НРКмания

Глава 21.

- Кое-как справилась со слезами, собрала себя в кучку. Это было хорошо, что плотину прорвало дома, а не где-то на людях. Поехала на работу. При четком мыслительном процессе – сознание какое-то сумеречное, окружающее предстает в виде химер. У вас бывало такое? Троллейбус приходит в образе странного глазастого насекомого, и звуки вокруг – не шум машин, а оглушительное стрекотание цикад, и люди – как в кривых зеркалах... Но когда я вошла в здание Зималетто, то словно инъекцию какого-то стимулятора получила: никаких сумерек, все предельно ясно.

Катя еще немного поковыряла вилкой в тарелке, отодвинула ее решительно.

- Павел Олегович, давайте закажем десерт?

Он даже обрадовался ее предложению.

- Давайте, конечно!

Павел с улыбкой наблюдал, как она по описанию блюда пыталась понять, что это будет в реальности – десертное меню в этом заведении оказалось богатым. С удовольствием давал пояснения, рассказал, что брать не стоит. Наконец, Катя указала пальцем на строчку:

- Хочу вот это!

- Прекрасно, Катя.

- Что, это какой-то восхитительный десерт?

- Нет, просто вы так редко говорите «Хочу»! Прямо-таки везение, что мне удалось это услышать, а еще большее везение – исполнить ваше желание.

- Павел Олегович, вы все время иронизируете надо мной!

- И в мыслях не было, Катя! Я совершенно серьезно констатировал факт: вы очень умеренны в своих потребностях и желаниях.

- Неправда, мои желания огромны и неумеренны. Просто они никак не связаны с деньгами, с вещами, и никто не может им помочь исполниться, только если они сами.

- А, вы как главная героиня «Дня сурка» хотели, чтоб наступил мир во всем мире? Или чтобы затянулась озоновая дыра?

- Типа того. Я, например, хотела бы счастья для Ромки. Хотя бы потому, что когда человек счастлив, в нем просыпаются те его хорошие качества, которые раньше были в спячке. И потому, что я ему за многое благодарна.

- Благодарны Роману?

- Конечно! Кто знает, как бы сложилась моя судьба, не будь его гениального плана по соблазнению. Я иногда думаю об этом и отчетливо вижу иной путь развития событий. Помните в фильме «Ищите женщину» была такая секретарша, безумно влюбленная в своего шефа? Помните? Жалкое зрелище, правда? Но ведь, так оно часто и бывает. Хотя, в моем случае больше подошел бы образ «Девушки из харчевни» Новеллы Матвеевой, ну, вы знаете:
«Любви моей ты боялся зря -
Не так я страшно люблю.
Мне было довольно видеть тебя,
Встречать улыбку твою.

И если ты уходил к другой,
Или просто был неизвестно где,
Мне было довольно того, что твой
Плащ висел на гвозде»

Павлу очень нравилось, как Катя читала стихи. Как дышала – без напряжения, легко. Но, в то же время, очень четко, всегда верно выпевая мелодию стихотворения.

- Интересно, что я услышала эту песню впервые в исполнении Дорониной. То ли это был «Голубой огонек», то ли какая-то другая новогодняя концертная программа... В маленьком военном городке, окруженном лесом, зимним вечером родители смотрели телевизор, а я вертелась рядом – очень четкое воспоминание. И она со своим характерным придыханием исполняет эти стихи под музыку. Я с первого раза запомнила их наизусть, хотя была совсем маленькая, потому что они были мне совершенно понятны, близки уже в том возрасте. Словно в каждой из нас заложен какой-то особый вариант программы: вот как Кармен – не смогла бы никогда, как девушка из харчевни – да. Или, словно каждая душа – радиоприемник, настроенный на определенную волну, и когда мы слышим свой сигнал, сразу откликаемся: «Прием, прием».
Ну и вот, все так бы и могло закончиться – одиночеством, пусть и с умением «в теплом ветре ловить опять то скрипок плач, то литавров медь», а Ромка словно переключил рычажок судьбы, стрелку на рельсах... Одна моя знакомая, астролог, говорила, что есть люди, у которых Марс находится в такой слабой позиции, что необходим атомный взрыв, чтобы сдвинуть их с места, чтобы заставить их действовать. Не знаю уж, что у меня там с Марсом, но инструкция Романа сыграла-таки роль этого атомного взрыва. Я облучилась и мутировала...

Катя хихикнула, пододвинула к себе принесенную тарелку с десертом. Павел подождал, пока она попробует его, убедился, что ей нравится.

- Какие же еще огромные и неумеренные желания вас обуревают?

- Я хотела бы, чтобы у моих детей были настоящие друзья, вот самые настоящие, как у меня Николай, чтобы они смогли найти себя в жизни, и они бы встретили свою любовь. Чтобы я сохранила связь с моими детьми на всю жизнь, как бы далеко им не захотелось уехать или какой-бы путь они не избрали. Я хотела бы полного благополучия для всех моих подруг – во всем! Я хотела бы здоровья для своих родителей... я хотела бы... – Катя бросила страдающий взгляд на Павла.

- Да, я знаю, не продолжайте.

Павел замолчал. Ему вспомнился финал книги «Пикник на обочине», когда тот герой, еще совсем мальчишка, спускается к «Мясорубке» подпрыгивая и пританцовывая, не зная, что идет отдавать свою жизнь, и выкрикивает давно приготовленное для этого случая заветное желание: «Счастье для всех!.. Даром!.. Никто не уйдет обиженный! Счастье! Даром!»

- Катя, я счастлив сейчас. Хотя в это очень трудно поверить.

Она не может смотреть ему в глаза, отворачивается, ищет взглядом что-то за окном, кусает губы.

- Но для себя, Катя? Чего вы хотели бы для себя?

- Но ведь это и есть – для меня! Это будет счастьем и для меня тоже, в первую очередь – для меня. Вы не можете этого не понимать! Что мне будет хорошо, когда всем вокруг будет хорошо. И вы не можете не понимать, что хвалить меня за отсутствие материальных желаний – несправедливо. Ведь у меня все есть. Я очень обеспеченный человек. У меня есть даже больше, чем мне нужно. Если бы я находилась в другом положении, вот тогда... Я бы, может, мечтала о новом платье или машине.

- Нет. И тогда эти желания были бы далеко позади. И все равно, Катя. Не может быть, чтобы у вас совсем не было более личных желаний.

Катя задумалась.

- Зачем об этом говорить? Это все равно все из области нерукотворного. Значит, можно только надеяться, уповать.

- Проговаривая такие вещи, мы иногда натыкаемся на удивительные открытия. И мне это важно, Катя. Или я использую запрещенный прием?

- Мы же договорились об откровенности. И... вы не нарушали договоренности. Я тоже не нарушу.

Она надолго задумалась. Павел не мешал, не торопил, долгие паузы в их беседе совсем его не тяготили, а наоборот давали прочувствовать удивительно приятную тягучесть момента, его насыщенность красками эмоций, вспышками мыслей, внезапными озарениями. Его поражала наполненность их совместного молчания. Так бывает только между людьми, которые настолько хорошо понимают друг друга, что можно обходиться без слов.

- Это все будет звучать глупо. Потому, что по большому счету этого хотят все. Но раз вам интересно... Я бы хотела гармонии. Гармонии с этим миром, а ведь это, прежде всего, вопрос ко мне самой. У меня много страхов, например, и они портят мне жизнь. Отравляют счастливые моменты. Я еду в путешествие и всегда с трудом переношу перелет. Ну, боюсь я высоты во всех ее проявлениях... Прилетаю всегда измученная собственным ужасом. Или постоянно боюсь за детей: знаете, что я ощутила в самый первый момент, когда мне в руки положили мою новорожденную дочь? Я поняла, что во мне поселился новый страх и теперь он со мной до конца жизни. Каждый раз, когда дети заболевают, я пугаюсь дико. Мне в голову приходят страшные картинки, о которых лучше не говорить... Понимаете? И ты чувствуешь себя всегда очень одинокой в эти моменты: никто не сможет тебя избавить от собственных мыслей. А еще тяжелее, когда тебя в этом не понимают. Говорят: «Не утрируй, не выдумывай, сколько можно бояться летать – уже давно должна была бы привыкнуть?» В таких случаях начинаешь вообще чувствовать себя ущербной...
- Вы сейчас говорите об Андрее?

- Я не хотела бы жаловаться. Это просто наблюдения, хорошо? Он не понимает меня иногда. И это объяснимо, ведь если человек сам чего-то не испытывал, ему никогда не понять другого, если он сам не боится, то и страхи другого ему кажутся надуманными. А хочется ведь, чтобы понимал, сказал что-то такое, что успокоило бы. Или... я никогда не думала, что он вечно будет со мной. И не только потому, что я считаю себя не достаточно... ну, вы поняли, а просто потому, что человек не властен над своей душой. С нами всеми может случиться это счастье-несчастье – внезапная новая любовь. И я даже больше боюсь не того, что он уйдет, а того, что я в какой-то момент стану камнем на его ногах... пусть на короткое время, пока я не пойму и не почувствую этого, и не отправлю его от себя – все равно: я боюсь стать несчастьем для него. Понимаете?


- Вот уж не думал, что увижу такую красочную иллюстрацию к высказыванию кого-то, не помню кого: «Женщина больше мечтает о том, чтобы доставить счастье, нежели о том, чтобы самой быть счастливой». Но почему, почему вам приходят в голову такие мысли? Андрей давал вам повод?

- Нет. Никогда после свадьбы он не вел себя с другими женщинами так, чтобы это вызывало во мне ревность. Но... иногда мне кажется, что он потихоньку остывает. Вероятно, так и должно быть: страсть не может полыхать вечно, ведь да? Об этом множество книг и фильмов. Вот, возьмите пьесу «Медея». Я недавно видела новую постановку – она меня потрясла. Еврипид еще до нашей эры задавался вопросом: куда уходит любовь? Почему уходит? Ведь была же и страсть, и самопожертвование, и нежность – и вдруг один перестает гореть. Что делать второму? Он не дает ответа, да его и нет, наверное... Но мне страшно: я-то чувствую, что мое пламя все так же сильно и даже жарче. Я, живя с Андреем, лучше узнала его со всех сторон, и увидела больше – и хорошего, и плохого – но это меня не остудило. А его, мне кажется, кое-что во мне раздражает... Я говорю себе: это просто характер такой – вспыльчивый, резкий, несдержанный, не нужно обращать внимания, просто женщины терпеливее, а мужчины – требовательнее. Будь мудрее – советую самой себе. И все равно... Когда человека любишь, легко принимаешь его таким, какой он есть. А если что-то в нем начинает раздражать, значит...? А если пытаешься его переделать, это говорит о том, что тебя в нем не все устраивает? Как в «Питере FM» - там это так ярко показано... Смотрели? Жених главной героини вроде любит ее, но постоянно пытается переделать и... не понимает... Вот, что меня пугает больше всего – моменты непонимания. «Зачем ты в пятый раз читаешь эту книгу?», «Ты видела этот фильм сто раз, посмотрела бы что-то новое», «Вот не думал, что ты подсядешь на истории про вампиров, это же бред», «Зачем ты даешь деньги этим попрошайкам, они все мошенники», «Сходи в театр с кем-нибудь другим, я не люблю балет»... В общем, всякие мелочи, конечно, но они заставляют начинать что-то скрывать. Не показывать, что читаешь. Или отказывать себе в просмотре фильма, только чтобы не услышать задевающей реплики. Казалось бы – ерунда – брак – он на то и брак, чтобы приспосабливаться. Вот ему не нравилось, как я пою – я перестала. Но мне-то хочется гармонии – чтобы всем было комфортно друг с другом, всегда, каждую минуту... чтобы каждый мог самовыражаться свободно, и все бы это принимали с радостью. Утопия... Или, мне кажется, что если мы вместе – то все остальное не важно. Вообще. И не страшно, что погода плохая или надо ехать на нудные переговоры, или мы остались дома, потому что детям нездоровиться. А Андрей... его расстраивают все эти вещи, значит, ему мало того, что мы вместе? Его это уже не наполняет счастьем так, как меня? Зачем злиться, стоя в пробке, если мы вдвоем? Нет, я, конечно, знаю и помню, что мне сказала Маргарита Рудольфовна как-то раз: «Женщине все равно что, но не все равно с кем, а мужчине все равно с кем, но не все равно что» и в этом, несомненно, есть смысл. И когда он кричит – и раньше же кричал... И все же: меня это ввергает в сомнения относительно того, так ли ему важно быть со мной, все еще важно, как раньше? А если это все означает, что любовь уходит? Можно ли ее удержать? Как мне вернуть ему то острое ощущение счастья, которое было вначале? Или мне все это кажется, и я сама не знаю, чего хочу? Хороший любящий муж, а у меня просто какие-то завышенные требования или бесплодные страхи?

Катя выдала все это и казалась расстроенной.

- Я иногда смотрю на него долго, внимательно, любуясь, все еще поражаясь красоте глаз, ресниц, не могу оторвать взгляда от пальцев, лежащих на руле - длинных, трепетных и сильных, а он вдруг удивленно спросит: «Почему ты так странно смотришь?» - меня огорчает это непонимание и то, что вот он давно уже так не разглядывает меня. И всегда, всегда где-то в самом-самом глубоком подвале моего подсознания сидит, затаившись, мысль о том, что все-таки я ... не так уж и хороша и с возрастом не становлюсь лучше.
- Ах, Катя! – только и мог сказать Павел.
- Только не подумайте, что у нас все плохо или он обижает меня. Нет, наоборот, все очень хорошо, даже прекрасно. И большую часть времени я чувствую себя совершенно счастливой и бесконечно благодарной судьбе. Просто вы спросили о самых заветных желаниях.

- А они все о нем и о нем...

_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)

Глава 22.
Катя опустила голову. Вздохнула. Снова положила в рот кусочек десерта.

- Спасибо, Катя. Мммм.... А когда происходили все те события? Когда вы узнали об обмане Андрея?

- В феврале, кажется. Незадолго до того совета, когда вы все узнали. Мне теперь трудно вспомнить, сколько времени это продолжалось... Тогда мне казалось – целую вечность. Это были дни беспросветного мрака и вечной мерзлоты. И мир замораживался вместе со мной – стояли жуткие, рекордные холода. А я то мерзла под толстым одеялом и в носках, а то мне было жарко на тридцатиградусном морозе.

- Вы решили ничего не говорить Андрею вообще? А просто представить акционерам настоящий отчет и уйти?

- Нет. Все было не так. Сначала я вообще не думала об отчете. Сначала я еще надеялась. На что? Что, что-то не так поняла. Что произошла какая-то ошибка. Наверное, мне хотелось удостовериться в том, что все так и есть, как написано в инструкции, мне хотелось до конца понять: как такое вообще возможно. И вот, Андрей, как ни в чем не бывало, снова приносит мне открытку и игрушку, я сравниваю это все с инструкцией – все точно, один в один. И смотрю на него, когда он входит ко мне в каморку и понимаю, что мой разум отказывается охватить масштаб этой подлости, этой низости, этого лицемерия. Ну, не умещается у меня в голове это! Он играет роль – очень уверенно, очень правдоподобно, даже искренне. Только я теперь вижу и слышу в его словах подтекст: Катенька, а отчет? Катенька, милая, платежи? Я потрясена: я вижу во всем холодный расчет. Как не замечала раньше? Я слышу все эти нотки неуверенности в ласковых словах и фальшь, и застываю, каменею... Он тоже начал что-то замечать. Задавать вопросы. Я, насколько могла, ровно и спокойно отвечала, старалась это сделать так, как сделала бы раньше. Он привык верить мне, поэтому мои слова, что все в порядке, его убедили. Хоть и ежился от ... не знаю, от чего? От моего взгляда, от странного голоса, от холода, идущего от меня. По плану Ромки он должен был взять меня с собой на вечеринку к Волочковой, а потом, пока нет Киры... как там было? Отвезти на «сеанс любви».

- Боже мой!

- И знаете, что-то взыграло во мне, когда он все это четко проговорил... Не протест, не злость, не ненависть и не желание отомстить. Вы удивитесь: любопытство! Мне вдруг стало интересно, до какой степени мерзости может дойти человек ради осуществления своих планов? Это был скорее опыт, чем месть, это было испытание... Я не думала, я действовала во многом интуитивно: раз он так искусно врет, почему не усложнить задачу? Посмотреть, как будет выпутываться? Какие еще чудеса сообразительности и актерского мастерства проявит? На что еще способен мой... несравненный. И еще, я поняла, что не хочу сама ему ничего говорить, я хочу, чтобы он сам мне все сказал. Колька меня спрашивал, для чего мне это надо, а я не сразу смогла сформулировать. Только потом: это была последняя отчаянная надежда: если сможет сказать и признаться сам, значит, есть в нем что-то человеческое, значит... значит, я любила...

Катя почему-то не могла подобрать слов.

- Вам хотелось, чтобы он хоть в чем-то был достоин вашей любви, вы пытались найти в нем хоть каплю того, что могло бы придать ей ценность?

- Да, наверное. Что-то в этом духе. Ведь... я не знала, какое открытие ужасает меня больше: что я любила такого... или что я его так и продолжаю любить. Понимаете? Ничуть не меньше...

- Не знаю, способен ли я это понять в полной мере.

Катя засмеялась.

- Да, это непросто. Ну и началось. В инструкции Ромка просил больше ни в коем случае не возить меня к нему на квартиру. Поэтому я попросила Андрея, чтобы мы после вечеринки поехали именно туда. О! Как пристально я за ним наблюдала. Что читала на его лице! Но он тут же согласился исполнить мою просьбу. Почему? Был от меня зависим, не хотел сердить, пока я не написала вожделенный липовый отчет или... Андрей вообще не умеет отказывать женщинам. Замечали? А уж когда его просят ласково... Он выходил из каморки, а я чувствовала, что проверяла на прочность не его – себя. И удивлялась тому, что все еще могу ходить, говорить, выполнять работу. Какой, оказывается, у меня запас прочности...

- Гвозди бы делать из этих людей – крепче бы не было в мире гвоздей...

- Да, да... Мне казалось, что я состою из крепкого металлического каркаса, а на него налеплено что-то снаружи – из гипса или бетона, на чем нарисованы глаза, губы, одежда. Ха-ха! Так аляповато нарисованы... И что вся эта наружная оболочка потрескалась и вот-вот осыплется мелкой крошкой, и душа улетит, а пустой каркас – ржавый и неприглядный все же останется. Ну, как вы понимаете, я не могла поехать вечером с Андреем никуда. Но ему пообещала. Знаете, он так искренне обрадовался, чем ужаснул меня – такой талант! И я позвонила Коле, и попросила его приехать за мной на вечеринку под видом жениха и забрать меня. А пока я старалась лишний раз не проходить мимо Андрея, не смотреть на него, не говорить с ним, чтобы не сорваться с проволоки, по которой осторожно ступала, которую сама себе натянула над пропастью.

Катя вздохнула.

- Мой план сработал. Мы приехали на вечеринку, правда по дороге мне пришлось проявить чудеса изворотливости, чтобы доказать Андрею, что все нормально, что все хорошо: он все-таки почувствовал, что я как-то не так реагирую на его слова, ускользаю из его рук, прячусь от губ...

Павел то ли хмыкнул, то ли охнул, покачал в изумлении головой, но ничего больше не сказал.

- Я не хотела, чтобы он меня касался больше. Он не был мне противен, нет. Я не могла допустить, чтобы было противно ему. Только не это. Словесную ложь еще можно перенести, но неискренние прикосновения и поцелуи – это было невыносимо. На вечеринке легко было затеряться среди людей. Причем, оказалось, что среди них много тех, кто мне рад, кто общается со мной без гримасы неприятия на лице и с уважением. Это придавало сил и уверенности в себе. И вот настало время, когда нужно было попрощаться – Коля уже был там, - сказать Андрею, что я еду не с ним. Я даже сейчас помню: сердце застряло где-то в горле, мешало дышать и говорить. Что я надеялась увидеть на лице Андрея в этот момент? Облегчение, что ему не придется насиловать себя? Раздражение, что его усилия напрасны? Злость? Испуг, что я действую не по его плану? Не помню. Зато помню, что увидела.

- Гнев? Непонимание? Удивление?

- Да, отчасти. Он точно был рассержен, но это было не самое главное. Он словно был разочарован. Глубоко разочарован, как ребенок, который ждал подарка, а ему его не подарили. Он был не удивлен – изумлен. Даже потрясен моими словами, что я уезжаю с Колей. Он был ошарашен, он растерялся... он настолько этого не ожидал, что впал в ступор. И... он был совершенно явно огорчен и расстроен. Я пропадала под его вдруг померкшим, вопрошающим взглядом. Я... готова была забыть про инструкцию! Мне стоило неимоверных усилий уйти, не остаться с ним. «Идиотка! - говорила я себе, - как ты можешь чего-то хотеть, зная, почему и для чего он все это делает? Зная, что он притворяется?» Но... так притворяться? Каким же чудовищем нужно быть! Меня раздирали сомнения: то, что я видела, совсем не согласовывалось с тем, что я знала. Но я теперь не доверяла своим ощущениям: факты для меня были важнее. И они были четко изложены на бумаге твердым почерком Романа. Где-то с этого момента началась наша с Андреем обоюдная пытка. Но я уже не могла остановиться: я его изводила, провоцировала, подталкивала: признайся, признайся! Избавься от этой лжи, пожалуйста! Сам! И машина была куплена для этого, и девчонок я возила в дорогой ресторан на обед, чтобы Андрей испугался, что я трачу его деньги, чтобы не выдержал, сказал, что не доверяет мне... А он... он продолжал играть роль, хоть было видно, что он в смятении, что не понимает, что происходит. Это было очень похоже на то, что происходило со мной, когда он начал за мной ухаживать: не состыковка ощущений и слов. Только у меня это было все-таки со знаком «плюс», а у него все было намного хуже, чем просто со знаком «минус». Я ему говорю, что у нас все по-старому, что я просто пытаюсь скрыть наши отношения, что по-прежнему отношусь к нему, а сама уезжаю каждый вечер с Колей, и не подхожу к телефону, когда звонит Андрей, и не позволяю ему меня не то, что поцеловать, а даже подать пальто, и все время повторяю, что могу в любой момент ему вернуть его компанию.
Катя вдруг засмеялась, что-то вспомнив.

- Что, Катенька?

- Теперь я вдруг обрела слух: раньше как-то многие разговоры Ромки и Андрея проходили мимо меня, но не теперь. Я услышала много интересного. Например, как Андрей говорил Роме, что он не понимает, как можно было променять ночь с ним на вечер с Зорькиным, которого он, наконец, увидел своими глазами. Надо было слышать его голос, когда он это практически прокричал: в нем было такое неподдельное изумление - как? Этот человек полностью отдавал себе отчет в том, что он... великолепен и бесподобен, понимаете? И ведь я с ним была полностью согласна. Он ни капельки не преувеличивал... И потому его мучали сомнения, а ответов он не находил. Он чувствовал, что происходит что-то странное, но не улавливал что. Он все время задавал мне вопросы, а я не отвечала. Я уходила от ответов, сбивая его с толку все больше и больше. Я заводила его своим странным поведением, как пружину – и это было очень хорошо заметно. Он и без того был взведен – помните, я вам описывала ситуацию, в которой он находился? А теперь еще и я добавила: неуверенности, сомнений, страха... Интересно, что он теперь боялся еще больше за свою компанию, за то, что я не сделаю отчет, за то, что все вскроется, что он все потеряет, что Александр захочет забрать свою долю, Кира взбрыкнет... А я наоборот, словно освободилась от своих страхов: когда самое ужасное, что могло случиться, для тебя уже произошло, то все остальное кажется таким несущественным. Мелким. Это удивительно, но я почувствовала себя свободной – это было прекрасно. Только я не сразу это поняла. Приходил Воропаев и пытался надавить на меня, напугать – а у него не получилось, мне он казался теперь таким ничтожным со своим самомнением. Раньше я к рулю даже прикоснуться боялась, хоть у меня и были права – папе как-то один знакомый в благодарность за что-то оформил их и на меня, и на маму – а теперь я села за руль этой огромной машины буквально после получасовой тренировки с Колей и чувствовала себя в ней лучше: вождение отвлекало от постоянной боли в сердце, а стресс, полученный на дороге, в отличие от того, который я испытывала, вступая в бой с Андреем, приводил меня в состояние азарта, согревал, а не замораживал, не лишал сил. Я все воспринимала, как какой-то аттракцион, а не настоящую жизнь. Я стала не смелее, а бесстрашнее. А это расширяет границы твоего мира...

- Вы правы. Как вы правы! Иногда вместе с бедой приходит освобождение, прозрение и ощущение того покоя и воли, про которые писал поэт...

- Да, прежние страхи становятся просто смешными. Хм... Страх потери иногда более тяжел, более мучителен, чем сама потеря. Мне кажется, так было с Андреем: ужас, который преследовал его все эти месяцы, скорее всего, был больше по весу, чем то, что он мог бы испытать, потеряв компанию, президентство. Хотя... Не знаю. Но тогда он сходил с ума. Я видела это. Я чувствовала это. Только, может быть, не до конца понимала, от чего... В тот момент мы были похожи на слепого с глухим. Я не видела очевидного, он не слышал...

_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)

Глава 23.
- Как странно, Катя. Если вы говорите, что все это происходило незадолго до совета, то... То Андрей тогда уже не мог ничего не чувствовать по отношению к вам... Я плохо помню сам совет – это был серьезнейший стресс для меня, поэтому события сохранились в памяти сумбурными фрагментами. Но когда мы приехали в тот раз и встречались, общались до всех этих событий, он уже вел себя так, что наводил меня на определенные мысли. Я вам говорил.

- Да. Не мог не чувствовать. Но мог не отдавать себе отчета в том, что именно он чувствует.

- Хм. Разве так бывает?

- А разве нет? Есть люди, которые хорошо знают себя и свои чувства, и, как вы говорили, могут распознать зародившуюся в своей душе любовь сразу, в первый же момент. Но, очевидно, есть и такие, которые удивятся, поняв, что же с ними давным-давно происходит. Вот, далеко ходить не надо. Возьмем хотя бы «Гордость и предубеждение». Помните, что ответил мистер Дарси на вопрос Лиззи, с чего началась его любовь?

- Нет, честно говоря, я помню только, что хоть ее внешность ему сразу не показалась привлекательной, но он полюбил ее за живой ум.

