Русак, Gelya Май
Да хранит тебя Бог от боли, от зверя лютого,
От недоброго глаза и полевого лютика —
Иногда так и щиплет в горле от «я люблю тебя»,
Еле слышно произносимого — в одиночестве.
В. Полозкова
Всю дорогу Андрей молчал. Наверное, это было к лучшему. Или Кате просто казалось, что так лучше? Открывая дверь подъезда, она не обернулась назад. Андрей проводил её до дома и теперь может делать всё, что ему угодно. Отыскал-таки непутёвую дочь, вернул под крылышко родительское, и никакой благодарности ему не нужно… Ну и пусть.
Злилась и понимала, что злится не на него, а на саму себя. За то, что говорила ему сегодня не то, а то, что так хотелось сказать — не смогла. Просто не смогла. А когда-то слова эти, невесомые, словно мотыльки, легко слетали с губ, а теперь сидели в ней каменными неподвижными изваяниями и давили, давили… А больнее всего было от мысли, что говорить о любви она теперь и права-то не имеет.
Катя бегом проскочила лестничный пролёт и осторожно выглянула в окно: Андрей всё так же стоял возле машины. И словно смотрел прямо на неё, но это, конечно, ей только показалось. Катя покачала головой. Вот сейчас она поднимется в квартиру и увидит, что он уже уехал. По-другому просто не может быть. Чудес не бывает. Или она просто уже исчерпала свой лимит?
Но всё же в её душе, так же как из маленького чахлого ростка расцветает яркий благоухающий цветок, робко вытягивала к солнцу свои лепестки надежда. Надежда на то, что не просто так откликнулся Андрей на мамину просьбу о помощи, что, возможно (как же хочется, чтобы это было правдой!), он не забыл о Кате.
Нет, это невозможно.
Очнись, Пушкарёва, судьба дважды таких подарков не делает. По крайней мере, тебе. Ведь тогда, в каморке, ты только мечтала об Андрее и даже и подумать не могла, что когда-нибудь сможешь узнать, каково это — принадлежать ему целиком и полностью. А судьба распорядилась именно так. Случайное гадание, случайно вырвавшееся «Коля» на вопросы подруг, проблемы в компании… Столько лжи, столько притворства! Разве на такой почве что-то могло вырасти?
Но всё как-то сложилось, перемешалось, слепилось совершенно неожиданно и для Андрея, и для неё — в любовь, которой не должно было быть. Да, началось всё с обмана, с её, с его… Но сейчас это уже не казалось таким важным, как раньше.
«Это мечта, я влюбилась в мечту. Ну и что, я была счастлива!»
А ведь так и было. Она была счастлива, даже просто находясь рядом с Андреем. Просто любя его. И ничего другого было не нужно. Только он, работа, которая сблизила их, её глупые мечты и сны, в содержании которых даже самой себе было стыдно признаться.
И потом… как она сказала Коле? Что ни о чём не жалеет? Да, так и было. Не жалела ни о чём. Было больно, да, но не потому, что Андрей, как она думала, её не любил, хотя и поэтому тоже… Больнее всего было осознавать, что всё самое чистое и светлое между ними было растоптано, попрано и развеяно в прах гадкой инструкцией Малиновского. Ощущение себя, грязной и словно выставленной на всеобщее обозрение смеющейся толпы, посмевшей мечтать о недостижимом, глупой девочки Кати, которую даже полезно ткнуть мордой в грязь — это ощущение хотелось отмыть, выскоблить, вырезать, избавиться от него любым способом. Но, сама себе противореча, она продолжала перечитывать эти ядовитые строчки. И теперь уже пачкала себя сама — начиняла сердце ненавистью и жаждой мести, лишь бы не умирать от любви и боли.
Глупая, глупая Катя Пушкарёва… Как же ты измучила его тогда. И себя. Измучила вас обоих. Испугалась открыть все карты, думала, что Андрей не признается тебе и станет врать… И даже шанса не дала. Ни тогда, ни потом, когда он этот шанс у тебя вымаливал.
Сиди теперь, глотай слёзы, мучайся. Он уехал. И, даже если представить хоть на секунду, что есть один шанс из тысячи, из миллиона, что он всё так же тебя любит спустя столько лет, вряд ли он теперь сам пойдёт навстречу. И сама ты тоже к нему не придёшь. У него другая женщина. Однажды ты уже разрушила чужие отношения. И считала, что нелюбовь Андрея к Кире даёт тебе на что-то право. Это только в книжках любовь всё оправдывает. В жизни же всё намного сложнее.
