без связи, вдали от маршрутов пароходов и самолетов, - никаких проблем не существует. Здесь тепло, уютно, ты можешь себе позволить раскованность, беззаботность... – никого же нет, даже диких зверей! Нудизм не запрещен, как и ритуалы поклонения Эросу на открытом воздухе: твой остров – твои правила.

- Так и что за песня-то, Анечка-Машуля?

- Боярский поет...

- О-ля-ля! Мы сегодня спим втроем?

- В фильме про гардемаринов, где он старого француза играет и влюблен безумно в эту молодую Анастасию, и бегает за ней, и так пылко добивается ее... «Ланфрен-ланфра».

- А! Эта? Хочешь спою? Я ее знаю.

- Серьезно? – она подняла голову, скользнув лбом по чуть колючей его щеке. – Прям споешь?

- Запросто. И повод не вылезать из кровати: концерт по заявкам телезрителей. У меня, конечно, не такой охмурительно-кошачий тембр, как у этого ласкового Миши, но тихонечко тебе промурлокотить – запросто. Итак, - он откашлялся, - серебряный голос города Вены Роман Малиновский!

В мой старый сад, ланфрен-ланфра,
Лети, моя голубка,
Там сны висят, ланфрен-ланфра,
На всех ветвях, голубка...

...начал он тихонечко, свободно, абсолютно не смущаясь, аккуратно интонируя, точно ведя мелодию, чуть улыбнувшись на последнем слове.

Ланфрен-ланфра, лан-тати-та,
Там свеж ручей, трава густа,
Постель из ландышей пуста,
Лети в мой сад, голубка.

Мы лёгкий сон, ланфрен-ланфра,
Сорвём с тяжёлой ветки.
Как сладок он, ланфрен-ланфра,
Такие сны так редки!

Ланфрен-ланфра, лан-тати-та,
Но слаще сна твои уста.
И роза падает с куста
Тебе на грудь, голубка.

Ему захотелось поцеловать ее прямо сейчас, в ее уста, которые действительно были слаще сна, вдохнуть этот запах невидимой розы, упавшей с куста на ее грудь...

В моём саду, ланфрен-ланфра,
Три соловья и ворон,
Они беду, ланфрен-ланфра,
Любви пророчат хором,

Ланфрен-ланфра, лан-тати-та.
Свети прощальная звезда,
Любовь последняя чиста,
Лети в мой сад, голубка.

Последняя строчка почти утонула в поцелуе.

Таким образом, новые познания в области изобразительного искусства были принесены в жертву повторению уже ранее пройденного материала по дисциплине «Искусство физической любви». Вместо того, чтобы слушать о Питере Брейгеле Старшем, почти треть картин которого находится в венском музее, и который отличался смелостью и свободомыслием, позволяя себе рисовать на картинах тех, кто никогда ранее не был этого удостоен – простых людей, крестьян, - отражать их быт и традиции, вскрывать пороки простого люда, одновременно любя его, Роман смело и даже дерзко применял на практике свои знания относительно эрогенных зон женщины. Вместо того, чтобы всматриваться в досконально точно изображенные мельчайшие детали быта на картинах «Битва Карнавала и Поста», «Вавилонская башня» или «Избиение младенцев в Вифлееме», и поражаться тому, с какой тонкой иронией высмеивал художник человеческие слабости, с какой силой показывал жестокость людского рода, Малиновский с таким же, а может, еще большим вниманием всматривался в выражение глаз женщины, поражаясь тому, как быстро она хмелеет от его поцелуев, какая тонкая грань отделяет ее состояния «еще тут» и «уже улетела», с какой силой охватывает ее тело волна возбуждения.

Он мог бы услышать печальную историю о том, что художник-то и прожил всего около 40-44 лет, но сумел оставить поразительный след в искусстве, что во всех работах Брейгеля таится больше, чем изображено, что их можно рассматривать бесконечно, и все равно всего можешь не увидеть, что на его полотнах Бог не смотрит на землю с далеких небес, а пребывает в каждой частице единого вселенского механизма, как, например, на картине «Охотники на снегу», которая потрясает и завораживает своей снежной перспективой. Но пренебрегший рассказом о художнике человек с наслаждением улавливал чутким ухом прерывистое дыхание и тихие стоны женщины, которую тоже хотелось целовать бесконечно, и слияние с телом которой тоже казалось важной частью мировой гармонии.

Она бы могла показать ему картину, которой нет в Венском музее, «Две обезьяны на цепи», быстренько найдя ее в интернете, и сообщить, что, возможно, это намек на укрощенный грех бесстыдства и похоти, ведь картина была написана в то время, когда художник решил жениться и отказаться от связи со служанкой, которую, возможно, любил. Грех посажен на цепь, но с какой нежностью нарисован художником вид его родного Антверпена, из которого он вынужден был уехать, женившись. Роман же теперь, ничего не зная об укрощении грехов, более того, считая это вредным и бессмысленным, рисовал на теле Марианны в технике легких скользящих поцелуев картины рая и неземного блаженства.

Им не пришлось еще раз постоять перед «Мадонной в зелени», написанной двадцатидвухлетним Рафаэлем, и убедиться, чтов композиции картины столь молодому художнику удалось достичь идеального равновесия пластических форм, передать ощущение совершенной завершенности и в то же время естественности представленной сцены. Зато им снова удалось достичь идеального равновесия в балансировании на туго натянутом канате возбуждения, с которого в пропасть наслаждения они сорвались одновременно, пройдя каждый свой отрезок пути на встречу друг другу, не свалившись,восторженно встретившись посередине.

О, Малиновскому было бы очень интересно узнать, что славному венецианскому художнику Джованни Беллини было уже больше восьмидесяти лет, когда он написал картину «Молодая женщина за туалетом». Что сподвигло убеленного сединами живописца, всю жизнь писавшего Мадонн, картины на религиозные сюжеты, обратиться к столь смелой для него теме, изображению обнаженного женского тела?
Слушая Марианну, которая рассказывала бы о совершенстве форм и гармонии духа изображенной на полотне молодой женщины, Роман бы мысленно представлял себе нагое тело своей спутницы и думал бы о том, что всем этим Венерам далеко до изящества ее фигуры, что ни у кого из них он не видел такой тонкой талии, таких приятных своей округлостью бедер и такого очаровательного, с точки зрения древних полностью отсутствующего, живота.

И уж конечно, Роман отколол бы пару-другую многозначительных шуточек, когда б они рассматривали картину Пармиджанино «Амур с луком», на которой бог любви, стоящий к зрителю спиной, поставил ногу на книги, показывая свою власть над ученой премудростью. Символично выражение лиц маленьких амурчиков, один из которых сердит, а второй озорничает. Они, прочитала бы в буклетике Марианна, представляют противоположные силы любви: ту, которая питает чувства, и другую, которая их гасит. «Что это значит? Что одна сила заставляет хотеть женщину, а другая лишает аппетита?» Впрочем, с тем, что Амур сильнее любой ученой премудрости, Малиновский бы спорить не стал. Еще не до конца затянувшийся шрам на его сердце свидетельствовал: власть бога любви безгранична. Другое дело, что в понимании Романа божество это было женского рода, обладало неподражаемым чувством юмора и изощренной изобретательностью.

78.

- Папа в этом году купил еще два пчелопакета, - сказала Катя, наблюдая, как рядом с ее ногой, в траве, в цветке одуванчика копошилась пчелка. – У него в прошлом году такой мед удивительный получился, что до сих пор не засахарился. Мы в четверг, когда с мамой к Марианне Николаевне ездили, отвезли ей баночку, она была очень рада.

Андрей колдовал над мангалом с шашлыками, Малиновский откупоривал бутылку вина, Гриша качался в гамаке в обнимку с Ватой.

- Что там Марианна Николаевна? – разливая по бокалам рубинового цвета жидкость, спросил Роман.

- Да все как обычно, шутила с нами. Хорошенькая такая стала. Мама даже сказала, грех так говорить, но вдовство ей пошло на пользу.

- Давайте, мои друзья, выпьем за наших прекрасных женщин, которым все бы шло на пользу, даже вдовство! – раздав всем бокалы, со смехом провозгласил хозяин дома.

- Дурак! Ты-то никого не можешь осчастливить таким образом, а о друзьях подумал?

- Я дурак, зато не эгоист. Если ты вслушаешься в мой тост, то согласишься со мной. В нем нет ничего криминального или парадоксального. Пей, не бойся!

Вечером, проходя мимо кустов шиповника и уловив в вечернем воздухе его аромат, он снова вспомнил и утренний разговор, и то, как странно тогда все закончилось. Как странно и по-дурацки.

Возвращаясь из Вены в Братиславу, они старались оба шутить и веселиться, особенно Марианна. И успевший немножко ее узнать за эти дни Малиновский очень хорошо чувствовал, что она прикладывает усилия к тому, чтобы их разговор был легким и ничего не значащим. Только в тот момент, когда зазвучала песня в исполнении Эдит Пиаф, записанная среди прочих на его флешке, она, умолкнув, замерла, с печалью вслушиваясь в проникновенный голос певицы:

Нет! Ни о чем…
Нет! Я не жалею ни о чем,
Ни о хорошем, сделанном мне,
Ни о плохом – все это мне безразлично!

Нет! Ни о чем…
Нет! Я не жалею ни о чем…
Это оплачено, выброшено, забыто.
Меня не волнует прошлое!

Из моих воспоминаний
Я разожгла костер,
Мои печали, мои радости –
Они мне больше не нужны!

Выброшены влюбленности
С их тремоло,
Выброшены навсегда,
Я начинаю с нуля…

Нет! Ни о чем…
Нет! Я не жалею ни о чем,
Ни о хорошем, сделанном мне,
Ни о плохом – все это мне безразлично!

Нет! Ни о чем…
Нет! Я не жалею ни о чем,
Так как моя жизнь, мои радости
Сегодня начинаются с тобой!

В гостиничном номере, куда он помог занести ее чемодан, они целовались долго и страстно, и неизвестно, не плюнул ли бы он на необходимость ехать в аэропорт, если бы милейшие старушки, прознав о возвращении доктора, не пришли ее навестить. Они летели разными авиакомпаниями с небольшой разницей по времени, и прилетали в разные аэропорты Москвы. По дороге они снова начали переписку, но телефон Марианны за ночь сел, по дороге его зарядить не получилось, и она забыла его в аэропорту у розетки в кафе, отвлеченная какой-то из бабулек, которой перед полетом стало плохо. Это он потом уже узнал об этом, а сначала повисло несколько неприятных дней молчания в эфире.
Все наложилось одно на другое. На следующий же день после приезда в Москву он должен был лететь в Питер, где уже бил копытом Андрей, с которым они затеяли общий проект. Нужно было осмотреть огромное количество помещений под несколько фотостудий по всему городу, рядом с которыми Жданов собирался открывать небольшие бутики одежды, которая не шилась в массовом количестве. Милко вдохновенно творил модели «не для всех» и они хорошо, по идее, могли продаваться как раз после того, как в них дизайнеры и стилисты нарядят желающих заказать фотосессию. В любом случае, - сказал Андрей, - если у меня бизнес не пойдет, то твои фотостудии не могут не пользоваться успехом: сейчас фотографический бум. Но попробовать стоит.

Вот они и попробовали: носились, как угорелые, по северной столице, смотрели, искали, вели переговоры, обсуждали с дизайнерами оформление разных залов в студиях. Малиновский поражал и Андрея, и господ-оформителей огромным количеством новых идей и азартом, с которым говорил о стиле модерн, например, а также удивлял их точным пониманием, чего же он хочет.

В первые несколько дней связь с Марианной налажена не была, и он бы даже заволновался немного, не случилось ли чего, но Генка вовремя помог, отчитавшись: вчера были у твоего доктора, она нас успокоила, пока все нормально. Потом он в суматохе различных разговоров и дел пропустил несколько звонков с неизвестного телефона, а когда дней через пять она снова появилась в сети, разговор как-то не заладился, что Роман списал на огромное количество работы, свалившееся на нее: несколько ночных дежурств подряд, так как кто-то там поуходил в отпуск, лекции, и так далее. Да ему и самому было особенно некогда переписываться, к тому же, Андрей таскался за ним, как привязанный. И им было о чем поговорить и что обсудить.
Когда прилетел из Питера и ехал в такси домой, у водителя, бубнившего на не ко времени очнувшуюся снегом и холодами зиму, играла песня «Джанго» «Холодная весна»:

Холодная весна...
Спят дальние огни.
Как долго я искал
Мечту моей любви.
Хороводит снег с дождем, мечта, дорогу мне согрей,
Тебя, весна моя, увидеть надо – будет теплей.
Как плакала весна –
Что там будет впереди.
Вдаль, птица, улетай,
Любовь мою найди.
Хороводит снег с дождем, мечта, дорогу мне согрей,
Тебя, весна моя, увидеть надо – будет теплей.

Последние слова совершенно четко сложились в его сознании с желанием написать Марианне и встретиться с ней. Она согласилась на встречу, но не завтра – завтра сутки, дежурство, лучше через день. Роман немножко разочаровался, ему хотелось быстрее…

Он ждал ее в машине, увидел, как она вышла из ворот больницы. Наблюдая, как Марианна скачет через огромные лужи, полные подтаявшего снега, улыбался. На сердце сразу стало уютно и спокойно, когда увидел ее знакомый силуэт. Но как только она села в машину, он сразу почувствовал, что с ней что-то не то. Она была словно выпотрошенной, какой-то закрытой, закрывшейся от него. Устала? Чем-то огорчена? Расстроена? Ладно, разберемся, решил Малиновский.

- Поужинаем? А потом ко мне? – поцеловав ее и с наслаждением узнав на губах тот самый, ее восхитительный вкус, бодро спросил он.

- Лучше ко мне, мне завтра рано на лекцию. Поедешь?

Что это? Сомнение, нерешительность в голосе?

- Поеду, конечно, раз приглашаешь. По пути в магазин?

- Можно и не заезжать. У меня есть шикарные вареники с творогом, будешь? Можно со сметаной, можно со сгущенкой, можно с брусничным вареньем.

- А можно всего, побольше и без хлеба? Смотри, что я тебе купил…

Он протянул руку на заднее сиденье и достал оттуда нарядно упакованный керамический горшок с очень красивыми цветами темного оттенка, коричнево-шоколадного.

- Что это? Никогда таких не видела. Чудо какое.

- Я тоже никогда не видел. Сказали, называется «морозник». Цвет, как у твоих волос, мне понравились они.

- Спасибо. Мне тоже.

Квартира, в которой жила Марианна, произвела на Романа странное впечатление. При высоких потолках и огромных окнах она казалась неуютной и мрачной вся, за исключением ее собственной комнаты, где недавно был сделан ремонт.

- Тут, конечно, столько всего нужно переделывать, но у меня совсем нет времени на это, - объясняла Марианна. – Пока была жива свекровь, она не разрешала ничего менять, поэтому я смогла немного переделать только свою комнату. Мы с сестрой сами поклеили обои, повесили другие занавески, купили шкафы для моих книг и письменный стол, наконец, свой. Подождешь чуть-чуть? Я бы после дежурства… - она махнула рукой в сторону ванной.

- Иди, иди, я как раз поизучаю тут … А, вот! Интереснейшая, наверное, вещь: «Капелла Скровеньи», фрески Джотто.

- Да, это страшно интересно… - она уже было хотела что-то начать говорить, но, увидев его ироничную улыбку, тут же передумала, и, схватив какие-то вещи, вышла из комнаты.

Он вовсе не был интерьерным психологом, чтобы делать какие-то выводы относительно характера живущего в этой комнате человека. Хотя можно попробовать: обои с мелким, «под рельеф» рисунком, четырех разных оттенков были наклеены широкими полосами по очереди: приглушенный теплый желтый, в тон ему теплый красноватый, в этой же гамме зеленый и далее нежно-сиреневый – творческий и неординарный подход. Занавески льняные с ботаническим рисунком, хвощ и мышиный горошек – свежо и уютно одновременно; зеленое покрывало на узкой кровати, и светлая мебель, стол и книжные шкафы, комод – легкость, простота, никакой вычурности. На тумбочке рядом с кроватью книжка, заложенная билетом из венского музея, значит, читала ее совсем недавно. Сборник стихов «Слово и гитара». Что-то бардовское? Открыл на заложенной странице, точно:

Вера Матвеева «Ответ Мери-Анны»

Я знаю, что в мае шторма утихают.
Я всё понимаю: солгать - не убить...
Из тихой лагуны не хочешь ты шхуну
свою уводить.

Зачем же, мой нежный, в лазури безбрежной
ты парус свой снежный на алый сменил,
мечтой невозможной так неосторожно
меня поманил?..

Наверно, в Каперне, в знакомой таверне,
хихикая скверно, уже говорят:
"Ну что, Мери-Анна, твой Грей долгожданный
не хочет назад?"

Туманом иль спьяну, иль звуком обманут -
зовусь Мери-Анной, а ищешь Ассоль, -
но звонкое имя придумано Грином.
Иль в имени всё?

Не плачу, а, значит, надежды не трачу,
отчаянье прячу, но зла не таю.
Прощай, капитан мой! Ты пропил с Леграном
улыбку мою...


Ну надо же! Мери-Анны! Наверное, именно поэтому и заложила…

- Пойдем? – неожиданно скоро появилась в дверях в очаровательном домашнем платьице с запахом. - Я уже воду поставила.

Вареники и вправду были очень вкусными. Пока ели, вели неспешный разговор. Малиновский с воодушевлением рассказывал о своем новом проекте, она внимательно слушала, радостно реагируя на его замечания о том, насколько плодотворной для него в этом плане оказалась поездка в Вену.

- Ты опять волосы спрятала, - вдруг сказал он.

- Да, привычка с детства. Мне мама так туго косички плела, что про меня можно было анекдот рассказывать: девочка, которая все время улыбается. Никаких хвостов или - не дай Бог! – распущенных волос! Волосы должны быть длинными, но непременно убранными! Потом шапочка в институте, потом в больнице тоже… «Непорядок!» Для меня распущенные волосы – это как бунтарство. Знаешь, я уже была взрослая, мне лет 27, наверное, было, когда я в качестве молчаливого протеста сделала себе короткую стрижку, впервые отрезав длинные волосы. Смешно! Никто ведь и не понял, что это был бунт. Все просто решили, что я поменяла имидж.

- В Вене тоже был бунт?

- Еще какой! Жестокий и беспощадный, ага. Французская революция – неудавшийся жалкий заговор по сравнению с ним.

- Да? А ты знаешь, что делают с бунтовщиками после окончания бунта? – протянул руку через стол, взял ее за запястье, приглашая встать. Она тут же послушалась. Распахнув полы платьица, усадил ее на свои колени лицом к себе, расстегнул заколку, распушил выпавшие на плечи волосы.

- Знаю. Казнят.

- Но сначала их допрашивают. Если они молчат, то жестоко пытают. Будешь говорить, заговорщица?

- Я ничего не знаю!

- Так, понятно, придется применить меры устрашения. – Пока целовал ее в губы, руками стал медленно спускать податливый трикотажный ворот платья с плеч, который оставил на уровне локтей, частично сковав движения ее рук. – Значит, отказываешься говорить?

- Мне нечего сказать! – Смеясь, но уже с нотками возбуждения в голосе, ответила она. – Это правда!

- Сейчас узнаем, насколько это правда, – прошелся губами по шее, спустился к обнажившимся ключицам, потом еще ниже, освободив рукой из кружевного плена сначала одну, потом и вторую узницу. – Так признаешься, что сексуальная революция в Европе твоих рук дело?

- Нет! – Это было последнее членораздельное слово, которое она смогла сказать перед тем, как его губы начали медленную поочередную пытку двух съежившихся от нестерпимой муки ожидания красавиц.

_______________________________________
Эдит Пиаф


Джанго, "Холодная весна"


79.

«Па-де-де» в переводе с французского – «шаг обоих», балетный термин, который хочется применить, описывая акт – опять же словечко из репертуара балетоманов! - физической любви. Па-де-де состоит из выхода двух танцовщиков (антре), адажио, вариаций сольного мужского и женского танцев и совместной виртуозной коды. В рассматриваемом случае антре танцовщики выполнили на кухне, войдя в образы романтических героев, например, Жизели и Альбера, с первых же аккордов слышимой только ими двоими мелодии. Когда пространство кухни стало чрезмерно мало и неудобно для выполняемых ими арабесков, аттитюдов, алясгонов и экарте, герой, продемонстрировав изумительную поддержку, перенес героиню в комнату, где выполнение основных поз, а также всевозможных танцевальных движений было значительно удобнее.Проделав необходимые для избавления от лишних деталей костюмов пируэты, солисты перешли к вариациям – танцевальным монологам, когда то один, то другой с помощью глиссада, скользящего движения, или ронд де жамба, круга, описываемого ногой в воздухе, сумели показать силу охватившей их страсти. Самая чувственная часть любого па-де-де – адажио, в котором наиболее полно раскрывается внутреннее состояние героев. Адажио – медленный, плавный, лиричный танец двоих, полный щемящей нежности. Страсть мужчины придает ему сил, он способен легко, без напряжения поднимать свою партнершу ввысь, словно она легка, как бесплотный дух, даря ей тем самым ощущение полета. Истома, охватывающая в момент адажио женщину, делает ее гибкой и грациозной, способной без напряжения, усилия, скованности выполнить гранд батман - бросок ноги на максимальную высоту, гранд плие - глубокое приседание по позициям, ранверсе - резкое опрокидывание корпуса в сильном перегибе и в повороте, или фрогпозишн - позиция, при которой согнутые в коленях ноги касаются друг друга стопами, колени должны быть максимально раскрыты в стороны. Здесь снова возможны вариации, которые, как правило, завершаются кодой - быстрой, заключительной частью танца.

При схожести структуры, па-де-де в разных балетах несет разную смысловую нагрузку. Сравните эти танцевальные формы в «Сильфиде», «Кармен», «Щелкунчике» или «Лебедином озере», и вы увидите, что где-то это триумф страсти, где-то – торжество добра, где-то – признание в любви. В «Жизели», например, па-де-де во втором акте – это песнь о несбыточном, это прощание с мечтой, это сон наяву или слишком яркая греза. Насколько прекрасен этот танец на мгновение прозревшего мужчины и навсегда потерянной им женщины, настолько и печален.Отчего возникла вдруг эта ассоциация? А, она родилась в сознании автора, когда улыбающийся Малиновский, поцеловав на прощание Марианну, в сонные, как ему казалось, глаза, легко и весело стал сбегать по ступенькам вниз, не пожелав воспользоваться лифтом. Проводившая же его женщина, не дойдя до кровати, рухнула перед ней с плачем на колени, сунув руку под одеяло, которое еще хранило тепло тела упорхнувшего в ночь артиста балета.

Вот почему считавший, что Марианна с радостью и готовностью утвердила репертуар: по будням одноактные, по праздникам двух- и даже трехактные балеты, - на ближайший сезон, Малиновский был удивлен разговором, который произошел в следующую их встречу, дней через семь-восемь.

Он опять уезжал почти на всю рабочую неделю в Питер, а еще и в московских студиях накопилось проблем, которые необходимо было решать. Роман днем не слезал с телефона, вечера у него тоже оказались заняты – новые партнеры наперебой приглашали на встречи и вечеринки такого приятного в общении и нужного для бизнеса московского гостя, - поэтому переписка с Марианной была от случая к случаю, «тири-тири-там-там-тирам - тоненьким пунктиром». Он даже сначала подумал, когда она начала разговор без улыбки, что доктор обиделась именно на нерегулярность его выхода в эфир. Ну да, пропадал сутками. Но ведь с другими женщинами, бывало, он созванивался раз в месяц, приглашая непосредственно на встречу…

Что она тогда говорила? Что она поняла смысл его предложения, попробовала и решила: это не для нее. Почему? Нет, не потому, что это неправильно из каких-то там моральных соображений, не ей об этом говорить (Ха!Что она там про себя думает, тоже мне, великая грешница), а потому, что она боится привыкнуть. Она уже привыкла, «ты такой нежный, заботливый и внимательный, что начинаешь придумывать себе всякое», а ведь это не так, это «у тебя такой талант – так общаться с каждой женщиной, словно она… неважно». Она уже начинает ждать, она не может как он, расслабиться и получать удовольствие время от времени. Она не хочет зайти так далеко, когда ей станет совсем больно, а это возможно, ведь она знает себя, и чего б ей тоже не хотелось – усложнить жизнь ему, крепко привязавшись или – чем черт ни шутит? - влюбившись. Расстаться сейчас – это профилактика осложнений, закончила она вполне профессионально и даже улыбнулась. Но она всегда готова помочь как врач и ему, и всем его знакомым и знакомым знакомых. Ну да. Он и так это знал, что готова.

Он понял ее и принял ее аргументы. Никто никому ничего не должен. Все честно. Нельзя сказать, что этот разговор его совершенно не огорчил, не разочаровал. Ему было жаль прекратить их встречи. Но, верный себе, он сначала отнесся к происходящему с юмором: с Марианной он попал в ситуацию, зеркальную тем, которые всегда моделировал сам. Это он обычно проявлял инициативу, чтобы начать общение, и он же был чаще всего инициатором окончания связи. Причем часто с похожими аргументами, что привела сейчас она, но немного в другой редакции. Только он обычно врал, а она, он был уверен, была искренна и правдива.

Действительно, Марианна не девочка, хорошо себя знает, да и он понял про нее это: дело не в принципах, дело в натуре. У нее все серьезно. И вот такая, как нужно ему, связь время от времени не даст ей возможности найти что-то более постоянное. А ведь она еще может завести и семью, и детей…

Подумав о детях, он усмехнулся собственной мысли «пойти козырем», предложить ей встречаться до тех пор, пока не получится.

«Так зацепило? Идешь ва-банк? – Коварный, надеешься каждую овуляцию отсиживаться в Питере?»

И еще тогда он подивился чувству досады при мысли о другом мужчине в ее жизни. Кстати, о другом мужчине. Сегодня, когда Катя как следует выпила, и они продолжили шуточный разговор о пользе вдовства для женщин, она рассказала интересную для Романа во всех отношениях историю. Оказывается, накануне Нового Года она ездила за чем-то там к Марианне Николаевне и подвозила ее до дома. Они попали в пробку и долго болтали. Тогда как раз Марианна Николаевна рассказала, что овдовела.

- Ты мне ничего не говорила об этом! – обиделся Андрей.

- Да как-то тогда дел полно было, вылетело из головы, я ж потом к родителям еще заезжала. Да и не думала, что тебе интересны все эти девчачьи истории. Так вот, я ей сказала, что, может, она еще встретит человека, который составит ее счастье. А она сказала, наверное, теперь уже нет. Я спросила, зачем такой мрачный настрой, она еще молода, и многие могут ею заинтересоваться. А она сказала, что дело не в этом, что есть интересующиеся. Например, Анатолий Сергеевич, гастроэнтеролог, я его видела, интересный, серьезный такой, уже несколько месяцев настойчиво за ней ухаживает, и она даже вроде откликнулась в какой-то момент, решила, что это лучше, чем век одной коротать, да и, может, еще детей получится завести. Долго думала и согласилась на его приглашение пойти в театр, а потом уж надеялась, может, и на что-то большее решимости наберется. И вот, в театре она увидела пару, мужчину и девушку, и это открыло ей глаза на все происходящее. Посмотрев на себя и Анатолия Сергеевича со стороны, она поняла, что они жалкие Надежда и Ипполит из «Иронии судьбы». В общем, она не смогла после этого пойти дальше в отношениях с этим гастроэнтерологом.

- Что ж такого она увидела, что за пару? – удивился Андрей.

Малиновский осушил свой бокал до дна.

- Я задала тот же вопрос, Андрюш. Марианна Николаевна сказала, что девушка была очень юна, а ее спутник был гораздо старше ее, но на отца или родственника был не похож: родственники так не смотрят, и что сначала она подумала, как, интересно, относятся к этому родители девушки. А я ответила, что по моему опыту родителям иногда лучше кое-чего не знать, это уберегает их от ненужной нервотрепки, а дети все равно все сделают по-своему.

- Я предпочитаю знать все! – Андрей был категоричен.

- Поверь мне, Жданов, неведение свято. – Роман налил себе еще вина.

- «Да? В этом есть смысл» - сказала Марианна Николаевна и продолжила, что дело было даже не в возрастной разнице. – Катя подставила свой бокал Роману, ей он тоже налил еще вина. - А в том, что даже издалека было заметно, насколько увлечен мужчина девушкой. Что девушка, конечно, была необыкновенно хороша, но не на каждую красавицу так смотрит ее спутник. Я сказала, что, наверное, у нее какой-то особый взгляд на людей, врачебно-рентгеновский, раз она такое разглядела у незнакомых людей. Она, помню, засмеялась и объяснила, что, во-первых, один из них был ей немного знаком, во-вторых, как сказал бы, заметив их поведение, поэт, а именно Пушкин, правда повторяя за Петраркой: «Если это не любовь, так что же?»

Она призналась, что нечто, происходящее между этими двумя, настолько ее зацепило, что она почти весь спектакль вместо того, чтобы смотреть на сцену, заставляла себя не пялиться на этих людей. До этого момента у нее еще были сомнения, что существует в обычной жизни такое чувство, о каком мы мечтаем, начитавшись книг и насмотревшись фильмов. А теперь, когда она видела, какими глазами смотрит мужчина на свою спутницу, насколько он не в состоянии оторвать от нее взгляд, не дотрагиваясь при этом до нее, словно ее личность священна, она поняла, что не хочет никакого суррогата. Она тогда засмеялась и сказала, что весь спектакль у нее в голове звучала песня Окуджавы «Что касается меня, то я опять гляжу на вас, а вы глядите на него, а он глядит в пространство» вместо того музыкального хаоса, что лился со сцены, причем интересно, что и в том, и другом случае солировал Башмет. На следующий день она поговорила со своим ухажером, честно сказав, что не готова к отношениям.

- Бедный Анатолий Гастроскопиевич! Какой-то шандарахнутый черным котом перебежал ему дорогу, - пошутил Андрей.

- Черным Ловеласом, - добавил Малиновский.

- Бедный, не бедный, но в чем-то она права. Смелость – это ведь не только поступить не как все: признаться первой в любви, например, или…

«Попросить ребенка у малознакомого мужчины».

- …отдать компанию, принадлежащую двум семьям, в руки подозрительной во всех отношениях секретарши…

Мужчины молча переглянулись, Катя захохотала.

- Смелость, возможно, еще большая – это не поступить, как все. Не поступить, когда все твердят: это правильно, это твой последний шанс, выходи за него, он человек приличный! А как представишь, как с этим приличным жить, да еще целоваться, и всякое прочее…

- Особенно всякое прочее, - послал говорящий взгляд жене Андрей.

- Так лучше в гроб, в склеп, чем такое замужество.

- Ну, и на чем порешили-то? Смелые женщины?

- Да так, все к шутке свели. Она сказала, что попросит у Деда Мороза себе вот точно такого же, как видела в театре. А другого ей не надь.

Теперь, после этого рассказа Кати ему многие вещи, которые казались удивительными и необъяснимыми в поведении Марианны, стали более понятными. А тогда, после того, как она категорически отказалась, чтобы он подвез ее до дома, Роман поцеловал ее руку, еще раз окинул взглядом уже ставшее хорошо знакомым и даже родным лицо, и, махнув рукой, сел в машину. Если бы он понимал по-французски, то, возможно уже тогда Лара Фабиан смогла бы намекнуть ему на то, чего он не чувствовал и не понимал.

Согласна, существовали и другие способы расстаться.
Разбитое стекло, может быть, больше бы помогло…
В этой горькой тишине, я решила простить ошибки,
Которые можно совершить из-за того, что слишком любишь.

Согласна, маленькая девочка внутри меня
часто тебя настойчиво звала.
Почти как мать, ты меня укутывал, защищал.
Я украла у тебя кровь, на которую не имела права.
На краю снов, на пределе слов я буду кричать:

Я люблю тебя, я люблю тебя!
Как сумасшедшего, как солдата,
Как звезду кино.
Я люблю тебя, я люблю тебя,
Как волка, как короля,
Как жаль, что я не мужчина.
Ты видишь, я так люблю тебя!

Согласна, я доверяла тебе все свои улыбки, все секреты,
Даже те, которые следовало бы доверить лишь брату.
В этом каменном доме
Сатана смотрел, как мы танцуем.
Мне так хотелось войны тел,
которые заключили мир.

Я люблю тебя, я люблю тебя!
Как сумасшедшего, как солдата,
Как звезду кино.
Я люблю тебя, я люблю тебя,
Как волка, как короля,
Как жаль, что я не мужчина.
Ты видишь, я так люблю тебя!


____________________________________________________
Никитины, "Чудесный вальс", Окуджава. Альт - Башмет



"Жизель", адажио, У. Лопаткина


"Жизель", па-де-де, мой любимый вариант хореографии

Лара Фабиан, "Люблю тебя", удивительно подходящий клип...

_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)

80.

«Хорошенькая такая стала», - мягким жужжанием карпатской пчелы, то исчезая, то вновь появляясь, звенела в голове Романа фраза, сказанная Катей.

«Хорошенькая такая стала», - от этих трех слов словно веяло солнцем, светом, теплом и покоем. Возможно, из-за того, с каким выражением это было сказано: с искренней радостью, удивлением, даже восторгом взрослой женщины о взрослой женщине, которая смогла стать «хорошенькой» вопреки естественному ходу истории. Он не видел Марианну уже много недель, а последнее воспоминание отнюдь не было солнечным и теплым. И хорошенькой ее тогда назвать было нельзя. Она всегда виделась ему приятной, привлекательной, но в тот момент она напоминала собственную тень: измучена и бледна, и лишь глаза выдавали потоки какого-то странного сумеречного света.

У него были и другие воспоминания, и их было значительно больше. Они были ярче, горячее и сильнее последнего, относились к памяти губ и рук, и периодически всплывали, иногда совершенно неожиданно, как, например, несколько дней назад, на эскалаторе.

А еще его просто сводил с ума запах цветущего под окном шиповника. Он возбуждал в сознании такие образы, которые... в общем, возбуждал. От этого хуже спалось, и вместо спокойного умиротворенного сна ему приходилось иметь дело с какими-то волнующе-тревожными видениями эротического содержания. Такие сны в его возрасте? Это ж прекрасно! Что тебе снится, крейсер "Аврора"? Как бы не так, «а он, мятежный, просит бури, как будто в бурях есть покой!»

Но с бурями как-то не складывалось. Ни один контакт из старого списка не вызывал желания позвонить. То есть, категорически. Каждое имя подкатывало к горлу неприятным спазмом, проявлялось приступом категорического неприятия при моделировании в сознании возможного шторма. Значит, нужно создать новый список: кто не идет вперед, тот двигается назад.

Очень кстати Палыч, авантюрист от бизнеса, разошелся. В Питере как-то удивительно легко и просто все наладилось, нашлись адекватные люди, что самое сложное по нынешним временам, реклама плюс сарафанное радио сработали в кратчайшие сроки, клиент пошел... И Андрей, считающий, что нужно ловить волну, стал подбивать Романа расширять бизнес дальше. «Не пора ли, друзья мои, нам замахнуться на Вильяма, понимаете, нашего Шекспира?»

- Ты только подумай, Малиновский! Не сеть, а империя фотостудий! Самара, Нижний, Казань...

- «Казань брал, Шпака не брал». Все империи рано или поздно разваливались, знаешь, почему, Андрюх? Потому что слишком трудно управлять далеко расположенными окраинами.

- Не боись, все продумано! – начинал посвящать Романа в детали своей идеи-фикс Жданов, который и раньше-то сломя голову бросался в завораживающие радужными перспективами проекты, будучи одним в поле воином, а теперь, имея такой надежный тыл, каким являлась Катерина – и подавно.

- Катя все посчитала!

- Ну, если Катя...

Иногородние контакты – это ж самое то, это ж чудо что такое! Сами обстоятельства – я с Марса, то есть из Москвы, ты с Венеры, то есть из Казани или Самары, - обусловливают легкость и необязательность отношений. Еще Пушкин, мужественный наш, говорил, что лучшие русские женщины живут в провинции...

Итак, переговоры успешно проведены, местечко при крутой гостинице
удобно и уютно во всех отношениях, выбор девушек впечатляет, Андрюха доволен и подзуживает: иди, иди, я понаблюдаю, как ты это теперь делаешь. Шаде опять же навевает...

He's laughing with another girl - Он смеётся не с тобой,
And playing with another heart, - И играет с сердцем другой девушки,
Placing high stakes, making hearts ache. - Повышая ставки, причиняет сердечные страдания.
He's loved in seven languages, - Он знает слова любви на семи языках,
Jewel box life, diamond nights and ruby lights high in the sky. - Жизнь в роскоши, ослепительные ночи и яркие звезды высоко в небе.
Heaven help him, when he falls. - Небеса, помогите ему, когда он оступится!
Diamond life, lover boy. - Ослепительная жизнь, красавчик,
He moves in space with minimum waste and maximum joy. - Ему все легко достается в этой жизни.
City lights and business nights. - Огни города и деловые ночи.
When you require streetcar desire for higher heights. - Ты садишься в Трамвай "Желание" для достижения новых высот.
No place for beginners or sensitive hearts - Здесь нет места новичкам или чувствительным натурам,
When sentiment is left to chance, - Там, где чувства отдаются на волю случая.
No place to be ending, but somewhere to start, - Место не для завершения, а для начала пути.
No need to ask. - Без сомнения,
He's a smooth operator, - Он само обаяние,
Smooth operator, smooth operator, - Донжуан, сердцеед,
Smooth operator. - Дамский угодник.
Coast to coast, LA to Chicago, western male, - От побережья к побережью, от Лос-Анжелеса до Чикаго, мужчина Запада,
Across the north and south, to Key Largo, love for sale. - От севера к югу, к Кей Ларго*, торгует любовью.
Face to face, each classic case - Возьмём классический случай: глядя друг другу в глаза,
We shadow box and double-cross, - Мы скрываем свою истинную сущность и обманываем,
Yet need the chase, - И всё же нам нужна эта гонка.
A license to love, insurance to hold - Лицензия на любовь, страховка от разлуки
Melts all your memories and change into gold. - Переплавляет все твои воспоминания в золото.
His eyes are like angels, but his heart is cold. - У него глаза ангела, но сердце из льда.

Бывало у вас такое? Стремишься к морю, мечтаешь о нем, представляешь, как по мягкому песку войдешь в теплую шелковистую воду, как оно обнимет тебя своей прозрачной лазурью, как улыбнется тебе кристалликами белоснежной соли на загорелой коже... А оказывается все не так... Оно плещется у твоих ног, ритмично взбалтывая желтую пену, отпугивая водорослями и какой-то непонятного происхождения коричневой взвесью, острая галька коварно поблескивает, ледяной ветер толкает в спину, и уже от одних только морских брызг волоски на теле встают дыбом. Лезть в это море категорически не хочется...

Вот и Малиновский без труда – с его-то бэкграундом, легендой и харизмой! – очаровавший и склонивший к желательному продолжению чудного вечера прекрасную командировочную (тоже сказочная удача!), после первых же поцелуев понял: в его теле полный штиль... и никакие гребцы не сдвинут этот парусник с места. В чем дело? Целуется она как-то не так. Ну совсем не так, как надо. И под руками не то. И запах не тот: резкий, насыщенный, тяжелый аромат какого-то дорогого парфюма.
Все не то, типичное не то!

Вывернулся-таки, смог убедить даму, что женщина на корабле – к беде, отвез ее в шлюпке на берег, навешал такой лапши на уши, что сестра его бабушки, повар от бога, ахнула бы! Шикарная домашняя лапша. Женщине было вкусно и не обидно.

На следующий вечер история повторилась, хорошо хоть встроенный гирокомпас, который вовремя подсказал верное направление действия: сначала поцелуй, потом тащи на шхуну, - не позволил снова сесть в калошу. «Что у них у всех с губами?» - мелькнуло недоумение, которое тут же сменилось озарением: «Неча на зеркало пенять...». С губами было не у них, с губами было у него...

Вернувшийся к Андрюхе, который сидел в уютном уголке и самозабвенно переписывался то в общем семейном чате, то только с Катей, а то разговаривал с ней, когда надоедало набирать, с таким выражением на довольной морде, словно он женат не больше года или вообще еще не женат, и выглядел абсолютно счастливым, потягивая по чуть-чуть какое-то ароматное местное зелье, Роман заказал себе того же, но двойную порцию.

- Прости, что нарушил твой интим, - сказал Малиновский тоном, который без дополнительных расспросов Жданову все объяснил.

- Не клеится или не склеивается?

- И клеится, и склеивается, и приклеивается, но не вдохновляет…

- Что конкретно не вдохновляет? Форма, содержание, стиль игры, распределение ролей?

- Все. Нет искры. Не за что зацепиться. Полный неконтакт.

- А! А-а-а-а! Что так? Когда нет искры, как говорит Катин папа, причин может быть несколько. А именно: проблемы с аккумулятором, катушкой или распределителем зажигания, неисправности в цепи низкого напряжения или, может быть, шалят высоковольтные провода. Он считает, что для начала нужно проверить состояние контактов, просто потеребив их рукой. – Жданов хохотал, как умеет только он, вызывая горячее желание чем-нибудь его треснуть от зависти к такому искреннему и свободному хохоту.

- Я смотрю, ты на этом собаку съел? У тебя алгоритм поиска пропавшей искры прямо-таки от зубов отскакивает! – Романа охватила веселая злость.

- У меня с искрой все в порядке! И с контактами, и с тем, за что зацепиться. А вот ты мне не нравишься сейчас. В Питере, помню, фонтанировал, выглядел таким довольным и счастливым, а сейчас дерганный какой-то. Может, тебе к доктору?

Как иногда друзья умеют поддержать! Насыпать снега за воротник, шлепнуть веслом, свалить за борт, подсунуть бутерброд, спрятав под колбасой толстый-толстый слой васаби, выскочить из-за угла в темной подворотне, дернуть за веревочку, чтобы дверь-то и открылась…

- К какому? – чуть запоздав, откликнулся Малиновский.

- Ну, как они там называются? К андрологу!

- Это твой личный, персонально-именной доктор, сам к нему и иди!

- Тогда к этому, как их называют… психоаналитику. Пусть покопошится в твоих мозгах и выяснит, почему это вдруг после пятидесяти лет беспрерывного и бесперебойного контакта ни с того, ни с сего случается полный неконтакт из-за отсутствия искры при совершенно исправной системе зажигания.

- Ты считаешь, что я с рождения "контактировал" с особями женского пола?

- А то нет? Представляю себе, с каким вожделением новорожденный Ромочка брал грудь…

Шуточки Жданова включили воспроизведение подборки кадров, запечатленных в памяти во времена значительно менее отдаленные, чем год рождения Малиновского, и тут же вызвали прилив… вдохновения к органам и системам, отвечающим за контактность.

Да, ему бы хотелось сейчас попасть на прием к доктору, а лучше на госпитализацию, и лучше в палату интенсивной терапии, где искусственное дыхание чередовалось бы с закрытым массажем сердца, и он даже согласен на сломанные ребра! И чтобы лечение и реабилитация потом по полной программе: с лечебной физкультурой, массажем и нагрузочными пробами. И обязательно – лечебный сон, непременно с контролем сердцебиения, когда без всяких там приборов, а непосредственно своим чутким ухом, доктор слушает, ровно ли во сне бьется сердце его пациента.

Допил свой напиток, отставил стакан в сторону. По привычке, сформировавшейся в последнее время, стал поглаживать большим пальцем гладкую поверхность подаренного Марианной брелка.

- О, дай-ка сюда! – Андрей выхватил ключи из руки Романа. – Я знаю этого чувака. Это тот, кого своим поцелуем спасла женщина? Климт?

- Спасла?

- Ну да. У нас такой гид был интересный в Вене, он нам рассказывал. Там есть такой маленький музей, белый с золотыми ветками на крыше, в нем белый зал…

- В белом-белом доме, в белом-белом зале белый-белый гид…

- Именно, у него волосы были совсем белые. Так вот, он рассказал, что вот этот рыцарь, олицетворяющий душу мужчины, окруженный вниманием и любовью баб, был закован в латы с ног до головы. То бишь, отстранен и холоден. Ему все время приходилось бороться со всякой нечистью типа разврата, венерических заболеваний и прочей дрянью. Он задолбался, устал, затосковал и посему стал слаб, чуть не попав в лапы к смерти. И погибнуть бы ему во цвете лет, кабы не женщина – именно его женщина, которая, поцеловав его, обнажила его прекрасную душу и освободила от сковывавших его лат, таким образом избавив от всех этих напастей.

- Проповедуешь с поражающей воображение верой.

- Я не верю, я знаю. Чувствуешь разницу? О, смотри, Малиновский, какая у стойки бара интересная блондинка присела. И глазищами стреляет – только искры летят. Мертвого поднимет, глянь только! Может, это именно она, та, которая тебя спасет?

- Отстань, Жданов. Пойдем лучше погуляем. Погода какая хорошая.

Когда вышли на улицу, задышалось легче. В безоблачном небе белой икеевской полусферой с мозголомным названием «леванг» или «спэкка», или даже «фюббла» светила полная луна.

«Ни стихи, ни сказки, ни волшебный лес… Как ребенку, надо мне луну с небес».

______________________________________
Шаде, "Smooth Operator"



81.

Если в жизни человека начинается движуха, то начинается она сразу по всем фронтам. Вот и Генка, который долгое время пребывал в состоянии анабиоза и напоминал Роману печального бассета, теперь вдруг очнулся и занял активную жизненную позицию, свойственную таким жизнелюбивым собакам, как джек рассел. Он самозабвенно гнездился, приносил в клювике своей высиживающей потомство самочке червячков и гусеничек, одновременно разъезжая по командировкам, которые вдруг посыпались, как из рога изобилия. Встретиться с ним нынче было нереально. Роман уже много раз проходил со своими знакомыми этот первый этап брачных отношений: поначалу двое смотрят только друг на друга, ничего вокруг себя не видят и не замечают, создавая свой собственный маленький мир. Лишь спустя некоторое время они возвращаются в общество, разворачиваются лицом к окружающим, начиная радостно тусить и выходить парой в свет.

- Все, вроде, нормально, - рассказывал по телефону Геннадий, - жаль только, я не смогу завтра Татьяну к доктору отвезти. Отец ее встретит после работы, а туда ей придется самой, мне уже надо быть в аэропорту, никак не успеваю.

- К Марианне Николаевне? Я могу подкинуть Татьяну. В какое время?

Время вечернее, народу уже почти никого нет, знакомый фикус обрадованно дрогнул глянцевыми листьями: садись, посиди, что там в мире? В мире – самое начало лета.

Looking for the summer (В ожидании лета)

Look deep into the april face, - Загляни в лицо апрелю,
A change is clearly taking place, - Ясно, что начались перемены,
Looking for the summer. - В поисках лета

The eyes take on a certain gaze - Глаза смотрят по-особому,
And leave behind the springtime days, - Весенние дни остаются позади,
Go looking for the summer. - Мы идем искать лето.

This ain't no game of kiss and tell. - Это не игра в поцелуи и разговоры.
The implications how you know so well. - Ты хорошо понимала намеки.
Go looking for the summer. - Пора идти искать лето.

The time has come and they must go - Время пришло, и они должны уйти,
To play the passion out that haunts you so, - Страсти, мучавшие нас, исчерпаны.
Looking for the summer. - В поисках лета.

Remember love how it was the same, - Помнишь, любовь как она была:
We scratched and hurt each other's growing pains. - Мы царапали и ранили друг друга, причиняя боль.
We were looking for the summer. - Мы были в поисках лета.

And still I stand this very day - Я все еще в том самом дне
With a burning wish to fly away, - С горячим желанием улететь.
I'm still looking, looking for the summer. - Я все еще ищу, ищу лето.

Дверь кабинета открылась, и оттуда вышла улыбающаяся Татьяна.

- Ну, что? Все окей?

- Да, она сказала, что все будет хорошо. Меня папа в машине ждет. Спасибо, Ром.

- Совершенно не за что. Я не делаю ничего, что бы не было нужно мне самому. Генке привет. – Улыбнулся не понявшей его Татьяне, проследил, как удаляется по коридору ее уже прилично округлившаяся в разных местах фигура. Приоткрыл дверь в кабинет. – Разрешите войти?

Нет, он не ослеп, глянув на нее, пораженный неземным ярким светом, струящимся от ее фигуры, сидящей за заваленным документами письменным столом, не остолбенел, изумленный увиденной неожиданной картинкой, не почувствовал слабость в ногах – это прерогатива Джона Ватсона, не будем на нее покушаться, не почувствовал сердцебиения, у него не схватило живот, в зобу дыханье не сперло, пальцы не онемели, и язык не отнялся. А жаль. Автору хотелось бы чего-нибудь такого, сногсшибательно-эмоционального. Но автор хочет быть честным.

Малиновский просто обрадовался, снова увидев ее. Просто не смог сдержать дурацкой, как ему казалось, улыбки, когда она подняла голову от своей писанины, и на ее лице отразилась целая гамма чувств, которую он не успел проанализировать. Она слишком быстро умела брать себя в руки.

- Роман? Что случилось?

Как бы это сформулировать? Случившееся любопытство, желание увидеть, отделаться от навязчивой мысли, удостовериться... в чем?

- Да тут... Привез Татьяну, и решил проконсультироваться заодно. Вдруг это опасно. Тянет, – положил руку на сердце, на лице изобразил озабоченность.

- Тянущая боль? – доверчивая, встала из-за стола, в голосе профессиональная заинтересованность, взяла со стола стетоскоп. – Давно? Постоянно? Сильно?

Показала рукой: снимай свою тенниску. Не вставляет в уши дужки стетоскопа, ждет ответа.

- Несколько недель. Не постоянно, но часто. И все сильнее.

Ей не понравилась такая жалоба. Свела брови.

- Так давно? Что ж ты терпел? Боль в сердце нельзя терпеть! Нужно сразу... – стала слушать, чуть опустив голову.

Малиновский только диву давался. Эта игра в доктора и пациента волновала его так, что она сейчас непременно выслушает какое-нибудь отклонение. Хорошо хоть, джинсы плотные, а то еще бы и увидела... отклонение. От вертикальной оси. Он вздохнул, потянув носом воздух. Уловил то, что хотел уловить. Разве можно так маняще пахнуть?

- Небольшая тахикардия, а так все нормально. Сейчас потягивает? Куда отдает? Когда сильнее: во время движения, физической нагрузки, стресса?

- Сейчас почти совсем нет, - бесстыдно продолжал морочить доктору голову Малиновский. – Сильнее всего по ночам.

Она раздумывала, стоя в одном шаге от него. А Катя ведь права: хорошенькая такая. Не разбирая по запчастям и деталям - вся. Не находя отличий с тем, что видел раньше, но осознавая – чудо, как хороша. Просто хватай и беги! А волосы-то свободно вьются, лишь над ушами подхваченные какими-то незаметными заколками – революция привела к свободе, равенству и братству?

- Надо бы ЭКГ, но как бы там кабинет не был закрыт, время уже...

- Я могу завтра приехать. Раз нужно.

Жаль, конечно, что не сегодня: кабинет ЭКГ, насколько он помнил, с кушеткой и плотными занавесками... Чего это он? Разве ж она когда-нибудь согласилась бы уступить стихийно возникшей страсти в этом казенном доме под присмотром глубоко ею уважаемых приборов? Да и вообще, неизвестно, чего хочет сейчас эта сосредоточенная на своих медицинских мыслях женщина.

Хотя, если чутье его не подводило, стоит только дотронуться до... волос, щеки, взять за руку, как на ее лице, словно на термокружке, проявится скрытая картинка с однозначным содержанием.

- Да, лучше завтра, а сейчас я выпишу препарат, нужно будет купить его в аптеке и принять. – Она сделала шаг назад, и в этот момент открылась дверь.

- Марианна Николаевна, вы заняты? – в кабинет вошел мужчина лет сорока пяти, солидного вида, в халате, из-под которого виднелась рубашка с туго затянутым галстуком. Малиновский сразу считал его цепкий взгляд, которым вошедший прошелся по его обнаженному торсу.

- Я сейчас уже освобождаюсь, но вы меня, пожалуйста, не ждите. За мной сегодня муж сестры заедет, я к ним в гости.

Малиновскому не понравились:

А) взгляды, которыми эскулап прощупывал обстановку и охватывал фигуру Марианны;
Б) его намерение подождать Марианну;
В) то, что она ему объясняла, почему он ее не должен ждать;
Г) то, что она совершенно не смутилась, когда он вошел;
Д) то, что он задержался на работе так поздно;
Е) то, что Марианна сейчас уже освобождается.

Слегка радовало:

А) что они на «Вы»;
Б) что она совершенно не смутилась, когда он вошел;
В) что Марианна едет к сестре, а не с этим...Гиппократом;
Г) что Марианна с некоторым облегчением сообщила человеку в белом, что едет к сестре, выдав эту информацию, как выдают подозреваемые на допросе данные об алиби.

Мужик огорчился, но, думая, что не показал виду, улыбнулся и сказал:

- Ну что ж, в следующий раз тогда. Всего наилучшего.

Напоследок темная сторона личности доктора Гаспара Арнери недобро взглянула на повидавшего виды гимнаста Тибула. Вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь. Только теперь Малиновский решил одеться. До гладиаторских торсов ему далеко, но этому коллеге явно было неприятно созерцать хорошую форму молчаливого пациента.

- Гаспар Скопенович? Гастер ибн Скопиевич? Я не рассмотрел, что у него на бейджике было написано... У меня со зрением что-то в последнее время.

Как же ему нравилось это мимолетное выражение изумления на ее лице, которое предшествовало всплеску лучистого смеха. Как, оказывается, он скучал, по этому ее движению – голова чуть откидывается назад, губы сначала плотно сжимаются, словно желая удержать звонкий первый всхлип, а потом, не справившись с рвущемся наружу смехом, раскрываются и обнажают ряд искорок на гладкой эмали зубов.

- Гастер Скопиевич? Это гениально, Роман! - И пытаясь быть корректной и уважительной к коллеге: - Это Анатолий Сергеевич. Как человек он хороший.

«А как кто он плохой? – Много будешь знать – скоро состаришься».

- А ты правда едешь к сестре?

- Правда, а почему такой вопрос? – она протянула ему листок с названием препарата, выдернутый из блокнотика с рекламой какого-то средства.