- Да, - улыбнулась Катя. – Только это не он сказал, что ее внешность ему сначала не понравилась, а она сама это озвучила. Он бы не стал этого говорить ей. Ну, неважно. Важно, что он сказал одну замечательную вещь про развитие своего чувства: «я понял, что со мной происходит только тогда, когда был уже на середине пути». И это мистер Дарси, который особенно никуда не торопился, который имел массу свободного времени для раздумий и привычку размышлять и анализировать! А что говорить об Андрее, который несколько месяцев пребывал в эмоциональном кошмаре, который не мог отличить правду от обмана, который совершенно запутался в том, что делал, что знал, что видел, что чувствовал? Где страх потерять компанию – а где ревность? Где любовь, а где привычка? Где признательность и благодарность, а где влечение?

- Я думаю, что с влечением все просто, - улыбнулся Павел. – Совсем просто. Тут не запутаешься. Но в чем-то вы правы. И, если ты никогда раньше не любил, то можешь сразу и не узнать этого чувства. Тем более, если существуют определенные ограничения, наложенные на сознание обществом.

- Что вы имеете ввиду?

- Вы, Катенька, провели очень интересную параллель между Дарси и Андреем. На них обоих оказывало серьезнейшее давление мнение окружения. Дарси четко знал, что его избранницей может быть девушка только определенного круга. И был наивно уверен в том, что он не может увлечься кем-то из другого круга. Поэтому его сознание долгое время отказывалось принять факт влюбленности в Элизабет. И это при том, что мы не можем сказать, что Дарси не умел мыслить самостоятельно! А Андрей? В чем-то, он находился в гораздо более трудном положении.

- Вы о том, что он может влюбиться только в женщину определенной внешности и статуса?

- Да. На первый взгляд, в нашем обществе гораздо меньше условностей, а на самом деле, если вдуматься, Андрею было гораздо труднее противостоять этим стереотипам. И потому, что он не привык размышлять самостоятельно, а больше следовать за кем-то или чем-то, и потому, что его круг был уж очень категоричен в данном вопросе. Да и вообще, Катя. При его отношении женщинам? Вопрос был еще и в том, что любить – не влюбиться, а именно любить – в полном смысле этого слова, - совсем не для таких парней, как, например, Рома и Андрей. Это слишком утомительно, обременительно и вовсе ни к чему... Это лишнее. Это даже неправильно. А тут, вдруг...

- Да, да, вы правы. Он и не узнал сразу этого чувства. Влечение не открывало глаз, но это легко объяснимо: его же часто влекло к тем, кого он совсем не любил. Мало ли... Даже ревность, которую он испытывал, когда видел нас с Колей, ничего не объясняла поначалу. Он принимал ее за чувство негодования, протеста, гнева, возникшее из-за моего обмана. И хоть постоянно твердил мне, что любит меня, сам в это не верил. И я видела, что не верит. Вернее, видела, что обманывает и меня, и себя. Но ревновал страшно. В прямом смысле этого слова. Он просто терял разум, был невменяем, они дрались с Колей, это было ужасно.

- Да, вы рассказываете, а мне не верится, что это все могло происходить на самом деле. Хотя, вполне укладывается в мои представления о характере Андрея. – Павел вдруг ухмыльнулся.

- Что, Павел Олегович?

- Так, вспомнилось из «Собаки на сене»:
«Зажечься страстью, видя страсть чужую,
И ревновать, еще не полюбив, -
Хоть бог любви хитер и прихотлив,
Он редко хитрость измышлял такую»

- "Но только я в недоуменье:
Я не слыхал, чтобы любовь
Могла от ревности зажечься.
Родится ревность от любви ", – подхватила Катя. – Да, ревность – это не та искра, от которой загорается огонь чувства, даже не катализатор любви, а ее маркер. Лакмусовая бумажка. Белый творожистый осадок на дне пробирки...

- Ну, а вы? Вы чувствовали что-то в нем? Когда ревновал, например?

- Я же говорю: я была слепа, он глух. И мы оба сходили с ума, по-настоящему, совсем по-настоящему! Однажды, он-таки вынудил меня согласиться на разговор, мы должны были поехать куда-нибудь в ресторан, в кафе после работы. Я снова подслушала разговор, в котором Рома рекомендовал меня везти в какое-то неизвестное заведение на окраине Москвы. Не в «Лиссабон» же, он сказал. И я тут же, прикинувшись милой и наивной, попросилась в Лиссабон. Андрей слишком сильно хотел со мной поговорить, все выяснить, потому сразу согласился. В ресторане было полно его знакомых, он в первый момент еще пытался не попасться им на глаза, но... я была ожесточена и непримирима, я была в отчаянии, а потому не боялась и не стеснялась уже ничего. Я хотела обратить максимум внимания на нас, чтобы ему стало тошно, чтобы он хоть из-за этого потерял терпение и что-то все же мне сказал. Заказала себе графин водки. Это был даже не столько эпатаж, сколько... Мне было так плохо, меня так выкручивало... Колбасило – вот самое точное слово, если вы понимаете, о чем я. Это был отрицательный, негативный кураж... Хотелось, наверное, предпринять попытку заглушить боль. Я пила, а почти ничего не происходило. Я не чувствовала опьянения. Вообще. Представляете?

- Вам это удивительно, Катенька, только потому, что вы человек практически непьющий. И оттого не знаете этой закономерности: когда на душе погано, то алкоголь плохо работает. Чем хуже и поганее, чем сильнее душевная боль, тем меньше вероятность, что наступит опьянение. Мужчины знают это. Да и вы тоже. Помните, сколько пил граф де Ла Фер? Дюма на это обращает особое внимание читателя неоднократно. Таким образом он хотел подчеркнуть именно то, насколько сильно граф страдал. Я в детстве спросил своего отца, когда читал «Трех мушкетеров», почему Атос может выпить целый винный погреб, станет хуже стоять на ногах, но никогда не теряет ясности сознания. И отец мне сказал интересную вещь, что ему кажется, этот феномен – прямое доказательство существования души, которая только обитает в теле, и имеет значительно больше на него влияния, чем наоборот. Ну, сам посуди, сказал он мне, когда душа спокойна, ты выпиваешь порцию – и получаешь эффект, выпиваешь несколько – и совершенно пьянеешь. То есть, обыкновенная химия и физиология. Но куда же тогда девается эта же химия и эта же физиология, когда нас мучает душевная боль? Вот в этом все и дело. Конечно, нынче это объясняют выработкой гормонов стресса и прочим, но я все равно согласен с отцом. Страдание словно отделяет телесное от духовного. Стресс, который идет от ума, можно снять алкоголем, задурманив мозг, заглушить же сердечную, душевную боль вином – никогда. Только если уже совсем отравиться, до потери сознания. И то на время.

- Ну, значит, так оно и есть, потому что, выпив графин водки под изумленным и даже испуганным взглядом Андрея, я лишь стала чуть смелее, я чуть жестче его провоцировала, я почти открытым текстом намекала ему на то, что не верю в его любовь. Что он врет мне, что будет со мной когда-нибудь потом, что он стыдится меня, того, кто я и как выгляжу. Что он может целовать меня, только после изрядной дозы виски – прямой намек на инструкцию... А он опять меня не слышал. Он только видел, что я почему-то веду себя совсем нехарактерно, убегаю, прячусь, дистанцируюсь, обманываю, никак не мог понять, что же случилось: раньше я была согласна на все, а теперь хочу не понятно чего, раньше я стремилась к нему – теперь от него... И он пытался догнать, поймать, схватить, поцеловать... И когда у него это получалось, когда он заставал меня врасплох, каждый раз происходило это... Словно при слиянии губ возникала... ядерная реакция, электрическая дуга. Это потрясало нас обоих, наверное, но каждого по-своему. Я поражалась своей способности любить его даже сейчас, все зная и понимая, зажигаться и пламенеть всего лишь от одного его прикосновения, терять силы и волю, а он поражался тому, что именно вспыхивает в нем... Каждый больше прислушивался к себе, не веря другому. Если бы, если бы он крепче меня держал... Я бы не вынесла, я бы сдалась, я бы все ему сказала. Но он не хотел насилия, он страшился отчего-то действовать настойчивее, а потому отпускал, и я опять убегала... И все начиналось сначала. Он стал писать мне открытки сам. В них звучал его искренний, измученный сомнениями голос. И читая их, я начинала сомневаться в том, что все понимаю правильно. Но приходила Кира, приносила приглашения на свадьбу, и я снова ожесточалась: обманывает, безбожно врет мне! Я отталкивала его, когда он снова пытался дотронуться до меня, отправляла его к невесте с его ласками, а он с какой-то мрачной страстью говорил мне, что с некоторых пор совсем не хочет Киру. И я опять сомневалась, но... Он интересовался готовностью отчета – потому что совет надвигался, и для него это было жизненно важно, и я интересовалась в ответ, готов ли он отменить свадьбу, опять толкала его на признание, потому что это было жизненно важно для меня. Каждый раз, когда он спрашивал меня про этот липовый отчет для совета, меня словно снова протыкали железным прутом. Каждый раз, когда я ставила очередное условие, становясь все более жесткой и несгибаемой, его словно било током, и это был удар не в 220 вольт... И мы оба холодели, застывали друг напротив друга, и наша боль стояла между нами как пуленепробиваемое невидимое стекло.

Я не хотела, не хотела делать этот отчет. Но я знала, что все равно сделаю. И не только потому, что в какой-то момент он сказал, что знает, что я его больше не люблю и не уважаю, но он умоляет его не бросать. Это был, конечно, беспроигрышный ход. Ведь я могла сопротивляться его агрессии, гневу, упрямству, обману, но когда он просил меня... абсолютно без надежды, с отчаянием – это было невыносимо. Но потому еще, что я не собиралась его подводить, предавать. Хотела только уйти – пусть остается здесь с отчетом, пусть разбирается сам... со всем, что натворил. Как-то раз он очень много выпил, перестал контролировать себя, так сильно сжал меня в объятиях, что вырваться не было никакой возможности, и стал целовать прямо у себя в кабинете. Дверь стукнула, и мы поняли, что кто-то нас увидел. А потом зашли вы и Кира, и еще кто-то. Я успела отскочить от него, схватить свою сумку с пола – никто не удивился моей растрепанности и неловкости, удобно иметь репутацию скомороха, - и убежать. Но! Я вся холодела от ужаса, пытаясь понять, кто это мог быть, представляя, что нас могли увидеть вы или Кира. Этот ужас яснее ясного показал мне: ты боишься за него, ты переживаешь, что у него будут неприятности, ты бережешь его и охраняешь. Ты собираешься уйти из его жизни, покалеченная, почти уничтоженная, но хочешь, чтобы он был счастливым. И не важно, что он сделал с тобой... Кто ты после этого, Катя?

_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)

Глава 24.
Катя протяжно вздохнула. Павел тоже.
- Я мог бы ответить на этот вопрос. С большим удовольствием. Рассказать вам о вас. – Он посмотрел на нее долгим проникновенным взглядом. - Но, почему-то мне кажется, что это вас только огорчит.
Они помолчали. Катя встала, сказала, что оставит его ненадолго. Павел достал смартфон, что-то поискал в сети, улыбнулся своим мыслям. Катя вернулась.
- Все в порядке, Катенька?
- Да, все хорошо. А вы? Как вы себя чувствуете?
- Как человек, обманувший время.
Пока она размышляла, что бы значила эта фраза, Павел задал вопрос.
- Катя, а вы знаете, какая книга в юности долгое время была любимой у Андрея?
Она на несколько мгновений задумалась.
- «Трудно быть богом» Стругацких?
- Да! – Павел был изумлен и рад. – Он вам рассказывал об этом?
Катя опять задумалась.
- Нет, кажется. Нет, не рассказывал.
- Тогда откуда же...?
- Когда у Андрея очень хорошее настроение, знаете, такое ребячество на него нападает, когда еще в этот момент он что-то делает весело вместе с детьми, например, наливает им в чашки компот, он иногда приговаривает: «Почему бы двум благородным донам не выпить ируканского?» или спотыкается об их велосипед, стоящий на проходе, и говорит: «Кстати, благородные доны, чей это вертолет позади избы?» Однажды он помогал Ромке покупать газонокосилку, и когда Ромка уличил его в том, что он совсем в них не разбирается, то Андрей сказал: «Мы, Руматы Эсторские, спокон веков не разбираемся в лошадях. Мы знатоки боевых верблюдов», - и Ромка потом очень долго шутил на эту тему. А еще однажды мы поехали в отпуск, а я забыла электронную книгу. Андрей мне предложил свою, сказав, что накачал туда кое-чего, но так ни разу не читал, и среди нескольких произведений было «Трудно быть богом». Я ее тогда открыла для себя заново. Оказалось, что Андрей очень часто цитирует это произведение, просто я не догадывалась. Например, оттуда: «Целыми неделями тратишь душу на пошлую болтовню со всяким отребьем, а когда встречаешь настоящего человека, поговорить нет времени» или «Там, где торжествует серость, к власти всегда приходят чёрные». А еще оказалось, что оттуда же фраза, которую он мне сказал ... ммм ... когда мы остались одни после того, как ...в общем, когда все выяснилось, когда мы снова были вместе. «Это очень грешно, но когда я с тобой, мне не нужен бог» - я хранила ее в душе, как что-то очень-очень ценное, а потом нашла в книге. Так что мне просто было догадаться, сами понимаете.
- Просто, говорите... Ну, да. Просто, если бы внимательным.
- А почему вы об этом спросили?
- Наверное, наш разговор о полубогах навел меня на эти мысли. Я вдруг задумался об истоках наших поступков, о том, что может указывать в детстве на то, чем мы станем потом, как будем себя вести. И опять зашел в тупик. Ведь, если следовать мысли Высоцкого «Значит, нужные книги ты в детстве читал», то, прочитанное должно как-то направлять тебя. И можно было бы сказать: да, в Андрее, несомненно, есть упорство Мересьева – еще одного его любимого героя. Он «Повесть о настоящем человеке» тоже раз пять перечитывал на удивление учительницы литературы, которая говорила, что в классе ее целиком вообще никто не осилил, только девочки-отличницы. Но почему же тогда Андрей оказался способен на такую подлость? На низость даже? Ведь его кумирами были Дон Румата, те же мушкетеры... Получается, что вовсе не в прочитанных книгах дело. И не важно, что ты там читал...
- Да, я тоже к этому в какой-то момент пришла. Не важно, что ты читал. Важно, что ты увидел, что усвоил из этих книг. А каждый видит и воспринимает свое. И... мы читаем, не для того, чтобы стать лучше. К сожалению, мне кажется, что воспитательная сила литературы несколько преувеличена, мы читаем, чтобы найти в книге что-то о себе, про себя. Мы ищем свои собственные мысли, мы ищем чувства и эмоции, которые нам понятны. Встречаясь с ними, мы радуемся узнаванию. Поэтому, может быть, Андрей так любил историю про дона Румату, что он был похож на него... Такой же горячий, способный нарушить правила, взбунтовавшись, сильный физически, обладающий божественной силой – снаружи - и такой уязвимый внутри. Мне кажется, что они очень и очень похожи. Одно дело – ты в обычной жизни, другое – как ты проявляешься в критической ситуации. И вот тут может вылезти такое, чего ты о себе совсем не знал. И, кстати, узнав, можешь сильно удивиться.
- Вы правы, Катенька. Как говорил Юрий Никулин: «Для меня во мне еще много неясного».
- Ну и вот. Откуда мы с вами знаем, что в мушкетерах привлекало Андрея? Что вообще привлекает в них людей? Я как-то читала очень интересное интервью с Юнгвальд-Хилькевичем, режиссером фильма «Три мушкетера», и нашла в нем созвучные моим собственным мысли. Он говорил о том, что если вдуматься, то каждый мушкетер сам по себе не слишком хороший человек, один альфонс, другой лицемер и так далее... ведут они себя не всегда красиво, поступки совершают не слишком благородные. Но почему-то отношение к ним людей всегда восторженное, к ним относятся с восхищением и любовью. Он хотел снять фильм, в котором были бы видны их пороки, такую жесткую комедию, ироничную, острую, обличающую. А когда фильм сложился, он понял, что у него это не получилось: опять они вызывали симпатию. Стойкую, постоянную. Опять они были героями. Почему? Потому, что умели дружить. Это перечеркивало все остальное. За это им веками прощается все. Мушкетеры не учат благородству вовсе. Только верности друг другу. И верности себе.
- Да, любой герой как кумир всегда сомнителен.
- Потому, что настоящий герой – это человек, живой человек, а человек не идеален. Вы, например, знали, что есть документальные сведения, что в организации убийства нашего с вами любимого Сирано участвовал дорогой наш Д’Артаньян? Ну, конечно, в обоих случаях речь идет о прототипах, но все равно? Этот факт наводит на интересные размышления, правда? Или, например, Александр Воропаев, и Ромка, и Андрей, и я, и вы – все читали «Трех мушкетеров» - и что? Такие разные люди, такие отличные взгляды на жизнь... Так что, получается, что прочитанные нами книги ничего о нас не говорят.
- Но они могут формировать наши мечты и представления о том, как что-то должно быть.
- Могут, да... Напридумываешь себе эдакого мистера Дарси, а еще пуще мистера Торнтона, а потом так и останешься в старых девах... – засмеялась Катя.
- Или все-таки сможешь правильно выбрать ту, которая соответствует твоей юношеской мечте.
- Вы сейчас о чем-то конкретном говорите, Павел Олегович, или в общем?
- Слушайте, Катя, я вам зачитаю отрывок. – Павел взял смартфон. – «Ничего в ней особенного не было. Девчонка как девчонка, восемнадцать лет, курносенькая... И замуж ее медлили брать, потому что была рыжая, а рыжих в Арканаре не жаловали. По той же причине была она на удивление тиха и застенчива, и ничего в ней не было от горластых, пышных мещанок, которые очень ценились во всех сословиях. Не была она похожа и на томных придворных красавиц, слишком рано и на всю жизнь познающих, в чем смысл женской доли. Но любить она умела, как любят сейчас на Земле,– спокойно и без оглядки…» и дальше: «Было в ней чудесное свойство: она свято и бескорыстно верила в хорошее». И вот еще: «Потому что ты родилась на тысячу лет раньше своего срока. Добрая, верная, самоотверженная, бескорыстная… Такие, как ты, рождались во все эпохи кровавой истории наших планет. Ясные, чистые души, не знающие ненависти, не приемлющие жестокость». Катюша, вам это описание никого не напоминает?
- Ну, не сложно понять, о каком персонаже идет речь, и о том, на что вы намекаете. Кстати, ее имя - Кира.
- Да, и я считаю, что это тоже долгое время могло вводить Андрея в заблуждение. – Павел не то шутил, не то говорил серьезно. – Вы согласитесь со мной, Катюша, что в характере моего сына и вашего мужа есть такая черта, как... назовем это неустойчивостью? Его моральные принципы не слишком крепки, чтобы быть стержнем его характера, он поразительно легко меняет решения, у него есть упрямство, которое без воли, все равно, что необожжённая глина, у него есть целый набор замечательных качеств, но им не на что опереться. Образно говоря, он не дерево, как может казаться тем, кто его плохо знает, не тополь, не кипарис, и уж тем более – не дуб, а что-то, чему нужна опора. Очень живучее, гибкое растение, но... не способное расти без поддержки. Плющ? Что-то в этом роде. А вот опора может быть разной. Каменный забор, телеграфный столб, уютная беседка... – Павла эта тема почему-то веселила. - Одно время, совершенно точно опорой был Роман. Раньше, наверное, эту роль играли мы, родители. Теперь – вы, Катя.
- Роман был телеграфным столбом? – Катя тоже развеселилась чуть-чуть.
- И остается им!
- Вы давно с ним не общались, он изменился.
- Не верю я в глобальные изменения в таком возрасте, ну, ладно, не о Романе речь. Продолжу мысль об Андрее. Есть, мне кажется, еще такой момент: где-то в глубине его натуры все же имеется нечто, не каркас, нет, как вы сказали про себя, а ... натянутые струны. Не слишком лирично? Но мне вот пришел такой образ. И эти струны натянуты именно в детстве, юности – это мечты, представления об идеалах добра, благополучия, любви, благородства, о том, какое оно – счастье. Возможно,представления, почерпнутые из прочитанных книг. И в критические моменты, когда вдруг Андрей остается без опоры, единственное, что поддерживает его – именно они. Поддерживают и задают правильный тон – струны же! Я никак не мог объяснить себе, почему он так долго не завершает свои отношения с Кирой – мне давно уже было все ясно с ними, еще даже с момента, когда он сделал ей предложение, - а он все тянул. Не надеюсь даже, что он руководствовался моими словами о том, что я согласен со старинными правилами, принятыми в Англии, в Европе относительно того, кто и как может разорвать помолвку. Только женщина могла это сделать, причем без ущерба для своей репутации. А вот мужчина не мог, иначе бесчестье покрывало его имя. Поэтому, мужчина должен был сто раз подумать, прежде чем сделать предложение. А у женщины всегда был выбор – согласиться или отказать. И время на раздумье, что тоже важно. В этом заложена глубокая мудрость, я думаю. Кстати, Остин в своих романах со всех сторон рассматривала это правило, и проблемы с ним сопряженные. Так вот, когда у Андрея в жизни все рухнуло – президентство, ваши отношения – я так подозреваю, возникло еще большее отчуждение с родителями, в частности со мной, последнее, что еще поддерживало – надежда, что, может быть, все же, несмотря ни на что, Кира и есть та самая, из книжной мечты, ведь он так долго жил с этой идеей. Причем, она была в подсознании, он мог об этом не думать, и, скорее всего, не думал и не вспоминал. Я так понимаю, это была отчасти привычка, воспринимать их отношения, как правильные, соответствующие собственным устремлениям – ведь с юности Марго внушала ему, что у него, как у дона Руматы, уже есть своя Кира. А оказалось, что не в имени дело, а оказалось, что можно встретить именно то, что давно искал – и не узнать сразу, и... что стоит, все-таки, следовать за юношеской мечтой, главное – отряхнуть с нее пыль...
- Вот, Павел Олегович, вы смеялись надо мной, когда я называла Андрея полубогом, а сами теперь согласились со мной, что так все и было: я – та самая наивная девочка практически из Средневековья, он – высшее существо, явившееся откуда-то из глубин космоса.
- Нет, Катенька, вы все перепутали. Он - обычный землянин, это вы с другой планеты.

_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)

Глава 25.
Они снова пошли бродить по улицам Лондона, причем, Павел умудрялся обходить людные места, сворачивая то в пустынные переулочки, то прокладывая маршрут по удивительно просторным скверам, то снова выводя свою спутницу на набережную. В какой-то момент Катя начала ощущать усиливающуюся тревогу, причину которой осознала не сразу. Лишь когда вдруг откуда-то сверху донеслось гулкое клокотание часовых колоколов, призывающих обратить внимание на то, который теперь час, она поняла, что ее угнетало: время текло слишком быстро, день таял как тонкая свеча – прямо на глазах, а ей еще столько всего нужно было рассказать этому человеку! Человеку, с которым можно говорить на одном языке, которому исключительно важно услышать то, что ты говоришь, которому интересны твои мысли, а главное – понятны. Понятны без долгих объяснений, без лишних слов, когда можно не договаривать фразу и видеть в его внимательных глазах, что он тебя понял и понял правильно. Говорить, не боясь насмешки, не боясь, что ему станет скучно от твоих бесконечных цитат и стихов, расползающихся по древу мыслей, не боясь быть навязчивой со своей все еще детской наивностью, застающей врасплох искренностью, бьющими фонтаном эмоциями и чувствами... Говорить с ним – как дышать – так же легко, как и необходимо. «Не успеть всего сказать, не успеть!» - крутилось в ее голове. – И вовсе не в их с Андреем истории дело. А в том, что многое, что хотелось бы сказать именно ему, то, что хотелось бы обсудить с ним и только с ним, еще и не родилось, не оформилось, не созрело, а когда родится – будет уже поздно. Сколько раз бывало, прочитав или увидев что-то особенное, она откладывала это в специальный уголок своей памяти, чтобы не забыть потом донести это до Павла, порадовать или удивить его этой информацией, зная, что никого другого из ее окружения это не заинтересует. И сколько раз он удивлял ее, встречая известием о том же самом, и они смеялись в таких случаях, и Катя говорила: «Вы первый!»

А теперь этого «потом» уже больше нет. И никогда не будет. Есть только «сейчас», тающее стремительно и неумолимо. «О чем я переживаю? – ужаснулась Катя, - ведь о себе! Все о себе, да о себе! Что мне будет плохо без него, что в части моей жизни образуется пустота, которую никто и никогда не сможет заполнить, что я буду испытывать порой острое одиночество – ни от того, что рядом никого нет, а от того, что нет именно его... Это эгоизм, махровый эгоизм! Почему я не думаю о том, что сейчас испытывает этот человек? Такой дорогой для меня... Плачу только о себе...» Катя непроизвольно прижала руку к сердцу, не замечая, что свекр уже давно настороженно поглядывает на нее.

- Катя? – Павел остановился, развернул ее за плечи лицом к себе. – Что с вами?

- Павел Олегович, вам страшно, тяжело?

Его руки ослабли, соскользнули с ее плеч. Он поднял лицо к небу, устремил затуманенный взгляд куда-то за облака. Катя не сводила глаз с его задумчивого лица, пытаясь увидеть, разглядеть, что прячется за этим молчаливым спокойствием.

- Нет, Катенька. Уже не тяжело. Чуть печально, чуть досадно, но не тяжело. И... не то, чтобы страшно. Сама смерть не страшит меня, пока, по крайней мере, когда она еще не приблизилась слишком близко, но тревожат мысли о том, в каком состоянии я к ней подойду, как долго... Сами понимаете... не хотелось бы...

- Да, понимаю.

- Чем меньше придаешь значения своей фигуре, тем легче к этому относишься. Если исходить из того, что ты центр мироздания, то смерть – это, конечно, конец света. Ужас, катастрофа. Мне ближе взгляд сверху: я мысленно поднимаюсь над землей - все выше, выше, - и не только в пространстве, но и во времени, и начинаю ощущать себя лишь крохотной частичкой этого мира, звеном в длинной-длинной цепи поколений людей, которые приходили и уходили, придут и уйдут. Тогда конец твоей жизни – лишь маленький факт истории, ни на что не влияющий. Логичное завершение пути, закономерный финал. Ты – как все. И если сравнить себя со многими, прожившими значительно более короткую или более тяжелую жизнь, умершими или погибшими мучительной смертью, убитыми, то... в этом нет ничего страшного. Главное – не спускаться в мыслях с этой достойной высоты. – Он снова посмотрел на Катю, печально ей улыбаясь.

