Название: О пользе обмороков на рабочем месте
Автор: Лёлишня
Рейтинг: PG-13
Пейринг: Катя/Андрей
Жанр: романтика, юмор
Сюжет: "Андрей прилетел и сразу навострил лыжи к Пушкаревой" (из донесения Клочковой В.А.). А там – "я у твоих ног, спасибо не говори…" (просто песТня).
Маленький альт 182-183 серий. Хотя нет, маленький – это плохо, а вот если такой небольшой…
"На самом деле, я ужасно хочу его видеть. Ужасно хочу. Только бы правда не грохнуться в обморок. Прошел месяц. Целый месяц. Четыре недели. Тридцать дней и ночей. 720 часов. 43200 минут. Нет, это какое-то наваждение. Нужно заняться делом, – велела себе Катя, поднялась с кресла, подошла к столу, начала собирать лежащие там скоросшиватели. – Он сказал, что, когда вернется, забудет меня, станет совсем другим человеком".
Обернулась, словно что-то почувствовав, и увидела явственно обозначившийся на двери знакомый силуэт – ноги вмиг подкосились, папки посыпались из рук. И стук упавшего на пол тела был заглушен решительным стуком в дверь.
Не дожидаясь ответа, Андрей влетел в президентский кабинет, и старательно, но не слишком успешно скрываемая улыбка от предвкушения встречи с Катей испарилась сама собой, едва он увидел ее лежащей на полу в облаке документов.
– Катя! – рванул к ней, подхватил на руки, растерянно оглядываясь вокруг.
Опять не придумал ничего лучше, как одним движением спихнуть со стола нагромождение папок, бережно опустить туда ее.
– Катя… – попытался позвать вновь, касаясь задрожавшими пальцами ее бледной щеки.
Никакой реакции.
Решив, что ему ничего не остается, как снова прибегнуть к уже испытанному средству, порывисто прильнул к ее рту – и сам не сообразил толком, как искусственное дыхание начало перерастать в поцелуи.
Но и сообразив, останавливаться не стал: сказку о спящей красавице, поди ж, не просто так придумали, да и у него этот проверенный метод явно сработал, даже более чем: Катины веки затрепетали, она вздохнула и подалась к нему, приоткрывая губы ему навстречу…
Какой чудесный сон, блаженно думала Катерина, млея в любимых объятиях. Просто восхитительный. А до чего реалистичный! Вплоть до пьянящего запаха парфюма, который она не перепутала бы ни с каким другим. Тепла руки, волнующе скользнувшей под расстегнутый пиджачок и накрывшей грудь. Нежности губ, по которым она так мучительно скучала и которые уже не чаяла ощутить вновь. Такие родные, горячие, согревающие ее всю словно после зимней стужи, которой и показался этот долгий, невыносимо долгий месяц. И во сне, во сне можно не сдерживать себя, целовать их со всей нерастраченной страстью, которой нет места в реальности и никогда больше не будет.
Реальность – не преминула шевельнуться кощунственная мысль: если это сон, то что тогда явь? Где она? Дома, на своем одиноком диванчике, опять предавалась бесплодным мечтаниям да так и уснула в обнимку с дневником – не край ли его твердой обложки болезненно утыкается в плечо? Или… снова с Мишей?!
Едва повторно не лишилась чувств от этой ужасающей мысли, распахнула глаза – взгляд утонул в смоли волос, обладатель которых, покрывая поцелуями ее шею и спускаясь ниже, к ключице, лихорадочно шептал ей то, что она запретила ему говорить, то, что она так хотела услышать:
– Катенька, прости, у меня не получилось забыть. И разлюбить – не получилось.
Мир пошатнулся, прежде чем вновь принять привычные очертания, и где-то вдалеке громыхнуло, а может, от ее неловкого движения просто упала со стола еще одна папка. Не сон.
– Андрей… Палыч, что вы себе позволяете?! – уперлась рукой ему в плечо, отодвигая от себя.
Это она, она ему позволяла, еще секунды назад – боже, как только угораздило…
Растерянно поднял голову, заморгал часто, глядя на нее затуманенным взглядом; он был без очков – отбросил куда-то, как ненужную помеху, – с чуть взъерошенными (не ее ли стараниями?) волосами, упавшими на лоб. Невыносимо красивый.