- Просто это так прозвучало, словно ты хотела, чтобы он отвязался. Хочешь, я его напугаю сейчас, укрывшись в кроне вашего фикуса, и он больше никогда не станет задерживаться на работе допоздна?

Она снова засмеялась, собирая в свою сумку какие-то бумажки со стола.

- Нет, не надо его пугать. Он и так несчастный и одинокий.

Спрятавшись за раскрытую створку шкафа, сняла халат, появилась совсем девочкой - в красивом голубом полупрозрачном поплиновом – Роману не забыть, как млел Милко от этой ткани, - платье в талию с тоненьким пояском.

- Несчастный и одинокий? Надеется, что ты его можешь пожалеть?

Она перестала улыбаться. Опустила голову. Роман был уверен, что она сейчас скажет что-то типа «Какое тебе дело?» или «По какому праву ты задаешь такие вопросы?», а лучше всего его наглости соответствовало бы выражение «Какого ... или... или черта?», но нет.

- Я не знаю, на что он надеется. Я ему уже давно все объяснила. И ведь я точно знаю, что жалость больше никогда не будет причиной моего замужества. А он все ходит и ходит. И мне действительно уже хочется от него прятаться, ты прав.

- Задание понял. Надо сделать, чтобы не ходил. Ноги повыдергивать? Отстегнуть и вставить коленками назад? Вшить под кожу ступней щетину?

- Не смешно и противно, - снова засмеялась Марианна. – И не требуется таких жестоких мер. Он скоро сам передумает.

- Почему?

- Потому что заметит, что я беременна. А это, сам понимаешь, веская причина передумать.

По пути домой Малиновский тщетно пытался сосредоточиться и понять, чувствует ли он что-то особенное в связи с полученной информацией? Но ничего не получалось: мысли потревоженными внезапно включенным среди ночи светом тараканами разбегались в разные углы его черепной коробки. Он выдохнул и решил переключить внимание на скрипучий голос Окуджавы, который пел на радио в канун очередной годовщины собственной смерти – удел актеров, бардов и певцов, - причем вполне жизнеутверждающе:

Я вновь повстречался с Надеждой -
приятная встреча.
Она проживает все там же -
то я был далече.
Все то же на ней из поплина
счастливое платье,
все так же горяч ее взор,
устремленный в века...
Ты наша сестра,
мы твои непутевые братья,
и трудно поверить,
что жизнь коротка.

А разве ты нам обещала
чертоги златые?
Мы сами себе их рисуем,
пока молодые,
мы сами себе сочиняем
и песни и судьбы,
и горе тому, кто одернет
не вовремя нас...
Ты наша сестра,
мы твои торопливые судьи,
нам выпало счастье,
да скрылось из глаз.

Когда бы любовь и надежду
связать воедино,
какая бы (трудно поверить)
возникла картина!
Какие бы нас миновали
напрасные муки,
и только прекрасные муки
глядели б с чела...
Ты наша сестра.
Что ж так долго мы были в разлуке?
Нас юность сводила,
да старость свела.


__________________________________________________
Chris Rea, "Looking for the Summer"


Б. Окуджава, "Я вновь повстречался с Надеждой"

_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)

82.

Ничего такого он не чувствовал. Разве что некое удовлетворение с оттенком гордости: выжил его десант, дотянул до нужного момента, успешно провел акцию по внедрению. Значит, он еще действительно молод, и не только душой. Теперь он с полным правом мог и к себе применить фразу Алена Делона: «Лучше всего я делаю три вещи: свою работу, глупости и детей». Хотя... про детей будет ясно позже. И все-таки.

Сейчас его больше занимали воспоминания о тех нескольких минутах между ее сделанным невзначай заявлением и моментом, когда она села в машину, поджидавшую у ворот медцентра.

- У... Нет, не "у", просто «получилось!» - смысл этой странной фразы он понял только теперь. Она хотела сказать либо «у меня получилось», но это было бы не совсем точно, у нее одной не вышло бы ничего. «У тебя получилось» - не совсем верно, он не стремился к этому. Здесь единственно правильной и правомерной фразой была бы «у нас получилось!», но Марианна никак не могла объединить их в этом местоимении. Поэтому и прозвучало «просто получилось». Словно само собой, по чьему-то там велению.

После сообщения о беременности он, конечно, сразу глянул на ее живот, и тут же поймал ироничную улыбку.

- Поздравляю! – сообразил-таки, что сказать, Малиновский, все еще пристально разглядывая фигуру доктора. Абсолютно плоский, как и был, живот, лишь грудь, да, пожалуй, грудь стала чуть больше. – Это точно?

Она не смотрела на него. Она не смотрела на него специально, суетливо доделывая какие-то дела перед выходом, меняя обувь, выключая настольную лампу. Теперь он догадался, она не хотела увидеть на его лице в этот момент то, что могло бы ее огорчить: расстройство, беспокойство, разочарование, недовольство. Она защищала свою внутреннюю радость от любых напастей.

- Теперь уже точно. Хотя я выждала бы еще пару-тройку недель, чтобы сказать тебе: там первый критический срок должен пройти. Нечестно было б совсем не сказать, правда?

- Почему нечестно? Но я рад узнать.

- Ну и хорошо, что так получилось. А то бы потом шлепнулась придумывать формулировку. В общем, завтра приходи, посмотрим, что там на ЭКГ. Сейчас-то нет неприятных или болезненных ощущений? До завтра доживешь?

Сейчас у него не было никаких ощущений вообще. Это же говорит о том, что все в порядке?

- Сейчас все нормально. Доживу, конечно.

- Ну, пока. Я побежала. Если что, сразу пиши или звони! Не терпи. Нельзя терпеть боль в сердце.

Разговор происходил уже на улице. Она обернулась на бегу – ведь действительно побежала, - улыбнулась, кивнула и легко вскочила в большую, довольно высокую машину.

На завтра совершенно случайно выпал государственный праздник. Как оба забыли об этом? Праздник новый, трудно осознаваемый. Это вам не празднование Великой Октябрьской социалистической революции в ноябре, торжество, впитанное с молоком матери и не вызывающее никаких вопросов даже у тех, кто и думать забыл о старом и новом стиле календаря, не День десантника, растудыть его в качель, и даже не 1 сентября, почему-то тоже считающееся праздником, хотя и дети, и родители, родители даже больше, вздыхают тяжело и протяжно: «Снова в шкоооолуууу...». Хорошо, что Роману о государственном выходном сообщил один из клиентов, которому тот собирался назначить встречу: «Так никто не работает завтра!»

«Доктор, говорят, что завтра выходной. Это значит...?»

«Да? Как хорошо, что ты сказал. Я забыла. Придется отложить. Как сердце?»

С сердцем было все в порядке. Он же врал ей... Когда начал увертюру к опере личного сочинения «Неисправимый лгун», думал, что к середине первого акта поймет, какая ария окажется наиболее подходящей к случаю, и готов был исполнить разные варианты, но кто-то свыше в последний момент изменил либретто, не поставив его в известность, и теперь пауза затягивается, зал затих, а он не знает нужного текста... и мелодии.

Когда зашел в кабинет, когда увидел, когда стоял в шаге от нее и улавливал редкие молекулы ее запаха, тело пело: «Хочу, хочу!», - и сознание ему обещало: «Я что-нибудь придумаю». И кончики пальцев покалывало от желания прикоснуться, провести ими по ее руке от самого плеча до кисти, обхватить пальцами запястье, чтобы в который раз убедиться – хрупкая, тоненькая, - и положить ладони на талию, чтобы аккуратно прижать к себе, а потом скользнуть ими по спине, навстречу друг другу и мимо, чтобы сузить кольцо до минимума, а уж губы то и дело растягивались в улыбке, чтобы не вытянуться в трубочку, в хоботок, как у той самой пчелы, желающей собрать нектар с этого цветка. И вдруг одна фраза, и она становится неприкосновенной. Он не мог объяснить этого, но четкого осознавал: теперь нельзя так, как раньше, протягивать к ней рук, не с этими мыслями.

«Все тихо. Не волнуйся. Отдыхай».

«Плохо, что у меня 13-го сутки. А потом выходные, получается, что только через 5 дней можешь сделать ЭКГ у меня. Это долго. Мало ли. Сходи куда-нибудь, сделай уже 13, хорошо?»

Плохо! Из-за его вранья она теперь волнуется. Но это фигня, он мог бы сделать ЭКГ и успокоить ее. Плохо было другое. Он уже было хотел поинтересоваться, какие-такие сутки могут быть у беременной женщины, что не пора ли завязывать с этими суточными дежурствами, но палец завис над экраном телефона: «А ты кто, чтобы ей указывать? О чем ты имеешь право говорить с ней, кроме собственного драгоценного здоровья?»

«Хорошо, доктор. Непременно. Обязательно. С первыми петухами рвану на ЭКГ».

«Спасибо».

Не пошел он ни на какое ЭКГ, просто написал, что сделал, и специалист дал заключение, что все в порядке. Она через некоторое время, не сразу – дежурство может быть очень напряженным, - отозвалась: «Ну и слава Богу! Но я еще подумаю, что это может быть. Вероятна межреберная невралгия или остеохондроз, если снова появятся такие ощущения, приходи, отправлю тебя к специалистам».

«Я уколов не боюсь, если надо – уколюсь!» - он пытался вести легкую и веселую переписку, как тогда, перед ее поездкой в Братиславу, но почему-то не получалось. И дело было даже не в том, что не выскакивали сами собой озорные и остроумные шутки, и не в том, что она не принимала подачу, а сразу гасила ее, а в том, что такая переписка вообще, в принципе казалась неестественной, ненатуральной, не отражающей его потребностей… Вопрос с его здоровьем был закрыт, а все остальные темы - это проявление интереса, это так или иначе развитие отношений, которые она попросила завершить. «Оставь хорошего человека в покое, похотливый козел!» - раздраженно сказал он сам себе в какой-то момент, когда придумался очередной дурацкий повод ей написать. «Попросили же: не обнадеживай! Тебе нужна семья, дети? Нет, ну и гуляй, Вася, жуй опилки…»

Вроде бы решив для себя окончательно этот вопрос, он успокоился на какое-то время, но очень быстро заметил, что все, чем бы он ни занимался, так или иначе возвращало его мыслями к ней. И чудные летние дни проходили в муторной маяте, да еще, когда он был в деревне, под песни, которые на весь участок включала Раиса Васильевна:

Начинается лето, бьёт черёмуху дрожь.
Для чего мне всё это – ты сегодня не придёшь.
Наливается цветом на смородине гроздь.
Для чего мне всё это, если мы с тобою врозь.

Ну, а лето продолжается,
Надо мной не хочет сжалиться,
И стоит пора прекрасная, ясная,
Ночью светит тихая луна.

Под луной дорога белая,
Что-то всё не то я делаю,
Проглядела ненаглядного, ладного,
Долгим летом маюсь я одна.

Наклоняется ива, воду пьёт из пруда,
Без тебя быть счастливой не сумею никогда.
Ночь приходит, тревожа,
Сон упрямо гоня.
Ты, наверное, тоже пропадаешь без меня.

Ну, а лето продолжается,
Надо мной не хочет сжалиться,
И стоит пора прекрасная, ясная,
Ночью светит тихая луна.

Под луной дорога белая,
Что-то всё не то я делаю,
Проглядела ненаглядного, ладного,
Долгим летом маюсь я одна.

А ведь прошлым летом они его не раздражали.

Впрочем, дел было по горло, и все больше на окраинах «империи», где так легко, как в городе Петра, наладить работу фотостудий не получилось, так что то на пару со Ждановым, то в одиночку он постоянно разъезжал из Казани в Самару, из Самары в Нижний, иногда оттуда прямиком в Питер. И вот уже в июль катилось лето…

Взяв в указанном знакомыми аборигенами месте хорошего пива, Роман с Андреем шли по самарской набережной, наслаждаясь и видом, и приятным, слегка остывшим к вечеру после знойного дня ветерком.

- И все-таки, Малиновский, что ни говори, а любой угоманивается с возрастом. Вот даже ты – ты! – и то остываешь на моих глазах. А ведь большинство мужиков гаснут значительно раньше.

- А некоторые и вообще не загораются. И что?

- А то, что ведь женщины устроены иначе, мне так кажется. Вспомни, скольких девушек приходилось «раскочегаривать», прежде чем удавалось склонить к желаемому результату, а чем старше была женщина, тем легче это удавалось. И если посмотреть на пары нашего возраста: она еще и глазами сверкает, и жаром пышет, а он уже на ладан дышит…

- Гаврила был примерным мужем, с жены Гаврила не слезал...

- Нет, ну скажи, разве я не прав? Вот ты чего киснешь? Здоровый, свободный? Смотри, сколько девушек вокруг, а ты и не глянул ни разу в их сторону. Значит, я прав. А вот женщины на нас засматриваются – взрослые, интересные, состоявшиеся. Это я к чему? Может, тебе просто с девчонками стало скучно? Может, нужно смотреть на дам?

- Не пойму, ты на общественных началах ведешь кружок «Иван-дам-Марья»?

- Нет, я размышляю, почему все так странно устроено, ведь в природе все должно быть мудро. И вот объясни мне, если женщина только разгорается годам к сорока-сорока пяти, а мужчина к этому возрасту уже остывает, его пик приходится на 25-35, то какой в этом природный смысл?

- Не вижу связи между природой и человеком. Человек с его искусственными правилами настолько далек от природы, что и говорить не о чем. Если бы по правилам природы все было, то половина женщин сейчас бы ходили, окруженные десятком детей, еще четверть была бы в положении, а остальные радостно спаривались бы прямо на пляже. Ты остыл? Можешь мне довериться, я никому не скажу. Если только в фейсбуке пару слов, и то отвлеченно, просто философский пост на тему «А костру разгораться не хочется, или что беспокоит Андрея Жданова».

- Нет, я не остыл, и не надо на меня так смотреть. Но меня все же это беспокоит, в перспективе так сказать… Почему женщины заводят молодых любовников?

- Кого подозреваешь?! Гришиного одноклассника? Катя с ним познакомилась на торжественной линейке, когда он с табличкой 8 «В» шел?

- Типун тебе на язык! Сплюнь немедленно, постучи об дерево!

- Я сплюну. И постучу. Язык мой не тронь! Только вот нет здесь никаких правил и закономерностей, Андрюх. Одна и от активного мужа будет гулять, а другая будет сгорать изнутри от неутоленного желания, а не пойдет налево. И с мужиками то же. Сам же знаешь. Нет тут правил. Единственное, что я точно знаю: надо любить, если любится, жить, пока живется. Не прятаться от жизни за правилами, придуманными кем-то, но и не насиловать себя, не изменять себе. И не придумывать проблем наперед. Не верю я, что Катя посмотрит на кого-то другого, даже если ты совсем того. Да и вообще, руки тебе на что? Такие лапищи-то! Не х... хлебом единым!

Чуть не улетевший под колеса велосипедисту от толчка друга, Малиновский развеселился и показал ему свободный от всяческих типунов язык.

- Ну, значит, не буду и дергаться. Пусть все живут, как им нравится.

- Ты это слишком тихо сказал. Ты встань на скамейку, крикни погромче: «Самаритяне!» Ой, нет, это не сюда. «Самарцы, дети мои! Отпускаю вам все грехи ваши и разрешаю жить, как хочется!», - а то глянь, буквально все о счастье своем не знают. Чего тебя на занудную философию тянет?

- Да… парень этот Сонечкин, Филипп, поехал к ней туда, она там последние экзамены сдала сейчас, а потом сказал, что они вместе отдыхать в Италию поедут… Сечешь, что это значит?

Легкое облачко коснулось чела Малиновского, и тут же улетучилось, тонкая игла кольнула его сердце, но лишь самым кончиком, скользнул его затуманившийся взгляд по широкому простору прекрасной реки и тут же прояснился.

«Перешагнула-таки, освободилась».

- А ты как хотел? Жизнь идет. Переживаешь?

- Думал, будет хуже. Но Катя меня убедила. Да и ты сказал… Любить, пока любится. Мало ли что… Ведь да?

- Да, Андрюх, да. Пойдем, что ли, выпьем чего-нибудь покрепче.

83.

Жара не спадала. Погода не испортилась даже на выходные, что большая редкость. Татьяна, сидевшая вокруг своего живота, как блаженно-счастливый кот на картинке, захвативший всеми четырьмя лапами шаровидный аквариум с рыбкой, вроде и принимала участие в разговоре, а вроде была где-то внутри себя. Роман уже несколько раз, когда обращался к ней, отмечал про себя, как изменилось ее лицо: нос сделался крупным, губы тоже словно налились. Это не было следствием общей полноты: шея осталась тонкой, ключицы из-под легкого открытого сарафана все так же торчали, как и всегда у нее, худенькой, - это было признаком каких-то других процессов. «А еще говорят, что беременность делает женщину красивее», - подумал он. Заметил, что тяжело ей сидится в кресле, подставил под ноги табуреточку. Она благодарно улыбнулась.

- Спасибо, Ром. Ты всегда очень внимательный, – она с удовольствием грызла тоненькие хвостики молоденькой морковки, выдернутой специально для нее заботливой Васильной. – Еще два месяца продержаться, а то мне что-то уже совсем тяжело. И жара эта – не вздохнуть. Поначалу было легче.

- Да где легче-то? – изумился Генка. – Несколько недель с тазиком жила, я ж тебя чуть ли не под руки по квартире водил! Ничего есть не могла. Мать, хорошо, приехала, ходила за тобой, пока я был в разъездах. На пять килограмм похудела.

«А как же она там одна?» - странной беспокойной досадой резануло сознание.

- Зато теперь в зеркало смотреть не могу, черепаха Тортила с огромным носом. Не зря говорят, что мальчик у матери всю красоту отнимает.

- А у вас мальчик? – заинтересовался Роман.

- Ага, пацан, – Геннадий погладил руку жены.

«Интересно, а у нас? – Мы, Николай Второй?»

- Нам Марианна Николаевна объяснила про какие-то там гормоны, которые в кровь женщины выделяются плодом, от этого у нее нос увеличивается, губы, иногда уши и даже размер ноги становится больше. Прямо-таки слоновья болезнь какая-то! - расстроенно сказала Татьяна. - Нос вроде потом в норму придет, а нога нет.

- И когда ждете наследника?

- Срок в середине сентября. – Татьяна снова попыталась сесть поудобнее, слегка поморщилась.

«А Марианне когда рожать? – Вот в Сочельник в самый, в ночь...»

- Но у нас кесарево, Татьяне опасно рожать, из-за сердца, назначат на недели две раньше. – Генка озабоченно посмотрел на жену.

«А он боится!» - понял Роман, встал, взял с гамака декоративную подушку в виде крокодила, подошел к Татьяне, аккуратно подсунул ей под поясницу.

- О, как хорошо. Никогда не понимала, Ромка, почему у тебя нет семьи. Ты ж сама забота.

- Не знаю. Не хотел этого, наверное, никогда, вот и нет. Генка вон хотел семью – и получил. Он всегда был домашним.

- Ну, не знаю. Домашнее тебя еще поискать, Ромочка. Это только видимость, что ты ветер в поле.

- Знаешь, на самом деле я не семью хотел, а только Татьяну. Не думал я о семье вообще. Хотел только эту женщину. И все. Просто женщина – это же целый мир. Это именно она – семья, дети, дом. Она есть – все есть. Ее нет – ничего нет. Мне кажется, что мужики вообще нечасто хотят именно семью, абстрактно. Они хотят конкретную женщину, которая это все олицетворяет. Имеет в себе. Приносит с собой.

Малиновский вспомнил Жданова до появления Кати. Кто бы мог подумать, что этот мотылек сможет создать столь крепкую ячейку общества? А как он упирался, буквально руками и ногами тормозил, когда ходил в Кириных женихах! Слово «семья» его ужасало, ввергала в отчаяние мысль, что придется спать и есть с женой, Кирой, всю жизнь. А потом – раааз! И захотел Катю. И никаких страхов и сомнений. Даже наоборот, ему стало страшно, что придется спать и есть без Кати...

Улица моя лиственная,
Взгляды у людей пристальные,
Стать бы нам чуть-чуть искреннее:
Нам не жить друг без друга!

Скорости вокруг бешеные,
Мы себя едва сдерживаем,
Значит, надо быть бережнее:
Нам не жить друг без друга!

Мы разлучаемся со сказками.
Прошу, стань сильней меня, стань ласковей!

Слышал я слова правильные,
Всё искал пути праведные,
А твои слова памятные:
"Нам не жить друг без друга"...

Ленточка моя финишная!
Все пройдет, и ты примешь меня,
Примешь ты меня, нынешнего -
Нам не жить друг без друга!

Мы разлучаемся со сказками...
Прошу, стань мудрей меня, стань ласковей

Улица моя лиственная,
Взгляды у людей пристальные,
Стать бы нам чуть-чуть искреннее:
Нам не жить друг без друга,
Нам не жить друг без друга...

...Доносилась со стороны теплицы песня.

- Как мне нравится Пахмутова! Всегда так просто и красиво сказано о главном. – Татьяна поглаживала свой живот, который вдруг ожил и забугрился.

- Опять футбол? – улыбнулся Генка.

- Раиса Васильевна, молодой человек оценил вашу морковку! – сказала его жена подошедшей с мисочкой ягод женщине.

- Ну и отлично! Еще надергаем. Только б духота спала, сил никаких нет! – сказала Васильевна и прижала руку к груди. – Даже сердце давит.

- Сердце давит? – Роман тут же вскочил с кресла, и чуть ли не силой усадил Васильну на свое место. – Давно? Сильно? Ты знаешь, что сердечную боль терпеть нельзя?

- Дак жара же! Вот и давит. Неделю уж. Но не сильно, терпимо.

- Нет, это никуда не годится, я звоню доктору! – Малиновский достал свой телефон и, набирая номер, стал уходить в сад.

- Ну, вот что я говорю? Сама забота! – проводила его теплым взглядом Татьяна.

Васильна так и не поняла, почему Роман столь сильно озаботился ее состоянием: чувствовала она себя нормально, ничего критичного, - а уж почему жестко настоял на том, чтобы самому отвезти ее к врачу, и подавно. Ведь у него столько дел, они могли б и сами с мужем добраться потихонечку, чего уж там? Но ей было приятно, и она говорила об этом и благодарила своего «мальчика» за внимание, хоть он чуть не морщился и отнекивался: «Не благодари!»

Полтора месяца он не видел ее, не писал, не говорил с ней. Только выжидал, когда же, наконец, отпустят его навязчивые видения, когда уйдут мысли о том, что произошло и происходит что-то, имеющее к нему отношение, но где-то вне его жизни, которые нет-нет, да наплывали: «мне мысли приходят маня, беспокоя...». Эти сеансы размышлений всегда заканчивались одним и тем же: «А переплавит тебя Пуговичник, и снова станешь Пером Гюнтом...» О, нет, конечно, не пугал его никакой Пуговичник, и от поисков смысла жизни он был далек в этих размышлениях – да пусть бы даже и Пер Гюнт, что с того? Скорее, его несколько раздражало осознание, что хоть в ибсеновской истории, хоть в истории со спасенным рыцарем Климта мужик-то вроде как ничего из себя не представлял, только думал, что крут, а сам-то был пустым местом. Болтался по жизни как дерьмо в проруби, а женщина его, его душу на помойке нашла, от очисток очистила, не смущаясь резким запахом органики, приобняла, поцеловала – и вот он стал на человека похож... К женщине претензий не было, она все верно сделала, а вот мужик... За мужика было неловко. Чего ему не хватало для того, чтобы гордо именоваться мужчиной?

- Что делает мужика мужиком? Настоящим? – размышляла, как обычно, вслух сама с собой Люба, шустро щелкая ножницами рядом с ухом своего постоянного клиента. – Действие! Во всех смыслах. Ему дано это право: действовать, добиваться того, чего хочет. Почему женщины очаровываются всякими прохвостами и сердцеедами с сомнительной репутацией, а тихие, порядочные, сидящие в уголку не возбуждают? Ну, только на безрыбье? Потому что это – проявление мужественности: активность, пусть иногда со знаком минус, но именно активность. Жизнь, она влечет ту, что должна ее продолжить. – Стряхнула кисточкой волосы с накидки, снова защелкала ножницами. – Тетка моя. Любила парня одного, а замуж вышла за другого. Почему? Парень тот ни фига не проявлялся. Ни бе, ни ме, ни кукареку. А второй осаду устроил. И ходил, и ходил. Долго ходил. Она его и гоняла, и говорила, что не любит, а он и так, и сяк – не сдавался. Дожал. Вышла за него, родила ему дочь. Его в армию забрали, тут этот второй возьми и нарисуйся: я тебя, говорит, всегда любил, а ты замуж вышла. Блин, все баба опять виновата. А ты чего ж сидел-то? Ну, связалась она с ним, родила дочь от этого, а он слился куда-то опять. Муж вернулся, тетка ему говорит: прощай, не могу с тобой, да и изменила я тебе, вот, видишь, ребенок. Опять измором взял. Год уламывал: вернулась. Третью дочь потом родили. Не любила она его, но он за ней так и ходил по пятам всю жизнь, и счастлив был, что рядом. Умер через полгода после нее. Это я к чему? Мужик если хочет, то получит. Не всегда, конечно, но в большинстве случаев все в его руках. А женщина не имеет таких прав. Вот как тетка должна была того, любимого своего удержать? Да никак. Захотел – пришел, захотел – ушел. Что ж ты так оброс-то? Наклони голову. – Снова щелк, щелк, резко, быстро, профи! – Один тут пришел ко мне, врач, уж немолодой, понимать, вроде, должен: я ее говорит замуж зову, а она не идет. Спрашиваю: ты ее попытался впечатлить, заинтересовать, рассмешить хотя бы? Нет. Я ему: ну сделай хоть что-нибудь, будь мужиком!

- Его не Анатолий Сергеевич звали? Гастроэнтеролог?

- Кого? А, нет. Дурацкое имя какое-то. Арнольд, что ль? Не, не помню. Кардиолог. Да не важно. Важно что? Действовать! Правильно, неправильно – кто ничего не делает, тот не ошибается. Но если ты мужик, и у тебя есть цель, так меться в нее. Как там было? Красивое такое выражение, про луну и звезды что-то...

- «Целься в Луну: даже если промахнешься, все равно останешься среди звезд»?

- О! Точно! Все, красавчик, вставай. Стал краше прежнего.

- Куда уж краше? И так мимо лужи прохожу с закрытыми глазами, чтобы не засмотреться и не забыть, куда шел.

- Ой, не могу. Не смеши меня. Как дела-то? У тебя-то, небось, с этим все в порядке? Вижу цель, не вижу препятствий?

Да, сейчас, сопровождая Васильну на прием, он четко видел цель: увидеть ее. Зачем увидеть? Чтобы убедиться: это другая женщина, беременность изменила ее, прежнее очарование пропало, и он ее больше не хочет? Или же ему необходимо узнать, как она, просто для того, чтобы унять странную, возможно, возникшую от неизвестности тревогу? Все ли в порядке? А может, ей нужна помощь? Может быть, ей все-таки, такой самостоятельной и имеющей так мало потребностей, теперь, наконец, в ее положении нужна помощь? Ему было бы приятно ей помочь – просто помочь, и все. Он не задавал себе этих вопросов. Занимал разговором Васильну, следил за дорогой, отвечал на звонки, и гнал, гнал от себя неизвестно почему нарастающее волнение.

- Можно, Марианна Николаевна? – постучался, приоткрыл дверь, в связи с летним периодом и вечерним временем никого в коридоре не было.

- Да, да, входите.

Он пропустил Васильну вперед, закрыл за собой дверь, развернулся.

- Здравствуйте, - пролепетала Васильевна.

- Здравствуйте, - Марианна улыбнулась и вышла из-за стола. – Роман, вам лучше подождать в коридоре, - мягко намекнула она Малиновскому, который застрял у двери, вцепившись в нее взглядом.

- Виноват! – хватило сил весело улыбнуться, по-военному щелкнуть каблуками, лихо развернуться. Вышел, закрыл за собой дверь. Сел под фикус. Откинулся на спинку диванчика, уставился в потолок, воспроизводя в сознании то, что увидел.

Он, конечно, заметил изменения в ее облике: заметно округлившийся животик, еще более увеличившаяся грудь, - и тому, и другому было уже тесновато в медицинском халате, - отросшие волосы красиво блестели на солнце, падающем из окна. Лицо... В лице не было никаких изменений: тот же изящный носик, аккуратные губы. Если только взгляд стал еще мягче и лучистее.

И... Он, конечно, заметил, что нет никаких изменений в нем самом: его все так же сильно тянуло к ней. Более того, он понял, что соскучился. Очень.

________________________________________________
Нам не жить друг без друга. Л. Лещенко



84.

Сидеть в мрачном коридоре не хотелось, понятно, что прием займет некоторое время. Малиновский решил выйти на улицу: для нас, северян, выход из помещения без необходимости одеваться сама по себе приятная и не такая уж привычная вещь, не успевает надоедать за три, а иногда и меньше, чем три, теплых месяца. Завернув за угол в коридоре, буквально столкнулся с мужчиной, который не заметил его, так как шел, поправляя цветы в небольшом букетике. Ба, Гастал Альмагелевич! Направление движения грозы язв и гастритов было вполне определенным. Мужчины одновременно извинились и разошлись, одарив друг друга внимательным взглядом.

В скверике у медцентра было хорошо. Роман решил обойти его по периметру, так как сидеть не хотелось. Или не моглось: он был неспокоен, даже взвинчен. А коллега-ухажер-то не испугался живота, как надеялась Марианна! Даже, очевидно, активизировался на этой почве. А что? Логика железная: самочка крайне уязвима в этот период, не может не страшиться будущего, когда ей придется остаться одной с птенцом. У кого при таких размышлениях устоявшейся ассоциацией не возникает перед глазами комната в общежитии и ставящая будильник на «пораньше» измученная молодая мать? И если женщина прежде твердо давала от ворот поворот, то это вовсе не значит, что она не передумает теперь, собираясь стать матерью. Изумляло другое: чего прицепился именно к ней? Полно же вокруг одиноких, небеременных, готовых на отношения, на брак, на что угодно, лишь бы свой мужик был рядом. Зачем преследовать эту, отбивающуюся? Ладно, не пугает ребенок... А то, что она не любит тебя ни хрена? Что предпочла выбрать кого-то другого, чтобы родить? Неужели тебе будет достаточно ее благодарности?

Вопросы? Вот, пожалуйста, навстречу идет тот, кто может тебе на них ответить. Уже без букета, но с сигаретой, вперил в землю взгляд, руки дрожат... Возьми да спроси: «Что ты, Толенька, не весел, буйну голову повесил?»

Они столкнулись на узкой, в одну плитку, дорожке, с двух сторон от которой дизайнерским зеркалом с неровными краями разлилась глубокая лужа. Разойтись никак, остановились друг перед другом в последний момент и встретились глазами. Подключены, подключены мы все к одному информационному полю – факт! Иначе почему иногда без слов и без агентурных данных узнаем мы в незнакомом человеке своего соперника со стопроцентной уверенностью? Казалось бы, мало ли кто тут и зачем ходит к доктору, у всех бывают проблемы со здоровьем. Но нет: и один взгляд глаза в глаза может быть исключительно информативным, а уж когда их два, три... Шерсть встает на загривке, поднятая не до конца атрофировавшимися крохотными мышцами, подчиняясь рефлексам более древним, чем первые сведения о Homo sapiens, встает раньше, чем сказаны слова.

«В этой речке утром рано утонули два барана».

Роман улыбался. И вовсе не надменно, не ехидно, не зло, не вызывающе. Иронично, озорно, смело, свободно. Спокойно. А как не улыбаться, когда на языке так и крутились шутки по поводу забытой в кабинете резиновой перчатки, которую можно было бы бросить в лицо тому, кого хочешь вызвать на дуэль? «На чем бьемся? Дуэльные гастроскопы?» Воображение уже нарисовало картинку: вжжжих! - удар, как хлыстом, об землю, вжиииих! – и кровавая буква «М» на щеке...

В его улыбке больше было иронии над самим собой, над ситуацией, чем насмешки над этим стоящим напротив человеком. Но ведь в этом и сила: уметь посмеяться именно над собой!

Мужчина бросил сигарету в воду, резко развернулся и пошел назад. Малиновский, глядя ему вслед, уже больше не улыбался.

«Победил? Молодец. Возьми с полки пирожок».

Дуэльные гастроскопы, говоришь? А не смешна ли до коликов в животе сама ситуация? Ты, по чьей вине (воле, дурости, нужное подчеркнуть) зародилась жизнь на этой чудной далекой (близкой, стремительно удаляющейся, нужное подчеркнуть) планете, находишься точно в такой же ситуации, что и этот мужик, который и пальцем ее не тронул, и который достоин уважения гораздо больше, чем ты: вы оба от нее одинаково далеки.

Ты ж большой оригинал, Ромка, а это значит, что... что беременная от тебя женщина вовсе не считается твоей – ни тобою, ни ею самою, ни кем-то еще, как было бы у других в большинстве случаев в подобной ситуации. И даже то, что тебе кажется, будто бы Марианна... особенно к тебе относится, вовсе ничего не означает. Не просто так ведь вспомнился фильм «Неподсуден» с обожаемым его мамой Олегом Стриженовым!

Они отдыхали тогда около недели на теплоходе «30 лет ГДР». Судно спускалось по реке, заходя в различные города, где были экскурсии. Плыть было скучновато, пока родители не придумали научить его играть в преф. Первое время отец все грозился надавать канделябрами по ушам за то, что сын нет-нет да нес карту не по масти или, имея на руках «восьмерную», заказывал «обязон» и оставлял родителей без законных взяток. Мама только смеялась. Загорали, когда была подходящая погода, ходили в кино на верхней палубе. Вот там-то и пришлось посмотреть ему этот фильм: родители шустренько выперли его в кинозал и велели до конца сеанса не возвращаться. Сказали, что фильм отличный, но они его уже видели, а ты иди и смотри. Ну он и досмотрел, а когда вернулся, то захотел обсудить увиденное с родителями. Те находились в умиротворенно-благодушном настроении, разговор состоялся подробный, но сейчас Роман помнил из него только одно. На его вопрос, почему героиня любила одного, спала с ним, ребенка оставила от него, а замуж вышла за другого, мама сказала: «Вот такая правильная была», - и что-то про нравственные идеалы, а папа: «Дура набитая». «А сам-то герой не дурак что ли?»,- все размышлял мальчик, никак не понимая, какого ж черта можно героически водить самолеты и нельзя так же героически отвоевать у какого-то подлеца любимую женщину. «Зато вот сын узнал правду, справедливость восторжествовала», - пыталась найти в ситуации хоть что-то хорошее мама. «Большая радость!» - съехидничал отец, и с этим Рома был согласен. Вся жизнь у людей коту под хвост, странная какая-то справедливость. Торжество справедливости подросток представлял себе иначе: отмотать весь фильм на начало и выяснить эту правду сразу, чтобы герой и героиня счастливо и часто продолжали спать друг с другом, и чтобы даже после свадьбы он бы продолжал так же ловко затаскивать ее ночью в окно: в дверь ведь совсем не так здорово.

К чему это все? Каким боком к нему? Ведь нет у него проблемы отвоевать: хоть бы на грамм было сомнения, что получится. Отвоевать легко, завоевать еще легче: не мог он ошибаться в том, что за сила заставляет ее вспыхивать в его руках и трепетать. Теперь, глядя со стороны на то, что происходило между ними, спустя время догнал, допер, дотумкал - не мальчик ведь, опыт был, проходил все это, сам переболел. Зачем пытаться укрыться от этого знания циничными отговорками о банальном сексуальном голоде? Об уникальном врождённом темпераменте? О возрасте повышенного желания, про который говорил Андрей? О попытке наверстать упущенное? О воплощении чувственно-телесной мечты?
Зачем обманывать себя, ведь давным-давно все прочитал в ее глазах, как ни прятала она своего чувства за улыбками, железной выдержкой и логическими выкладками об опасности их отношений в перспективе? Она рухнула в свою любовь с той же высоты, что и он тогда, осенью, и трудно не догадаться о скорости ее падения по скорости… достижения оргазма хотя бы. После его поцелуя она вступила в венскую гонку с бесстрашием пилота Формулы-1, целеустремленностью и самозабвенностью Айртона Сенны, и точно так же, как он, могла врубиться в бетонную стену выросшего после возвращения одиночества на скорости в 310 км/час и разбиться, не перейдя чудом в другое измерение – беременность. Ему ли не знать, что все так и было бы? Вот в чем проблема: отвоевать ее сейчас, чтобы после, как обычно, остыв, оставить? Причинив еще большую боль потом, когда она прорастет в него всей своей душой – выдирать с мясом? Было, было уже это в его длинной жизни, у него за спиной кладбище женских надежд и растоптанных чувств, как у хорошего хирурга покойников. Ведь для него спецом были написаны эти строки Мужественного Поэта:

«Но я не создан для блаженства;
Ему чужда душа моя;
Напрасны ваши совершенства:
Их вовсе не достоин я.
Поверьте (совесть в том порукой),
Супружество нам будет мукой.
Я, сколько ни любил бы вас,
Привыкнув, разлюблю тотчас».
О, он знал, он знал, о чем писал! А потому бежать бы ему от Марианны, как от огня, а он…

Решил вернуться, времени прошло уже много. Так и не завершив своих размышлений, не придя с самим собой к консенсусу, не приняв назревших поправок к некоторым статьям личной конституции и не определившись с дальнейшими действиями. И да, как обычно, доказывая что-то себе или окружающим, сконцентрировался лишь на фактах, которые подтверждают то, что хочется доказать, и совсем забыв о других. Например, о том, что не только в герое того фильма было дело, но и в героине, а уж о финале романа в стихах и говорить не приходится… Не создан он для блаженства… А кто создан? Но все же терпят!

Пришел вовремя, дверь кабинета как раз открылась, и Раиса Васильевна вышла в коридор.

- Ром, послушай, давай подвезем доктора до дома? Я не стала предлагать без твоего согласия, но сегодня такая жарища, а ей в метро дурно становится иногда. Как ты?

Как он? Он только рад. Только ее ж не уговоришь…

- Если она не против, ты же знаешь, Васильна, мне не трудно. По дороге расскажете заодно, что там у тебя с пламенным насосом.

Девочкам, очевидно, проще договариваться. Или Марианне было неудобно сопротивляться заботе доброй женщины. Прием окончен, пробок нет, они ее рады подвезти – чего капризничать? Нет причин.

Роман помог Марианне сеть на пассажирское сиденье, хотя она и сама справилась бы прекрасно – не видел он никакой тяжести в ее походке или движениях. Рано еще, что ли?

Доктор, с разрешения Васильны, рассказала Роману о здоровье его протеже: ничего страшного, но кое-какие препараты лучше попринимать. Назначила анализы, потом еще по их результатам будет видно, не скорректировать ли терапию. А так все хорошо. Васильна очень порадовала Романа, задавая Марианне в непринужденной беседе легко и без какого-то особого стеснения те вопросы, которые он бы не решился задать, но ответы ему знать хотелось бы.

- Марианна Николаевна, а вы знаете уже, мальчик или девочка? – подвинулась поближе к сидящим впереди женщина.

- Нет, не видно. Он так лежит, что врач никак не мог рассмотреть. Прячется. Может быть позже.

- А рожать-то когда? Животик такой аккуратненький у вас.

- В середине декабря, ближе к Новому Году, но все-таки надеюсь еще в этом успеть.

- Это хорошо! Говорят, что зимние дети – они крепче!

- Правда? Ну, раз говорят…

- А вы уже смотрели, какую кроватку или коляску будете покупать? Сейчас столько всякой красоты! Многие даже ремонт специально к рождению ребенка делают – с детскими обоями, занавесочками.

- Ой, я вот тоже затеяла, как раз сейчас и погляжу, что за первый рабочий день строители сделали. Я бригаду наняла, кухню отремонтировать.

- Так женское ли это дело - с рабочими? Им мужская рука нужна. Пусть муж и разбирается.

- Я не замужем, Раиса Васильевна.

Васильна не долго смущалась, Рома уважал ее за сообразительность:

- Ром, может, поднимемся, посмотрим, что они там наработали? Помнишь, когда дом строили, пока ты все в свои руки не взял, какая ерунда получалась? А то ведь видят – женщина одна, так и на шею сядут.

Что тебе подарить, Васильна? Собак еще штук пяток, золотая моя?

- Строить строителей – мое хобби. Поднимемся, конечно. Поглядим, послушаем, пощупаем, понюхаем...

- Мне кажется, что это лишнее, - напряглась Марианна. – Мне неудобно.

Роману пришла в голову мысль про то, что неудобно ежиков рожать, но Васильна была лучше подготовлена к беседе с беременными женщинами:

- Да что вы, доктор! Как говорят у нас в деревне, неудобно шубу в трусы заправлять. Вы вон сколько времени на меня убили! Роман с ними быстро разберется, если что не так. Даже не сомневайтесь!

В этот момент Малиновский не мог точно сказать, кого ему хочется поцеловать сильнее: Марианну в ее плотно сжатые губы или Васильну в мягкую, в тоненьких морщинках щеку.
85.

Был бы на месте Васильны кто-нибудь другой, да даже не Шерли Холмс из «Нежно любимого детектива», а ее подруга Джейн Ватсон, и та бы смекнула: доктор адреса не называла, а водитель знает, куда везти. С другой стороны, чего всех во всем подозревать? Может уже раньше подвозил. Ее мальчик добрый, заботливый, внимательный. Они ж откуда-то знакомы? И близко, видать. По-дружески вполне общаются.

- Батюшки! – всплеснула руками Васильна, войдя в квартиру. Грязные следы на старинном паркете выглядели почти бутафорски - это ж где нужно было найти такую грязищу и так капитально в ней потоптаться, чтобы оставить столь выразительную цепочку 45 размера по всей длине коридора? В воздухе стоял крепкий аромат ремонтного апофеоза: головная нота – бетонная пыль, сердечная нота – комбинация шпаклевки и масляной краски, шлейф – устойчивый запах перегара.

- Видать, хорошо поработали… - Марианна смотрела в конец коридора, где в клубах строительной пыли Каменным Гостем стоял перекособоченный холодильник.

Опустим для интриги описание эмоций вошедших на кухню зрителей. Примерно такой же восторг вызывают фонтаны у подножия Бурдж-Халифы в первые минуты водно-музыкального шоу, только с противоположным знаком. Спустя несколько минут доктор и Васильна были отправлены в комнату, а Малиновский с улыбкой Каа обратился к трем уже было расслабившимся работникам нежным гипнотизирующим голосом: «Вы слышите меня, бандерлоги?»

Через какое-то время к Роману, проводящему перепрограммирование техперсонала, присоединилась неравнодушная и верная Васильна. Добрый и злой следователь – это ж проверенный временем тандем, способный в кратчайшие сроки добиться необходимого результата. Работники встрепенулись и начали наводить порядок.

- Ром, как ее тут оставлять? Здесь же вздохнуть нельзя, у меня уже голова болит. Пожалуй, я ее к себе погостить на эти дни приглашу. Может, выгнать их всех, других нанять? У тебя контакты тех, твоих остались? Она собралась с ними «разбираться» с утра - у нее завтра выходной. Ты посмотри на них, как она с ними разберется? «Я, говорит, их в субботу-воскресенье проконтролирую». Да над ними с палкой стоять надо, чтобы они что-то приличное сделали!

- Ты права. Здесь не место беременной женщине. Зачем к тебе? У меня места полно, и удобнее. Выгоняем этих, бестолку с ними разговаривать. А доктора берем с собой. Она будет упираться, но ты же мне поможешь?

Роман заглянул в комнату Марианны. Она, наверное, решив на минутку прилечь, задремала. Он сел на корточки перед ней и не решился сразу разбудить. Прядь, выбившаяся из прически, лежала на щеке, и ему ужасно хотелось поднять ее пальцами и убрать за ухо, к остальным волосам, чтобы не мешала ласкать взглядом щеку, подрагивающее во сне веко, краешек губ… Все-таки коснулся, она тут же, вздрогнув, открыла глаза.

- Доктор, - он говорил тихо, ласково, с улыбкой, - вставай, поехали.

- Куда? – она поднялась, села, как ванька-встанька, одним стремительным движением, хоть дрема еще не отпустила ее до конца.

- За город, на свежий воздух, на солнце, на речку, от этой пыли и вредных запахов.

- А как же…? Нет. – Она окончательно проснулась. – Спасибо. Мне нужно решить этот вопрос до понедельника, а то потом снова на работу. Чем раньше закончу, тем лучше.

- Марианна Николаевна, милая. Да разве ж можно вам тут? – вовремя подоспела помощь. - Еще ребеночек отравится, посмотрите, какую пылищу они тут подняли! А краска? Где такую вонючую раздобыли-то? Сейчас других полно. Рома поищет рабочих, хороших. Этих горе-мастеров мы уже отпустили. Не расстраивайтесь! – увидев, как испугалась доктор, кинулась успокаивать ее Васильна. – От этих толку все равно б не было, только еще больше напортили бы. Мы других найдем. А потом я вам помогу убраться. Мы с мужем поможем. А сейчас поехали к нам, а? Там так хорошо, в деревне! Давайте, давайте! Берите вещи, какие вам надо, да отдохнете денек-другой, а там все и решим. Вы вот стесняетесь, а надо о ребенке думать. Ну, хоть кислороду вдохнет, ультрафиолета получит, витаминов. Тут и решать нечего. Возражения не принимаются. Я буду так рада!

Роман решил не встревать: у Васильны прекрасно получалось озвучивать его мысли.

- Я жду вас в машине. – Он проверил, можно ли все оставить как есть на раскуроченной кухне, и спустился во двор. Сомнения улетучились, настроение стремительно улучшалось: у него был четкий план. Нормальный, человеческий. Он будет делать то, что умеет и хочет, что у него получается прекрасно: организовывать, устраивать, строить, руководить, договариваться. Приятно иметь твердую почву под ногами хотя бы в ближайшей перспективе, найти применение своим талантам и… действовать так, как считаешь нужным.

Вышедшая под заботливым конвоем из подъезда Марианна чуть тревожно глянула на стоящего у машины Малиновского, но ничего не сказала. Наверное, она и сама была рада удрать из этой городской душегубки, усугубленной ремонтным катаклизмом. А может быть, она не смогла противиться самой себе…

Из-за пробки, которая начинается в летние месяцы уже с вечера четверга, доехали до дома затемно, утомленные. Васильна в течение пятнадцати минут организовала легкий ужин из пяти блюд, затем еще раз предложила гостье свой кров, но та даже рот открыть не успела, как хозяин, сказавший «Глупости какие, а хоромы на что?», решил все вопросы. Но Васильна, которая чувствовала себя ответственной за приглашенную, ведь это ей в голову пришла такая идея, проводила Марианну в комнату, помогла ей там расположиться, показала, где в доме у Романа удобства, и все никак не хотела уходить. Когда она спускалась с лестницы, Марианна стояла наверху и благодарила женщину за заботу.

- Ром, ну, я все показала и рассказала, - доложила Васильна хозяину, который вышел на звук их разговора. Теперь они двое стояли внизу и смотрели на гостью.

- Вы уж поосторожнее, Марианна Николаевна! – каким-то внезапно озабоченным голосом проговорила Васильна. – Лестница высокая и крутая, беременным надо быть особенно внимательными – падать опасно, а то помните, как Скарлетт в кино? Не дай Бог!

- Не волнуйтесь, Раиса Васильевна, я не собираюсь никуда ходить больше. Сейчас умоюсь и спать. А днем буду крайне осторожна. Спасибо вам большое. Спокойной ночи.

Роман потом еще долго прислушивался к звукам наверху, но шаги и шорохи доносились оттуда совсем недолгое время, а потом все стихло. Но тишина не помогла ему спать спокойно. Он ворочался почти до рассвета и уснул, когда первые лучи солнца уже разбавили и без того не слишком густую темноту за окном.

Проснулся от звука закрываемой калитки. Глянул на часы: наверное, Васильна с молоком пришла. Она всегда в это время от молочницы возвращается. Точно, не ошибся.

- Марианна Николаевна, а вы что же это так рано встали? – услышал он ее голос. – Плохо спалось? Батюшки! Я ж забыла вам показать, как кондиционер в комнате включается! Там с ним так просто не разберешься. Вам, наверное, жарко было? – Васильна подошла ближе к окну. Марианна, должно быть, где-то совсем рядом, под окном.

- Что вы! Я прекрасно спала. Уснула моментально. Мне жарко не бывает. Не переживайте вы так, все хорошо.

Роман заложил руки за голову, с удовольствием слушая разговор. В открытое окно вместе с голосами влетали другие звуки лета: пели птицы, где-то далеко кричал петух, совсем близко жужжало какое-то насекомое, но все это происходило на фоне блаженной деревенской тишины: в городе такого не бывает, там фоном постоянно какой-то монотонный шум. Поэтому слова, которые произносили женщины вполголоса, были прекрасно слышны.

- Я сейчас, не уходите, пойду за стаканами схожу, молочка попьем.

Послышались удаляющиеся шаги. Можно было бы выглянуть в окно, поздороваться, но почему-то не хотелось нарушать покой этого летнего утра. Было понятно, что стоит ему выглянуть, и картинка перестанет быть умиротворяющей.

- Вам удобно тут? На солнце-то? Давайте я вам кресло вот сюда, в тенек перенесу, - Васильна вернулась быстро.

- Раиса Васильевна, пожалуйста, не беспокойтесь так обо мне. Мне неловко. Я специально тут села – очень люблю солнце. Мне кажется, я им питаться могу. К тому же, у вас тут этот шикарный шиповник… Я его как увидела, так обомлела.

- О, это моя любовь и гордость! Махровый! Цветет все лето, до самых заморозков. Другие за месяц облетают, а этот долгоиграющий… Правда плодов не дает, так мне и не надо. Зато красота какая. Но колючий, зараза! Пока обрежешь – все руки в занозах. А почему вы обомлели-то? Вот берите к молоку медовое печенье.

- Спасибо. Я такой в последний раз видела, когда девочкой была. Мы в экспедицию после 7-го класса ездили, жили большой разношерстной компанией в деревенском доме, вот там у дома такой рос. Из-за него мне там кличку дали, «Герда».

- Что вы говорите! Как интересно. Почему? Вы печенье-то ешьте, ешьте! Еще напеку. И молока доливайте – оно сладкое, хорошее.

- Да, молоко очень вкусное. Почему Гердой? Я в этой экспедиции была ответственной за гербарий. Там у каждого свои обязанности были. Кто фауну изучал, кто с нивелиром ходил съемку делать… Моя худенькая подружка, когда рейку держала, то почти не видна была за ней, – улетела в приятные воспоминания доктор. - Я должна была собрать все виды растений, которые встречались, выкапывать по одному экземпляру, засушивать, подписывать. У меня такие деревянные рамки были с проволочной решеткой, а между ними газеты. Я расправляла листочки, корешки, цветочки, раскладывала их между листами, потом плотно веревками связывала. Нужно было каждый день менять газеты, а прежние просушивать. Вот я и ходила везде с папкой, куда собирала травки и цветочки, да с этим гербарием. Там один мальчик был… Вредный такой, он постоянно приставал ко мне, за косу дергал, всем прозвища придумывал. Меня прозвал Ходячим Гербарием, потом сокращенно Гербой, а однажды, когда он меня так назвал при всех, руководитель экспедиции, мужчина молодой, веселый, который часто мне показывал, как правильно растения засушивать и раскладывать, сказал: «Какая ж она Герба? Она самая настоящая Герда: сидит все время под розовым кустом и даже уже пропахла розами». Так меня и стали звать в той экспедиции. Мы там месяц жили, хорошо было… А я и правда любила сидеть под шиповником и заниматься гербарием. Но пахла не от этого цветами. У моей бабушки подруга из Болгарии все время мыло розовое привозила, а бабушка его по шкафам и полкам раскладывала, вроде как от моли. Оно пахло восхитительно, совсем не как мыло. И все мои вещи поэтому тоже пропахли. Как этот руководитель унюхал… А детям понравилось прозвище – сказочное. В детстве сказки близко.

- Почему только в детстве? Я тоже со сказками всегда живу, часто образы в голову сказочные приходят. Я себя иногда той старушкой, у которой цветочный сад был, представляю. Вас вот, как Герду, заманила к себе…

- Правда! Похоже… Только вы розы забыли спрятать, вот они мне и нашепчут, что на работу пора, я от вас и сбегу!

Они обе засмеялись.

- А еще мне недавно представилось, - продолжила Марианна чуть тише, - что я, как та женщина, тоже из сказки Андерсена, которая посадила зернышко, и появилась у нее девочка из цветка… И испугалась сама этой ассоциации – девочку-то украли.

- Не, не, не! Не думайте так. Все будет хорошо. Где Андерсен со своими грустными сказками, а где мы? Да и у Герды, - сообразила Васильна, - все же хорошо закончилось!

_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)

86.

- Я все думала, когда этот куст раздобыла, куда его посадить, - наслаждалась приятным обществом Васильна. - Теперь вижу, что не ошиблась: как он хорошо под окном Романа смотрится!

- Что ж мы тут… - совершенно очевидно смутилась Марианна, - ...разболтались.

- Да он в это время уже на пробежке обычно! Скоро вернется, будем завтракать.

- Еще теперь и завтракать? – засмеялась доктор, - после молока с печеньем?

- А то как же? Я вам тут такой санаторий устрою – загляденье! Мне так нравится поухаживать за кем-то, побаловать кого-нибудь. А уж ребеночку услужить – счастье. Вы тогда тут загорайте, а я пойду на стол в саду накрывать, как Рома придет, вместе и подходите на завтрак.

- Нет, я с вами! Я вам помогу на стол накрыть. А он и сам, наверное, догадается…

Они ушли. Проспавший пробежку хозяин сделал легкую зарядку, окатил себя ледяной водой и пошел в сад, предстать пред очи той, которая избегала лишних встреч с ним.

«Лето – это маленькая жизнь», - куда денешься от этого потрясающе точного определения? Это маленькая другая жизнь. Солнечная, теплая, зеленая. Не каждый год повезет прожить ее так, как рисует воображение: с речкой, купанием, теплыми вечерами, жаркими полднями. А много ли в нашей жизни наберется вот таких завтраков: в тени зеленой беседки, за круглым столом, накрытым вышитой скатертью, с начищенным до блеска кофейником, молоком, которое еще два часа назад было в корове, творогом, сметаной, ягодами, свежими плюшками, яйцами от тех кур, что громко кудахчут за соседним забором, золотым медом? Вроде ничего фантастического, а вот попробуй, отлови погоду, общество, настроение… Когда четверо людей и собака получают удовольствие от всего: тихой интересной беседы, вкусной еды, теплого ветерка, медленно текущего времени, отсутствия необходимости куда-то срочно бежать. Если только вон за той стрекозой... Как умиротворяюще действуют на психику эти летние звуки: бензокосилки, жужжащие где-то на краю деревни, шелест листвы, стрекотание кузнечиков, лай собак – чужих, неразумных.