- Это так... так мучительно, когда ты не можешь ничего сделать, ничем помочь! Это ужасное бездействие, как будто я сдалась, стою в стороне и смотрю, и не борюсь, и не пытаюсь... – слезы все-таки прорвались сквозь выставленные разумом заграждения.
Павел снова аккуратно и ласково обнимал плачущую Катю, гладил ее по голове, похлопывал рукой по спине, как делал, когда утешал своих внуков, разбивших коленку или расстроенных чем-то другим.

- Ничего, ничего, Катюша. Все проходит, и это пройдет...

От этих его слов она начала плакать еще сильнее, а он неожиданно засмеялся, хотя в его глазах тоже стояли слезы.

- Хорошо, что эта часть набережной не пользуется вниманием ни туристов, ни горожан, - сказал через некоторое время Павел. – Мы ведем себя крайне вызывающе по местным понятиям: плакать в общественном месте! Как бы не прилетел вертолет полиции нравов! – Он явно знал, как ее успокоить: Катя быстро вытерла слезы, оглянулась по сторонам.

- Извините, Павел Олегович. Я не должна была, я не хотела...

- Да? Жаль... – он улыбался, опять улыбался и шутил! – Пойдемте вооон туда, там чудная лавочка с прекрасным видом на противоположный берег. Я видел, как люди сидят там, подняв ноги на бордюр. Хочется иногда позволить себе некоторую вольность.

Они расположились на удобной деревянной скамейке, на которой действительно можно было сидеть с поднятыми на бордюрчик ногами.

- Катюша, не грустите сейчас. Давайте оставим это на потом. Тем более что вы мне не дорассказали, что там было дальше, в Зималетто, перед советом и после.

Катя набрала в грудь побольше воздуха. «Я уже не пойму, кто кого отвлекает этой историей от мрачных мыслей», - подумала она. – «Может быть, это изначально был такой хитрый ход с его стороны? Какая теперь разница...»

- Я написала липовый отчет. И готова была представить его на совете. А потом сразу уволиться. Мое горячее желание улететь куда-нибудь подальше и как можно скорее неожиданно сбылось: Юлиане срочно понадобилась помощница для работы в Египте. Я согласилась с такой отчаянной радостью, как будто это был единственный способ спастись. Оставалось пережить вечер показа, ночь и совет на следующий день. Я поняла, что тщетно ждала от Андрея саморазоблачения: его ничто не могло пронять, ни моя вдруг появившаяся меркантильность, ни шуры-муры с Колей, ни условия насчет отмены его свадьбы. То есть, это все довело его почти до потери рассудка, но... он, как мне тогда казалось, все продолжал играть свою роль. И я точно знала причину этого: ему нужен был отчет, ему нужно было, чтобы я все правильно сказала на совете. Вечером после показа он вдруг явился в офис, я уже доделала отчет и собиралась домой. Я удивилась немного – зачем он пришел, ведь я ему пообещала, что все сделаю, и он мне поверил... А он вдруг начал уговаривать меня поехать с ним, и был такой... хмельной, что ли, только от одного предвкушения этого. Я не понимала, зачем ему это? Ведь отчет готов. К чему снова мучать себя, оставаясь со мной наедине? Он смутил меня очень. Я вглядывалась и вглядывалась в его лицо, в его глаза и не видела ничего, что могло бы быть доказательством обмана, игры, притворства. Я верила не ему –его рукам, его глазам, губам - проклинала себя за это – и верила. Нет, я не собиралась повернуть назад – все уже было решено, но... мне захотелось с ним проститься так, как требовало этого мое сердце: с нежностью, тепло, забыв все плохое. Я помню, что, наконец, разрешила ему целовать себя и целовала его в ответ. Пыталась запомнить не только его запах и каковы на ощупь волосы, и колючие щеки, но пыталась впитать в себя весь его образ, запечатлеть в памяти его прекрасные глаза с этими темными ресницами, услышать еще раз его сердцебиение, переплестись пальцами и на мгновение представить, что это защелкнувшийся навсегда замок – так не хотелось их расцеплять... Почувствовать, как крепко он обнимает и как жарко целует, и удивляться – зачем, зачем? Я собиралась оставить в своей душе навсегда именно такого Андрея, и не вспоминать о другом... Он шептал мне, что завтра все изменится, что завтра он скажет об отмене свадьбы, что любит меня... Я прощалась с ним и не верила ни одному его слову, а он... А он уже не обманывал.

_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)

Глава 26.
- Потом, когда мы пытались говорить об этом, продираясь сквозь болезненные и горькие воспоминания, он рассказал мне, что именно в тот вечер и в тот час, когда я навсегда прощалась с ним, он совершенно четко осознал, что с ним произошло. Он признался в этом себе, и ему стало легче, он действительно решился на отмену свадьбы, на то, чтобы перестать скрывать наши отношения. Ему оставалось только пережить совет.

- Очевидно, случилось еще что-то, что заставило вас представить на совете все-таки реальный отчет?

- Да, последняя капля, переполнившая чашу терпения. Я услышала разговор Романа с Андреем, из которого поняла, что Андрей мечтает избавиться от меня. Знаете, когда цитату выдергиваешь из контекста, она может начать звучать с противоположным смыслом. Так и получилось. Я услышала часть разговора, которая меня вывела из себя, которая стала для меня еще одним доказательством циничного и гнусного обмана и это после того, как я почти поверила ему... Я снова была поражена, потрясена... Меня захлестнула такая волна возмущения, негодования, злости... Злости на саму себя, за свою мягкотелость и бесхарактерность, за это всепрощение, за то, что благодаря всему происходящему я совершенно потеряла себя как личность, перестала себя уважать, чувствовала себя уже даже не дурой, а непроходимой идиоткой... Знаете, то, что я представила на совете реальный отчет - это была не месть. Да, я никогда не понимала тех, кто мстит... ведь для этого нужна ненависть, причем долгоиграющая, постоянная, которую надо пестовать в себе, не дать ей угаснуть. Не было во мне ненависти – если только совсем чуть-чуть, как запах гари, принесенный откуда-то ветром, а потом также и развеянный им. Это был, скорее, акт неповиновения, протеста, освобождения от гнета жалости к этому человеку, демонстрация того, что я могу действовать независимо от его указаний и желаний, и так, как считаю нужным. Что я не пешка, что во мне еще осталась и гордость, и какие-то силы, что я не тряпка, об которую так долго вытирали ноги. Это был просто заключительный аккорд всей этой интриги: смотрите, мальчики, вы так старались, а у вас ничего не получилось, хоть играли вы с такой наивной и глупой девочкой.

Павел заметил, что у Кати от волнения задрожал голос. Она и сейчас страдала от того, что происходило перед глазами ее памяти.

- Я быстро размножила реальный отчет, сделала копии той инструкции, которую Рома писал Андрею, вложила их в папки, предназначенные для них обоих. Мне не хотелось выяснять ни с кем отношения, но хотелось, чтобы они поняли, почему я так поступила и почему так поступала.

Павел увидел, как Катины пальцы чуть побелели, когда она ухватилась за край скамейки.

- Мне было страшно! Боже, как мне было страшно в течение этих секунд, пока все открывали свои папки. В тот момент я почувствовала, насколько вся эта история с Зималетто была моей. Как мне было важно, чтобы все закончилось благополучно, как отчаянно я боролась за это. И... глядя на смятение Андрея и Ромы, на их застывшие в ужасе лица, когда они прочитали первые строки инструкции, я не чувствовала ликования или удовлетворения. Другая бы, наверное, взирала на происходящее с равнодушной или радостной отстраненностью наблюдателя, ощущая себя орудием правосудия – так должно было бы быть! Но со мной все вечно не так. По мере того, как они и все остальные осознавали происходящее, по моему позвоночнику распространялся пронзительный холод, я уверена, абсолютно такой же, как у них обоих. Нет, я не раскаивалась в содеянном – мне казалось, что это правильно: для меня было невыносимо множить ложь дальше. А причин идти против собственной совести больше не было. Мне бы тут хоть чуток загордиться собой: смогла, сбросила этот, лишающий собственной воли, дурман зависимости от него. Но, как только он заметался в испуге, как только я увидела, как он один стоит перед всеми и пытается объяснить, что же случилось с компанией, что вообще все это значит – этот отчет, как отбивается – один против всех - я испытала такую муку, как будто была связана с ним, как сиамский близнец... Мне теперь приходилось сдерживаться, вцепившись руками в подлокотники, чтобы не кинуться как всегда на его защиту.

- Ну, так вы и кинулись. И ваши слова были, насколько я помню, вескими, четкими, исключительно по делу, практически без эмоций. В отличие от всего того, что говорили остальные.

- Просто, я единственная была готова к этой ситуации.

- Просто, вы единственная, кто всегда готов броситься на помощь.

Катя пропустила слова Павла мимо ушей. Наверное, в этот момент ее душа скользила вслед за девушкой, убегающей в каморку...

- Теперь оставалось только собраться и быстрее уйти. Но быстрее – не получалось, получалось, как во сне – словно идешь не в воздушном, а в густом кисельном пространстве. Я была уверена, что больше не увижу Андрея. Что ему нечего будет мне сказать, что он не посмеет показаться мне на глаза... А тут, вдруг, он пришел ко мне в каморку, когда я собирала вещи, кидала в пакет его подарки, открытки. Я не помню, что он мне говорил – для меня это было неважно уже совсем, я не верила уже ничему. Каждое его слово заведомо было ложью для меня. Я не могла на него смотреть, слушать, находиться с ним в одном помещении... Теперь, когда между нами не было этого толстого стекла из моего и его притворства, мне хотелось задать ему только один вопрос: как он мог? Как он мог так поступить? Не для того, чтобы услышать ответ – я ничего не хотела слышать и не слышала, а для того, чтобы он хоть сам задумался над этим... Знаете, Павел Олегович, в тот момент, именно в тот единственный момент он предстал передо мной обычным человеком, в нем не было больше ничего от божества. И мне даже казалось, что я больше, сильнее его. Мне казалось, что его власть надо мной закончилась... Он просил подождать его - я смогла уйти.

- Как же я был зол на него за то, что вот, здесь, твориться что-то ужасное с компанией, по его вине, что здесь физически плохо его родителям, все в шоке, а он где-то бегает по каким-то своим неведомым делам! Что за ним приходится посылать людей, а он не идет... Я не понимал, что может быть важнее катастрофы с Зималетто. Его какое-то отстраненное равнодушие, погруженность в какие-то посторонние мысли были для меня доказательством его легкомыслия и безответственности. Это был крах не только компании, это был крах надежд, связанных с сыном. Полное разочарование. И полное непонимание происходящего... Все мои подозрения и наблюдения, касающиеся вас с Андреем, напрочь вылетели у меня из головы, осталось только кошмарное ощущение потери всего...

- Простите, Павел Олегович...

- Ах, Катя! Не стоит, поверьте! Что мы можем знать о потерях, пока теряем только материальные блага? Был бы я мудрее, как тот еврей из анекдота, который сказал: «Спасибо, Господи, что взял деньгами!», то успокоился бы, и даже, может, был бы рад... Так ведь нет, изводил себя мыслями, переживал... Теперь, кажется, это было так ... по-человечески глупо!

- Это так по-человечески нормально. И вы держали себя в руках, не в пример многим... Я всегда восхищалась вашим умением оставаться корректным и вежливым. И невозмутимым.

Павел засмеялся.
- Невозмутимым! Как замечательно, что вы это сказали! Знаете, Катенька, у каждого из нас свои идеалы. Вот кто-то хочет быть сильным, кто-то умным, кто-то талантливым. Ну, понимаете, да? Ценит эти качества в людях более других. И пытается культивировать в себе. Так вот мне всегда импонировала в мужчинах невозмутимость. Умение при любых обстоятельствах не выходить из себя, не показывать свой гнев, раздражение, переживания. Это, как теперь говорят, круто. И это немного не то, что свойственно англичанам, а нечто более изысканное – не просто держать на лице непроницаемую маску, за которой твориться черт знает что, а оставаться спокойным на каком-то глубинном уровне. Быть выше переживаний. Относится к ним с иронией, а лучше с улыбкой, потому, что понимаешь – твои эмоции ничего не изменят, так зачем? Так вот, мне так и не удалось достичь совершенства в этом вопросе.

- Атос? Дживс? Крокодил Данди?

Павла очень веселил этот разговор.
- Именно, Катюша, именно. Дживс, пожалуй. Невозмутимость Атоса была немного иного свойства. Посттравматическая, мне кажется. Хотя... За настоящей невозмутимостью стоят ни в коем случае не холодность, не равнодушие, а сила и уверенность в себе. И критический ум. И ироничное отношение к своей персоне и жизни вообще. У графа все это было.

- Да, это круто. Вы правы.

Они посмотрели друг на друга, улыбаясь. Это было мгновение той светлой легкости, которая так часто возникала в их беседах, которая дарила им обоим ощущение счастья взаимопонимания.

- И я никогда не забуду, что вы единственный заступились за меня, сказав, что я была лишь помощницей, а решения принимал президент. И это после того, как поняли, что я вас обманывала с этими отчетами. От вашей ли справедливости или еще от чего, но мне было стыдно тогда только перед вами. И сейчас еще мне трудно вспоминать это без стыда.

- Как же мне тогда должно быть стыдно и неловко за моего сына перед девушкой, с которой он так ужасно поступил? Мне, как отцу?

- В вас сильнее говорят отцовские или рыцарские чувства в этой ситуации? – улыбнувшись, спросила Катя.

Павел задумался.
- И снова хороший вопрос. Наверное, да, вы правы. Мне мучительно неловко за действия Андрея в большей степени с точки зрения общечеловеческой порядочности и благородства, чем с точки зрения родства. Неловко за него, как за мужчину.

- Я так и думала. Вы – рыцарь.

- Хм! Дон Кихот периода накануне помешательства, когда читал много книг? Такой же длинный и худой? Думаете, мне пойдет медный таз?

- Настоящего рыцаря в глазах женщины ничто не может испортить: ни медный таз вместо шлема, ни огромный нос.

- В глазах не всякой женщины, не любой.

- Ну, так и не все мужчины – рыцари. Главное, чтобы они встретились...

Повисла неловкая пауза.

Павел поспешил ее заполнить:
- Итак, вы распрощались с Зималетто и уехали с Юлианой.

- Н-нннет... Это было еще не все.

Павел повернул к Кате заинтересованное лицо.

- Еще не все подвиги Геракла были совершены? Не все Авгиевы конюшни очищены?

- Не все круги ада пройдены. Кира зашла за Андреем в тот момент, когда он пытался меня задержать, а я вырывалась, и увидела, как он меня крепко держал, обнимая. Увидела даже не объятие – его невменяемость. Он был какой-то потусторонний, потерявшийся и решительный одновременно. Она, конечно, что-то сразу заподозрила. Поэтому, когда я уходила, она устроила мне сцену на глазах всех моих подруг. Ну, обвиняла во всем, полыхала ненавистью. И зачем-то захотела, чтобы я показала ей все свои вещи. Решила провести унизительный досмотр. Ну, это была отчаянная демонстрация власти. Ее можно понять, после того, как она узнала, что я владелица всего.

- Подождите, подождите, Катя. Кира решила вас обыскать? При всех? На предмет чего? Зачем?

- Трудно сказать. Думаю, что она тоже была невменяема, находилась в состоянии аффекта, как я еще могу это объяснить? Но у меня в руках был тот ужасный пакет с открытками, игрушками, инструкцией. Я пыталась ей сказать, что не стоит этого делать – смотреть, что уношу я с собой, но она уже закусила удила. Мы пошли к ней в кабинет, чтобы уж не при всех... Она вытряхнула содержимое на стол, и когда посыпались игрушки и открытки, ей стало неловко. Не знаю, что она надеялась там увидеть, но точно не это. Мы стали собирать это все обратно в пакет. Я еще надеялась, что все обойдется, но нет... Она увидела почерк Андрея на открытке и стала читать.

- Кира, Кира...

- Я не испытывала к ней теплых чувств никогда. Ее недоброжелательное отношение ко мне с первых дней, презрение, даже отвращение как мне казалось – и моя перед ней вина – не та почва, на которой может родиться хоть что-то хорошее. Попытка скрыть от нее правду была следствием желания не навредить еще больше Андрею. Оставить ему шанс наладить с ней отношения после моего ухода. Я не думала сначала о Кире. Но когда до нее дошел смысл написанного в открытках, в которых он говорил о любви ко мне, о наших с ним проведенных ночах... о том, что он обязательно отменит свадьбу, она была настолько потрясена... Знаете, Павел Олегович, чем? Вовсе не тем, что он признается в любви другой и хочет разорвать помолвку. А тем, что именно я – на ее взгляд недоразумение в юбке, чучело, как она меня называла, - стала причиной этого всего. У нее это сначала вызвало шок. А ее реакция ожесточила меня. На несколько мгновений я была ослеплена ненавистью к Кире, как к представительнице всего того мира, который меня не принимал, отторгал, видел во мне только плохое, как бы я ни старалась быть великодушной и терпеливой. И я закричала ей в лицо, что да, даже ее прекрасный, великолепный Андрей мог опуститься до низости ради компании. Она, чтобы до конца понять происходящее, читала и читала открытки, и кошмарная правда все больше открывалась перед ней. Она была потрясена, она страдала. Страшно было видеть, как мука исказила ее такое всегда прекрасное лицо. Моя ненависть растаяла: я увидела перед собой еще одну из тех, кого «отцеловал – колесовать». Такая же раздавленная, как и я, хоть и красивая, такая же истерзанная. Еще одна несчастная... Мое сердце мучительно сжалось от сострадания, ведь я прекрасно знала, что именно она сейчас чувствует. Я тоже была виновата, и я знала, как можно попытаться уменьшить ее боль: я кинулась к ней и стала говорить, что все эти слова в открытках – это неправда, что Андрей меня обманывал, использовал, держал на коротком поводке только из-за страха потерять компанию, что вот доказательство – инструкция. Я понимала, что для нее самое страшное – не его измена, а его любовь ко мне. Поэтому мне нужно было убедить ее в том, что никакой любви нет и не было, а измена – это не так уж страшно, если вдуматься: сколько их было! Только поэтому я показала ей инструкцию. Это было, как остаться без кожи перед ней. Но этот документ подлости мог стать индульгенцией для Андрея в глазах Киры, мог спасти их отношения. И мне хотелось хоть как-то ее утешить, успокоить, обнадежить. Даже обнять, погладить по голове. Это было невыносимо – видеть ее страдание. Я ушла, но меня потом долго мучил вопрос: правильно ли я сделала, что показала ей инструкцию? Ведь она рикошетом била по... другим людям. Я так и не ответила себе на него. Боюсь, это было ошибкой.

Павел сидел, замерев, словно глубоко погрузившись в себя. Катю пугало такое его состояние – она совсем не понимала, о чем он может думать. Но молчала, боясь нарушить вопросом течение его мыслей. Через какое-то время он заговорил сам.

- Знаете, Катенька, картину Николая Ге ««Что есть истина?» Христос и Пилат», которая в Третьяковке?

Катя молча кивнула.

- Так вот, у нее интересная история. Сюжет вам известен, скорее всего - Пилат вопрошает у Иисуса: «Что есть истина?», не понимая, что ответ стоит перед ним. И уходит, не получив ответа. Но не в этом дело. Через какое-то время на картине стало проступать изображение – чуть выше и правее головы Пилата. Оказалось, что художник написал картину поверх другого своего полотна, которое не было принято публикой. Оно называлось «Милосердие» - на тему слов из Нагорной проповеди: «Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут». На ней был изображен жаркий день, и молодая женщина подавала нищему воды в кружке. Фигура Христа на нынешней картине переделана из фигуры женщины, проявившей милосердие к нищему. Одна работа художника как бы отвечает на вопрос второй: «Что есть истина? – Милосердие».

_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)

Мне кажется, я вижу берег.
Если это не мираж.

Глава 27.
Ветер коснулся поверхности реки, покрыв воду мелкой рябью, затем, кувырнувшись, вылетел на набережную, скользя по асфальту и не находя ни пыли, ни сухих листьев, ни листков бумаги, чтобы хоть чем-то поиграть. Поэтому он крутанулся несколько раз вокруг людей, сидящих на лавочке, в надежде задеть их своим озорством. Скользнул мужчине за шейный платок, растрепал волосы женщине – никакой реакции. Сидят, молчат, смотрят вдаль, словно наблюдают за чем-то, что видно только им двоим. Давненько ветер не встречал таких интересных персонажей: они не касались друг друга ни краешком одежды, ни словами, ни взглядами, между ними можно было свободно летать, не натыкаясь ни на какие препятствия в виде переплетенных энергетических полей или сгустившихся от невозможности высказаться мыслей. Каждый сам по себе – вроде по отдельности, вроде не пара, но ни малейшего намека на присутствие где-то рядом вечного и неизменного спутника человека – одиночества. Одиночества, нарезающего круги вокруг супругов, родителей с детьми, реже – около друзей, но даже иногда кружащего рядом с возлюбленными. «Загадка!» - решил ветер, дружески приобнял за плечи мужчину, нахально расцеловал в щеки и губы женщину, и, веселясь, помчался дальше, перепрыгивая через бордюры, лавочки и цепляясь за фонарные столбы.

Катя поежилась.

- Вам холодно, вы замерзли, Катя?

- Нет. Все в порядке, Павел Олегович. Просто не ожидала, что воспоминания могут так будоражить.

- Вам мучительно это вспоминать?

- Нет. – Катя словно анализировала свои ощущения. – Нет. Не мучительно. Волнительно. Но не больно. Если бы все закончилось на этом – я бы никогда потом не увидела Андрея, мы не были бы вместе – скорее всего, я бы даже говорить об этом не смогла. Не знаю, что вообще могло бы со мной быть... Представьте цветущий луг – маки, васильки, ромашки, колокольчики – много-много нежных молодых растений - по которому вдруг проходит жестокий заморозок, и сразу после него смерч, потом еще пожар по уже засохшей траве и, наконец, гусеничный трактор корежит эту истерзанную землю... и сушь.... Конечно, по законам природы чем-нибудь да зарос бы этот изуродованный лужок: семена какие-нибудь, лежащие глубоко в почве, проросли бы рано или поздно... Только, говорят, устойчивее всего сорные травы, вот и было бы это крапивно-лопуховое царство.

Катя невесело усмехнулась.

- Нет, Катюша, нет! Не верится мне в эти лопухи и крапиву.

- Павел Олегович, вы не представляете, кем была я после ухода из Зималетто. Или чем. Особенно в первые сутки. Эдакая кукла, с определенной программой: нужно уехать, нужно уехать, нужно уехать. Программа не допускала мыслей об Андрее и Зималетто, разрешала только насущные механические действия: собрать чемодан, говорить с родителями, идти, сидеть, улыбаться. У моей бабушки была кукла старинная: керамическая. Гладкая на ощупь, цвет – рук и ног, как у людей, очень теплый, естественный, а лицо – почти прозрачный румянец. Алые губы чуть приоткрыты – там видны белоснежные зубки, а глаза! Какие у нее были глаза! Как настоящие! Они могли следить за тобой, если куклу поворачивать из стороны в сторону. Правда ресницы были отчасти повыдерганы, волосы свалялись, и кое-где под ними просвечивала тряпочка, одета она была по моде начала века... По лицу проходила длинная трещина – кто-то когда-то ее уронил. И плакать она больше не могла – сломался механизм. Вот я себя ощущала именно такой куклой, которую Юлиана зачем-то тащит с собой в поездку. Мне казалось, что я должна была бы чувствовать легкость – все сделала, расквиталась со всеми долгами, простилась со всеми, раскрыла все карты, оставила документы в порядке – до свидания! Но я чувствовала не легкость, а пустоту. Правда, я надеялась, что это временно. Я бесконечно благодарна Юлиане за то, что она дала мне в те дни: и возможность сменить кардинально обстановку, и внимание, и заботу и возможность переключиться, и набраться опыта. Я воспринимала это, как чудо: разве я заслужила это солнце, это тепло, это море? Всех этих доброжелательно настроенных людей? Почти все то время, что я была в Египте, мне нет-нет, да казалось, что я сплю: слишком резкий контраст был между ледяной во всех смыслах Москвой и теплой в этих же смыслах Африкой. И так все складывалось для меня отлично: много-много работы, чтобы занять голову по максимуму. Много-много настойчивой Юлианы, которой я все рассказала, которая и так отчасти догадывалась о чем-то, ведь это именно она видела нас с Андреем в кабинете, только поэтому никто ничего не узнал. Много-много различных отвлекающих факторов... Я почти не чувствовала боли, пока Коля не сообщил, что я неправильно оформила документы, и что меня подозревают в том, что я специально это сделала, что мне нужно срочно вернуться. Ощущение было – как кислотой на чуть начавшую заживать рану. Как холодным ветром принесло московского снега: вернулось все - недоверие ко мне, моя зависимость от Зималетто и тех людей. Словно я только почувствовала себя маленьким катерком-буксиром, который на пределе возможностей пригнал огромную груженую баржу к берегу и мечтал поплыть по своим делам налегке, а его ржавым крюком зацепили, вернули и снова заставляют толкать баржу. И главное: я все отдала, я ничего себе не взяла – и ведь даже не хотела взять! – а меня подозревают, подозревают и подозревают в нечистоплотности, не верят! И кажется, даже Андрей... Я была на грани истерики после всех этих разговоров с Колей и папой. Во мне зрела такая революция, что большевикам и не снилось.

- Это было недоразумение, которое благодаря «испорченному телефону» вылилось в затяжной конфликт с сильнейшей нервотрепкой со всех сторон. Я не знал, что думать. Вы, уже давно и прочно укоренившаяся в моем сознании как правая рука Андрея, вдруг исчезаете, и вас никто не может найти. Адвокаты пугают тем, что только ваше присутствие может помочь благоприятному исходу дела, а это почему-то невозможно. Андрей совершенно невменяем. Он не может ответить мне ни на один вопрос, который касается вас. Более того, он ведет себя крайне странно, но мне, в сложившейся ситуации не до его выкрутасов: они вполне логично умещаются в мое представление о нем. Потерял компанию – теперь напивается до беспамятства каждый день, приходит в таком виде, что у матери случается сердечный приступ, на лице следы от побоев, как будто он участвует в боях без правил. А у меня его поведение не вызывает ни сочувствия, ни понимания – только презрение. «Слабак, слабак!» - твердил я себе, глядя на него. И глотал горькое разочарование. Не знаю, чтобы я думал, если бы хоть чуть-чуть догадывался о причинах его страданий. Ведь он постоянно твердил, что Зималетто не потеряно для нас, что вы его вернете. Тогда мне было тем более непонятно, отчего он пустился во все тяжкие? Поэтому, я подозревал, что он сам не верит в то, что говорит, просто цепляется за соломинку. Я начал успокаиваться, когда разные эксперты растолковали мне, что ваш план вывода компании из кризиса был не просто грамотным, а отчасти даже гениальным, умным, продуманным, разработанным с большим профессионализмом. Я тогда решил, что вряд ли бы вы затратили на него столько усилий, если бы хотели просто прибрать компанию к рукам. Я был совершенно уверен, что именно вы были мозговым центром, Андрей мог подавать идеи – но так, как вы, осуществить их, конечно, он не смог бы никогда. Одно ваше появление в Зималетто смогло бы снять все эти недоразумения, но, теперь я понимаю, вы и думать не могли об этом, вам хотелось спрятаться не только от всех нас, но даже от воспоминаний о нас. И, спасибо вашему отцу: его принципиальность и забота о чести семьи, заставившие искать встречи со мной, сберегли мне не одну сотню нервных клеток. Я сразу ему поверил, и, хотя понимал, что отцы-отцами, а у детей, которые уже не дети, а дееспособные граждане, могут быть свои резоны, но почти совсем успокоился и уверовал, что все не так уж страшно.