– Простите, – пробормотал смятенно, опасливо убирая ладонь оттуда, где бешено колотилось, рискуя не выдержать, ее бедное сердце. – Я всего лишь…
Что, Жданов, оказывал первую помощь? Теперь это так называется?
Катя, пользуясь этой заминкой, судорожно из-под него выбралась и поспешно скатилась со стола, едва не промахнувшись мимо кресла. И только оказавшись в нем, вцепившись в подлокотники, словно ища поддержки, почувствовала себя хоть чуточку уверенней.
– Я зашел, а ты… вы тут… лежите, – принялся сбивчиво объяснять Андрей. – Я испугался…
– И потому решили воспользоваться ситуацией, – сглотнув, подсказала Катя.
– Да… да ничего я не решал! – едва не задохнулся от возмущения, но тут же стушевался, замолчал.
Встретились, называется. Ей плохо стало, работала тут наверняка, не щадя себя, пока все в разъездах, а он набросился, как ненормальный. Сам же собирался действовать медленно, осмотрительно, вновь постепенно завоевывая ее доверие, на разговор чисто деловой сколько настраивался, а стоило только увидеть ее, коснуться, как все полетело к черту. Жданов, это ж надо было опять так бездарно все профукать, спаситель хренов!
Встретились, называется. В обморок грохнулась, как дура последняя. А потом и вспомнить стыдно… даром что приятно, и щеки, кажется, до сих пор пылают. И если бы только щеки… Так, нужно собраться, мысли в порядок привести – вот только с ним, стоящим в паре метров и так и прожигающим взглядом, это почти непосильная задача. Спрятаться за первую попавшуюся папку, отдышаться. Сделать вид, что вся в делах и заботах, сознание вон даже от переутомления теряет – пусть Жданов не думает, что его возвращение имеет к этому какое-то отношение, что извелась она тут совсем и минуты считала. Да и он явно не посмотреть на нее зашел, а по рабочим вопросам, каким же еще? Но что же все так и стоит столбом, что же все смотрит?
Поерзала в кресле, стараясь изобразить горделивую осанку, поправила очки и, глянув строго, осведомилась как можно более холодно, по-деловому, и даже голос не подвел почти:
– Вы что-то хотели, Андрей Павлович?
Отмер наконец:
– Тебя, да… В смысле я отчет по франшизам принес!
Суетливо отыскал на полу нужную папочку, которую обронил, когда ринулся на помощь Кате, протянул ей.
– Отчет? Очень хорошо.
Да, очень кстати этот отчет – вот в него она и будет смотреть, потому что смотреть на Андрея совершенно невозможно. Чуть ли не светится весь, сияет. Доволен наверняка. Отчетом.
– Как съездили? – поинтересовалась как бы между делом, в документ уткнувшись; еще бы листы так не дрожали в руках.
– Все прошло очень хорошо. Просто-таки нет отбоя от наших потенциальных клиентов, – улыбнулся несмело.
– Прекрасно. – И замолчала, вроде как отчет изучает, а сама с волнением, внутри не утихающим, совладать пытается.
– Да, кстати, сегодня приезжает Роман Дмитрич Малиновский, у него тоже очень хорошие новости, – услышала после паузы.
– Да? – Глаз не подняла даже.
Андрей нахмурился: кажется… кажется, приезжает кто-то еще. Совершенно из головы вылетело и вспоминаться, хоть убей, не желает. Да и разговор совсем не клеится.
– А как здесь, как дела, как подготовка к показу? – предпринял еще одну попытку.
– Замечательно.
Что ж, коротко и по делу. Вздохнул. Такое впечатление, что совсем ему не рада. Даже присесть не предложила, из вежливости хотя бы. Только и ждет, видимо, когда он восвояси отправится – сама отправить не решается. Но и он ей в этом не помощник: постоит, посмотрит, ощущения совсем свежие посмакует – а то забывать уже начал, каково это, губ ее касаться.
