Гость писал(а):
... о драматической составляющей...
"Любите ли вы драму так, как люблю ее я?!!"
Публика покидала зал.
Нестройные вопли сожаления, окрики охраны и ощущение завершенности: публика покидает зал...
Вот все и кончено. Тюремный врач недолго копошился там, на перемазанной кровью сцене. Покрутился, помахал острым подбородком как косой невостребованной смерти, и выругался с досадой: «Обе руки сумел, ну ловкач...»
И махнул рукой – накрывайте.
Тюремные носилки, укрытые серым полотном, унесли, и наконец пришла тишина. Он уже не слышал эту тишину, унесенный толпой серых спин. Но знал - она была, тишина. Наконец-то она была в мире и в нем самом.
Что ж, у них все получилось. Дебют прекрасной Чио-Чио-Сан состоялся. Его друг не изменил себе до конца - решителен, смел и порывист. Таким он был всегда. И твердым – если уж что решил, то сделает всем судьбам наперекор! Вот и отлично. Теперь можно и самому, вторая половинка лезвия надежно припрятана у него в карманном молитвеннике. Он предполагал, что в такие вещи обычно не лезут ни охранники, ни сокамерники-соседи, и как теперь выяснилось, рассчитал он верно. Не полезли – ни те, ни другие. Вялая, но приятная мысль – о соседях - умильно порадовала. Его соседи по вонючей клетке сегодня обломятся. Сегодня очередь на него – закрыта. Сегодня и навсегда.
И, пожалуй, он может позволить себе немного воспоминаний.
Совсем немного.
Так сказать, под занавес.
Они встретились год назад.
Всего год, и до этой встречи он был абсолютно счастлив и находился в прекрасных отношениях как с окружающим миром, так и с самим собой. Он легко смотрел на свою жизнь и на некоторые ее легкие неудобства, в частности – на необходимость кое-что скрывать. Он обожал игру, и без лишних рефлексий снисходил до толстого слоя грима – когда это было нужно; и все в его жизни складывалось приятно и уютно, а недолгие романы не тяготили, поскольку он знал толк в играх - сам бросал и забывал первый...
Но они встретились.
Судьба настигла их обоих, не скрывая насмешки - это случилось в швейном цеху.
Небольшой и по-домашнему уютный дизайнерский цех модельного дома, куда он пришел по вопросам рекламного договора. И сразу же увидел жгучего брюнета, настолько стремительного, что полы синего халата не успевали за его походкой по цеху, так же, как и улыбки девушек. Он даже успел посочувствовать им, этим девушкам. И не сразу понял, что и самого его задела улыбка парня - белый огонь. А затем был пристальный взгляд. Контрольный выстрел любви.
Он представился, они пожали друг другу руки: заместитель директора производства, он же будущий владелец семейного модного дела, и молодой способный сотрудник рекламного агентства. Модельный дом занялся тогда линией селебрити, и ушлый пиарщик им был до зарезу нужен. И ведь он тогда сделал им контракты – и с Гогой Воланом и с Миной Каштальянц, из кожи вылез, но сделал! Впоследствии звездные линейки модной одежды хотя и не принесли компании большой прибыли, но, как и ожидалось, подняли бренд до небес. И старик президент был доволен им. Очень доволен.
Старый президент тогда остался доволен ими обоими. Им и своим сыном. Впрочем, похвала сыну была в разы скупее, чем ловкому агенту по связям с общественностью. Старик был чрезмерно строг к единственному наследнику, а людям, включая и собственного сына, не верил из принципа. Что касается наследника, тот горел работой и не знал другой любви, кроме производства.
Они сдружились, не успев толком узнать друг друга: два спортивных, находчивых и веселых парня, знающие толк и в работе, и в удовольствиях. Причем женщины для обоих были приятным дополнением к списку удовольствий, и не более.
