|
Упёрся взглядом в две линии ручек сумки, так смело обхватывающих её плечо. Они так и останутся рядом с её кожей, пока ей самой будет этого хотеться. Ему же уже сейчас сказано её телом отсраниться, не касаться больше, списать эти неловкие, но такие привычные прикосновения на чрезвычайность ситуации, вызванную появлением Александра. Её вторая рука, та, что не держится за лацкан его чёрного кожаного пиджака, уже больше осознанна. Она схватила связку автомобильных ключей - своеобразную защиту. Если что, ими и защищусь. Держит у лица, будто бы губы от него прикрывая. А он даже не смотрит на её лицо, знает, что так будет труднее. Взгляд куда-то в сторону, мимо неё, но не отстраняется - их тела всё так же близко, хотя опасность миновала. Но сердцебиение не успокаивается: колотит так, как в ванне того гостиничного номера, как под дверью кабинета Малиновского перед тем проклятым советом, как за минуту до того, как она красивым белым лебедем положила ладонь на дверь конференц-зала и таки толкнула её обалделым взглядам акционеров навстречу. Наконец как на улице у "Лиссабона". Андрей опять прижал её к стенке. И эта образность вновь двояка: не только образна, но и реальна - будь то стена ресторана или дверь его машины. Промелькнула мысль, что он сейчас начнёт действовать по Лиссабоновскому сценарию, особенно после очередных слов про его к ней любовь, и Катя дёрнулась, будто маятником полетела к своей территории - припаркованной параллельно его её машине. Вот такие же и они: параллельные. Его тёмная против её светлой. И это не только про автомобили.
-Не говори мне этого больше никогда, слышишь. Оставь меня в покое.
Сколько раз ещё молить, чтоб он понял?
Жданов действует быстро: на Катин рывок он делает свой. Дверца её машины вновь захлопнута. Не спаслась. Не успела? Или всё же не хотела спастись?
Он вновь слишком близко. В этом солнце бросает на неё тень. Высокий, большой, но бросающий именно тень, скрывающий от Кати солнце. Он дышит ей в спину. И опять как фигурально, так и нет. Она слышит его дыхание. Хочется вновь дёрнуть автомобильную ручку. Да сколько можно-то? Не наигрался ещё, Андрей? Я устала. Устала от игр. Мне надоело в тени. Я хочу быть на солнце. Хочу солнца в своей жизни. Тепла. Отсутствия страха. Хочу, чтобы не было усмешек Малиновского, звонков Киры, чтобы не было этого дурацкого залога да и "Никамоды" чтобы не было. Хочу тепла. Солнца. Тень хороша только для той серой мышки, которой я сидела в каморке. Он там был моей тенью. Моя любовь была тенью его. Но я не хочу. Не смогу сыграть ещё одну партию.
И тут шах - "Я завтра уезжаю. Надеюсь, что когда вернусь, то сумею забыть обо всём". Не проще, чем в первый раз, когда он озвучил планы по франшизной командировке всему административному составу "Зималетто". Надо бы радоваться, он уедет, месяц без тени, но внутри что-то ныло. Будто бы кто-то, уставший от долгого солнца, кричал: "В тень меня, в тень! Хотя бы под зонтик. Под поля шляпки. В тень бы..."
Катя, на предыдущей его фразе даже глаза сумевшая поднять, вновь стушевалась. Моргнула. Взгляд потупила. И тут он припечатал её матом: "Честно говоря, мне уже и самому этого хочется".
И ушёл. Она слышала, как завёлся мотор его машины. Слышала, как полоснули по асфальту шины. Слышала, как машина Жданова сорвалась с места. Всё это было таким громким-громким. Исчезла последняя тень. Вот она - вся на солнце. Нет тени. Ни тёмного рыцаря, ни его верного коня чёрной масти. И зонтика даже нет. И некуда спрятаться. Крутило накатывающей истерикой. Тело уже тряслось, но она этого не понимала. Заплакала, нет - зарыдала. Металл сжимаемых в ладони ключей будто бы резал ладонь. Ей хотелось чувствовать этот холод, эту боль. Холодный металл впивался в бледную кожу. Она рыдала, как не делала этого с тех пор, как села в президентское кресло "Зималетто". Очки каким-то хаотичным движением были сняты и легли на крышу автомобиля. Уши быстро заложило. Катя не слышала и тем более не видела, что чёрная машина вновь вернулась на парковку ресторана. Что Андрей выбежал из неё. Что он был испуган и зол на себя, что опять сделал ей больно. Когда он подбежал со спины, властно развернул и схватил её, прижимая к себе и утыкаясь губами в оголившееся ещё во время пряток от Воропаева плечико, она даже не поняла, что произошло. Продолжала рыдать, уткнувшись в синюю ткань мужской рубашки. Он не говорил ничего, лишь только гладил её по волосам и ежесекундно целовал в плечо. Потом заметил её очки, взял их в руку и Катю, наклонившись, резко подхватил на руки. До его машины шаг. Но на руках. Усадил её в салон. Чуть поменял положение пассажирского кресла, чтобы ей было удобнее. Сумку с плеча её стянул, кинул на заднее. Последнее, что сделал перед тем, как сесть на водительское место, тонкую бежевую ткань вернул на женское плечико.
Минуте на двадцатой дороги Катя попросила остановить. Он занервничал. Только не это. Не сейчас. Но машину остановил. Она расстегнула ремень безопасности, вполоборота к водителю развернулась, на кресле поёрзала, к нему ближе сдвигаясь, и потянулась рукой к его щеке.
Командировка Андрея Жданова по продаже франшиз началась на три дня позже планируемого срока. И закончилась на неделю раньше. Все вычеркнутые из списка Андрея города достались Малиновскому. Тот спорить не стал. Считал это своеобразным возмездием. И из Киева привёз с собой Надежду Ткачук.
_________________ 
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