Они опять помолчали, пытаясь встать на место друг друга в той ситуации, чтобы хотя бы теперь, спустя годы, лучше друг друга понять.

- Марго еще постоянно причитала по поводу отмененной свадьбы. Но каждый раз, как только я начинал задавать наводящие вопросы – ведь она говорила и с Кирой, и с Андреем, поэтому могла знать больше, - она замолкала, уходила от ответа. Я понял, что все не так просто там, но вникать не хотел. Я сердился и был несправедлив, конечно, к Андрею. Особенно после того, как понял, что он все-таки не просто так рисковал компанией, а ради очень смелых, прогрессивных идей. Я был виноват перед ним хотя бы потому, что не хотел его выслушать. А ведь он пытался что-то мне сказать. Еще тогда мы могли бы стать ближе друг другу...

- Я тоже потом не хотела его слушать. Очень-очень долгое время он пытался до меня достучаться, а я не верила уже заранее.

- Единожды солгавший, кто тебе поверит? А тем более, если не единожды. Не корите себя, Катя, вы ни в чем не виноваты перед ним.

- Но вот вы же поверили мне, когда пригласили снова в компанию? Хотя я вас тоже обманывала с этими отчетами, и не раз. И не только с отчетами.

- К тому времени, Катя, я уже во многое вник, многое проанализировал и многое понял. Я общался с адвокатами и представителями банков, с нашими партнерами – и все так или иначе замыкалось на вас, и всегда информация эта была в вашу пользу. И дело не только в вашем профессионализме: всегда было видно, что вы больше, чем кто бы то ни было пеклись об интересах компании. Да и все ваши действия после ухода из Зималетто говорили о том, что вам ничего от нас не нужно. И, как говорил Оскар Уайльд «Я слышал столько клеветы в Ваш адрес, что у меня нет сомнений: Вы - прекрасный человек!». А после того, как я увидел, насколько тяжело вам согласиться на мое предложение – вернуться, но вы все же согласились под моим давлением – я не мог вам не доверять. Я видел в вас человека долга, и знал, что не ошибаюсь. А все, что было до этого – я уже четко осознавал, - несло в себе какую-то тайну. А если чего-то не знаешь, то не стоит торопиться делать выводы. Правда, такая мысль не всегда приходит вовремя!

- Дело было не только в долге. И да, мне было тяжело и неприятно осознавать, что придется работать с людьми, которые меня не просто недолюбливают, а не переносят, даже ненавидят. Но это была часть правды, которую я могла озвучить вам и которой пыталась еще обмануть себя. На самом деле я просто не могла больше находиться так далеко от него.

_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)

Глава 28.
Телефонный звонок безжалостно распорол задумчивое молчание собеседников. Павел говорил по телефону, Катя достала свой и посмотрела на время.

- Марго звонила, - сказал Павел. – Они уже возвращаются. Андрей приедет в клинику, когда завезет их домой, может забрать нас, мои документы готовы.

Глухая тоска отразилась в Катиных глазах, а к горлу опять подступил жесткий, мешающий дышать ком. Павел взял ее за руку, утешающе мягко пожал ее пальцы.

- Катя, у нас есть еще несколько часов. – Он постарался бодро и весело улыбнуться, но у него не очень это получилось. – Целое состояние! Очень прошу вас, давайте сделаем вид, что мы никуда не торопимся.

Катя молчала, пытаясь справиться с нахлынувшими эмоциями. Снова достала из рукава отданный ей Павлом платок, теребила его, словно готовилась вовремя остановить подкатывающий к глазам поток слез.

- Так быстро! – только и смогла тихо проговорить она.

- Да. – Павел опустил голову, тяжело вздохнул. – Очень быстро. – Затем он резко вскинул лицо вверх, повел плечами, решительно сбрасывая с них тяжесть печали, и сказал уже своим привычным, задорно-вкрадчивым голосом:

- Зато, Катенька, мы с вами сейчас, как никогда раньше, сможем оценить точность и истинность вот этого высказывания, - он провел пальцем по экрану смартфона, прочитал: «Нет ничего дороже времени, час стоит жизни, день бесценен». Правда?

- Да. – Катя взяла себя в руки, хотя от цитаты нещадно заныло сердце. – Откуда это?

- Да, все те же Стругацкие. Наткнулся, пока искал описание возлюбленной Андрея. О, сорри, Дона Руматы!

Теперь Катя пожала руку Павла, благодарно ему улыбнувшись.

- Давайте пойдем, не могу больше сидеть, хочется двигаться.

- Давайте, Катенька, давайте! Не думайте ни о чем, мы придем вовремя и туда, куда следует. А вы непременно должны мне дорассказать вашу удивительную историю любви. И, если можно, без сокращений!

- Да, что там осталось сокращать... если выкинуть эмоции, то ничего и не остается.

- Ни в коем случае не выкидывайте эмоции! Они же у вас как... ммм... как драгоценные камни, вот серьезно! Сильные, чистые, яркие - ценны и прекрасны сами по себе. Хотите такой простенький, не слишком изящный, но четкий образ? Я вижу перед глазами открытый ларец, а в нем мерцают аквамарины вашей нежности, дымчатые топазы бесконечного душевного тепла... А еще есть рубины, цирконы, изумруды.

- Хорошо, хорошо! Я поняла, - Катя действительно поняла, что Павел нарочито возвышенными сравнениями уводит ее от грустных мыслей. – Все расскажу, ничего не утаю. Да и вообще, что там, утаивать теперь?

Закапал дождь. Павел раскрыл свой зонт-трость, Катя взяла его под руку.

- Скажите мне, Катя, как быстро вы его простили? Андрея? Когда? В какой момент? Как вам это удалось? После всего, что он сделал?

Катя раздумывала над ответом. Потом резко остановилась, повернулась лицом к свекру.

- Я не прощала его.

Павел внимательно вглядывался в ее глаза, пытаясь прочитать в них ответ на свой не озвученный вопрос: «Нет? Не простила?»

- Я не прощала его – этого было не нужно – прощать. Он изначально – всегда – был прощен.

Поскольку Павел продолжал молча смотреть на нее, Катя заторопилась:

- Я объясню сейчас. Я знаю, вы поймете.

Она потянула его за руку, и они снова двинулись вперед, объединенные дождем, зонтом и важным разговором.

- Мой любимый балет - «Жизель», ну, вы знаете. – Катя улыбнулась, - Знаете лучше других. Однажды, девчонки Маша, Света, Амура и Шурочка позвали меня на этот спектакль. Это было в то время, когда Андрей уехал по делам франшиз на месяц. После спектакля мы пошли посидеть в кафе, поболтать и обсудить. И кто-то из девчонок начал размышлять на тему сюжета балета. Маша, кажется, это была... Она сказала, что вот, дескать, какая добрая была девушка Жизель, он ее до смерти довел своим предательством, а она его спасла. А мужики все ... Ну, в Машином духе. А Света сказала, что вот да, принес цветочки на могилу, она его и простила... И Шурочка поддакнула или Амура, что как нам, женщинам, мало надо – покаялся – и все, наше сердце растаяло. Я слушала их и... осознавала: ни одна из них никогда не любила. Хорошо, никогда не любила вот так, как Жизель. Иначе, они бы не говорили всех этих глупостей. Наверное, что-то во мне тогда происходило, какие-то глубинные тектонические подвижки – я не видела Андрея уже много дней!, - что-то отразилось на лице, потому что они пристали ко мне: что с тобой, да что с тобой... И я не выдержала. Я им выдала такой монолог, от которого они дар речи потеряли.

Катя усмехнулась, вспоминая.

- Я начала спокойно, но, кажется, потом почти плакала, объясняя им, что не могла она его не простить. Это не зависело от нее – ее воли, ее мыслей, ее души. Не важно для нее было совсем: пришел он на могилу с цветами, раскаялся, повинился, понял свою подлость – не важно! Не важно, даже, что она была добрая – Ганса-то, который ее любил и ничего плохого ей не сделал, и тоже пришел на могилу, она же не стала спасать – он словно и не существовал для нее. Важно здесь только одно – она любила, его, своего Альберта – этим все сказано! Любовь прощает все! Он мог не раскаяться, просто забыть ее, жениться, даже посмеяться над ней... Но даже тогда, попадись он виллисам в лесу – даже тогда она все равно бы спасла его! Понимаете? Потому, что только в нем для нее сосредоточено все – не смотря ни на что. Полюбив, мы не принадлежим себе, мы ничего не решаем – любовь все решает за нас... Для тех, кто любит не встает вопрос прощения, самопожертвования, самозабвения... И даже не важно, что именно он убил тебя! Что он тебя убил! Это тоже все равно... Для тебя имеет смысл только одно: чтобы он жил и жил счастливо! «Неужели это непонятно?» - крикнула я им тогда, чем очень их напугала.

Катя снова остановилась и посмотрела Павлу в глаза.

- Вы меня понимаете? Вы, Павел Олегович?

- Да, Катя, да, тшшшш.... Не надо так волноваться....

- Они не понимали. И я тогда опять подумала, что я какая-то ненормальная, неправильная. Что так, наверное, нельзя. Так не бывает... Но ведь балет.... Ведь основная мысль проста и чиста, ее нельзя не увидеть: любовь сильнее смерти. Любовь вообще сильнее всего! Обид, предательства... ответной нелюбви, она сильнее тебя самой... Поэтому я не прощала Андрея, он был прощен сразу и автоматически... без осмысливания, просто на уровне ощущений. Я, честно говоря, не понимаю, как это можно осознанно простить – усилием воли, усилием мысли – не понимаю этого, именно как целенаправленного осознанного действия. Как говорят на проповедях – простите своих обидчиков. Не понимаю. Как можно отследить этот акт: вот посидела-посидела и простила? На мой взгляд, это можно сделать только через трудную душевную работу: прежде всего – понять, встать на место этого человека, пожалеть его, забыть о себе и своих обидах, перестать циклиться на них, и тогда прощение придет само. Может, это и имеется в виду в христианстве? Еще лучше – полюбить человека, но ведь от нас это никак не зависит. Просто тех, кого мы любим, не требуется прощать... Знаете, Юлиана пыталась научить меня вот такому осмысленному прощению. Я не стала противиться ей – не было сил объяснять что-то. Я все сделала, как она хотела – проговорила все эти мантры и все такое прочее. Дело было в том, что мне нужно было простить себя саму, а вовсе не Андрея. Ведь себя-то я не любила, и у меня было много накопившихся обид по отношению к себе самой.

- Да, я с вами согласен, Катюша. Все так и есть. Простить не просто или совсем просто... - Павел положил ладонь на Катину руку, и они двинулись дальше.

- То, что я не хотела прийти в Зималетто после приезда из Египта, не было ни обидой, ни протестом, ни продуманным планом, нет. Это была необходимость самосохранения. Я еще не ощущала себя полностью восстановившейся, сильной, была очень уязвима. Предложение Александра выдать на него доверенность и не ходить в компанию была очень заманчивой. Я боялась подвоха с его стороны, я опять боялась за Андрея и за компанию, поэтому поставила ему несколько условий, в том числе и такие: никто не должен быть уволен, а я получаю регулярные отчеты. Он сразу согласился. И жизнь потекла. Интересная работа, хороший заработок, новые знакомые, Юлиана, как крестная фея всегда рядом, Михаил – хороший добрый человек, которому я понравилась... Казалось бы жизнь – полная чаша. Родители довольны. Я, наконец, начала понимать, как хочу выглядеть, как добиться того, чтобы тебе нравилось то, что ты видишь в зеркале. Появилась уверенность в себе, правда замешана она была на некоем ощущении ... равнодушия, что ли... Все равно было по большому счету, что подумают о тебе те или иные люди. Они были не важны. И это помогало быть собой и не дергаться. Но при всем этом цветном калейдоскопе событий я постоянно ощущала пустоту. Как полый фантик, сложенный в виде конфеты. Весь мир – как декорации – все не настоящее. Я не живу, я играю роль милой успешной дочери, отличного работника, даже чьей-то девушки. А меня во всем этом нет. Я то ли уснула мертвым сном, то ли переродилась во что-то неживое. За мной ухаживают – я ничего не ощущаю, даже вины за то, что не могу ответить на чувства, меня целуют – а мне скучно, тошно, неловко, досадно. И даже – и это страшно! - почти не больно за этого человека – ведь я должна его понимать, как никто другой! Но нет, не больно, словно все отмерло, что могло чувствовать и болеть. Меня хвалят, а мне все равно... Я могу работать и работать, это так легко. И так просто. И понятно. Но все это длится только до тех пор, пока ты не встречаешь его. Пока ты не видишь его на каком-то мероприятии, издалека... И вдруг оказывается, что ты живее всех живых, что твое сердце способно пуститься с места в галоп, что все болевые рецепторы на месте, и что ты способна ощущать все: и плотность воздуха вокруг, и шаткость поверхности под ногами, и яркость освещения и резкость звуков... Одно мгновение – один взгляд – и жизнь наполняется до краев – вот она, по-настоящему полная чаша. Полная чаша боли.

Дождь усилился, Павел опустил зонт пониже, слегка согнулся, чтобы струи воды как можно меньше попадали на Катину одежду.

- Вы согласны, Павел Олегович, что наше сознание как бы многослойно? Вот ты говоришь себе: «Я хочу его забыть!» - и говоришь, вроде, искренно. Но тут же следующий слой твоего сознания смеется над тобой, потому что в еще одном, самом глубоком слое сидит спокойное и уверенное понимание: нет, не хочешь. Более того, ты ничего не способна сделать. Ты еще пыталась убедить себя, что можно жить нормальной – и даже более счастливой и полноценной жизнью - без него, но теперь, только мельком увидев его издалека, понимаешь – что за ерунда! Это, конечно, будет что-то очень похожее на жизнь, но на самом деле лишь суррогат, подделка. Как с этим всем быть? Вот когда подступает отчаяние: ты понимаешь, что в обозримом будущем все будет тускло, скучно, пресно, глухо, пасмурно. Солнце – прекрасное, ослепительное, животворящее, которое могло бы согреть и озарить твою жизнь, ушло за горизонт и ... никогда, никогда больше не встанет. Слушайте, Павел Олегович, стихотворение. Оно как раз про это.

Знаю, что ко мне ты не придёшь,
Но поверь, не о тебе горюю:
От другого горя невтерпёж,
И о нём с тобою говорю я.

Милый, ты передо мной в долгу.
Вспомни, что осталось за тобою.
Ты мне должен - должен! - я не лгу -
Воздух, солнце, небо голубое,

Шум лесной, речную тишину, -
Всё, что до тебя со мною было.
Возврати друзей, веселье, силу
И тогда уже - оставь одну.

Это снова Мария Петровых. Правда, это все правда?

- Да, Катюша, правда. – Павел старался быть только тихим эхом, чтобы не сбить Катиного настроя рассказывать.

- Тоненькой-тоненькой солнечной паутинкой в эти дни были для меня отчеты из Зималетто и мысли о компании. Я была отчасти в курсе, что происходит, и эти мысли меня оживляли, вдохновляли. Это была ниточка, связывающая меня с тем, с чем я хотела быть связанной. Я говорила Юлиане, Коле и сама себе, что у меня новая жизнь, что все хорошо, что там все кончилось, да и не было никогда ничего, а сама... А сама, оставшись в темноте своей комнаты, разрешала себе перестать притворяться и шёпотом произносила его имя: «Андрей, Андрей». Имя вызывало столько различных воспоминаний, что с трудом сдерживала стон: то боли, то тоски. Тоски по его смеху, взгляду, рукам. Меня лихорадило от жара к холоду – надо забыть, надо! Иначе – не жизнь. И – нельзя забывать, не могу, не хочу! Только это и жизнь – помня. Это опять были качели: одна крайняя точка – Андрей, и противоположная точка – Андрей, и в середине, внизу, там, где ухает сердце и замирает в животе – тоже Андрей. Я так хотела, чтобы случилось чудо – и он бы пришел ко мне, а дальше... Я даже не знала, что было бы дальше: просто, чтобы пришел...

Павел остановился, Катя, соответственно тоже. Вокруг стеной лил дождь, отгораживающий их от внешнего мира.

- А теперь, Катя, вы слушайте стихотворение. Павел помолчал, сосредотачиваясь.

- Назначь мне свиданье на этом свете.
Назначь мне свиданье в двадцатом столетье.
Мне трудно дышать без твоей любви.
Вспомни меня, оглянись, позови!
Назначь мне свиданье в том городе южном,
Где ветры гоняли по взгорьям окружным,
Где море пленяло волной семицветной,
Где сердце не знало любви безответной.
Ты вспомни о первом свидании тайном,
Когда мы бродили вдвоем по окраинам,
Меж домиков тесных, по улочкам узким,
Где нам отвечали с акцентом нерусским.
Пейзажи и впрямь были бедны и жалки,
Но вспомни, что даже на мусорной свалке
Жестянки и склянки сверканьем алмазным,
Казалось, мечтали о чем-то прекрасном.
Тропинка все выше кружила над бездной...
Ты помнишь ли тот поцелуй поднебесный?..
Числа я не знаю, но с этого дня
Ты светом и воздухом стал для меня.
Назначь мне свиданье у нас на земле,
В твоем потаенном сердечном тепле.
Друг другу навстречу по-прежнему выйдем,
Пока еще слышим, пока еще видим,
Пока еще дышим, и я сквозь рыданья
Тебя заклинаю: назначь мне свиданье!
Назначь мне свиданье, хотя б на мгновенье,
На площади людной, под бурей осенней,
Мне трудно дышать, я молю о спасенье...
Хотя бы в последний мой смертный час
Назначь мне свиданье у синих глаз.*

______________________________________________

* М.Петровых

_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)

Глава 29.
- Павел Олегович, мне не найти слов, чтобы выразить все, что я чувствую.

- И не надо, Катенька. Как там, у Коэльо? «Самые важные слова в своей жизни мы произносим молча».

- Да. И все же... Мое сердце переполнено благодарностью. Вот сейчас - за вашу чуткость, за то, что – я чувствую это – вы понимаете меня, как больше никто. За то, что не слушаете – проживаете со мной все мои воспоминания, и это наполняет их, а, значит, мою жизнь еще большим смыслом.

- Катя! Это вы мне позволили прожить такой важный и для многих неведомый отрезок вашей жизни! Вы поделились со мной своими мыслями и чувствами, и чем-то более сокровенным – это, поверьте, очень дорого для меня. Своим рассказом вы не только скрасили мои печальные дни, но словно удлинили их, расширили границы времени, если хотите, перенеслись вместе со мной в другое измерение – это было увлекательно и прекрасно. Вы сделали мне бесценный подарок – раскрылись передо мной, позволили увидеть важные для меня события и знакомых людей вашими глазами. Через это дали возможность чуть лучше их понять. Кто кого должен благодарить?

Дождь кончился и даже между обрывков серых облаков виднелись кусочки голубого неба. Павел сложил зонт, они двинулись дальше, словно парусники, подталкиваемые ветром к берегу, к финишу, после свободного и счастливого плавания в открытом море.

- И все равно, - непременно хотела закончить свою мысль Катя, - я скажу: больше всего я вам благодарна за то, что вы позвали меня тогда в Зималетто, позволили мне вернуться. Именно позволили, ведь это было возможно только благодаря вашей настойчивости, мягкости, вашему авторитету. Как бы я ни хотела этого сама, я бы никогда не решилась на это без ваших аргументов. И, вы понимаете, наверное, что страшно мне было в тот день войти в конференц-зал не потому, что там собрались все...

- А потому, что там был Андрей, - улыбнулся Павел.

- Да.

- Я думаю, что вам будет интересно узнать, что я заметил в нем разительную перемену в тот день. Пока вас не было, он был всяким – невменяемым и нервным, отчаявшимся и злым, опустошенным, виноватым, затем осторожно-деловитым, серьезным, спокойным, грустным, инициативным, ответственным, повзрослевшим – очень разным. Но всегда - какое бы слово подобрать? – тусклым, погасшим, сумрачным. И вдруг, когда он узнал, что вы придете – в нем тут же вспыхнул яркий свет. Не верите? Это было, было! Это было слишком очевидно. Да и вообще – мои подозрения насчет того, что между вами что-то произошло, и не только в работе дело – были к тому моменту уже вполне оформлены. От меня не укрылось, как он встретил ваше появление – ведь, в отличие от всех остальных, я уже был готов к тому, какая Катя явится к нам. – Павел теперь широко и открыто улыбался. – Поэтому я мог себе позволить это удовольствие – наблюдение за реакцией других. Если бы я имел возможность как на пленке пересматривать эту сцену снова и снова! Ах, Катя, какое это было удовольствие – видеть на лицах снобов и насмешников неподдельное изумление, когда вы вошли! Как много могут сказать вдумчивому наблюдателю лица людей в такие моменты!

- А как он встретил мое появление? Я не смотрела на него.

Павел засмеялся.

- Катя! Как мне нравится ваша искренность! За столько лет сохранить такой трепетный интерес к этому человеку! Ну, как вот не завидовать этому счастливчику? За тот его взгляд на вас я простил бы ему многое.

- Правда? Почему?

- В его взгляде не было ни удивления, ни изумления – как у всех остальных. Мне это понравилось. Либо ему было не столь важно, как вы выглядите, и он просто был страшно рад, что видит вас, либо он давно уже знал, что вы на самом деле такая. А это значило, что он способен видеть и понимать больше всех остальных. И еще – его радость и гордость за вас были настолько сильны, что их невозможно было спрятать. Да он и забыл об этом. Вообще, было впечатление, что забыл обо всем, лишь молчаливо наслаждался: так и не сводил с вас глаз все время, пока шли переговоры.

- А мне было невыносимо трудно посмотреть на него, хотя очень хотелось. Я почти ничего не помню, что было на этой встрече, потому что все сознание было сосредоточено только на нем: посмотреть-не посмотреть...

- И снова скажу вам комплимент: никто не мог бы сказать, что вас занимает что-то, кроме дел, вы очень четко, умно и корректно ставили всех недостойных на место. Вы шутили остро, но при этом никого не обижая. Я наслаждался этим зрелищем, я чувствовал, что у меня есть достойный приемник.

- Ваша поддержка очень многое дала мне: уверенность в себе, силы противостоять всеобщему негативу.

- Ну, честно говоря, вы блистательно разделались с большей частью недоброжелателей, причем очень быстро. Вам даже не требовалась моя помощь, хоть я и был готов в любой момент вступиться за вас. Все-таки, Катя, вы тогда потрясли всех даже не тем, как стали выглядеть, а тем, как стали себя вести. Я тоже поражался, хоть и подозревал в вас уникальный характер всегда.

- «Если любовь меняет человека быстро, то отчаяние – еще быстрей», не помню, кто это сказал, но это очень верно. У меня не было выхода – либо измениться, либо...

Катя тяжело вздохнула и опять уплыла в какие-то свои воспоминания. Павел уверенно вел ее, мягко направляя, обходя еще не высохшие после дождя лужи, поддерживая на ступеньках.

- Человеку всегда надо большего, - снова заговорила Катя. – Сначала мне хотелось только его снова увидеть. Когда увидела – захотелось смотреть дольше, потом говорить с ним, находиться в одном с ним помещении, быть поближе... Мне было трудно заставить себя отвести от него глаза. Теперь, после долгой разлуки он казался мне еще более красивым.

- Еще более? – Павел не мог не улыбнуться, не мог не иронизировать.

- Да! – Катю это ничуть не задевало. – Да! Не знаю, как так получается. Ушел ореол эдакой божественной недосягаемости, он виделся мне человеком – обыкновенным человеком, но невозможно красивым! Еще более красивым, да! И если богам простительно это, то человек не должен бы быть таким! Не имеет права! А он был, и в нем снова появилась эта восхищающая меня легкость, теперь он и со мной общался, как раньше с другими женщинами – виртуозный легкий флирт. Может быть, чуть более осторожный, аккуратный, мягкий. Но я чувствовала эту его силу и энергию, направленные на меня. Когда мы разговаривали с ним у суда на следующий день, я слепла вовсе не от яркого весеннего солнца, а снова от его излучения. Что толку, что на мне была модная одежда, весь этот макияж, прическа... Сквозь стекла новых очков на него смотрели глаза все той же влюбленной девочки. Мне стоило колоссальных усилий делать вид, что я холодна, спокойна, равнодушна. Но все равно я словно разморозилась сама, и мир вокруг меня как в кино из нарисованного превратился в настоящий. И, вышедший на какое-то время из строя мощный электромагнит, расположенный в здании Зималетто, заработал с новой силой: меня тянуло туда неодолимо – ведь там – там – я могла в любой момент увидеть его. Нет, не рассказать, какими яркими для меня были те дни, какие разнообразные эмоции я испытывала, сидя в кабинете президента, заглядывая в каморку, просто проходя по коридорам, проводя совещания. Разговаривая с Кирой, Милко, Александром я каждый раз вступала в бой, но это не была как раньше – оборона. Это были схватки на равных, которые меня больше не пугали. А каждая встреча или разговор с Андреем – были электрошоком – и мучительно больно, и оживляюще одновременно. Я не заглядывала в будущее – я просто жила в настоящем, дыша полной грудью. Надеялась ли я на что-то? Наверное, да. Но я не смогла бы сформулировать – на что конкретно. Ведь поверить в то, что мы будем вместе – было невозможно. Это сродни полету в космосе к какой-нибудь далекой звезде: ты видишь цель, ты летишь к ней, но... знаешь, что ни сил, ни жизни не хватит, чтобы долететь. Но не повернуть назад, не остановиться, не сменить цель – нельзя. Иногда мне казалось, что я просто переболею этим быстрее, находясь рядом с очагом инфекции, выздоровею, успокоюсь, уйду. Иногда мне даже удавалось убедить себя, что вообще все нормально... «Отболело, отпечалилось. Боль осталась легкой паутиной. Я вернулась, заново представилась: Катериной». Но стоило мне встретить его взгляд, и я понимала, что болезнь переходит из стадии в стадию – и каждый раз все более тяжелую. Он ведь пытался поговорить со мной. Говорил, что любит, что-то пытался объяснить... Но это выглядело смешно! Он ведь снова был с Кирой! В моих глазах ситуация не изменилась: все было по-старому. Я не понимала: зачем он снова говорит все эти слова о любви мне, если живет с другой? Зачем ему теперь-то притворяться? Все еще боится за компанию? Должен непременно добиться своего? А зачем? Но поверить в его любовь - никак. И снова – снова! - пыталась оправдать его, найти объяснение: да, я сама не смогла быть с другим, потому что люблю, но ведь Андрей-то - не я, может быть, для него это нормально – быть с одной, добиваться другой? Но, получается, опять ложь, обман. И у меня все время крутилась в голове мысль, вычитанная у Коэльо в «Алхимике»: «Что случилось однажды, может никогда не повториться снова. Но то, что случилось два раза, непременно случится и в третий». Я не хотела третьего удара. Я защищалась, не подпуская его к себе, не позволяя себе ему верить – защищалась от новой боли, от окончательного разрушения. И, стараясь оставаться в зоне его притяжения – тоже защищалась, от опустошающей бессмысленности жизни, от холода и серости, которые сразу затапливали все вокруг, когда я не видела его. Глупо, да?