Катя рассеянно, для вида только, листала отчет, абсолютно не воспринимая, что в нем написано. И когда страницы неожиданно закончились, чуть было не запаниковала, но быстро нашла себе новое занятие: нагнулась, чтобы поднять сметенные со стола и так и оставшиеся лежать на полу папки – никуда ж не годится подобным образом с документами обращаться!
– Я помогу! – тут же вызвался Андрей и бросился собирать те, что рассыпала она.
Невольно улыбнулась такой прыти. А он улыбнулся ее улыбке, пусть даже мимолетной, – большей благодарности и не надо.
Аккуратной стопкой сложив подобранные папки на стол, приметил возле него какой-то ежедневник в линейку, на закладке открывшийся. Поднял. Почерк Катин. Взгляд невольно зацепился за последнюю запись: "На самом деле, я ужасно хочу его…" – дальше не успел: Катя налетела разъяренной фурией, едва ли не через стол прыгнув, выхватила тетрадь из рук.
– Это личное! Как ты смеешь?!
– П-простите… – просипел с трудом, не узнавая собственного голоса.
Во рту враз пересохло, кровь ударила в голову, а мысли панически заметались. Кто этот счастливчик, которого она "ужасно хочет"? Он? Или вовсе и не он? Не Михаила ли своего ненаглядного она представляла, отвечая на его поцелуи, то и отпрянула резко, едва разглядела, с кем чуть не согрешила? А может, еще кто нарисовался, пока он бороздил просторы постсоветского пространства, мечтал, планы строил?
А если спросить ее саму? Вот так взять в лоб и спросить! Ага, чтобы она взвилась опять, как ужаленная: "Это личное!" Можно подумать, у него – общественное!
На ватных ногах двинулся к графину, плеснул в стакан воды, хотя хотелось вылить ее себе на голову – чтобы остудиться немного и дров не наломать ненароком. Выпил залпом.
Катя застыла и с тревогой наблюдала за его действиями, судорожно прижимая к себе дневничок, будто защищая. Или защищаясь. Что он успел там увидеть, что прочитать?
Да ничего не успел – она вырвала сразу. Да и что бы он прочитал без очков-то?!
Пока он не видел, быстро приподняла ближайшие папки, спешно сунула тетрадь между ними – спрятала от греха подальше.
– Катя, хотите… воды? – обернулся к ней Андрей.
Медленно покачала головой.
– А я, пожалуй, хочу.
"Ужасно хочу". Ч-черт!
Вновь схватился за графин, налил до краев. Хлебнул резко – и тут же зашелся неистовым кашлем: не в то горло, должно быть, попало, и не успокоиться никак, аж слезы на глазах выступили. И половину воды расплескал.
– Вам нехорошо? – встревоженно подала голос Катя и сама подалась было.
"Плохо, Кать, сделай мне искусственное дыхание, и рубашку расстегни, и…" Да разве дождешься от нее? Насилу прокашлялся, отдышался. Сам.
А она уже опять на трон свой вернулась – мисс Неприступность, помноженная на мисс Невозмутимость, да еще с новым ушатом холодной воды на голову:
– Если у вас все, Андрей Павлович, можете быть свободны.
– А я свободен… совершенно свободен, если что…
"Обрадовал", называется. Катя энтузиазма не оценила, опустила глаза, опять занялась какими-то бумажками.
Он сник, потоптался на месте: у него же не все – еще что-то было, с заключением новых контрактов связанное. Но какие, к черту, контракты, когда заключать хочется только ее – в объятия – и никогда не выпускать.
И ей хочется… кого-то… Прийти в себя бы надо, обдумать в спокойной обстановке, как теперь с его планами быть в свете вновь открывшихся обстоятельств.
Шагнул к столу, она отпрянула непроизвольно.
– Очки вот… Чуть не забыл, – улыбнулся виновато, беря их со стола.
Катя лишь на мгновение подняла глаза, опалила взглядом. Или сама опалились?
И только когда он уже повернулся к двери, решилась окликнуть:
– Андрей… Палыч…
– Да, Катенька… Простите, Екатерина Валерьевна, – незамедлительно подался к ней.