Роман заметил, что Марианна при нем менее разговорчива, чем была утром с Васильной. Она почти не смотрела на него и все больше обращалась к пожилой паре,старалась задавать вопросы, которые были бы им приятны, и те были рады рассказывать и рассказывать о хозяйстве, о своей жизни, о судьбе…

Малиновский же получал удовольствие просто от того, что мог разглядывать Марианну. Легкое платье фасона а-ля начало прошлого века - заниженная талия плотной лентой на бедрах, свободный напуск – почти скрывало небольшой живот, а недлинная юбка обнажала ее изящные ножки в легких туфельках. Ей шли платье и блики солнца, пробивающиеся сквозь листву девичьего винограда. Она совсем не походила на беременную женщину: легко наклонялась, легко вскакивала, шутила. Никакой тяжести, сонливости в движениях, заторможенности. Когда она подносила к губам ягоду, он отводил глаза, его слишком волновало это. Когда она смеялась над рассказами Васильны и ее мужа, он не мог не смотреть на нее – ее улыбка и смех завораживали.

- Ром, ты чего такой смурной? Все в порядке? – вдруг спросила Васильна. – То обычно Рома всегда всех смешит, а тут мы болтаем без умолку.

- У Бонифация каникулы. И, кстати, вы тут продолжайте, а я пойду сделаю несколько звонков, - он поднялся и заговорщицки глянул на Васильну.

Та сразу поняла, закивала. Когда он вернулся, женщины, убрав со стола, сидели в тени яблонь на лавочке и увлеченно что-то рассматривали в телефоне Марианны. Роман подошел, но они его не заметили, поэтому он услышал окончание разговора:

- Посмотрите, ведь она распорола наспех уже зашитые прорези для кормления. Видите нитки? Младенец уже крупный, мать решила, скорее всего, что настал момент отлучить его от груди, но он, наверное, требовал, и она не смогла противиться его желанию… Как она смотрит на него! Такой покой на лице и вот эта улыбка в самых краешках губ, - рассказывала Марианна внимательно слушавшей ее женщине.

- Будь осторожна, Васильна, доктор умеет так рассказать, что заболеешь искусством живописи.

- Рома, ты только погляди! Я ж видела эту картину! А никогда внимания не обращала, ни на эти нитки, ни на улыбку…

Он взглянул в экран телефона… Какой-то очень знакомый образ.

- Это Мадонна Литта, Леонардо да Винчи, Эрмитаж, – пояснила Марианна, видя, что Роман никак не сообразит.

- А! Я тоже ее видел. И тоже не обращал внимания на нитки… Зато я обратил внимание на окна, они без рам. Им хорошо, у них всегда лето, а нам надо решить, какие стеклопакеты будем ставить тебе на кухню…

Неизвестно, чем кончилось бы дело без Васильны. Марианна Николаевна проявила неожиданное для Романа и необъяснимое для его помощницы упорство. Она сопротивлялась их помощи мягко, но настойчиво, и лишь вопрос умудренной опытом женщины, остро чувствующей несправедливость, почему это Марианне Николаевне кажется нормальным помогать людям безвозмездно в свое свободное и несвободное время, а этим самым людям помочь ей возбраняется, и ведь совершенно непонятно, почему, - она сдалась.

- Нам будет приятно сделать это для вас! – уверяла она доктора. – Вы понимаете? Это же не в тягость, когда в радость! Знать, что потом ребеночку будет хорошо там жить… Может быть, когда-нибудь вы разрешите мне приехать и навестить вас… посмотреть на крошку, - аккуратно мечтала бездетная женщина.

Роман удивлялся настойчивости и горячему желанию Васильны участвовать в этом деле. Обычно она была более робкой и ненавязчивой, а тут словно чувствовала, что он одобряет ее инициативу, молча поддерживает ее и даже надеется на ее помощь. А может, чувствовала что-то еще…

- Конечно, если мы влезаем не в свое дело, если это вас очень тяготит, вы скажите! Но если вопрос только в стеснительности, то я вас уверяю, Марианна Николаевна, это все напрасные страхи! Если вы позволите помочь вам, я буду по-настоящему счастлива! Мне так хочется применить свои силы на что-то полезное! Но если вы категорически против…

Они молча смотрели на Марианну: женщина чуть ли не с мольбой, Малиновский - уже готовый сказать, что он все решил, и, в общем-то, все эти дебаты нужны для создания видимости демократии. Но доктор, к великому облегчению своих собеседников, согласилась.

Оставалось только обсудить технические вопросы: что конкретно хочет видеть Марианна на своей кухне. Малиновскому везло: те строители, которых он хорошо знал, и на которых можно было положиться, как раз сегодня закончили свою работу и собирались ехать на другой объект. Он перехватил их, уговорил отложить планы на несколько дней и поработать на него. Те с радостью, зная, что он не останется в долгу, и что с ним хорошо иметь дело, тут же приняли его предложение. Ему везло и в другом: хозяйка кухни была непритязательна в своих желаниях, и изначально просто хотела обновить мебель и сантехнику, не успев сформировать в своем воображении какой-то особый дизайн или представить конкретную отделку. А у Романа в голове уже были идеи, которые жгли его, требуя воплощения. Это был, конечно, риск: не спрашивая ее, сделать ремонт по своему проекту. Но он почему-то был уверен, ей понравится. Только бы нашлись в строительных и мебельных магазинах все необходимые материалы и мебель. Времени мало.

А еще, склоняясь к ней, чтобы показать в телефоне, какие бывают стеклопакеты, подоконники, и чувствуя аромат, который шел от нее, он ревниво размышлял о том, что тот руководитель в экспедиции тоже должен был достаточно близко сидеть к девочке, чтобы понять, чем от нее пахнет. И тот парень, что дергал ее за косички… несчастный, так и не смог выразить иначе того, что чувствовал.

- Ребята, а вы не хотите на речку съездить? Там так хорошо дышится, луг! – Васильна пришла с миской свежесобранных маленьких огурчиков.

- Запросто.

- На речку? – Марианна посмотрела на Романа. – Это здорово. Только я купальник не взяла вчера впопыхах. Но можно и так, ноги помочить… Тысячу лет на речке не была.

Он хотел сказать, что без купальника даже предпочтительнее, но, конечно, промолчал.

- Ой, у меня на такой маленький размер и нет, наверное. Если только старые совсем, хлопковые, когда молодая была.

Через некоторое время женщины вернулись, весело смеясь. Васильна вручила Роману корзинку. Подмышкой Марианна несла свернутое покрывало.

- У меня ж всякие приспособы для пляжа есть: коврики, шезлонги…

- Это будет нестильно смотреться в комплексе с моим купальником, - пытаясь сказать эту фразу серьезно, проговорила Марианна. – Роман, у тебя имеется плавательный костюм в полосочку, как носили джентльмены?

- Костюма нет, но есть галстук-бабочка. Того же оттенка, что и полоска на шортах. Сойдет?

На берегу реки было полно народу, но нашлось чуть уединенное местечко, которое только что покинула семья. Марианна расстелила покрывало на траве, скинула босоножки. Одним движением сняла свое платье и осталась в простеньком, в веселенький горошек купальнике. Ему импонировало, что ее совершенно не смущали ни округлившейся живот, ни ретро-одеяние для плавания. Она двигалась свободно, не задумываясь над тем, как покрасивее встать, сесть, сложить ножки, выгнуть грудь, как многие девушки на пляже, за которыми ему приходилось наблюдать. И при этом она была грациозна и мила.
Роману было трудно не задерживать на ней взгляд: так хотелось рассмотреть ее всю внимательно, увидеть изменения, произошедшие в ней. Она сложила платье на углу покрывала, села в позу лотоса, скрестив руки под животом, журясь на солнце, подставив ему лицо. Роман, раздевшись, стоял позади и удивлялся: разве может у беременной, отходившей полсрока женщины, талия стать еще тоньше, чем была? Хотя если кожа на животе натянулась вперед, то вполне может быть. Она совсем не поправилась, даже, может быть, похудела. Волосы были заплетены в косички и сложены… «корзиночкой»? Так это, кажется, называется. Он сел рядом, раскрыл ту корзинку, что дала Васильна.

- Ого! Красота какая!

Марианна открыла глаза и тоже посмотрела в корзинку. Миска с ягодами, бутылка с компотом, льняные салфетки, стаканчики, печенье, абрикосы.

- Как в детство перенеслась, - высказала она то, что никак не мог сформулировать Малиновский. – Запах речки, ягод, абрикосов и компот. А! Еще вот такой купальник и покрывало.

Словно для того, чтобы ощущение возвращения в детство было полным, из динамиков стоявшей неподалеку машины раздался голос Высоцкого:

Если я богат, как царь морской,
Крикни только мне: "Лови блесну!" -
Мир подводный и надводный свой,
Не задумываясь, выплесну.
Дом хрустальный на горе для нее,
Cам, как пес бы, так и рос в цепи.
Родники мои серебряные,
Золотые мои россыпи!
Если беден я, как пес, один,
И в дому моем - шаром кати,
Ведь поможешь ты мне, господи,
Не позволишь жизнь скомкати!
Не сравнил бы любую с тобой -
Хоть казни меня, расстреливай.
Посмотри, как я любуюсь тобой, -
Как мадонной Рафаэлевой!
Дом хрустальный на горе для нее,
Cам, как пес бы, так и рос в цепи.
Родники мои серебряные,
Золотые мои россыпи!

Марианна долго усидеть не смогла, вскочила, как пружинка, пошла к воде. Малиновский, чуть помедлив, рванул за ней. Она уже зашла по колено в реку и рассматривала что-то в чистой, прозрачной, коричневатого оттенка, воде.

- Марианна, а разве беременным можно купаться в… открытых водоемах?

- Можно, почему нет? – она обернулась и удивленно на него посмотрела. – Это же не болезнь. Им все можно.

- Все-все?

87.

Он перегрелся, определенно. Хотя долго остывал в реке, потом, после речки, вообще находился то в тенистом саду, то в комнате с кондиционером, теперь вот принял прохладный душ, да и на улице уже не пекло – солнце село давно. Но проникающий изнутри жар накаляет кожу, и она горит, как еще пуговицы на рубашке не расплавились...

Он был подогрет и разогрет внутренним раздражением: почему невозможно общаться, как хочется? Свободно и легко, шутя и не делая вид, будто едва знакомы? Почему это люди придумывают себе все эти дурацкие правила, окружают себя условностями, закрываются друг от друга приличиями? Почему нельзя лечь и положить голову к ней на колени? Почему, находясь в реке, нельзя взять ее и посадить к себе на пояс и покружить, наслаждаясь соприкосновениями теплой кожи к коже в пространстве прохлады воды? Ведь было уже и больше того, так зачем?

Но как бы внутренний голос не митинговал, внешняя политика Романа была безупречна. Он, как тяжелый шмель, кружил вокруг цветка, но так ни разу и не прикоснулся к лепесткам раскрытого навстречу солнцу цветка. Кстати, о цветах. Когда она грелась после речки, снова подставив лицо с опущенными веками солнцу, он сорвал какой-то сиреневый цветочек и щекотнул им ее ступню. Она тут же открыла глаза и радостно выговорила:

- Короставник! – протянула руку, взяла у него тоненький стебелек. – Правда, красивый? Такой нежный оттенок...

Переплела меж пальцев, снова закрыла глаза. То ли медитирует, то ли не хочет смотреть на него. А Романа раздирает: поговори со мной, посмотри на меня... Специалистка по растениям-гербариям? Хорошо... Надрал букетик разных травинок, опять лег рядом. Колоском провел по коленке.

- Тимофеевка, - ее первое движение было смахнуть насекомое с кожи. – Она мне всегда шомпол напоминала. Для чистки оружия.

- Любишь оружие?

- Только огнестрельное. Да и не то чтобы люблю его. Просто хорошо стреляю. И мне нравится это.

Малиновский, лежа рядом с ней на покрывале, в очередной раз разглядывая эти мягкие округлые очертания – грудь, живот, бедра, коленки, - слушая ее тихий, спокойный голос, удивлялся тому, что может скрываться за всем этим хрупким и нежным: владение оружием, умение собраться в экстремальной рабочей ситуации, железная воля и такая же выдержка, умение усмирять собственные страсти, гасить в себе огонь. Жесткость к себе при мягкости к другим, снисходительность ко всем, кроме себя... Сколько отдала она нежности и ласки, заботы и внимания, а сколько получила? Его страшно интриговало то, чего он про нее не знает... А какие у нее слабости? Недостатки? Пороки? Как она ругается, если ее вывести? А можно ли ее вывести? А как она смотрится с винтовкой? С винтовкой и без всего...

Он коснулся ромашкой бедра.

- Нивяник или поповник.

- Это же ромашка!

- Да, или ромашка луговая...

Подумал и тихонечко коснулся живота странным длинным синим цветком.

- Вероника длиннолистная, - она забрала у него из рук букетик и, выдавая по одному, назвала все растения: - Горицвет, вероника дубравная, мышиный горошек, горчица полевая, донник, живучка, звездчатка, зверобой четырехгранный, колокольчик раскидистый...

Отдала и смотрит на него слегка вопрошающе, немного укоризненно, с бесконечным терпением: «Зачем ты это делаешь?», - а он чувствует себя тем самым пацаном, который только и может себе позволить, что дернуть за косичку. А еще верным псом, который следит краем глаза за хозяйкой, когда она плавает: мало ли что. Хорошо еще, не скулит и не лает, носясь по берегу. А еще идиотом, который так откровенно выдает свои желания вопросом: «Все-все?»

- Не сгоришь? – спросил, чувствуя, что его плечи уже слегка покалывают солнечные лучики.

- Нет. Я никогда не сгораю. Загораю моментально, – отогнула самый краешек ткани плавок на боку и он поразился контрасту: кожа, не видевшая солнца, была намного светлее. И поразился своему отклику на это совершенно целомудренное движение.
Лег на живот, чтобы задавить все отклики.

Еще помолчали. Ему не лежалось, он чувствовал ее закрытость и отгороженность от него, она словно все плотнее закутывалась в кокон. «Поговори со мной!»

- Хочешь абрикос?

- Хочу.

Подвинул корзинку к себе, достал самый спелый, разломил на две половинки, вынул косточку, протянул ей на ладони. Взяла одну, не коснувшись пальцами его кожи. Он проследил путь абрикоса до ее губ. Она, не положив его в рот, опустила руку.

- Будешь смотреть, как я ем?

- Почему нет? Ты делаешь это аппетитно.

- Это интимный процесс, знаешь? Либо вместе, либо я не буду.

- Хм. Никогда не знал, что слопать что-нибудь на людях – это вызывающе неприлично.

- Во времена Диогена принятие пищи при всех, как он это делал, на площади, было более неприличным, чем даже рукоблудие, которым он там же занимался. Причем когда ему сделали замечание, что, дескать, демократия демократией, но не перегибает ли он палку, философ ответил, что «вот было б здорово, если бы и голод можно было унять, потирая живот». Так что давай, тоже ешь. Я не буду одна.

Малиновский засмеялся и запихнул вторую половинку абрикоса в рот. Его все-таки хватит солнечный удар, это точно... Вот как раз под эту, звучащую в голове музыку – Моцарт?

Она уже давно ушла наверх, а он еще доделывал свои дела: ответил на письма, прочитал отчеты из Питера и Самары, проверил счета. Скинул рубашку: сгорел, что ли? Нет, вроде, кожа не покраснела.

Вдруг наверху скрипнули половицы. И еще. А свет не зажегся. Подстегнутый внезапно налетевшим испугом, взлетел по лестнице вверх, оказавшись лицом к лицу с Марианной, стоящей на самой верхней ступеньке.

- Что случилось? Жарко? – выдохнул тихим голосом, почему-то почти шепотом.

- Холодно! Никак не могу справиться с этим ужасным кондиционером: он все сильнее и сильнее морозит.

Наклонил голову, разглядел пульт у нее в руках. Заботливая Васильна включила агрегат.

Взял пульт из ее руки, а рука-то ледяная. Положил ее ладонь себе на грудь: остуди – согрейся. А кругом все покрывающая ночь, у которой свои правила, и темнота, которая не позволяет выставить взглядов-преград, и опять эти ступеньки, как тогда на эскалаторе – вот они губы, совсем рядом, и... сколько же можно без женщины?

«Второй день без первого, первый день без второго… — И два дня без третьего! Я бы так не мог».

И он больше не может, тем более что им, беременным, все-все можно, они же не больные...

Она только охнула, когда он сгреб ее в охапку, тут же, обхватив холодными руками его горячую шею, приникнув холодными губами к его горящим... Ведь продрогла вся, зачем так долго боролась с кондиционером, с собой? Знала, чем дело кончится?

В ее комнате окошко не занавешено, а там, в иссиня-черной вышине, среди небесных короставников и мышиного горошка гуляет далекая спутница Земли, и поэтому в полумраке хорошо различимы две полулуны, незагоревшие, потому что прятались под выцветшим ситцевым горошком от солнышка. Они прохладны на ощупь, они совсем другие, чем были тогда, давно, много недель назад: они плотнее и тяжелее, они наполнены до краев пока еще только ожиданием, они чувствительнее и отзывчивее, а их эпицентр – ярче. Они так изменились не для него, но из-за него! Если вдуматься, то не страшно ли: одна маленькая клеточка, видимая лишь в микроскоп, может настолько изменить целый взрослый самостоятельный и обособленный организм! Его клеточка с половинным набором хромосом полностью подчинила своим правилам жизнь миллионов и миллионов других, связанных в единое целое клеток, которые теперь покорно следуют вновь написанной программе.

Но какие тут думы, когда тела, которые с безумной силой тянулись друг к другу и растаскивались лишь волей сознания дальше и дальше, вдруг, отпущенные, столкнулись, врезались, примагнитились, и пытаются сплестись так, чтобы уж никакая сила не разлепила... Наивные...

Все в ней знакомо и ново одновременно: пахнет так же, но еще и солнцем, которое только усиливает ее аромат. Так же откликается на его ласку, только острее и резче, а он думал, – он думал, да, думал об этом! – что будет наоборот. Ему казалось, что она должна стать мягче, а она, наоборот, здесь и здесь плотнее и наполненнее, а живот – это вообще что-то немыслимое, ощутимо твердеет, когда он ведет ее своими ласками к яркой вспышке. Он чувствует эту вдруг возникающую твердость своим животом, когда они, он и Марианна, двумя скорлупками одного ореха, заключают в себе драгоценное ядрышко.

Как же скучали его ладони по этой шелковой гладкости! По этим выпуклостям и впадинкам, бугоркам и ямочкам! И как же они теперь удивлены, его руки, получив в свое распоряжение эту роскошь: богатство, не умещающееся в ладонях, возвышенность на месте долины! А привыкшие к темноте глаза стреляют и стреляют восторгом по двум темным круглым мишеням, в центре которых если и яблочки, то, несомненно, райские, и мечутся между ними и тоненькой темной, вдруг проявившейся стрелочкой, указывающей направление от пупка вниз, туда, куда мучительно хочется нырнуть, но страшно: можно ли?

- Можно, можно...

Ее шепот над ухом кружит голову и в ответ: Марианна! Губы не могут выбрать, блаженно шептать это имя или пить из источника. Еще чуть-чуть, вдохнуть перед погружением – губы, губы те же совсем, и все та же невозможность оторваться: Марианна! Что, что стоит за этим желанием произносить имя вновь и вновь?

Она уже давно согрелась, нет, она уже давно полыхает, но это не тот огонь, который можно остудить потоком холодного воздуха даже из самого лучшего японского кондиционера. Если только встречный пал...

Он нежен, он осторожен, он с ней, как с хрупким яичком, таким, как бывают в маленьких гнездышках в глубине смарагдов, да ведь так оно и есть: меж ними, там, под оболочками притаился птенчик. И если раньше, он знал, ей нравилось хоть на мгновение почувствовать на себе весь его вес, то теперь так нельзя, и он парит над ней тем самым мышечным облаком-Зевсом, про которое она сама ему и рассказывала, а потом, услышав, как Марианна со стоном выдохнула его имя, уже не в силах сдержаться, проливается, опять же Зевесовым, дождем, но абсолютно безопасным для данной конкретной Данаи...

И все-таки беременность имеет над ней власть: она засыпает быстро и крепко, почти на его руках, и он, зная, что ему завтра рано вставать, и не желая ее беспокоить, аккуратно выныривает из кровати, с сожалением, против желания тела остаться, против желания души быть рядом, только волей сознания. Отрегулировал кондиционер, чтобы лишь легкая прохлада, без выраженного потока, опустил жалюзи, чтобы солнце утром не разбудило раньше времени, накрыл ее одеялом и еле удержался, чтобы не поцеловать в лоб...

Уснул тоже быстро, но так же быстро и проснулся, ни свет ни заря. В тот час, когда Роман завел двигатель своего автомобиля, все спят обычно крепким сном, поэтому никто не заметил его отъезда.

День предъявит свои права, озвучит свои правила. И неизвестно, что будет в ее взгляде, когда он вечером вернется из города.

Как же иногда слепы люди, даже самые умные, даже самые опытные, решительные и смелые: читая в душах других, они не способны увидеть того, что творится в их собственных душах, и понять, что правила диктует не день или ночь, а лишь ты сам...

_______________________________________
Моцарт

Моцарт, Elvira Madigan - Mozart/R.Clayderman, Piano Concerto No. 21, Andante


"А меня Калугина вообще в бухгалтерию сослала! Но я вырвалась!" (с)

88.
Все складывалось на удивление удачно, как бывает редко. Вплоть до каких-то мелочей, типа: венских стульев в этом магазине ровно четыре, они последние, а вот эти постеры мы можем совершенно случайно доставить послезавтра, так, обычно, у нас три дня на доставку. Бригада не подвела: явились все в полном составе, задачу ухватили в момент и, осмотрев помещение, подтвердили, что за три дня справятся без вопросов, только отделочные материалы, которые на вкус заказчика выбираются, подвози, строительные смеси и прочее – сами закупят. Жара не мешала: в машине кондишн, в магазинах тоже, на московских дорогах в выходные – непривычно свободно, можно успеть переделать кучу дел, когда с энтузиазмом-то.

Голова, вроде, занята: столько всего нужно не забыть, не упустить, на стольком сосредоточиться, а ведь все равно находится время и место для мыслей о прошлой ночи и о предстоящей. «Оооо-зааа-боооченный снится мне в страшных снах, нервный и всклокоченный...», - голосила Татьяна Лазарева, исполняя пародию на песню «Нелюбимая ждет меня у окна». Вот именно, озабоченный, как с цепи сорвавшийся...
Когда подъехал к дому, увидел, что соседские гости перегородили машинами дорогу: во двор не въехать. Ну и ладно. Оставил машину за забором, прошел в дом. Тишина. Наверное они в саду. Точно, гуляют у теплицы, идут сюда. Быстро улегся на скамейку, сложил руки на груди, словно давно лежит. Пусть случайно заметят. А они пошли не по тропинке, а рядом, с другой стороны изгороди, не заметив его. И опять он услышал их разговор... и опять не вскочил сразу же...

- Как же это вы вынесли: сначала один, потом второй? – горестным голосом спросила Васильна.

- Как человек все выносит? Постепенно привыкаешь к мысли, потом она все меньше и меньше ранит, к тому же, в голову сами собой приходят утешительные аргументы... Значит, дети были больные, и лучше уж так, чем потом ребенок бы всю жизнь мучился. Я не очень набожная, но одна история мне очень помогла. Знаете про вещий сон матери декабриста Рылеева? Некоторые ученые сомневаются в подлинности этой истории, а некоторые не подвергают ее сомнению, но когда она попалась мне, я не сомневалась. Это один из тех декабристов, которые были повешены.

- Кондратий?

- Да. Его мать похоронила до него трех, если не путаю, детей. И вот, когда ему было года три или четыре, он тяжело заболел дифтерией. Врачи не сомневались: до утра не доживет, задыхался. Мать стала молиться. Молилась горячо и долго, а потом прямо над его кроваткой и уснула. Во сне к ней пришел то ли ангел, то ли сама Богородица, и было ей сказано: не моли Бога о том, чтобы ребенок выжил. Смотри, что ожидает его, если он не умрет сейчас, в младенчестве: и стали ей показывать его в разные годы, заводя в какие-то помещения. То он в гимназии учится, то в университете, то в компании военных говорит что-то... А перед последней дверью ее спросили: уверена ли ты, что хочешь, чтобы он остался жив, не хочешь ли довериться воле Господа? Она была тверда в своем желании сохранить ребенку жизнь. Тогда открылась последняя дверь, и она увидела своего сына на виселице всего в крови. Проснулась в ужасе, а ребенок мало того, что не умер, а совершенно здоров. И врачи потом объяснения не находили стремительному выздоровлению.

- Ну надо же! Чудо какое.

- Я не о чуде. А о том, что эта, не знаю, легенда или быль помогла мне смириться со смертью обоих детей, пусть еще и не родившихся. Наверное, там лучше знают, как правильнее... Ведь действительно, Рылееву пришлось быть повешенным дважды: у палачей не получилось что-то, он сорвался, упал, разбил голову, потом его второй раз вешали... Что было б лучше? Смерть в младенчестве или вот так?

- Ох-хо-хо-хо.... – только причитала Васильна, не зная, что отвечать.

- А еще знаете, как говорят непальские мудрецы? «Запомните, если не получили желаемого иногда это и есть настоящее везение».

– Мудро. Только это становится понятно с годами. А пока переживешь... Что-то поздно уже, а Рома все никак не вернется.

- Зачем он вообще все это затеял? Сестра с мужем и детьми уже скоро вернуться из отпуска, они бы мне помогли. Я же не одна! Ладно, если б как перст.

- Почему вы так беспокоитесь, дорогая Марианна Николаевна? Ну вот подумайте сами: для чего мне жить? Только для своего удовольствия? У меня хозяйство налажено, чувствую я себя хорошо, сил немеряно, а применить их некуда. И тут есть возможность помочь вам. Это просто подарок для меня. Ведь вы нуждаетесь, нуждаетесь в помощи, я вижу, хоть вы и крепитесь, и хорошо держитесь. Я вот сегодня такая радостная весь день: накормить вас, поговорить с вами – с вами так интересно! О чем беременные женщины говорят обычно? Тошнит, болит, ползунки, коляски... А вы мне столько всего интересного рассказали, даже есть о чем поразмыслить. Я б вас не отпустила, кабы навязываться не побоялась. А то вдруг я со своей заботой, как демьянова уха...

- Что вы, Раиса Васильевна! Мне тоже очень хорошо здесь... с вами. Просто Роман...

- А что Роман? Я его знаю, если бы он не хотел, он бы не делал. А раз делает, значит, хочет. Вы доверьтесь ему, он хороший. И ведь мужику тоже, мне кажется, нужно применять свои таланты, а у него их много. Да и к женщинам он всегда с пониманием. Пусть делает, раз решил. Не нужно гасить душевные порывы людей из-за всяких предрассудков. Свой – не свой, понятно, что не муж сестры и не брат, не сват, но можно ж подружиться? Он же ваш пациент? Вы его лечили?

- Чуть-чуть.

- Вот, уже не чужой, значит. Вы ему сердце починили, он вам – кухню! – пошутила Васильна. – Надо ж хоть как-то программу выполнять: сына уж вряд ли он родит, не складывается у него с этим, а может, не хочет, но вот деревьев насажать и домов-кухонь заместо этого понастроить еще можно. Какая ж вы молодец, что решились. Мне вот не дано было, так руки пустыми и остались. Вы кого больше хотите?

Женщины удалялись, Роман встал и другой дорожкой прошел в дом. Принял душ, перекусил пирогами, которые лежали под салфеткой. Зашел к себе в комнату, надеть рубашку, чтобы все-таки выйти к дамам. Услышал, что они проходят мимо окна.

- Что-то странно мне, такая позднота уже, а Ромы все нет, пойду за ворота выгляну, а вы, может, устали, Марианна Николаевна? Так ложитесь, там дверь просто захлопните, - и беспокойная душа отправилась на разведку за калитку.

- Марианна, - Роман выглянул в окно, - можешь подойти?

Его голос из темноты окна звучал тревожно и озабоченно. Она сразу откликнулась:

- Ты уже приехал? Что случилось? – подошла поближе. Он наклонился и легко подхватил ее на руки, втянул в окно, даже не почувствовав веса, не надорвав спину – а риск был! – сел с ней на кровать. Вот так иногда с точностью до кадра сбываются детские фантазии, когда-то давно навеянные кинематографом, и не раз, и не два заставлявшие мальчика проводить полночи в горячей бессонной маяте.

- Марианна Николаевна! – послышался голос Васильны. – Машина-то здесь, Рома приехал, оказывается. Ушла, наверное. Валь, ты не видел, доктор в дом пошла?

- Не видел, чтобы пошла, - донесся из сада голос ее мужа. – Не все в дом входят, но она там.

- Шутник. Влетела что ли, как птичка в окно? – приближаясь к мужу, бормотала Васильна, но ее слова затерялись в звуках музыки с соседнего участка.

- Вдруг какой-то старичок-паучок нашу муху в уголок поволок, - нараспев продекламировал Валентин Иванович, игриво обнимая жену. Она восприняла его слова на свой счет, а находящиеся в доме персонажи стихотворения и подавно ничего не слышали: один плел паутину из поцелуев и объятий, вторая почти не дышала, замерев на его коленях.

А у соседей вечеринка в разгаре и из динамиков несется требовательно вопрошающий голос Даниэля Лавойе:

Ils S'Aiment

Они любят друг друга, как и прежде,
До угроз, до мучений,
Любят всё нерешительнее,
Открывая любовь и открывая время.

Я слышу, там кто-то издевается,
Кто-то смеётся...
Смеётся надо мной или над кем смеётся?..

Они любят, как дети,
Любовью, полной нетерпеливой надежды,
Несмотря на взгляды,
В которых отчаяние...
Несмотря на статистику,
Они любят друг друга, как дети.

Дети бомб,
Катастроф
И нависших угроз...
Дети цинизма,
Вооруженные до зубов...

Они любят друг друга, как дети,
Как и прежде, до угроз и мучений,
И если все должно взлететь на воздух,
Разрушиться под нашими ногами,
Позвольте им, позвольте им, позвольте им,
Дайте же им любить друг друга!..

И если все должно взлететь на воздух,
Разрушиться под нашими ногами,
Позвольте, позвольте, позвольте же им любить друг друга...

Дети бомб,
Катастроф
И нависших угроз...
Дети цинизма,
Вооруженные до зубов.

Они любят друг друга, как и прежде,
До угроз, до мучений
Они любят друг друга, как и прежде...


Когда горячая волна желания отхлынула, разбившись на мельчайшие искристые брызги наслаждения, а сонный туман пока не спустился, все еще конденсируясь дремотными капельками где-то в атмосфере, и ночь ясна и свежа, что делают двое? Они лежат, уютно устроившись рядом, и говорят вполголоса о чем-нибудь...

А эти двое молчали. После минут, до краев наполненных сильными, острыми, яркими ощущениями, эмоциями, чувствами это молчание каждым из них ощущалось как нечто тягостное, противоестественное. Но на устах печать: о чем можно говорить? Они сами создали ситуацию, в которой любая важная для кого-то из них сейчас тема может оказаться болезненной для второго. А говорить о ерунде - нет. Лучше слушать ее дыхание и его сердце, и тишину за окном, чем испортить все пустотой ненужных слов.

Это женщине, как пишут исследователи (чернил им не жалко!), хочется после этого выразить в звуке всю силу пережитых и переживаемых чувств, это у нее активируются речевые центры, это беременным сложнее контролировать эмоции и желания, это девочкам свойственно задавать - пишут! – такой вопрос мужчине: «О чем ты думаешь?», а не выдерживает он...

- Мари... Какой шедевр ты разглядываешь сейчас своим внутренним взором?

Ведь, правда, что за фигня? Она говорит с Васильной, с Иванычем, даже с Ватой, а с ним – нет.

«А поговорить? - Оригинал. Идеал – немая женщина».

Почувствовал кожей, как она улыбнулась. Значит, угадал.

- Я думала про картину Брейгеля «Падение Икара». Мы ее с тобой не видели, она не в Вене. И вообще, некоторые сомневаются, что она Брейгеля: это единственная у него картина на сюжет, связанный с мифами. И манера немного другая... Тебе интересно?

- Я затаил дыхание.

Легкий смешок – его кожи коснулся слабый ветерок.

- Но мне кажется, это он. И дело даже не в пейзаже, и не в его мелких человечках-крестьянах, занятых трудом, а в иронии, чисто Брейгелевской иронии. Если бы ты глянул на картину, то не сразу бы понял, почему она так называется – главного героя почти не видно. Он уже весь погрузился под воду, торчат только ноги и перья на воде вокруг, да и то мелко все это нарисовано. А на переднем плане крестьянин пашет землю. По морю плывет огромный корабль. Пастух куда-то гонит овец... Солнце светит, небо ясное, море спокойно... Никто не заметил трагедии... Жизнь идет своим чередом. Понимаешь?

- Ты хочешь сказать, что люди равнодушны к чужим бедам? Или что они не видят дальше своих насущных проблем? Не замечают существенного за обыденным?

- Нет, я не хочу сказать ничего плохого про людей. Я хочу сказать, что вот так уйдешь из этого мира, и ничто в нем не изменится. Что ты был, что тебя не было... То, что трагедия для тебя, в масштабах пейзажа, моря и неба – ничто.

Она говорила спокойно, рассказывала как всегда, словно стоит у картины, словно действительно видит ее перед глазами. Но что-то тревожило в ее тихом голосе.

«Боится умереть? – Разве сейчас от родов умирают?»

- Тебя что-то беспокоит? Пугает?

Развернул ее лицом к себе, пытается взглянуть в глаза, разглядеть в полутьме их выражение. Молчание в ответ нервирует еще больше, и она прячет лицо на его груди – не разглядишь.

«Допросишься. А если она скажет: одиночества? Остаться одной с ребенком?»

- Чего ты боишься? – подтянул ее совсем близко к своему лицу, поднял руками голову. – Мари? Чего?

«Ну и пусть скажет! Может, и хорошо... »

- Я ничего не боюсь... Только одного: что он тоже умрет! – и судорожный выдох, и закрыла глаза, и голову выдирает из его рук, чтобы не видел лица.

- Мой не умрет. Слышишь?

Сам-то понял, что сказал?

________________________________________________
Даниэль Лавойе.


89.

- Как-то странно она среагировала.

Понедельник, вечер, трое в автомобиле, не считая собаки, возвращаются домой, в деревню. Васильна почему-то всегда предпочитала ездить на заднем сидении, даже когда была возможность сидеть впереди.

- Неужели ей не понравилось? – недоумевала женщина, глядя на маячащие впереди стоп-сигналы огромной фуры. Мужчины не откликались. Валентин Иванович в принципе был немногословен, а Роман впал в задумчивость, сразу как вышли из квартиры Марианны.

В последнее время все вообще странно на происходящее реагируют. Вот сегодня утром, например, когда собирались уезжать в Москву и стояли у машины... Васильна зашла в калитку с молоком, а вслед за ней во двор скользнула цыганка, они всегда проходят летом через деревню.

- Куда, куда? – попыталась остановить незваную гостью Васильевна, но та, обогнув женщину, уже шла к дому.

- Вдовица-докторица, дай погадаю, ты же хочешь знать, что будет? – она целенаправленно и уверенно двигалась к Марианне.

Остолбеневшая от такого обращения Марианна, как загипнотизированная, смотрела на немолодую цыганку. Роман выступил чуть вперед, словно прикрыв собою доктора от глаз гадалки, а рукой взял Марианну за запястье, отодвигая ее назад, за себя.

- Черноокая моя, - сказал с обманчиво-добродушной улыбкой наделенного безграничной властью китайского императора, за спиной которого тьма живых и терракотовых воинов, - ты ошиблась калиткой, да и деревней. Знаешь ведь, прозорливая, что ничего тебе здесь не светит?

Цыганка усмехнулась в ответ холодящей душу ухмылкой, бесстрашно сверкнула глазами, развернулась. Уже у самого выхода остановилась, сказала низким грудным с хрипотцой голосом, как спела:

- Ты-то заговоренный, а девочек своих, - кивнула на Марианну, - отпустишь – не поймаешь: улетят голубицами, никто их здесь не удержит! – и просочилась в узкую щель приоткрытой калитки.

Васильна грохнула за ней металлом замка и растерянно оглянулась. Прежде чем отпустить руку Марианны, Роман поймал взгляд Валентина Ивановича: никогда тот раньше не смотрел на него так. И ведь не было в этом взгляде ни осуждения, ни презрения или укоризны, только промелькнувшая догадка. И еще вопрос, «Как же так?», но Малиновский среагировал странно для себя. Его этот взгляд задел.

- Ходят везде, спасу от них нет. – Васильна подала сумку с молоком мужу. – Поставь в холодильник, я сейчас.

По решению Романа доктора отвезли сразу на работу, а сами, втроем и с Ватой – кто знает, когда придется вернуться? – поехали на квартиру к Марианне, чтобы отпустить строителей и самим собрать мебель, убраться, «навести красоту», как выразилась Васильна.

А получилось действительно красиво. Кухня была сделана в стиле одного уютного венского кафе, которое очень понравилось Марианне. Светлые теплые тона плитки и стен, уютный абажур над столом, перекликающийся настроением своей ткани с занавесками, дверцы шкафчиков и столешница – чуть темнее, но без резкого контраста. Удобная и яркая подсветка, не бросающаяся в глаза, а потому не выбивающаяся из общего классического антуража, венские стулья и, главное, в рамочках, под стеклом сухие растения – засушенные, кажется, по всем правилам гербария, с корешками и цветами, и подписанные от руки по-латыни. Умная и самая современная техника не бросалась в глаза, скромно уступая первенство дизайнерскому оформлению. Стильно и со вкусом, изящно, без пестроты, просторно без пустоты, насыщенно цветом без режущей глаза яркости - законченное произведение искусства. Ну, может быть, не хватает пары штрихов: полотенец, чайника в цвет, еще какой-нибудь мелочевки, которую хозяйке будет приятно приобрести самой.

Он хотел съездить за ней после работы, но она сказала, что ей еще в женскую консультацию надо, поэтому придет сама. Они успели как раз к ее приходу, тютелька в тютельку. Васильна как раз домыла пол, когда Марианна позвонила в дверь: ключей-то у нее не было.

Малиновский вжал педаль газа в пол, решив обогнать надоевшую фуру, Васильну резко отбросило назад, но она тут же вернулась на исходную позицию - локти на спинках передних сидений.

- Нет, я видела, что ей понравилось, - не дождавшись ответа от мужчин, продолжила размышлять Васильна. – Она, когда вошла, тихо так ахнула и за стол схватилась, я почему ей стул-то подставила...

«Как это возможно?» - спросила изумленно Марианна. Раиса Васильевна начала, довольная, объяснять, что умеючи-то, да с хорошими работниками-то, а не абы с кем по объявлению, да с Ромиными способностями-то три дня – вполне реальный срок для ремонта, ничего такого. Но Роман почему-то был уверен, что она не об этом спрашивала. Этот вопрос, скорее, был адресован ему: «Как ты догадался? Как узнал?»

Он-то понятно, как узнал. Он смотрел и слушал, и наблюдал, и даже подслушивал. Случайно. А вот как эта цыганка, смутившая, растревожившая своими словами, проведала? Говорят, что они хорошие психологи и просто ляпают наобум какие-то заготовленные фразы, а люди сами выхватывают из их речи те слова, что им подходят, потому что у всех настрой такой: эти насквозь видят. Насквозь видят профессию? Что муж умер? Он еще может поверить, что гадалка по каким-то особенным признакам во внешности беременной женщины разглядела девочку в животе, его бабка двоюродная тоже всегда с точностью предсказывала соседкам пол младенца. И то, что она назвала Марианну с ребенком «его» девочками, тоже не удивительно: он же взял ее за руку, попытался спрятать от черных глаз цыганки – как-то само собой вышло, рефлекторно.
Беспокоило его использованное предсказательницей слово «голубицы». Засело занозой в мозгу, саднило и тревожило: он почему-то хорошо запомнил ее девичью фамилию. Слишком много совпадений – уже не совпадение?

- Да она ж сказала, Рай, что у нее нет слов, чтобы выразить всю благодарность. Что ты себя накручиваешь? Все ей понравилось. – Иваныч вернул жене заерзавшую его собаку.

- Да, но мне показалось, что она вот-вот заплачет. Улыбалась и благодарила со слезами на глазах. Никак не пойму, почему такое?

- Мало ли. Может, не в ремонте дело. Может, состояние такое – устала, болит что-нибудь, тяжело ей, другие какие причины. Позвони ей завтра, она ж тебе телефон дала, вот и успокоишься.

- И позвоню, да! И на выходные опять позову. Не буду стесняться. Мы, Ром, тебе не помешаем, если у тебя гости, планы, ты же знаешь.

Иваныч ни головы не повернул, ни слова не сказал, но было чувство, что он тоже с интересом ждет ответа.

- Зови, Васильна, зови, дорогая,– поворотники застрекотали: въехали в деревню. - Не стесняйся, ради Бога. Зови.

- Цыганка еще эта, – вздохнула тяжело Васильна, как будто тоже весь день только об этом и размышляла. – Не удержит никто, говорит, ее здесь. Где – здесь? У нас в гостях? Она ж к тебе обращалась, когда говорила: держи своих девочек? Думает, что у доктора девочка там? Несут всякую ерунду, а ты думай потом.

Мужчины опять дружно промолчали.

- Пугают они меня, не люблю я их. А доктора позову.

Она звала Марианну, и не раз. Но та объяснила, что у нее вернулась с отдыха сестра, и теперь она по выходным гостит у них, и отказаться нет возможности: племянники соскучились, и сестре помочь с заготовками надо. А насчет кухни Марианна убедила Васильну: она счастлива, что они ей устроили такой шикарный подарок, что каждый раз входит на кухню с замиранием сердца. И даже прислала фотографию: на кухонном карнизе – там занавеска была с краю, лишь для красоты, а окна закрывались, если требовалось, рулонными тканевыми жалюзи, - на тоненьких тесемочках Марианна подвесила маленькие кофейные чашечки, рисунком и цветом идеально попадающие в общий стиль помещения. Роман видел эту фотографию – тот самый заключительный штрих, что придавал законченность всему его проекту.

- Молодец какая, - накладывая Роману в тарелку свои восхитительные голубцы, рассказывала женщина. – Так здорово придумала с этими чашками! И красиво, и память о бабушке. Она мне говорила про свою бабушку, так она ее любила!

- Кто кого? – если проявить заинтересованность, то Васильна все расскажет дальше сама.

- Марианна Николаевна бабушку свою. Да и бабушка ее тоже. Про сервиз-то кофейный откуда я знаю? Она мне рассказывала. Они когда с сестрой были маленькие, то приезжая к бабушке всегда пили кофе со сгущенкой из кофейных сервизов: крохотные эти чашечки, кофейники, сливочники, сахарницы. У бабушки этих сервизов было штук пять, тогда их часто друг другу дарили, а использовали редко: кто у нас кофе пьет наперстками? А для девочек бабушка не ленилась, доставала каждый раз разные, мыла и разрешала и пить из них, и играть в них. Хорошее воспоминание из детства. Счастливое. Радостное. Я бы тоже баловала так своих, если б у меня были. Для любимых-то ничего не жалко, и не лень заморачиваться.

Для любимых ничего не жаль. И не лень заморачиваться. Даже наоборот, счастье заморочиться и отдать все. Правда, бывают такие люди – щедрые по сути, они любят дарить дорогие подарки, устраивать сюрпризы и заморачиваться не ради кого-то, а потому, что им нравится чувствовать себя волшебниками, то есть, ради процесса, ради, в общем-то, себя... А люди очаровываются, особенно те, кто по жизни не избалован вниманием, заботой и участием.

А у него опять начались разъезды: плотный график поездок, все-таки очень уж масштабный проект замутили они с Андрюхой. Глобально, интересно, широко, и, главное, когда чувствуешь, что получается, идет дело, это и сил придает, и вдохновения, и смелости. Иногда, выйдя после очередных переговоров о предоставлении помещений, понимая, как здорово им вдвоем удалось «сломать» какого-нибудь местного воротилу, они хлопали друг друга по плечу и, сдерживая какое-то детское ликование, неслись в аэропорт, ощущая подъем и драйв, и уверенность в себе и в том, кто рядом. Не всем такое выпадает в жизни ощутить - это редкий вид человеческого счастья.

И когда Андрюха хватал свой телефон и кидался быстрее докладывать Кате о том, какое дело они с Малиновским только что провернули, Роман тоже сжимал свой гаджет в кармане, но так и не вытаскивал его. Он стал чаще звонить Васильне, а та радовалась его вниманию, не осознавая истинных причин, но интуитивно делая все верно. Нет-нет да рассказывала, что звонила доктору, что все у нее в порядке, что в сентябре поедет Марианна отдыхать – ей сестра с мужем купили путевку в Калининград, и она отгуляет-таки накопившийся за прошлые годы отпуск. Роман горячо соглашался с Васильевной, правильно поступила доктор, уволившись из больницы, ей и двух работ за глаза хватит в ее-то положении! И обещал, если будет возможность, непременно передать потом Марианне Николаевне протертые ягоды – живые витамины.

Крутя в руках телефон в какой-нибудь гостинице поздней ночью, и так и не придумав, что написать, он включал телевизор и скакал, и скакал по каналам, пока не находил что-нибудь интересное. Интересным оказывалось теперь то, что раньше он пропрыгал бы без остановки: передача «Большие голландцы», «Мой Эрмитаж “Возвращение блудного сына“» с Михаилом Пиотровским или вдруг попадающая в унисон с его собственными размышлениями песня:

Губы окаянные,
Думы потаённые,
Бестолковая любовь,
Головка забубённая.

Все вы, губы, помните,
Все вы, думы, знаете.
До чего ж вы моё сердце
Этим огорчаете!

Позову я голубя,
Позову я сизого,
Пошлю дролечке письмо,
И мы начнём все сызнова.

__________________________________________________
Губы окаянные, Ю.Ким

_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)

90.

Для кого-то самым тоскливым временем года является осень: природы увяданье, хмурое небо, одетое тучами, все укорачивающийся день, довольно скучная пора и отдаленные седой зимы угрозы. Для кого-то тягостна сама зима – чрезмерно долгая, холодная и темная, с ее бурями, которые мглою небо кроют, и днями, которые не успеваешь осознать, потому что они проходят, пока ты был на работе. Кто-то – есть такие! – не любит весну. Сыровата, грязновата, заполошна, ненадежна - коварная изменница, поманит и обманет. Кого и паводком сметет, у кого урожай заморозком погубит, а кого и поллинозом удушит. Лето... лето может разочаровать. В общем, погода в большом долгу перед жителями планеты, а особенно средней полосы Европейской части России.

К Малиновскому это все не имело никакого отношения. Ему было комфортно в любой сезон, и длительность зимы его не тяготила: никогда за всю свою жизнь, он, наверное, всерьез не жаловался на морозы и холода, если только поддакивая в разговорах девушкам: а теперь о погоде! Весна его радовала, и даже «какие странные задержки дает ее любовный пульс!» - резкие смены потепления и возвратного похолодания его не напрягали, не огорчали; лето не разочаровывало, потому что Роман ничего не ждал особенного от этого времени года, а осень он любил особенно, и как-то, совершенно случайно наткнувшись на строки из «Евгения Онегина», порадовался совпадению:

Дни поздней осени бранят обыкновенно,
Но мне она мила, читатель дорогой,
Красою тихою, блистающей смиренно.
Так нелюбимое дитя в семье родной
К себе меня влечёт. Сказать вам откровенно,
Из годовых времён я рад лишь ей одной,
В ней много доброго; любовник не тщеславный,
Я нечто в ней нашёл мечтою своенравной.

И лишь август, обычно последние две его недели звучали в душе тоскливым отголоском. Чего? То ли это был рудимент, оставшийся от школьных лет, когда новый учебный год неумолимо приближается, и последние каникулярные дни стремительно тают, то ли тяжелее наблюдать неявные, подспудные признаки начинающегося финала, чем потом сам бурный и предсказуемый финал, то ли тянет за душу понимание, что жизнь скоротечна:

Вот и лето прошло,
Словно и не бывало.
На пригреве тепло.
Только этого мало.

Впрочем, и в августовских днях, а тем более ночах с их звездопадами он находил особенную прелесть. Сколько женщин, наблюдавших вместе с ним за сгорающими в земной атмосфере частицами из шлейфа кометы Свифта-Туттля, потом вспоминали эти ночи, как самые звездные в своей жизни? Зачем считать?

Всё, что сбыться могло,
Мне, как лист пятипалый,
Прямо в руки легло.
Только этого мало.

А может, эта августовская грусть – атавизм, вынырнувший через поколения, отголосок восприятия жизни предками: они же новый год отмечали в сентябре, и, значит, август – это время подведения итогов. Что удалось, чего не получилось, что сложилось, а какие надежды пошли прахом? И, оглядываясь назад, каждый август он всегда мог сказать:

Понапрасну ни зло,
Ни добро не пропало,
Всё горело светло.
Только этого мало.

А еще всегда, даже без напоминаний на радиостанциях или в новостях он сам в эти дни вспоминал, как явился однажды из летней поездки – ходили компанией уже самостоятельно, без взрослых с палатками на озера, - довольный и удовлетворенный проведенным на свободе временем, а на столе – сложенная специальным образом газета, кажется, это был «Московский комсомолец», и фото в черной рамочке – Цой. И нельзя сказать, чтобы он был горячим фанатом группы «Кино» или слушал песни Цоя чаще, чем других тогда гремевших рок-групп, но эта смерть его впечатлила. Всего 28 лет. Тогда, наверное, впервые задумался: а мне сколько отпущено? И вот каждый год приходит в голову эта мысль: еще год твой. Был.

Жизнь брала под крыло,
Берегла и спасала.
Мне и вправду везло.
Только этого мало.

И вот сейчас, легко спрыгнув с высокой ветки старой яблони, куда залез, чтобы достать запутавшийся в густых листьях дрон, неудачно запущенный Гришкой, Роман подумал, что все ведь прекрасно, здорово, волшебно! Только что чуть не захлебнулись от смеха, когда Катя рассказывала, как они с Андреем ездили зимой в Питер. Гуляли по жуткому морозу и выпивали для сугрева по маленькому глотку коньяка из его фляжки под каждым памятником, а потом, вечером, на концерте лютневой музыки в теплом помещении Жданов засыпал и начинал заваливаться на интеллигентную старушку, а просыпаясь от Катиных толчков, извинялся и говорил удивленно смотрящей на него даме, что он буквально теряет равновесие от восхищения. И Малиновскому даже пару раз тоже захотелось рассказать подобные истории, случившиеся в Вене, но он, как часто бывало в последнее время, промолчал. Обсудили дела – тоже лучше не бывает.

Листьев не обожгло,
Веток не обломало...
День промыт, как стекло.
Только этого мало.

- Эх, была у меня мечта спрыгнуть с парашютом, - провожая глазами улетающий в небо дрон, вздохнул Жданов, - да не сбылась.

- Почему не сбылась? Иди, прыгай. Орел...

- Это он жалуется на меня таким образом, - сказала Катя. – Я его попросила никогда этого не делать, он обещал.

- Ну и правильно, Катя. Пусть у него будет хоть одна несбывшаяся мечта. Это для психики полезно.

- Ой, ой. Ой! Кто бы говорил! Ну-ка, расскажи нам о своих несбывшихся мечтах, счастливчик Малиновский? Что тебе хоть раз в жизни не удалось? Кать, я тебе рассказывал? Он даже в авиакатастрофе почти не пострадал, царапинами отделался, когда все остальные вертолетчики ноги-руки переломали! Где в этом доме шест с зарубками, что напоминают о количестве сбывшихся, а? Ну, если только одна какая-нибудь устояла, так ведь это тоже полезно для самосознания, так сказать, для встряски и прочищения энергетических каналов? Или сожаления тяжко давят?

Роман смотрел на Андрея таким странным взглядом, что тот перестал улыбаться и внимательно изучал лицо молчащего друга.

- Никаких сожалений. Ни малейших. И знаешь, Жданов, если не получил желаемого, иногда это и есть настоящее везение.

- Дядь Ром, смотрите, Раиса Васильевна весной говорила, что тот шиповник плодов не дает, а я нашел один, правда не спелый еще.

- Зачем же ты его сорвал, Гриш? - Катя немного расстроилась. – Ну, вот зачем?

«Но откуда на сердце вдруг такая тоска? Жизнь проходит сквозь пальцы тонкой струйкой песка».

Андрюха говорил, что на днях приезжает Маргарита Рудольфовна, но Роман не ожидал, что с вдовствующей императрицей он свидится так скоро и так неожиданно. Генка обмолвился, что ему нужно отвезти доктору в качестве благодарности набор всякой всячины для будущего ребенка, так сказать, «от нашего стола вашему столу», то есть, дары одной беременной женщины другой. Малиновский вдруг предложил: «Я могу». А Генка ухватился за предложение: «Спасибо, а то мне некогда совсем, и Татьяну неохота оставлять лишний раз одну».

Вот теперь, идя с большим красивым пакетом по пустым коридорам – все ловили последние летние вечера, не желая тратить их на походы к врачам, - он вдруг отчетливо услышал знакомые голоса. Завернув в нужный холл, увидел Андрея с матерью.

- Батюшки, Ромочка! – воскликнула Маргарита, радостно поднимаясь ему навстречу. – Здравствуй, здравствуй, дорогой! Как я рада! – провела ладонью по волосам, когда тот склонился над ее рукой в поцелуе. – А ты неплохо выглядишь, хоть, конечно, постарел тоже.

Малиновский широко улыбнулся: она всегда была прямолинейна. Разводить политесы Марго не любила, и делала это только в случае крайней необходимости.

- В мире существует баланс: если кто-то отказывается стареть, - он указал жестом на нее, - то кому-то приходится отдуваться за других.