Он долго боролся с собой. Крепился, наблюдая смуглую ладонь друга на ягодице блондинки-невесты. Их быстрый, но глубокий поцелуй. Впрочем, он уже знал - невеста была в том же списке удобных женщин, что и остальные пассии его смуглого красавца; а этот красавец, сын владельца компании и будущий президент, постигающий тонкости производства в ее недрах, мгновенно превращался в беззаботного улыбающегося парня, стоило им только выйти за пределы бизнес-центра: клубы, стадионы, бассейны, кино и рестораны ждали их каждый вечер, но каждый из этих вечеров был наполнен щемящей грустью для одного из них, каждое дружеское прикосновение жгло вопросом – в чем его вина?
И за что ему этот ад? Какой жестокой насмешкой судьбы он не родился женщиной?
Он не выдержал.
Он все-таки не выдержал, не смог, сжигаемый ночным жаром и дневным холодом попеременно.
И вся вина его. Только его. Поначалу он мечтал, он планировал открыться другу. Открыть свою истинную сущность и свою любовь, он представлял, как подходит и смотрит без улыбки, медленно прикасается к груди друга, скользит ладонями к плечам, обнимает... а дальше? Дальше зрела раскрашенная химерическим неоном, плебейски яркая картинка, как в первых цветных кинофильмах, – его друг сбрасывает его руки со своих плеч и уходит. И последний взгляд от двери, как последний дар осужденному – презрение, брезгливость и тоска. Глупо... и все, что ему останется – лелеять в памяти эти оттенки непонимания в любимых глазах, это отвращение, смешанное с больным жадным интересом? Тайным интересом... и сожалением. Сожалением!
А дальше одиночество, последнее и окончательное. И вот уже приветливая петля качается перед ним, манит освобождением от боли. И глупость ухода из жизни таким молодым и полным сил превращается в единственную правоту, потому что - зачем жизнь без любви?
Нет, не то, не то нужно было ему! Он знал, чувствовал, что его друг мог бы сказать ему на прощание. Он мог бы произнести: «Убирайся прочь ... я презираю таких как ты ... несчастный ...»
Но слова трусливы и ложны.
Когда так говорят, это значит – презирают сами себя. За трусость и за предательство своего несбывшегося счастья.
В сущности, ему ничего не нужно было от друга. Ничего - только любовь. Обрести любовь, не предавая дружбу казалось ему простым и возможным. И единственно верным решением!
И если открыться невозможно, значит...
Значит, мы возьмем другую пьесу.
Его увлечение последних лет – бесплатный театр, где они с друзьями ставили шекспировские спектакли, играя «Глобусом» как дети волейбольным мячом, был его тайной отдушиной. Навести мысли друга на посещение одного забавнейшего самодельного театрика, где «я как-то видел постановку «Ромео и Джульетты» не хуже Бродвейской!» оказалось до смешного просто. И уже через неделю он, вовсю кокетничая, знакомился после спектакля с новым поклонником – цветы, восторг, просьба о свидании, которую он отклонил. И в тот же день расстался с труппой, ничего никому не сказав. Сменил адрес, прервал все контакты со старыми друзьями. Он переживал, что его друг слишком заинтересовался Джульеттой в парике светлых кос и будет расспрашивать о нем в театре, но все обошлось. У них был уговор – не афишировать свои эксперименты, и о том, что экспериментальный театр шекспировцев-энтузиастов ставил последний спектакль в классике, то есть исключительно актерами мужского состава труппы, его любимый так ничего и не узнал. И при следующей случайной встрече бросился к нему навстречу со словами: «Куда ты пропала? Я тогда прождал тебя четыре часа!»
А потом эти мелочи забылись, поскольку любовный карнавал оглушил их обоих. Они долго играли друг с другом, изнемогая и предвкушая... и они были такими разными, божественно несхожими: огонь и лед, юг и север, страсть и каприз: он тогда думал, ошарашенный обманным счастьем, что оливковый оттенок вен и волшебная смуглость кожи этого северного парня - воплощенный летний жар мужской плоти. Он сам – полная противоположность: его вены синеваты, оттенка прохладного апрельского неба, для кутюрье первый признак зимнего цветотипа. Они зима и лето – они две противоположности в цельной гармонии существования, и оба поняли это быстро. Они были рождены друг для друга, и этим сказано все. А все мучительные вопросы о насмешках злой судьбы, наградившей его мужским телом вместо женского, он отбросил решительно и бесповоротно. Не смотри по сторонам, а будь собой – вот единственный путь к победе!