Она свернулась калачиком на своём старом диване и закрыла глаза. Голова болела то ли от выпитого накануне виски, то ли от слёз… Как жаль, что не умеет она жить просто и понятно, как многие живут. Запутала свою жизнь, как клубок ниток, что и вовек, кажется, не распутать. А жить дальше как-то нужно. Снова — в броню? Нет, это не выход. Проходила, знает. Под бронёй кожа только чувствительнее становится и рвётся сразу, как только теряет защиту.
Скрипнула дверь, и Катя ощутила прикосновение ворсистого пледа на щеке: это мама снова, как раньше, почувствовала её боль и пришла. И так приятно, что не надо ничего объяснять, ничего говорить, можно просто прижаться щекой к родному тёплому плечу и согреться.
Но в этот раз мама не молчит, а говорит. Рассказывает о том, сколько раз приезжал Андрей к ним домой, чтобы поговорить с Катей, как видела она его на свадьбе и волновалась, что он не сдержится и вмешается… Как порой думала, что зря он тогда не вмешался, потому что видела она, как изменилась Катя с Мишей, что глаза у дочери не горели так, как во времена работы в «Зималетто», что они все тогда ошибались насчёт счастья Катерины… Рассказала, что все пять лет, каждый год в день рождения Кати Андрей приезжает в их двор, словно надеется, что Катя выйдет навстречу или просто не может и не хочет забывать Катю.
«А как же другая женщина?» — хотела спросить Катя, но промолчала, потому что и сама поняла, что не будь этой женщины, Андрей бы просто замёрз в одиночестве, в которое себя загнал. Получается, она не просто бросила его, а оставила выживать в ледяной пустыне. На долгие пять лет. Ещё и замуж за другого вышла практически на его глазах, да ещё и в тот самый день… И Андрей каждый год приезжал сюда в день её рождения. О чём он думал? Ненавидел её за боль? Вспоминал о том, как она в белом платье шла к другому? Или как с ненавистью прогоняла его когда-то с крыльца?
Оказалось, что намного больнее, когда предатель — ты сам.
Хочется взвыть, расколотить всё вокруг, но рядом сидит мама и как будто всё-всё понимает.
Прости, мамочка, но этого тебе не понять. Андрей, наверное, понял бы. Если именно это он чувствовал тогда, когда узнал, что ей всё известно, то удивительно, как он выжил, с его-то привычкой ходить по краю. А ведь обещала ему когда-то, что всегда будет рядом. Грош цена её любви, грош цена… Заплакать бы сейчас, да не плачется. Ты иди, мамочка, иди. Спасибо, что рассказала. Только после этого ей теперь и в глаза ему посмотреть будет невозможно. От этой мысли стало так холодно, что Катю затрясло.
Странно, столько лет она жила, как за стеклом, и даже не чувствовала, как это больно — просто быть без него… Так ведь не бывает, правда? Тогда почему с ней случилось? Она как будто забыла, как правильно дышать. А тут, всего лишь от одного глубоко вдоха словно очнулась ото сна. И сердце забилось по-старому. И заболело по-старому. И прислушаться бы к нему, да только как она посмотрит в глаза Андрею, зная, как она виновата?!
Снова скрипнула дверь. Старый диван, жалобно затрещал, прогнувшись, и Катя услышала ласковый мамин голос:
— Не вини себя, дочка. Я ведь понимаю, о чем ты сейчас думаешь. Да только ничего хорошего от таких мыслей ни тебе, ни Андрею не будет. И так настрадались оба. И даже если ты перед ним в чём и виновата, то он на тебя обиды не держит, это я тебе точно скажу. Он любит тебя. И ты его любишь. А любовь, Катенька, беречь надо и ценить. Это Божий дар, не каждому дано так любить. Позвони ему, — она сунула Кате в руку чуть измятую визитку. — Позвони, Катюш.
Мама вышла, а Катя лежала и смотрела на ряды цифр. Рабочий, домашний, мобильный… Набери любой номер и услышишь его голос. Только что она ему скажет? Что до сих пор любит? Но как он поверит в это после всего того, что она сделала?
А вдруг мама права? И тогда все её страхи выглядят глупо и по-детски. И самое главное — если она не позвонит, то никогда не узнает правды…
Пальцы, дрожа, скользят по сенсорному экрану, и в динамике раздаются отчётливые гудки. Один, второй, третий…
— Алло.
Голос кажется раздражённым, должно быть, он спал. И правильно, ведь из-за неё он всю ночь катался по городу. Она открывает рот, но не может выдавить ни звука, и на том конце провода тоже наступает звенящая тишина.
Потом раздаётся какой-то шорох и взволнованное:
— Катя… это ты?