- Умничка, красавец, джентльмен, как я рада! – Маргарита всегда тепло относилась к другу своего мальчика. – Андрей, зови его с нами, такой повод! – она обратилась к сыну, который подошел и молча пожал Роману руку.

- Что за повод?

- Подожди, мам, давай после. Мы ждем Марианну Николаевну, мама ей результаты исследований привезла, хочет, чтобы та посмотрела. Но в кабинете ее нет, сказали, вышла.

В конце коридора послышались шаги. Они обернулись. Андрей, увидев доктора, слегка удивился, но вида не показал, зато Марго была в своем репертуаре: ее брови полезли наверх, а глаза выпучились. Когда Марианна подошла к ним, Андрей ей тепло улыбался, а Маргарита беззастенчиво пялилась на живот.

- Здравствуйте, какая солидная делегация! Все ко мне? – доктор лишь скользнула взглядом по лицу Романа.

- Какая неожиданность, Марианна Николаевна! – Марго не скрывала своего изумления. – Вас можно поздравить, вы снова вышли замуж?

Андрей с Романом переглянулись: английская галантность не привилась за многие годы к натуре этой женщины.

- Нет, Маргарита Рудольфовна, в этот раз я решила попробовать в обратном порядке. Сначала ребенок, а там видно будет.

- Ну да, ну да, - с деланным пониманием, удрученно поджав губы, закивала головой Маргарита, - в наше время трудно рассчитывать на чью-либо порядочность. Женщины должны быть особенно разборчивы в... связях. Наверное, теперь следует признать одним из достоинств мужчины умение предохраняться, если женщины себе такое позволяют... – Марго кинула косой взгляд на Андрея, а вторую руку положила на плечо Роману.

Эффективность дробового выстрела зависит от четырёх основных факторов: ружьё, патрон, дистанция стрельбы и искусство стрелка. Марго была в ударе, дистанцию стрельбы рассчитала идеально, два первые фактора тоже не подкачали. Каждый из стоящих рядом получил свою порцию дроби.

«Муж и жена – одна сатана? – Как вы не осатанели, Павел Олегович?»

- Мама...

- Впрочем, нельзя всех чесать под одну гребенку, правда, Андрей? – идущий на всех парах эсминец было не остановить. - Вот когда девочка растет в хорошей семье, она себе и мужа достойного находит, приличного человека, который сразу предложение делает, а не позорит ее долгими размышлениями. Я так волновалась за Сонечку, а теперь спокойна: она замуж выходит, Марианна Николаевна, нам как раз сегодня сообщили. А то если б вот так... страшно подумать.

«Даманский. Установка «Град».

Испытывая множество противоречивых чувств, и не будучи уверенным, что они не отражаются на его физиономии, Малиновский, глядевший на Маргариту, пока она пела свою выходную арию, и размышляющий, можно ли ее заткнуть хоть как-то прилично, по крайней мере не слишком кроваво, не сразу заметил, как внимательно смотрела на него доктор. Как только он перевел на Марианну взгляд, она опустила глаза.

- Мама, давай не будем задерживать Марианну Николаевну и сразу перейдем к делу, – Андрей, мучительно сморщившись, попытался взять на себя ту роль, которую обычно выполнял его отец: «Тпппрррууу!», - но, кажется, опоздал.

- Я очень рада, позвольте вас поздравить с этим радостным событием. Пройдемте в кабинет, Маргарита Рудольфовна, - Марианна благодарно улыбнулась Андрею, - вы мне все расскажете в подробностях. Про свое здоровье.

Когда они ушли, Андрей выдохнул.

- Мама с возрастом становится все более бестактной. Она иногда Кате такое залепит! – Андрей взъерошил волосы. – Хорошо, что Катя всегда с юмором к ее словам относится. Малиновский, ты чего?

- Ничего. А чего я?

- Контуженный какой-то. – Они уселись под фикус вдвоем. - А Марианна Николаевна меня удивила.

- Чем? Что оказалась женщиной? Женщиной детородного возраста? Тем, что наплевала на условности и предрассудки?

- Тихо, тихо! У меня и в мыслях не было ее осуждать! Ты чего, Малиновский, такой агрессивный? Вот, на, пожуй листочек, успокойся. – Андрей поднял с сидения рядом упавший сухой фикусовый лист.

- Жамалистовое дерево? Привыкание возникает с одного раза, – попытался перевести разговор в шуточное русло Малиновский.

- Я тебя понимаю. Представляешь, как мне было неудобно за мать? Но Марианна Николаевна держалась блестяще. Ты заметил? Удивительная женщина. Кремень!

91.

- Хорошо мы все-таки устроились, - после некоторого молчания продолжил Андрей.

- Ты про кого? Про нас, людей, нас, москвичей, нас, рррр-оссиян? – последнее слово прорычал на манер Ельцина. – По сравнению с маррррсианами – тоже, вроде, неплохо. Конкретизируй.

- Я про нас, мужиков. Как бы ты по бабам ни шлялся, никто никогда не скажет про тебя так плохо и с таким презрением, как могут сказать про женщину. Какой послужной список у тебя, у меня? И ничего, мы молодцы. А вот возьми Марианну Николаевну: что можно сказать о ней плохого, а сколько косых взглядов ей придется вынести? Сколько раз проявить стойкость и призывать на помощь иронию, чтобы объяснить что-то таким, как мама? Или кому-то похуже.

Малиновский рвал фикусовый листок на тоненькие полосочки, будто тот был виноват в человеческой несправедливости.

- Я знаю, от тебя эти проблемы далеки. Но когда пропустишь это все через себя как отец, например, совсем с другой колокольни на мир смотришь. Хорошо, Соня, тьфу-тьфу, была бы с нами, если б что, хотя у меня в глазах темнеет при мысли.... А вот Марианна как, например? Я вообще не понимаю, как они это выносят: помню, Катя то есть не могла, то спать, то дышать ей было тяжело, потом после родов все заживало долго, а когда дети болеют? Вдвоем-то чокнешься, а как, если одна? А ведь выносят! И еще улыбаются и, вон, гордо держат голову. Хорошо мы устроились. И в подметки мы им не годимся… - Помолчали. - А еще мне, Малиновский, непонятно, почему это ты не поднимаешь меня на смех с моими рассуждениями? Ты чего пришел-то, кстати?

- Геннадий попросил доктору подарок передать. Вещи детские.

- А! Ну да. Геннадий. Ты говорил. Ребенка когда ждут?

- В сентябре, кажется…

- Мне мама сейчас весь мозг вынесла, - Андрей, видимо, не высказал все, что его волнует, - про то, какое счастье, что Филипп сделал Соне предложение. Меня Катя уже совсем убедила, что не будет ничего страшного в том, если Соня … если бы она вдруг осталась с ребенком без мужа. Я сначала с ума сходил, а потом она мне говорит: «Ну и что? Жива твоя дочь, здорова, еще и с внуком – где горе?» Я так поразмыслил – и правда, ничего, вроде, страшного. Но кошки на душе скребли: поморочит голову девочке и бросит. А теперь я должен радоваться. Странно это все. Неправильно.

- А как правильно? Когда б ты обрадовался?

- Трудно сказать. Может, я просто не хочу ни к кому ее отпускать. А может, я хотел бы видеть рядом с ней человека, которому она была бы так же дорога, как мне. А может быть, и больше. Чтобы я увидел это, что он без нее – никак. И это будет гарантией для меня, что он ее никогда не обидит. Вот тогда я бы, наверное, с радостью отдал.

- Уверен, что только в отношении дело? А если бы он был хромой, косой, больной, инвалид? Японец? Нашего с тобой возраста? А если бы это был кто-то типа меня?

- Что тебя в крайности кидает? Типа тебя!

- А, значит, японец-инвалид пятидесяти лет тебя напрягает значительно меньше, чем моя кандидатура?

- Малиновский, - снова состроил страдальческую мину Жданов, - не мели ерунды. Я допер, что именно на таких диких примерах ты мне хочешь объяснить. Допер и понял, но даже говорить об этом не хочу.

«Дружбу я узнаю по отсутствию разочарований, истинную любовь по невозможности быть обиженным» - вспомнились слова Экзюпери. – «А Жданчик – два в одном?»

- Мужики, - раздался рокот в конце коридора. – Там есть кабинет номер 22?

К ним приближался мужчина впечатляющего роста, косая сажень в плечах.

- Да, это здесь. Мы как раз туда, - ответил Андрей.

- Гора пришла к Магомеду? – шепнул Роман.

- Вот это медведь, - Жданов был впечатлен. – Где-то я его видел.

- Тогда буду за вами, - гигант присел рядом на удивление легко, диванчик не дрогнул под ним.

- Это про вас писали в новостях? Лицо какое-то знакомое? – все-таки поинтересовался Андрей.

- Про меня, - непритворно вздохнул незнакомец. – Ой, там понаписали, читать тошно! И перед ребятами стыдно. Работа у нас такая, ничего ж особенного, просто ситуация так сложилась.

- Зря вы, я читал. Не каждый сможет. Он спасатель, - пояснил Андрей другу. – К награде представили.

- Вот я и говорю: перед ребятами неловко, у нас каждого второго к награде можно.

Дверь открылась, и из кабинета вышла Маргарита, следом доктор.

- Кого я вижу! – громовым раскатом прозвучало над головами друзей. – Герба! – спасатель в два огромных шага оказался рядом с Марианной, и, не обращая внимания на изображающую недовольство бурным проявлением чувств Маргариту, схватил доктора за плечи и чуть ли не приподнял над полом, радостно разглядывая старую знакомую. – Без косы, но с животом! А так все та же! Где твой гербарий, Голубицина?

- Тимоха… - изумилась Марианна, - какой ты огромный! – она так же, как и мужчина, была приятно удивлена. – Ты ко мне? Подожди минуточку, я сейчас отпущу людей. Маргарита Рудольфовна, мы с вами все решили, но если еще какие-то сомнения, звоните. Андрей, еще раз поздравляю вас с радостным событием. Роман, вы какими судьбами?

Малиновский не успел рта раскрыть, поскольку отвлекся, наблюдая за гигантом, который с нескрываемым восторгом рассматривал ее, как когда-то давно потерянное, а теперь случайно найденное сокровище, нависая огромным медведем над маленькой Машей-Марианной.

- Он на минутку, только передать привет от благодарных пациентов. Это для ребенка! - беря инициативу в свои руки и предупреждая ее возражения, проговорил Андрей. Схватив пакет, стоящий на диване, он протянул его Марианне. – Он вас не задержит, да, Ром? Раз у вас такая счастливая и неожиданная встреча... – казалось, что Жданов всеми силами пытается загладить неловкость, которую испытал от недавних слов своей матери.

«Передача «От всей души», ведущий Андрей Жданов».

Марианна было протянула руку к большому пакету, но спасатель успел первый.

- Давай я, тебе тяжелое нельзя.

- Спасибо, Роман. Это же Геннадий и Татьяна передали? Я им позвоню и поблагодарю.

- Они, они, – кивнул Андрей.

- Это все ретроградный Меркурий! – подала голос нежелающая оставаться за кадром Марго. – Период, когда всплывают старые знакомства, связи, происходят неожиданные встречи. Ну, все? Спасибо, Марианна Николаевна. Ромочка, дорогой, ты едешь с нами!

Малиновский, так и не открывший рта, но сцепившийся на несколько мгновений глазами с Марианной, был подхвачен под руку цепкой наманикюренной лапкой Маргариты.

- Марианна Николаевна, всего вам хорошего. Малиновский, отметим серьезную веху в моей жизни? – поклонившись театрально, но с чувством доктору, Жданов подхватил друга под другую руку, и они с матерью, довольные друг другом, поволокли его по коридору прочь.

Представим себе двух бабочек, услышавших манящий аромат за десяток километров и устремившихся навстречу друг другу. В наполненном многочисленными запахами и жужжанием других насекомых воздухе они уже видят цель. Три метра до сближения, два, один… взмах сачком – и бабочка, откинутая воздушной волной в сторону, остается одна. Правда, ненадолго. В следующий момент спикировавшая из поднебесья ласточка быстро и безболезненно избавляет ее от мук одиночества. Этот образ не имеет никакого отношения к тому, что пришло на ум Малиновскому. В его сознании мелькнули кадры из фильма – Ла-ла, ла-ла, ла-ла, ла-ла – ла-лай-ла – ту-туру-ту-ту, когда полицейские тащат «здравствуйте-я-вашу-тетю» в сторону, противоположную той, куда другие персонажи увлекают очаровательнейшую Веденею Татьянову.

Уходя, Роман успел увидеть, как спасатель что-то громко рассказывает уходящей с ним Марианне, которая, обернувшись, задумчиво посмотрела им вслед.

«Оскар твой. Номинация «Герой под прикрытием, роль без слов».

Перед выходом Маргарита вспомнила, что ей нужно отлучиться ненадолго, и Андрей с Романом остались одни на крыльце медцентра.

- Идеально проведенное похищение, - сказал чему-то радующийся Андрей,положив руку на плечо Малиновскому.

- Ты про похищение Европы? – преодолев заклятие немоты, выговорил тот.

- Э-э-э… А! Понял. Да, похоже. Здоровенный бык, прекрасная де… женщина. Кто там, Зевс-развратник опять перекинулся, вожделея трепетного тела? Ну, согласись, этот спасатель не производит впечатления развратника. Да и почему нет? Она свободна, он один растит двух детей… Могли бы, дополняя одиночество друг друга, создать прекрасный союз.

- Союз нерушимый быков и красавиц… Он не женат?

- Нет, наверное, раз писали, что мальчики рисковали остаться одни. Там фото еще было, он и два пацана.

- Ну что, поехали? – Маргарита была необыкновенно бодра для своего возраста. – Там Сонечка с Филей уже, наверное, к столу все привезли, я им дала задание.

- Малиновский, следуй за мной. Где твоя машина?

- А я приглашен в качестве Хрюши или Степашки?

- Каркуши. А что? Будешь посаженным отцом.

- Сесть я всегда успею. Ладно, поехали.

Но через некоторое время после того, как отчалили от медцентра, Малиновский набрал Андрею и сказал, что у него появились срочные дела. Отговорился от визита твердо и уверенно, Андрей даже настаивать не решился, к тому же, увидев, как машина друга резко пошла на разворот, понял, что и не стоит.

Вернувшийся назад Малиновский припарковался, выскочил из машины и быстрым шагом направился к зданию, но почти сразу остановился. Сквозь прутья ограды увидел, как спасатель, эмоционально и энергично размахивая руками, словно мальчишка, скакал вокруг Марианны, идущей по дорожке, и что-то ей без передышки вещал. Но Роман остановился не из-за этого. Если бы он увидел молчаливую, серьезную, спокойно-непроницаемую, вежливо улыбающуюся Марианну, он бы осуществил свое намерение. Но она светилась такой радостью, так отзывалась на шутки и слова своего спутника и так раскованно и беззаботно смеялась, что вторгнуться в пространство детского рождественского праздника мышиным королем он не захотел.

Далее зрители видят видеоклип. Ну, только те, конечно, кто обладает необходимыми видеонавыками.

Клип на песню В. Цоя «Печаль».

Проигрыш: Роман Малиновский идет к своей машине. Цепкий взгляд внимательного зрителя не пропускает ни одной мелочи, как то: пружинистость его походки, серьезное, чуть печальное выражение лица, хорошая (Люба молодец!) стрижка, прекрасно сидящие на нем джинсы, стильная летняя рубашка, уверенность и отточенность движений: нажал на кнопку автомобильного брелока, открыл дверь, сел в машину, захлопнул дверь. Машина тоже хороша (для тех, кто понимает), ракурс сквозь лобовое стекло: Роман за рулем (сердце зрителя екает и ноет), руки на руле, на одной руке часы (сердце опять почему-то екает). Машина начинает движение, скрывается за поворотом. Следующий кадр: она несется по магистрали. Солнце садится. В ее чистых стеклах и на полированных боках отражаются мелькающие дома.

На холодной земле стоит город большой.

Зритель смотрит глазами водителя на дорогу, с двух сторон от автомобиля пролетают высокие дома с зажженными окнами. Тот, кто хорошо знает Москву, и даже тот, кто ее совсем не знает, догадывается по зданию МГУ, где конкретно проезжает Р.Д. Малиновский.

Там горят фонари, и машины гудят.

Лихорадочное мерцание фонарей за окном авто сменяется морем гудящих вокруг машин: пробка. Нам показывают руку Романа, которая на навигаторе ищет пути объезда. Тщетно. Водитель откидывается на спинку сиденья, задумчиво смотрит вперед.

А над городом ночь, а над ночью луна,

Камера выезжает за пределы автомобиля, и сначала мы видим лишь световые блики, но потом оператор меняет фокус (или что он там меняет?), и мы обнаруживаем прямо перед глазами полную луну.

И сегодня луна каплей крови красна.

Луна чудом трансформируется в красный сигнал светофора, водитель в последний момент успевает затормозить, словно выныривая из собственных мыслей (зритель вздрагивает).

Дом стоит, свет горит, из окна видна даль.

Кадры быстро сменяют друг друга: Малиновский входит в квартиру, включает свет, бросает ключи на стол (внимательный зритель успевает увидеть брелок с рыцарем), в темном окне виднеются городские огни.

Так откуда взялась печаль?

Любуемся на героя со спины. Он стоит у окна, словно в нерешительности. Успеваем увидеть отражение его лица в стекле, но с сожалением замечаем: слишком быстро сменяется кадр.

И вроде, жив и здоров, и вроде, жить не тужить.

Камера выхватывает лежащие на полу гантели, затем экран ноута с открытой почтовой программой, в которой уйма новых писем (пытаемся прочитать, от кого письма), затем светящийся экран телефона с фотографией уворачивающегося от съемки Жданова.

Так откуда взялась печаль?

Герой захлопывает крышку ноутбука (зритель успевает уловить и зафиксировать в сознании форму кисти на фоне темной поверхности гаджета), сбрасывает звонок друга, зажимая в ладони телефон (для зрителя ценны эти кадры – нам в милом нашему сердцу герое дорого все, а кисть руки впечатляет нас особенно).

А вокруг благодать - ни черта не видать,

Мы внезапно снова оказываемся в автомобиле, который выныривает из темноты тоннеля, редкие огни вдоль дороги пропадают совсем, и шоссе освещается только фарами единственной в столь поздний час на дороге машины.

А вокруг красота - не видать ни черта.

Мы видим лишь тоненькую полосочку дороги на экране навигатора, камера переезжает на лобовое стекло, в котором чернота.

И все кричат: "Ура!" - и все бегут вперед,

Быстро сменяются кадры: партнеры по переговорам радостно пожимают руки Жданову и Малиновскому, Андрей в клубе расхваливает Романа (как он очаровательно улыбается!) какой-то женщине, презентация сети фотостудий в городе на Неве – Роман в свете вспышек фотокамер (зритель томно вздыхает: как он хорош в костюме!)

И над этим всем новый день встает.

Камера поднимается вдоль руки, лежащей поверх одеяла: кисть, предплечье, локоть, плечо с чуть рельефным в спокойном состоянии бицепсом, ключица, шея (четкий рельеф грудинно-ключно-сосцевидной мышцы заставляет зрителя сглотнуть). Луч встающего солнца (макросъемка) выхватывает отросшие за ночь щетинки на щеке, позволяет рассмотреть ресницы и наконец глаза – они открыты, герой не спит (зритель подавляет стон). За окном – Нева, Исаакий.

Дом стоит, свет горит, из окна видна даль.

Исаакий трансформируется в крону дерева, освещенную закатным солнцем, виднеющегося из окна загородного дома героя.

Так откуда взялась печаль?

Герой обходит дом, стоит перед дверью комнаты, дверь медленно открывается – там никого нет, лишь окно с опущенными жалюзи.

И вроде, жив и здоров, и вроде, жить не тужить.

Герой обходит свой сад, там еще не убраны бадминтонные ракетки. Герой ложиться в гамак, отталкивается, раскачивается.

Так откуда взялась печаль?

Камера обращается в небо. Там лучики звезд сливаются в общее пятно, которое оказывается луной.

Проигрыш. Луна трансформируется в яркий солнечный блик, отражающийся от поверхности воды, которая – речная вода в ладонях женщины, она разводит пальцы и вода утекает сквозь них, а солнечный блик трансформируется в цветок ромашки в этих же пальцах, затем желтая серединка ромашки – в половинку абрикоса, половинка абрикоса – снова в луну за окном, которая вдруг становится бликом в зрачке широко открытых глаз женщины. Она их закрывает, и камера снова показывает нам луну в окне.

Дом стоит, свет горит, из окна видна даль.

Луна оказывается бликом в зрачках Малиновского, мы проникаем внутрь его глаз и видим дом Марианны и окно на ее кухне, в котором горит свет.

Так откуда взялась печаль?

Из подъезда выходит высокий мужчина, он улыбается, оглядываясь на окно.

И вроде, жив и здоров, и вроде, жить не тужить.

Мужчина садится в машину типа джип (полный привод, высокий клиренс), юморные наклейки на заднем стекле, машина выруливает из двора, свет в окне гаснет.

Так откуда взялась печаль?

Погасшее окно трансформируется в темное небо, над головой Малиновского, лежащего в гамаке.

Проигрыш. Титры.

____________________________________
"Печаль", В. Цой


92.

За что боролся, на то и напоролся… Причем не как в школе: намекал, намекал учительнице, что его нужно посадить за одну парту с девочкой, чтобы он лучше учиться стал, подтянулся по некоторым предметам, так его и посадили к скучной непробиваемой зануде, - а по-крупному напоролся. Словно, всю жизнь разрабатывал законопроект «Идеальные отношения», вносил поправки и изменения, дополнения и уточнения, которые бы полностью обезопасили его от покушений со стороны женщин на его свободу в настоящем и будущем, на его личность, его время и его желания, даже на его настроение, а когда – померещился хохот за левым плечом? – документ был подписан, оказалось, что один важный пункт учтен не был. Все в этом законе подчинялось правилу «Постель, и больше ничего». Вариант «Больше, чем постель» предусмотрен не был, а потому и никаких нормативных актов на этот счет не прописано. А стороны уже скрепили договор печатями, и действовать следует только в его рамках. Причем проблемы возникли не с той стороны, откуда ожидалось… Это ему теперь кажется, что его права ущемлены.

Он злился на себя. Злился, что дал себя увести Андрею и Марго, злился, что вернулся, злился, что отпустил Марианну с этим спасателем, что теряет чувство юмора, и куда-то девался здоровый пофигизм. Он был раздражен происходящим и чувствовал себя загнанным в тесное помещение, при попытке выйти из которого он попадал в еще более тесное, и так до бесконечности, как в кошмарном сне, когда поднимаешься по лестнице без перил, а она чем выше, тем уже.

Да в чем проблема? Завтра же он поедет к ней. Зачем? Зачем, зачем... надо! Просто увидеть. Поговорить. Наедине. Там видно будет. Да когда бы это ему не удалось все сделать по-своему? Повернуть, как хочется? А как хочется? Изменить правила общения. Отловить, разговорить, рассмешить, утащить, а там по обстановке – поплывет, как обычно, по течению. И переломит эту дурацкую ситуацию. Экспромт, импровизация – его конек.

Настроение улучшилось, и уже посмеялся даже сам с собой, вдруг вспомнив подходящую и очень смешную сценку из того военного фильма, разыгранную Далем и Кокшеновым:

- Я увидеть, увидеть тебя хочу! Лицо твое увидеть хочу!
- А чего тебе мое лицо-то? Вот выйдешь - насмотришься.

«Загад не бывает богат» - старость подступает ранними воспоминаниями? Что-то все выпадают бабушкины перлы из памяти, как клубки из старого истершегося полиэтиленового пакета. Даже самые вольно-свободные из нас нет-нет да оказываются в тисках необходимости. Что ни говори, а повязаны мы отношениями по рукам и ногам. Позвонил Андрей, возникли серьезные проблемы в Казани, причем какие-то неприятные. Может, и ничего, а может… Лучше вдвоем. Поэтому завтра с утра пораньше – в Казань. И вот уже другие киноассоциации приходят на ум:

- У тебя тоже "цепи"?
- Хуже. Кандалы.
- Какие?
- Слово честное, купеческое...

День, другой, третий. Накапливается потихоньку напряжение ожидания. Андрей сам взвинчен, а потому не придает значения нехарактерной для верного компаньона хмурости. Часто заводит разговоры о предстоящей свадьбе Сонечки, как настоящий друг, грамотно проводя отвлекающую терапию с помощью раздражающих средств.

«Для справки: "Эффективность" применения сульфата магния при лечении различных головных болей: после 3-х инъекций боли в области ягодиц настолько превосходят по интенсивности имевшуюся головную боль, что единственно разумное решение - признать наличие "прекрасных терапевтических результатов"».

Прискакал, как дурак, с вымытой шеей в медцентр, а ее там нет. А доктор Лембе где? – В Караганде, в смысле в отпуске. Точно! В Калининграде! Ему ж Васильна что-то такое говорила, а он забыл. Надолго? Почти на три недели. Ого! Не стал больше выдерживать паузу, сосредоточился, написал. Сообщение доставлено, но не просмотрено. Не просмотрено. Не просмотрено. Не просмотрено. Набрал на высоте нахлынувшего раздражения – гудки, долго не отвечает. Но вот звуки соединения.

- Алло? – шум в телефоне, очень похож на ветер, какие-то детские вопли на заднем плане.

- Марианна, это я, - растерялся почему-то, услышав ее голос.

- Что случилось, Роман? – шум прибоя? И, четко, членораздельно, совсем близко «Гербера, мы тебя ждем!» узнаваемым басом.

- Уже ничего. Я тебя потерял, хотел убедиться… - оба молчат. Она слышит тишину, он – смех, ветер, радостные крики взрослых и детей, море, но не ее голос. «Герба, иди скорее!» – Хорошего отдыха, Марианна.

- Спасибо.

В ушах звенит тишина. Она звенит эхом собственных слов: «Я тебя потерял…»

Бред. Нашел, потерял… Мало ли… Старые друзья отдыхают вместе, вывез детей. Быстро как сориентировался. Сентябрь же, а как же школа? Школу можно пропустить ради…?

«Когда должно сладиться – слаживается быстро» - говорила бабушка. – «Когда долго за ручку ходят - далеко не уйдут».

Бред. Она не такая.
Не какая?
Не живая? Не горячая? Не одинокая? Не мечтающая иметь семью? Да, она говорила, что больше никакого брака, основанного на жалости. Но ведь речь шла о том, что она больше не выйдет замуж, пожалев кого-то… сирого и убогого, скучно-серьезного и вялого, ответственного-порядочного. А если ей предложат сразу, в один момент, дружную веселую семью? А если кто-то большой и добрый, как гигантский плюшевый медведь, громогласный, ребячливо-бурный раскроет ей свои объятия? А если молодой еще, полный сил и здоровья мужчина с нерастраченной юношеской страстью и нежностью станет компенсировать вновь обретенной девочке своей мечты безрадостные года ее неудачного брака, и компенсирует с лихвой?

Виды и формы компенсации непрошенными образами проникли в мозг, вызвав неожиданный каскад реакций: пересохло во рту, а сглотнуть не получилось, словно кадык, вывернутый внутрь, застрял в горле шершавым комком.

«Латентный Отелло? – Нет, соевый соус был слишком соленым».

Не совсем осознавая порыв, снова набрал ее номер. «Телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети». Набрал сообщение: «Срочно позвони мне. Пожалуйста», - не доставлено.

- Васильна, что там доктор? Какие новости? – тон легкий, вопрос между прочим.

- Отдыхает где-то под Калининградом, места, рассказывает, чудные.

- И где там такие чудные места? Конкретно не говорила?

- Нет, не говорила. А тебе зачем?

- Друзьям посоветовать.

- Так мы сейчас узнаем. Недоступна. Ну, я еще попозже позвоню.

- Позвони, позвони…

Дни идут. А чего им не идти? Вон, секундная стрелка в бесконечной судороге бега по арене циферблата: никто ее не подстегивает, а она, как ужаленная, все несется и несется. И пусть: могла б еще быстрее, не жаль этих дней.

- Ромка! У меня сын! Сын у меня, Ромка!

- Ух ты, Генка! Поздравляю! Как Татьяна?

- Все хорошо! Операция прошла удачно, состояние стабильное, говорят, опасаться нечего. Тебе спасибо, Ром, за доктора! Хотел сразу Марианну Николаевну поблагодарить, а дозвониться до нее не могу. Ты не знаешь, где она?

- Нет, в отпуске, говорят.

- Ну, это хорошо. Я ее обязательно выловлю. Она нам так помогла! Ромка! Сам себе не верю – сын!

- Геныч, это круто! Передавай привет от меня Татьяне. Она молодец.

И кто это сравнил засыхающие, отмирающие листья с золотом? Ржавчина в чистом виде. Все эти в багрец и золото одетые леса – как покойник, приукрашенный танатокосметологом, чтобы не напугать впечатлительных родственников гримасой предсмертной муки. Уж скорее бы все было похоронено под снегом. Так чище и честнее. И просторнее.

- Малиновский, держи! – Андрей вынимает из внутреннего кармана пиджака белый конверт.

- Черная метка? – Роман медленно вытаскивает из конверта открытку-приглашение. Медленно раскрывает ее.

- Ты же не бросишь меня в столь ответственный момент?

- Слухи об ответственности данного момента сильно преувеличены. Я бы еще понял, если бы действительно не было пути назад: «только смерть разлучит нас». Но ты видишь перед собой живое доказательство того, что оттуда возвращаются, причем, не раз, не два, неоднократно. Или если бы это была проверка: в момент надевания кольца недостойный, помышляющий о побеге или не полностью осознающий свое счастье, воспламеняется и в страшных корчах на глазах презрительно смотрящих на него гостей подыхает. – Малиновский изобразил страшные корчи. – А то ведь можно прям у алтаря, в смысле, у кривой стоечки с блюдечком для колечек набираться сил в глубоком декольте подружки невесты и вдыхать жизнь во всем ее многообразии. Да и тебе-то что дергаться? Пусть жених волнуется.

- Нет, я всегда знал о твоем самобытном отношении к данному ритуалу, но чтобы с таким изощренным цинизмом! Малиновский, у тебя все в порядке? Я тебя на свадьбу дочери зову! Я, тебя! Хочу! Там! Видеть!

- С ума сошел? Орать так громко, что хочешь меня? Мы еще жирафов на глазах изумленной публики не начали распиливать, а ты уже на толерантность по отношению к дружеской привязанности полагаешься. Мало ли, кто меня хочет… Все же не могут…

- Чего не могут, дорогой Иа? И вообще, ты мне зубы не заговаривай! Даже слышать ничего не желаю! - Андрей раскрыл свой ежедневник, посмотрел на список дел. – До Лембе дозвониться не могу. Сказали, что она в отпуске. В общем, правильно, я считаю, что она телефон выключила: разве пациенты дали б спокойно отдохнуть? Попробую еще через день позвонить, Катя хочет ее тоже на свадьбе видеть.

- А вот это грамотно! Кардиолог на свадьбе необходим, как "Скорая помощь" рядом со стадионом во время матча «Спартак»-«Динамо»: «Пою тебе, бог Гименей, ты соединяешь невесту с женихом», - толстая игла, суровая нить и сердечки, сердечки, истекающие кровью. Да и гостям от сердечности события может поплохеть.

Андрей в задумчивости смотрел на друга.

- Иногда мне кажется, что я тебя совсем не знаю. Малиновский, едкость и желчность – это не твое. У тебя есть внутренний нарыв, голубой, ой, гнойный карбункул твоей души, который надо вскрыть? Может, детская травма? Ты подсмотрел, как невеста изменяла новоиспеченному мужу с… с… баянистом? Воспитательница в детском саду говорила, что любит тебя, а сама вероломно вышла замуж, и когда ты в отместку оторвал кукле с капота ее свадебной «Волги» голову, отшлепала тебя этой куклой по голой попе? Или… О ужас, я догадался… Тебя мальчиком одели в розовое платье подружки невесты и заставили нести фату…

- Усмири свои эротические фантазии на мой счет, Андрэ. Мое детство было абсолютно атравматичным. Я не люблю свадеб, вот и все. Несоответствие торжественности событию, надежд реальности, слов мыслям; это всегда плохо отрепетированный спектакль на известный всем сюжет. Давай лучше устроим отцовый мальчишник? По полной?

- По полной? Это…? – Андрей неожиданно вступил в игру.

- С девочками. Как положено. Что ты будешь с ними делать потом, мне все равно, но ты не станешь сразу воротить от них морду и тыкать им в нос амбарный замок от своего пояса верности?

- И тогда ты придешь на свадьбу?

- Мммммммм…. Мммммммммммм…. Да!

- По рукам! – Андрей подставил ладонь.

- Меня терзают смутные сомнения: как-то ты легко согласился. – Малиновский хлопнул по руке Жданова со всей силы.

- Чего не сделаешь, чтобы на свадьбе у дочери все было в ажуре: солнечная погода, благоприятное стояние звезд, подружка отца невесты…

Роман ехал домой и думал о том, что Жданову удалось-таки снять напряжение, которое не отпускало его в последние дни. Ему было легко еще и потому, что сентябрь подходил к концу, а значит, и отпуск Марианны тоже.

Машина неслась по привычному маршруту, а Эния задавала вопросы, которые не раздражали, а лишь вселяли надежду: раз никто не знает ответов, значит, их, возможно, и нет:

Only time / Только время

Who can say where the road goes, / Кто скажет, куда ведёт дорога,
Where the day flows? Only time. / Куда струится день? Лишь время…
And who can say if your love grows / А кто скажет, растёт ли любовь,
As your heart chose? Only time. / Когда сердце сделало выбор? Лишь время…

Who can say why your heart sighs / Кто скажет, почему вздыхает сердце,
As your love flies? Only time. / Когда любовь улетает? Лишь время…
And who can say why your heart cries / А кто скажет, почему рыдает сердце,
When your love lies? Only time. / Когда любовь обманывает? Лишь время…

Who can say when the roads meet / Кто скажет, когда пересекутся пути,
That love might be in your heart? / Что любовь может быть в твоём сердце?
And who can say when the day sleeps / А кто скажет, когда день спит,
If the night keeps all your heart? / Сохранит ли ночь твоё сердце?

Night keeps all your heart / Сохранит ли ночь твоё сердце…

Who can say if your love grows / А кто скажет, растёт ли любовь,
As your heart chose? Only time. / Когда сердце сделало выбор? Лишь время…
And who can say where the road goes / Кто скажет, куда ведёт дорога,
Where the day flows? Only time. / Куда катится день? Лишь время…

Who knows? Only time / Кто знает? Лишь время…

_________________________________________
Эния, "Only time", клип

_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)

93.

- О, привет! Место встречи изменить нельзя? – донесся из-под фикуса знакомый голос. Малиновский медленно повернулся - точно, спасатель расположился на диванчике со всем возможным удобством: в руках планшет, ноги вытянуты. – Садись, друг. Тут нескончаем людской поток. Будешь вон за той бабулей.

- Привет, – Роман пожал протянутую руку. – А ты? В смысле, за кем?

- Я не за кем, я жду окончания приема. Забрать вашего доктора. В цирк с мальчишками идем. А ты-то чего? Я думал, ты тогда просто презент занес, а ты пациент?

- Сложный случай. Наблюдаюсь. Редкая сердечная патология.

- Да ты что? – спасатель оглядел его с нескрываемым сочувствием. – А выглядишь молодцом.

- Молитвами Марианны Николаевны.

- Хороший, видать, доктор. Меня ж тогда к ней на консультацию отправили, что-то там понять не могли. Да и в отпуске названивали ей, названивали, пока она не догадалась телефон отключить. Я ей давно сказал: звони сестре с моего, - а она все волновалась, вдруг у кого чего. Я ей говорю: чем поможешь, если ты тут? Потом позвонил кто-то, она огорчилась и все-таки вырубила.

- Вместе отдыхали?

- Ага. У меня ж график знаешь какой? Двое через восемь. Я мальчишек в охапку – и к ней. Она в санатории жила, мы рядом квартиру сняли. Я потом съездил, поработал, снова вернулся. У меня мальчишки самостоятельные, да и Манечка за ними приглядела. Так с погодой повезло! Сентябрь, а купались еще. Ни ветра тебе, ни волн.

- Доктор тоже? – Малиновскому показалось, что его голос звучит как-то механически.

- Ага, тоже. Я, конечно, поглядывал за ней. Море ведь, женщина беременная. – Великан отложил планшет, развернулся к Роману, рад поболтать. - Спрашиваю, разве ж тебе можно? Можно, говорит, купаться можно. А чего нельзя, я делать не буду. Спрашиваю, чтоб знать: а чего нельзя? Она говорит: на коне скакать, на батуте прыгать, с парашютом. Ну и вот. С парашютом мы не прыгали.

Роману показалось, что грудную клетку стянуло жесткими ремнями.

- Хорошо время провели?

- Отлично! Гуляли много, болтали, нам же есть что вспомнить. Представляешь, оказывается, у них с сестрицей блюдо в честь меня названо «Тимошки». Я когда-то в экспедиции рассказал, что это мое любимое блюдо, мне его мама готовила, а она запомнила. Пустяк, вроде, а греет.

- Что за блюдо? – дышать получалось, но не глубоко.

- Кладешь на сковородку старый хлеб, на него чуть сливочного масла, потом старый сыр засохший ломтиками, заливаешь это все яйцом, крышкой накрываешь. И на маленьком огне, чтобы яйцо сверху испеклось, а хлеб поджарился, но не подгорел. Мама так продукты «спасала» от выкидывания. А выходило всегда очень вкусно. Я и забыл совсем, а она напомнила, мальчишкам моим на завтрак готовила.

- На завтрак? – голос глух, на связках словно лишайник вырос.

- На завтрак, ага. Мы ж не в санатории, самим готовить надо было.

Очередь потихоньку двигалась.

- Ну, и как город? Романтичный?

- Романтичный? Ну да, наверное. Старые домики, цветов много, сосны. На концерт ходили в собор. Орган слушать. Представляешь, я раньше не знал, что орган таким усыпляющим действием обладает! Из последних сил глаза растопыривал, хоть спички вставляй…

- Мало спал ночью? – Роман чувствовал себя Генрихом Айзенштайном, допрашивающим студента Альфреда в тюрьме.

- Да нормально спал! Столько же, сколько и Марианна, наверное. Но ведь она-то не засыпала на концерте!

Ремни на грудной клетке стянуло туже.

К двери завотделением подошел Анатолий Сергеевич. Постучался, заглянул, что-то выслушал, закрыл дверь. Поглядел мрачно на сидящих под фикусом.

- Вот мне кажется, или этот доктор как-то недобро на меня посмотрел?

- Он ухлестывает за Марианной Николаевной, - сбросил часть своего напряжения на соседа Роман.

- То-то я чувствую, ему не нравится, что я тут околачиваюсь! – Тимофей наклонился вперед и проводил взглядом удаляющуюся по коридору фигуру врача.

- Чувствует в тебе конкурента?

- Да пусть чувствует. – Тимофей вздохнул. – Все равно ей выбирать. Я предложу все, что имею, и себя такого, как есть, он предложит… Она решит. Какое из предложенных «сокровищ» ей больше нравится, – великан улыбнулся грустно, как неуверенный в себе ребенок.

Слушая низкий голос собеседника, Роман не чувствовал к нему никакой неприязни, и даже ревнуя, не воспринимал его как соперника – можно сражаться с подобными тебе или даже с ветряными мельницами, но нельзя сражаться с ветром. А именно так воспринимал Малиновский спасателя – теплый южный ветер, сильный, шумный, быстрый. Ничего не сделаешь с ним: не схватишь и не схватишься в поединке, не разрубишь мечом, не выстрелишь из пистолета. Да и он не имеет ничего против тебя: тебя для него не существует. Он просто стихия.

«А если рассказать этому Гулливеру, чьего ребенка носит Марианна? А, товарищ лилипут?»

- Твоя очередь, мужик. Хорошо, что за тобой больше нет никого. Время приема-то уж кончилось.

Малиновский встал и пошел к кабинету. Спасатель снова взял в руки планшет.




Химичка была тетка прикольная: постоянно подтрунивала над учениками, ее речь изобиловала неординарными выражениями и оборотами, которые и школьники, и учителя знали наизусть и даже использовали в школьных спектаклях и капустниках. Так вот, когда ученик не мог ответить на ее вопрос «что такое амфотерность?», и на наводящий «на примере гидрооксида алюминия?», и на следующий, «Который реагирует с сильными кислотами как…? А с сильными основаниями как…?», и продолжал молча стоять у доски, а класс в этот момент замирал в ожидании следующей реплики учительницы, она ее выдавала: «Малиновский, дитя мое, тебя что, пыльным мешком по голове трахнули?» Заметим в скобках, что в те школьные годы чудесные глагол «трахнуть» был вполне себе безобидным и не нес дополнительной смысловой нагрузки, не позволяющей ныне употреблять его учителям на уроках.

Именно так Роман и чувствовал сейчас себя, как пыльным мешком по голове… Никаких серьезных травм, ничего не болит, зрение ясное, четкое, а состояние странное. Оглушенное? Дезориентация в пространстве? Сознание запыленное? Только пылинки, мерцающие вихрем в световом столбе, как в солнечном потоке из чердачного окна, когда старым дедовым тулупом тряханул. Еще ухмылочка неадекватная такая к губам прилипла. Чему ухмыляемся, Ром?

Завел двигатель, выехал на дорогу. Езда всегда помогала упорядочить мысли и впечатления.

Танец, танец,
Танец святого Витта.
Жизнь моя разбита -
Кто я теперь и где?
Я раньше был в Нирване,
Потом меня не станет,
Сейчас сыграю соло:
Танцуют все!

Настроение – точь-в-точь как в песне! Смешно, потому что непонятно: как так? Смешно, потому что это все напоминает театр абсурда?

"Для справки: абсурд в театре — это нечто, лишенное цели; по существу, абсурд есть раскол; пьесы абсурда зачастую представляют собой не четкие диалоги, а бессвязный лепет; чувство абсурдности и есть разлад между человеком и его жизнью, актером и декорациями".

Веселость, как средство обороны психики от потрясения, которое может прийти вслед осознанию: что произошло? Ирония неприятия случившегося: это все? Нет, не трагедия. Нет, это не шок. Просто так не должно было быть с ним.

Уже полтинник километров позади, а в голове – оливье. Фразы, мысли, картинки, ассоциации – все вперемешку.

«Малиновский, она тебя послала?» - спросил бы Андрей, если бы посмотрел снятую скрытой камерой запись встречи доктора и пациента. – «Что значит «послала»? Вежливо попросила больше не отсвечивать».

- Ром, зачем ты это делаешь?

Он не мог бы сейчас с точностью сказать, сколько длился их разговор, несколько минут или очень долго – они попали в какой-то временной провал. Наверное, все-таки долго, раз даже вежливый спасатель не выдержал, постучался, заглянул и, смущаясь, выдал:

- Вы меня извините, я понимаю: сложный случай, но билеты в цирк, опаздываем уже, да и времени вон сколько прошло!

И не удивила его эта мизансцена: врач и пациент стоят на приличном расстоянии друг от друга, как статуи в Летнем саду, экспрессии в фигурах через край, а движения ноль.

Это сразу после этого он выдал дурацкую фразу: «Ты любишь цирк?» Или потом, уходя? И вообще, выдал ли он хоть одну не дурацкую за весь разговор? Смешно вспомнить, как бледно выглядел, что нес… Все еще смешно? А чего, плакать, что ли?
Оборжаться. Взрослый мужик, а язык в… Просто анекдот:

«У вас была какая-то тактика с самого начала? И вы ее придерживались? –С самого начала у меня была какая-то тактика. И я ее придерживался».

Когда он вошел, она не сразу обернулась, поэтому, наверное, сказала: «Я сейчас, мне две минуты надо все в сумку покидать», - думала, что последний пациент и есть спасатель? Увидев же посетителя, застыла, так и не вынув руки из сумки, и голос упал, когда прошелестела свое «Привет» в ответ на его бодрое «Привет!».

Она сначала была спокойна, хотя нет, спокойной она перестала быть сразу – в глазах вспыхнул какой-то антрацитовый огонь, чернота с металлическими отсветами. Сначала она пыталась казаться спокойной и была тиха:

- Ром, зачем ты это делаешь?

Но с каждой следующей фразой тишина становилась все более грозной:

- Ты же все знаешь. Ты не можешь не знать!

И голос потом дрожал, руки - нет: она мертвой хваткой уцепилась за спинку стула и не двигалась, а опора голосу – что? Зыбкий неверный поток воздуха. Вот голос и выдавал ее.

Он отвлекался, конечно, особенно вначале «беседы», на рассматривание ее лица и тела. Загорела, выглядит еще лучше, чем когда видел ее в последний раз…Хорошенькая? Нет, очень красивая… Сначала еще скользил взглядом по чарующим округлым очертаниям, но потом уже видел только глаза. Они говорили больше, чем слова или нервные движения рук, они умоляли и протестовали.

- Не заставляй меня задавать вопросы, на которые у тебя нет ответа! Это будет киношно пошло. Мы же оба знаем…

Вот тут, кажется, он перестал изображать из себя капитана команды КВН, домашние заготовки которого смотрелись заплатками из мешковины на легком шифоновом шарфе, а удачно сострить в тему не получалось: «Что знаем?»

- Я видела твое лицо, когда мать Жданова говорила о свадьбе…

Лицо, а что там было, на его лице? Мелькнули в сознании лица с картин великих… Нет, одного лишь, Караваджо - те, что вместе тогда так внимательно разглядывали. Лица на отрубленных головах почему-то.

Кажется, он опять шутил про нервный тик, про мышечные спазмы после газовых атак в Первую Мировую… Это тогда ему показалось, что еще мгновение, и она кинется на него? Или запустит стулом? Это ненависть или отчаяние клокотало в ее голосе, когда она выдала звеня сдержанной эмоцией:

- Говорят, труднее всего ждать и догонять. А ждать, когда не знаешь, дождешься ли в следующий раз? А догонять свою жизнь, вытягивая себя за волосы из этого болота - ожидания?

Несколько раз у него возникало желание подойти и обнять, заглушить поцелуями эти горькие слова, но каждый раз, словно чувствуя его порыв, она либо снова говорила что-то, вводящее его в ступор, либо вытягивала руку вперед останавливающим жестом и смотрела недвусмысленно: не подходи, не смей!

Сколько длился этот диалог, в котором паузы были длиннее, чем реплики? Разговор глаз – более красноречив, чем скудные слова - ручеек, за которыми - океан?

Ощущение дежавю преследовало его на всем протяжении разговора: зашел легко и уверенно, со смешочками, в ее владения, как немногочисленный конный отряд залетел сгоряча на соседнюю территорию вроде бы дружественного государства, союзника. Ты им приветливо машешь рукой, а в ответ залп. Ты им: «Вы чего, ребят?» Залп. «Мы же свои!» Залп! Уносишь ноги, докладываешь начальству: «Сдаю табельное оружие, чтобы не застрелиться».

- Ты любишь цирк?
- Нет, не люблю. Но я пойду, потому что не в цирке дело.

Он не помнил почти ни одной своей фразы, помнил только свинцовую тяжесть тишины между ними. И ее горящие глаза, горячие глаза в отличие от холодных слов. Внешне холодных. Как искусственный лед: дотронься – обожжешься.

«Как она тебя! Жестко. Четко. Как шестидневная война, и Израиль - не ты» - продолжал восхищаться увиденным воображаемый Жданов. – «А между вами что было-то? И ты зачем приходил? С какой целью?»

Правильно поставленный вопрос - половина ответа. Ах, если бы друг сидел сейчас напротив и не дал бы увильнуть от объяснений! Ему бы попытался рассказать, сам бы понял… А так – мало ли что там бубнит на ухо этот фантом. И оливье в голове, заправленное чердачной пылью, и ночная песня шин, которая «нет мудрее и прекрасней средства от тревог», что-то в этот раз не помогает. Если мысли раздражают, их нужно заглушить музыкой.

И лампа не горит, и врут календари,
И если ты давно хотела что-то мне сказать, то говори.

Любой обманчив звук, страшнее тишина,
Когда в самый разгар веселья падает из рук бокал вина.

И черный кабинет, и ждет в стволе патрон.
Так тихо, что я слышу, как идет на глубине вагон метро.

На площади полки, темно в конце строки,
И в телефонной трубке эти много лет спустя одни гудки.

И где-то хлопнет дверь, и дрогнут провода.
Привет! Мы будем счастливы теперь и навсегда.
Привет! Мы будем счастливы теперь и навсегда.

______________________________________________________________
MarkscheiderKunst, «Танец Святого Витта»


Тактика



Сплин «Романс»


94.

Нашли с троюродным братом на чердаке дедову старую удочку, обрадовались, вместе привели ее в порядок, причем Ромка как более рукастый и смышленый быстрее сообразил, что там в ней надо поправить, но брат тоже помогал. А как решить, кому ею рыбачить, а кому примитивным приспособлением, коим пользовались до этого? Бабка, у которой была бурная комсомольская юность, решила возглавить молодежное движение: кто быстрее воду в пустую бочку натаскает с колонки, тому и удочку отдаст. Засуха в тот год была жестокая, огород поливать надо, колонка далеко, бочек как раз две, а тут неорганизованная рабочая сила! Выдала им ведра – вперед! И сделала тогда бабка интересное наблюдение: сначала кинулись наперегонки, но Рома очень быстро перестал суетиться. Да, натаскал полную бочку, хоть и давно стало понятно, что брат его уже обогнал, не бросил дело на полдороге, но бороться не стал. И даже больше разговора не завел про эту удочку. В этот день мальчишкам на речку пойти не пришлось – ждали родителей из города, так приехавший отец привез Ромке в подарок новый спиннинг. Это наблюдение легло в копилочку к другим, схожим. Знакомая, что на лодочной станции, рассказала: местный гений чистой красоты пришла в сопровождении мальчиков к реке и сказала, вроде как смехом, что кто больше раз отожмется, с тем она и поедет кататься, типа, приз сильнейшему. Ну, они все и упали на траву, отжимаются, а девчонка хохочет и считает. А Ромка лег на спину рядом с ними, травинку в рот и смотрит на облака. «А девочка-то на него смотрела, Насть!» - сказала знакомая. – «Жаль ей было, что с другим пришлось на лодке ехать». Эта история имела продолжение. Первая красавица деревни, до этого благоволившая Роману, после его демонстративного отказа участвовать в борьбе за ее ценнейшее общество стала его игнорировать. А Рома, который должен был, по идее, расстроиться или приложить усилия для восстановления утерянного статуса, ничтоже сумняшеся, дистанцировался. А через несколько дней к соседям в гости приехала племянница-студентка постарше всех, что тусовались, и поинтереснее… С кем она провела остаток лета на зависть остальным пацанам? Во-во…

- Счастливчик, - наблюдая за внуком, накачивавшим шины сверкающего непокоцанным хромом велосипеда, сказала сестра бабки. Велосипед, почти совсем еще новенький, только вчера был отдан Роману их пожилым соседом, которому его больные суставы больше не давали ездить самому. – Все ему в руки само подает. Все складывается у него, все ему удается.

- Счастливчик-то счастливчик, только бороться не привык. Как усилие надо приложить – сразу интерес пропадает, чуть где соперничество маячит – отступает без боя.
- Ленивый? Боится проиграть? Трусоват?

Сестры по старости говорили громко, а у него всегда были ушки на макушке. Да и не привыкли они скрывать от него своих разговоров, пусть слушает. Педагогика такая?
- Не, не ленивый точно. Если у него какая идея, носится, как электровеник. Трусоват? Тоже нет. Он же каждое утро отжимается, легко, сколько раз? Много! Видела? А тогда не захотел. Тут другое. Быстрее «не царское дело с кем-то за что-то бороться». Да и зачем, если все само придет?

Бабка резала яблоки для сока с какой-то фантастической скоростью.

- Ну, так и хорошо, ну, так и все верно. Зачем силы тратить и суетиться? Молодец. Уважаю, что легко может отказаться от чего-то… «Мое у меня никто не отнимет, а чужого мне не надо».

Отставила полное ведро яблочных долек, которые прямо на глазах из светлых салатово-снежных становились ржаво-коричневыми.

- Хорошо-то хорошо. Только мало ли как жизнь повернется. Он проблемы не решает, он от них уходит. Есть проблема с удочкой? Не нужна мне удочка. Есть проблема с девочкой – не нужна мне девочка. Не борец он, по течению пловец.

- Да ну тебя, клеймо-то на парня ставить! Он не терпит принуждения. Ни от людей, ни от жизни. Как чувствует давление, словно его кто-то за загривок к земле пригибает, сразу выныривает из-под этой руки, вытекает, только по своему желанию все делает - вольный казак. Я в него верю, если будет что важное – поймет, упрется рогом. Только что оно, важное-то в этой жизни? За что стоит бороться?

Нашли ли ответ на этот сакраментальный вопрос родственницы, или нет – не известно, так как Роман вскочил на свой шикарный, взрослый велосипед с огромными колесами и рванул на площадку перед магазином, где собиралась летняя молодежная компания на стареньких ржавых великах.

Где теперь милые, добрые бабки, которые любили его горячо и нетребовательно? Спорят, наверное, теперь там, наверху, о том, кто из них оказался прав… Или уже не спорят, все и так ясно, жизнь-то по большей части прожита. И прожита именно по тому принципу, который вычислила бабушка, хоть ни разу не математик: раз встает на пути проблема или возникает трудность – значит, это не тот путь. Зачем ломиться в закрытую дверь, лезть на стену, добиваться труднодостижимого, выгрызать победу любой ценой, когда можно найти другую цель? Это же все не вопросы жизни и смерти. Нормальные герои всегда идут в обход. Или меняют планы. Или пересматривают желания. Уйти, отказаться, сберечь силы и время для того, чтобы добиться результата в другом месте – чем не тактика победителя? Вон, Кутузов сдал Москву и победил. Вот кстати, да, кстати, о нежелании победить любой ценой и добиться-таки своего, вопреки всему. Нашел в кармане конверт с приглашением, глянул на дату. Поглядим еще, идти или не идти.