- Вовсе нет. Что в этом во всем с вашей стороны было глупым или неправильным? Для вас, конечно, было важно находиться ближе к Андрею – это понятно любому, кто любил, но параллельно – и как это у вас так получается? – Павел не скрывал восхищения в голосе, - вы вытягивали из ямы огромную компанию. Мелочи, да? По сравнению с сердечными страстями... Вы не верили Андрею, и, кажется мне, сейчас немного вините себя за это. Но ведь в этом был виноват только он! Причем я не говорю сейчас об его обмане, я говорю о его поведении во время вашего возвращения. Я тоже считаю, что нельзя признаваться в любви одной, не закончив отношения с другой. Это неправильно, нечестно, неблагородно! Мне крайне неприятно об этом думать. Запасной аэродром? Слабость характера? Непонимание своих желаний? Страх остаться в одиночестве? Все это не красит его. Это не по-мужски. Глупо поступал он.

Катя тяжело вздохнула.
- Может быть, некоторые просто поздно взрослеют? Медленно запрягают, а потом быстро едут?

- Катюша, не стоит искать оправданий тем его поступкам сейчас. Я готов принять тот факт, что Андрей наделал массу ошибок. Но, во-первых, многие из них он исправил, а, во-вторых, мне кажется, он приобрел колоссальный опыт, который не позволит ему их повторить. И вообще. – Павел тоже вздохнул, – важно лишь то, как расцениваете все это вы. Не мне судить, тем более спустя столько времени. И еще... иногда мы можем немного сойти с ума. Особенно когда балом правит любовь.

- А потом он уехал на месяц, перед этим пообещав мне, что постарается принять какое-то решение. – Катя мотнула головой, чуть прикрыла глаза, вспоминая. – И наступила тишина. Нет, девчонки продолжали активно щебетать, Милко кричать, телефоны звонить, но вокруг меня была тишина – Андрей уехал. Свет не померк – очевидно то, что я находилась в стенах его любимой компании – давало мне это ощущение – тут везде его свет, отражение его лучей. И вместе со мной все замерло в ожидании. Казалось бы, мне так должно было быть спокойнее, но внутри нарастало какое-то неясное напряжение, которое должно было непременно во что-то вылиться. Я пыталась излить свои чувства на страницах дневника, но это опять не очень помогало. В общем, в день его возвращения, когда мне показалось, что он сейчас войдет в кабинет, я свалилась в обморок. Полежала, отдохнула, пришла в себя. И снова была готова изображать из себя железную леди. Когда я рассказала потом об этом Андрею, мы вместе пришли к тому, что будь на самом деле он за дверью – наши мытарства могли бы закончиться уже в тот день. Вряд ли я смогла бы сопротивляться ему, постепенно приходя в сознание, а он вряд ли бы стал очень сдерживаться. Он тоже истосковался. Но... если б да кабы! Мой неприступный вид заставил Андрея вести себя провокационно, вызывающе. Приехала новая партнер из Киева – красивая женщина, и он просто чуть-чуть подыграл всеобщему воображению – все, и я в том числе, решили, что у него с ней роман. Он злился, потому что не знал, как со мной быть. Как действовать, чтобы я поверила? А когда он в отчаянии, он начинает совершать необдуманные поступки. Потом он успокоился и решил, что все-таки со временем докажет мне свои чувства так или иначе. Но я-то этого не знала! Увидев его с этой женщиной, я вошла в пике. Все разложилось по полочкам: я могла спокойно относиться к тому, что он с Кирой – наверное, потому, что точно знала – это не любовь, а скорее что-то типа семейной, родственной привычки. Поэтому, у меня была надежда. А новые отношения – это конец всем надеждам. Значит, мне нужно уйти! Подышала им, полюбовалась, помечтала о несбыточном - хватит. А тут еще Михаил пришел ко мне в Зималетто с предложением поехать работать с ним в Питер. Это выглядело спасением. Разум твердил мне: бросай, бросай Андрея, забудь про это Зималетто! Ты им не должна, не обязана! Засохнешь тут от тоски, глядя, как он строит свою жизнь без тебя! А сердце ныло: уж лучше тут засохнуть, рядом с Андреем, в его лучах, чем сгнить там, в Питере рядом с Мишей, ненавидя себя за постоянную неискренность, за то, что согласилась на компромисс, за то, что предала саму себя. Пока я металась, принимая решение, кто-то наверху уже принял свое. Как там, в «Покровских воротах»? «Партия переходит в эндшпиль, и играть его, девушки, буду я!» - сказал этот кто-то и посредством моих подруг сделал ход конем.

_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)

Мама мия! 30 глава... Кто бы мог предполагать? За это надо выпить!

Глава 30.
- Надо же! Неужели здоровый женский коллектив сыграл какую-то роль в вашей судьбе?

- Возможно, решающую. – Катя хмыкнула. – Хотя были моменты, когда мне хотелось закрыть их в одной комнате и не выпускать. Но, все, что ни делается – все к лучшему. В общем, они сообщили Андрею, что я чуть ли не собираюсь замуж за Михаила и намерена уехать с ним в Питер. От такой информации, как рассказал мне Андрей, у него совершенно снесло крышу. Получалось, что на его благие намерения просто не остается времени. Он и верил девчонкам, и не верил. Он своими глазами видел Михаила, пришедшего ко мне, но, с другой стороны, ему казалось, что между нами что-то еще есть. Он чувствовал это. Как понять, что происходит на самом деле?

- Поговорить с вами! Просто поговорить!

- Не получалось у нас, Павел Олегович, разговоров. Мы как два инопланетянина говорили на разных языках. Меня же тоже замкнуло: я отключила ощущения – хватит, уже столько раз ошибалась! Оставались лишь доводы рассудка: он все еще с Кирой, он так нежно общался с киевлянкой, она на него смотрела недвусмысленно. Да и вообще. Простить – простила, поверить – не могла. И не только потому, что боялась, и не только потому, что он раньше обманывал, а потому – что не могло случиться со мной такого счастья на самом деле. Поверить в то, что мне уготована долгая неразделенная любовь – да, в немыслимое счастье – нет.

- И все же, получить верную информацию он мог только от вас. Всем остальным источникам в данном вопросе доверять было никак нельзя.

- Вы правы. Я и сама-то точно не знала, что думаю по этому поводу. Но ведь и вы сталкивались с такими ситуациями, правда? Когда от человека ничего невозможно добиться? Как вот с Маргаритой Рудольфовной, когда она не захотела говорить про эту историю с вами?

- Я не настаивал. Но Андрей умеет уговаривать. Почему не попытался, если для него это было так важно?

- Да он пытался! Вы себе не представляете, как пытался! Но я сопротивлялась из последних сил, а он боялся все еще сильнее испортить. Он же тоже был обжегшимся на молоке... Может быть, именно поэтому он попробовал получить информацию от меня, но без меня. Ммм... В общем, к нему в руки попал мой дневник.

- Хм! Попал в руки! Катя, вы никогда не мечтали о карьере адвоката? Потрясающе! Андрей, Андрей! То есть, он взял без разрешения ваш дневник, даже не буду пытаться представить – где – и без разрешения же его прочел?

- Да.

- Потрясающе, потрясающе!

- Вы возмущены? Я тогда в первый момент среагировала на это также. Я тоже была возмущена, и для меня это стало еще одним доказательством его непорядочности, словно весы моих сомнений колебались, а эта капелька перевесила чашу в сторону: «Уехать!» Но! Одновременно с этим я испытала облегчение и удовлетворение. Теперь он знал обо мне все! Абсолютно все. Все, что я не могла бы ему сказать никогда, все, что копилось во мне все эти месяцы. Все мои радости и слезы, все мое счастье и боль, моя жизнь и моя смерть, мои мечты и разочарования, мои надежды и вся моя любовь – были там. Там была правда – без сомнений. И ведь, как бы я ни возмущалась, я была благодарна ему и за этот поступок – да! – ведь я хотела, чтобы он это все когда-нибудь узнал. Больше не оставалось недосказанности с моей стороны. Теперь, действительно, можно было расстаться.

- Он читал ваш дневник... – Павел шел в глубокой задумчивости. – Он читал ваш дневник! Это же настолько личное!

- Павел Олегович! Да! Но для него в тот момент это был вопрос сродни гамлетовскому «быть или не быть». Поймите его! Ну, встаньте на его место! Это же не было любопытством или добычей фактов, которые можно использовать в корыстных целях. Это был поиск ответа на вопрос: есть еще надежда или уже нет? В конце концов, это было действие в моих интересах: если бы он узнал, что я его не люблю, то он, возможно, смирился бы и не стал больше преследовать меня. В нем тоже любовь уже взрастила всходы самопожертвования.

- Хорошо, хорошо, Катенька. Не волнуйтесь. Узнал?

- Узнал... – Катя как-то странно вздохнула. – Он сказал мне потом, что то, что он прочитал, поразило его, потрясло. Уничтожило в каком-то смысле, добило. Ведь он же многого не замечал, многое забыл, а в дневнике день за днем отражалась не только моя любовь к нему, но и его нелюбовь ко мне, все-все его поступки, отношения с Кирой, моделями, со мной как с калькулятором... Ведь все, что я вам рассказала, - а многое не рассказала!, - там было в более откровенной, более эмоциональной форме, я писала, не подбирая слов, не пытаясь его выгородить – все, как было. Поэтому, некоторые вещи, действительно, были мучительны – ведь самое ужасное узнать, что ты причинял немыслимую боль любимому человеку. Ты. Боль. Любимому. Ужасно узнать, что ты теперь мечтаешь о малой толике того, что могло бы быть у тебя в огромном количестве. Просто быть – «Не за что, просто так!» Узнать, что ты сам во всем виноват. Только сам. И возможно ничего нельзя исправить.

- Не могу представить себя на его месте. Некоторые части вашего рассказа, особенно те, которые касаются Андрея, не вмещаются в мое сознание. Вас мне понять легче.

- Ну, я же вам подробно рассказываю и о своих мыслях, и о своих мотивах. А что думал он – мы можем только предполагать.

- Дело еще в том, Катя, что, я полагаю, мы мыслим с вами сходным образом, а Андрей – он другой. Что он вынес из этого чтения?

- Главное, что я его люблю. Все равно люблю. Не смотря ни на что. Весь дневник был пропитан этим признанием. С первой до последней страницы. Никаких колебаний – мне нужен только он, я задыхаюсь без него.

- Это дало ему надежду?

- Да! И безумную решимость, отчаянную. Мы уехали с Мишей из Зималетто домой, потом в ресторан, и я попросила девочек не говорить Андрею – куда. Попросила об этом маму. А он смог убедить всех – и девчонок, и моих родителей – что ему очень нужно со мной встретиться. Я до сих пор удивляюсь, как ему удалось тогда так поговорить с моей мамой, что она же потом просила за него. А ведь была настроена категорически против Андрея. Он нашел нас. Он был взвинчен до предела – но, я видела, что он мужественно держит себя в руках. Ему было очень трудно говорить при Мише. Но он подбирал слова, искал нужные, не сдавался. Я сопротивлялась. Миша все понял, оставил нас вдвоем поговорить. Андрей умолял меня его услышать – я была глуха. И тогда он использовал последний аргумент: сказал, что знает, что я люблю его. И отдал мне дневник.

Кате на руку упала капля с потревоженного ветром листа, когда они проходили под деревом.

- Ну, и это признание стало последней каплей моего терпения. Я решила уволиться. Твердо. Бесповоротно. Нет, в Питер я бы не поехала. Я бы не смогла быть с Мишей. Но и оставаться в Зималетто – тоже. Раз он так ужасно поступает со мной из раза в раз – говорила я себе, - чего еще ждать? И как только я решилась, все удивительным образом стало меняться. Весь мир перевернулся. Мама была против Андрея и просто мечтала о том, чтобы у нас с Мишей все сложилось, а тут стала убеждать меня не горячиться, говорить, что верит Андрею, что он любит меня. Девчонки стали твердить, что у Андрея ничего не было с этой киевлянкой, что он расстался с Кирой, чтобы я подумала, не отталкивала его, а до этого ведь горой стояли за Мишу. И даже Кира пришла и рассказала мне, как Андрей сходил с ума, когда я была в Египте, рассказала, что никогда и ни к кому он не относился так, как ко мне. Она просила не бросать его. Это было удивительно. А когда мне принесли заявление Андрея, что он увольняется, и вообще не будет иметь больше отношения к Зималетто, когда он пришел и сказал, что больше никогда не будет мозолить мне глаза и попросил Шуру взять ему билеты в никуда... Когда снова явился Александр с планами снова встать во главе компании, когда все вдруг резко зарыдали, во мне словно треснула ледяная корочка, в которой пряталась душа. И стала стремительно таять. Знаете, Павел Олегович, что меня даже сейчас немного потрясает? Что именно явилось толчком для того, чтобы я побежала за Андреем, попыталась остановить его: в тот момент для меня было, наверное, важнее даже не сохранить Андрея для себя, а сохранить Андрея для Зималетто и Зималетто для Андрея. Это странно, правда? Как-то не совсем по-человечески – работа на первом месте...

- Нет, Катя. Это не странно. Хотите, легко докажу, что это и было самым истинным проявлением вашего отношения к Андрею? Вашей к нему любви? И работа тут не при чем?

- Мне интересно, что вы имеете ввиду.

- Тогда, минуточку подождите. – Павел остановился, достал телефон, стал что-то искать в интернете. Катя смотрела на очистившееся от облаков голубое небо.

- Вот. Вы сразу узнаете, откуда это. Но дочитайте до конца. – Он протянул Кате свой телефон, она взглянула на экран:

«- Ну, скажи что-нибудь на прощание.
- Что сказать?
- Подумай! Всегда найдется что-то важное для такой минуты!
- Я... Я... Я буду ждать тебя.
- Не то!
- Я... Я очень люблю тебя.
- Не то!
- Я буду верна тебе.
- Не надо.
- Они положили сырой порох, Карл! Они хотят помешать тебе, Карл!
- Спасибо. Спасибо, Марта. Пусть завидуют! У кого еще есть такая женщина?»

Она вернула телефон. Подняла на собеседника глаза. Он улыбался ей нежно и радостно.

- Ну, я прав?

- Наверное. – Катя смущенно пожала плечами. – И то, что Андрей отказался от компании ради моего спокойствия и благополучия – многое для меня прояснило.

- Непременно сегодня за ужином подниму тост за Зималетто! – весело сказал Павел. – Компания, соединяющая сердца!

Они снова пошли вперед, уже не пытаясь удержать стремительно убегающие минуты этого прекрасного дня.

- Мы приблизились к финалу или меня еще ждут головокружительные повороты сюжета?

- Нет, чего уж тут еще могло быть? Мы нашли Андрея на производстве – он прощался с работниками. Помню, его, чтобы всем было слышно, заставили подняться на скамейку. Мы приехали с девчонками на лифте и встали позади – он нас не видел. То, что он говорил, меня очень тронуло. Понятно было, что он не хочет уходить, покидать навсегда компанию. Ему было грустно, но он пытался убедить всех, что так будет лучше – ведь президент Зималетто я – такая умелая и вся из себя... Он говорил так горячо, так искренне, с таким сожалением прощался. Вы же знаете, наверное, как его любят в компании. Все стали уговаривать его остаться, а девчонки буквально поставили меня рядом с ним на скамейку, требуя, чтобы я его остановила, и я стала тоже убеждать его не уходить. А он сказал, нет, он закричал при всех, не желая больше сдерживать эмоций, что бессмысленно оставаться, когда нет надежды вымолить прощение у любимой женщины. А я не могла не сказать правды: что давно простила его. И знаете, это, наверное, смешно, Павел Олегович, притворяться перед собой и противостоять сама себе я еще могла, но обманывать сразу стольких людей, говорить им, что я хочу уйти, когда хочу остаться, тем более, когда тебя об этом просят все – я была не в состоянии. А Андрей затих. Он словно боялся спугнуть словом, движением, дыханием маленькую робкую птичку надежды, вдруг присевшую на ветку прямо перед ним. Он только молча смотрел на меня. Но это был не умоляющий, не вопрошающий, не смиренный взгляд! Он был выжидательно-требовательный и даже строгий: «Скажи правду!» - говорил он, - «Только от тебя зависит будущее счастье или несчастье твое и мое! Я сделал все, что мог. Не обмани!» Я никогда не могла обманывать его. Тем более его надежд. Я вдруг ощутила, что верю ему – этому новому Андрею. Он стал другим – совсем не тем человеком, который творил какие-то ужасные вещи, как будто с него облетела блестящая шелуха, знаете, как бывает с фресками: удаляют малоценные поздние слои и открывают первоначальный прекрасный – тонкий, изящный, благородный - рисунок. Но он остался и прежним – горячим, резким, безрассудным, упрямым - тем, которого я любила, и без которого мне не нужно было ничего. Совсем чужие люди нам помогли, - Катя усмехнулась, - перескочить через пропасть отчуждения и непонимания. Словно нужна была какая-то внешняя сила для этого, дополнительная энергия – мы были истощены и разбиты войной с самими собой и друг с другом. Когда наши руки встретились, и даже когда наши губы встретились – это не было чем-то умопомрачительно ярким, или восхитительным, или невозможным. Это было естественно. Это оказалось совсем просто. Это было привычно, даже обычно! Я прислушивалась к себе и не ощущала ликования или блаженства – только покой, умиротворение, цельность. Все встало на свои места: когда вместе – это нормально. Ненормально, плохо – по отдельности. По отдельности – болезнь, патология, боль, расчлененность. А держаться за руки, чувствовать его тепло рядом, касаться губами лба и волос – норма, словно всю жизнь так и было. И никакой обжигающей страсти – только затапливающая сознание нежность, желание так соединиться, чтобы уж ничто не могло разлучить. И тихая солнечная радость вокруг.

_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)

Глава 31.
Вечером накануне отъезда семья собралась за ужином в гостиной. Разговор перетекал с темы Зималетто – куда ж без нее! – на политику, с политики - на искусство, с искусства - на воспоминания. Катя была молчалива и печальна, хотя всячески старалась это скрывать, Павел был немного рассеян, но непрестанно шутил и оживленно общался с внуками, Андрей, хоть и казался спокойным, но все же с тревогой посматривал то на отца, то на жену и ему казалось, что нет-нет, да обменяются они какими-то особыми многозначительными взглядами. Зато Маргарита была в хорошем расположении духа и говорила охотно и радостно, поэтому всем остальным приходилось прикладывать не так уж много усилий для поддержания беседы.

- Я так рада, - говорила Маргарита, расставляя чайные чашки на блюдца, - что мы едем в Италию! Да еще на целых четыре недели!

Катя бросила вопросительный взгляд на Павла. Он посмотрел на нее в ответ, а потом на Маргариту, дескать, сейчас все станет ясно. Маргарита, действительно, продолжала.

- Паша сделал мне такой замечательный подарок! Вся Италия – с юга на север... или с севера на юг, не важно! Я когда-то ему сказала, что если бы у меня была возможность спланировать свою жизнь по своему усмотрению, то в свадебное путешествие мы непременно поехали бы в Италию. Во Флоренцию. И вот он придумал это путешествие – как раз к нашей годовщине. Мы, конечно, бывали там не раз, но вот так, чтобы захватить всю страну!

- Когда вы едете? – спросил Андрей.

- Практически сразу после вашего отъезда. Не стоит терять времени, – ответил Павел.

Катя закусила губу и посмотрела в окно.

- Это просто удивительно и так не похоже на моего делового мужа! – она улыбнулась Павлу. – Мы всегда ездили в отпуск какими-то урывками, не больше десяти дней подряд, он вечно торопился домой, вечно у него планы, переговоры, даже когда вроде и от дел отошел, а тут вдруг такое счастье на меня свалилось! Наконец-то сможем полностью погрузиться в эту замечательную атмосферу, побыть так долго только вдвоем! Может быть, ему понравится, и он научится отдыхать!

- Ты уже все распланировал, пап? Знаю, ты самое любимое оставляешь на конец поездки. Что это будет в этот раз?

- Венеция, конечно, Венеция.

- «Высокая вода венецианцев»... – сказала Катя тихо.

Андрей опять перехватил информацию, которой молчаливо обменялись отец и жена, только снова не смог ее расшифровать.

- В этот раз мы с тобой, Марго, непременно должны попасть на кладбище на острове Сан-Микеле. Мне всегда хотелось посетить могилу Бродского. Положить цветы, прочитать обнадеживающую надпись на обратной стороне памятника.

- А что там написано? – Марго раскладывала на многоэтажной сервировочной тарелке чудные крошечные пирожные.

- Я дословно не помню, вот поедем и прочитаем. – Павел улыбнулся жене и пересадил внука на другое колено.

- "Letum non omnia finit" – сказала Катя. – «Со смертью все не кончается».

- Вот, я же сказал – очень обнадеживающая надпись! Ну, что, может быть, уже можно пить чай?

Все придвинулись к столу, и Марго снова стала солировать в разговоре, рассказывая о своих планах на поездку. Никто и не думал ей мешать. Все были ей благодарны.
Немного погодя в разговор вступили дети, они наперебой рассказывали, как им гадалка в парке аттракционов нагадала хороших оценок в школе, сказала, что их ждет одно большое удивление и много-много маленьких. Павла эти рассказы очень развеселили.

- Главное – формулировка! И тогда гадание всегда будет точным. Каждый сам для себя решит, какое удивление большое, а какое - маленькое.

- А бабушка нам по дороге рассказывала, что вы раньше гадали по фильмам, а потом по книгам. – Девочка соскочила со стула и тоже присела около Павла. – Дедуль, расскажи? У тебя всегда так классно получается вспоминать!

- Да тут и вспоминать нечего. Берешь да гадаешь – вон сколько книг. Только бабушка не любит, она давным-давно мне и всем запретила это делать.

- Почему, ба?

- Потому, что хорошо, если в гадании будет что-то хорошее. А если плохое? Предупредить несчастье никак не получится, а ты уже за долгое время будешь ходить и думать об этом, и когда вдруг оно случится, ты сразу поймешь – вот к чему гадание было! И что толку? Только извелась уже вся, а сделать ничего не смогла. Нет, я не люблю этого всего. Я не хочу знать заранее! Поэтому и снов стараюсь не запоминать, и гаданий избегаю. Я ценю свой покой. – Маргарита неожиданно эмоционально высказала все это.

Катя снова посмотрела на Павла: «Вы были правы». Павел чуть заметно кивнул.

- Ну, бабулечка, ну, дедулечка! Ну, давайте один разочек, ну, пожалуйста!

Павел посмотрел на Маргариту, она в ответ пожала плечами:
- Делайте, что хотите.

- Мисс, идите вон к той книжной полке и возьмите какую-нибудь книгу, лучше не глядя.

Девочка пулей метнулась к полкам, отвернувшись, вынула небольшой томик.
Катя присмотрелась и узнала это издание: Марина Цветаева. Она опять взглянула на Павла.

- Ну и ну! – сказал он, - переведя глаза с томика на Катю. – Столько книг на полке, а выбор пал на эту! Хорошо. Чтобы погадать тебе, моя красавица, нужно, чтобы ты загадала номер страницы и строчку. Потом открывай и читай нам.

Девочка сосредоточенно нахмурилась, потом сказала: «55 страница, 15 строчка сверху». Открыла томик и стала листать.

Все застыли в неожиданно напряженном молчании.

- «Ты будешь невинной, тонкой...»

Катя незаметно выдохнула.

-Какое красивое стихотворение! Прямо про меня, можно я его целиком прочитаю?

Павел засмеялся, сел поудобнее в кресло. Катя чуть укоризненно покачала головой, но тоже улыбалась. Андрей был заинтересован. Марго поставила локти на стол, приготовилась слушать.

- Мы все внимание, мисс.

- Только не торопись, - сказала Катя.

- Ты будешь невинной, тонкой,
Прелестной — и всем чужой.
Пленительной амазонкой,
Стремительной госпожой.
И косы свои, пожалуй,
Ты будешь носить, как шлем,
Ты будешь царицей бала —
И всех молодых поэм.
И многих пронзит, царица,
Насмешливый твой клинок,
И всё, что мне — только снится,
Ты будешь иметь у ног.
Всё будет тебе покорно,
И все при тебе — тихи.
Ты будешь, как я — бесспорно —
И лучше писать стихи...
Но будешь ли ты — кто знает —
Смертельно виски сжимать,
Как их вот сейчас сжимает
Твоя молодая мать.

- Чудесно, моя дорогая! – сказала Маргарита, встала, поцеловала внучку в голову. – Ну, и хватит.

- Бабушка, ты посмотри, как здорово получилось! Ну, давай, давай еще один разочек. Дедушке погадаем – и все!

- Ну, что с вами делать! Паша, давай, скажи ей страницу и строчку.

Павел сказал. Внучка снова зашелестела страницами.

- «Я стану для тебя воспоминаньем»...

Катя не сдержала тяжелого вздоха. Андрей посмотрел на нее пристально. Марго начала резкими нервными движениями собирать чайные ложки. Павел развел руками и сказал:

- Прочитай сначала, пожалуйста, девочка моя.

- «Когда-нибудь, прелестное созданье,
Я стану для тебя воспоминаньем»

- Ну, Марго, что ты разнервничалась? Когда-нибудь! – сказал Павел.