– У вас… помада, – сообщила она тихо.
– Где?!
– Здесь, – заговорщицки указала на краешек своей нижней губы.
Очень соблазнительной губы, незамедлительно подумалось Жданову, в груди необъяснимо потеплело, и сама собой нарисовалась сумасбродная улыбка: Катина помада на нем. Всегда бы носил, как знак отличия. Но…
– Безобразие! – покачал головой, не сделав и движения, чтобы стереть след. – Мы же не можем допустить, чтобы Мария и другие сотрудники что-то заподозрили?
– Не можем… – эхом отозвалась Катя.
– Тогда, Екатерина Валерьевна, вся надежда на вас.
– На меня? – удивленно воззрилась она.
Но он уже склонился, подставляя ей свое лицо и не оставляя выбора, кроме как, приподнявшись с кресла, провести дрожащими пальчиками по его губам, уничтожая бесстыдно алеющую на его довольной физиономии улику.
И это вполне невинное прикосновение словно привело в действие спусковой механизм: недолго думая, Андрей поймал ее кисть и снова поднес к губам, неспешно удостаивая каждый пальчик осторожного, трепетного поцелуя, а потом потянул забывшую сопротивляться Катерину к себе и вновь отыскал ее губы.
И на этот раз списать происходящее на сон не было никакой возможности.
Да что же это такое! У нее важнейшее мероприятие на носу. И дверь не заперта, и войти в любой момент могут. Хорошо, хоть Киры еще нет, зато Клочкова тут как тут, уж она-то не замедлит доложить куда надо…
Но Андрей целовал ее так, что у нее кружилась голова и мысли – об остальном, о важном – все отдалялись, тускнели и исчезали, стираемые его решительно-нежными губами.
Спас звонок телефона. Как же она ненавидела их когда-то! Оторвалась, нетвердой рукой нащупала на столе аппарат, взяла трубку. Пальцами другой руки накрыла, останавливая, губы Андрея – потому что невозможно соображать, когда они, невыносимо жаркие, так близко.
А он ликовал внутри. Нет, не может быть, чтобы Михаила! Она отвечала, ему отвечала! И рукой на плечо скользнула – робко, но только поначалу. А другая в лацкан его пиджака вцепилась – не отталкивая, нет, притягивая, потому что форменный же непорядок – почти целый стол между ними.
Но звонок этот – как же некстати! И почему он тут телефонный провод не обрезал к чертям, еще когда президентом был?
– Юлиана звонила, – положив трубку, ответила Катя на его неозвученный вопрос. – Сказала, что к презентации все готово: свет и звук только что проверили, Милко провел репетицию с моделями. И с музыкальным оформлением тоже все в порядке.
– А я и не сомневался: у вас всегда все под контролем.
А не было у нее ничего под контролем: сама не знала, что отвечала Юлиане слабым голосом, не в силах сосредоточиться, глядя, как Андрей, примостившийся на краешке стола, игриво накручивает на палец завязочку на ее блузке, уставившись прямо в вырез на ней самым бессовестным образом.
– Андрей Палыч, мы потом, позже поговорим. У меня еще дел много… перед показом, – попыталась убрать его руку, но добилась лишь того, что он переплел свои пальцы с ее.
– Каких дел, Кать? До показа еще долго, – его бархатный голос был явно призван лишить ее остатков самообладания.
– В-важных, очень важных дел, – высвободилась не без труда. – И вам не мешало бы заняться… своими непосредственными обязанностями. Писем наверняка много скопилось…
Сказал бы он ей, чем ему не мешало бы заняться… А впрочем, что уж тут скроешь?
Вот только она опять уже вошла в образ серьезной руководительницы, спрятав его Катеньку поглубже, закопошилась в ворохе документов, что-то суетливо ища.
Затем и вовсе пристыдила, потянув виднеющуюся из-под него папку и со стола сгоняя:
– Вы сидите на плане рассадки гостей!
Слез неохотно, озадачился на мгновение. Кажется, ему тоже был нужен этот план. Еще бы вспомнить зачем. Хотя неважно уже, все неважно, когда она рядом. Сердится так мило – непонятно только, на него или все же на саму себя. А-а, тоже неважно, любовался бы да любовался.