Приглашение было оформлено со вкусом. Даже так сразу и не сформулируешь, что делало его таким элегантным, изящным и красивым. Но просто выкинуть было жаль – понятно, что не потребуется, и Андрей не даст забыть «что? где? когда?», да и приглашения все эти – красивая формальность. Вынул из ящика своего стола убранную несколько месяцев назад туда книгу, открыл, чтобы вложить конверт между страницами, и застрял глазами на подписи к картинке:

«Он был свободен, да — слишком свободен, слишком легко он ходил по земле. Ему не хватало груза человеческих отношений, от которого тяжелеет поступь, не хватало слёз, прощаний, упрёков, радостей — всего, что человек лелеет…» - ну вот, Антуан, ты все знаешь лучше меня. Все так и есть, я ушел от всех этих слез и прощаний, что плохого в свободе? Что значит «слишком» свободен?

«Есть только одна подлинная ценность — это связь человека с человеком». – Связь! Ты вслушайся в это слово, француз, ты проникни во все его смыслы! Мобильная, духовная, половая, узаконенная, беззаконная… Но если надо нарисовать это слово, то непременно всплывает в сознании веревка.

«Человек — всего лишь узел отношений. И только отношения важны для человека». - Отношения – это всегда проблемы. Чем больше отношений, и чем глубже они, тем серьезнее возможные проблемы. Стоит ли работать над углублением проблем?

«Человек познает себя в борьбе с препятствиями». - Ну, да, ну, да… кто не боролся, тот не человек? А что, бороться можно только с другими людьми? Многие, вон, и отшельниками повод для борьбы находят! А сколько было достойных одиночек?

«В нашем мире всё живое тяготеет к себе подобному, даже цветы, клонясь под ветром, смешиваются с другими цветами, лебедю знакомы все лебеди, и только люди замыкаются в одиночестве». - Знаешь почему, Антуан? Ты знаешь! «Когда даёшь себя приручить, потом случается и плакать» - твои слова?

«Жизнь, которая приносит и страдания, и радости — это и есть настоящая жизнь». - Ты считаешь, кто избегает страданий, тот избегает жизни? Разве не все стремятся избежать страданий? Просто у кого-то получается, а у кого-то нет. Еще скажи, что это страх жизни…

«Страх возникает, когда теряешь уверенность в том, что ты — это ты». - А вот это правда! Замечал, что глядя в иные глаза, ты перестаешь быть собой? Что ты уже не знаешь, где ты и кто ты? Я всегда стремился остаться собой и быть верным себе. Я никого и никогда ни к чему не принуждал. Я охранял свою свободу, но и на чужую не посягал. Каждый все в своей жизни решает сам!

«Мне всегда была ненавистна роль наблюдателя. Что же я такое, если я не принимаю участия? Чтобы быть, я должен участвовать». - Я пытался, пытался участвовать! Разве она мне позволила? Она пресекала на корню переписку, предложения помощи, она выключила телефон, чтобы я ей больше не звонил. Ты слышишь? Она не хочет, чтобы я участвовал!

«Ничего я тогда не понимал! Надо было судить не по словам, а по делам. Она дарила мне свой аромат, озаряла мою жизнь. Я не должен был бежать. За этими жалкими хитростями и уловками надо было угадать нежность. Цветы так непоследовательны! Но я был слишком молод, я еще не умел любить». - У меня другой случай. Я уже, очевидно, слишком стар, чтобы научиться.

«Спасенье в том, чтобы сделать первый шаг. Еще один шаг. С него-то все и начинается заново». - Отлично! Неоценимый совет! Осталось понять, куда идти и зачем.
Зазвонил телефон.

- Слушай, Ром. Ты уже договорился насчет мальчишника?

- Нет, я забыл о нем. Но я займусь. Непременно!

- Слушай, у меня просьба. Давай в Питере это устроим? Ну, чтобы уж точно до Кати не дошло?

- Отлично, давай в Питере. Согласен, что это разумно. Только я там не знаю заведений, но можно у наших новых знакомых поспрошать.

- Договорились.

Роман сунул конверт, лежавший на столе, между страниц книги, на этот раз не посмотрев, что там было написано:

«Все мы - кто смутно, кто яснее - ощущаем: нужно пробудиться к жизни. Но сколько открывается ложных путей».

Книгу захлопнул и бросил в ящик. Salut, Monsieur! Все это слишком сложно для меня. Куда проще и честнее посмотреть правде в глаза и сказать: все и всегда делают только то, чего хотят, только базу под это подводят разную: кто практическую, кто героическую, кто религиозную, кто мученическую, кто романтическую, а кто и мистическую. Главное - прислушаться к своим желаниям и понять, чего же ты хочешь. И когда ты это поймешь, все сразу станет ясно: и куда идти, и зачем, и каким путем, попрямее или вкось. А главное, все сразу сложится. Без проблем. И это моя философия. Прости, горбатого – могила!

Ближе к ночи Андрей прислал ссылку, зайдя по которой Малиновский решил, что местечко подходящее: оригинальное, в восточном стиле, совсем новое, дорогое, что хорошо, по фото – стильное. Что еще нужно? Тем более что заниматься этим вопросом ему не слишком хотелось: настроения не было. Но настрой был. Решительный. Злой. Разрушительный. Любая мысль, приходившая в голову, заканчивалась мыслью: а не пошли бы все!

Забронировал, как у них там это называлось, «зал» на дату, когда они планировали очередную поездку в северную столицу, выслал Андрею информацию. Получил в ответ короткое «ОК».

Осуществил набег на бар, чего давно не делал. Откупорил большую бутылку текилы – шикарной, не у нас купленной, кем-то подаренной. Целенаправленно вливал в себя порцию за порцией, заедая, как и положено, лимоном, прислушиваясь к ощущениям.
В какой-то момент вспомнил одну из недавно прочитанных цитат: «Ты ищешь смысла в жизни; но единственный ее смысл в том, чтобы ты наконец сбылся», - и захохотал. Хохотал до слез, почти до истерики, упав на диван. Еле успокоился.

Бред. Ну, чисто бред. Что это значит – сбылся? Ведь никто же не сможет объяснить этого, но все с умным видом покивают. Кто вообще ведется на все эти цитаты? Все эти глубокие мысли? Бред.

Так и уснул на диване, при свете, с влажной дорожкой от уголка глаза к виску.

95.

- Ты когда злой, даже я, бесстрашный, тебя боюсь! Ты чего на людей кидаешься? – Андрей все еще крепко держал Романа за рукав, только что оттащив его от хамоватого парня, который чуть не сбил на набережной деда и на деда же наорал.

- Я сам себя боюсь. Помнишь, как в военкомате спрашивали? «Припадки есть? Под себя мочитесь?» Вот теперь бы пришлось ответить «да».

- На первый вопрос или на второй? – Андрей заранее выставил вперед руки, защищаясь.

- На третий: часто ли вам хочется кого-нибудь убить.

- Малиновский! Тебя колбасит по-черному. По трезвому рассуждению прихожу к выводу, что причины может быть только три: А) женщина, Б) женщина, В) женщина.

- Как много вариантов! И какое разнообразие! Да и с фантазией у тебя – блеск! Расскажешь, как пришел к таким интересным и блещущим креативностью мышления выводам?

- Ответ едкий, как сок борщевика, и быть бы мне в жутких ожогах, кабы не закрытое толстым-толстым слоем шок... туч солнце. Он подтверждает мою правоту, кстати.

Малиновский молчал, лишь поднял брови.

- А логика проста. Я несколько раз спрашивал тебя про здоровье, из твоих ответов выходит, что все в полном порядке, ничего не болит, не беспокоит, не отваливается. Про дела мы с тобой говорим постоянно, и я в курсе, что твои дела идут хорошо, можно сказать, замечательно. С деньгами, опять-таки, проблем нет. Можно было бы подумать про возрастной кризис №8, но!.. Во-первых, еще рано, во-вторых, ты никогда не боялся одиночества, в-третьих, я уверен, что оно тебе не грозит. А вот что касается женщин... ты, что для тебя совершенно нехарактерно, избегаешь говорить на эту тему – рррраз! Если говоришь, то не скабрезно и легко шутишь, а мрачно иронизируешь – два! Игнорируешь внимание потрясающих дам – три! При этом тебе было неинтересно слушать Виктора и Вячеслава, когда они говорили про пленочку на язык для мужчин, а ты им ляпнул такое, что объясняет: с потенцией, в отличие от такта, у тебя все в порядке, хотя было ужасно смешно видеть их рожи – четыре. Ты не болтаешь с женщинами по телефону и не переписываешься с эдаким выражением на морде – пять! Тебя колбасит не по-децки, ты зол, как сокол, твоя улыбка так ядовита, что мухи дохнут на лету, ты раздражен, будто у тебя репейники в штанах, и наждачка подмышками, и одновременно скучен и безрадостен, что бы ни происходило, а еще, когда я говорю с Катей, к примеру, а ты сидишь, задумавшись, бывает, я вижу в твоих глазах – не поверишь! – глухую тоску, – это шесть, семь и восемь!

Малиновский молчал, пиная мелкие камушки и провожая их взглядом, когда удавалось запульнуть их в Неву.

- И даже твое молчание сейчас – это лишнее доказательство моей гениальной прозорливости: шерше ля фам!

- Может, и имя назовешь, гений среди удобрений?

- Карты фамилиев не дают! Да и откуда мне знать фамилию? Это может быть кто угодно, начиная со студентки престижного московского вуза, заканчивая музейным работником бальзаковского возраста из Венеции или Флоренции. То-то ты мне все с огоньком про живопИсь заливаешь...

- Хм. Может, я в поиске идеала? С полотен... Влюбился в Галатею...

- Нет, не может, Малиновский! Я узнаю это состояние. И понимаю, почему ты молчишь.

- Чушь собачья! Шерше, говоришь? Прекрасно! Надеюсь, что сегодня мы оба с тобой найдем что-нибудь интересное! Кстати, веди, Сусанин, где там это твое местечко?

- А я не вникал особо, ты ж бронь делал?

Они склонились над экраном смартфона, пытаясь сообразить, как удобнее добраться до нужного пункта.

Местечко и вправду оказалось стильным. Не китайская подделка под Восток, а Восток собственной персоной. Это подтверждали и глаза, выхватывающие витиеватые узоры качественных персидских ковров, орнаменты подушек и узнаваемые силуэты мебели, и нос, сразу уловивший специфические пряные ароматы, и, конечно, уши – эти мелодии обычно не особенно вдохновляли Малиновского, но в совокупности с антуражем и запахами воспринимались органично. «Зал» представлял собой не очень большое, но очень уютное помещение с низким столиком, низкими мягкими диванами с огромным количеством подушек, с окнами в восточном стиле, которые были занавешены несколькими слоями легких и тяжелых тканей, деревянным узорчатым потолком и деревянными же узорчатыми дверями. Когда мужчины сели, из одной двери сразу появились девушки.

- Оу! – Жданов игриво подмигнул другу. – Неплохо!

Малиновский тоже с интересом разглядывал вошедших красавиц, причем поднимая глаза от босых ступней вверх. Широкие шаровары из полупрозрачных тканей с разрезами по бокам дополнялись нарядными поясами, подчеркивающими бедра. Открытые животы, расшитые, богато украшенные лифы, звенящие браслеты и… закрытые лица.

- А помнишь?.. – оба засмеялись, одновременно вспомнив одно и то же.

Две восточные красавицы принялись исполнять танец, еще две стали приносить угощения, грациозно двигаясь в такт звучащей музыке.

Еда оказалась тоже очень качественной, что всегда вызывает радостное удивление, потому что не ждешь. Друзья негромко переговаривались, совершенно расслабившись, отдыхая. Когда опустевшие блюда были унесены, девушки принесли каждому по кальяну. Малиновский заметил, что Андрей застрял взглядом в ложбинке, разделяющей то, что было спрятано под узорами из разноцветного бисера, и никак не может из нее выкарабкаться. Это его развеселило: «Ах, ты ж! Есть ведь жизнь после свадьбы!»

Он пригляделся к той, что тоненькими пальцами с ярким маникюром устанавливала перед ним кальян. Может, это и хорошо, что лиц не видно. Больше простора для фантазии, интрига, опять же, элемент неожиданности: «Гюльчатай, открой личико!» Когда ты будешь заведен и взбудоражен, то уже не так важно, что там, под покрывалом.

Кальян прекрасен, танцы эротичны, хорошее место! Отличное даже: совершенно не верится, что прямо за стеной низкое серое питерское небо, сырой ветер и серый асфальт, а не раскаленные пески, сухой горячий воздух, выцветшие небеса и безжалостное солнце. Здесь полумрак и живой огонь в светильниках цветного стекла, мягкость подушек, густой аромат наслаждения – другой мир. И вот уже Жданчик посадил к себе на колени одну. Ага, ага, он сразу положил глаз именно на эту: талия, бедра, грудь – все на месте, все в восточном стиле, плавно-выразительное. Что он там ей на ухо нашептывает? И морда такая хитрая и довольная, и рука с талии уже довольно низко сползла…

- Шикарно! – вынырнув из-за струящихся складок накидки и поймав взгляд Малиновского, проговорил Андрей. Женщина ласкала его волосы. – У меня ж тогда не было никакого мальчишника! Помнишь, ты мне обещал... – и вернулся к прежнему занятию.

Не помню, но раз обещал...
Роман попытался расслабиться и сосредоточиться на девушках, одна сидела на полу у его ног, вторая умело массировала плечи, – все верно, клиент почему-то скован, надо расслабить, отвлечь, развлечь.

Танец стал более соблазнительным, да и танцующие, оказывается, сменились, наряды еще более откровенные: считай, одни бусы, висюльки, браслеты и летящие лоскутки, но лица по-прежнему закрыты – такая фишка? Ну да, ну да, лицо показывать нельзя – живот и все остальное можно. В каждой ситуации должна быть доля абсурда, иначе неинтересно. Как все аппетитно колышется в такт музыке, какое владение телом – впечатляет.

А еще впечатляет такая неожиданная увлеченность друга происходящим. Причем не танцами, кальяном и беседой с товарищем в подходящем антураже для мальчишника пятидесятилетних, а непосредственно девушкой на коленях. О чем он там может с ней так самозабвенно болтать? Хотя болтать – не то слово, она наклонила голову и молчит, а он все что-то шепчет и шепчет, и смеется... И рукам дал полную волю, поганец.

В конце концов, что за ним следить? Взрослый мужик, сам знает, что делает. Да и ничего такого он не делает... флирт, игра, тот же стриптиз, только в восточном стиле. Массаж головы - прекрасно, а то скальп как-то слишком напряжен...

Бабочка вспорхнула с колен Андрея и вышла. Он не посмотрел на Романа, а сосредоточился на армуде, в который услужливая красотка тут же налила ароматного, пахнущего чабрецом чая. Вскоре первая вернулась с менеджером, который что-то тихо обсудил с клиентом, судя по лицам, все остались довольны. Менеджер подошел и к Роману, сообщил, что вечер можно продолжить в прекрасных апартаментах в любом составе...
Андрей выбрался из объятий низкого мягкого дивана и, прижав к себе за талию девушку вечера, кивнув многозначительно Роману, направился к выходу. Тот, как ужаленный, подскочил со своего места, буквально космической ракетой, от которого прилипшие к нему красотки отлетели, как фермы обслуживания перед стартом.

- Андрюх, ты уверен, что... не пожалеешь? – останавливая друга за плечо, слишком громко для окружающей обстановки спросил Малиновский.

Андрей повел плечом, уходя из-под руки Романа, его лицо выражало слегка недовольное недоумение:

- Малиновский, ты чего? Летать так летать! Когда еще придется?

Он подхватил свою спутницу и стремительно последовал за менеджером.

Несколько секунд Роман не мог разобраться в своих ощущениях. Хорошо, он не ожидал такого поворота событий, он не ожидал такого финта ушами от Жданова – это понятно, но он не ожидал такой реакции от себя! Чувство растерянности в первое мгновение сменилось чувством досады и разочарования. Затем закипела злость на этого дурня, у которого съехала крыша и случился гормональный выброс, как выброс радиоактивных веществ в окружающую среду: короткая энергетическая вспышка и масштабные катастрофические последствия... Хотя, о чем это он? Никто ж ничего не узнает, так и последствий не будет!Радоваться надо: разнообразил другу сексуальную жизнь, доказал себе и всем верность своих антиматримониальных тезисов, будет что вспомнить, опять же, а еще такие вещи сплачивают и скрепляют дружбу лучше любого раствора на яичном желтке... Но почему-то страшно погано и тревожно на душе.

Повернулся лицом к притихшим девушкам. Летать так летать?

Подошел к ним, протянул обеим по руке, дернул к себе, как в танце, привлек, приобнял.

- Пошли?

Как так получается, отчего прелестный вечер, выворачиваясь наизнанку, становится муторной маятой? Андрюха, гаденыш, там славно развлекается, а ты тут лежи на шикарной широкой кровати, пялься в искусно задрапированный потолок и безрезультатно гони от себя тошные размышления. Какого хрена с цепи сорвался? Ведь не притворялся он счастливым с Катей? Ну нельзя притворяться 24 часа в сутки! Да и вообще, у Андрюхи всегда все на роже написано! Так какого...? Задумано все было не так! Хотелось раззадорить Жданчика, подогреть зрелищем теоретически доступных женских тел и, тепленького, вывести на улицу, чтобы подтрунивать над ним: посмотри, чего лишают себя честные женатики типа тебя – свободы сексоизъявления, спонтанной радости естественных для самца желаний, чудного разнообразия интимной жизни, неожиданностей новых чувственных открытий. Хотелось увидеть тень сожаления в его глазах, услышать жалкие аргументы в пользу верности любимым женам, посмеяться над перечнем бонусов, которые дает брак, и поржать над опасностями случайных связей. Хотелось этого всего – да! Смеяться над ним и знать, что смеешься над собой, хотелось доказательств того, что он прав, а ты не прав... И вот этот предатель все испортил, словно обманул, отнял веру в то, что бывает... оно... она.

«...!» - грязное ругательство вертелось на языке, и относилось ко всему происходящему здесь и сейчас и в жизни вообще.

Красотки трудились над уставшим, без признаков интереса к половой жизни телом клиента, не покладая рук и всего остального, естественно, ничему не удивляясь – им ли удивляться? Чем обеспеченнее клиент, тем больше вероятность глобальной усталости. Покрывала уже давно были сняты, и под ними обнаружились очаровательные лица с макияжем в восточном стиле: широкие темные брови, ярко накрашенные глаза. В момент, когда одна склонилась над ним с каким-то вопросом интимного характера, Малиновский таки заржал... Потом объяснил девушке: стресс, то, се... не над ней смеялся, что ты, милая...

На самом же деле ему представилось, что он апатичным Шариком лежит на стеганом деревенском одеяле в заплатках и ведет с Матроскиным разговор:

- Эй ты, Шарик! Хочешь, мы из тебя ездовую собаку сделаем, а?

- Ах, делайте, что хотите, хоть чучело. Bсё равно мне жизнь не мила.

_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)

96.

Поезд плавно тронулся с места, а к Андрею с Романом так никто и не подсел – редкая для «Сапсана» вещь, всегда заполнен, тем более этот, вечерний рейс. Роман упрямо смотрел в темное окно, хотя кроме кривой размытой собственной физиономии там мало что интересного можно было увидеть. Андрей сидел напротив и исподлобья поглядывал на друга.

- Малиновский, может быть, все-таки скажешь, какая муха тебя укусила?

- Хочешь поговорить? Хорошо! Тем более, времени полно, можно рассмотреть вопрос всесторонне.

- Тааак, многообещающее начало. Заказать выпить? Или на сухую будем говорить?

- Мы ж на твоей машине на вокзал приехали.

- Фигня. Разговор важнее. Будешь?

- Буду!

Андрей сделал заказ, отодвинул телефон, сложил руки на столике, всем своим видом показывая: давай, я тебя слушаю. Малиновский еще какое-то время молча буравил глазами сидящего напротив друга, потом решительно начал:

- Скажи, зачем все это ханжество, этот выпендреж, Андрюх? Зачем ты мне до этого тюхал свои идеи про брак, ценность доверия между супругами и единственно правильный выбор? Зачем, если ты так просто взял и пошел с этой? Почему нельзя было быть честным хотя бы со мной, как раньше? Зачем она вообще тебе сдалась? Ты же говорил, что у тебя с Катей все в порядке? Что на тебя нашло?

Андрей с интересом разглядывал Малиновского, в его глазах мерцало что-то неуловимое. Он снова взял телефон, быстро что-то набрал, отложил.

- Слишком много сразу вопросов, теряюсь, с какого начать. А можно вопросом на вопрос, Ром? Тебя почему это так задевает? Я думал, что ты порадуешься и возликуешь, поржешь надо мной и пожмешь мне руку, дескать, молодец, не закис, решился, тряхнул стариной. Тебя же никогда не смущало это – поход налево, поход направо, поход на счастье, поход на славу... В чем теперь-то проблема? Я не понимаю тебя.

- Это я тебя не понимаю! Как ты сегодня явишься к жене? Как ни в чем не бывало? У меня почему-то после того, как я вас наблюдал, как наблюдал тебя без Кати, теперь это в голове не укладывается. Ладно, я ошибся в тебе. А обо мне ты подумал?

- Приехали! А ты-то тут каким боком?

- Я теперь Кате в глаза как смотреть буду?

- Стоп! У тебя никогда не было с этим проблем, так в чем сейчас дело?

- Обманывать легко только того, на кого тебе наплевать! Андрюха... Знал бы ты, как трудно фильтровать базар с теми, с кем хочешь быть откровенным, с теми, с кем хочешь расслабиться и быть самим собой – полностью, без ограничений! Говорить все, что думаешь, все, что приходит на ум, и знать, что тебя поймут в любом случае. Зачем рисковать искренностью, ради чего? И потом, это была моя идея. Ты заставил меня сожалеть. Это мерзкое ощущение.

Пришла проводница с тележкой, принесла заказ. Мужины молча и быстро выпили, как пьют микстуру: противно, но необходимо.

- И все-таки, Малиновский, я не понимаю, чего ты так огорчился. Считай, что бес меня попутал, это был сон, наваждение. Ну, случайно, ну, шутя, сбился с верного путя. Так ведь я дитя природы...

- Жданов, мне тебя отметелить до потери сознания охота, слышишь? Если хочешь, ты мне в душу этой своей выходкой наплевал. Я ведь вам поверил. Вы были живым доказательством...

- Да ну тебя! Если уж на то пошло, для веры доказательства не нужны.

- Как сказать. Люди не хотят верить, люди хотят знать. Для этого им и нужны чудеса - вскипающая кровь, благодатный огонь – как подтверждение существования того, во что они верят. Ладно, проехали, Жданчик. Назад не отмотаешь, правок не внесешь. Дурак ты! Еще больший, чем я.

- Ром, иногда можно.

- Что?!

- Правки внести.

- Серьезно? Может, и на двадцать лет назад можно вернуться? Мне, например, безумно жаль двух потерянных десятилетий без тебя. Я тут думал недавно: мой метод решения проблем путем ухода от них – это не метод. Обманка. Наверное, он работает в любой области, только не с людьми. Уходя от проблем с человеком, ты решаешь вопрос ценой потери человека, потому что одного другим не заменить. Не всегда адекватная цена. Иногда чрезмерная. Понимаешь?

- Понимаю. Мне тоже жаль. Мы оба дуралеи. Но сегодня не тот случай. Эх, главное, чтобы ты меня все-таки не побил... Кать, скажи ему!

Малиновский обернулся. За его спиной, облокотясь на спинку сидения, стояла Катя. Как долго она там стояла?

- Роман Дмитрич, наверное, нам придется просить прощения... – Катя дотронулась до плеча Романа, посмотрела на него с виноватой улыбкой. Села рядом с Андреем, он тут же пристроил руку у нее на талии. – Мы смухлевали. А ведь я предполагала, что не всем может быть весело.

- Кстати, тебе придется нас везти, мы выпили для более глубокого проникновения в суть проблемы.

- Я вижу, отвезу, конечно. Роман Дмитрич...- Катя коснулась пальцами руки Малиновского.

Малиновский ничего не сказал. Он посмотрел на эту сладкую парочку и перевел глаза на окно. В нем все так же не было ничего, кроме кромешной тьмы, редких стремительно мелькающих огней и его собственного лица. Оно было все так же размыто, но теперь больше напоминало отраженный в луже колеблющийся смайлик.

- Ром, обиделся? Но мне до чертиков хотелось заполучить тебя на свадьбу! И идея мне вдруг так понравилась: я, в общем-то, не то чтобы тебя разыграть хотел, а подыграть. Сделать, как ты хочешь! Малиновский, ну, брось! Я хотел порадовать тебя! Это же в твоем стиле! И Катя легко и совершенно неожиданно согласилась.

Катя прижалась к плечу мужа, улыбнувшись.

- Я думаю, что вы славно повеселились и до, и в процессе, и после. – Роман все еще бубнил, делая обиженный вид, но чувствовал в груди приятное тепло.

Шерочка с машерочкой переглянулись. Ну конечно, он угадал: процесс подготовки к такому розыгрышу не менее приятен, чем сам розыгрыш, а может, и более... Предвкушение часто оказывается интереснее самого события и в результате доставляет больше удовольствия.

- У вас генеральный прогон в костюмах был? А финал сколько раз репетировали?

Катя чуть смущенно смеялась, подтверждая мысли Романа, что его друзья готовились к мероприятию вдохновенно.

- Ну, так ты на свадьбу-то придешь? Или скажешь, что я нечестно играл?

- Шулер с дамой в рукаве. Жулье! Блин, повелся, как сопляк, на такой примитивный фокус! Лица закрыты, ты так стремительно завелся, без колебаний – два пива or not два пива – решился. Чистой воды бутафория! Хотя я не остался без сатисфакции: мне довелось видеть твою жену в прелестнейшем наряде, и более того, наблюдать, как ты ее... осязаешь.

Засмеялись, даже Катя, которая ни капельки не смутилась. Взрослая, уверенная в себе, замечательно спокойная.

- Что ты там нашептывал Кате столько времени? Вот не поверю, что охмурительное что-то. Предлагал кран в ванной поменять? Размышлял, когда переобуваться в зимнюю резину? Выражал беспокойство по поводу продления санкций? – Малиновский уже улыбался вовсю.

- Я ей комментировал твои действия и описывал выражение на твоей обескураженной физиономии.

- Вот гад!

- Ну, так придешь? – Жданов был упрям.

- Приду! Ты ж почти подвиг совершил: затащить Катю в бордель и оставить ее там на какое-то время без присмотра! Как у вас получилось только все устроить? Это ж как со своими спиртными напитками в бар!

- Личное обаяние и деньги вполне способны решить вопрос такого уровня. И вообще, когда есть идея, и она хороша, то как-то все складывается легко и само собой.

- Это правда, - вздохнув, согласился Малиновский. – Ну, отметим? Катя, чай, кофе?

Счастье сваливается на нас иногда в совершенно неожиданных формах. Вот сейчас оно состояло из звука летящего сквозь ночь скоростного поезда, вида сложившего на груди руки и дремлющего в кресле напротив Жданчика, чая в стаканах с подстаканниками и тихого голоса Кати.
Сначала они шумно разговаривали втроем, обсуждая розыгрыш, рассказывая друг другу, кто что подумал, как это выглядело со стороны и прочие детали, потом перешли на другие темы. Андрея постепенно сморило, и он периодически всхрапывал, а иногда, меняя позу, приоткрывал один глаз и говорил: «Я хоть и сплю, но все слышу!»

Постепенно разговор вышел на общее прошлое. Оказалось, что теперь эти воспоминания объединяют и позволяют стать ближе, а совсем не ранят, как казалось, не вызывают мучительных ощущений.

- Я в последнее время много думал на эту тему и часто возвращался туда, в те дни, в «Зималетто», Катя. – Малиновский опять крутил в руках свой брелок с рыцарем. – Старость, наверное.

- Не старость, просто этап, я думаю. Когда мы переходим на другой уровень, поднимаемся на ступень выше, мы всегда оглядываемся назад.

- Ладно, пусть так. На ступень выше, уже и без перил... или вверх по лестнице, ведущей вниз. И вот, я все думал, что же заставляло меня так себя вести по отношению к вам? Вам, должно быть, проще это все вспоминать, обычно человек, находясь в таком состоянии, в каком находились тогда вы, лучше запоминает события, верно?

- Верно. Все очень ярко и четко помнится.

- Ну вот. А я все помню очень смутно, за исключением каких-то стрессовых моментов. Но все равно пытался объяснить себе, что заставляло меня упорно толкать Андрея в ваши объятия.

- О, это очень интересно! И что же, Роман Дмитрич?

- У вас у самой есть объяснение этому, Катя? Только скажите честно, даже если это прозвучит жестко.

- Желание посмеяться, создать комичную ситуацию, устроить фарс, ну, кроме того, чтобы хоть как-то решить трудный вопрос с долгами компании. Не думаю, что вам хотелось посмеяться именно надо мной – посмеяться вообще: с Андреем, над Андреем, над вами обоими, над нами тремя, над Кирой и всеми остальными. В этом весь вы – не жить скучно, действовать импульсивно, креативно, смело, следуя логике момента. Изящный ход, довольно простая, а оттого гениальная комбинация. Это же мне тогда казалось, что никто ничего не замечает, а вы замечали. Замечали и все правильно понимали. Глупо не использовать имеющуюся информацию. В чем вы себя с Андреем чувствовали увереннее всего в то время? Именно в этом: в умении очаровать женщину. Маршалы любовного фронта. – Катя загадочно улыбалась, вспоминая. – Как же вы были хороши! Даже не знаю, кто лучше! – Катя сказала последнюю фразу чуть громче.

- Я все слышу! – не открывая глаз, тут же среагировал Жданов.

- Ну да. Глупо было думать, что вы скажете мне сейчас что-то резкое, что-то обличительно-суровое. Но я помню ваши взгляды, от которых у меня волосы на темечке шевелились. Вы меня ненавидели тогда?

- Накатывало временами. Я мечтала стать электрическим скатом.

Малиновский уморительно изобразил крайнюю степень изумления.

- Да. Да! Чтобы вы подошли, а я вас током, током, а вы бы падали и бились в судорогах. Или чтобы Андрей протянул руки и отдернул, получив разряд. Нет, чтобы его отбросило - и об стенку! Яркие видела кадры ваших с ним мучений... Но заряда ненадолго хватало. Помню, что ненависть вспыхивала и гасла, и снова вспыхивала, когда я что-то видела и слышала... Но потом смотрела на него, и она испарялась. Даже тогда, когда он... как бы это выразить точнее... подвергал меня пытке надеждой.

- Что это?

- То уходил, то возвращался. Вроде со мной, но и не со мной. Говорил такие слова, после которых должен бы схватить меня и не отпускать, а уходил к другой. Может не уходил к ней, но я-то думала, что уходит, ведь не со мной оставался. Смотрит на тебя так, что прожигает взглядом, но ничего не говорит. И ты не знаешь, что это все означает. Вернется снова или нет? Ждешь, надеешься, ненавидишь себя за это ожидание и надежду, и все равно ждешь. Словно застываешь в этом ожидании, как муха во льду: жить дальше не можешь, потому что ничего не понятно, потому что не было окончательного решения от него. Соберёшься с последними силами, только определишься, сама все решишь: прощай! А он появляется снова, и снова говорит, что жить без тебя не может и... опять уходит! Ты понимаешь, что сходишь с ума. Ты хочешь только четкого «да» или «нет», а он не дает тебе этих ответов. Пытка, настоящая пытка надеждой, неизвестностью, ожиданием. Вот откуда бралась ненависть.

Жданов зябко поежился, но ничего не сказал. Роман задумчиво смотрел на Катю, но словно видел перед собой не ее. Она тоже не торопилась прервать паузу, блуждая где-то в своих воспоминаниях. Малиновский так ничего и не сказал, а Катя вспомнила:

- Я тогда наткнулась на стихотворение Давида Самойлова, которое попало в мое настроение, и все повторяла первую строчку. Сейчас, - Катя взяла в руки телефон. – Вот, смотрите. Оно коротенькое:

Я вас измучил не разлукой - возвращеньем,
Тяжёлой страстью и свинцовым мщеньем.
Пленён когда-то легкостью разлук,
Я их предпочитал, рубя узлы и сети.
Как трудно вновь учить азы наук
В забушевавшем университете!

Как длинны расстоянья расставаний!..
В тоске деревья... Но твоя рука
И капор твой в дожде. И ночью ранней
Угрюмый стук дверного молотка...

97.

- Нет, нет, Андрей! Ты назад! Со мной поедет Роман Дмитрич. Я и так нарушаю свой зарок.

- Что, действительно никогда его не возите, Катя?

- Нет, лишь в исключительных случаях. Вот как сейчас. К тому же, мне Соня рассказывала, как с вами спокойно за рулем. Иначе б разъехались все на такси, а утром он забрал бы машину.

Расселись по местам под аккомпанемент обличительного монолога Жданова о злостных наговорах, о предвзятом отношении жены и дочери к его педагогическим способностям, о вредности и злопамятности дам-автолюбительниц. Притом, что Андрей сидел сзади и смотрел в свой смартфон, Катя совершенно очевидно нервничала. А когда Жданов вдруг поднял голову и сказал: «Зачем ты так рано перестроилась в этот ряд», - его жена только закусила губу и ничего не ответила.

- Мы не договорили, Катя, - Малиновский сел вполоборота к ней и так, чтобы лучше было видно Андрея. – Я могу теперь, спустя столько лет, иначе оценивать свои действия в тот период, но вот что мне пришло в голову, пока вы рассказывали, как бы вам хотелось метнуть в меня пару-тройку молний. Возможно, это была манипуляция. Многим из нас нравится повелевать. Этот автоинструктор, неуверенно себя ощущающий, когда за штурвалом кто-то другой, в безвыходной ситуации становится легковнушаемым, и трудно было устоять перед соблазном почувствовать себя этаким Мефистофелем.

- Малиновский, от скромности не умрешь. – Андрей тут же напрягся, что было забавным. Есть вещи неизживаемые? Есть рубцы, которые не способны стереть ни контрактубекс, ни лазер, ни новейшие медицинские инновации, ни даже время?

- Хорошо, могу быть скромнее. Мне как тогда еще совсем юному, начинающему волшебнику просто захотелось совершить маленькое чудо.

- Слава сапожника-стеклодува покоя не дает?

- Хрустальных дел мастера, на минуточку! Не сбивай меня. У меня перед глазами влюбленная девушка, которая даже не смеет мечтать об орущем принце на черном коне. У тебя ж тогда черная машина была, Жданчик? Наследный принц бегает мимо, руками машет, изображает громовержца, но в упор не видит возгорания в каморке. Я как почетный пожарный королевства решаю, что пламя лучше держать под контролем, и задействую для этого лучшие силы – бесстрашного огнеборца.

Катя еле заметно улыбалась, успокоившись, Жданов мутным взглядом смотрел в окно, за дорогой больше не следил.

- В чем был дерзкий замысел? Объясню с помощью аллегории. Помнишь, Андрей Палыч, Козетту? Маленькую девочку в деревянных галошах, живущую тяжело и безрадостно, мечтающую о дорогой кукле в витрине магазина? Мне мама читала эту книжку в детстве и рыдала взахлеб, очень четко помню этот ежевечерне-литературный кошмар. Вот что сформировало мои филантропические наклонности: детская психологическая травма. Так вот, я не утверждаю, что так оно и было, но, возможно, мне захотелось сделать для Кати то же, что сделал Вальжан для Козетты - подарить ей куклу, ой, прости, Жданчик, мечту. Мы ж тогда с тобой и знать не знали, что чувства могут быть не только мимолетными, как насморк, но и хроническими, как герпес, и что играть в любовь себе дороже и чревато вселенскими катастрофами местечкового масштаба. Как я мог рассуждать? Если человек жаждет чуда, дай ему это чудо-юдо, он отхлебнет и успокоится. По замыслу всем должно было быть счастье: Катя потрогала бы свою мечту руками и поняла, что не все то золото, что орет, ты был бы спокоен, насколько это возможно в описываемой ситуации, я ощутил бы свое могущество… А потом все постепенно рассосалось бы само собой, как обычно. Так ведь нет! Кто ж знал, кто ж мог догадываться о столь высокой вирулентности этой заразы?

- Сделать хотел грозу, а получил козу?

- Вот не надо этих уничижительных аналогий, Жданчик! Да, сначала что-то пошло не так! Виагру, если хочешь знать, тоже изобрели случайно: делали сердечный препарат, а получили… Кстати, это символично! Лечили сердце как сосуд возвышенной любви, а средство для физической любви изобрели. Неважно, что конкретно наполняет кровь, есть результат: да здравствует любовь! Надо продать им слоган по спекулятивной цене. О чем я? А! Так вот, важен результат. И пусть я, как Мария Складовская-Кюри, облучен с ног до головы, но человечество получило-таки источник дешевой энергии и прочих радиоактивных благ. Я готов положить себя на алтарь…

- Кстати, об алтаре, Малиновский, - встрепенулся Андрей, - я тогда не понимаю, почему ты так сопротивлялся приглашению на свадьбу? В конце концов, здесь та же история, дорогой мой волшебник! Если б ты не надоумил меня подарить дочери машину, она б не попала в ДТП и не встретила своего будущего мужа. Так что ты - наш семейный Купидон, а вовсе никакой не Мефистофель. Правда, ты сам не знаешь, как у тебя это получается, но это ж, по твоим словам, не важно? Главное результат? Ты смотри, с Соней уже лучше вышло, надеюсь, когда придет время женить сына, я смогу на тебя рассчитывать?

Роман ответил не сразу. Катя даже отвлеклась от дороги, бросив на него быстрый взгляд.

- Сами посудите, родители! Каким боком я к этому торжеству? В мальчишнике для отца невесты, как и в девичнике для ее матери – вот ведь везука! – мне посчастливилось принять самое непосредственное участие, так сказать, выступить в почетной роли подсадной утки и одновременно стриптизера, а молодоженам я никто. Ты, небось, просто поставил дочь перед фактом, что нужно меня пригласить, а ей было неудобно тебе отказывать?

- Она сама предложила! – хором сказали супруги.

- Да?

- Да! Вот Катерина не даст соврать. Соня сказала, что раз мне так тяжело даются все эти радостные события, то я должен иметь надежную дружескую поддержку в виде тебя. Я даже не успел разговор об этом завести, она меня опередила.

- Ну, раз «Нина сама просила»…

- Да, очень! – подхватила Катя.

- «Ну что ж, передайте Нине, что я согласен».

- Отлично. Я надеюсь, ты будешь с дамой? Приглашение на двоих.

- Хм! Я не заметил.

- Конечно, Малиновский! Всех пригласили с парой.

- Всех?

- Ну, в большинстве случаев. Так что я надеюсь увидеть ее. – Жданов выделил местоимение интонацией. - И, обрати внимание, там есть приписка про тему свадьбы.

- О, неужели древнегреческая тематика? Приходить в простыне и с лаврушкой на макушке? Испания? Всем тореадорам быть со своими быками? Пиратский вариант: срочно заказать протезы рук и ног? Вставная челюсть не прокатит?

- Крылья, лук и стрелы! Больше тебе беспокоиться не о чем, даже трусы не нужны, подумай, как это дешево, надежно и практично!

- А главное, как эстетично! Хочешь сделать событие незабываемым?

- Спасибо вам, Роман Дмитрич. – Катя, смеясь над пикировкой своих пассажиров, остановила машину у дома Малиновского.

- За что конкретно? – просунул голову меж впереди сидящих Андрей.

- Роман Дмитрич знает, за что.

- Не стоит благодарности, Катя. Вам спасибо, довезли, как стакан воды. Жданчик, я тебе сейчас пришлю кое-что, ты посмотри сразу, по дороге, договорились? Мне нужно знать твое мнение.

- Что еще?

- Фасон крыльев и модель лука хочу обсудить с тобой, а то что тут осталось до свадьбы? Все, покеда! Спасибо за сладостные секунды, друзья.


Кто даст точное определение, что такое тоска? Это чувство, подобное океану: то бескрайнее пространство штиля, тишайшая беспредельность пустоты и невозможности двигаться, так как ветер не надувает парусов, а сил и желания грести нет, но и оставаться на месте невмоготу; то вдруг, внезапно захлестнет, накроет волной от мимолетного воспоминания:

- …Знаешь, какие они красивые?


Хочется нырнуть в эту волну, задержав дыхание на сколько возможно:

- Знаешь, какие они красивые? – ее рука прохладным листком скользнула от груди вниз, минуя живот, и легла на кисет, сшитый из шелковистого теплого бархата, ласково приподняв пальцем то, что отдыхало сверху.

- Кто красивые? – его глаза закрыты, поэтому ощущения, идущие от рецепторов кожи, насыщеннее.

Вместо ответа она берет два мягких шарика в ладонь и слегка перекатывает их.

- Красивые? – сначала удивляется он, а потом догадывается. –«Урок анатомии доктора Тульпа», я в роли трупа?

Тихий смех в районе подмышки, нежная игра пальцев в районе паха.

- Нет, правда. Если бы их можно было вынуть из этого невзрачного мешочка, ты бы увидел, что они гладкие, блестящие, нежно-голубые. На вид словно из тонкого полупрозрачного фарфора. Можешь представить?

По его телу пробегает волна дрожи. Эта словесная вивисекция возбуждает, или все-таки банальная близость ее руки к ...? Рука оставляет скрытую красоту в покое и ложится на живот, ребром ладони точно у основания поникшего стебля.

- Ты видел эту картину? – кто бы сомневался! Рембрандт разбалованной собакой протискивается между нагими телами, а за ним вереницей поспешают и сам доктор с пинцетом, и все семь немолодых студентов – до чего ж одинаковые бородки у них! – и труп волокут за собой, настырные.

- Кто ж ее не видел? В интернете столько хохмочек на этот сюжет гуляет. Но да, видел и живьем. Ха-ха, живьем… Ничего особенного.

- Значит, ты был в том музее, где «Девушка с жемчужной сережкой», и видел ее тоже.

- Да, кажется, тоже видел.

Она вздыхает и молчит. «Кажется, видел»! Она б не забыла, если бы видела. И сразу возникает ощущение, что она уже не здесь, не рядом, она мысленно утекает в тот маленький зал, где висит эта «Девушка». Девушка смотрит на картину напротив, «Вид Дельфта», такую же редкую для Вермеера, как и ее собственный портрет. Он там был не один тогда, а с дамой. Они не задержались у этой, в тюрбане, и у вида родного города художника, а рассматривали другие, маленькие картины, жанровые сценки современников автора. Помнится, их очень развеселила «Сцена в борделе», где женщина и мужчина еще только намереваются согрешить, чинно беседуя, а собаки в углу картины не теряют времени на слова… А «Девушка» - ну что в ней такого, чтобы долго стоять около нее?

- Что в ней такого? – все-таки любопытно, что можно рассказать о самом обыкновенном портрете, в котором никаких подробностей?

- Она – одна из моих любимых. У Вермеера не так много картин, около тридцати за 22 года, что он творил: очень медленно работал. Очень медленно и тщательно. У него обычно много символов, он уделял внимание деталям: плитка на полу, рисунки ковров, тканей, всевозможные предметы, географические карты, мебель, одежда. Кстати, он был ограничен в возможностях, нуждался, поэтому мы найдем на разных его полотнах одни и те же стулья, на женщинах – один и тот же казакин и украшения, и узнаем одну и ту же комнату. На мой взгляд, модель никогда не была самым главным для него: свет – да, композиция – да, сюжет – да. А модель и ее характер – постольку-поскольку. И вот эта «Девушка». Совершенно необычно. Особняком. Единственная у него в своем роде – без малейшей посторонней детали, если не считать одного похожего портрета того же времени, но там никакой тайны, просто портрет, улыбка. А здесь… Здесь нельзя не увидеть: художника интересует модель. Вот почему темный пустой фон, а не драпировки, окно или карта, как у него обычно. Вот почему совсем простая одежда – без складок, рисунка, украшений, орнаментов, только гармоничное сочетание цветов ткани. Ничего не отвлекает от лица, все только подчеркивает его выражение: робкого удивления, мягкости взгляда, неуверенности. Я вижу, как он ей говорит: повернись и посмотри на меня! А она словно спрашивает: так? Он ей говорит: так! Только замри теперь в этом движении, а она, словно боясь разгневать его лишними вопросами, приоткрывает рот, да так ничего и не произносит. И замирает, боясь глубоко вздохнуть. Она нравится ему. Любил ли он ее как отец или как мужчина, но невозможно не увидеть любования художника моделью. В этом портрете их двое: она и его взгляд на нее. Любящий взгляд. И блик на сережке не может надолго привлечь, потому что притягивают взор совсем другие блики: свет в ее глазах и влажно блестящие губы.

Ее дыхание касается кожи над ребрами, ее мысли в 17-м веке, ее пальцы мимодумно перебирают вьющиеся волоски. Она замолкает, потому что нельзя говорить, когда выводишь узоры кончиком языка, как колонковой кисточкой по такой же гладко-пупырчатой, как кожа, акварельной бумаге. А потом смеется восторженно и победно, чувствуя ребром лежащей там ладони, как поднимается, словно после дождя, увядший, вроде бы, стебель. Да, это приятно – знать, что имеешь власть над чем-то или над кем-то. Приятно повелевать: «Вставай, поднимайся, рабочий народ!»…


«Тоска - это когда жаждешь увидеть что-то, сам не знаешь, что. Оно существует, это неведомое и желанное, но его не высказать словом», - формулировал Экзюпери. «У меня есть звезды на небе... но я так тоскую по маленькой лампе, не зажженной у меня в доме», - делился своим Рабиндранат, который Тагор. Они оба говорили о тоске в форме хронического штиля. Климт рисовал гложущую тоску, а о той, что девятым валом, все же лучше Бродского мало кто скажет:

Ниоткуда с любовью, надцатого мартобря,
дорогой, уважаемый, милая, но неважно
даже кто, ибо черт лица, говоря
откровенно, не вспомнить, уже не ваш, но
и ничей верный друг вас приветствует с одного
из пяти континентов, держащегося на ковбоях;
я любил тебя больше, чем ангелов и самого,
и поэтому дальше теперь от тебя, чем от них обоих;
поздно ночью, в уснувшей долине, на самом дне,
в городке, занесенном снегом по ручку двери,
извиваясь ночью на простыне -
как не сказано ниже, по крайней мере -
я взбиваю подушку мычащим "ты"
за морями, которым конца и края,
в темноте всем телом твои черты,
как безумное зеркало повторяя.

98.

- На мой взгляд, есть только две причины, способные заставить женщину решительно порвать отношения с мужчиной, то есть, совсем порвать. То есть, чтобы не видеть, не слышать, знать не желать.

- Всего две? – открыл рот и тут же поплатился: несколько отрезанных волосков приклеились к языку.

- Всего две! – Люба всегда выдавала философские сентенции с той же уверенностью, с которой орудовала ножницами. – Первая, если мужчина противен ей до омерзения на вид, вкус и запах, если она его презирает как личность. Это из области «чтобы духу твоего тут не было!» И вторая, если она его безнадежно любит. Во всех остальных случаях зачем гнать? Пусть будет. На всякий случай, может, на что сгодится. Мужчина лишним не бывает. Да, с первой причиной все понятно, скажешь ты, но вот вторая кажется сомнительной, даже противоречивой. А на самом деле вторая причина еще более убедительна, чем первая. Нужны доказательства? Я тебе их озвучу. Так, не дергайся, у меня ножницы острее скальпеля.

Наконец избавившись от волос во рту, Роман приготовился внимать. Все-таки психотерапевты на нашей почве хороших урожаев не снимут: каждый сам себе и своему знакомому психотерапевт, хочешь не хочешь, вылечат, если не задремлешь.

- Не главное, но важное: тяжело отбывать пожизненный срок, да еще будучи закованным в кандалы. О, нашим женщинам не привыкать, и не такое терпели. И все же, неволя и зависимость без надежды освободиться только поначалу выглядят привлекательно-романтично. А потом все равно хочется улететь из башни, в которой сама себя и заточила: не получится взмыть вверх, хорошо и камнем вниз, тоже освобождение в своем роде. Нет, бывают, конечно, такие, которые жизнь кладут к ногам возлюбленного и молятся на него, как на идола – свобода вероисповедания, так сказать. Но чаще все же – рано или поздно – она предпримет попытку к бегству, пусть иногда для этого лапу нужно отгрызть.

Щелк, щелк, щелк…

- И главное: невыносимее и тяжелее собственной несвободы может быть лишь мысль, что ты можешь сделать несвободным любимого. Стреножить. Стать для него обузой, тяжкой ношей. Ведь кто-то сказал это: женщина больше мечтает о том, чтобы доставить счастье, нежели о том, чтобы самой стать счастливой. Вот он корень: счастлива, только принося счастье. И представь, каково это знать, например, что любимый с тобой только из чувства долга, жалости или из соображений морали, по велению совести? Знать, что он тяготится тобой? "Не-лю-би-мая ждет тебя у окна, ве-че-ра-ми темными ждет тебя..." Быть банным листом, прилипшим ...? Спасибо, только не это! Те, что привязывают к себе, не любят. Любит та, которая о его свободе печется больше, чем он сам. Вот и гонит от себя, чтобы не мешать его счастью, иногда придумывая всякое, чтобы ему было легче уйти. Мужик-то нынче слабый пошел, нерешительный. Его иногда для его же счастья не просто отпустить надо, а еще и толкнуть посильнее. Хотя чего это сейчас? Всегда так было! Взять ту же даму с камелиями. Ну, убедила?

- В «Даме с камелиями», если мне не изменяет память, он ее любил. И там все логично. Ты же сказала, что женщина безнадежно влюблена. С кем она рвет в этом случае?

- Закрой рот и не спорь, я знаю, что говорю! Сколько вокруг отношений без любви, или когда любовь только с одной стороны, а с другой банальное влечение или боязнь одиночества, или привычка, или престиж, или корысть какая-нибудь? Или та же жалость, в конце концов? Или как бывает: сначала захотелось, потом залетелось, расхотелось – а никуда не делось? И пусть говорят, что сейчас люди совести не имеют! Имеют, и женятся из-за долга так же, как и в былые времена. Все как всегда: и раньше женщины ловили мужчин, делая вид, что те их скомпрометировали. Взял за руку выше локтя в сумерках – женись! И сейчас «ловят» на ребенка. Как раньше были девушки, разрывавшие выгодную помолвку из-за «глупых возвышенных соображений», так и сейчас есть такие, которые не используют беременность как козырь. Дело не во времени, дело в человеке. Где есть принуждение, там нет любви, и наоборот, где есть любовь, там нет принуждения. Все! Звезда! Тебе часы дорогие – и можно на обложку журнала!

Малиновский только улыбнулся: часы у него были сильно недешевые, значит, не в часах дело.

- Андрюх, я забыл спросить, есть ли у молодых предпочтения в подарках, и все-таки озвучь мне тему свадьбы, а то приглашение в деревне осталось.

- Не, с подарками на усмотрение гостей, кому как удобно. А тема «Мы пригласить хотим на танец вас!» Ром, что замолчал? Ты меня слышишь? Прием!

- И не случайно этот танец – вальс?

- Я предлагал им сделать поживее: «Dance, dance, everybody dance!», как сестры Берри пели, но молодые не оценили.

- Что, жених является солистом ансамбля Моисеева и рвется в пляс?

- Вовсе нет, совсем наоборот, противоположно-перпендикулярно. Но он старается, репетирует. Мы с Катей тоже.

- Что от гостей требуется? Девочки на сменку приносят пуанты, а мальчики приходят в трико? Во что ты меня втягиваешь, Жданчик?

- Слушай, это была не моя идея, что ж делать? И я тебя понимаю, все эти танцы – не каждому понравится, не всякий умеет, но ты знаешь, очень многие гости отнеслись с энтузиазмом. Я даже не ожидал, думал, что все проигнорируют. Уже прислали заявки на музыкальное сопровождение, готовят номера...

- Я должен что-нибудь из репертуара Махмуда Эсамбаева сбацать? Танец огня или воды? Или сразу медных труб? И все это в костюме Купидона... Предвкушаю стон толпы и массовые обмороки.

- Хочешь, отмажу по праву отца?

- А как мать и как женщина слабо?

- В принципе никого насильно танцевать не заставляют. Забронирую тебе местечко среди инвалидов, пассажиров с детьми и беременных женщин.

- И много таких будет? Я смогу среди них незаметно затесаться со своими костылями и накладным животом?

- Выражено беременная только одна, так что с тобой +1.

- Отлично, возможно, я еще успею взять справку из женской консультации, кого-нибудь усыновить или прострелить себе ногу. Спасибо, друг!

- Малиновский, ну не капризничай. Не хочешь – не танцуй! Там и без тебя желающих вагон: из более ста приглашенных тридцать радостно согласились. Милко с мамой что-то грандиозное готовят. Не парься, просто приходи, я тебя в обиду этой отвязной молодежи не дам. В крайнем случае, мы с тобой танец маленьких лебедей станцуем на пару. Ну, или ты изобразишь «Умирающего лебедя», а я Сен-Санса за роялем! – Андрей веселился от души. – И я не понял, ты будешь один?

- Я буду с ансамблем «Березка» в полном составе. Все, пока. Созвонимся.

- Ром, подожди... – еще кричал в трубку Андрей, но друг уже нажал на «отбой».


- О, Роман! Давненько вы к нам не заглядывали! А точнее, ровно год. Завершаете или начинаете новый цикл? – Аристарх Фомич крепко пожал руку старому клиенту и как всегда внимательно оглядел пришедшего с ног до головы. – Выглядите, как Петр Первый накануне Полтавской битвы. Вам предстоит бой?

- В каком-то смысле.

Малиновский прошелся, как было у них заведено, по залу, осматривая коллекцию.

- Нет, не Петр, скорее, Скобелев, Белый генерал. Вы не грандиозное что-то задумали, но тонко-стратегическое.

- Хм! Интересная мысль, мне нравится: белый мундир, белый конь, всегда впереди и под пулями, и всегда невредим. Он мечтал умереть в бою, не боялся ни черта. Подходящий образ.

- Он плохо кончил.

- Позвольте, об этом интимном факте кто может быть осведомлен достоверно? И не скажите, Аристарх Фомич! Умереть на женщине – чем плохая смерть?

- Он умер в борделе, и не своей смертью. Кстати, вы для какого события хотите купить костюм? У меня какие-то странные ощущения на ваш счет сегодня.

- Свадьба. Я гость, на всякий случай.

- О, я догадался: собираетесь похитить невесту?

- А что? Это идея! – Роман развеселился. – Жених в панике, родители недоумевают, гости шушукаются, подруги возбужденно сверкают глазами, невеста не хочет возвращаться... Жжете, Аристарх Фомич! Но нет. У меня другие планы. Не то чтобы наполеоновские, но завоевательские.