- Нет, все, больше не надо! Мне это не нравится, и вообще, я как-то уже давала себе обещание, что мы больше никогда не будем этим заниматься. У меня какие-то нехорошие предчувствия. Пойдемте, Катя, дети, мне вам надо кое-что показать наверху и собрать кое-что с собой в дорогу.

- Да, Маргарита Рудольфовна, пойдемте. – Катя тоже решительно встала, взяла сына за руку и вышла из комнаты. Павел забрал томик Цветаевой из рук внучки и кивнул ей.

- «Когда-нибудь, прелестное созданье,... когда-нибудь, прелестное созданье...» - напевала девочка, вприпрыжку удаляясь вслед за матерью, братом и бабушкой.

В комнате остались отец и сын.

_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)

Глава 32.
В густую, как глицерин, тишину, заполнившую комнату после ухода женщин и детей, падали лишь капли времени – старинные напольные часы тикали громко и основательно, - не пуская кругов по поверхности, не вызывая возмущения среды. Андрей резко встал, прошелся по комнате – туда, сюда. Павел молча наблюдал за ним, понимая, что сын хочет о чем-то поговорить, но не может найти слов, чтобы начать.
- Может быть, мне тоже погадать, - бросил Андрей вопрос в пространство, подойдя к книжным полкам.
- У тебя есть вопрос, который можно прояснить только таким способом? – Павел с интересом наблюдал за сыном.
- Да! Мне нужно понимать, что происходит, а я, мне кажется, ни от кого не могу добиться ответа. – В его словах чувствовался вызов.
- Ну, что ж, попробуй! – Павел явно не хотел ему помочь. – Только вопрос правильно сформулируй. Это половина успеха.
В глазах Андрея сверкнула мрачная решимость. Он протянул руку и взял книгу в темно-зеленой обложке с золотым теснением с самой верхней полки. Подержал ее в руках, посмотрел прямо на отца.
- Что происходит между тобой и Катей? – проговорил он и раскрыл книгу наугад.
Павел подпер рукой подбородок, спокойно ожидая, пока сын читает. А читал он долго, словно перечитывал еще раз, и еще. Наконец, Андрей поднял глаза от страницы.
- Поделишься открытием? – спросил Павел, видя, что выражение лица Андрея изменилось.
Андрей, было, протянул книгу отцу, но потом передумал и прочитал сам, с нажимом, со смыслом:
- Среди миров, в мерцании светил
Одной Звезды я повторяю имя…
Не потому, чтоб я Её любил,
А потому, что я томлюсь с другими.

И если мне сомненье тяжело,
Я у Неё одной ищу ответа,
Не потому, что от Неё светло,
А потому, что с Ней не надо света.*

Услышав первые строки, Павел приподнял удивленно брови, в его глазах загорелся озорной огонек.
- Изумительно, как иногда все складывается. Ну, ты получил ответ на свой вопрос?
Андрей нервно захлопнул книгу, бросил ее на стол. Чашка из полупрозрачного тонкого фарфора звякнула, подпрыгнув на блюдце.
-Пап, ты ничего не хочешь мне сказать?
Павел с грустной улыбкой следил за мечущимся по комнате сыном.
- Почему же? Хочу. Очень многое. Только тезисы заняли бы несколько печатных страниц. Ты спрашивай, спрашивай!
Андрей остановился. Набрал в грудь воздуха и, словно в последний момент передумав прыгать с обрыва, вдруг сказал:
- Ты обещал показать распечатанные фотографии с той, костюмированной съемки.
- Да, конечно, пойдем в мой кабинет.
Подойдя к столу, Павел открыл третий сверху ящик. Андрей отметил, что картина в рамочке лежала поверх остальных документов и папки с фотографиями, тыльной стороной вверх. Отец протянул ему папку и картину, сам сел за стол.
Андрей медленно перевернул картину, почти не сомневаясь в том, чье изображение увидит. С шершавой поверхности ткани, очень правдоподобно имитирующей старинный холст, на него печально и чуть удивленно смотрела Катя. Фотографу каким-то чудом удалось поймать краткий момент резкой смены ее настроения от веселости к внезапной грусти, порожденной какой-то вдруг возникшей мыслью. И эта мысль читалась во взгляде модели. Губы Кати были чуть приоткрыты – то ли она не успела их сомкнуть после смеха, то ли на них выдохом застыл незаданный вопрос. Андрей смотрел и не мог оторвать глаз от портрета жены – с одной стороны, это была идеально воспроизведённая картина Вермеера, поворот головы, тени на лице и тканях, настроение, с другой – совершенно самостоятельное произведение искусства. Темный фон – фотографии? картины? - подчеркивал изящный контур женского лица, аккуратный подбородок; нежный рот казался совершенным, а глаза – огромные прекрасные глаза - не отпускали... Катя на портрете была так мучительно, так откровенно красива, что сердце закоренелого собственника сжалось от мысли, что эту красоту может видеть кто-то еще.
- Что ж ты ей все-таки тогда сказал, пока я говорил по телефону? – задумчиво спросил Андрей, ласково проводя пальцами по изображению синего шарфа.
Павел ответил по-французски. Потом посмотрел на сына, вздохнул и сказал:
- Это были строчки из «Сирано», Катя же знает французский.
- Ну, да, конечно, я не удивлен. И что это за строчки?
- На русском это звучит примерно так: «Спасибо вам, что друга ласкового в вас успел узнать я, что и в моей судьбе был все же шелест платья».
- Пап, что все это значит? – Андрей положил на стол папку с другими фотографиями, даже не открыв ее, а портрет протягивая отцу.
- А что это может значить, Андрей? – Павел взял картину, устремил на нее взгляд. - Кроме того, что художнику, мастеру хотелось довести свою работу – одну из лучших своих работ – до совершенства?
- Я не про это. Я про то, что вот, Катин портрет лежит у тебя в ящике, прямо под рукой...
- Ну, ну, Андрей! Если ты это считаешь достойным поводом для ревности... Хотя, как там в «Отелло»? «Ревнуют не затем, что есть причина, а только для того, чтоб ревновать. Сама собой сыта и дышит ревность»...
- Отец, ты знаешь, все как-то странно! Вот меня вроде должна успокаивать твоя невозмутимость, но меня она пугает, как будто за ней стоит что-то очень серьезное, что-то, о чем ты мне не хочешь говорить! Почему?!
- Ну, может быть потому, что я не считаю себя вправе говорить тебе о каких-то вещах?
- Например?!
- Андрей, во-первых, не кричи, пожалуйста! Когда ты научишься держать себя в руках? Во-вторых, закрой дверь, будь добр.
Андрей послушно сделал то, что велел отец, вернулся к столу, уже более тихо сказал:
- Говори!
- Хорошо, давай поговорим, только ты сядь. Да, лучше сюда, напротив меня. Итак, ты сам начал этот разговор. Скажи, ты счастлив? Ты счастлив в браке?
Андрей оторопел на мгновение от вопроса.
- А при чем тут это? Или...
- Андрей, прекрати нервничать, сердиться и накручивать себя. Вот точно, про тебя сказано: «Ira furor brevis est» - гнев – кратковременное безумие. Давай просто спокойно поговорим, пожалуйста. Мне важно услышать ответ на мой вопрос.
Андрей помолчал, не столько успокаиваясь, сколько пытаясь сосредоточиться на собственных мыслях.
- Да. Я счастлив. Я всем доволен. Я люблю моих детей, мою жену. Я не хотел бы иного.
- Спасибо. Хотя «счастлив» и «доволен» - это немного разные вещи.
- Ты же сам знаешь, что счастье – это очень мимолетное ощущение. Нельзя его чувствовать постоянно или хотя бы длительно.
- И все же, разве не было в твоей жизни периода, когда ты долго ощущал себя счастливым?
Андрей нервно поерзал в кресле. Откинулся назад, потом снова сел прямо.
- Был. Был такой период. Да! Ощущение острого и ослепительного счастья каждый день.
- И когда же оно переродилось в... довольство жизнью?
- Да не знаю я!!! К чему эти странные вопросы?
- Хочешь, я тебе помогу?
- Ну?!
- Ощущение счастья стало уходить вместе с привычкой к нему.
- Разве в этом кто-то виноват? Разве с этим что-то можно поделать?
- Подожди, я еще не закончил. Уходить вместе с привычкой и с укоренением в твоем сознании уверенности, что все всегда так и будет...
- Что? Что ты этим хочешь сказать?
- Что тебе сказочно повезло в жизни, Андрей, ты женился на уникальной женщине – я больше таких не встречал.
Павел замолчал, Андрей тяжелым взглядом сверлил отца, ожидая, пока тот продолжит.
- Это удивительно, как в одном человеке могут сочетаться все эти превосходные качества, - задумчиво размышлял Павел. – Ты замечал, Андрей, что в людях всегда, если есть доброта, то может не хватать ума, а если есть ум, то очень часто он идет в паре с желчностью, ехидством и цинизмом, непорядочностью? Бывают люди очень и очень хорошие по натуре, но малоталантливые или не имеющие характера. А образованность, интеллигентность, одухотворенность – вообще крайне редкие качества. Я уж не говорю про верность, преданность, самопожертвование и умение самозабвенно любить. Ты понимаешь, о чем я? А еще, хоть это и не столь важно – красота – нежная, изысканная, робкая в своей неосознанности.
Андрей громко выдохнул:
- И?
- Ты женился на женщине красивой, умной, талантливой, образованной, интересной во всех отношениях, с постоянным стремлением развиваться, расти, совершенствоваться... Ты уверен, что сделал все для того, чтобы она навсегда осталась с тобой?
- Что? О, Господи! Ты о чем? – Андрей выглядел потрясенным.
- Я о том, что - не мне тебе рассказывать: завоевать женщину - это полдела, ее еще нужно удержать. Ты же не так глуп и самоуверен, чтобы думать, что любовь, страсть – это навсегда, навечно? Что огонь будет гореть сам, даже если его не поддерживать? Будто бы Кате не может встретиться кто-то более интересный, чем ты? Что она просто вдруг не полюбит другого?
- Ты что-то знаешь? – Андрей почти кричал.
- Не кричи! Еще раз призываю: держи себя в руках. Всегда держи себя в руках! Я ничего такого не знаю. Я наблюдаю и размышляю. И хочу донести свои мысли до тебя. Ты сам спросил. Хочешь дослушать?
- Да!!!
- Ты сказал, что ты счастлив в браке. Доволен. Хорошо. Давай поставим вопрос так: чья это заслуга? Что нужно, чтобы это счастье продлилось? Ну, подумай.
- Какие-то дурацкие вопросы! Это же просто!
- Давай, просто ответь!
- Чтобы счастье продлилось все должно остаться как есть: Катя со мной, дети с нами, чтобы все были здоровы, чтобы все было хорошо. Мне комфортно с моей семьей, я чувствую себя дома свободно, расслабленно. Мне всегда хорошо с Катей. Спокойно, приятно, интересно. Что еще?
- Еще? Совсем маленький вопросик: а Кате всегда с тобой хорошо? Она создала для тебя идеальную атмосферу. А ты для нее?
- Я не понимаю. Она тебе что-то говорила? Жаловалась? Не может быть!
- Ты прав. Абсолютно. Ты уверен в ней больше, чем в себе. Она не могла жаловаться на тебя. И не жаловалась, конечно. И все же: ты все сделал для нее? Нет, не так: ты думаешь о том, как сделать ее счастливой – каждый день? Как еще позаботиться о ней? Или тебе кажется, что ей достаточно того огромного счастья, которое свалилось на нее в виде тебя однажды?
- Я не понимаю, не понимаю, к чему все это! - Андрей вскочил, взъерошил волосы руками.
- Ах, Андрюшка... Все так просто и так сложно одновременно. Вот говорят: привычка. Ощущение, не зависящее, вроде, от сознания человека. Как на фронте: сначала солдат шарахается от любого звука, пригибается, когда ходит по окопам. Потом привыкает к опасности и уже не всегда наклоняется, расслабляется. Тут и до беды недалеко. Но ведь так не у всех: кто-то шарахаться перестает, но продолжает терпеливо наклоняться, чтобы пуля не настигла случайная. Так и в жизни: если помнить о том, что никто не гарантировал тебе вечного счастья, если не забывать, как хотелось тебе достичь того, чего ты достиг, и получить то, что получил и как радовался этому – то и привычка отступает. Понимаешь?
- Но ведь если Катя влюбится в кого-то другого, я все равно буду бессилен... Я не хочу об этом думать, но... если она станет несчастна из-за того, что ей захочется быть с другим... нет, это невыносимо.
- Невыносимо, если она будет несчастна? Или ты все же больше о себе? Невыносимо представить, что ее придется отпустить?
- Папа, зачем? Зачем мы об этом говорим?
- Андрей, я прожил жизнь и кое-что понял. И я хотел бы передать это понимание тебе. Не знаю, правда, возможно ли это. Если твое счастье зависит от того, будет ли всегда Катя с тобой, то логично подумать, как сделать так, чтобы она была счастлива и, главное, хотя бы периодически задумываться: а счастлива ли она? Мы не обсуждаем сейчас ее верности, преданности и порядочности, понимаешь? Нельзя держаться только за это!
- Папа!!! Что случилось?
- Ничего не случилось. И ты опять кричишь. Мы просто много с ней разговаривали. Ты же знаешь, я умею делать выводы из случайных фраз, каких-то брошенных вскользь слов, рассказов, историй. Вот опять простой вопрос: скажи, когда обычный человек, не артист, поет?
- Ты сведешь меня с ума!
- Андрей, смотри на меня: я спокоен. Делай, как я. Крыльями помахать? Итак, дыши глубоко и отвечай, когда человек поет?
Андрей честно пытался успокоиться.
- Хорошо. Хорошо. Сейчас. Человек поет, когда у него хорошее настроение. Когда моется в душе – потому, что это приятно, это расслабляет. На праздниках – потому что весело. Когда счастлив. Говорят же – душа поет. Когда человеку хорошо. Правильно? И?
- А теперь тебе очень нужно сосредоточиться и вспомнить: а Катя поет когда-нибудь?
Андрей сначала долго смотрел на отца, потом глубоко задумался. И вдруг тихо сказал:
- Нет. Не поет. И я знаю твой следующий вопрос. Ты спросишь меня: а пела ли она раньше?
Павел удовлетворенно кивнул и сделал жест рукой: продолжай.
- Пела. Смешно так, ни с того ни сего начинала петь. Совсем разные песни или просто мелодии «ля-ля-ля»... Дома, в машине, в парке... И сверкала глазами при этом и смеялась. Иногда патриотические песни, иногда ерунду всякую...
- Почему же, Андрей, она перестала?
- Я не знаю. Ты намекаешь, что ей не бывает теперь так хорошо, что хочется петь?
- Нет, вовсе не на это. Не буду тебя мучать. Иначе, ты перегреешься. Катя как-то обмолвилась, что тебе не нравится, как она поет. Поэтому она больше не поет. Даже когда ей хочется.
- Странно... Мне не нравится?
- А тебе нравится, Андрей?
- Я не знаю! Теперь, когда мы поговорили об этом, мне кажется, что если бы она запела, я был бы рад... Но я мог пошутить, сказать что-то эдакое ей... Я не помню.
- Ты не помнишь. Это нормально. Но ты же не сомневаешься в том, что Катя крайне внимательна к твоим словам и желаниям? Не думаю, что из-за одной шутки она обиделась бы.
- Ну, что в этом такого, пап? Она поет – я шучу... комментирую.
- Да, вроде ничего. Я же не знаю, как ты это комментировал. Но знаешь, девочки очень ранимые натуры, а Катя вообще очень чувствительная и неуверенная в себе – это же не экономика, это пение. Она на радостях вдохновенно запела, а ты ее как выстрелом птицу на взлете – своим комментарием... А последствия – вдумайся! – твоя жена в своем доме больше не выражает свое счастье так, как этого ей хотелось бы. Тебе комфортно и свободно, ты говоришь, а ей?
- Это все?
- Что – все? Это был пример, наблюдение. Знаешь, меня сначала страшно раздражало пристрастие твоей матери к телефонным разговорам. Я физически страдал от того, что и как она говорила своим подругам и родственникам, и что это продолжалось часами. Но я никогда не делал ей замечаний. А потом я вдруг стал относиться к этому иначе: это ее потребность, это делает ее удовлетворенной и счастливой. Теперь, когда она щебечет, я чувствую умиротворение и покой. Если ей хорошо – и мне хорошо. Я не ущемил ее интересов своим раздражением. Я смог отстоять перед самим собой ее право на свободу самовыражения. Не заткнул свою птичку, не набросил на клетку платок. Пусть чирикает, пока ей хочется.
Они замолчали, каждый думая о своем.
___________________________________________
* И.Анненский

_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)

Глава 33.

- И знаешь, Андрюшка, никогда нельзя забывать, что мы – мужчины. Как бы ни менялся мир вокруг! Да, женщины нас догоняют и перегоняют во многих областях жизни, и это хорошо! Но есть вещи, которые должны оставаться незыблемыми, чтобы сохранилась гармония. Мужчина не должен перекладывать ответственность за все, что происходит на плечи женщины, даже если она готова ее принять. И он должен всегда заботиться о ней, даже если она очень самостоятельная натура. Забота – самое главное, что нужно женщине.

- Пап, это все теория. Я ее знаю. – Андрей сидел в кресле, зажав голову между ладоней, глядя куда-то в пол. – А на практике – это что? Мы вроде и так не даем поднимать им тяжестей и...

- Что и? Вот ты даже не можешь сейчас сообразить, что же еще мы такого делаем, заботясь о них. Потому, что настоящая забота проистекает, прежде всего, из внимания. Внимания к их нуждам и интересам, к их личным особенностям. Вряд ли ты помнишь, об этом хорошо сказано в фильме «У зеркала два лица». Там героиня говорит, что она завидует влюблённым, потому, что очень хочет, чтобы кто-то узнал ее по-настоящему. Что она любит, чего боится, какой пастой чистит зубы. Все, вроде, просто. И, сначала, когда люди влюбляются, когда очень свежи чувства – все так и есть. Узнают друг друга и ценят эти знания. И все, что исходит от любимого, кажется милым и прекрасным. Правда? А потом краски меркнут, и некоторые вещи начинают раздражать. Я все думал: почему? Только ли из-за розовых очков влюбленности, которые потом спадают? Думаю, нет. Потому что потом мы начинаем пытаться подстроить своего избранника под себя – нам так понятнее и удобнее, нам кажется правильным только то, что исходит от нас. Как-то забываем, что сначала нам нравилось, что она такая – особенная. Потому, что подстраиваться самим – труднее, лучше попытаться перевоспитать ее. А она иногда поддается, не сопротивляется – женщины – они мягче и уступчивее, особенно любящие, но в какой-то момент их натура восстает: любая личность хочет сохраниться, остаться цельной – самой собой.

- Папа, к чему ты ведешь? Ты можешь конкретнее?
Павел засмеялся.
- Андрей! Тебе хочется простых алгоритмов, а не философии? Каждый человек уникален. Марго – это Марго, а Катерина – это... Катерина. Я хотел поделиться с тобой направлением мыслей, своими открытиями, если хочешь, - он горько усмехнулся, - а нужны четкие рецепты? Хорошо! Вот пример: помнишь, когда мы гуляли, ты сказал, что все никак не можешь Катю перевоспитать, что она никак не полюбит вещи и магазины? Это же не просто так у тебя вылетело? Перевоспитать! Катю! А зачем, скажи ты мне, перевоспитывать взрослого, сложившегося человека? Мало того, что это утопия, так еще и оскорбительная. Чем она не хороша такая, какая есть? Со своим взглядом на жизнь? И ведь, вряд ли это касается только магазинов. Наверняка есть что-то еще и еще, в чем бы тебе хотелось ее подогнать под какие-то свои представления о том, как должно быть?

Андрей молчал.
- Я слышал как-то, что ты ехидничал над ней из-за того, что она читала Стефани Майер.
- Кто это?
- Вот видишь, ты смеяться-то смеялся, иронизировал, подтрунивал, а не потрудился вникнуть. Это автор «Сумерек», фантастических книг о вампирах. Знаешь, ты довольно желчно подтрунивал. Почему, скажи?

- Ну, мне казалось, что эта литература не слишком серьезна, что это для безмозглых девиц, в крайнем случае – для малолеток. Да и вообще – она так увлеклась этим...

- Интересно, вот ты не читал, а судишь. Ты решаешь, что хорошо для Кати, а что плохо. Ты ставишь под сомнение ее вкус. И ты снова ревнуешь ее... даже к книгам! Ты даже не замечаешь, как ограничиваешь ее свободу, порождая в ней сомнения в том, нравится ли она тебе со всеми своими увлечениями и интересами! Ты – который не прочитал и половины того, что прочитала Катя! Ты, часами смотрящий на дурацкие картинки с глупыми подписями в интернете! И считаешь, что это нормально! Знаешь, а ведь некоторые полагают, что просмотр футбольных матчей тоже не слишком образовывает, совершенствует и добавляет человеку ума! Тебе Катя когда-нибудь говорила что-то по этому поводу?

- Папа, это отдых! Я так переключаюсь, расслабляюсь...
- Знаешь, когда женщины читают книги о любви, они тоже ищут зону душевного комфорта. Ты не потрудился выяснить, что же там Катю так привлекло, но зато не преминул насмеяться. А знаешь, чем кончаются такие вещи? Она не перестанет их читать, она не перестанет пересматривать любимые фильмы – она перестанет говорить об этом тебе! И о других подобных вещах, которые ты не одобряешь! Потому, что не будет находить в тебе понимания. Она закроется. Или найдет кого-то другого для общения. И это будет отдалять вас друг от друга, и это вернее разрушит гармонию в браке, чем даже какая-то новая влюбленность... Меня когда-то потрясло высказывание Ницше своим стопроцентным попаданием в суть проблемы. Помню почти дословно: ««Возлюби ближнего своего!» - это значит, прежде всего: «Оставь ближнего своего в покое!» - И как раз эта деталь добродетели связана с наибольшими трудностями». Улавливаешь? Не нужно перевоспитывать, нужно пытаться понять. А тем более нельзя осуждать или смеяться над непонятными тебе увлечениями человека, комментировать, как ты говоришь. Откуда нам знать – что правильно или неправильно? Откуда нам знать, что именно является ценным для Кати в «Сумерках» или для Марго в детективах Марининой? «А судьи кто?» Кстати, у него же, у Ницше, есть еще одна замечательная фраза, сейчас, секундочку, – Павел быстро набрал что-то в строке поисковика, - Вот, она, эта цитата: «Пусть говорят мне что угодно, чтобы причинить мне боль. Слишком мало они знают меня, чтобы быть в курсе, что действительно делает мне больно». Это относится к чужим людям, а мы, близкие, можем ударить больнее всего, потому, что те, кто нас любят – наиболее уязвимы перед нами. Они наиболее открыты для нас и слишком ценят наше отношение.

- Значит, оставить в покое? Но, мне казалось, что я и так действую по этому принципу. Я же не запрещал. Мне казалось, что Катя делает все, что хочет. Ходит там куда-то в театр, смотрит что-то у себя на компьютере.

Павел тяжело вздохнул. Встал, подошел к окну, барабаня пальцами по подоконнику. Резко развернулся.
- Андрей, я иногда чувствую отчаяние из-за того, что мы не слышим друг друга. Вот и сейчас у меня такое ощущение, что я так ничего и не смог тебе объяснить. Я не могу, у меня не получается. И все же я сделаю еще попытку. Послушай, оставить в покое – это не значит перестать интересоваться человеком. Это тоже ведет к отдалению, к равнодушию, отчуждению. Я не слишком люблю детективы, но я знаю, каких авторов любит твоя мать. И я знаю, что ее обрадует, если я вдруг подарю ей новую книгу, которой она еще не читала. Ты не любишь балет, правда? Поэтому Катя ходит на балеты с кем-то другим. Но, заботясь о ней, ты мог бы подарить ей билеты на какую-нибудь премьеру. Ты представляешь себе, как бы она обрадовалась? Вот о какой заботе я говорил... А ты говоришь: не поднимать тяжести! Ах, Андрей, вам повезло, что у вас есть общий интерес – Зималетто. А что было бы, если бы вы работали в разных областях? О чем ты мог бы с ней поговорить? Вот Катя про тебя знает многое, даже то, о чем ты ей не рассказывал.

- Например?
- Например, что ты когда-то очень любил книгу «Трудно быть богом». Она вычислила это, понимаешь? По упоминаемым тобой цитатам, по тому, что есть в твоей электронной книге. Она активно интересуется тобой, она внимательна к тебе, я вижу, что она смотрит на тебя так же, как и много лет назад – с такой же любовью, так же удивленно рассматривая тебя, как будто еще не насмотрелась. А ты? Ты можешь сказать о себе то же? По-моему, нет. Ты привычно скользишь по ней взглядом. Потому так ошарашенно и смотрел сегодня на ее портрет – кто-то другой увидел Катю такой, какая она есть, а ты проглядел. Потому, что привык. И остыл.

- Это неправда!!!
- Да? Ты знаешь, на какой балет Катя пойдет хоть в сотый раз? Ты можешь с уверенностью сказать, какая мелодия заставит ее улыбаться? Ты знаешь, куда она мечтает поехать? А знаешь, каких слов она ждет от тебя при взлете и посадке? А ты знаешь, чего она боится, кроме полета? А ты уже придумал ей подарок?

- На что? На какое событие? Я что-то пропустил?
- Ни на что... Просто так... Ты, конечно, не забудешь о ее дне рождения или о международном женском дне – на лице Павла появилась не слишком приятная для Андрея гримаса. – Но... Нет, наверное, ничего не получится, ты не поймешь.
- Папа! Что, что ты пытаешься мне сказать? К чему ты вообще все это говоришь?
- Я боюсь, Андрей...
Павел замолчал. Снова устало сел за стол, оперся на него локтями, обхватил голову ладонями, длинными нервными пальцами массируя лоб.
- Чего ты боишься, папа? – вдруг необыкновенно тихим голосом спросил Андрей.
Павел поднял голову, посмотрел сыну в глаза.
- Я боюсь, что ты снова все испортишь. Как тогда.
Повисла долгая тяжелая пауза. А потом Андрей засмеялся - сухо, невесело, надрывно.

- Ты никогда в меня не верил! Никогда!