Немного кожи показать несложно. И таять, таясь под горячими губами. Гибкие запястья, стройные лодыжки, сильная шея. Он радикально сменил свой актерский имидж. Лоскутное бохо скроет все: теперь - только длинные юбки и летящие силуэты, и пусть свобода линий укроет широту плеч и слишком маленькую грудь; шик смелой походки, гордость взгляда и очаровательные ретро-стрелки в классике nude – лучший мэйк-ап всех времен и народов... искусство грима вновь пригодилось ему! Его слегка детская пухлость ласково прятала недетскую силу; он всегда обожал сладкое и мучное, а еще он ценил легкость и свободу и обожал свою тайную непохожесть на всех: да, мягкость и сила, нежность и точная грубость – сочетание чудес, убивающее слабых...
Его любимый слабаком не был. И когда впервые он подстроил их сближение, в точности как продумал - в машине, и, ловко поворачиваясь к дрожащему от возбуждения партнеру, деловито информировал его: «Жутко боюсь забеременеть. Эт моя страшилка и моя идея фикс, надеюсь, ты не против побыть сзади?» ... то был на вершине двойного блаженства, потому что через несколько судорожно блаженных минут уже точно знал – не против... не против!
Потом были встречи. Все – тайные. Обжигающие глотки ледяного виски в машине. Бешеные круги по ночным автострадам. Риск любили они оба... как заводил любимого его смех – теплый бархат под вуалью, а его забавные и такие трогательные туфли Золушки ого какого размера возбуждали еще сильней. Чудо свершилось, обманное, мучительное чудо - его друг стал его любимым, не переставая при этом оставаться другом – но в пространстве дня! Зато в ночном зазеркалье он наконец стал любимым, обожаемым, и он оказался отменным, страстным и нежным любовником, озорником и выдумщиком, и сколько же он смеялся над своей Золушкой! Сколько раз пытался раздеть, но нет, – и виват вам, древние инстинкты! Недоступность при полной доступности способна распалить чье угодно воображение так, что современная распущенность голых тел покажется пресной баландой! Глаза, как известно, насыщаются плотью последними, зато сразу же до последнего, до безнадежного пресыщения... он умел уболтать, умел - без сомнения! Он умел многое, и его любимый был покорен и очарован, и прощал своей Золушке все странности, включая и эту милую прихоть – ту самую, благодаря которой еще ни разу не видел его обнаженным. Нет, только легкие одежды, только плотное изысканное белье. Капризная тайна. Нельзя! Нельзя!!! «Представь, - мы с тобой на старинной сцене. Где только слова и музыка. Без избитого порно-драйва для бессильных. Только чистый, не опошленный декором секс. Квинтэссенция плотской любви – не в наготе, а в закрытости тела!» – кричал он, сопротивляясь бешено, играя без всякой игры, а затем - молчал. Никаких стонов и вздохов – говорить в любви должен не язык, а тело.
И все это дико возбуждало их обоих.
– В закрытости таится главная нагота. – Нагло поучал он, переводя дыхание после объятий. – Обнаженная душа.
И слышал в ответ задумчивое: – Ты очень сильная. Необыкновенно сильная. Как мужчина. Мне так нравится это.
Он затаивал дыхание – вот... вот, сейчас... сейчас! И слушал еще:
– И ты не боишься быть смелой.
От этой похвалы он дежурно сходил с ума...
– И ты не боишься быть собой. Ты хочешь только так?!! Ты оставляешь для меня последнюю тайну?..
И он подтверждал, рухнувший и вознесенный: «Когда в любви двоих нет тайны – в ней нет ничего!»