- Свадьба молодежная или?..

- Думаю, вам поможет такая информация: выходит замуж некая студентка, приглашение было оформлено в классическо-романтическом стиле, подразумеваются танцы, причем не дискотека, а, скорее, бальные. Я танцевать не намерен, поэтому могу себе позволить босоножки на высокой шпильке. Как-то так.

Аристарх Фомич задумчиво наклонил голову. Поразмыслил и с уверенностью подытожил:

- Мистер Икс. Однозначно. И костюм непременно английский, безупречного кроя. И рубашку с галстуком я вам собственноручно подберу. А босоножки уж вы сами...

Подарок и букет мистер Ха заказал по интернету. С букетом определился быстро: выбрал отстраненно один из готовых вариантов, стильный, необычный, но ничего личного, просто произведение искусства мастера-флориста. А вот подарок искал долго, потому что точно знал, чего хотел, но найти не мог. Даже в какой-то момент уже решил, что бесперспективное это занятие – искать, что напредставлял себе, надо действовать, как с букетом: выбирать из того, что имеется. Но вдруг, когда уже лениво пробегал глазами по интернет-предложениям, случайно зацепился за промелькнувшую фотографию. Оно! В точности оно! Получится раздобыть? Времени не так уж и много осталось... Получилось. Все сложилось, как пазл для ребенка, на раз-два.

Накануне свадьбы вышел с работы непоздно, сел в машину. Октябрьское небо нависло темной тучей, хотя весь день светило солнце. Пока стоял в пробке, настроение атмосферы испортилось окончательно: наверное, Жданову не удалось договориться с небесной канцелярией насчет хорошей погоды на свадьбу. Ветер для разминки взметнул клубы пыли, затем сыпанул горсть ледяного бисера в стекло машины, и вот уже через несколько минут с неба посыпались белые хлопья. В наступающих сумерках и свете автомобильных фар они казались ненастоящими, слишком воздушными и крупными, словно работник сцены вместо одного мешка бутафорского снега вытряхнул сразу весь театральный его запас. Дворники работали с максимальной скоростью и еле справлялись, а снег все сыпал и сыпал, и автомобили встали окончательно. Что остается? Сесть поудобнее, сделать радио погромче и расслабиться, стараясь совместить картинку на экране лобового стекла со звуком из динамиков:

Tombe la neige...

Падает снег.
Ты не придешь этим вечером.
Падает снег,
И мое сердце одевается в черное.
Это шелковая свита,
Вся в белых слезах.
Птичка на ветке
Оплакивает колдовство.

Ты не придешь этим вечером,
Кричит мне мое отчаяние.
Но падает снег,
Невозмутимо кружась.

Падает снег.
Ты не придешь этим вечером.
Падает снег.
Все белое от отчаяния.
Грустная уверенность,
Холод и одиночество.
Эта ненавистная тишина,
Белое одиночество.

Ты не придешь этим вечером,
Кричит мне мое отчаяние.
Но падает снег,
Невозмутимо кружась.

Как по-разному может захватывать человека чувство. Порой оно похоже на снежную лавину: только что тишь да гладь, беззвучное мерцание снежных кристаллов и ласковое, обжигающее кожу солнце, и вот уже пророкотало, и с шипением понеслись первые снежные слои, закрыв собой солнце. Минута, и человека захватывает мощный поток, крутя и вертя его, как тряпичную куклу, забивая ему глаза и нос ледяным песком, хорошо еще, если не ломая и не убивая. А иногда оно растет в человеке подспудно, незаметно, как наполняется водой давно пересохший колодец. Где сдвигаются земные пласты, что меняется в глубинных породах, и почему начинают бежать свежие ручьи по старым каналам? Неизвестно. Сначала пропитывается влагой дно, потом формируется неглубокое водяное зеркало... Капля за каплей зрительные образы – лицо человека, его глаза, волосы, руки, его запах, его вкус, его голос, его мысли и твои мысли рядом с ним, и твои ощущения от него и его ощущения от тебя, и нечто общее, и что-то совместное, – кап, кап, кап, вот уже полон колодец, вот уже вровень с краями чистая, прозрачная вода... А последней каплей – потеря. Той каплей, что долго и медленно набухает, а упав, взрывает тонкую пленку поверхностного натяжения и вызывает переполнение: потекло, устремилось через край, льется неостановимо – откуда только? Откуда столько?

Завтра!

_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)

99.

Уже пора было выходить, а курьер с букетом запаздывал. Малиновский выглянул в окно: погода повторила прошлогодний финт. Если 30-е октября, по крайней мере, его вечер был совершенно зимним, то 31-е было больше похоже на бабье лето. Даже асфальт уже местами подсох, и ни о каком снеге речи не шло, словно вчерашняя метель примерещилась. А, вот и курьер.

Молодой человек вручил фирменную коробку и попросил расписаться.

- Проверьте, пожалуйста.

Малиновский торопился, но все же выполнил просьбу, приподнял крышку.

- Что это?!

- А что не так? – курьер тоже заглянул внутрь коробки. – Корзинка цела, цветы свежие, в нужном количестве, кажется. Вот, в соответствии с накладной –галантусы в количестве 101 штука.

- Я вижу, что цветы свежие, прямо с полянки 12-ти месяцев, очевидно. Вопрос в том, что я не заказывал подснежники.

Курьер засуетился, сверил что-то в своих накладных.

- Ошибочка вышла, сейчас я позвоню, выясню.

- Выясняйте, конечно, хотя времени ждать мой заказ у меня больше нет.

- Так, действительно, адреса перепутаны. Ваш букет уже тоже доставлен клиенту, и он его принял. Вернуть не получится.

Малиновский посмотрел на часы. В принципе, можно по дороге заехать и купить цветов, можно и опоздать, ничего страшного. Но суетиться не хотелось.

- Может, этот возьмете? Его тоже на свадьбу заказывали. Очень в тему, позволю себе заметить, – пытался разрулить ситуацию курьер.

- Вот именно, слишком в тему! Хорошо, пусть так и будет. Я должен что-то доплатить?

- Нет, галантусы, конечно, дороже, но это наша накладка, так что приносим свои извинения и благодарим за сговорчивость. – Курьер с облегчением ретировался.

Чудесное начало! Впрочем, не стоит сильно зацикливаться на этом. Горы цветов, толпы гостей. Да и вообще, все это мелочи. К тому же, опоздать тактически грамотнее – все уже будут сосредоточены на основном действии, можно будет остаться незамеченным.


- Боже мой! Кого я вижу! – энергичный мелодичный голос, насмешливый тон. - Сегодня поистине великий день!

Роман как раз вынимал корзинку из коробки и размышлял над тем, как унести сразу и подарок, и цветы, с букетом бы таких проблем не было. Обладательницу голоса он узнал сразу.

- Приветствую тебя, о фея всех времен и народов! Глядя на тебя, нельзя не поверить в существование эликсира молодости. Юлиана, ты блистательна.

- Естественно. Здравствуй, здравствуй, Ромочка! Я рада тебя видеть, – Юлиана внимательно осмотрела его и загадочно улыбнулась. – А ты хо-хо! Помочь? Мне корзинка идеально подойдет по стилю. Как романтично, кстати!

- Стараюсь попасть в настроение события. Прошу. Буду признателен.

Роман с радостью избавился от корзинки, взяв в руки большую коробку с подарком.
Как только они вошли в зал, где большинство гостей, действительно, уже расселись по местам, а ведущий что-то радостно вещал, им навстречу устремились Андрей и Катя.

- Юлиана, Роман! Наконец-то! Вы как раз вовремя, молодые сейчас подъедут, они в пробке задержались.

Со всех сторон стали подходить и другие знакомые, началась обычная в таких случаях суета: пожимания рук, громкие возбужденные разговоры, возгласы приветствия, шутки и несколько нервный смех.

- Спасибо, что пришел, - хлопнул по плечу Малиновского взбудораженный Жданов.
Роман, отвечая на рукопожатия, отшучиваясь, здороваясь и знакомясь, искал глазами среди гостей Марианну, и не находил.

В этот момент двери раскрылись, и в сопровождении нескольких девушек и молодых людей в зал вошли жених и невеста.

- Приветствуем виновников торжества! – поспешил оказаться в гуще событий ведущий. – Кто желает первым поприветствовать молодых? Устлать, так сказать, их путь лепестками роз?
Толпа приглашенных раздвинулась, все в легком замешательстве замолчали.

- Вот, Роману Дмитриевичу Малиновскому не терпится! – сказала в микрофон ведущему коварная Юлиана, возвращая пресловутую корзинку. Все радостно загудели и захлопали. Ведущий, обрадовавшись, что не возникло неловкой заминки, подскочил к неожидавшему такого поворота событий гостю.

«Скобелев не растерялся бы! В атаку? – Куда ж деваться, если ни трапеции, ни скрипки!»

Человек обычно не успевает в такой ситуации заметить всех деталей, он сосредоточен на том, что должен сделать и сказать. Потому иногда то, что он видит, можно объяснить эффектом туннельного зрения – ничего на периферии, только фигуры в центре. Фигуры в центре – жених и невеста – замерли, как и все остальные, в ожидании. Если б мы смотрели на невесту глазами Романа, мы б не увидели и сотой доли того, что нам хотелось бы разглядеть. Поэтому мы посмотрим на нее самостоятельно.

У каждой девочки в голове есть совершенно четкий образ Невесты. Сколько бы раз мы ни бегали смотреть на свадьбы в детстве, сколько бы потом во взрослом состоянии не посетили свадеб, ни увидели бы их в кино и на картинках в журналах, мы всегда увиденное сравниваем с ним – образцом. Он, надо сказать, крайне редко совпадает с реальностью. Или лишь частично. У этой волосы не того цвета, и лицо некрасивое, и прическа не та, эта полновата, у этой платье какое-то отстойное, не невестино вовсе, у этой цвет платья - фу, у этой жених все портит... Но жених – ладно, на него вообще можно не смотреть.

Эта невеста была самая настоящая с точки зрения девочек разных возрастов, любующихся сейчас ею. И дело даже не в том, что Милко – это, несомненно, был его шедевр, - вложил все свое восхищение моделью в чудесное платье того белого цвета, который по шкале оттенков свадебных тканей стремится в сторону голубого, а не кремового. Но все же оно было белым, лишь с еле-еле заметным голубовато-перламутровым отливом основы, что просвечивала из-под тончайшего кружева. И это - точное попадание: именно такой белый лучше всего подчеркивает смоляную роскошь волос девушки и оттеняет благородную бледность ее кожи. Наверное, Милко в детстве со своими сестрами смотрел диафильм «Спящая красавица», иначе откуда бы столько совпадений с теми сказочными одеяниями? А как ему удалось сшить платье таким образом, чтобы плотно сидящий, точно по фигуре, но абсолютно не выглядящий жестким корсет и длинная многослойная юбка совершенно не стесняли, не сковывали движений? Открытые, вроде, грудь и плечи, но и закрытые прозрачной тканью, на нескольких уровнях перехваченной на руках витиеватой изящной тесьмой – удивительное сочетание восточных мотивов с модными веяниями средневековья. Дело в том, что одеяние полностью соответствовало внутреннему состоянию невесты, оно было органично ее образу, вот почему она смотрелась в нем так восхитительно. Гений, что сказать! Мастер, маэстро.
Кто поколдовал над богатством Сониных волос – неизвестно, но такие прически привлекают не только пристально изучающие, критические взгляды подруг, - и они не находят изъяна! - они впечатляют и не искушенных в этом деле представителей мужского рода. Как эта тяжесть держится на голове, да еще так искусно уложенная? А этот завитой локон вдоль виска – естественен и живописен до захватывания духа. Никакого тяжелого венка – легкая россыпь цветов, от которых прозрачным туманом струится невероятно тонкая фата, летящая за невестой облаком, когда она движется быстро или порывисто оборачивается на зов.

Итак. Еще никто не устал, восприятие происходящего свежо, все готовы внимать словам первого поздравляющего с энтузиазмом и заготовленной заранее радостью. В такой ситуации главное - сосредоточиться, остановив взгляд на... Роман встретился глазами с Соней. Нет, сейчас он не видел ни ее наряда, ни прически, разве что отметил, что она капельку изменилась. Волосы снова были папиного цвета, без каштанового оттенка, или что-то еще – не успел понять. Просто вступил в зрительный контакт, как на красную ковровую дорожку, как выехал на коне на площадь перед построенным войском - сомненья прочь! Подошел к прекрасной паре в сопровождении товарища с микрофоном, улыбнулся: «Мистер Ха? – Пожалуйста!» И с невозмутимостью известного шоумена, артикуляцией ведущих программы «Время» советской школы и очаровательнейшей улыбкой ритмично продекламировал:

- Для тех, кто обойти готов полсвета,
Любимых повторяя имена,
Три месяца лето,
Три месяца осень,
Три месяца зима и вечная весна!

Вряд ли кто поверил бы, наблюдая за этим выступлением, что еще минуту назад человек не знал, что скажет. Может быть дух Ободзинского, пролетая мимо, шепнул Роману нужные слова в память об обожавшей певца бабушке Малиновского, а может быть невинно убиенный Бананан с помощью невидимой коммуникейшн тьюб подсказал подходящие строки.

На последних словах Малиновский протянул невесте корзинку с цветами, легко коснулся щекой ее щеки, пожал молодому руку. Сразу отошел, не желая больше оставаться в центре событий, успев увидеть сжатый в поддерживающем приветствии кулак Андрея.

Толпа радостно загомонила в ответ на этот краткий, но емкий по содержанию и неожиданный оттого, что в стихах, спич, а ведущий, у которого была установка уделять гостям больше внимания, не торопился переходить к следующему приветствию:

- Обратите внимание, господа, какой необычный букет преподнес Роман молодым! И как точно слова известной песни подчеркнули смысл, который был заложен дарителем в эту флористическую композицию! Знаете ли вы, что на языке цветов, - мужчина заглянул в свой смартфон – вот ведь палочка-выручалочка на все случаи жизни! – подснежники означают нежность первых чувств? И если человек дарит букет подснежников, то это говорит лишь об одном - в его сердце пробудилась первая, искренняя и самая настоящая любовь.

По толпе пробежала волна смешков, тамада понял, что увлекся. Стоящая рядом с невестой Зойка согнулась от хохота, Сима хихикала, покраснев до корней волос. Лица невесты было не разглядеть – она спрятала его в подаренных цветах. Жених сдержанно веселился.

Ведущий жутко смутился, лихорадочно придумывая, как исправить ошибку.

- Так и есть, друг, так и есть! – Роман вернулся и приобнял тамаду за плечи, поникнув головой и изображая на лице умильное смирение разоблаченного. - Искренняя и самая настоящая! Зришь в корень!

Гости дружно засмеялись еще громче. Милко прокомментировал происходящее в своей манере, Юлиана ехидно поддакнула, Маргарита, глядя на ведущего, укоризненно качала головой, Жданов смеялся громче всех, а Малиновский вдруг перестал улыбаться, встретившись взглядом с парой знакомых глаз.

«Черт!»

Увидев Марианну, Роман на какое-то время словно частично оглох. По крайней мере, вся остальная «цветочная церемония» прошла мимо его сознания. Пришедший в себя ведущий, обратил свою ошибку в шутку, и далее – молодец! – даже использовал свой прокол, сделав его чуть ли не гвоздем всей торжественной программы. Вокруг было шумно и весело, но Малиновский слышал окружающие звуки как будто сквозь беруши. Зато зрение было четким, он внимательно рассматривал лицо доктора, пытаясь прочитать на нем... Что? Хоть что-нибудь. Она одна? Это хорошо, это удача. Он двинулся через толпу к ней, забыв все, что собирался сказать при встрече. Но сократить расстояние оказалось не так-то просто: к нему то и дело обращались, задерживали разговорами. Снова подошел Андрей, опять обнимал и шутя поздравлял с первым чувством, хохотал, выплескивая накопившееся напряжение, Катя его мягко увещевала и делала комплименты сообразительности и находчивости Романа, протиснувшийся к ним Милко, ревниво осмотрев Малиновского, пробубнил:

- Ты прЕкрасно выглядишь! Но если б ты Одевался у мЕня, ты выглядел бы Еще лучше!

- Чтобы одеться у тебя, нужно сначала раздеться, а мы знаем, что это не безопасно! – отбивался Роман, пытаясь незаметно утечь из удерживающих его рук.

- Куда бежишь, Ром! Сейчас уже за столы пойдем рассаживаться. Ты с нами, – Андрей глянул поверх голов гостей, чтобы оценить, скоро ли следующая часть мероприятия.

- Роман Дмитрич, - как только Малиновский дернулся уйти, откуда-то сбоку подгребла Елена Александровна в сопровождении Гриши. – У вас самый милый и сказочный букет из всех! Мне понравилась идея с корзинкой, я собираюсь сделать искусственные цветы для Павла Олеговича.

- С кем передавать будешь, ба? – съехидничал внук, получив в награду укоризненный взгляд матери и одобрительный с подмигиванием Малиновского.

- С Маргаритой Рудольфовной, конечно! – бабушка не поняла подкола, чем развеселила Гришку и Романа еще больше.

- А теперь все приглашаются за столы! – тамада еще что-то вещал про то, как легче найти свое место, искря заготовленными шутками, а Андрей крепко схватил Романа за рукав.

- Пойдем, куда ты все смотришь? Твое место рядом со мной, это раз, и где твой ансамбль «Березка», это два?

- Порубили на дрова!

- Мне скоро тост говорить, а я что-то волнуюсь. – Жданов не слышал ответов на свои вопросы.

- У тебя тушь водостойкая?

- Что?

- Вот и не волнуйся. Если вдруг прослезишься, то не потечет. Не боись, я с тобой, Жданчик.

Сегодня хрюкну не просто так, а по поводу...

100!

Беспокойный поиск дал быстрый результат, Марианна сидела за дальним от Романа столиком с какими-то незнакомыми ему людьми. С того момента, как он обнаружил ее местонахождение, смотреть куда-то еще получалось плохо, взгляд словно магнитом притягивала фигурка в темно-зеленом платье. Ну просто «свет в окошке»! Она и теперь не казалась грузной или поправившейся. Когда сидела, так вообще не скажешь, что женщина через полтора-два месяца должна родить. Улыбаясь, рассказывала что-то соседям по столику, и те внимательно ее слушали, смеялись и радостно кивали головами, вызывая в нем зависть. Не смотрела в его сторону, не посмотрела ни разу. Ничего. Сейчас потихоньку градус официальности начнет снижаться, и он передислоцируется поближе к ней.

Надо сказать, что Роман был несколько удивлен: свадьба проходила не по хорошо известному шаблону, а оказалась живым и веселым мероприятием, ему в таких участвовать еще не доводилось. Ведущему не приходилось принуждать гостей к тостам – все хотели высказаться сами, и говорили вещи небанальные, часто смешные, подчас мудрые. Никаких тебе примитивных, надоевших конкурсов и наскучивших традиций, вместо них – небольшие видеофильмы или слайд-шоу из забавных фотографий, обработанных фотошопом и сопровождаемых озвучкой из фильмов и мультфильмов, рассказывающие про детство невесты и жениха, про их семьи, друзей, увлечения.

Роман увидел маленькую Данку: лупящую совочком по куличику, едущую чинно на пони, уже подростком ныряющую в бассейн где-то на отдыхе, занимающуюся у станка в балетной школе - и вспомнил, как хотелось ему быть свидетелем ее детской жизни. Теперь эти кадры не ранили, не трогали сильно, лишь отзывались ноющим воспоминанием, как могла бы ныть старая, зажившая грубым рубцом рана во время смены атмосферного давления. После каждого такого фильма находились желающие сказать тост или рассказать занимательную историю про молодых и их родителей, и в эти же поздравления вплетались танцевальные номера гостей – вот это было действительно интересно, потому что люди подошли к просьбе жениха и невесты со всей серьезностью, в смысле, с юмором и изобретательностью, не зря ж огромная часть населения тащится от всех этих «Танцев со звездами» и убеждается, что если хочется, то можно за короткое время отрепетировать вполне приличный номер.

Черед отца сказать тост пришел как раз после фотографий, на которых были молодые Сонины мама и папа: в свадебных нарядах, в домашней одежде, беременные дочерью, с коляской и т.д. Малиновскому было приятно посмотреть на запечатленные мгновения жизни своих друзей, которые обошли его стороной. Жданов действительно нервничал, и это было странно, ведь он всегда прекрасно чувствовал себя на публике и умел говорить речи. А тут… Данное событие все-таки было для него из ряда вон выходящим. Когда Андрей резко встал, чтобы начать тост, чуть не уронив стул, Малиновский тронул его за рукав и тихо сказал: «Я слежу за классом, кто будет болтать, тому указкой по рукам и сразу за дверь!»

- Друзья! Свадьба дочери – это событие для отца необычное, редкое. Особенно когда дочь всего одна. – Жданов глянул в сторону тестя, тот кивнул. – Поэтому пока жених с невестой озабочены важными вопросами вроде должны ли выпускаемые в небо голуби быть в штанишках или без, их родители размышляют над более простыми вещами, например, правильный ли шаг совершают молодые? Оттолкнуться в данном вопросе можно лишь от собственного опыта. И в какой-то момент, кажется, во время вечерней чистки зубов, меня посетила мысль настолько блестящая, что я не удержался, и воскликнул: "Эврика!" Кстати, никому не пожелаю подавиться зубной пастой. Итак, об озарении.

- Помедленнее, пожалуйста, я конспектирую! – крикнул кто-то из молодых гостей.

- Итак, об озарении, - повторил Жданов точь-в-точь как делают это преподаватели, надиктовывающие учебный материал. Гости снова засмеялись. – Когда женитьба перестает пугать, восприниматься капканом или тяжкой обязанностью порядочного человека, а становится уникальной возможностью добиться того, чего хочешь больше всего – вот тогда ты наверняка совершаешь верный шаг. Когда брак становится пусть зыбкой и обманчивой – потому что никакие печати, конечно, не могут удержать людей рядом, - но все же надеждой присвоить себе ту, кроме которой больше никто не нужен, - взгляд на Катю, - сказать, в конце концов, всему миру: она только моя! – вот тогда, скорее всего, ты все делаешь правильно. Когда окрыляет и вдохновляет перспектива долгих совместных лет: засыпаний и просыпаний в одной кровати, трапез – безразлично, с подгоревшими макаронами или эскарго, - ежевечерних разговоров, долгих или коротких, иногда, куда деваться, скандалов и обид, решения многочисленных проблем, начиная от покупки коврика в ванную и заканчивая поиском голубей в штанишках для свадьбы дочери, общих страхов за детей – проглотил ли сын только пуговицу или вместе с ней еще и катушку ниток, и корову, и быка, и кривого мясника... - и общих радостей - «Мама, я где-то потеряла зуб!».
Когда ты боишься, что она не согласится или передумает в последний момент – это оно, правильное решение. Вот как-то так. Надеюсь, что и мой зять сейчас испытывает нечто подобное тому, что испытывал я сам в день своей свадьбы. Хотя, кажется, именно в тот день я не испытывал ничего: ко дню своей свадьбы я уже был не совсем вменяем, и здравый смысл вернулся ко мне лишь на следующий день. И то не уверен, что он вернулся полностью. Горячо желаю нашим детям счастливой семейной жизни и надеюсь, что они никогда не пожалеют о принятом решении! За молодых!

Под бурные аплодисменты, восторженный комментарий ведущего, звон бокалов, Жданов спросил:

- Ну как?

- Огонь! Напалмом сжег сердца людей.

Андрей кивнул ведущему, тот что-то шепнул человеку за пультом, и заиграла музыка: «Сплин», «Мое сердце». Под слова: «Мы не знали друг друга до этого лета, Мы болтались по свету, земле и воде, И совершенно случайно мы взяли билеты На соседнее кресло на большой высоте», - Жданов подал Кате руку и они вышли в центр зала.

Под припев: «И мое сердце остановилось, мое сердце замерло, Мое сердце остановилось, мое сердце замерло», - они начали движение, и можно было только диву даваться, откуда столько юношеского задора у родителей молодоженов. Некоторая массивность Андрея полностью нивелировалась вертящейся вокруг него юлой Катериной, в своем веселом и даже озорном наряде совершенно не тянущей на статус тещи.

И ровно тысячу лет мы просыпаемся вместе
Даже если уснули в разных местах.
Мы идём ставить кофе под Элвиса Пресли,
Кофе сбежал под Propeller Heads, ах!
Припев:
И мое сердце остановилось, мое сердце замерло,
Мое сердце остановилось, мое сердце замерло.
И, может быть, ты не стала звездой в Голливуде,
Не выходишь на подиум в нижнем белье,
У тебя не берут автографы люди,
И поёшь ты чуть тише, чем Монсеррат Кабалье.
Ну так и я,слава Богу, не Ricky, не Martin,
Не выдвигался на Оскар, французам не забивал,
Моим именем не назван город на карте,
Но задёрнуты шторы и разложен диван.
Припев:
И мое сердце остановилось, мое сердце замерло,
Мое сердце остановилось, мое сердце замерло.
Я наяву вижу то, что многим даже не снилось,
Не являлось под кайфом, не стучалось в стекло.
Моё сердце остановилось...
Отдышалось немного... И снова пошло!!!
Припев:
Мое сердце остановилось, мое сердце замерло,
Мое сердце остановилось, мое сердце замерло.
И моё сердце astalavista, моё сердце замерло,
Мое сердце остановилось, мое сердце замерло.

Это было здорово. Здорово придумано, здорово исполнено. Кто-то восторженно кричал, хлопая в ладоши и свистя, кто-то утирал слезы. Роман показал чудной паре большой палец и, воспользовавшись объявленным антрактом, двинулся в сторону...

- Ромочка, дай я тебя обниму! Как хорошо ты выглядишь! – Маргарита уже стирала с его щеки губную помаду. Ты меня поразил своими подснежниками. Это на тебя совершенно не похоже – такая лиричность!

- Вы совершенно правы, мадам! Мой заказ просто перепутали. Я вообще-то выбрал кактусы в аранжировке из сухоцветов. Подснежники – чистая случайность. – Романа начинало все это раздражать.

- Случайности не случайны, - пропела над ухом Юлиана, беря Романа под руку. –Галантусы – эфемероиды. Слишком короткий период цветения и вегетации вообще, а потом и следа не найдешь: то ли были, то ли не были. По-моему, очень символично именно для Романа Дмитрича.

- О, Юлиана, как ты кстати. У меня к тебе просьба...

- Роман Дмитрич, сколько лет, сколько зим! – Зорькин почти не узнаваем, но улыбается широко и довольно. – Катя мне рассказывала о вашем триумфальном возвращении на экраны страны. – Рядом с ним интересная женщина и несколько одинаковых подростков разного возраста.

- Вы, Николай Антонович, про «Кинг-Конг жив» или «Мумия возвращается»?..

- Светуня, помнишь, я тебе рассказывал об этом человеке? Роман Дмитрич. А это моя жена, Светлана.

«Два совпадения, «л» и «н», - зачем-то отмечает Роман, улыбаясь, кивая, отступая, уводя за собой смеющуюся Юлиану. Но не тут-то было! - А это мои дети...

«Четыре сыночка и лапочка-дочка».

И разговоры, и разговоры, и кого-то ему представляют, и что-то про него рассказывают. Плавный, вежливый уход... а Юлиана уже куда-то испарилась.

- Андрей Палыч, представьте меня, пожалуйста, вашему другу! – перед Малиновским как из-под земли вырастает Зойка, блестя хитрющими наглыми глазищами: веселится и наслаждается игрой. За ее спиной Андрей, выразительно смотрящий на Малиновского: «а вот и он, больной зуб». – Соня прямо-таки заинтриговала нас рассказами об этом легендарном человеке!

«Надеялся, что она будет скромно и боязливо держаться в сторонке? – Она действует по принципу, хочешь получше спрятать - положи на видное место».

Андрей сдержанно и слишком официально – боится он ее, что ли? - представляет их друг другу, и его тут же увлекает за собой кто-то из гостей. Зойка вцепляется в Романа, как свежевылупившийся крокодильчик из «Приключений капитана Врунгеля», и приходится пикироваться с ней на грани фола, веселя окружающих, которые рады поучаствовать в этом занимательном развлечении. Возникает впечатление, что люди стекаются к их компании, как муравьи к куску сахара - столько старых знакомых, оказывается, и все рады ему, так рады!

«Звезда! Может, стоит снять часы? – Лучше, как советовал Андрей, остаться только в часах».

Зойка – язва, комплексов – ноль, чувствует себя неуязвимой, защищенной собственным цинизмом, отсутствием принципов. Прекрасный, замечательный во всех отношениях объект для игры. Он знает ее слабые места: этот панцирь черепашки-ниндзя только кажется непробиваемым, он видит ее насквозь, но даже на минуту не возникает злого азарта и желания проучить ее за острый язычок и надменность дерзкой молодости, слишком просто, как канатоходцу пройти по бортику – да хоть выпив бутылку водки и с закрытыми глазами! Она ему не интересна, она как его собственный клон – скука. Ему же надо туда, где молчаливая тайна, где зеркалочка-зазеркалочка, противоположный заряд, где замороченно и нелогично... он опять не видит, где Марианна.

Это похоже на заплыв, когда встречные волны все время откидывают тебя назад, когда водоросли опутывают руки и ноги, или когда океан не отпускает тебя, увлекая все дальше и дальше от берега, как ты ни стараешься грести.

- Следующим номером нашей культурной программы... – все снова дисциплинированно рассаживаются по местам в радостном предвкушении, освобождая танцевальное пространство, причем Андрей – что, забот других нет? – все опекает Романа.

- Скоро танец молодых, гвоздь программы, я думаю. Не зря же Соня придумала всю эту кутерьму с лезгинками и хороводами. Ты чего такой напряженный? И не ешь совсем. Малиновский, да что такое?

Марианна возвращается откуда-то, на ходу выключая телефон, когда Милко и Маргарита уже встали в исходную позицию в центре зала. Начинается следующая часть марлезонского балета, а Малиновский, ведя ожесточенные кровопролитные бои, пока так и не приблизился к той высоте, которую ему необходимо взять.

_________________________________________________________
Сплин, "Мое сердце"


101.

Все-таки удалось поймать пару ее взглядов, как захватить ладонью шмеля с цветка, не сжимая, чтобы сразу выпустить, или в прыжке сбить майского жука. В первый раз Роман и Марианна смотрели друг на друга несколько мгновений, и натянувшаяся между ними нить была тоньше паутинки, а потом она снова вернулась к разговору за своим столиком; во второй раз доктор быстро опустила глаза, как только он обернулся в ее сторону. Эти два взгляда были зажжёнными в темноте маячками. Лишь бы только не мираж, не обман зрения.

Меж тем свадьба пела и плясала. Милко с Марго произвели фурор, да и балетная пародия Зойки и Симы на музыку танца Анитры Грига вызвала не меньший восторг у зрителей. Тамада не успевал передавать микрофон желающим прокомментировать выступления, а заодно и пожелать что-то оригинальное молодым. То и дело кто-то выкрикивал шутки, и волна смеха прокатывалась по всему помещению. Номер, исполненный женской частью родственников с обеих сторон, «Ой, цветет калина», точная копия хоровода из фильма «Кубанские казаки», буквально взорвал зал, а полонез из «Евгения Онегина», исполненный мужчинами обеих семей и Соней очаровал.
Нет, вы только представьте, представьте себе это, и поймете, как это красиво! Под торжественную музыку Чайковского на «сцену» выходят отцы, деды и другие мужчины-родственники, а также примкнувшие к ним Милко и Николай Антонович, выстраиваются в ряд, и Соня, чудным видением возникшая словно ниоткуда, начинает танцевать с каждым из них по очереди. Сделав несколько танцевальных движений с дедом, она переходит к тестю и танцует с ним, и так далее, а остальные в этот момент совершают плавное перестроение. Представили? Полонез завершается символично: Андрей подводит дочь к жениху, который тоже появляется к этому моменту в центре зала.

Несомненно, в балах, что устраивались в старину, народных гуляниях с плясками и дискотечных вечеринках гораздо больше смысла, чем в застойных – не в смысле исторического периода, а в смысле явлений в организме, возникающих при длительном сидении, застольях. Танец – это радость тела, а наши тела по большей части ведут жизнь абсолютно безрадостную. Как часто мы танцуем? Увы!

Впрочем, не все участвовали телом и глазами в феерии праздника в одинаковой степени. Малиновский, отдавая должное созданному хозяевами и гостями поистине светлому, теплому и дружескому духу торжества, все время пребывал в состоянии повышенной боевой готовности, ожидая, когда же гостям дадут возможность передохнуть от впечатлений, официально предложат сделать перекур, и все такое прочее. Он сидел как на иголках, словно его стул был покрыт не мягкой обивкой, а аппликатором Ляпко, и костюм Купидона никак не мог защитить кожу седалища от острых кончиков металлических стерженьков. Но, кажется, насыщенность программы никого, кроме него, не тяготила. Для осуществления его идеи требовался удобный момент, который никак не наступал.

- Итак, господа! Позвольте мне торжественно объявить: пора дыхание затаить! Танец жениха и невесты!

- Где вы взяли этого мистера Бина? – услышал недовольный голос Марго Малиновский. – Он же абсолютно не профессионален! Еще, наверное, и денег запросил немерено?

- Маргарита Рудольфовна, тамада – это университетский товарищ Сони, он мечтает о карьере телеведущего, никаких денег не взял, наоборот, очень благодарен за то, что ему позволили провести эту свадьбу, - терпеливо объяснила Катя.

- Ну, это хоть что-то объясняет... – фраза потонула в звуках музыки.

Музыка. Ага, танго. Интересно посмотреть на эту... страсть!

Скорее всего, никто из сидящих в зале не ожидал, что культово-кульминационный танец молодых окажется юмористическим номером.

Филипп не только не умел танцевать, но был, кажется, из тех, для кого танец - вещь такая же невозможная, как для всех остальных – полет. Да еще танго! В самом начале, при первых музыкальных аккордах еще можно было представить, что это будет если и не оригинальный, завораживающе-эротичный его вариант, то что-то наподобие сдержанного английского исполнения, как в «Легком поведении», или американского, как в «Запахе женщины», но... очень скоро стало понятно, что это уникальная, ни на что не похожая шуточная композиция, вызвавшая сначала улыбки, а потом смешки и даже хохот.

Жених, по сценарию, двигался мало и скованно, его движения были похожи на движения недоработанного японцами робота – запрограммированны, отточены до автоматизма. Его невозмутимый, сосредоточенный и очень серьезный, полный достоинства вид при совершении неловких шагов в нужном направлении, поднимании рук, поворотов головы и сгибании корпуса вызывал неудержимый смех у зрителей. Соня же, наоборот, была активна, грациозна, она легко и стремительно изгибалась, и исполняла все присущие танго движения с выражением сдерживаемой страсти на лице, точно так же, как и партнер, делая вид, что все так и должно быть, и это создавало необходимый комический эффект. Это был необычный, отлично поставленный, идеально срежиссированный и словно наполненный тайными смыслами номер, скорее цирковой, чем танцевальный.
«Они сошлись... лед и пламень»? «Девушка с шестом... веслом»? «Принцесса 23 века»? «Красавица и трансформер»? Наверное, столь печальные мысли приходили в голову только одному человеку, все остальные беззаботно и искренне хохотали. Тем более, что жених был очень мил, и неумение танцевать ему совершенно не вредило в глазах окружающих, да и невесту это нисколечко не смущало, к тому же, Филипп сам относился к этому со здоровым чувством юмора.

Как Роман и предполагал, после бурных и продолжительных аплодисментов гостям была дана возможность оправиться и переварить увиденное.

- Ром, ты куда? – беспокойной наседкой встрепенулся Жданов, но ответа не получил. Малиновский, юрким торпедным катером лавируя, как среди подводных мин, среди вставших со своих мест гостей, быстро направился к Юлиане, которая двинулась к выходу.

- Юлианочка, - взяв ее под руку и игнорируя удивленный взгляд, потому что изменил траекторию ее движения, промурлыкал Роман. – Ты знаешь во-о-он ту беременную женщину?

- Конечно. Но она под защитой светлых сил в моем лице.

- Ночной дозор?

- Круглосуточный. Что тебе от нее нужно?

- Познакомь меня с ней, пожалуйста. По всем правилам этикета.

- Тогда ты мне должен озвучить свои намерения, я не буду слепым орудием, тем более в твоих руках.

- Я собираюсь ее соблазнить и бросить одну с ребенком.

- Не смешно. – Юлиана попыталась высвободиться, но Роман ее не отпустил. – Мне нужна ее консультация.

- Ах-ха. Так-так. Шо, опять?

- Прошу, сосредоточься, мы уже близко. – Роман настойчиво вел Юлиану к столику, за которым сидела Марианна.

- Марианна, дорогая, - голос Юлианы изменился, потеплел. С женщинами она всегда разговаривала мягче и приветливее, чем с мужчинами. – Позволь представить тебе моего о-о-очень давнего знакомого Романа Малиновского. Я делаю это по его настойчивой просьбе.

Марианна оторвала взгляд от своего телефона, подняла голову и теперь чуть растерянно смотрела на подошедших.

- Приятно познакомиться, Роман, - наконец проговорила она, спрятав усмешку. – Как поживаете?

- Спасибо, все в порядке. Не правда ли, сегодня чудная погода?

- Погода и вправду замечательная, как по заказу для данного события.

- Столь погожий денек после вчерашней хмурости и даже метели – просто подарок для нас всех.

- И это в нашей-то полосе, когда и летом солнечный день – редкость!

- Ну, я вижу, что вы сразу нашли общий язык, - сказала чуть удивленная Юлиана, каким-то внутренним чутьем ощутившая за нарочито этикетными фразами неясный для нее подтекст. – Мне нужно идти, но если что, Марианна, тревожная кнопка под столом, – она бросила на Малиновского предупреждающий взгляд и удалилась, пару раз оглянувшись на подозрительную парочку.

- Чем обязана столь счастливому знакомству? - доктор чуть расслабилась и села поудобнее. Часть ее соседей по столику отсутствовала, остальные были поглощены общением с другими гостями. Роман присел на свободный стул рядом. Ее голос оказывал на него странное действие: Малиновский совсем успокоился и при этом почувствовал прилив азарта, уверенности, вдохновения, которых ему так не хватало в тот последний разговор с ней.

- Мне нужна консультация. Поможете? Вас рекомендовали как специалиста.

- Кардиолога? – ее голос чуть поскучнел.

- Нет, как беременной женщины.

Она недоуменно подняла брови и внимательно на него посмотрела.

- Чем смогу. Спрашивайте.

- Как обычно чувствуют себя женщины примерно за два месяца до родов?

- Как будут чувствовать себя мужчины, находящиеся в этом зале, если им всем сейчас под дулом пистолета нужно будет сто раз отжаться?

- Кто ласты склеит, кто отожмется и бросится в пляс.

- Ну, вот и женщины так же. Кто лежит в больнице под капельницей, кто ведет обычный образ жизни.

- Ходит на свадьбу, например?

- Да, на свадьбу, на работу, занимается обычными домашними делами, исполняет семейные обязанности.

Последние слова обожгли, словно капля спирта упала на открытый нерв. Лапка дернулась. Глаза попытались рассмотреть ее пальцы.

«Дурак, что ли?»

- Все еще на работу? – проглотил ком в горле Роман. – А-а-а… декретный отпуск?

- Ну, многие женщины ждут его не дождутся, а некоторые предпочитают еще немного поработать.

- А скажите, пожалуйста, Марианна. Если такую женщину, ведущую обычный образ жизни пригласить на эксклюзивную экскурсию, Вермеер, в понедельник, когда музей закрыт, там устраивают экскурсии только для своих, работников музея, их знакомых и родственников, она пойдет? Или ей не позволят семейные обязанности?

Роман был уверен, она знает, что на недавно приехавшего в Москву Вермеера очень трудно попасть – огромные очереди. А когда через несколько месяцев интерес спадет, доктору будет уже не до картин.

Марианна внимательно изучала его лицо. Малиновский понимал, что «купить» ее таким образом невозможно, ему для начала нужна была ее реакция.

- Марианна Николаевна! А я все никак не доберусь до вас, все зацепляюсь за кого-то по пути! – нелегкая принесла Марго. – Как вы себя чувствуете? Почему вы одна? Андрей, вроде бы, говорил, что вас должны были сопровождать? А как же вы домой поедете? Нет, в таком положении нельзя уже ездить самостоятельно! Это непростительное легкомыслие!

Вопросов было значительно больше, чем требовалось ответов.

- Не волнуйтесь, Маргарита Рудольфовна, за мной приедут, конечно.

- Это хорошо, это разумно. Я правильно поняла, что вы в понедельник будете на работе? Андрей сказал, что у него может получиться завести вам мои новые анализы.

«На уровень бестактности и эгоизма в крови. – Маркеры желчнокаменной болезни мышления».

- Да, да, все верно. Пусть приезжает.

- Роман, а ты что тут? – и, не дожидаясь ответа, уже обратилась к кому-то другому, проходящему мимо.

Малиновский только с облегчением снова повернулся к Марианне, как опять услышал знакомые голоса:

- А, вот ты где! Я все думаю, куда ты так шустро испарился, оказывается к вам, Марианна Николаевна! – Андрей подошел, за ним Катя. Начался оживленный разговор. И приходилось терпеть этот дружеский набег, в любой другой раз подаривший бы массу приятных эмоций, но не сегодня, и не показывать виду, как хочется, чтобы исчезли все вокруг или хотя бы замерли, как в любимом Сонечкином фильме про Шерлока, серия как раз про свадьбу, – замерли в молчании все, кроме него и Марианны. И тогда они смогли бы нормально поговорить. Снова тамада взялся за микрофон, все стали возвращаться на свои места.

- Малиновский, ты идешь? – Андрей с Катей уже отошли на приличное расстояние.

- Нет, я, пожалуй, останусь здесь.

- Ну и отлично! – Андрей больше не нервничал, все шло по плану и даже лучше. – Марианна Николаевна, с вами я оставляю его абсолютно спокойно, а то он все один да один... – Катя-таки утащила мужа за собой.

Теперь мы снова воспользуемся эффектом отъезжающей камеры. И, больше не слыша, что и кто говорит, можем всех рассмотреть. Гости рассаживаются, Зойка что-то нашептывает Симе на ухо, та густо краснеет, и они обе поглядывают в сторону Романа. Марго что-то эмоционально рассказывает Елене Александровне и Юлиане, слегка презрительным жестом указывая на ведущего. Жених что-то обсуждает со своими друзьями, стоя рядом с невестой. Невеста, сидя за столом, задумчиво водит вилкой по скатерти, Катя складывает фату, которую только что отцепила от волос Сони. Андрей смеется, слушая комментарий Милко, сделанный после кивка в сторону Малиновского, сам Малиновский сидит вполоборота к центру зала и, очевидно, отпускает какие-то остроты, так как вернувшиеся соседи Марианны по столику весело смеются, как и Марианна, которая не может сдержать улыбки.
Тамада, видя, что почти все готовы к продолжению вечера, просит включить очередной фильм. Он про Соню, уже взрослую, и ее друзей: университетские фотографии, фотографии семейные и сделанные Зойкой, в том числе и хорошо известные Роману, и даже те, что сделаны у него в деревне, но умело обработанные то ли Виталиковой, то ли уже Зойкиной рукой – не узнаешь, где снято, - и все это опять скомпоновано с юмором, в соответствии с текстом и под несерьезную песню «Элис».

С нами Вовка, с нами Вадим,
Оттянуться всей компанией хотим.
И гитары взяли мы с собой, чтоб песни пелись.

С нами Алла, с нами Филипп,
Его никто не звал, он как-то сам прилип.
И тут один из нас сказал: "А пойдемте к Элис".

Припев:
А что это за девочка, и где она живет?
А вдруг она не курит, а вдруг она не пьет?
А мы такой компанией
Возьмем да и припремся к Элис.

Элис? Кто такая Элис?

Красиво одевается, красиво говорит
И знает в совершенстве английский и иврит.
Ну, а мы с такими рожами
Возьмем да и припремся к Элис.

С нами Юра, с нами Борис,
Они, когда напьются, всегда поют на бис,
А мы им аплодируем, но песни их давно приелись.

Но им попробуй что-то возразить,
Мордой по асфальту тебя начнут возить.
Да ну их всех, давайте лучше махнем к Элис.

Припев:
А что это за девочка, и где она живет?
А вдруг она не курит, а вдруг она не пьет?
А мы такой компанией
Возьмем да и припремся к Элис.

Элис? Кто такая Элис?

Красиво одевается, красиво говорит
И знает в совершенстве латинский алфавит,
А мы с такими рожами
Возьмем да и припремся к Элис.

С нами Шурик, с нами Сергей -
Он отличный парень, несмотря на то что гей,
Да и Боря с Колей тоже как-то странно оделись.

А то, что будет дальше - это просто труба... Ч-ч-ч!
Это не любовь, это упорная борьба.
Ну, это все потом, а сейчас давайте все же к Элис.

Припев:
А что это за девочка, и где она живет?
А вдруг она не курит, а вдруг она не пьет?
А мы такой компанией
Возьмем да и припремся к Элис.

Элис? Кто такая Элис?

Красиво одевается, красиво говорит
И лечит паранойю, ОРЗ и простатит,
А мы с такими рожами
Возьмем да и припремся к Элис.

И все, кто с ней знаком,
Говорят, что она просто прелесть.

После окончания фильма, Роман снова повернулся к Марианне и соседям по столику, отпуская очередную шутку, а потому пропустил мимо ушей следующую реплику тамады и не обратил внимания на одобрительный гул за столиками. А тем временем ведущий, продолжая тему фильма, объявил белый танец, который должна была начать невеста. Соня встала со своего места, улыбнувшись Филиппу, и под аплодисменты вышла на середину зала, оглядываясь, словно в нерешительности, выбирая кавалера. Затем махнула рукой сидящему за музыкальным пультом. Заиграла музыка: "Les valses de Vienne", François Feldman.

Не умолкнувшие вдруг как по мановению дирижерской палочки гости, и не громко зазвучавшая из динамиков красивая и нежная мелодия заставили Романа обернуться, но глаза Марианны, которые смотрели за его плечо. Повернув голову, Малиновский увидел Соню, стоящую рядом с ним и протягивающую ему в приглашающем на танец жесте руку.
___________________________________________________________
"Les valses de Vienne", François Feldman.

_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)

102.

Грезы – это что? Если по Ожегову, греза - призрачное видение, сновидение; по словарю Даля - светлая мечта, блажь, мнимое видение, бред, игра воображенья во сне, в горячке или наяву...

В горячке или наяву, но, как ни крути, игра воображения, блажь, бред. Пусть кто-то назовет это бредом, кто-то – блажью, но воображение уж точно разыгралось... Иногда нужно быстренько придумать 25 картинок, пока добираешься до той, которой можно грезить бесконечно.

Соня улыбалась, но это была игра. За ее демонстрируемыми всем уверенностью и озорством, за незатейливостью обмана – случайный выбор партнера? шутка? ну-ну! – стояло нечто иное. Но догадаться об этом ином могли всего несколько человек в зале, да и то каждый в меру информированности и своего жизненного опыта. Смотреть в глаза девушке имел возможность лишь Роман, но ему тоже было не до холодного анализа, что там мерцает в этих расширенных зрачках.
Большая часть гостей подумали, что начинается очередной номер-розыгрыш, а взрослый мужчина, кажется, друг отца невесты, специально сначала пересел, а потом сделал такое лицо...

Настойчиво зовущая музыка, сотня лиц, в предвкушении устремленных в твою сторону, и протянутая рука девушки – это ситуация не из безвыходных, потому что, говорят, безвыходных не бывает – да? - но из тех, у которых лишь один красивый выход, как, например, у оленя, загнанного охотниками и стоящего на обрыве - можно надеяться, что взлетишь...

Ложно-отчаянный вскрик Милко «Почему не мЕня?», и подбадривающе-удивленный Андрея «Малиновский, не подведи!» не вызывают дружного всплеска смеха, все словно замерли в ожидании чего-то необычного. И в общем-то, плевать на всех, за одним-единственным исключением, но Соня ждет и надеется на него, а значит...

«Нет, а действительно, что это все значит? - размышляем мы. - С какого перепугу Соня вдруг решила рискнуть столь тщательно продуманной и уже отработанной легендой? Что может заставить поступить девушку столь… неосторожно? Желание покрасоваться?» – Фу, нет, мы так не думаем. Подготовка к свадьбе всколыхнула в ее сознании какие-то юношеские грезы, навеянные книгами, а пуще того фильмами, и очень захотелось воплотить их в жизнь? Вряд ли, уж очень эта героиня серьезная барышня. Может быть?.. Нет, об этом даже речи быть не может, что за глупости! Она выходит замуж по любви! Тогда что ж? Это такой вариант благодарности? Сомнительно. Та самая «частица черта в нас», о которой поется в арии Сильвы? А вот это вероятнее. Или она еще раз напоследок решила испытать это ни с чем не сравнимое ощущение – смертельный номер на пару с партнером, в котором уверена больше, чем в себе. А может быть, мы слишком усложняем? Почему не допустить, что ей просто хотелось станцевать с тем, кто – она же знает это, - хорошо танцует? Нет?

А если это вызов? Не кому-то – себе самой? Себе, послушной, воспитанной девочке, которая знает, как нужно поступать правильно, которая органично воспринимала всегда убедительные доводы великих гуманистов, что сначала нужно думать о других, а потом уже о себе, что интересы близких следует ставить выше своих собственных, и старалась изо всех сил жить по этим правилам, но теперь… вдруг пришла к осознанию: а искренна ли была я в своих убеждениях? Где настоящая я: та, что печется о чувствах других, переживает, случайно или не так уж случайно раня чьи-то чувства, или та, что набирается уверенности и ликует, убеждаясь в силе своих чар? И это приглашение на танец не похоже ли на признание Кати Кузнецовой из фильма «Курьер»: «Я мечтаю быть очень красивой, чтобы нравится всем мужчинам. И еще, еще я хочу ехать в красивой спортивной машине, чтобы на мне был длинный алый шарф, а на сиденье рядом магнитофон и маленькая собачка». Нет, конечно, Сонечка не думает о спортивной машине, магнитофоне и шарфе – у нее это все есть. Мы о другом: иногда наступает момент, когда невыносимо хочется сказать правду, вот как Катя, например, даже если это сломает представление окружающих о тебе, или сделать то, что хочется, вопреки всему, чему учили, что правильно и благоразумно. Чтобы понять, наконец, кто ты? Чтобы попытаться остаться хоть раз самой собой – но другой, еще одной, про которую даже сама еще не знаешь.

А пока все взгляды устремлены на Соню и Романа, который думает и действует быстро, это мы тут можем позволить себе разлюли-малину.

Встал, галантный поклон, естественно, с благодарной и чуть удивленной улыбкой – мастер камуфляжа! - принял ее руку, вывел на середину зала, развернул к себе. Принцесса хочет триумфа? Мечтает поразить публику? Это запросто. Заняли исходную позицию, прислушались к музыке, и... полетели.

Уже после первого круга – хорошо, что столько места, вальс любит простор, - гости замерли в прямом смысле слова: даже самые ненасытные выронили вилки, самые жаждущие отставили бокалы, самые болтливые проглотили языки, самые зависимые отложили телефоны. Розыгрыш? Нет, тут не до смеха, тут каким-то чудесным образом все совпало: момент, музыка, голос певца, его ласковый французский, костюмы танцоров – это же вальсирует принцесса Шарля Перро с загадочным благородным вельможей (ах, Аристарх!) – и, главное, невесомое парение партнеров в ритме взмахов бабочкиных крыльев при замедленной съемке…

Тамада в какой-то момент пытался предложитьчто-то типа «присоединяйтесь, господа, дамы приглашают кавалеров», но никто не обратил внимания на его слова, никто не дернулся с места.

Венские вальсы

Du pont des supplices - С моста мучеников
Tombent les actrice - Падают актрисы,
Et dans leurs yeux chromes - И в их голубовато-серебристых глазах
Le destins'estbrouille - Запутанная судьба.
Au cafe de Flore - В кафе Флоры
La fauneet la flore - Фауна и флора,
On allume le monde - Воодушевлен народ
Dans une fumee blonde - В тускло-белом дыму.

Dans la Rome antique - По древнему Риму
Errent les romantiques - Бродят романтики,
Les amours infidels - Неверные любовники
S'ecrivent sur logiciels – Флиртуют в интернете.
Du fond de la nuit - Из глубокой ночи
Remontent l'ennui - Снова появляется тоска,
Et nos chagrins de momes - И наши печали детства -
Dans les pages du Grand Meaulnes - На страницах романа "Великий Мольн".

Maintenant que deviennent - Чем теперь становятся,
Que deviennent les valses de Vienne - Чем становятся Венские вальсы?
Dis-moi qu'est-ce qu et'as fait - Скажи мне, что ты сделала
Pendant cesannees - За эти годы?

Si les mots sont les mêmes - Если слова те же,
Dis-moi si tu m'aimes - Скажи мне, любишь ли ты меня?..
Maintenant que deviennent - Чем теперь становятся,
Que deviennent les valses de Vienne - Чем становятся Венские вальсы...

Et les volets qui grincent - И ставни, которые скрипят
D'un chateau de province - В провинциальном замке?
Aujourd'hui quand tu danses - Теперь, когда ты танцуешь,
Dis, a quoi tu penses - Скажи, о чем ты думаешь?

А и правда? Что это мы все со стороны да со стороны? А внедриться в мозг, а проникнуть в грудную клетку? В грудной клетке ухало, казалось, громче, чем ударные, ухало, то попадая в такт мелодии, то выбиваясь из него аритмичным слогом Маяковского:

«У прочих знаю сердца дом я.
Оно в груди — любому известно!
На мне ж
с ума сошла анатомия.
Сплошное сердце —
гудит повсеместно».

А мыслей как таковых не было. Так, обрывочные наблюдения: все смотрят, но это не волновало, тревожил только один взгляд, но об этом не сейчас; Соня напряжена, он это чувствовал рукой, лежащей под ее лопаткой, улавливал солнечным сплетением и видел по лицу. «Спокойно! - сказал он ей улыбкой. – Все получится, как ты хочешь». Она чуть расслабилась. «Отдайся полностью на волю моих рук», - дал ей понять, перехватив покрепче ладонь, чуть сильнее прижав к себе. Она послушалась. Нет, мыслей не было, и даже анализировать хаотично поступающие в мозг сигналы от всех органов чувств он будет потом, может быть, а сейчас мысли будут только мешать. Пусть думает тело.