_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)

Глава 34.
Дверь отворилась, в щелочку просунулась детская голова:
- Мы хотим быстро сходить в магазин, пока он не закрылся. Бабушка вспомнила, что хотела другой бабушке послать мягкий коричневый сахар, марципан и глазурь. Мы пошли!
Мужчины молча кивнули малышу, он скрылся, громко захлопнув дверь.
- Андрей!
- Что Андрей?! Разве это не так, папа? Ну, скажи сейчас это? Ты же не любишь лукавить?
- Андрей... – Павел вытянул вперед руку в успокаивающем жесте.
- Хочешь, я тебе тоже помогу? Чтобы тебе не пришлось говорить этого всего самому? Давай я начну перечислять, а ты будешь кивать, соглашаясь или не соглашаясь? Ты видишь меня поверхностным, недальновидным, эгоистичным, душевно ленивым, возможно, и умственно тоже, деревянным, неблагодарным, недостойным...
Андрей остановился, потому что Павел смотрел на него мягко и печально.
- Недостойным чего, Андрей?
- Кого! Недостойным Кати. Я же вижу! Я все вижу!
- Что ты видишь, Андрей? Что ты видишь? Что ты вообще можешь увидеть, когда ты не привык интересоваться другими людьми, когда ты полностью сосредоточен на себе?
- Вот! Вот оно – опять! – Андрей снова горько засмеялся. – Я сосредоточен на себе, но вижу, что ты сосредоточен на моем глубоком и неисправимом несовершенстве, а также на Кате. А она на тебе! Вы и раньше, общаясь, выглядели как люди, которым больше никто не нужен, которые говорят на каком-то своем – известном только вам двоим языке, а теперь еще у вас появились какие-то тайны, и смотрите вы друг на друга так...
- Как?
- Как люди, имеющие друг с другом больше общего, чем со всеми остальными! Вам так интересно разговаривать, что вы можете провести несколько дней вдвоем, позабыв обо всех!
- Какое серьезное обвинение! Что в этом плохого?
Андрей замолчал, замявшись. Начал бродить по комнате. Павел был спокоен и невозмутим.
- Вроде – ничего! Но я чувствую себя лишним, я...
- Ревнуешь?
- Нет! Да! Ревную, да! И завидую!
- Отлично! Вот, ты это и сказал! Я общаюсь с Катей несколько раз в год по нескольку дней. Мы практически никогда не остаемся с ней с глазу на глаз – всегда в чьем-то обществе. Ты можешь видеть ее каждый день и говорить с ней сколько хочешь. В чем вопрос, Андрей? Какая зависть?
- Ты же понимаешь, о чем я!
- И ты понимаешь, о чем я. У тебя есть все возможности – но ты ими пренебрегаешь! Это я должен тебе завидовать, что ты можешь сводить ее на «Жизель» и увидеть, как она будет смотреть этот балет! Как она будет улыбаться милой наивности танца героини, как восхищенно будет смотреть за совершенным перестроением виллис, как будет забывать дышать во время адажио, как она будет проживать все, что происходит на сцене, отдаваться музыке, как благодарно потом посмотрит на тебя за подаренное ей удовольствие! Это ты можешь ходить с ней в парк и фотографировать ее на фоне весенней, летней, осенней и зимней аллеи. Это ты можешь смотреть с ней одни и те же фильмы, чтобы потом разговаривать с ней цитатами из них. Выпить вечером вина и попросить, чтобы она рассказала тебе, о чем был последний рассказ Дины Рубиной или почему ей не понравилась последняя книга Улицкой. Или пойти в книжный магазин и присмотреться, на чем дольше всего задерживается ее взгляд. Или запомнить, на каких песнях по радио в машине она всегда делает громче звук, чтобы потом под эти композиции на какой-нибудь праздник или просто так сделать смешной или романтичный слайд-фильм из ее фотографий! Или выучить с детьми эти песни и неожиданно хором их утром спеть – и увидеть – увидеть ее реакцию! Или заказать для нее календарь, на котором будут снимки из ваших путешествий - любимых вами мест, в которых вы были счастливы. Или повесить на стене в коридоре доску и писать на ней фразы из книг или строчки из стихотворений – пусть отгадывает! Или большую карту мира – пусть она втыкает в нее белые флажки – куда бы мечтала поехать, а ты потом красные – куда ты ее свозил. Или ты мог бы вырезать на арбузах – ты же знаешь, что она очень любит арбузы? – смешные фразы или ироничные признания в любви, и запустить их в ванну с водой или в бассейн на даче. А потом вылавливать их оттуда вместе! Ты можешь на работе во время совещания написать ей любовную записку или анекдот и передать с совершенно серьезным видом, а потом любоваться сменой выражения на ее лице! Ты можешь поставить вдруг вальс Грибоедова на своем телефоне и пригласить ее на танец. Прямо дома, прямо на кухне темным будним вечером станцевать с ней вальс – ты можешь, но не делаешь этого! Зато ты завидуешь мне: когда у меня было всего три дня - неполных дня, чтобы просто поговорить с ней.
Павел говорил тихо и внешне спокойно, но за этим спокойствием чувствовалось нечто, что заставило Андрея остановиться и не спускать глаз с отца.
- Папа, ты никогда не вмешивался в наши отношения. Почему сейчас? Неужели... неужели это правда?
- Что?
- Ты... Ты полюбил Катю?
Павел поднял на Андрея взгляд. Он был серьезным и слегка насмешливым.
- Андрей, у тебя такое лицо, будто случилось что-то ужасное. Будто это самое страшное, что может произойти.
- О, Боже! Ты не отрицаешь! Да, я не могу этого объяснить, но для меня это самое страшное! – это был не крик, это был стон. Павел внимательно следил за сыном.
- Отлично, ты меня немного успокоил, а то думаешь, как не испугать людей новостями? И я тебя успокою: я не отрицаю своей любви к Кате, но мы с тобой вкладываем разный смысл в это понятие. Не стоит переживать: в этом вопросе все не так фатально. Любовь – она может быть очень разной. Одна – яростно-требовательная, - Павел сделал жест в сторону сына, - другая – не мыслима без чувства обладания, - снова взмах рукой в воздухе, - третья выражается в бесконечной признательности за свет, которым, благодаря этому человеку, освещается твоя жизнь, и ничего не требует в ответ. Называй это как хочешь: увлеченностью, влюбленностью, очарованностью, благодарностью. Все мы ищем счастья, и если счастье – это когда тебя понимают, то, что удивительного в том, что я так тепло и трепетно отношусь к Кате?
- Ты всегда к ней относился с уважением и... вниманием, это правда! Но сейчас, я чувствую, что что-то изменилось. Ты мне чего-то недоговариваешь!
Андрей подошел к окну, уперся лбом в стекло, руками сильно сжал подоконник.
- Андрей, - тихо позвал Павел. – Андрюш! Подумай, только! Ты так смертельно испугался одной мысли, что я в нее влюблен, хорошо зная меня, зная, что с моей стороны тебе ничего не может угрожать. И это при том, поверь мне, пожалуйста, что Катя просто-напросто рада поговорить со мной на интересующие ее темы, потому, что ей больше не с кем! Что она просто мудро и терпеливо, проявляя всегдашнюю свою выдержку и мягкость, общалась со мной по моей просьбе в эти дни, хотя, не исключаю, ей не всегда было легко. А что же будет с тобой, Андрей, если Катя действительно кем-то увлечется или кто-то увлечется ей? Так, чтобы захотеть отнять у тебя это сокровище? Ты тогда сможешь действовать правильно – взвешенно, разумно, а не наломать дров? А если она просто разочаруется в тебе, потому что ты ... ты стал другим, ты остановился в ваших отношениях, а стоять – это значит идти назад?
- Нет, нет! Тут что-то не то! Ты так говоришь о ней, ты так волнуешься о ее счастье! Ты заглядываешь куда-то вперед, словно хочешь подготовить меня к чему-то... – Андрей развернулся спиной к окну и пытался подобрать слова, но не мог от волнения сосредоточиться. - Еще тогда, в театре, ты так горячо говорил о ней... Что это, если не любовь? Зачем ты обманываешь меня и себя? Я тоже начинал с этого – мне казалось, что я люблю ее просто как хорошего человека! А потом сошел с ума! Когда узнал поближе, чуть ближе – и все!
- Сколько времени, Андрей, тебе понадобилось для того, чтобы понять, что ты любишь ее? Сколько времени прошло от «хороший человек» до «сошел с ума»?
- Не знаю, не помню! Несколько месяцев. Полгода. Какая разница?
- Не волнуйся – у меня нет столько времени. – Павел как-то странно усмехнулся. – И ты прав, Андрей, я действительно никогда не вмешивался в ваши отношения, я действительно пытаюсь заглянуть в будущее. Потому, что действительно люблю...
Андрей резко вскинул голову, мрачно сверкнул потемневшими глазами.
- ...люблю вас обоих и больше всего на свете хотел бы, чтобы все у вас было хорошо. По большому счету, я сейчас только этого и хочу.
- Что значит «нет столько времени»? Почему ты все-таки заговорил об этом сейчас? Почему ты вдруг засомневался во мне, в моих отношениях с Катей? В нашем будущем? Есть какая-то причина!
- Наверное, потому, что пока родители дома с детьми, они не слишком беспокоятся о крепости замков, исправности проводки и о том, далеко ли спрятаны спички...
- Что?
- Но когда надо уйти и оставить детей одних надолго или навсегда, то тогда и возникают тревоги – не отопрут ли дети дверь чужому, не устроят ли пожар.
- Уйти? Навсегда? – Андрей, не сводя расширившихся от ужаса глаз с отца, двинулся к нему навстречу. Его голос дрогнул:
– Папа?!
- Ну, вот... А я-то думал, что это все же не так страшно...
Когда спустя какое-то время в комнату вошли Катя и Марго, они застали мужчин за тихим разговором. Павел сидел в кресле и только что закончил говорить какую-то фразу. Андрей сидел рядом, на подлокотнике, его рука лежала на плече отца, а голова была откинута к стене. Взглянув на них, Катя все сразу поняла. Ее брови чуть приподнялись, когда она встретилась взглядом с Андреем.
- Мальчики, вы поссорились? – по-своему определила их настроение Марго. – Что случилось?
- Нет, все в порядке, мама, – твердым и спокойным голосом сказал Андрей. – Мы просто кое-что обсудили.
Он бережно хлопнул отца по плечу, взглянул на него коротко и, взяв Катю за руку, проговорил:
- Мы пойдем собираться, хорошо, ма?
Она кивнула, а когда они вышли, подошла к мужу.
- Паша, ты выглядишь таким расстроенным. Что опять Андрюшка натворил?
Павел уперся лбом в ее живот, обнял руками за талию.
- Марго, я... - Он тяжело и протяжно вздохнул. - Я хотел бы сказать ему одно, а сказал другое. Специально. И не знаю, правильно ли я сделал.

_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)

Глава 35.
Она ласково гладила его по голове, улыбалась.
- Ты всегда все делаешь правильно, не сомневайся! - сказала Маргарита уверенно, твердо, как всегда у нее получалось.

- Понимаешь, мне сейчас ни в коем случае не хотелось бы его обидеть.
- Я просто уверена, что ты не обидел его. Я бы заметила. Да и вообще, Андрюша – очень светлый мальчик, очень легкий. Он не держит долго обид. Быстро забывает плохое. Да и что плохого ты мог ему сказать?

- Я не сказал ему хорошего. Вот в чем дело. Того, что многое ему удалось значительно лучше, чем мне, хотя он шел всегда совсем другими путями, не теми, которыми пошел бы я. Но приходил к цели, добивался успеха. Того, что на самом деле я всегда верил в него! Но сначала подсознательно, а потом и сознательно старался не хвалить – это шло ему обычно только во вред, а предпочитал сомневаться в нем, делать вид, что сомневаюсь – потому, что именно это давало ему импульс, азарт, желание – доказать мне, что он все может. И не только мое сомнение так действует на него, вообще: когда его хвалишь – он тут же успокаивается, почивает на лаврах, расслабляется. Когда сомневаешься в его способностях – он начинает их проявлять, с упорством, с настойчивостью.
- Но ведь так оно и есть, Паша! Ты знаешь, как подобрать ключик к людям, какие слова им говорить для их же пользы. Андрей такой. Не волнуйся, всегда найдутся другие, которые его похвалят. А ты один можешь сказать ему то, что заставит его думать и действовать.
- Да, я понимаю это. Но мне так хотелось бы, чтобы он знал, что не только критика и недовольство по отношению к нему живут в моей душе. Что я горячо, очень горячо желаю ему счастья – только поэтому критикую, сомневаюсь ... Что я люблю его, только не могу этого выразить, как нужно.

Маргарита присела рядом с мужем на подлокотник кресла, как недавно это сделал сын. Обняла его, прижавшись щекой к ссутуленной спине.
- Паш, он все это знает. Не сомневайся. Чего ты вдруг так огорчился? Ты еще скажешь ему все эти слова, раз считаешь нужным. Вот приедем из Италии, потом поедем в Москву.
Она заглянула сбоку в лицо Павла. Оно было печальным, усталым, осунувшимся.
- А можешь завтра – зачем откладывать? Поговори с ним еще раз с утра. Я хочу, чтобы в путешествии у тебя было замечательное настроение, чтобы тебя ничто не угнетало. Давай поедем провожать их в аэропорт? Что нам еще делать?
- Ты права, Марго, не нужно откладывать. И правда, поедем их провожать! Как хорошо ты это придумала. Спасибо, милая моя!
Он, наконец, улыбнулся, и нежно погладил руки жены.
Она была очень довольна, что смогла все так просто уладить, и с легким сердцем пошла убирать со стола.
- Эй, мистер и мисс Ждановы! Кто поможет бабушке унести чашки на кухню?
Павел еще посидел немного в кресле, о чем-то глубоко задумавшись, потом решительно встал и пошел к столу: ему нужно было закончить важное дело, а впереди оставалась всего одна ночь.

Утром для Марго и детей тремя посвященными был разыгран маленький веселый спектакль. Сначала все немного взбудоражено и нарочито шумно, с шутками и прибаутками позавтракали. Потом дедушка самозабвенно возился с детьми, показывая внуку какие-то замысловатые фокусы и одновременно объясняя внучке, что значат выражения «пленительная госпожа» и «стремительная амазонка», причем с таким юмором, что девочка постоянно хохотала. В порыве восторга она кидалась деду на шею и обнимала его, повторяя: «Ты такой классный, дедуль! Лучше тебя никто не рассказывает!» Павел улыбался и крепко прижимал девочку к своей груди, на мгновение замирая, закрывая глаза. Катя с Андреем оживленно рассказывали Марго о тех своих любимых местах в Италии, где она еще не бывала. Андрей бережно обнимал мать за плечи, Катя записывала для нее на листке бумаги названия городков и музеев, и оба они, не сговариваясь, не смотрели в сторону Павла. Когда пришло время одеваться в дорогу, Катя и Марго с детьми поднялись наверх, а мужчины снова остались одни. Павел был бодр и свеж, Андрей выглядел спокойным и собранным, только чуть покрасневшие глаза говорили о ночи, проведенной без сна.
Павел вздохнул, собрался говорить, но Андрей его опередил.

- Пап, я ночью думал о том, что ты мне вчера говорил.
- Андрей, я не хотел бы...
- Подожди, пап, дай мне, пожалуйста, сказать! Я многое понял. Про тебя, про себя. Вот я вчера сказал, что ты не верил в меня – это могло прозвучать как обвинение. Или выглядеть как застаревшая обида. Я хочу, чтобы ты знал: это не так. Я никогда не обижался на тебя за твои слова. Никогда, правда! Потому, что я был уверен в твоей правоте, даже когда она была горькой для меня! Когда я кричал, сопротивлялся, обманывал. Я не всегда слушался тебя, но я отталкивался от твоего мнения, как от опоры, понимаешь? Чтобы прыгнуть в неизвестное – но знать, что можно вернуться к чему-то незыблемому. И я благодарен тебе за то, что ты всегда – как бы это сказать – подталкивал меня своими сомнениями, но никогда – никогда не мешал мне действовать! Я знаю, что ты всегда хотел лучшего для меня – лучшего выбора, правильного. Даже когда ты молчал, я знал о твоем мнении. Когда я сделал предложение Кире – твое молчание было одним, а когда Кате – другим, и мне было важно ощущать это! Ты был строг ко мне – строже, чем к другим, но ведь это потому, что ты ожидал от меня большего, чем от других? Возлагал на меня больше надежд? И ты всегда хотел мне помочь и старался, но я не всегда слышал тебя. Вот ты же специально завел тогда с Катей разговор о подарках? И вчера – про «Жизель», про арбузы, про карту мира на стене. Ты же хотел мне помочь, да? Поддержать, подсказать? Ты, поговорив с Катей, чего-то испугался, наверное? Что что-то идет не так при всем внешнем благополучии – я тоже это чувствовал. И ты пошел против своих же принципов – не вмешиваться, только потому, что считаешь, что мог бы уберечь меня, нас уберечь от каких-то бед?

- Отличная дедукция, Андрюшка! – Павел пытался скрыть свои чувства за обычной манерой шутить.
- Ты мне очень много важного сказал – я благодарен тебе! Раскрыл мне глаза, объяснил. Ты! Ты, узнав про себя такое, прежде всего, озаботился моим – нашим благополучием, подумал о маме. Я восхищаюсь тобой... Мне никогда не достичь этого – прости! – твоего благородства, твоей способности быть настолько внимательным к людям. И я хочу, чтобы ты знал: я очень люблю и уважаю тебя. Мне очень больно осознавать то, что я никак не могу осознать, и мне страшно не хочется расставаться. Только потому, что ты этого хочешь – уехать с мамой. Я хотел бы быть и быть с тобой. Каждый день. И мне кажется, что у меня лучше теперь получилось бы услышать тебя. И я теперь очень хорошо понимаю, почему ты все сначала сказал Кате. И мне жаль, что я говорил какие-то глупости и ревновал...

- Андрей, я тоже кое-что хотел тебе сказать. Но ты, кажется,все сказал за меня. – Павел благодарно улыбнулся сыну. – Ты все правильно понял. Спасибо тебе! Ты снял тяжелый камень с моей души – я бы не хотел, чтобы мы расстались вот так – с невысказанностью, с недопониманием. Мало ли как все сложится: кое-что может случиться внезапно, или, что еще хуже – я не смогу потом ясно выражать свои мысли. Поэтому я торопился, Андрей, торопился, может быть слишком. Поэтому что-то могло прозвучать чересчур откровенно или резко. Прости меня за это. Ты мне очень дорог. Настолько, что мне трудно облечь свои чувства в слова, чтобы это не оказалось слишком пафосным. И ты мне нравился многим - своими проявлениями, решениями, чертами характера, и знай, я восхищался тобой подчас – ты был смелее, ярче, рискованнее, искреннее меня, просто мне казалось нескромным кичиться и восторгаться собственным сыном. Знаешь, может быть, ты правильнее живешь – в чем-то честнее перед самим собой, не жалея сил, не боясь переборщить – и именно поэтому жизнь дарит тебе такие подарки. Ничего не бойся – ты, несомненно, всегда победишь, что бы ни случилось!
Андрей подошел к сидящему на стуле отцу, сел перед ним на корточки, посмотрел в глаза.
- Ах, папа! Если бы ты знал, что значит твое сомнение во мне по сравнению с моим собственным! Я даже не боюсь тебе признаться сейчас в своем эгоизме. Хочешь, я скажу, о чем думалось мне этой ночью? Не о том, что будет с тобой, а о том, что будет с Катей без тебя! О том, что не смогу я быть таким, как ты мне говорил – я не смогу как ты говорить с Катей, как бы я ни старался.
- Андрей, - Павел положил руки на плечи сыну. – Не надо как я. Не надо пытаться быть мной – будь собой. Просто – посмотри на меня сейчас и вспоминай обо мне потом – как о примере, что все может закончиться в любой момент. Слышишь? Поэтому каждый день ценен. Ну, вспомни, это же твоя любимая цитата из Стругацких! Я просто пытался тебе показать, сколько у тебя есть возможностей жить так, как живут влюбленные люди – только они и живут, все остальные влачат существование! – ты же сам это знаешь. Ты же можешь свернуть горы – когда хочешь! Ты прекрасно ладишь с людьми, они тебя любят – это очень редкий дар. Ты добрый – будь уверен в себе! Ты великолепен в борьбе – ты же никогда не сдаешься, так наша жизнь и есть бесконечная борьба – за любовь, против смерти. Борись, не переставая борись! И как только ты перестанешь бороться – знай, смерть побеждает, потому, что она каждый день забирает у нас целый день жизни! Целый день, когда ты мог бы любить и быть любимым, ведь Катя, она... Андрюшка, она же любит тебя, как в первый день! И ты только представь – так же сомневается в себе и страдает, как тогда, когда была твоей секретаршей. Посмотри на меня – ты понимаешь? Ты же помнишь, ты же не забыл, что чувствовал, когда узнал о ее любви?!!! Андрюшка, это же такое редкое счастье, оглянись вокруг – кому еще такое выпало? Просто вернись туда на минуточку, туда, где ее не было рядом с тобой, и ты думал, что никогда не будет – и ты все поймешь – что делать. Береги ее... – Они соприкоснулись лбами и замолчали.

_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)

Глава 36.
Царившая по дороге веселость в аэропорту вдруг покинула всех. Марго всегда нервничала, провожая семью сына, даже оставаясь дома. У всех остальных были веские причины для печали. Только всегдашняя жизнерадостность детей и отвлекающая суета аэропорта маскировали незримо разыгрывающуюся драму расставания. Сдали багаж.

- Мам, ты почему такая грустная? – вдруг спросила дочь Катю. – Боишься лететь?
- Нет, я думаю, что сказать дедушке на прощание.
- Потому что мы надолго расстаемся, да? Мы их много дней потом не увидим?
- Да. Да и вообще – на всякий случай. – Катя посмотрела в глаза своей девочке. – Помнишь, мы смотрели фильм на Новый Год, вечером? Там стихотворение читается за кадром.
- Помню, помню. Метель. Снег идет. Ты же меня поймала и посадила слушать, я запомнила. «И каждый раз навек прощайтесь!» Да?
- Не ребенок – гений! – с мягкой улыбкой сказала Катя. – Да. Именно. Вот я и думаю.
- Я тоже хочу сказать дедушке и бабушке что-нибудь.
- Скажи. Посмотри на них внимательно и скажи, что чувствуешь. Это будет самое ценное для них.
Они вдвоем посмотрели на родителей Андрея, которые что-то говорили сыну, держащему за руку своего сына, скачущего рядом с ним на одной ножке.
- Я придумала!
- А я нет. Тогда ты первая.

Девочка подбежала к бабушке, настойчиво наклонила ее голову к себе. Поцеловала в щеки.
- Бабуля, ты очень красивая. И прямо волшебница! Спасибо за подарки! Будешь путешествовать – присылай мне фото, хорошо?
Марго рассмеялась и поцеловала внучку в макушку. А та, уже вырывалась из ее рук, чтобы прыгнуть в объятия к деду. Он ловко подхватил ее.
- Дедуля, ты не представляешь, как я тебя люблю! – шепнула она ему на ухо, чтобы больше никто не услышал. – И ты даже не знаешь, как я буду скучать по тебе! - она взяла его ладонями за щеки и заглянула в глаза. – А ты будешь скучать по мне? - Павел, сглотнув, молча кивнул. – Даже в Италии?
- Да, красавица моя! – наконец смог выговорить он. – Знай, что я буду скучать по тебе везде и всегда. Запомнила? Везде и всегда. – Он обнял ее так крепко, что она слегка ахнула, и тоже поплотнее прижалась головой к его щеке. Они замерли на какое-то мгновение, а когда Павел отпустил ее, его глаза были влажными.
- Только давай договоримся, прелестное создание, что скучать по мне и вспоминать меня ты всегда будешь беспечально. – Он коснулся губами ее лба.
- Это значит, радостно и весело? Договорились, дедуль! Всегда радостно и весело! – Она обернулась на мать. В этот момент Андрей тоже посмотрел на Катю.
- Я совсем забыл! – сказал он бодро. – Мы же не купили леденцов и жевательных конфет в самолет! Мам, пойдемте, выберем что-нибудь вкусненькое и необычное во-о-он там. – Он кивнул дочери, и та, поняв, что задумал отец, спокойно пошла с ним, взяв брата за свободную руку.

Они остались вдвоем – словно одни на острове – среди огромного шумного моря людей. Кате больше не нужно было скрывать свою печаль, и она плескалась, влажно искрилась в ее, наполненных болью глазах. Она смотрела на Павла, стараясь не просто запомнить, но впитать его образ, запечатлеть его в своем сердце, блуждала взглядом по милым сердцу чертам – и все время возвращалась к его глазам, глядевшим на нее со светлой грустью. Он улыбался Кате ласково, подбадривающе, но тоже никак не мог начать говорить.

- Павел Олегович! – чуть слышно выдохнула Катя и подошла к нему поближе. – Вы... Я... Я оставила себе ваш платок.
Павел неожиданно засмеялся, сквозь слезы, но радостно и легко:
- Катюша! Прекрасно! Это в нашем с вами стиле – рыцарско-романтические отношения – стихи, платок. Это взамен тех, что вы не разрешили мне вам подарить? Я очень рад.

Они опять молча смотрели друг на друга, подбирая и подбирая слова для прощания, которых на самом деле не существовало – подходящих слов для такого прощания.

- Катя, я хотел вам сказать, - все-таки решился Павел, - что бесконечно вам благодарен за эти дни, но еще больше за то, что вы мне рассказали. Я, признаться, немного винил себя в том, что вынудил вас к этому – воспользовался своим правом... уходящего. Но я, - очень хочу надеяться, что и вы тоже, - ни о чем не жалею. Потому, что вы явили мне чудо, которого так жаждала моя душа. Мы же все живем и верим в то, что есть где-то та истинная любовь, ради встречи с которой и стоит жить. Читаем книги про нее, смотрим фильмы и, не сталкиваясь с ней на своем пути, начинаем потихонечку разувериваться. И, подойдя к порогу, испытываем горечь и сомнение: а не выдуманный ли это идол, не создавали ли мы его себе сами? Не миф ли это? Может быть, все эти книги, оперы, картины – всего лишь милосердный обман? Теперь я знаю: нет! Вы для меня – живое и неоспоримое доказательство того, что такая любовь существует. И пусть я сам так не любил и меня так не любили – это не важно. Важно, что вы мне позволили прикоснуться к этому ... источнику света, почувствовать его тепло на своей щеке. Не примите, пожалуйста, эти слова за бред старческого воспаленного воображения – я понимаю, как сентиментально это может звучать. Но это правда моих размышлений.