– И очки не забудьте!
Ох как сурово! Выпроваживает, значит? Отвернулась, уставившись в план этот несчастный, как будто ничего интереснее в жизни не видела.
Переступил с ноги на ногу, раздумывая, пожалеть ее, согласиться с этим неопределенным "позже поговорим" или… провести атаку с фланга, к примеру?
Вздохнул, смиренно взял очки – и когда только опять успел их снять? Взглянул с тоской на свою мучительницу и спасительницу, снова его прогонявшую.
Сделал пару шагов к двери, обернулся все же, потер подбородок, пытаясь вспомнить, что же еще ему надо было ей сказать. Но на языке, как назло, упорно вертелось лишь то, запретное. Прикусить его, что ли? А может, снимет она запрет уже? И он ей все-все скажет.
Катя вопросительно глянула из-за папки – чего он опять замешкался? – и почувствовала, что щеки стремительно покрываются румянцем. Сглотнула, вновь окликая Жданова, уже собравшегося уходить:
– Андрей Палыч… у вас… у вас…
– Что? Опять помада?
– Хуже…
Ужаснулся:
– Хуже?!
Катя медленно покивала и, не в силах произнести этого вслух, лишь остановилась взглядом чуть ниже его пояса, успев удивиться тому, что в кабинете вдруг стало слишком душно.
– Какой кОшмар, – тоже опустив глаза на свои недвусмысленно натянувшиеся брюки, сказал Жданов.
– Еще какой…
– Катенька, не могу же я в таком виде показаться на глаза коллектива! – воскликнул он.
– Не можете, – согласилась та.
– И что же нам тогда делать? – произнес вкрадчиво, неслышно ступая к ней, словно хищник, вышедший на охоту.
– Нам?
– Но это же по вашей вине…
– П-по м-моей?
Тут же обругала себя мысленно: да что ж такое-то, заладила как попугай, еще и заикаться начала!
Вскинула голову, решив, что будет смотреть этому нахалу только в глаза и не сантиметром ниже. Но и глаза определенно были не лучшим выбором – слабеющие руки опустились, папка выпорхнула из них на волю, но она этого даже не заметила.
Потому что уже в следующий момент Андрей одним движением скользнул на стол, проехался по нему пятой точкой, попутно тоже что-то уронив, и, оказавшись в непосредственной близости от Катерины, поймал ее, не успевшую отпрянуть, за запястье. Катя руку испуганно выдернула, и та, повинуясь закону всемирного тяготения ("Подлости!" – гневно возразила бы отличница Пушкарева), приземлилась аккурат на причинное место Жданова.
– Ой! – пискнула Катя.
– Ой, – согласился Андрей, поспешно накрыв ее руку ладонью, чтобы она уж точно никуда больше не делась.
И губы бы снова накрыл, но Кате каким-то чудом удалось увернуться.
– Вы… вы забываетесь, Андрей Палыч! – собрав всю волю в кулак (и едва не собрав в кулак что-нибудь еще, под руку попавшее), предприняла она попытку высвободиться – он не пустил.
– Забываюсь, Кать, – признал охотно. – Я все на свете позабыл, кроме вас, и, кажется, скоро забуду даже, как меня зовут. Но вы же напомните? У вас так волшебно это получается…
– Да, я напомню… напомню, что скоро показ… – едва дыша, произнесла Катя.
– И у вас очень много дел, – сокрушенно закончил за нее Жданов.
Та стоически кивнула.
– Катенька, а что вы делаете после показа?
– Я?..
Руку, все так же прижатую к его телу и каждой клеточкой ощущающую его жар, словно жгло огнем. Мысли путались, и она никак не могла сообразить – действительно, что?
– А до показа? – резко переформулировал вопрос Андрей, подумав вдруг, что до окончания показа ждать не меньше, чем до второго пришествия.
Его пальцы скользнули вверх на ее запястье и тихо гладили, почти умоляюще.
– Мне… мне переодеться еще надо, – пролепетала Катя, чувствуя, что еще чуть-чуть и окончательно утонет в омуте его темных, затягивающих в свои чарующие глубины глаз.