Все когда-нибудь кончается: песня, день, фильм, год, фик, жизнь, танец. Когда музыка стихла, после нескольких мгновений мертвой тишины воздух в помещении наполнился гулом голосов и шумом аплодисментов. Роман сдержанно поклонился, Соня присела в реверансе. Малиновский подвел девушку к Андрею и отпустил ее руку.

- Не ко мне, - тихо сказал Андрей.

- Пардон, - Малиновский не смутился. Несколько шагов, и он передает ее руку Филиппу.

- Благодарю вас, Софья Андреевна.

В ответ получает выразительный взгляд.

Пока родственники и друзья окружают невесту, Роман пытается ретироваться, но Андрей хватает его за плечо.

- Ну, Малиновский, ты даешь! – Жданов в восторге бьёт его кулаком в грудь. – «И бережно держа, и бешено кружа, ты мог бы провести ее по лезвию ножа?» Чего еще я про тебя не знаю?

- Пустяки, я еще и на машинке вышивать умею, - он отшучивается и бросает взгляд в сторону столика, за которым сидела Марианна. Ее там нет, и шали на спинке стула тоже. И сумки.

«И даже шкурки лягушачьей не осталось. Что будем жечь? - Храм Артемиды».

- А вы не знаете, где Марианна Николаевна? – обращается Роман к подошедшей Кате.

- Она ушла, за ней приехали.

- Кто?

- Собака с милицией! Ты чего, Малиновский, так волнуешься?

- Она не уточнила, просто попрощалась, сказав, что ее ждет машина, - сообщила Катя. - А что?

- Ничего, мы не договорили.

- Нет, я до сих пор в шоке! И ты еще выкрутасы устраивал, приходить не хотел! – Андрей обнял Романа и Катю. - А Соня-то, Соня! Вот так взяла, и ни с того ни с сего выбрала тебя! Кто ж мог себе вообразить, что ты так обалденно танцуешь, Малиновский?

- Судя по всему, у нашей дочери прекрасное воображение, - Катя внимательно посмотрела на Романа, – Мне теперь кажется, что…

- Может быть, она хотела усадить меня в галошу? Но не на того напала! Гвардия не сдается! - тот только пожал плечами.

- Все может быть, - мать невесты задумчиво разглядывала свою дочь, окруженную галдящими подругами, опекаемую женихом, – Все может быть! Но вы действительно прекрасно смотрелись в танце.

- Спасибо, Катя, я польщен. Мне нужно выйти позвонить. Я скоро вернусь.

Марианна на звонок не ответила. И на второй. Малиновский вспомнил, что она не всегда слышала свой телефон, когда он лежал у нее в сумке, но объяснение может быть и другим.

Вошел обратно в зал, осмотрелся в поисках подходящего человека. Увидел дочку Зорькина.

- Мадемуазель, мне нужна ваша помощь.

Девчушка посмотрела на того, кто к ней обращается, и тут же смутилась.

- Какая?

- У меня сел телефон, а мне срочно нужно позвонить доктору.

- Пожалуйста, – она, не задумываясь, протянула ему свой гаджет.

- Спасибо, вы практически спасаете мне жизнь.

Он набрал нужный номер, долго ждал, опять нет ответа. Значит, он позвонит позже, если она не перезвонит сама.

- Я вам очень признателен, мадемуазель. Как вас зовут? У меня, видите ли, старческий склероз, я помню, как звали всех кошек прабабушки, а у нее, на минуточку, была айлурофилия, и держала она их стадами, а вот как представил мне вас ваш батюшка три часа назад – запамятовал.

- Вика, – девочка, польщенная вниманием только что поразившего всех своим танцем человека и очарованная таким необычным общением, забрала телефон и не знала, что дальше делать.

- Потрясающе! - искренне воскликнул Малиновский. – Вот почему вы такая красивая. Имя определяет образ! Предрекаю вам целый ряд грандиозных побед над сильными мира сего, в смысле, над имеющими слабость к женской красоте представителями сильного пола.

Девочка засмеялась, Малиновский подмигнул ей и удалился, провожаемый восторженным взглядом.
____________________

103.

Оставаться дольше было незачем, но и идти было некуда – пока он не дозвонился до Марианны, возвращаться домой не хотелось. Это было бы констатацией факта: опять провал, ведь уходил-то из дома с наполеоновскими планами, а смог осуществить только один разведывательный маневр.

Раздражение закипало медленно, но верно, грозило выплеснуться наружу непредсказуемым образом, и, пожалуй, лучше свалить с этого фееричного мероприятия: вопреки своим желаниям, выступил в роли свадебного генерала – эх, все-таки белый мундир был бы тоже кстати! – и приглашенной звезды в одном флаконе - спел-сплясал, но абсолютно не преуспел в том, на что надеялся. Было ощущение, что он идет по бурелому или пробирается сквозь завалы в разрушенном доме, а под ноги ему то и дело падают балки, обрушиваются перекрытия. Почему ж так трудно? Почему не получается-не складывается? Что неправильно? Неправильно было раньше, он решил попробовать все начать с начала: познакомиться, ухаживать, очаровать, завоевать. И она поняла намек, приняла. Но ушла. За ней приехали. И лучше, чтобы не поджечь случайно взглядом скатерть, на которую уставился, не думать, кто приехал, почему и куда повез.

- Ром, что такой грустный? - Андрей присел рядом и, кивнув на тарелку Малиновского, в которой тот рисовал вилкой какие-то кренделя. - Аль в салате по-милански не хватает трюфелей?

- Я твое, Андрюш, меню, - Роман повел рукой, показывая на зал и гостей в нем, - исключительно ценю. Будь, дружище, милосерден: можно я уже свалю?
- Стоп, стоп! Какой «свалю»? А торт? А дискотека? Мы классную группу ждем, они где-то подзастряли. Будет весело!

- Что, еще веселей? – ужас на лице вышел слегка вялым. - Знаешь, Андрюх, это уже за гранью добра и зла - столько веселья на одной свадьбе! Если отпустишь меня, добрый молодец, исполню три твоих желания, но не сегодня. На сегодня лимит уже исчерпан.

Немного попререкались, и Андрей пошел проводить Романа, который должен был еще попрощаться с Катей и молодыми. Они и еще несколько гостей как раз стояли у стола, на котором лежали немногочисленные подарки: приглашенные в основном предпочли бросить конвертики с деньгами в специальный сундучок.

- Почему? – громче всех вскричала Зойка, когда Андрей сказал, что Роман уходит. – Все только начинается!

- Что – все? – Роман все же подарил ей особенную улыбку, но Зойку было не пробить.

- «Все, что тебя касается, все, что меня касается!» - пропела она, намекая. -Танцы! Я хотела с вами танцевать!

- Увы, Алла, важные государственные дела не позволяют мне надолго покидать мой кремлевский кабинет. Ядерная кнопка без присмотра, сами понимаете, а враги не дремлют. Я хоть и поставил на нее эмалированную кружку с чаем, чтобы замаскировать, но мало ли... вдруг диверсанта привлечет аромат бергамота. Так что...

Он уже почти распрощался, когда сообразительная эта девица снова нашла повод его остановить.

- Сонь, - обратилась она к молчаливой подруге, - а давай посмотрим, что в этой коробке? Пока даритель не ушел? Может, у него какие специальные слова для вручения подарка заготовлены? Как для букета?

«Андрей прав, она смотрелась бы лучше с заклеенным ртом. – Стареешь?»

Вот откуда она узнала, что это его подарок? Ее же здесь не было, когда он пришел? Хотя… все малолетки смотрят ей в рот – целая банда осведомителей, чему удивляться?

- Вы не против, Роман… Дмитриевич? – спросила Соня.

- Почему я должен быть против? Пожалуйста.

- Ну, мало ли, «Азазель», например, - Зойке хотелось острых ощущений. – Вы бы ушли, мы бы открыли – бдыщ! – она изобразила звук взрыва. Вертящийся постоянно рядом с ней Гришка хмыкнул. Непрофессионально изобразила? Да, девочкам до мальчиков в этом смысле далеко, пацаны с детства упражняются в звукоподражании стрельбе одиночными и очередями, а уж про взрывы и говорить не приходится.

- Ал, это даже для тебя чересчур! – смеясь, сказала Катя.

Соня развязала бант, открыла крышку, заглянула внутрь…

- О-о-о!

Дежавю.

- Ну, что там? Умрешь от любопытства, пока дождешься! – Зойку можно было понять, она ж из посвященных…

Соня сначала вынула конверт и, не глядя, потому что, не отрываясь, смотрела на то, что было в коробке, передала его мужу. Тот сразу сунул его в сундучок, к другим конвертам, чтобы не держать в руках. Затем девушка аккуратно достала из коробки вазу, поставила ее на стол, и следом достала вторую. Это был комплект, дуэт ваз из муранского стекла. Одна плоская, массивная, из толстого иссиня-черного стекла, с рельефными волнами. В глубокой ровной черноте был только один блик, серебристо-золотой. Вторая – высокая, изящная, стенки которой были тонки и прозрачны, у основания повторяла цвет первой, а потом он постепенно светлел, в «талии» уже был синим, а выше, к раскрывающемуся, как бутон, горлышку переходил в изысканные узоры всех цветов радуги, радуя глаз богатством фирменного муранского многоцветья.

- Ух ты! – воскликнул Гриша.

- Атпад, - прокомментировала Зойка.

Андрей присвистнул. Катя переводила взгляд с Романа на Соню, но ни тот, ни другая на нее не смотрели.

- Их можно ставить по отдельности, а можно вот так, - Роман поставил высокую вазу тонкого стекла на плоскую, и оказалось, что рельеф последней специально сделан как выемка для пары.

- Какая красота! – сказала подошедшая к компании Елена Александровна.

- И что означает сия аллегория? – спросил Андрей.

-Тут надо проявить фантазию, - сказала Зойка.

«Может, не надо? – Не мешай юности резвиться».

- Это похоже на ночное небо, - сказал Гриша. – Вот звезда. А в небе салют. Или это такая комета летит. Разноцветная.

- Нет, это похоже на листья, на которых капля росы, а из листьев распускается бутон, - предположила Елена Александровна. – Цветик-семицветик, только очень красивый, не как ромашка.

- Это бездна океана, водоворот, на дне жемчужина. Из бездны рождается смерч, но он цветной, потому что захватил из моря все его подводные сокровища, - наконец подал голос Филипп.

- Это руки мужчины, - сказала Зойка, - его ладони. Возможно, он – негр, и он держит в своих руках женщину. Смотрите у вазы какая фигурка – попочка, талия… Она танцует в его руках. Нет! Я поняла! Это экстаз! Обалдеть! Оргазм в стекле – никогда такого не видела!

Кто-то прыснул, кто-то покраснел, кто-то закатил глаза.

- В любом случае, это - любимое Сонино муранское стекло, причем очень редкая, авторская работа. Какое точное попадание, Роман Дмитрич! – сказала Катя.

- Удивительное совпадение! – согласился с ней Андрей.

- Ну, раз я такой весь из себя ночной снайпер, я, пожалуй, отчалю, пока не поразил тут все мишени… всех окончательно. Страшно рад, что угадал с подарком, надеюсь, это буйство красок и образов не пойдет ни в какое сравнение с той красочностью и насыщенностью событиями, какие ожидают в жизни эту молодую пару! Всех благ, друзья мои, мне нужно идти. Увы, увы, такие люди, как я, не принадлежат себе, они принадлежат человечеству.

- В основном, женской его половине! – пошутил вслед уходящему Андрей.

- Естественно: лучшей! – не обернулся, а лишь махнул рукой Роман.

Кто рано уходит со свадьбы?

Он не стал больше ждать, позвонил снова сам и дозвонился. И вдруг нахлынувшее вдохновение позволило ему растопить ледяную корку ее отчужденности в начале разговора. Своим вернувшимся красноречием, тонким юмором и мягкой настойчивостью он, как горячим дыханием, отогрел покрытую ожеледью тонкую веточку, умудрившись не сломать ее, не поранить почек.

Нет, не сегодня, не завтра – ну правда, она в гостях, за городом и не может подвести людей, она обещала, - послезавтра, в понедельник он приедет к ней на работу, поговорить. Это ей он так сказал, для себя же решил, что разговор будет лишь первым шагом, а дальше… Дальше никуда она не сможет уже от него деться, что бы там ни было!

Злило, конечно, что опять все не так, как хочется, он готов был уже сегодня поговорить с ней, какая-то бесконечная пересеченная местность, полоса препятствий, конкур. Он бы поехал за ней прямо сейчас, но почему-то – о, боги, что за робость? - не посмел настаивать, а она не захотела сказать, где и с кем. Злость была адресная, на себя: протормозил, упустил кучу возможностей, ошибся. В сочетании с ревностью, которая вовсе не была безобидной - «кому-то повезло проводить время в ее обществе!», - а была вполне себе настоящей мавро-отелловой, «кто там к ней протягивает руки?», она доводила до исступления. Две ночи и день. А потом все будет хорошо.

И все равно, нужна была хоть тонкая ниточка, связывающая сегодня и послезавтра.

«Сообщите приметы резидента, с которым у меня встреча в понедельник», - рискнул отправить Роман сообщение.

«Высокий блондин в черном ботинке», - пришел после небольшой паузы ответ.

Йес! В смысле, есть контакт!

«Повторите, повторите! Не понял! Блондинка за углом?»

«Толстушка Мэри-Энн была:
Так много ела и пила,
Что еле-еле проходила в двери».

«Вас понял, вас понял: «Красота по-американски», «А я по традиции буду держать в руках славянский шкаф».

Сел в машину: на свадьбе лишь чуть пригубил шампанского, потому что не хотел оставаться без руля. Теперь ехал домой, и напряжение чуть отпустило, и даже улыбался в телефон, все отправляя и отправляя сообщения, но все равно хотелось большего. Вот да, «Scorpions» всегда вовремя. И прибавить звук, «Scorpions» нужно слушать на максимальной громкости:

Time, it needs time – Время, необходимо время,
To win back your love again. - Чтобы вернуть твою любовь.
I will be there, I will be there. – Я буду рядом, я буду рядом,
Love, only love - Любовь, только любовь
Can bring back your love someday. – Может однажды вернуть твою любовь:
I will be there, I will be there – Я буду рядом.

I'll fight, babe, I'll fight – Я буду бороться, крошка, я буду бороться,
To win back your love again, - Чтобы завоевать снова твою любовь,
I will be there, I will be there. – Я буду рядом, я буду рядом.
Love, only love– Любовь, только любовь,
Can break down the wall someday. – Сможет однажды сломать эту стену.
I will be there, I will be there – Я буду рядом, я буду рядом.

If we'd go again – Если бы могли пройти снова
All the way from the start, – Весь этот путь с самого начала,
I would try to change – Я бы попробовал изменить
The things that killed our love. – То, что убило нашу любовь.

Your pride has built a wall, so strong – Твоя гордость стала непреодолимой стеной,
That I can't get through. – Которую мне никак не удается разрушить.
Is there really no chance – Неужели нет ни одного шанса
To start once again? – Начать все сначала?
I'm loving you. – Я люблю тебя.

Try, baby, try – Постарайся, крошка, постарайся
To trust in my love again. – Снова поверить в мою любовь.
I will be there, I will be there. – Я буду рядом, я буду рядом.
Love, our love - От любви, от нашей любви
Just shouldn't be thrown away, – Нельзя отказываться просто так,
I will be there, I will be there. – Я буду рядом, я буду рядом.

Yes, I've hurt your pride, and I know – Да, я ранил твою гордость, и я знаю,
What you've been through. – Через что ты прошла.
You should give me a chance. – Но ты должна мне дать еще один шанс.
This can't be the end. – Это не может быть концом.
I'm still loving you. – Я все еще люблю тебя.
I'm still loving you, - Я все еще люблю тебя,
I'm still loving you, I need your love. – Я все еще люблю тебя, и мне нужна твоя любовь.
I'm still loving you. – Я люблю тебя.

_______________________________________________


104.

Нет, так лихорадить погоду может только в Москве! Или это только кажется... Вон, бельгийцы тоже считают, что им с климатом не повезло, вечно человек недоволен. Но вот правда же: позавчера совсем тепло и солнечно, вчера тишь да гладь, чуть ли не загорать можно, и не сомневаешься, что золотая осень простоит еще неделю точно, а просыпаешься утром – зима. Впрочем, что удивляться, «и вот ноябрь на свете, огромный, просветленный», действительно просветленный: все белым-бело. Надолго ли?

Предчувствий никаких не было, хоть проснулся с тягостным осадком после увиденного сна. Причем и сон-то не запомнил, а послевкусие тревожное и неприятное осталось. Хрен с ним, ерунда, просто плохо спал. Ледяная водичка все смоет.

Брился – порезался. Давненько такого не было. Не столько было досадно, сколько удивительно. Руки, что ли, дрожат? Нервы сдают? Нет, вроде, не дергается он, не нервничает. Мало ли, всякое бывает.
Когда пролил на себя кофе, уже одетого, выругался коротко и емко. Пришлось переодеваться, но с маниакальным упорством снова сварил себе кофе, спокойно выпил, просматривая новости в интернете: ничто не сможет выбить его из колеи, тем более всякая ерунда. Вставая, задел ногой провод ноута, и тот, сделав сальто, кувырнулся со стола. Малиновский в задумчивости смотрел на частично отвалившуюся крышку ноутбука: какого хрена? Не стал даже поднимать, просто выдернул шнур из розетки и решительно вышел из дома.


«Я смогу, я преодолею это. – Тоже мне, мистер Дарси».

Внезапно решил, что отменит на сегодня все дела, которые можно отложить. Вот только смотается сейчас по-быстрому на встречу, и к ней. Лучше просидеть под дверью ее кабинета несколько часов, чем потом перепрыгивать через разверзающиеся в земле трещины и уворачиваться от падающих с неба огромных астероидов.

Чуть отпустило, лишь когда Марианна ответила на его шуточное утреннее приветствие.

«Меня занесли в черный список?» - написал, ругая себя за навязчивость, когда она не ответила на несколько его сообщений подряд.

«В оранжевый. Я просто слушала в метро музыку»

«Какую музыку нынче передают в метро? Тыщу лет не был на концерте в Метрополитен-Опера».

«Лара Фабиан «Ты не из этих мест». У меня прием. Ну, в смысле, прием ))))».

«Вас понял, вас понял, включаю режим ожидания».

Включить режим ожидания пришлось в прямом смысле слова: встал в глухой пробке, и свернуть некуда. Попрыгал по каналам, послушал новости, поговорил с Виталиком по телефону, дал указания, попрыгал по каналам, сидеть спокойно не получалось. Взял из бардачка органайзер с дисками, просмотрел их. Вот и Лара, откуда у него она? Поставил, сразу прыгнув на нужную песню.

Я не знаю, что происходит:
Ты оборачиваешься и проникаешь мне в самое сердце.
Один молчаливый миг открывает всю правду –
В это мгновение что-то случилось.
Это что-то могло испугать меня,
Но я утонула в твоих глазах,
И страх ушёл.
Я поняла, что ничего на свете не хотела сильнее.
Я знаю тебя. Ты не из этих мест.
Я ждала, что ты придёшь,
И у меня захватит дух,
И я начну плакать.
Ты не из этих мест,
Не из этого времени и пространства.
Одно твоё прикосновение –
И я улетаю…
И я улетаю…
И я улетаю…
Я не могу не скучать по тебе.
Если этому суждено быть,
То пусть за мной присматривает ангел.
Никто не властен над временем,
Но я мысленно тебя обнимаю
Снова и снова...
Это как повторяющаяся мелодия...
А пока я буду стоять, не двигаясь.
А пока я буду помнить запах твоей кожи.
Я знаю тебя. Ты не из этих мест.
Я ждала, что ты придёшь,
И у меня захватит дух,
И я начну плакать.
Ты не из этих мест,
Не из этого времени и пространства.
Одно твоё прикосновение –
И я улетаю… И я улетаю…И я улетаю…

Когда исповедь закончилась, началась «Молитва», но Роман решительно переключился на радиоволну. Стоящие впереди машины начали потихоньку двигаться и вот уже поехали быстро - понятно, сужение из-за аварии. В такую погоду неудивительно: слякоть, дорога не чищена, и не все еще «переобуты», как вот он, например.

Вырвавшись из пробки – столько времени потерял! – прибавил газу. Только разогнался, как впереди внезапно вильнула «Газель», и ее понесло юзом на его полосу. Вдарил по тормозам, попытался увернуться от ее кузова, но на такой дороге машина реагировала непредсказуемо: удар, разворот, выезд на соседнюю полосу. Малиновский крутанул руль, чтобы уйти от прямого столкновения с несущейся на него легковушкой, маневр удался, но она все же задела его, и его понесло на следующую полосу, по которой с приличной скоростью ехал грузовик. В таких ситуациях мысли обычно не успевают за руками и ногами, опытный и умелый водитель, талантливый водитель действует в этих случаях на автомате, что и сделал Малиновский: чтобы не кануть безвременно под колесами тяжеловеса, нажал на газ, резко развернул машину, она подпрыгнула и, выскочив за пределы дорожного полотна, вращаясь, полетела в кювет. За этим виртуозным подскоком с переворотом с ужасом следили другие водители. Кто-то уже вызывал «Службу спасения», тем более, что на самой дороге тоже произошло несколько аварий и серьезных.

Машина Малиновского лежала на боку, и он сам в ней тоже. Стекла разбились и холодный влажный воздух ворвался в салон, усиливая и без того обостренные чувства.

Вот это да! Вот это пронесло так пронесло! Он не мог двинуться и вылезти из машины самостоятельно, потому что зажало, но какой-то мало-мальски серьезной боли не чувствовал. Может быть, это шок, и на самом деле нога валяется где-нибудь отдельно? Хех! Помнил, что при вращении машины несколько раз больно ударился головой и грудью об руль, но не критично, даже сознание не терял. По организму, размывая адреналиновую судорогу медленно разливалась волна эйфории: живой! И как же захотелось сразу же, немедленно позвонить Марианне и сказать ей об этом, и услышать ее голос... Но телефон куда-то отлетел, сорвавшись с держателя. Хорошо еще, если он в автомобиле, а не вышел погулять в сугроб.

К машине подбежали люди, мужики суетились вокруг и пытались ее перевернуть, залезть к нему, но тщетно: перекорежило двери прилично, а автомобиль у Малиновского был не из легких. Он их успокоил, сказал, что все нормально, полежит пока, отдохнет, послушает музыку... удивительно, но радио продолжало работать, и теперь Роман, закрыв глаза и максимально расслабившись, внимал удивительно своевременно зазвучавшей песне «Умы Турман»:

Раненный в висок мыслью глупой я,
Слезы на песок, смысл бытия,
И не встать с колен нашим голосам,
В письменном столе прячем небеса: жить!

И город залит тишиной, и нас теперь не найти.
Кто-то ушел в мир иной, все остальные в пути.
И как по весне тает снег, мутной водой да со всех сторон,
Кто-то придет, а нас уже нет, лапами еловыми следы похорон.

Как воды поток, утром к тебе спешит
Скомканный листок рваной моей души.
Выслушай, прошу, жажду мою утоли.
Я еще дышу, только надолго ли.

И город залит тишиной, и нас теперь не найти.
Кто-то ушел в мир иной, все остальные в пути.
И как по весне тает снег, мутной водой да со всех сторон,
Кто-то придет, а нас уже нет, лапами еловыми следы похорон.

Утро-акварель скрасит мою печаль.
Раньше костер горел, а теперь свеча.
И снова луна спешит с неба кивнуть: отбой.
Мне все равно где жить, только бы жить с тобой...

- Живой? – здоровенная рука в форменном рукаве просунулась внутрь салона и выключила радио. Вслед за рукой в поле зрения Романа попало и лицо говорившего.

«Как, на сегодня еще не все? Какой насыщенный день: кофе, ноут, авария, убийство».

- Живее всех живых, - ответил Роман, стараясь отогнать от себя привычные уже видения порнографического характера, в которых главные роли исполняли Марианна, причем почему-то не беременная, и этот вот великан из службы спасения... одиноких будущих мам.

- Ё-моё! Ты! – Тимофей обрадовался знакомому, как ребенок вожделенному щенку. – Вот это встреча на Эльбе! Ты мне скажи, как состояние-то? Боль, онемение, чувствуешь пальцы ног, можешь шевелить руками? Голова не кружится? Мушки в глазах, пятна?

- Нет, только мальчики кровавые.

- Отлично, сейчас мы тебя вытащим. Ну, ты везунчик – сколько работаю, а в первый раз такое вижу, чтобы водитель цел при таком состоянии железа. Замерз? Ничего, у меня в термосе чай горячий, быстро согреешься. Ребят, давайте сюда! Этот живой, его надо в первую очередь...

Спустя не более чем четверть часа Малиновский сидел в просторном салоне большой машины службы МЧС и пил крепчайший и очень горячий чай, стараясь не слишком пристально изучать лицо спасателя, который хлопотал над ним, как над собственным ребенком, хоть это совершенно не требовалось.Да и что можно было увидеть на этом лице? «Следы поцелуев твоих ищу на теле?»

- Ты согревайся, согревайся. Тебе еще долго тут придется, пока на дороге расчистят и все замеряют, только потом до тебя доберутся с оформлением. Как получилось-то?

Роман рассказал, удивившись и удивив собеседника. Выходило, что Смерть три раза замахивалась и три раза промахнулась. Вот к чему были все эти утренние предчувствия, вот, наверное, почему все валилось из рук... Он вспомнил, как бабушка рассказывала про тот свой день, когда она получила похоронку на мужа. У нее, ловкой и умелой, тоже все шло через пень-колоду с утра, крынки выпадали из рук, мирная корова брыкалась, огонь из печки на пол выскочил с угольком, и все это было необъяснимо, пока почтальонка не пришла.

- Ну, что там, ребят? – говорил Тимофей по рации. – Понятно, я нужен? Хорошо.

- Что, есть погибшие?

- Да, сегодня день какой-то паршивый, что ли. Аварий много, и все крупные. Хорошо вот ты легким испугом отделался, хоть какая-то радость. И так на душе хреново в последнее время, а сегодня вообще мрак.

- Что так? Работа тяжелая, дети выходят из-под контроля?

- Да нет, не в детях дело, они у меня классные, я б без них сейчас совсем бы... И работу свою люблю, пусть иногда полный треш...

Тимофей вытянул ноги, достав до противоположной стенки салона, сложил руки на груди, посмотрел куда-то вдаль, сквозь маленькое окошко. Малиновский не мешал ему сосредотачиваться, было понятно, что либо сейчас гигант взорвется и выдаст монолог, либо не скажет ничего. Он угадал. Первое.

- Вот скажи, разве можно понять женщину? Ну, хоть отчасти? Или, если невозможно понять ее, то хотя бы догадаться о том, чего ей нужно? Чего она хочет?

- Ни на один из этих вопросов у меня ответа нет, это не ко мне.

- Вот именно. Нет ответа. Нет ответа, - он тяжело вздохнул. – Нет ответа. А казалось, что он был.

- Тебя бросила женщина? – аккуратно тянул за ниточку Роман, не веря вспыхнувшей надежде.

- Бросила, не бросила... Хуже.

- История, леденящая кровь? – стараясь не показаться слишком заинтересованным, продолжал допрос автоэквилибрист.

- Именно. Именно! И ведь ничто не предвещало! Так хорошо все было: общались радостно, весело, дружно, я, дети, она. Я был уверен, что ей все это нравится, что ей все это не в тягость. И я в том числе, – наконец, прорвало плотину, и можно было уже не задавать наводящих вопросов, - ну чем я плох? Я старался быть терпеливым, ненавязчивым, чтобы не давить... Нет, с мальчишками она классно общалась, ласково так, бережно. Нет, не в мальчишках дело, она б этого не испугалась, тут другое...

Помолчали.

- Пошли мы в цирк, а она грустная. Вот вижу: сама не своя. Ну, думаю, мало ли, у всех бывает. И на следующий день, и потом. Улыбается вроде, а улыбка такая, скучная. Тут меня торкнуло: может, из-за меня? Все хожу вокруг да около, а о главном не спрошу. Это ж тяжело, наверное, женщине, когда мужик не тпру, не му? Ну, я и пришел к ней вечером... с цветами, как порядочный, предложение делать, дубина стоеросовая.

Тимофей запустил пятерню в свои густые космы.

- Выслушала меня спокойно, а потом и спрашивает: «А ты вот так, не попробовав, не проверив, не боишься меня в жены звать? А вдруг ты потом спать со мной не захочешь?» Я, как мальчик глупый, стою перед ней и не знаю, что на это отвечать. Что за мысли у нее, откуда сомнения? Как это не захочу, если я уже хочу и давно? Ну, я такой не растерялся, типа, намек понял, спрашиваю: «А можно сейчас проверять-то? Я готов». Она засмеялась странно так, и говорит: «Можно, конечно, отчего ж нельзя? Я здоровая женщина, только слегка беременная».

_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)

105.

Знакомясь с дамами, Малиновский не раз использовал краткое резюме о своей персоне: «Чертовски обаятелен, безумно привлекателен, генетически неревнив». Дамы часто интересовались, что означает «генетически неревнив», и он тогда подробно объяснял, что у него есть особый, редкий, и даже уникальный ген, блокирующий возникновение ревности, как у огурца сорта «Морячок-хрустячок» есть ген,подавляющий выработку кукурбитацина, ну очень горького вещества. Так разговор и завязывался... Про огурцы-то чего ж не поговорить?

И ведь Роман не врал, он действительно так думал. Сия напасть была ему незнакома. Не то чтобы совсем, нет, в юности пару раз познал легкую горечь этого чувства, как млечный сок одуванчика с губ облизнул, да еще, может, нечто похожее было тогда, в той катавасии с Пушкаревой, когда Андрюху ревновал. Было дело, да. Но чтобы стрелы огненные? Не верьте надписям на пакетиках с семенами огурцов, товарищи! И «Морячок-хрустячок» может оказаться таким, что только косым глаза выправлять, не отплюешься, вопрос в условиях выращивания.

Теперь Малиновский сидел, скрестив руки на груди – закрытая позиция, - а спасатель, наоборот, жестикулировал, рискуя сорвать со стен салона автомобиля висящий на них инвентарь.

- Знаешь, мне и рассказать-то об этом больше некому. Думал, прошло, перебродило. Ан нет, день сегодня какой-то, как перевал... когда смерть видишь, мысли всегда возвращаются к главному.

Роман молчал. Не выспрашивать же, в самом деле, как они «пробовали». Нечестно это по отношению к Марианне, Тимофею этому, да и ему самому нужно ли? Может быть, лучше отмахнуться от этих знаний, прервать поток ранящего красноречия? Ведь он давно уже для себя решил: что бы там у нее и с кем ни было – это неважно. Он не будет об этом думать. Но... молчал, причем так, чтобы не мешать человеку выговариваться.

А Тимофей встретил-таки подходящие уши: попутчик, не попутчик, но такой же малознакомый человек, которого, может быть, больше никогда уже не увидишь.

- Я расскажу – ты не поверишь... я ж в нее подростком влюбился, мальчиком совсем. Первая любовь. Мы в экспедиции вместе были. Четверть века прошло почти, смех. У нее волосы были длинные, очень длинные. Она всегда причесывалась в укромном месте, стеснялась почему-то. А я как узнал, что она за сараем косы плетет, подсматривал. Расчешет быстро – и сразу в косу, туго-туго. Хорошо, если в косу, я потом хоть дотронуться мог – руки сами тянулись, но не признаешься же, поэтому то дернешь, то ветку воткнешь, то за бант к стулу привяжешь, пока она со своим гербарием возится – дурак, как все мальчишки. А чаще вообще в пучок их убирала, да еще под косынку. Она расчесывается – у меня голова кружится, веришь?

- Верю.

- Однажды она заболела, жар был. Наша руководительница уложила ее, а нас в лес за корнями малины послала. Мы накопали, корни заварили и в уголок избы в спальнике поставили настояться. Какой-то олух сел на это дело, все пролилось. А темно уже на дворе. Не знаю, почему ей таблеток не давали, но руководительница очень расстроилась, когда пролили настой. Ну, я вызвался, и мы с парнем постарше с фонариком сходили, снова нарыли корней, снова заварили, напоили ее, горячую совсем, я слышал, как взрослые разговаривали. Просыпаюсь на рассвете и вижу, как она выскользнула из избы на улицу. Я тихонько за ней. За участком того дома, в котором мы жили, было поле. И вот я смотрю: она стоит посреди поля, а на поле густой туман. Стоит в одной мужской рубашке – Герба в дедовых рубашках ходила, рукава закатаны, полы узлом на талии завязаны. Сейчас рубашка не завязана была, прикрывала там... только ноги голые в сапогах резиновых, в тумане тонут. Стоит и не двигается, а вокруг нее туман плывет. И я стою и не двигаюсь, и даже дышать боюсь, и смотрю на ее ноги... и помню, что выпил бы я этого тумана, потому что в горле пересохло. И примерещилось мне, что она сейчас растает в этом молоке.

- Герба, - позвал я. – Ты чего? Тебе нельзя раздетой, ты же болеешь!

Она обернулась, улыбнулась и спрашивает:

- А ты знаешь, что туман – это то же облако? В первый раз хожу по облаку...

Выздоровела в этот же день. Как и не было ничего. Говорили, что у нее в походах всегда так – от впечатлений.
Я видел ее потом несколько раз на олимпиадах, еще где-то – мельком. Прошло, казалось, наваждение.
Как-то спустя много лет я с женой в театр пошел. В тот, что в Камергерском переулке, знаешь? Мы в этом переулке один раз бабулю из-за железной двери вызволяли: дома крепкие, двери люди понаставили мощные, замки тоже. Бабулька закрылась на все, а ее инсульт разбил... долго возились. А... так вот, в этом театре спектакль шел, «Ундина». Я приготовился бороться с дремой, как обычно, стараться не всхрапнуть, и вдруг... В самом начале там про героиню говорят: что посуду она моет, а руки всегда чистые, и что она с цветами разговаривать умеет. Знаешь, она, Герба, встала перед глазами у меня в том тумане от этих слов. Мы ж с ней когда дежурили вместе, каны и котелки мыли – на костре готовили. Я весь в саже вечно, а она – нет... и за гербарий ее все время хвалили: ни у кого больше не получалось так красиво. Я тогда этот спектакль на одном дыхании посмотрел, потому что в этой Ундине видел ее... Там грустная история про любовь, а жена тогда сказала: сказка, так не бывает в жизни, а я подумал – бывает.

Он тяжело вздохнул и надолго умолк. В тишине, нарушаемой лишь потрескиванием рации, стала хорошо слышна другая песня «Умы Турман» - день на радиостанции был посвящен этой группе:

Словно стрела глухо стукнула клювом, ребра раздвинула.
Словно картечь, оборвала речь и на снег опрокинула.
Словно в весне, с радаров исчез я, загрызла меня гроза.
Словно бегу я по краю бездны, руками закрыв глаза.

И сердце перевернётся, знаю, она не вернётся.
Любит кого в стороне какой.
И промелькнет за окном печаль, ангел молча вспорхнёт
С плеча моего, помашет рукой.

Словно винтом корабля растерзанный на берегу катран,
Просто лежу, на море гляжу я и умираю от ран.
Словно ушел, куда - неизвестно, и не вернулся назад.
Словно бегу я по краю бездны, руками закрыв глаза.

И сердце перевернётся, знаю, она не вернётся.
Любит кого в стороне какой.
И промелькнет за окном печаль, ангел молча вспорхнёт
С плеча моего, помашет рукой...

К кому из двух сидящих рядом мужчин обращался сейчас небесный диджей?

- И сейчас скажу – бывает, - поплутав где-то в своих воспоминаниях, продолжил Тимофей. – Еще хочешь чаю? Я б чего покрепче выпил, да дежурить еще...

- Нет. Спасибо. Отличный, кстати, чай.

- Ага. Отличный чай. «Шерше ля фам» называется, сыновья любят.Она мне тоже тогда чай налила, когда я предложение стал делать... я глотнул, чтобы говорить легче. А потом уже не до чая было. Ты чего? Голова болит?

- Нет, с чего ты взял?

- Да у тебя по лицу как спазм прошел. Ты не молчи, а то, знаешь, при ударах по голове светлый промежуток бывает, а потом потеря сознания и трепанацию делать надо, гематома на мозг давит. Дай пощупаю голову.

Малиновский шарахнулся от Тимофея, ударившись плечом о какой-то крюк.

- Не надо, со мной все в порядке! Ты о себе беспокойся, вон, пока рассказываешь, ложку в узел завязал!

Тимофей удрученно посмотрел на согнутую вдвое металлическую ложку. Стал распрямлять.

- Да ты б только знал, что она мне устроила!

- Что? Что?!

- То! Я ее взял на руки, понес в комнату, не на кухне же, в самом деле... Легкая, как птичка, почему о беременных говорят «отяжелела»? Или мне так показалось, я, может, не совсем соображал в тот момент. Она меня обняла, послышалось будто, что смеялась даже тихонько куда-то мне в шею. Принес, усадил на кровать, встал перед ней на колени и смотрю на нее, знаешь, мечту-то сразу руками хватать... К волосам опять потянулся...

Тимофей смотрел в окошко, на заснеженное поле, иначе он непременно всерьез озаботился бы состоянием головы своего слушателя, который сидел с закрытыми глазами, безуспешно пытаясь сохранить непроницаемое выражение на лице.

- Ну, в общем... Пока целовались, все, вроде, нормально было. А когда я начал с нее кофточку снимать... она упала мне на плечо, и я чувствую – сыро там. Беру ее голову руками, смотрю – а слезы ручьями. Ручьями! Но молча, не всхлипывает. Я что-то стал спрашивать, утешать... и вдруг... Ты же понимаешь, какая у меня работа: часто приходится дело иметь и с шоком, и с нервными срывами, и со слезами, и с истериками. Привык, не привык, но не пугаюсь, знаю, как действовать. Да и она, сколько были вместе, такая спокойная всегда, и ни одной жалобы, моя-то бывшая пока беременная ходила, то вздохнет, то охнет, то поплачет, то постонет, а Марианна - нет... А тут... с ней такая истерика случилась – я растерялся. Нет, я испугался, думал, родит раньше времени, так ее трясло, так она судорожно вдыхала и не могла вдохнуть. И все молча! И рот рукой зажимает, как будто не хочет сказать чего-то, и головой качает, и слезы – у меня уже руки мокрые. Я за чашкой с чаем, чтобы напоить – она ее увидела и давай смеяться, а потом еще сильнее рыдать... и что-то пытается произнести, «прости» или «отпусти» - не понять, полная клиника. Не знаю, сколько этот кошмар длился, она успокоилась, только когда за живот схватилась. Мне кажется, испугалась за ребенка, и эта мысль ее в себя привела. Я ее к тому времени к себе на колени усадил, чтобы поддерживать. Она совсем ослабла, тряпочкой повисла на мне, я двинуться боюсь, вдруг опять? Так и сидел с ней. Вдыхал запах волос, ругал себя последними словами за то, что тело реагирует так остро на нее, хотя в мозгах полный кавардак.

- Тимош, там заканчивают уже, - просунулась в дверь голова спасателя. – Ваш телефон?

- Да, мой, спасибо.

- Не за что, там к вам сейчас уже идут оформлять и показания снимать. – Голова снова исчезла.

Малиновский быстро набрал сообщение.

- Все обошлось? – спросил он, не глядя на молчащего спасателя.

Тот пожал плечами.

- Можно так сказать. Она не родила преждевременно, я не шлепнулся за эту ночь – обошлось, наверное. Уложил ее, сам кинул себе какое-то одеяло на пол и прилег рядом. Не хотелось мне ее оставлять в таком состоянии. Лежал ночью, в потолок смотрел. Вот когда мне эта «Ундина» вспомнилась опять. Ведь там в чем дело было? Она оклеветала себя, чтобы спасти мужика своего, сказала, что изменила ему с другим. Судья решил проверить и позвал этого другого. Они с Ундиной в одну дуду дуют, типа да, мы - любовники. Судья и говорит: давайте проверим, ну-ка, поцелуйтесь. Она и не смогла поцеловаться, как завопит, как кинется к своему мужу, когда другой ней руки протянул... Меня и осенило: не мне Герба проверку-то устраивала, себе... Не буду тебе рассказывать, как мы утром разговаривали. Ей паршиво, мне хреново. Взял с нее обещание, что если только нужен буду – позовет. Но просила не волноваться. Не тупой, понял: вайя кон диос, то бишь, «ступай с Богом».

- Я не знаю, что тебе на это сказать, Тимофей.

- Да и не надо, что тут скажешь? Спасибо, что выслушал. Ты хорошо слушаешь. А мне чуть просторнее вот здесь стало, - великан погладил рукой свою мощную грудь. – Есть кому за тобой приехать-то?

- Сейчас выясню, надо позвонить.

- Ты звони, я пойду, надо ребятам помочь технику собрать. Можешь посидеть еще, не торопись, а то одет ты легко.

Он ушел, Малиновский набрал Марианне, так как она на сообщение не ответила. Все еще прием? Возможно. Он не мог и не хотел больше ждать, нужно было срочно услышать ее голос. Просто услышать. Но в телефонной трубке раздавались лишь гудки.

106.

Позвонил Жданову, ничего подробно не объясняя, спросил, может ли тот за ним приехать. Андрей сказал, что может, но чуть позже. Ок, быстро и не нужно. А пока Роман разбирался с автоинспекторами, вызывал эвакуатор, звонил по делам. И Марианне, несколько раз набрал ей, но она не отвечала. Это начинало тревожить, но мысль об этом тут же затмевалась другими. Ветреного и непостоянного, легко относившегося к собственным и чужим изменам, Малиновского теперь бесконечно радовало и согревало знание, что Марианна только его. Он ухмылялся своим мыслям, едко иронизируя над собой, но мелодия ликования настойчиво звучала в душе, и никакие другие песни - работников службы спасения, полиции и прочих исполнителей не могли ее заглушить.

Тимофей уже тоже уехал на следующий вызов: денек и вправду выдался горячий. Попрощались тепло.

«Теперь ты готов его зацеловать до смерти? – От ненависти до любви, оказывается, всего полчаса разговора!»

Искорёженный почти до неузнаваемости автомобиль как раз грузили наэвакуатор, когда на плечо Малиновского легла чья-то тяжелая рука.

- Ром-ка, - звонко, на выдохе, протянул Жданов. – Ромка...

Они вместе следили за погрузкой, Андрей не задавал никаких вопросов, словно осмысливая произошедшее и не произошедшее, лишь крепче обнял Романа за плечи.

- Малиновский, дай-ка я на тебя посмотрю! – Палыч развернул к себе друга и пробежал глазами по его лицу. – Неужели ни одной царапины?

- Спрашиваешь будто с сожалением. Ты же знаешь, я не человек – мои полуискусственные ткани регенерировали, пока инспектор составлял протокол. А вот ноги...

- Что ноги?

- «У меня нет ног», - ответил Роман и приподнял штанины. – Это была их общая хохмочка с юности, цитата из книги про Мересьева.

- Да ну тебя. Подумать страшно, что могло бы быть... И как у тебя это получается? Выходить сухим из воды?

- Заговоренный! - Сказал, и сердце тревожно екнуло.

- Ты тут все? Поехали к нам? Выпьем, стресс снимем? Или ты даже испугаться не успел?

- Если честно, то не успел. Все слишком стремительно: вжик – туда, вжик – сюда, тройное сальто, и тишина...

- Вжик, вжик – уноси готовенького? И мертвые с косами стоят? Ну, так поехали?

- Нет, Андрюх, я не могу сейчас. Мне нужно... У меня важная встреча. Подкинешь?

- Так я подкину, но, кстати, я вспомнил тут... Ты обещал мне три желания. Расскажешь, что у тебя там за червовый интерес? Я вот нутром чувствую, что у тебя что-то происходит, а ты молчишь. Почему не хочешь мне сказать?

Андрей открыл свою машину, Малиновский сел на пассажирское сидение.

- Я как раз хотел с тобой поговорить. Я кину твой портфель назад? – Роман развернулся и увидел, стоящий на заднем сидении в пластиковом ящике морозник в знакомом горшке. – Палыч, что это у тебя за цветок?

- А, это... Это Марианны Николаевны. В багажнике летняя резина, я его тут пристроил, в салоне. Я ж ездил к ней сегодня, мама там со своими анализами... Застал в последний момент, она меня попросила взять этот цветок, я как Леон с ним там смотрелся, пока ее «скорая» забирала.

- Что?

- Да, я приехал, а там все суетились, она бледная очень была, полулежала на кушетке, я подумал, что роды начались, а вроде кто-то сказал «кровотечение». А потом, когда твою машину увидел, забыл об этом... Надеюсь, что все обойдется, но лица у врачей были не очень, когда ее увозили. Я спросил, в какую больницу, знал, что Катя будет интересоваться, сказали, в "Снегиревку". Так, куда тебя подкинуть надо?

В этот момент у Андрея зазвонил телефон, он ответил, стал разговаривать, показав Роману «подожди минутку».

Роман достал свой телефон и бессмысленно пялился в отправленные Марианне сообщения. «Доставлено», но не «Просмотрено», - объяснение есть, и оно леденит душу смертельным страхом. Сразу стало все ясно: вот оно, то, что нависало и давило, то, что формировалось и приобретало очертания еще с пробуждения, вот от чего тянулся черный шлейф ночных предчувствий. Авария - лишь маскировка, отвлекающий маневр судьбы.

Сознание взорвалось, когда вдруг увидел пропущенный звонок от Марианны. Она звонила, когда телефон валялся в машине, а он сидел с Тимофеем. Черт!

- Малиновский, что случилось? – Андрей закончил разговор и теперь с тревогой смотрел на окаменевшее лицо Романа. Жданов кивнул на гаджет в руках друга, который тот сжимал неестественно крепко. – Что-то случилось? Мы можем поехать на твою встречу через 15 минут? Сейчас на ближайшую бензоколонку подъедет Соня, поболтаем, мы с ней договорились встретиться, я ей документы передам, они завтра уезжают.

- Андрюх, знаешь, мне нужно срочно. Я не могу ждать. Ты высади меня вон там, я такси вызову. А лучше – точно, как я сразу не подумал! - Малиновский тер виски и разговаривал словно сам с собой, - тут рядом автоцентр, там прокат автомобилей, мне нужна машина, так будет лучше, а ты высади меня и поезжай. Да, мне позарез нужна машина. Мало ли, придется съездить куда, а я без машины...

- Ром, что случилось-то? – Жданов уже подъезжал к бензоколонке и видел, что Соня уже там. – Я тебя отвезу, куда скажешь, это быстро.

- Андрюх, пожалуйста, не спрашивай. Клянусь, я тебе все расскажу, только не теперь. Я сейчас должен... один, сам. Мне срочно...

- Ром, минута, всего минута, - Жданов резко затормозил у яркой машины, около которой стояла Соня. Выскочил из автомобиля, еще раз бросив взгляд на невменяемого Малиновского, схватил с заднего сидения портфель и пошел к дочери. Соня с удивлением взирала на происходящее. Андрей обменялся несколькими словами с ней, она подошла автомобилю отца и открыла пассажирскую дверь.

- Роман Дмитриевич, здравствуйте! Папа сказал, что вы в аварию попали, и вам нужна машина? Возьмите мою, мне она долго не понадобится, а папа меня отвезет, если вам нужно срочно.

- Мне нужно срочно, Соня, очень срочно. Спасибо.

- Тогда вот, - она вложила ему в руки ключи, - Сейчас заберу свои вещи и отдам вам документы. Папа, я с тобой, Роман Дмитрич возьмет мою машину.

- Ты мне позвони, Ром, хорошо? Когда сможешь... – Встревоженный Андрей стоял рядом, пока Роман двигал водительское сидение, подстраивая его под себя. – И... пожалуйста, Малиновский, будь осторожнее! Я буду ждать твоего звонка.

Роман махнул на прощание рукой, благодарно кивнув стоявшим плечом к плечуЖданчику и Жданочке.

Сосредоточившись на выборе маршрута, как побыстрее, минуя все эти пробки, доехать до Снегиревки, Роман не сразу включился, что за музыка звучит из динамиков Сониной машины. Но когда лег на курс, в его сознание пробился пронзительный голос Веры Матвеевой, еще больше выстуживая и без того заледеневшую в дурном предчувствии душу:

Не ищи меня, пожалуйста, я ушла гулять по городу.
Полутенью, полусветом, мимо заспанных домов.
Я спасу от одиночества эти улицы и дворики,
Позабытые домами ради отдыха и снов.
Позабытые домами ради отдыха и снов.

Я ушла гулять по городу, слушать ветер и безветрие.
Тихий дождик пусть размоет и сотрет мои следы.
Не ищи меня, пожалуйста, потому что больше нет меня:
Я ушла в вечерний город - царство грез и темноты.

И отсюда мне не выбраться - это что-то непонятное:
Заманил меня в ловушку этот город-крысолов.
Жарким лепетом безумного прошептал слова невнятные,
И повел меня, и бросил в лапы вымыслов и снов.

Если скажут, что погибла я, если где-нибудь услышишь вдруг,
Что заснула, не проснулась - не печалься и не верь.
Не заснула я, любимый мой, я ушла гулять по городу,
Просто вышла и бесшумно за собой закрыла дверь.

Пришлось наугад тыкать в какие-то кнопки, чтобы выключить это. Но в тишине было еще хуже, оглушали собственные мысли: она не любит больниц, она не любит больниц... а кто их любит? Нет! – спорил сам с собой. - Она их не любит, потому что ей не везет с больницами, сапожник без сапог, всегда осложнения... И эти озабоченные лица врачей, про которые сказал Андрей, и то, что она до сих пор не отвечает и... что-то еще, что-то, словно стоящее за дверью памяти, не желающее показываться, выходить.

Понятно, что случилось непредвиденное и неправильное, ведь до родов еще полтора месяца почти... Насколько это опасно? Он почему-то был твердо уверен в том, что все очень серьезно.

О чудо! После нескольких безуспешных попыток дозвониться до справочной "Снегиревки", он таки услышал голос дежурной.

Да, такая пациентка поступила, да, она в операционной... Состояние было тяжелое, но за последние сорок минут новых данных не поступало, врачи работают, звоните.

Сорок минут? В операционной... Что там могут делать? Последние сорок минут, а сколько было до этого? Тяжелое состояние – насколько тяжелое? Врачи работают - это звучит хуже всего, перед глазами картинки из всех этих сериалов про «Скорую помощь», или вот зачем сейчас вспомнилась серия из «Склифосовского», где герой-хирург не смог спасти свою любимую, истекшую кровью на операционном столе?

По пробкам езды до клиники было еще минут 30-35, дозвонился до справочной еще через двадцать минут в надежде, что скажут: операция закончена, перевели... куда там переводят после операции? Но услышал ровный, вроде бы отстраненный голос: пока состояние матери стабилизировать не удалось, ребенок, девочка, 2550 грамм, 45 см, по шкале Апгар 4/7, находится в детской реанимации, о состоянии ребенка новых сведений не поступало, врачи работают.

Девочка... слово сработало как ключ, калиточка со скрипом отворилась, и он вспомнил насмешливый взгляд цыганки. «Ты-то заговоренный, а девочек своих отпустишь – не поймаешь: улетят голубицами…» Вот когда пробило, когда сверкнуло молнией во вдруг потемневшем сознании: упустил, улетают.

- Господи! Почему? – никто не разговаривает с Богом искреннее, чем те, кто в нем постоянно сомневается. – Без этого вот никак? Чтобы жил человек, хороший человек. Ей мало что ли было того, что было до меня? Мало того, что со мной? Еще и это? Ты ж милосерден, так оставь ее, ты можешь, легко! Так ведь нет... или вот оно, твое милосердие? Оставь ее здесь! – зубы почти скрипят, руки, вцепившиеся в руль, онемели. Это не мольба, не покаяние, не смиренная просьба, это протест и возмущенное требование - разве так молятся?

Но серые ноябрьские небеса невозмутимо вопрошают в ответ: «Я-то могу, а зачем?»

"Зачем, зачем, зачем, - колотится сердце, спотыкаясь в затянувшемся галопе, пульсирует в голове набухшей веной, перехватывает жгутом дыхание, затягивает на шее узел туже, туже... – Зачем? Зачем? Зачем?"

- Оставь ее мне!

Сквозь расщелину в серых облаках вдруг проклюнулся золотой закатный луч. Если бы сейчас на заднем сидении ехала с Романом Раиса Васильевна и слушала бы его разговор с небесами, она б непременно заметила: это знак, тебя услышали. Конечно, мужчины друг друга понимают иногда с полуслова: «оставь ее мне» - Он знает, что это значит, что это значит в устах того, кто это произнес. И не надо клятв и обещаний, в этих трех словах все, что нужно.

Но Роман не видит луча, он в отчаянии от того, что, кажется, ничего не может исправить, что столько времени упустил, столько наделал ошибок, а счастье было так возможно, так близко...

И не помогут эти равнодушные жестокие небеса.

Телефон пискнул, намекая на истощение зарядки. Стал искать проводок, чтобы подключить его, нельзя остаться без связи, и нечаянно задел кнопку радио.

...Позови меня,
Позови меня,
Хоть когда-нибудь позови!
Позови меня,
Позови меня,
Хоть когда-нибудь позови! – вырвался из небытия голос Магомаева.

«...это моя личная теория... когда человек находится на границе жизни и смерти, важно удерживать здесь его душу. Его надо звать – по имени, настойчиво и искренне, звать обратно, не отпускать его...»

- Марианна! – сухие губы сами прошептали ее имя, не спрося разрешения у него. – Марианна, не уходи!


__________________________________________________________
В. Матвеева, "Я ушла гулять по городу"


М. Магомаев, "Позови меня"


107.

В справочной ничего нового не сказали, велели пройти дальше, ждать, когда врач выйдет после операции, все объяснит. Прошел, куда было велено, и сразу, среди десятка, наверное, ожидающих, узнал ее сестру. Нельзя сказать, чтобы очень похожи, но что-то неуловимое в лице и выражение на нем такое же, наверное, как у него самого. Впрочем, женщина, несмотря на погруженность в тяжелые мысли, тут же среагировала на Романа: смотрела на него внимательно, долго не отводя взгляд. Он подошел, представился: «Роман», - уже совершенно точно зная, что ничего больше добавлять не надо, и действительно, никаких вопросов не последовало, только назвала свое имя в ответ: «Ариадна».