А ничего – это синоним пустоты. На что можно пойти ради дружбы?
И на что можно пойти ради любви? Теперь он играл в ревность. Его мучило – кто и что он такое для любимого? «Я скоро надоем тебе. У тебя было слишком много женщин.» - говорил он ему, надувая губы. «Ты другая» – звучали твердые слова в ответ: «Ты совсем другая. Мне теперь не нужен никто кроме тебя. Почему мы не встретились раньше?»
«И чем же я отличаюсь от них?» – настаивал он.
«С тобой я чувствую себя не самцом, как было с ними! С тобой я чувствую себя мужчиной. Я не знал раньше, как это бывает.»
И услышав это, он понял, что теперь ему ничего не страшно. Не страшно даже умереть.
И он решился.
На что ты пойдешь ради дружбы?
Сможешь ли изменить семье? Родине? Предать дело отца?
Он знал, что его друг никогда не предаст ни семейное дело, ни отца с матерью.
Оставалось выяснить, на что друг пойдет ради любви.
И тогда уже решать – открыться и погибнуть, или быть сожженным своей тайной.
На что ты пойдешь ради любви?
Чем согласен ты пожертвовать ради любви, друг мой...
Оказалось – всем.
Он решился и в одну из встреч предложил другу свой план: стать свободными от всех. От деспотичного отца, собиравшегося оставить президентский пост не раньше, чем придет время занять удобный черный катафалк и отправиться на кремацию. От вечно ноющей невесты, от назойливого гудения матери и родственников, жаждущих светского брака, слияния капиталов и масленого глянца обложек.
Их разговоры шли по кругу.
«Ты ведь друг мне?»
«Да, конечно. Лучший друг женщины – ее любовник. Любящий любовник.»
«И ты меня любишь?»
«А ты сомневаешься?»
... Затем они поговорили, и он изложил свой план – ему давно уже предлагают солидную компенсацию за поставку информации о фактическом состоянии дел в одной... компании... И это, конечно же, не все. Конкуренты готовы на большее... на очень многое. По сути, они готовы на все.
Он изложил суть сделанного ему предложения сжато и профессионально, и предоставил решение ему одному – своему любимому и другу. Потом они не виделись – неделю... еще день. И еще... он чуть не умер от тоски и отчаянья, когда наконец-то зазвонил телефон.
В первую же секунду встречи он понял, что его любимый изменился. Он будто бы сжигал в себе что-то, он отводил глаза, сильно похудел и стал нервен. Их встречи все больше походили на театр масок, а любовь на агонию. Отчаянную танцевальную агонию на котурнах, где наслаждение рвало болью его душу.
А дальше, в один из тайных, безумно счастливых вечеров он получил ответ: «Да! Ради тебя я готов на все.»
Они вместе продали модную коллекцию конкурентам. А потом и акции, и документы залога. Звезда модного дома закатилась, зато теперь они могли уехать вдвоем и начать новую жизнь. И как он мечтал, о, как мечтал - это будет новая жизнь, без тайн и обмана! Еще немного, и он признается во всем... ведь что изменится, если он признается? Ведь они так же будут любить друг друга, как любили всегда!
Но мечтам не суждено было сбыться. Отец его любимого вычислил их. Выследил и взял тепленьких...
Зря он недооценил старика, зря...
Старик президент остался нищ. И поставил ребром последнюю копейку, сжигаемый последней целью: уничтожить и стереть с лица земли свой позор - своего единственного сына. Решил – и сделал.
Из последующих событий мало что стоило того, чтобы помнить. Единственное, пожалуй – суд. У старика уже не было ни денег, ни влияния, и суд был открытым. Их посадили напротив друг друга. Не рядом, как он надеялся, а в отдалении. Публика была насмешлива, – пикантность процесса превратила претензии обокраденных акционеров в фарс. Не смеялись только высокомерная блондинка и сухопарый трясущийся джентльмен в первом ряду: невеста и отец главного подсудимого. Эти двое гордо молчали в течении двух часов судебного разбирательства, несмотря на сенсационность открывшихся фактов. Газетчики перьями рвали бумагу, репортеры жгли магний, а судебная охрана еле сдерживала акционеров, стремившихся к помосту.