– Переодеться? Так и мне тоже, представляете?! – живо откликнулся Жданов. – А у меня мы можем прекрасно переодеться. Вы даже не заметите, как это все исчезнет… – свободной рукой он с воодушевлением обрисовал в воздухе ее силуэт, спохватился: – Ой, что я говорю… Вы, главное, соглашайтесь – место уединенное, можете переодеваться, сколько хотите. Там никто вас не отвлечет звонками всякими дурацкими, никто не побеспокоит…
– С-совсем никто… не побеспокоит? – жалобно переспросила Катенька, беспомощно моргая за стеклами очков.
– Ну почему же совсем, почему же никто? – поспешил заверить Андрей. – П-побеспокоит немножко… А, Кать?..
* * *
Роман Дмитриевич Малиновский стоял в дверях и печально созерцал пустующий президентский кабинет.
– Ни Палыча, ни Пушкаревой, ни секретарей… Возвращаешься так из дальних странствий, а тут никто не встречает, не привечает. Вымерли все, что ли, как вот это вот животное? – обратился он к увесистым рогам, которые держал в руках.
Те безмолвствовали, как безмолвствовал, похоже, весь административный этаж "Зималетто".
Но, уныло прошествовав через всю приемную, на выходе из нее Роман столкнулся наконец с первой живой душой – торопящейся куда-то Тропинкиной, едва не налетевшей на его опасную ношу.
– Ой, Роман Дмитрич, вернулись уже? – бочком обходя рога, затараторила она. – Если вы к Кате, то ее нет. У них с Андрей Палычем дела возникли… прямо срочные. Просили передать, что увидятся со всеми уже на показе, вот, – развела руками и добавила горестно: – Никого нет, а там… там Надежда Ткачук. Из Киева.
– Надежда, говорите? Симпатичная? – моментально заинтересовался Малиновский. – И как это, никого нет? А я? – оскорбился, приосаниваясь. – А что это тут у вас? – Его внимание привлекла большая, явно недешевая коробка конфет, которую держала Мария. – В компании теперь так дорогих гостей встречают, вместо хлеба-соли? Тоже новая идея Екатерины Валерьевны?
– Да, то есть нет, это Катя просила Николаю передать.
– Ах, Николаю… Позвольте-ка тогда, – Малиновский аккуратно вытянул коробку из рук опешившей от такого нахальства Тропинкиной. – А Николаю мы передадим вот это, с наилучшими пожеланиями, – лучезарно улыбнулся, вручая ей рога, таскать которые ему уже порядком надоело, и любовно погладил доставшуюся в неравноценном обмене коробочку.
Собрался было уходить, но притормозил.
– А это вам, Машенька, не благодарите, – снял тюбетейку и нахлобучил ее на голову Тропинкиной, так и стоящей оторопело с рогами в руках. – Надежда! Имя-то какое, многообещающее! – промурлыкал довольно и, заметно повеселев, отправился навстречу прекрасной незнакомке налаживать деловое – а если повезет, и не только – сотрудничество.
* * *
– Так, девочки, подождите, давайте не все сразу. Она-то что? А он как к ней?
– Тань, как-как, вот прямо здесь чуть все не произошло!
* * *
– Ка-а-ать…
– М-м-м…
– Скажи… а тот, ну, которого ты ужасно хочешь… это же я?
– Что?
– В тетрадке у тебя было написано, в той, сиреневой.
– Не было там ничего такого!
– Ну как же не было, я сам видел.
– Не было! А ты… ты же без очков был, вот что-то не то и увидел.
– Не хочешь, значит… признаваться?.. Тогда я сам выясню. Опытным путем. Вот прямо сейчас и выясню…
– О-ох, а до этого ты что делал?.. А-а-андрей, ну все, все, мы на показ опоздаем.
– Начальство… не опаздывает, оно… задерживается. И без тебя показ все равно не начнут: тебе же его открывать.
– Что?!
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
).
Вы исполнили мою мечту - сделать так, чтоб обморок зря не пропал 
, и то, что выпрыгнет! 