«А у моей сестры тоже редкое имя. Когда ее забирали из роддома, и зашел разговор об именах, бабушка, мамина свекровь, сказала: «Только не Ариадной», - вот мама и выбрала имя по принципу «от противного», а я зову ее Ари, Аришка. А она меня Мари, Маришка».

Они не успели перекинуться и парой слов, как вышла врач и спросила, кто ждет информацию о Лембе. Ариадна хотела что-то сказать, но голос ее не послушался, она лишь молча подняла руку.

Доктор подошла и, мельком глянув на встревоженных мужчину и женщину, уткнулась в свои бумажки.

- Так, Марианна Лембе, состояние стабильное, я бы даже сказала, удовлетворительное. Времени еще мало прошло, но уже можно констатировать, что динамика положительная. Мы не любим делать прогнозов, но мне кажется, что проблем со здоровьем у нее быть не должно, несмотря на недоношенность. Кстати, для такого срока девочка достаточно зрелая и крепкая, боец, можно сказать. Роды тяжелые, и, конечно, сначала были опасения, но ребенок очень быстро улучшил свое состояние до 7 баллов по шкале Апгар, и сейчас оно не вызывает тревоги. Вопросы есть?

Ариадна вздохнула, а Малиновский пытался привести мысли в порядок. Сначала он подумал, что речь идет о Марианне, но обрадоваться не успел – врач говорила быстро, а думал он медленно, и скоро стало понятно, что речь идет о ребенке.

- Она будет в детской реанимации? – это спросила женщина.

- Да, но не потому, что есть какая-то опасность, а просто так положено: преждевременные роды, низкая оценка через минуту после родов, критическая ситуация в родах. Так что мы за ней понаблюдаем, погреем, подкормим через капельницу, вы не должны волноваться. Все в пределах нормы.

Врач ушла говорить с другими, а Роман вопросительно смотрел на сестру Марианны.

- Почему они ее так называют?

Та не сразу поняла, о чем он спрашивает.

- А! В роддомах, пока у ребенка нет своего имени, он идет под именем матери, даже если мальчик.

Не успела договорить, как вышел другой врач, и сразу направился к ним. Пока он шел, Роман успел прочитать по его лицу, что тот не скажет им ничего хорошего. Но насколько все плохо?

- Преждевременная отслойка нормально расположенной плаценты. Увы, не сразу распознали, смазанная картина... массивная кровопотеря... не могли долго остановить кровотечение, что является осложнением. В данной ситуации стоит вопрос об удалении матки, если в ближайшее время кровотечение возобновится... но состояние пациентки такое тяжелое, что прогноз о благоприятном исходе операции крайне сомнительный... делаем все возможное... бу-бу-бу... бу-бу-бу... Вам плохо? Присядьте!

- Роман, Роман! – это уже говорила Ариадна. – Сядьте сюда.

А что такое? Как стоял, так и стоит. Не падает, за сердце не хватается. Почувствовал, что кто-то тянет его за руку к диванчику. Ладно, сел. Что там еще доктор говорит? Доктор быстро уходит. Ариадна тяжело опускается на диван рядом. У нее звонит телефон, она отвечает, с трудом шевеля губами, потом оживляется, но брови сведены на переносице.

- Беда не приходит одна. У младшего температура выше сорока, муж волнуется...

- Вы, Ариадна, поезжайте к детям. Я вам напишу. Я вам буду писать обо всем, что узнаю... нового о ее состоянии. Тут вы ничем помочь не можете, а ребенку вы нужны.

Они обменялись телефонами, Роман вызвал ей такси. Уходя, она что-то хотела ему сказать, но то ли не смогла, то ли передумала. Он остался, остался один, совершенно один, хотя рядом все время кто-то ходил и суетился. Один наедине со своими мыслями. «Мари, ты слышишь меня?»

У кого-то зазвенел телефон, рингтон какой-то знакомый... Девушка ответила, а мелодия в ужасной электронной обработке все вертелась в голове, никак не желая оформляться в сознании в то, что было изначально. А, вот что это было!

Ветер ли старое имя развеял?
Hет мне дороги в мой брошенный край.
Если увидеть пытаешься издали,
Hе разглядишь меня,
Hе разглядишь меня,
Друг мой, прощай!

Я уплываю, и время несет меня
С края на край,
С берега к берегу, с отмели к отмели...
Друг мой, прощай!
Знаю, когда-нибудь с дальнего берега
Давнего прошлого
Ветер весенний ночной принесет тебе
Вздох от меня.

Ты погляди, ты погляди,
Ты погляди -
Hе осталось ли что-нибудь после меня?

В полночь забвенья, на поздней окраине
Жизни твоей
Ты погляди без отчаянья,
Ты погляди без отчаянья:
Вспыхнет ли, примет ли облик безвестного образа,
Будто случайного?
Примет ли облик безвестного образа,
Будто случайного?..

Это не сон, это не сон,
Это - вся правда моя, это истина,

Смерть побеждающий вечный закон -
Это любовь моя,
Это любовь моя...

«Марианна, а как же Дрезден?» - он разговаривал с ней, потому что не знал, как еще можно звать. – «Мари, а Лувр? А, Мари?»

- Лембе, – не сразу сообразил, что нужно откликнуться. Народу поубавилось, вернее, почти никого не осталось, сколько так сидел? Вскочил, открыв глаза, пошел навстречу доктору. Уже другой. Что это значит?

- Пациентка переведена в реанимационное отделение, угрозы кровотечения нет, необходимость в удалении матки отпала, но состояние еще тяжелое, в сознание пока не приходила.

- Доктор, подождите, - схватил за рукав попытавшегося исчезнуть эскулапа Роман. – А подробнее, понятнее? Что это значит?

- Ну, что значит. Кризис миновал, но пока она не пришла в сознание, мы не можем давать никаких прогнозов. Всякое бывает. Ждем.

Написал подробно сестре. Потом она позвонила, сказал все то же самое еще раз. И снова уселся на свое уже привычное место, ждем.

Его попытались отправить домой – кто это был? девушка из справочного, охранник, кто-то еще... – в белом халате. Что сидеть, смысла нет, завтра приедете, будут свежие новости.

Как отбился, убедил? Оставили в покое. Это им смысла нет.

Девушка смотрела сочувственно – молодая еще, сердце не окаменело в этой системе, - показала ему, где у них аппарат кофейный и кулер.

На рассвете к нему, лежащему на диванчике в полузабытьи со скрещенными на груди руками, пришла медсестра, тронула тихонько за плечо.

- Вы к Лембе?

Сел, уставился мутным взглядом в молодое, приветливое лицо.

- Я...

- Она пришла в себя. Ей лучше.

Долгий выдох был больше похож на охватившую грудную клетку судорогу.

- Правда?

- Правда, конечно.

Он провел ладонью по лицу, улыбнулся.

- Спасибо вам, - посмотрел благодарно на девушку, схватился за телефон. – Мне нужно семье сообщить быстрее, а то они волнуются.

- А хотите, я вас к ней на минутку проведу? - проговорил ангел с густо нарисованными бровями. – Сейчас можно, дежурный врач пошел в другое отделение на консультацию. Только быстро.

- Где ваши крылья, неземное существо? Конечно, хочу!

Девушка засмеялась и поманила рукой.

- Пошли.

По дороге завела его в подсобку, выдала халат, бахилы и шапочку с маской, помогла все это надеть – зачем ей все это? что ею двигает? – кивнула лифтеру, шепнула что-то сестре на посту, та лишь рукой махнула: идите, только быстро.

В палате реанимации из четырех коек была занята только одна. Марианна лежала с закрытыми глазами, бледностью кожи не уступая белоснежной наволочке.

Капельницы, пищащий аппарат, еще какие-то звуки. Девушка подвела его к кровати, сама проверила систему внутривенного вливания, заменила флакончик, отошла в сторонку, повернулась спиной, чтобы не мешать.

Он стоял и смотрел, и пытался понять, что происходит в его груди. Радость от того, что он ее видит живую, так давит на ребра изнутри или страх, что он все еще может ее потерять. Вдруг ее глаза распахнулись, и он понял, что Марианна его узнала. Это было видно не только по потемневшему – потеплевшему? – взгляду, это услышала даже медсестра: пик, пик, пик, пик - участился звук сердцебиения. Он подошел ближе, взял ее за пальцы – ледяные, бледные.

«Белее белого твоя рука...»

- Тшшш, тшшш, - ласково сказал Роман, словно ее сердце могло его услышать. – Тшшш... Зачем так громко? Я и так все знаю. Хочешь, чтобы все?

Ее губы тронула улыбка, она закрыла глаза, и он сразу испугался. Но нет, она просто набралась сил.

- Не мальчик... - голос слабый, почти шелест листвы.

- Да кому они нужны, эти мальчики, от них одни хлопоты — разве я не доказательство? – сказал он, цитируя Ретта Батлера. – Я рад, что девчонка.

Она снова закрыла глаза.

- И потом, если ты так расстроена, я могу попробовать еще раз. Когда у тебя там овуляция, чтобы уж наверняка?

Ее глаза снова распахнулись, а сердечный ритм стал нерегулярным.

- Так, все, пора, - сказала сестра, заволновавшись. Вы дорогу помните? Оставите халат там, на диване. Все, все, уходите! – торопила она, видя, что Малиновский медлит. – Все будет хорошо, идите!

- Выходи гулять, я жду тебя во дворе! – успел он сказать Марианне на прощание, когда маленькие, но крепкие ручки медсестры выдворяли его из палаты. И успел увидеть ответную улыбку.

Пока сбегал по лестнице, вспомнил, откуда эта строчка:

Нежнее нежного
Лицо твое,
Белее белого
Твоя рука,
От мира целого
Ты далека,
И все твое —
От неизбежного.
От неизбежного
Твоя печаль,
И пальцы рук
Неостывающих,
И тихий звук
Неунывающих
Речей,
И даль
Твоих очей.

Волнуясь, написал сестре. Она тут же перезвонила – не спала. Услышал в ответ тишину, а потом плач, и не знал, что сказать.

- Как ребенок, Ариадна?

- Лихорадит, но не критично. Спасибо, Роман.

А ему-то за что... Кому сказать спасибо?

Убрав телефон, подошел к большому окну этого старинного здания, посмотрел на освещенное первыми лучами солнца небо.

- Спасибо! - разве так Его благодарят?

Вышел из клиники под бубнеж охранника: «Когда еще говорили: поезжай домой! Нет, все самые умные, хочут – сидят, не хочут – уезжают...», не сразу вспомнил, где оставил машину, не сразу понял, что вот эта – его.

Послал еще одно сообщение, Жданову, чтобы тот не волновался за него, проснется – прочитает, и поехал домой. Впереди много дел, нужно быть в форме. Сделал радио погромче, выбрал из всех настроенных радиостанций ту, на которой был максимально бодрый вариант музыкальной композиции. Поехали.

Я просыпаюсь в холодном поту,
Я просыпаюсь в кошмарном бреду,
Как будто дом наш залило водой,
И что в живых остались только мы с тобой.
И что над нами километры воды,
И что над нами бьют хвостами киты,
И кислорода не хватит на двоих.
Я лежу в темноте.
Слушая наше дыхание,
Я слушаю наше дыхание.
Я раньше и не думал, что у нас
На двоих с тобой одно лишь дыхание.
Дыхание.

Я пытаюсь разучиться дышать,
Чтоб тебе хоть на минуту отдать
Того газа, что не умели ценить,
Но ты спишь и не знаешь…
Что над нами километры воды
И что над нами бьют хвостами киты,
И кислорода не хватит на двоих.
Я лежу в темноте,
Слушая наше дыхание...

В следующие дни в реанимацию больше ни разу попасть не удалось: началась какая-то проверка, и без того жесткие правила посещения пациенток были еще ужесточены. Даже заведующая детским отделением, оказавшаяся однокурсницей Марианны, не смогла поспособствовать. Зато им с Ариадной разрешили посмотреть на малышку.

Девочка оказалась совсем крошечной и удивила Малиновского похожестью на его маму. Как на этом маленьком, красновато-буроватом личике он мог разглядеть какие-то знакомые черты, он сам не понимал, но первое, что пришло в голову, когда их подвели к кювезу для новорожденных, - это было «мама». Дитя спокойно спало, плотно примотанное пеленками к маленькому матрасику, у стенки кювеза, словно на бочку.

Ариадна восхитилась, всплеснув руками:

- Такая красотуля! Вылитая Мари!

Ну, женщинам виднее насчет младенческой красоты, особенно многодетным.

- Ну как, папочка? – спросила Романа сестричка, размером своей груди наводящая на мысль, что она ею вскармливает всех лежащих здесь младенцев. – Как вам дочь?

Дочь... Как странно это звучит!
____________________________________________________
Р.Тагор, "Последняя поэма"
О. Э. Мандельштам, "Нежнее нежного"
"Наутилус Помпилиус" - "Дыхание"

108.

- Девочку можно выписать хоть сейчас, к ней вопросов нет, - рассказывала однокурсница Марианны, а вот мама… - она быстро взглянула на Романа и осторожно продолжила: - Я не знаю, сколько ей еще лежать, там все не так просто. Будете забирать ребенка? Или его нужно тогда переводить в другой стационар.

- Будем, конечно! Во-первых, ребенку в любом случае лучше дома, чем по больницам инфекцию собирать, во-вторых, я знаю, Марианна расстроится, если малышку куда-то там переведут. Да она просто с ума сойдет, с ее-то отношением к больницам! В разных местах лежать? Нет, это исключено. Ей сейчас никак нельзя волноваться. Можно завтра? Чтобы я успела приготовиться?

- Хорошо, к завтрашнему дню подготовим документы. Приезжайте после 12 часов.

В 12 часов следующего дня Роман ходил по холлу больницы и ждал Ариадну. Договорились, что он отвезет ее с девочкой к ним домой. Ариадна вбежала и сразу, не успев отдышаться, сообщила:

- Роман, у нас сразу двое детей заболели, один в ночь, второй с утра. Врач подозревает коклюш. Не пойму, откуда, ведь привитые все, но тем не менее... Скорее всего, неправильно будет брать девочку к нам, когда есть опасность, что она, такая слабенькая и маленькая, сразу подхватит серьезную заразу. Придется соглашаться на перевод в другую больницу.

- Нет! Вы же сами говорили, что это исключено! Я тогда хочу ее забрать. Мне ее отдадут?

- Вы? А…

- Я же не один, у меня есть помощники: Раиса Васильевна, очень заботливая и аккуратная женщина, вы меня, если что, проконсультируете, у меня есть друзья – приедут, помогут, только не отдавать ее в какую-то там больницу неизвестно с кем!

- Да мне и самой не хочется. В общем, вы правы, ничего такого в этом нет. Сделаем так: забираю я, чтобы вопросов не возникло, а отдаю вам.

Они, как два заговорщика – решительная опытная женщина, съевшая собаку на детских болезнях, больницах и всем таком прочем, и юнга, для которого это было первое плавание, дождались, пока им вынесут девочку, красиво упакованную в то, что на всякий случай все же принесла с собой Ариадна.

Ждать пришлось минут сорок, за это время выяснилось, что эпидемия заразы у Ариадны распространилась и на мужа, и что ехать с Романом она не может.

- Что за фигня творится, никак не пойму! То одно, то другое! И какой же это коклюш, если муж заболел? – качала головой расстроенная женщина. – Ну, ничего, Роман, вы справитесь. Я на телефоне, вас не брошу. Звоните.

Роман и так уже звонил. Сначала Жданову: оказалось, что тот еще только в аэропорту, прилетел из турне Казань-Самара-Нижний Новгород, где, подменяя Романа, решал какие-то вдруг возникшие срочные вопросы, поэтому подъехать быстро не сможет.

- Андрюх, вы мне оба с Катей очень нужны, можете приехать сегодня… побыстрее ко мне в деревню?

- Так, так… Я ждал этого. Хорошо, как только - так сразу! Сейчас Катерине позвоню, но не обещаю, что получится очень быстро. Хотя, сезон не дачный, может, без пробок до тебя доберемся. Жди.

Потом Роман звонил Генке, и оказалось, что тот может приехать за ним и отвезти. Это было очень кстати. Потом Раисе Васильевне.

- Главное - не волноваться и ничего не бояться, - напутствовала Романа, севшего на заднее сиденье и протянувшего руки за кружевным свертком, Ариадна.
– Вот тут вам даже дали смесь, на первое время хватит, сказали, что кормить можно часа через три, доедете? Бутылочку купите в любой аптеке по дороге. И памперсы. Хотя тут тоже вот, в подарке от мэра, есть кое-что. Сейчас сразу говорить много не буду, все равно не запомните, будем решать вопросы по мере поступления. Все, с Богом!

- Я с тебя фигею, Ромча! Забери меня, говорит, из роддома, я говорит, девочку родил… Роман родил девчонку, велел тащить пеленку…

Малиновский пытался сесть так, чтобы держать сверток было удобнее, и старался не делать резких движений – девочка спала. А если проснется? Поэтому на вопросы не отвечал, чтобы не бубнить над ухом ребенка. За эти дни ее личико приобрело нормальный цвет, а черты разгладились.

- Да ты говори, не бойся. Они в таком возрасте еще не сильно на шум реагируют, - припомнил опытный папа Гена. – Аптека. Останавливаюсь?

В аптеку пошел Генка с заданием купить все, что нужно, лучше больше, чем меньше. Малиновский сидел и разглядывал то, что можно было увидеть в ворохе кружев, трикотажа и других бело-розовых тряпочек. Девочка зашевелилась, нахмурила бровки и открыла глаза. Роман почему-то перестал дышать: они впервые встретились взглядом, он и она. Он, очевидно, ее не особо впечатлил, так как она скрипнула, нахмурила носик, и снова закрыла глазки. А Роман…

- Вот, вроде все, как нужно, девчонки-фармацевты хорошие попались, всей аптекой приданое тебе собирали. – Генка был чему-то страшно рад. Он чуть насмешливо посмотрел на своего пассажира, прижимавшего к себе ребенка, пожалуй, чуть нервно, и, сев за руль, запел, подражая Вертинскому: - У меня завелись ангелята, завелись среди белого дня. Всё, над чем я смеялся когда-то, всё теперь восхищает меня!

- Так, смотри внимательнее на дорогу, легенда эстрады первой половины XX века.

Пока ехали, Роман поведал ему правдивый, но так искусно отредактированный вариант его истории отцовства, что мы, пожалуй, удивились бы. Да и ладно. Генке вполне хватило той новости, кто мама ребенка, чтобы помолчать какое-то время, размышляя. Пока он молчал, в салоне автомобиля негромко звучал ласковый голос Визбора.

Есть тайная печаль в весне первоначальной,
Когда последний снег нам несказанно жаль,
Когда в пустых лесах негромко и случайно
Из дальнего окна доносится рояль.

И ветер там вершит круженье занавески,
Там от движенья нот чуть звякает хрусталь,
Там девочка моя, ещё ничья невеста,
Играет, чтоб весну сопровождал рояль.

Ребята, нам пора, пока мы не сменили
Весёлую печаль на чёрную печаль,
Пока своим богам ничем не изменили,
В программах наших судеб передают рояль.

И будет счастье нам, пока легко и смело
Та девочка творит над миром пастораль,
Пока по всей земле во всех её пределах
Из дальнего окна доносится рояль.

Раиса Васильевна и Валентин Иванович встречали их, как встречают паломников, возвратившихся из дальних странствий и принесших с собой нечто чудесное. Васильна была и встревожена, и возбуждена, и счастлива, и растрогана одновременно, суетилась чуть больше, чем нужно. А Иваныч, который в последнее время словно дистанцировался от Романа, теперь выглядел умиротворенным и молчал, лишь лукаво улыбаясь.

Генка оказался вполне компетентным: показал, как удобнее помыть бутылки-соски, простерилизовать, развести смесь. Долго вычисляли с непривычки дозу – все это делали втроем, пока Иваныч носил младенца, начавшего капризничать, на руках. Ариадна быстро разъяснила все вопросы, и вот уже Роман кормит из бутылочки крохотулю, а все остальные стоят вокруг и, не отрываясь, следят за происходящим.

Пообедали по очереди, держа девочку на руках – почему-то так и не придумали, не решились куда-то ее положить. Опять же, Генка помог разобраться с конструкцией памперсов, правда, не отважившись надевать подгузник на такую «малипуську». Васильевна тоже не чувствовала себя уверенной, новоявленный отец все делал сам, стараясь, чтоб не так уж было заметно, как подрагивают руки.

- Роман, я решила не говорить пока Марианне, что девочка у вас. Чтобы она не дергалась, а то напридумывает себе еще что-нибудь, у нее очень богатое воображение. Пусть окрепнет немного, тогда скажем, хорошо? – в очередной раз консультируя Романа, спросила Ариадна.

– Вам виднее, как лучше, хотя я не хотел бы ее обманывать.

- Я думаю, что так лучше. Еще день-два. А потом, главное, что с малюткой все в порядке, остальное – мелочи. И кстати, у нас тут дурдом, хорошо, что это все не случилось на сутки позже, все болеют, я одна еще пока держусь.

Малиновский согласился, но предупредил сестру Марианны, что если в разговоре с ней возникнет вопрос о ребенке, он ей скажет. Сестра согласилась.

Генка уехал, крепко пожав Роману руку и пожелав ему материнского мужества, а еще сказав, что теперь и этот дом станет похож на мини солнечную систему, где появилась своя звезда, вокруг которой будут крутиться все остальные планеты.

Когда спустя полтора или два часа в сад вошли Ждановы, они застали такую картину: на подаренном ими гамаке в подаренном ими теплом пушистом спальнике, дергая за привязанную к яблоне веревку, раскачивался Малиновский. К этому моменту уже сгустились сумерки, и сад освещался фонарями, лучи от которых растворялись в тихом, чуть прохладном ноябрьском воздухе.

- Нет, ты только погляди, Кать! – сказал Андрей, повернувшись к жене. – Сказал «срочно», да еще таким голосом, как будто у него пожар тут, а сам на гамаках качается, оболтус! А я-то летел к нему, нервничал, - продолжал Андрей, подойдя к гамаку. - Две недели почти ничего вразумительного, только «подожди, подожди, выручай, выручай», и что я вижу!..

Андрей как раз наклонился над гамаком, собираясь ткнуть Романа кулаком по мальчишеской привычке, но тот успел выставить руку.

- Тихо! Не ори!

Андрей замер, разглядывая маленький комочек, уютно устроившийся на груди Романа под спальником.

- Боже! Что я вижу! Катя, иди сюда скорее! И ущипни меня, кажется, у меня глюки…

Катя тоже подошла и заглянула с другой стороны гамака.

- Это ребенок. Новорожденный, - как всегда трезво констатировала она.

- Малиновский, где ты его взял?

- Где взял, где взял... Места знать надо!

- Я думаю, у Марианны Николаевны, - аккуратно предположила Катя, глядя, как Малиновский нежно поправляет головку малышки, переложив ее на другой бок.

- Да, Катя права, - сказал он наконец. – И вы мне нужны, чтобы показать, как с ней управляться, купать, одевать. И съездить кое-куда надо, пока магазины не закрылись, хорошо, Палыч?

- Хорошо, конечно… сейчас приду в себя, и можешь на меня рассчитывать. А пока меня нет, я в шоке! – И тут же выйдя из шока: - Кать, но как ты его раскусила! А я не верил!

Катя укоризненно взглянула на мужа и перевела разговор:

- А что мама? – она раскрыла спальник, помогая Роману встать с гамака, не тревожа ребенка.

- Мама… маме еще нужно время, чтобы восстановиться.

- Да, я звонила, там как-то все не очень.

- Не очень.

Они прошли в дом, Катя разделась, помыла руки и взяла девочку у Романа. Андрей все еще удивленно наблюдал за происходящим.

- Глазам своим не верю! Неужели твоя? А что я спрашиваю? Я и так вижу, что твоя!

- Да что ты там можешь видеть, болтун! – Малиновский набрал Васильне, сказал, чтобы приходила.

- Как что? Кать! Ну скажи, разве я не прав? Она ж с ним одно лицо! Алиментное дитя!

- Сам ты… не скажу, какое дитя!

- Похожа, очень похожа, Роман Дмитрич! Так, записывайте, что нужно купить.

В этот момент пришла Васильна.

- Знаете, что? Я в деревне насчет грудного молока договорилась! – поздоровавшись, радостно сообщила она. – Там у женщины мальчик трех месяцев, она молоком заливается, без преувеличения! Я сказала, что мы любые деньги заплатим, а она и вообще брать не хочет. Ром, я все верно сказала?

- Верно. А что лучше? Смесь или молоко?

- Конечно, молоко! Несравнимо! – Катя обрадовалась. – А женщина-то аккуратная? Здоровая?

- Не то слово! Медсестра из детского сада! Да Роман ее знает, она ко мне уколы приходила делать сколько раз.

- Роман ее знает? А вы на мальчика смотрели, Раиса Васильевна? Он на кого похож? – совершенно пришел в себя Андрей.

-Если она деньгами не захочет, мы ей тогда медом и всякими нашими запасами будем отдавать, – только махнула рукой на веселящегося Жданова Васильна.

- Это замечательно, что есть грудное молоко! Теперь выясним с вещами, а про остальное вы мне подробнее расскажете, когда они в магазин уедут… - Катя не теряла времени даром.


До глубокой ночи в красивом доме на пригорке горел свет. Пока мужчины вместе собирали кроватку, пока Роман и Васильна учились купать младенца и выясняли, как правильно подогревать грудное молоко, первую порцию которого Иваныч торжественно вынул из-за пазухи, осваивали коляску, радионяню, разбирались с сосками и бутылочками, комбинезончиками, чепчиками и ватными палочками… Решено было, что Ждановы остаются ночевать.

Потом Катя осталась с малышкой, а друзья уехали в город за машиной. И снова Малиновский рассказывал, как все это случилось, только версия для Андрея была совсем другая, почти без купюр. Ну, за небольшим исключением… впрочем, к этим исключениям Роман уже привык, и они его больше не напрягали.

_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)

Ну, и, как там багульник? У меня только зацветает, а глава финальная! Останется потом только эпилог.

109.

Первый день декабря выдался солнечным и слегка морозным. Роман ехал в клинику, по громкой связи давая распоряжения Виталику и новому менеджеру, которого пришлось взять на время декретного отпуска начальника, как выразился цветокорректор.

Машина не разочаровала пока, хотя покупал он ее впопыхах, на раздумья и выбор времени не было. В последнее время вообще все нужно было делать быстро, особенно за пределами дома: Васильна хоть и попривыкла, но все равно немного нервничала, когда Роману приходилось надолго отлучаться по делам. Да он и сам чувствовал себя спокойно только держа на руках маленькую Красотулю, как он ее звал, либо зная, что она спит в коляске в саду.

Девочка радовала. Хорошо ела, не капризничала без повода, спала по ночам. Вызванный по крутейшей медстраховке врач хвалил малышку и только головой качал удивленно: такой прогресс для недоношенного ребенка – редкость! Она почти догнала все необходимые по возрасту показатели, что и у доношенных детей не всегда легко получается. На самом деле это было неудивительно: грудное молоко в неограниченном количестве, свежий воздух, иногда даже по ночам - ноябрь выдался мягкий, и если было нехолодно, Роман спал в гамаке на улице, рядом с коляской. Ну и, конечно, энергетика, если кто верит в нее. Васильна излучала счастье, Иваныч был замечен в разговорах о пчелах с ребенком, когда оставался присматривать за девочкой, а Роман... Роману она улыбалась охотнее всех вот уже несколько дней, каждый раз приводя его в состояние изумления. Васильна уже знала, что как бы громко кроха ни кричала, будучи голодной или испытывая какой-либо другой дискомфорт, она тут же замолкала, стоило отцу взять ее на руки, положить на плечо или сказать несколько тихих слов.

Да, девочка радовала, а вот ее мама тревожила. Каждый день навещая ее, Роман с тоской замечал, что улучшений либо нет, либо они совершенно незначительны, и, как бы он ни шутил, ни подбадривал, ни поддерживал Марианну, ощущение ускользающей из рук ниточки, за которую он пытался ее удержать, усиливалось. Гемоглобин никак не повышался, температура,вроде нормализовавшись, опять поднималась, уже не первый курс антибиотиков был пройден, а выписывать превратившуюся в свою тень пациентку все не собирались.
При этом постоянно происходили какие-то недоразумения: то вдруг возникала сильнейшая реакция на проверенное, вроде, лекарство, то в палате оказывалась женщина с вирусом, то молоденькая сестричка неправильно ставила капельницу...

Вот сейчас Роман мог бы точно сказать: он видел, как изо дня в день затухает пламя в глазах женщины, и холодок в очередной раз пробегал по позвоночнику. Что не так? Он уже задолбал всех врачей, спрашивая, что можно и нужно сделать, но они лишь отнекивались и говорили, что делается все необходимое, что нужен отклик от организма, а он слабый.

Марианна не жаловалась, не плакала, всегда оживлялась, когда он рассказывал ей о дочери. В какой-то из дней доктор выглядела расстроенной, и Малиновский спросил, в чем дело.

- Мне кажется, что Ариадна что-то скрывает от меня. Что с девочкой? Ты можешь мне сказать, если знаешь?

- Могу. С ней все в порядке, правда. Она у меня. Ты... не против?

Она закрыла глаза и покачала головой.

- Нет, я рада. Расскажи.

И вот теперь он все время рассказывал о ней, как она ест, как любит купаться, как, вдохнув морозного воздуха, сразу засыпает на улице на первом же глотке чистейшего загородного кислорода.

Сегодня, когда Марианна закрыла глаза, устав говорить, он не выдержал и спросил:

- Доктор, скажите, как вас можно спасти? И... я каждый раз пугаюсь, когда ты закрываешь глаза!

- Да какой я доктор? Видишь, опять воюю по другую сторону баррикад. И у меня это плохо получается.

- Нет, стоп! Сосредоточься сейчас, представь на своем месте другого человека, которого тебе непременно нужно спасти, и прикинь, что бы ты стала делать?

Она помолчала немного, а потом сказала:

- Я бы хотела убежать отсюда. Я больше не могу здесь.


- Нет, вы что, с ума сошли? В таком состоянии мы не выписываем пациентов! У нее и анализы далеки от нормы, и температура постоянно держится! - кричал лечащий врач.

- Это что, тюрьма? Человек не имеет права уйти отсюда, если хочет?

- Имеет, мы не имеем права! Я не дам вам выписку, документы! Все будет оформлено, как своевольный уход!.. - и еще десять тысяч гневных аргументов «против». Это был настоящий бой, но Малиновскому было наплевать, он пер, как танк, пробиваясь сквозь упорство и негатив медперсонала. Даже получить вещи Марианны оказалось непросто, он уже готов был завернуть ее в одеяло и вынести в нем, когда все вдруг махнули на них рукой, выдав и вещи, и выписку, и рекомендации по дальнейшему лечению и уходу.

Ему стало немного страшно и тревожно, когда он увидел, как утонула она в не таком уж большом автомобильном кресле, и все равно он чувствовал облегчение и ликование, словно вызволил принцессу из башни или спас Андромеду из лап морского чудища.

- Давай, я посажу тебя назад, захочешь – ляжешь?

- Нет, я хочу здесь, я посижу, ничего! - она была бесконечно счастлива выбраться из больничных стен.

Он тоже был рад, что она рядом, что можно быстро бросить взгляд и увидеть ее лицо, и улыбнуться.

- Куда мы едем? – спросила она, когда автомобиль выехал на загородную трассу.

- Домой.

Она закрыла глаза, и если бы он мог смотреть на нее дольше, то заметил бы, что ресницы стали влажными, но он думал, что она дремлет, поэтому решил сделать музыку еще тише.

Марианна тут же попросила:

- Пожалуйста, оставь. Мне всегда нравилась эта песня.
Что там за песня? А, «Дискотека Авария»:

Все мелодии спеты, стихи все написаны.
Жаль, что мы не умеем обмениваться мыслями.
То ли это ветерок мои губы колышет,
То ли это я кричу тебе, но ты меня не слышишь.

Если хочешь остаться - останься просто так
Пусть тебе приснятся сны о теплых берегах.
Давно за двенадцать, а ты еще в гостях,
Ты думаешь остаться, так останься просто так.

Все изъедены сплетни за долгие месяцы,
И гитару давно позабыли на лестнице, и ей уже не хочется песен.
На часы возмущенно глядит тот, кто пришел с тобой.
Нет, еще не пора, постой, не уходи, будь со мной, пой со мной, поговори со мной.
Возле порога обернись невзначай, город сегодня промокнет, шум на улице смолкнет.
Люди придут домой, под замок, под печать, заунылые окна заливает печаль.
Нет, еще не пора, постой, где же слова? Где истории, фразы? Где все, что не сказано?
Уходишь, сжигая мосты, с тобой останется тот, кому улыбаешься ты.

Все мелодии спеты, стихи, все куплеты, поэмы написаны, теории изданы,
А ток-шоу облизаны, остается лишь слово,
Я хочу быть с тобой, жизнь прожить с тобой, жизнь любить с тобой, жить любимым тобой!
Каждый день жизнь делить с тобой, возвращаться домой, заправляя постель,
Жизнь дарить с тобой, обожать наших детей.
Шум на улице смолкнет, город промокнет, эту мелодию, тебе, может быть, напоет шум дождя.
Просто обернись, уходя.
Может быть, эта музыка послышится тебе во сне, может, вся эта история приснилась мне,
Может, это ветерок твои губы колышет, может, это я кричу тебе, но ты меня не слышишь.

Если хочешь остаться - останься просто так,
Пусть тебе приснятся сны о теплых берегах.
Давно за двенадцать, тебе в другой район,
Пусть будут все шептаться, утром что-нибудь соврем.

Если хочешь остаться - останься просто так,
Сможем мы умчаться в даль на белых лошадях.
Давно за двенадцать, ты что-нибудь забудь,
Придется возвращаться и нечаянно уснуть...

Когда въезжал в ворота, увидел ждановскую машину во дворе. Интересно, почему Палыч не сказал ничего? Вышел, открыл пассажирскую дверь. Марианна протянула к нему ладони, чтобы он помог ей выйти, но Роман, игнорируя это движение, подхватил ее на руки и легко вынул из высокого автомобиля. Ее невесомость пугала, но он отогнал эти мысли, наслаждаясь возможностью чувствовать ее так близко. Понес к дому, по пути нюхая макушку. И тут заметил, что на крыльце выстроились все: Васильна с Иванычем, Катя, держащая на руках ребенка, Андрей, Гришка и суетящаяся под ногами Вата.

- По какому поводу построение? - спросил Роман, поднимаясь по ступенькам.

- Марианна Николаевна, какое счастье! – это была Васильна, улыбающаяся и плачущая одновременно.

- Здравствуйте, Марианна Николаевна! – приветствовала доктора Катя, помахивая ей крохотной ручкой ребенка.

- Боже, Малиновский, до чего ты человека довел! Здесь же только половина Марианны Николаевны! – это был Жданов.

- Сегодня же праздник! – это сказал Гриша. Лишь дети умеют отвечать на вопросы по существу.

Иваныч открыл дверь, пропуская Романа в дом, Вата радостно прыгала на всех, все галдели одновременно...

Марианна полусидела в кровати, обложенная подушками – Васильна не успокоилась, пока не принесла их, кажется, со всего дома, - и пила гоголь-моголь, приготовленный по старинному рецепту: теплое молоко, мед, желток, естественно, «от своих кур», коньяк, сливочное масло. Ее щеки порозовели, глаза блестели, она улыбалась. Рядом сидел Роман, на плече у которого, привычно устроившись, спала сытая девочка. Катя сидела с другой стороны кровати и показывала подарки, которые они привезли малышке, ведь, оказывается, ей сегодня месяц!
Васильна принесла корзинку, в которую они иногда укладывали ребенка: малышке нравилось спать в маленьком уютном гнездышке. Иваныч колдовал со светильником, чтобы включить приглушенный настенный свет, и выключить верхний.

- Ром, может быть, положишь ее уже? Она уснула. – Васильна подвинула ему корзинку.

- Нет, пусть еще покрепче уснет.

- Он ее с рук не спускает, разбалует! – сказал Иваныч, обращаясь к Марианне.

- У нас что, рук мало? – Малиновский придерживал девочку ладонью, которая почти полностью прикрывала ее маленькую спинку.

- А вот и мы! – в комнату вошли Андрей с Гришей. Гриша нес внушительный торт, в который была вставлена малюсенькая горящая свечка.

- Я смотрю, Жданчик, ты имеешь слабость к большим кондитерским изделиям?

- А ты к маленьким? – не остался в долгу Андрей, сверкнув улыбкой в сторону младенца, к головке которого Роман то и дело прикасался губами.

Гришка подошел к кровати и скомандовал Марианне и Роману: «Сдувайте!» Они переглянулись и, одновременно вдохнув, одновременно выдохнули.

- Уррра! – шёпотом прокричал Гриша. Все засмеялись. – Поздравляем именинницу с первым из первых двенадцати дней рождения в этом году! А как ее, кстати, зовут?

- Вот кстати, да! Человеку месяц, а имени все нет? Родители, имя ребенку не родите ли? – Андрей сиял.

- Я думаю, выбор имени за мамой. Мари, ты же наверняка думала об этом? – Роман смотрел на нее с нежностью.

- Да, я думала. У меня только один вариант: Дарья. Потому что это как подарок мне, как дар... И мне нравится, как звучит "Дарья Романовна"...

- Мне тоже. Особенно как звучит "Дарья Романовна Малиновская". По-моему, сногсшибательно, не правда ли, Мари?

Она помолчала чуть-чуть, понимая, что все ждут ее ответа, и сказала:

- Конечно, так особенно хорошо.

Малиновский улыбнулся, выдохнув незаметно для окружающих. Гриша поставил торт на стол, Васильна с Иванычем пошли за чаем.

- Мне тоже очень нравится, - Андрей уселся в кресло. – Куча приятных вариантов: Дарья, Даша, Дашенька, Данечка, Даня...

- Даня? Мне такой вариант не приходил в голову, - сказала Марианна. – Данечка. Чудно, Андрей, спасибо!

- Да, пожалуйста, - сказал довольный Андрей, - легко!

- Еще бы, - сказала Катя, не уточняя.

Роман встал с кровати и подошел к окну, повернувшись ко всем присутствующим спиной.

Потом все дружно пили чай, потом Марианна кормила Дашулю из бутылочки, говоря, что непременно еще поборется за свое молоко, когда все антибиотики вымоются из организма. Роман обещал, что он будет помогать в этой борьбе всеми силами, чем вызвал дикий всплеск хохота у Андрея и смущение на лице Кати.

В комнату вошел Гришка, и, окинув взглядом открывшуюся его глазам сцену, сказал:

- А знаете на что это похоже? На вертеп.

- В каком смысле? – не понял Иваныч.

- Ну, мы видели такие в храмах за границей. Там Мария, младенец, Иосиф, волхвы и звери. И свет вот так же, как здесь, сквозь щелочку в потолке. А зверь – вот, Вата. А мы - волхвы с подарками. Как Рождество. Разве не похоже, мам?

- Похоже, Гришуль, очень похоже.

Андрей встал рядом с сыном и, посмотрев на своего друга, на Марианну с ребенком, на свою жену, сказал:

- Ты прав, это просто праздник какой-то!

В этот момент Дед Мороз, который уже был в хлопотах по сбору подарков на следующий Новый Год, облегченно вздохнул, отложил в сторону мешок, который штопал, вынул планшет, нашел файл «Желания, год такой-то», «РМ». Открыл его и с удовлетворением поставил галочки напротив последних пунктов. После чего отправил файл «Желания» в архив.

Эпилог.

Однажды 10 лет спустя.

- Это у тебя целый гарем, а у меня жена одна! – бубнил Жданов, придерживая огромную лестницу, приставленную к перекладине меж двух внушительных столбов, на приличной высоте. На верхней ступеньке балансировал Роман, вешая на крюки качели.
Рядом в нетерпении скакали четверо детей.

- Палыч, у тебя солнечный удар? Какой гарем?

- Как какой? Жанетта, Жоржетта, Лизетта, Мюзетта… В смысле Манечка, Марианечка, Анечка, Маришечка, Мэри-Энничка и турецкоподанная Энн-Мари! – передразнивая интонации друга, перечислил Андрей.

- Дааа, "Кааать, Кааать" - значительно выразительнее. Впрочем, мне не воспроизвести это придыхание. Жданов, ну, что ты все зудишь и зудишь, как приехал, что случилось-то?

Жданов посмотрел на детей и сказал:

- Банда, сбегайте на кухню, там в холодильнике бутылки с минеральной водой. Принесите-ка нам попить, жарко очень.

Стайку птичек тут же сдуло, и Андрей, вздохнув, сказал:

- Соня все-таки ушла от мужа.
Малиновский помолчал, аккуратно слез, встал на землю, отряхнул руки, посмотрел на расстроенного друга, переставил лестницу, снова полез наверх.

- Палыч, случается, бывает.

- Бывает, но я не хотел, чтобы это случилось с Соней.

- Я тоже.

- А о детях она подумала? Ты думаешь, почему они все с нами? А на два дома потом как их разорвать? И Филю мне жаль, даже страшно за него.

- Так ты из-за зятя переживаешь?

- И из-за него тоже. Он сам не свой. Я не выдержал тут, когда она внуков привезла, затеял разговор. В чем, говорю, дело? Он тебя обижает? Гуляет? Что не так? Она хмыкнула и говорит: все! Я говорю, что же ты замуж выходила? Смеется: дура была, совсем дура. И сейчас дура тоже, но я несколько лет думала об этом и решила, пусть лучше дура… Я, конечно, виноват, орать начал, допытываться. Мне просто не понятно: все же, вроде, хорошо было столько лет! Что, спрашиваю, «все», конкретнее? Она говорит: «он шуток моих не понимает». Все, говорю? «Нет, с ним скучно». Так, понятно, веселья тебе мало. Еще? «Зануда…» А посущественней? Она мне в лицо: «Он целоваться не умеет! Дальше продолжать?» Дерзкая стала. Взрослая. Отвязался я от нее, потому что понял, что она только снаружи спокойная, а внутри…

Вернулись дети. Две одинаковые темноволосые девчушки лет семи подлетели к лестнице и подняли головы вверх:

- Вот, мы принесли!

Роман спустился и принял из их рук бутылку и стакан.

Ждановские внучки не спускали с него глаз, пока он пил минералку.

Жданов, утоляя жажду, любезничал с Дашкой, старшей из всех и самой серьезной, он всегда благоволил этой спокойной зеленоглазой нимфе. Ее младший брат, хулиган и озорник, тем временем залез на лестницу.

- Стоп! – рванул к нему Роман, успев перехватить шустрика на середине лестницы. – Опять полетать захотел? У кого еще синяки не сошли?

- Избиваешь детей? – Жданов подмигнул девочке и вернул ей стакан. – Деспот!

- А ты как думал, у нас тут все строго. Колония для малолетних преступников. Вот перевоспитываем и в космос запускаем. Кто первый?

- Я! – дружно прокричало трио. Дарья, как всегда, уступила младшим, с достоинством сев на скамейку в тени.

- Значит, так. Хозяин, к тому же, джентльмен должен уступить гостям, к тому же, дамам. Так что первыми качаются мисс Элизабет и мисс Розалинда.

Девочки прыснули и быстро взобрались на качели – сразу двое, да еще на длинных-длинных канатах, значит, раскачиваться можно высоко-высоко!

Роман крепко держал сына за руку, а тот, как Вождь Краснокожих, такой же светленький, такой же лохматый и озорной, показывал девчонкам язык и строил рожицы.

- Так, пойдем, маму поищем, а девочки пока пусть покатаются, - сказал Малиновский и повел ребенка за собой, что-то мягко ему внушая.

Девчонкам на качелях сразу стало скучно кататься, они перестали раскачиваться и поглядывали, в какую сторону пошел хозяин с сыном.

Роман, обходя беседку, услышал голоса. Говорила Катя.

- Я ее спрашивала, не придумала ли она себе это «понимание с полуслова, с полувзгляда», девочкам свойственно… придумать себе идеал. А она говорит, что не придумала, что точно знает, бывает, и не хочет компромисса. Что лучше, пока вся жизнь не прошла, попытаться что-то изменить. Вот так. Андрей с ума сходит.

- Ага, мы думали, что вы в теплице, а вы тут! – закричал мальчик, и бросился в колени к матери.

- Кто же сплетничает в теплицах? – улыбнулась Марианна, поглаживая вихрастую голову. – Огурцы завянут! Васильна нам этого не простит! У нее ж там чудо какое-то в этом году посажено! Что качели? – спросила она, посмотрев на Романа.

- Как и положено крылатым: летят, летят, летят!

В беседку тут же заглянули две темные головки.

- А давайте снова пойдем радугу делать? – девочки упорно избегали обращаться к Роману по имени, но ходили за ним хвостом и смотрели влюбленными глазами.

- Ну, раз Гертруда и Офелия просят радугу…

Дальше было развлечение с поливалками: Роман каким-то образом включал систему так, что нельзя было угадать, в каком месте лужайки польется вода, и получались настоящие шутихи Петра. Дети с визгом носились под струями ледяной воды, и все это сопровождалось то тут, то там возникающей радугой.

Дарья снисходительно взирала на заигрывания Ждановских внучек со своим отцом: они уедут, и он снова будет принадлежать только ей. Пусть немножко порадуются, не жаль. Зато ее брат принимал самое горячее участие во всех этих играх: еще бы! Сразу две такие барышни. Жданов, сидя в тени яблони, переписывался с Гришкой, посылал Соне фотографии (или видеографии?) творящихся в деревне у Малиновских бесчинств посредством… (какая навороченная фигня будет в руках у Жданова через десять лет – это к фантастам).

- Теть Кать, пойдемте в комнату. Я вам кое-что покажу, вам понравится, – Даша потянула за собой Катерину. - Вы садитесь тут, на диван, я сейчас к папе в кабинет сбегаю и вернусь.

Катя села, на низком столике лежала страничка из журнала с тестом «Хорошо ли вы знаете свою половинку». Как они вчера вечером хохотали, проходя его! Когда отвечал на вопросы Роман, все остальные просто умирали от смеха.

Сначала на вопросы про мужа отвечала жена, а потом отвечал он сам, и ответы сравнивались.

- «Что привлекло вас в партнере при первой встрече?» - читала Катя вопрос.

- Конечно, мои эро-флюиды. Я источаю их безвозмездно, то есть, дадом, – отвечал Роман, изображая Сову из «Винни-Пуха».

- Бесконтрольно и безответственно, то есть, легкомысленно и преступно! – подтрунивал Андрей.

- Не совпало, - смеялась Катя. – Правильный ответ: чувство юмора, озорство.

- Странно, дальше.

«Что вы считаете главным достоинством вашего партнера?»

- Колоссальный сексуальный потенциал, естественно, – с самым серьезным видом продолжал Роман.

- Может, к тебе динамо-машину прикрутить? За электричество платить не нужно будет. Всей деревне.

- Себе прикрути. Есть куда?

- Чувство юмора, невозмутимость – опять не угадано!

«Какой главный талант вашего партнера?»

- Ну, что тут все вопросы про одно и то же? Их сексуальный маньяк составлял? – Роман пожал плечами.

Уже разгоряченные предыдущими ответами и шутками - Малиновский отвечал последним, - хохотали в голос.

- Нет, Роман Дмитрич, вы что-то совсем не попадаете! Марианна сказала, что «шутить всегда, шутить везде».

- Так, я не понял, Марианна! Что люди про меня подумают? Что я больше ни на что не способен, только анекдоты в спальне рассказывать?

- Почему? Ты вчера еще очень эротично осу из комнаты выгонял!

- А как эротично нырял в озерцо! Мистер Дарси нервно курит в сторонке.

- И еще один вопрос: «Какие навыки и способности вашего партнера являются наиболее ценными в сложных жизненных ситуациях?»

- Ну, судя по тенденции… шутить всегда, шутить везде?

Катя, посмотрев в листочек, согнулась пополам, Марианна вытирала слезы.

- Умение заставить забыть обо всем посредством… - барабанная дробь! – поцелуев и секса!

- Я всегда знал, что эти цивилизации говорят на разных языках, им друг друга не понять! – притворно вздохнул хозяин дома.

- Зачем понимать, если можно просто целовать? Смотри, как все необреминительно и приятно: решение любых сложных жизненных проблем посредством постели! Разве не об этом мы когда-то мечтали, Малиновский?

- Эх, если бы все было так просто! Целовал бы и целовал…

- Да ты и так маму в каждом углу зажимаешь! – послышался голос из-за окна.

Компания на секундочку замерла в изумлении, потом раздался новый взрыв хохота. Малиновский стремительно метнулся к окну и выудил из сада дрыгающегося отпрыска.

- Почему ты не с девочками?

- Они сказали, что я неправильно раскрашиваю жар-птицу, что в ее перьях не должно быть синего. Я им говорю, что она горит синем пламенем, а они сказали, что я не врубаюсь, что это мне не газовая горелка…

- И поэтому ты пошел подслушивать?

- Взрослые без детей всегда говорят об интересном!

Катя улыбнулась воспоминанию: ей очень нравился этот бандитствующий элемент.

- Вот! – Даша спрыгнула с последней ступеньки лестницы. – Смотрите, какую красивую книгу я нашла у папы в столе!

- А… папа разрешает тебе заглядывать к нему в стол?

- Да. Он мне все разрешает. Да и всем. Но мама как-то сказала, что у каждого должно быть такое свое место в доме, куда бы никто не лазил, мало ли? Подарок спрятать, или еще что-нибудь совсем личное. И она к папе в стол никогда не заглядывает. А я его спросила, он сказал, что у него нет секретов от меня. Поэтому вот!

Они стали вместе разглядывать большую красивую книгу.

- Правда, здоровская? Я знаю, вы любите книги.

- Не то слово! Замечательное издание. Редкое.

Они рассматривали картинки и читали под ними цитаты.

В комнату вошел Малиновский.

- Ну, и жарища сегодня. Пи-и-ить! Меня там Андрей пока подменяет, вошел во вкус детей поливать, чтобы лучше росли.

- А что это за листочек? – вдруг спросила Даша. – Даже два. Ничего себе каракули! Ни одного слова не разберешь!

- Хм, это очень похоже на Сонин почерк. Так и есть, вот ее стихотворение, а это…

Катя пробежала глазами строчки.

- Что, что там написано? – Даше было любопытно.

- «Тов. Малиновский!
Во вверенном вам тифозном бараке отделом очистки подозрительных котов не обнаружено. Жмурики, числом пять, погружены в машину...

За доблестный труд на благо Родины вы награждаетесь сухим пайком…

Особым указом…

...у вас был экспроприирован ценный кулон муранского стекла в качестве взноса в фонд Помощи Голодающим Поволжья.
Начальник очистки Полиграф Полиграфович».

Катя подняла глаза и встретилась взглядом с Романом, который уже было вышел из комнаты, но услышав, что она читает, сначала застыл в дверях, а теперь медленно развернулся.

- Что это? Так смешно написано. А здесь? – Даша тыкала пальчиком в нижнюю строчку.

- Это число и подпись… - Катя долго смотрела на дату, словно что-то вспоминая.

- Пап, ты чего?

За спиной Романа показалась Марианна. Она глянула на книгу в Катиных руках, потом на Катю и тоже остановилась. Роман, не видевший, кто стоит за его спиной, тем не менее, протянул руку назад, и Марианна вложила в его ладонь свою.
Катя увидела, как плотно переплелись их пальцы, словно они вдвоем приготовились к чему-то.

- Знаешь, Дашуль, давай положим это туда, где было. Не нам же адресовано, правда?

Катя аккуратно сложила листочки между страниц книги.

- Нет, не сюда! – сказала девочка. – Я помню, где они лежали, вот рядом с этой картинкой, где Маленький Принц, роза и звездочка. Там еще написано: «Любовь – о ней не спорят. Она есть».


КОНЕЦ

_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)

Прочитала и захлебнулась от впечатлений. Сначала мне безумно жаль было Романа. Так ощутимо его ломало, переворачивало, меняло все жизненные установки, что хотелось крикнуть: "Дурак! Столько лет лишать себя радости быть кому-то нужным, заботится о ком-то, ощущать необходимость в любимых людях, и людей в себе". Встреча с Данкой заставила Романа посмотреть на себя через призму любви к недостижимому. Заставила испытать настоящие чувства. Чем объяснить их встречу? Провидением? Ощущение, что оно подспудно толкало Романа к Андрею. К тому, что он потерял, тому, что было для него дорого. Мне очень понравилась та бережность, с которой он относится к Данке. Что старается ее защитить, уберечь, постичь. В итоге эта встреча изменила его жизнь. Он обрел заново друга, точнее, друзей - Андрея и Катю, нашел свою половинку, почувствовал настоящую любовь, радость отцовства и я, думаю, он счастлив.
А вот Соня. Вот с ней, как мне кажется, наоборот. Встретив Романа, заразившись его чувством, обаянием, пониманием, добротой, она не смогла стать счастливой. Мне жаль. И ведь прав был Андрей в своих рассуждениях, о том, что благо ли, когда на первым на пути девушки встречается такой мужчина, как Рома. Будет ли она искать для себя кого-то, кто сможет дотянуться до того образа, что она себе создала. Или будет вспоминать это со светлым чувством, не мешающим ей быть счастливой. К сожалению, я думаю, что для Сони это первый случай. И ее уход от мужа в поисках счастья, думаю не единственный. Она так и будет искать кого-то, кто сможет заменить Рому в ее душе.
Так что такое их встреча? Роман счастлив, у него все сложилось, любимая жена, дети... Соня - одна. Дети у родителей, она в поиске счастья. Андрей и Катя. Радость и счастье обретения друга - да. Любимый дом, дети, внуки... Казалось бы, все отлично. Но вот Соня. Какого им понимать, что жизнь дочери не складывается. Наблюдать за ней, стараться быть рядом, помочь, но... Соня закрылась от них... И пусть нет в этом вины Романа, но именно их встреча привела к тому, что Соня не может найти покой. Найти для себя тот берег, к которому хотелось бы причалить, тот очаг, у которого хочется согреться. Мне жаль Филиппа. Он сгорел в огне Сониной мании по имени Роман. Ни в чем не виноватый, любящий, но не похожий на того, на ком сосредоточены мысли жены.

Спасибо, Greza. Как-то сумбурно, наверное, но эмоции ...