«Но я не понимаю! Как, как... почему?» – вдруг завопила с места экс-невеста, одетая как для похорон.
Ее мало еще осмеяли? Ей наплевать на косые взгляды и смешки?
«Почему? Как ты... как ты смог?» Он слегка повернул голову. Она кричала это ему, перегнувшись через барьер. На нем была светлая сорочка, модный галстук и безукоризненно сшитый английский костюм. Он посчитал, что напоследок обязан выглядеть щеголем.
Судья поднял молоток и невеста умолкла, закусив палец перчатки. «Отвечайте на вопрос, подсудимый. Как вам удалось обмануть своего партнера и подельника? Вы оба не отрицали свою физическую связь, и, тем не менее, ваш подельник узнал о том что вы мужчина лишь в ходе судебного процесса. Каким образом стал возможен данный нонсенс?
«Как ты обманул его, грязное ничтожество?!!» – снова завопила блондинка под смех и улюлюканье публики. Он чуть подумал, и, обдав диву корректным презрением, скромно пояснил – ей и всем остальным: «Видите ли, мой партнер оказался очень чувствителен к восточным приемам любви.» И в этот момент хорошо было бы опустить глаза для полной аутентичности облика. Но он смотрел – жадно, смотрел не на нее и не в зал.
На него.
Потом им довелось поговорить, по дороге из суда. Всего один раз поговорить в полицейской машине, разделенными сеткой. Всего один раз.
«Ты ненавидишь меня?»
«Нет. Не могу.» И после короткого молчания добавил: «Я благодарен тебе за то, что ты скрыл от меня.»
«И ты ни разу не усомнился, что я не женщина? Не заподозрил?» – с надеждой спросил он. «Несмотря на то что мы ни разу...
И услышал в ответ: «Нет. Ни разу. И ни разу не подумал об этом. Каждый раз все было так, будто в моих руках и на моих глазах рождается чудо.»
Он мог бы стать счастлив в тот миг. Оправдать себя и все случившееся, мог бы... если бы не услышал следующие слова. Последние тихие слова из-за стальной сетки.
«И все же я благодарен тебе за то, что ты мне не открылся. Благодарен за сказку. Прощай.»
Старик президент отсмеялся по полной. Их отправили вместе, в местность с ледяными ветрами и карьером белого камня, где такие как они не выживали и года. Но он не сдался – он никогда не сдавался! Добыть бритву оказалось пустячным делом, и при встрече он улучил момент и вложил половинку в ладонь друга. И прошептал, не разжимая губ: «Спрячь в молитвенник. И попросись играть в тюремном кружке, предложи себя на роль гейши... эти жлобы – будут в восторге. И поверь, на сцене будет проще. Часть боли ты просто не почувствуешь.»
Все так и случилось, и только он, он один видел и знал. Только он следил, как твердо и уверенно его друг вел лезвие от локтя до запястья левой руки. Как после этого, зажав в сильных пальцах свою половинку бритвы, укрытый толстым слоем грима и преодолевая боль, сумел сделать длинный продольный рез и на правой. Он сидел и смотрел на сцену, мечтая только об одном, вожделея как высшего наслаждения, как изначального, чистейшего счастья - забрать эту боль себе! И желательно всю боль. Потому что любовь – ничто иное как боль. Любовь – это боль ради другого.
Все кончено. Он уйдет тихо, спрятавшись в сортире. Ирония судьбы или ее возмездие – одному уйти на миру, где красна и величественна смерть, а другому – в грязи...
Но это не имеет никакого значения. Главное то, что он – не предал.
Он не предал дружбу и не предал любовь.
Он ухитрился, он сумел!
И теперь можно уходить. Без сожалений и страха уйти, поскольку в этом мире ничто более его не держит.