Катя резко замотала головой, пытаясь что-то сказать, сквозь застрявший в горле ком.
- Нет, нет! Я никогда так не подумаю! Для меня каждое ваше слово является таким понятным и родным! Таким созвучным тому, что я чувствую сама! Говорить с вами – это такое счастье – Павел Олегович, такое острое и полное счастье! Для меня нет никого роднее вас... вы понимаете, о чем я. И даже сейчас, когда я должна бы горевать и протестовать против того, что все так сложилось, я гораздо сильнее ощущаю бесконечную благодарность судьбе за то, что мы с вами встретились.

- Вот, Катюша! Мы опять говорим об одном. Как это замечательно... И, чтобы мы могли с вами разговаривать и дальше, я кое-что приготовил для вас. Надеюсь, такой подарок вас не расстроит.

Он лукаво улыбнулся и достал из обширного кармана своей куртки небольшую пухлую книжку. Она была в мягкой кожаной обложке с изящным металлическим резным замочком и металлическими же уголками.

- Это ежедневник, знаете – без конкретных дат, просто расчерченные страницы, на которых можно ставить числа самостоятельно. Их там около 365, чуть больше. Я выписал на каждую страницу какую-то показавшуюся интересной мне мысль, или высказывание или строчки из стихотворения, которые хотел бы с вами обсудить или просто прочитать вам... Вы можете каждый день открывать по странице или прочитать все сразу. А можете, когда вам будет трудно или грустно открыть в любом месте – и получить поддержку. А можете погадать, если не боитесь или использовать как справочник... Мне таким образом хотелось осуществить ваше желание – чтобы мы могли разговаривать бесконечно. Конечно, это лишь minimum minimorum того, о чем мы могли бы с вами говорить, жалкая попытка остаться с вами. Но все же... Это лучше, чем ничего.

Он еще немного подержал книжку в руках, согревая ее в ладонях, а потом протянул Кате. Она взяла ее, провела пальцами по гладкой теплой коже, по матовому обрезу страниц. Взглянула на Павла и открыла наугад. На странице аккуратным твердым почерком Жданова-старшего было выведено:
«Не расстраивайся, говоря: "До свидания". Необходимо попрощаться до того, как вы можете встретиться вновь. А новая встреча, после коротких мгновений или многих жизней, обязательно будет, если вы настоящие друзья» Р. Бах, «Иллюзии»

Катя подняла глаза от записи, ее губы чуть дрожали, глаза были наполнены слезами.
- Спасибо, Павел Олегович. – Она прижала книгу к груди, судорожно вздохнула.
- Надо прощаться, - сказал он, видя, что издалека к ним движутся родные. – Катюша, еще одно. Я не могу требовать от вас обещания, но все же, если получится... я бы не хотел предстать перед вами, будучи не в ясном уме. Я хотел бы остаться в вашей памяти таким, как сейчас – все еще немного соображающим. – Он постарался улыбнуться, - Маленькая прихоть...

- Я поняла вас. Я постараюсь.
- Спасибо, Катя. Катюша. – Он взял ее за руку. - Мы, скорее всего еще поговорим, и, может быть даже, еще встретимся, но, на всякий случай: берегите себя. Пожалуйста, Катя. Вы мне очень дороги.

Она встала на цыпочки, потянулась к нему, нежно коснулась губами впалой щеки, и, поймав его взгляд сказала:
- Я тоже люблю вас, Павел Олегович.
Они улыбнулись друг другу, их пальцы разомкнулись в тот момент, когда подошли остальные.


В самолете Андрей сел вместе с детьми, а Катю усадил через проход: было понятно, что ей необходимо побыть наедине со своими мыслями. Перед самым взлетом он спросил:
- Ты как?
- Я не боюсь, Андрей, - ответила она благодарно. – Я сейчас не боюсь взлетать.

Он кивнул и сосредоточился на вопросах детей, которые что-то показывали ему в иллюминаторе.

Катя достала из сумки подарок Павла. Долго смотрела на обложку, о чем-то думая. Затем аккуратно раскрыла на последней странице и прочитала:
«Все всегда заканчивается хорошо. Если все закончилось плохо, значит это еще не конец» П. Коэльо. И дальше: «Что вы думаете об этом, Катя?»

_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)

Эпилог

Катя сидела в кафе у окна, пила душистый облепиховый чай и читала электронную книгу. Периодически она поглядывала на улицу: там творилось нечто невообразимое – белые хлопья огромных размеров метались во всех направлениях, полностью исключая возможность разглядеть хоть что-то в этой постоянно кем-то взбалтываемой снежной суспензии. Она не нервничала: понятно, почему Андрей опаздывает – наверняка пробки. Ну, ничего, до спектакля у них еще много времени.

Но вот колокольчик входной двери звякнул, и он вошел в зал, как всегда стремительно. Снежинки, кое-где уже превратившиеся в блестящие капельки, спорили с морозной сединой на его висках, а на плечах лежало по маленькому белому сугробу. Он нашел глазами Катю и, по пути снимая пальто и встряхивая его, улыбнулся ей. Сел напротив, взял ее руку в свою, опять улыбнулся тому, что у него, пришедшего с улицы, пальцы были горячее, чем у нее, сидящей в жарком помещении. Она пододвинула ему меню, закрыла книгу, отложила ее в сторону. Они быстро заказали что-то моментально оказавшемуся около их столика официанту.

- Что читаешь? – спросил Андрей, кивнув на хорошо знакомый истертый чехол книги.
Катя чуть помедлила, прежде чем ответить. Потом, словно уговорив себя на что-то, сказала как можно более равнодушно:

- «Сирано».

Андрей кивнул и как-то загадочно снова улыбнулся.
- Какого из четырех? Я имею в виду, какой перевод?
- Баевской...
- А почему именно этот? Ведь, кажется, с поэтической точки зрения он тебе меньше нравился, чем другие?

Катя с некоторым удивлением посмотрела на Андрея, но ей очень хотелось с ним поделиться своими размышлениями – в последнее время все чаще.

- Понимаешь, этот перевод самый точный, самый полный, самый близкий к тексту. Все, что было у Ростана, в нем сохранено. И есть некоторые детали, опущенные в других переводах, которые помогают лучше понять характер главного героя. Например, почему же при его блистательном уме, храбрости и отваге он был столь робок в общении с Роксаной, с женщинами, как выясняется вообще. В чем была причина его страха признаться в своей любви? И здесь мы находим ответ:
«Я рос без ласки. Мать была ко мне сурова.
Нет у меня сестер. Я сторонился дам,
Боясь, что буду им смешон. Спасибо вам...»

- «Что друга ласкового в вас успел узнать я,
Что и в моей судьбе был все же шелест платья»? – как бы невзначай закончил строчки Андрей.

- Да. Откуда ты... – Катя смотрела на него изумленно.
- Не важно. Просто бывают моменты в жизни, когда какие-то слова врезаются в твое сознание, даже если ты сначала пропустил их мимо ушей. А благодаря всемирной паутине потом не так уж сложно найти то, что тебе нужно, а уж тем более стихи.
- Мммм... А почему тебе пришло в голову их искать?

- Мне стало интересно, что означает фраза «Что и в моей судьбе был все же шелест платья», в каком контексте она идет. А потом я подумал: как емко – всего в нескольких словах, и, заметь, не напрямую, а иносказательно – поэту удалось рассказать об отношениях мужчины и женщины, создать образ. Мне представилось, что мужчину в то время, наверное, сопровождали металлические, бряцающие звуки: звенели шпоры, шпага, другое оружие. А женщины ходили в своих платьях, тихо шурша: подолом по земле, складками пышной юбки. И вот, если в твоей жизни нет женщины – то ты и не обращаешь внимания на этот шум, он как фон – ветер, шорох листьев, прибоя. Но если ты ждешь ее – любимую, недоступную, недосягаемую – то какой музыкой должен был бы звучать для тебя этот шелест, предвосхищающий ее появление! Или когда она молча идет рядом с тобой, двигается рядом. И... все с него начинается, им и заканчивается, этим шелестом: она приходит и уходит. И больше ничего. Но он благодарен ей за это. Возвышенно и чисто. И все это в одной короткой фразе. Согласна?

Катя завороженно кивнула.
- Получается, - продолжал речь Андрей, расставляя перед ней и собой принесенные блюда и не обращая внимания на удивленно-радостное замешательство Кати, - что ты, читая в сто пятый раз эту пьесу, все еще находишь и находишь в ней нечто новое для себя?

- Да, - Катя чуть пожала плечами. – Сначала обращаешь внимание на что-то одно, потом, спустя время – на что-то другое. Хорошее произведение может всю жизнь одаривать тебя такими открытиями. – Она взяла приборы и тоже начала есть.

- Не только в хорошем произведении дело. Еще в хорошем читателе. Ты – идеальный читатель, если следовать рассуждениям Набокова. Он говорил, что книгу вообще нельзя читать, ее можно только перечитывать. По его мнению, хороший читатель - это перечитыватель. – Андрей с аппетитом положил в рот очередной кусочек. Катя же наоборот отложила вилку и нож и во все глаза смотрела на мужа.

- Почему он так говорил? – ей было страшно прервать или испортить этот удивительный диалог.
- Почему? Потому, что он считал, что читатель – хороший, творческий, созидающий должен замечать подробности и любоваться ими. А при первом прочтении, втором и третьем это не всегда возможно. Сначала читателю нужно охватить сознанием весь сюжет. К тому же, как ты и сказала, мы всегда, в зависимости от настроя или опыта обращаем внимание на разные вещи в этом сюжете. Поэтому с возрастом воспринимаем произведение по-разному, или что-то пережив или открыв для себя. Писатель же трудился над формулировками, над их точностью, над какими-то важными мелочами, а, прочитав книгу один раз, мы пропускаем большую их часть. И только хорошо зная содержание произведения и не торопясь прийти быстрее к финалу, мы можем себе позволить разглядывать детали, размышлять над ними, улавливать тонкости описаний, выражений, обнаруживать скрытый смысл. Ты так и делаешь.

Катя снова взялась за приборы, с интересом поглядывая на Андрея, который, видимо был в отличном настроении, потому что оживленно продолжал:
- Кстати, я думаю, что это относится и к зрителям. К тем, кто пересматривает фильмы. Хорошие, разумеется, над которыми создатели тоже изрядно потрудились. Или к спектаклям. Ты же уже не раз ходила на ту постановку, на которую мы сегодня идем?

- Да, не раз. Это замечательный спектакль, я очень хотела, чтобы ты его увидел. Мы с Павлом Олеговичем его смотрели два раза...
Катя вздохнула, и посмотрела куда-то сквозь метель за окном.

- Ты скучаешь по нему? – Андрей тихонечко провел пальцами по Катиной руке. – Тебе грустно вспоминать? Тяжело?
- Я скучаю. Очень. Но мне не тяжело. Было очень тяжело тогда, когда мы знали и ждали... А когда все случилось – случилось именно так, как он хотел – внезапно, быстро, безболезненно – тяжесть сразу отступила. Осталась только печаль – светлая печаль.
- И... ты чувствуешь себя более одинокой с тех пор?

Катя сжала в ответ руку мужа.
- Нет, Андрей, нет! Это странно, но у меня нет ощущения, что он нас оставил. Его книги – в одном из последних писем, в которых твой отец писал, какие из них хочет оставить мне, он сказал, что книги - это тоже он, понимаешь? Я читаю их и думаю, а что бы сказал он по этому поводу? Думаю, что он тоже держал их в руках и его глаза скользили по этим же строчкам, и что, возможно, он заглядывает в текст из-за моего плеча... А еще – ты не представляешь – но иногда у меня бывает ощущение, что он говорит со мной – совершенно реально. Вот, смотри, - Катя достала кожаный ежедневник, с которым почти не расставалась. – Когда нам сообщили, что он... что его больше нет, я потом долго плакала. Все плакала и плакала. И никак не могла успокоиться. Тогда я открыла его подарок и знаешь, что там было написано? – Она нашла нужную страницу, - «Есть два пути избавить нас от страдания: быстрая смерть и продолжительная любовь». Сначала я заплакала еще сильнее, а потом быстро успокоилась. И заулыбалась. Он так умно и тонко утешил меня. Как всегда... И так бывает часто, Андрей. Он отвечает мне и говорит со мной.

- А можно мне, Кать?
Она протянула ему ежедневник. Он задумался на мгновение, а потом раскрыл его. «Чтобы выиграть, прежде всего, нужно играть» А. Эйнштейн.

После спектакля они молча брели по свежевыпавшему снегу к машине, припаркованной где-то во дворах, все еще находясь под впечатлением от того, что увидели. Забежав чуть вперед, Катя спросила:

- Тебе понравилось? Или...
- Я впечатлен. Правда, Катюш, очень. Не ожидал, что из романа в стихах можно было сделать такой потрясающий спектакль. Честно, я слегка скептически был настроен сначала, думал, сейчас придем, а там что-нибудь эдакое заунывное: мy uncle in the best tradition, by falling dangerously sick...

- Что-что-что??!!! – Катя засмеялась и дернула Андрея за руку, чтобы тот остановился. – Что это сейчас было? – Она почти восторженно смотрела на него, а он делал вид, что не понимает, почему она так изумлена.

- Как, ты разве не знаешь? Я был уверен, что знаешь! Это же пример перевода первых строчек «Евгения Онегина» - перевода, сохраняющего ритм, но далекого от смысла.
- Где, где ты это взял? – Катя схватила мужа за пальто. – Чьего перевода?

- Девушка, прекратите свои домогательства! – Андрей нарочито негодующе высвободился из ее рук и побежал. Катя, хохоча, кинулась за ним. Он внезапно остановился, развернувшись, и она врезалась в него с разбегу.
- Я же умру от любопытства, Андрей! Хотя, ты говорил, что во всемирной паутине можно найти все, что угодно. А я запомнила!
- Черт! Этого я не учел, хотел шантажировать, заниматься вымогательством, торговаться...
- Хорошо, чего тебе нужно? Я готова идти на уступки!
- Господи, с кем я решил тягаться? С супермегагигапереговорщицей!

Они свернули в подворотню, вход в которую был перегорожен бетонным блоком. Катя вскочила на него и оказалась почти лицом к лицу с Андреем.
- Ты определись, какие силы призываешь на помощь, а то тебя шарахает из крайности в крайность! – она взяла его за воротник пальто и стала медленно притягивать к себе. Он обнял ее за талию.
- Я готов сотрудничать со всеми, лишь бы...

Она поцеловала его нежно, потом еще раз и еще раз, все горячее и горячее.
- Андрей, ты такой... – ее глаза светились счастливыми озорными лучиками, как когда-то давно-давно.
- Какой?
- Удивительный! Потрясающий! Самый-самый! – она порывисто рванулась и обняла его за шею.
Он крепко прижал ее к себе, поднял глаза к небу и одними губами проговорил: «Спасибо, папа!»

Конец


Примечания.
Из переписки в Viber:
«Андрей, билеты на «Сирано» у меня, завтра пришлю человека»
«Спасибо, Юлиана, не знаю, как благодарить!»
«Не благодари. Кате точно понравится: там играет... В общем, не вздумай ревновать! »
«Не обещаю»
« »
«Ты не забудешь про мою просьбу?»
«Нет, не волнуйся: все новости о самом интересном – сразу тебе»
«Точно! Целую ручки»
«Я тоже люблю Катю»


Странички ежедневника, раскрытые наугад.

201. Счастье исключает старость. Кто сохраняет способность видеть прекрасное, тот не стареет. Ф. Кафка

75. Замечательный день сегодня. То ли чай пойти выпить, то ли повеситься. А. Чехов

100. Никогда не мстите подлым людям. Просто станьте счастливыми. И они это не переживут. Ю.Никулин

11. Я увидел во сне можжевеловый куст,
Я услышал вдали металлический хруст,
Аметистовых ягод услышал я звон,
И во сне, в тишине, мне понравился он.
Н. Заболоцкий

315. Если ты способен видеть прекрасное, то только потому, что носишь прекрасное внутри себя. Ибо мир подобен зеркалу, в котором каждый видит собственное отражение. П. Коэльо.

88. Я не боялся казаться смешным. Это не каждый может себе позволить. Барон фон Мюнгхаузен

32.Ни в чем я не нахожу такого счастья, как в душе, хранящей память о моих добрых друзьях. У. Шекспир

42.Смерть достаточно близка, чтобы можно было не страшиться жизни. Ф. Ницше.

308. - Если мы выживем, нам будет все нипочем!
- А если нет?
- Давайте о скучном сейчас думать не будем!
(Крош, Ежик)

322. Будь счастлив в этот миг. Этот миг и есть твоя жизнь. Омар Хайям

53. Если что-то и стоит делать, так только то, что принято считать невозможным. О. Уайльд

71. Если твой поступок огорчает кого-нибудь, то это еще не значит, что он дурен. А. Чехов

82. Есть только два способа прожить жизнь. Первый, что чудес не существует. Второй – будто кругом одни чудеса. А. Эйнштейн

97. Чтение хороших книг — это разговор с самыми лучшими людьми прошедших времен, и притом такой разговор, когда они сообщают нам только лучшие свои мысли. Р. Декарт

261. Возможно, в этом мире ты всего лишь человек, но для кого-то ты — весь мир. Габриэль Гарсиа Маркес

40. Без музыки жизнь была бы ошибкой. Ф. Ницше

257. Истинная любовь сказывается в несчастье. Как огонек она тем ярче светит, чем темнее ночная мгла. Леонардо да Винчи

333. Нельзя насильно заставить кого-то измениться, даже если он сам об этом просит. В конце концов, если ты созрел, то сможешь измениться и без посторонней помощи, сам. Смешарики.

334. То, что гусеница называет концом света, учитель назовет бабочкой. Р. Бах

16. Наши ангелы всегда с нами, и часто они используют чьи-нибудь губы, чтобы сказать нам что-то. П. Коэльо

217. Если есть Зачем жить, можно вынести почти любое Как. Ф. Ницше.

77. То единственное, к чему надо стремиться в жизни, - это любовь. А. Челентано.

47. Упавший духом гибнет раньше срока. Омар Хайям

52. Три правила достижения успеха: знать больше, чем остальные, работать больше, чем остальные, ожидать меньше, чем остальные. У. Шекспир.

370. Все сочувствуют несчастьям своих друзей, и лишь немногие - радуются их успехам. О. Уайльд

19.Никогда нельзя отказываться от мечты! Мечты питают нашу душу, так же, как пища питает тело. Сколько бы раз в жизни нам ни пришлось пережить крушение и видеть, как разбиваются наши надежды, мы все равно должны продолжать мечтать. П. Коэльо.

265. Ни одно желание не дается тебе отдельно от силы, позволяющей его осуществить. Р. Бах

93. Для мудрого человека каждый день начинается новая жизнь. Д. Карнеги

112. Несчастным или счастливым человека делают только его мысли, а не внешние обстоятельства. Управляя своими мыслями, он управляет своим счастьем. Фридрих Ницше

181. Наполним музыкой сердца, устроим праздники из буден! Ю. Визбор

48. Любовь может обойтись без взаимности, но дружба – никогда. Омар Хайям

109. Я не знаю никого, кто в той или иной мере не чувствовал бы себя одиноким. Габриэль Гарсиа Маркес

28. Дойдя до конца, люди смеются над страхами, мучившими их в начале. П. Коэльо.

60. Найди слова для своей печали и ты полюбишь ее. О. Уайльд

302. Алкоголь – это анестезия, позволяющая перенести операцию под названием жизнь. Джордж Бернард Шоу

117. Бывают люди, которые всегда говорят только умные и хорошие слова, но чувствуешь, что они тупые люди. А. Чехов.

144. Твои друзья будут знать тебя в первую же минуту после встречи лучше, чем твои приятели смогут узнать тебя за тысячу лет. Р. Бах

23. Иногда нужно умереть, чтобы начать жить. П. Коэльо

2. Если вы хотите иметь то, что никогда не имели, — начните делать то, что никогда не делали. Р. Бах

37. Если вы решили действовать, закройте двери для сомнений. Ф.Ницше.

299. Я живу в постоянном страхе, что меня поймут правильно. О. Уайльд

66. Лучше двадцать раз ошибиться в человеке, чем относиться с подозрением к каждому. А. и Б. Стругацкие.

72. Говорят: в конце концов правда восторжествует, но это неправда. А. Чехов

109. К величию есть только один путь, и этот путь проходит через страдания. А. Эйнштейн

110. Чем я больше всего поражен в жизни? На всю жизнь? Неблагородством. И благородством. В. Розанов.

179. Пока есть такой язык, как русский, поэзия неизбежна. И. Бродский

25. Настоящую нежность не спутаешь ни с чем, и она тиха. А. Ахматова

19. Чем дольше живём мы, тем годы короче, тем слаще друзей голоса. Б. Окуджава

90. Деньги – просто мусор по сравнению с истинной любовью. О. Генри

93. Умейте встать на позицию другого человека и понять, что нужно ему, а не вам. С тем, кто сумеет это сделать, будет весь мир. Д. Карнеги

105. Не плачь, потому что это закончилось. Улыбнись, потому что это было. Габриэль Гарсиа Маркес

12. Вот тест, чтобы понять, закончена ли твоя миссия на Земле: Если ты жив - то нет. Р. Бах

335. Если вы встретите свою настоящую любовь, то она от вас никуда не денется — ни через неделю, ни через месяц, ни через год. Габриэль Гарсиа Маркес

336.. 337... 351...1...

_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)

Очень пронзительно.
Безумно жаль Катьку. Для нее ПО стал, как мне кажется, даже больше отцом, чем ВС. С ним она могла быть самой собой. Мне очень понравилось "услышать" версию тех событий от Кати. Именно из первых уст понять ее чувства, мысли, причины принятия ею решений.
Понравилось, что для ПО оказалась важна эта история, стало необходимым понять сына, прийти с ним к гармонии. Жаль, что толька на заре жизни. Но, они с Андреем смогли нащупать тот мостик, который их будет связывать всю жизнь. ПО будет помогать Кате и Андрею сохранить все самое важное в их жизни, друг друга. Андрея для Кати и Катю для Андрея. Жаль, что у них не хватило времени побыть отцом и сыном, которые понимают и доверяют друг другу. Но ПО смог уйти умиротворенным, без тяжкого груза на плечах в любви и окружении своих близких.

_________________
Не обижайте тех, кто вас любит, ведь они беззащитны из-за любви к вам

О! хм...
Жаль, что осталось такое чувство после прочтения.
Мне бы хотелось, что бы вся печаль, что есть в этом сюжете, растворялась бы в свете тех отношений, что сложились между героями. Печали меньше, чем света, тепла, радости... Все приходят в этот мир и уходят из него - кто раньше, кто позже, но не всем везет встретить своего человека. А Катя встретила... Везучая! Конечно, хочется, чтобы наши любимые жили долго и всегда были с нами. А еще эгоистичее и потайнее мысль - уйти раньше их. Но... вы представляете, Кип, я знаю таких людей, у которых в жизни не было любви и счастья взаимопонимания. Может быть поэтому так и хочется сказать: счастливица Катька... ))))


Спасибо, Кип!

_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)

дорогая Greza, я это прочитала. внезапно наткнулась, и не смогла остановиться. спасибо
написано, действительно, трогательно, и очень нежно... и красиво.
я не знаю, почему мало отзывов. возможно, слишком сложная морально тема.
но я свой отзыв не оставить не могу - и, к сожалению, не потому, что настолько понравилось, а потому, что я очень, очень зла на героев.

заранее прошу прощения, потому что щас буду так ругаться, что мало не покажется...........
подзреваю, даже уверена, что авторская задумка была - совсем другие эмоции вызвать..
но смолчать никак не могу - дико боюсь, что кто-то вдохновится (ведь хорошо же написано!!!), и воплотит такое прощание где-то в своей жизни...


Катя.
бедная-нищасная. ох и ах. узнаёт о Павле такие новости и... молчит!!!!! не задумываясь особо, как само по себе разумеещееся, берёт для себя его личное время - несколько дней (!!!) его личного времени, общается, собирает в копилочку их новые общие тёплые воспоминания, которые обязательно будут греть её "холодными зимними вечерами". а Марго и Андрей тем временем занимаются внуками/детьми, чтоб Катюшу от забот освободить.
она хоть на секундочку об Андрее подумала?????? хоть на долю секундочки???? что, что Андрею напоследок достанется от отца? те пару часов (!!!!!) накануне вылета, что он успел провести с ним вечером и утром - ещё и только-только узнав, что это, скорей всего, последняя их встреча?
сложно писать культурно.
ведь Павел - не её отец. но ведёт она себя так, словно он - самый близкий _её_ человек, и словно она сама ему много, много ближе сына.. я не вижу за ней такого права, отнюдь.
и плевать, на самом деле, как Катя относится к Павлу, как Павел относится к Кате. прежде всего она обязана была подумать о своём муже и о его чувствах. это Андрей - родной сын Павла. сын, который так "молился" на отца, что ему проще было пойти на преступление против своей совести, чем позволить отцу разочароваться в себе. даже если они уже "проработали" эту травму (а по фику кажется, что не проработали - Павел сокрушался, что никогда не хвалил сына), это не значит, что отец стал значить в жизни родного сына меньше, чем в жизни невестки!! и вот это ощущение "недосказанности" - Андрею ж потом с ним многие годы предстоят. ну, надеюсь предстоят (и лучше бы с другими чувствами). а то он ведь мог и в себя не прийти, на самом-то деле. хорошо, что в финале фика Андрей доволен и весел - но воспоминания об отце у него теперь вряд ли такие же светлые, как у Катеньки. имхо.


Павел.
как же так, родной сын - и побоку. зато невестка - это да, это важно. и ведь непохоже, что "бес в ребро" - было бы... гадко? но понятнее.
уходить надо красиво! позаботившись о своих самых близких!!!!!!! особенно если ты в курсе, что уходишь.
с Марго - шикарно придумано, не спорю. настоящий мужчина.
но как же я злилась по поводу Андрея!!!! знать, что у него, у них осталось так мало времени - и так эгоистично им распорядиться.
вообще, в таких ситуациях перестаёшь жалеть чувства "бедной девочки": какой бы родной она ни была, какой бы тонкой душевной организации она ни была, а новость куда сильнее ударит по Андрею. действительно любящий сына отец Катеньку бы не успокаивал, а просил бы её позаботиться об Андрее. (и о Марго, возможно, но - потом.) выработал бы с ней план, как деликатнее сообщить сыну, как провести с ним время, чтобы оставить светлые воспоминания и благодарность - а не грусть-тоску, итд. Катя, как жена, многое могла посоветовать, и во многом поддержать.





зы.
интересно, конечно, что я скажу лет через 10....
но сейчас степень моего возмущения зашкаливает ))

_________________

Tout est pour le mieux dans le meilleur des mondes possibles. (с) Voltaire.
Всё к лучшему в этом лучшем из миров. (с) Вольтер.

мой блог на форуме: мои фики, любимые фики, о сочинительстве и просто поболтать