Gelya писал(а):
А про стиль написания работы - я бы назвала его хулиганским! ))
И правильно бы сделали!
Но стоит заметить, что это довольно сдержанное хулиганство
9. А писать про то, что ты жаждешь новых поцелуев с мисс Железные Зубы, я не могу. Потому что могу себе представить, какое отвращение вызывают у тебя эти поцелуи. Впрочем, как и все остальное. Поэтому – только общие фразы, ни о чем.Уходя, Кира коснулась губами Андреевых волос на затылке – сердце кольнуло от привычного знакомого запаха, но... можно попытаться бороться за мужчину с соперницей, хотя и это глупо, но с соперником? Какой бы звездой ни была ты, а он паршивым ничтожеством - шансов нет.
Включенный камин широко улыбался Андрею, дразня его оранжевым языком. «Замурую, гада!» - решил Андрей. Не будем искать истоков этого решения, а то потом исследователи напишут, что вооон когда еще у Жданова проявились черты подкаблучника.
Неужели все? - вертелась в голове мысль, в которую страшно было поверить, так желанна была эта правда. – Без скандалов, истерик – сама? Ради этого можно было пожертвовать вечером с Катей, - а вот эта мысль стала неожиданно болезненной. – Может, еще не поздно? Поехать за ней, выманить? Выкурить из квартиры занудливыми причитаниями и несерьезными угрозами?
Звонок в дверь. Опять Малиновский сам не свой. Что у него за неправильная лихорадка?
- Жданов, а что ты сделал с моей инструкцией? Той, из розового пакета?
- А что с ней еще можно было сделать? С такой ценной вещью? Выкрасил и выбросил...
- Куда?
- В пропасть, естественно.
- Я серьезно, Жданов! – Малиновский был взвинчен и нервен, что совершенно для него нехарактерно, но совершенно не означает, что эта нервность ему не идет. – У тебя есть, что выпить?
- Какао, горячий шоколад, шоколадный молочный коктейль. Возьми сам на кухне.
Жданов сел на диван с плиткой «Бабаевский» горький, чтобы обдумать сложившуюся ситуацию. Роман вышел с кухни с литровым пакетом коктейля, в который была вставлена соломинка. Тут же разлегся, положив голову Жданову ка коленки.
- Это очень важно, Андрей: ты ее порвал на мелкие кусочки, прежде чем выкинуть?
Жданов честно попытался вспомнить, но у него не вышло. Чайник Малиновского опять напомнил о том, что на его коленях могла бы лежать сейчас другая голова, поизящнее и поприятнее. Могла бы или...?
- Я не помню – смял, порвал, растворил в «царской водке» и выпил...
- Это очень плохо, потому что если Катя случайно нашла ее и прочитала...
Кусок шоколада выпал из Ждановского рта на Романский не в римском смысле нос, и Андрей, размазывая коричневую сладость по лицу друга, попытался ухватить скользкий обломок пальцами.
В этот момент хлопнула дверь.
- Андрей, - Кира замерла перед живым доказательством своей правоты, - я подумала, что должна вернуть тебе ключи...
Дверь снова хлопнула. На этот раз звук был отчетливо безвозвратным.
- Она нас убьёт, - закричал Роман, вскакивая и убегая в ванну смывать боевую раскраску Шоколадного Джо. – И знаешь, как это будет? «Легким движением руки придурки превращаются... превращаются... превращаются... в элегантные трупы!»
- Неа, - сказал шоколадно-эйфоричный, но почему-то все равно не слишком сообразительный Жданов. – Она нас благословила. Можешь быть спок.
- Я буду спок только в том случае, если получу доказательства, что Катя инструкцию не видела, что компанию она нам по прежнему собирается вернуть, что она продолжает плавиться от любви к тебе, хоть и выйдет замуж за этого Зорькина, и ко мне она... как минимум лояльна. Вот когда я буду спок! Совершенно Бенджамин!
- А при чем тут Катя? Я про Киру. Она бросила меня, - с трудом пряча ликование за трагичным выражением морды лица, пожаловался Жданов. – Сказала: ну и оставайся со своим Малиновским! И держи его за руку, сколько влезет! И голос мой на совете засунь себе в... пусть в самые интимные моменты жизни он будет напоминать тебе о моем благородстве!
- Жуть какая, - буквально представил себе это Роман. - И как это надо понимать?
- Птица-говорун не отличается умом и сообразительностью! – Жданов вскочил с дивана и сделал фирменное Антипенское па: полный оборот вокруг собственной оси, в конце движения поднятые вверх руки с резким выбрасыванием пальцев (поклонницы визжат и выхватывают друг у друа фаланги). – Она считает, что я гомик, поэтому ей не нужен такой гномик. Ясно тебе, Малиновский?
- Подожди, подожди... Значит, она считает гномиком и меня?
- Да какая разница, Малиновский!!! Теперь я могу открыто ухаживать за Катей, и мне ничего за это не будет! Я могу куда хочешь с ней поехать, могу позвать ее к себе домой, могу женится на ней! Хоть завтра!
- Это поразительное в своей самоотверженности решение, Жданов, только отчасти решает наши проблемы... Вдова, пишут психологи, а тем более молодая, еще более привлекательна для большинства мужчин, чем просто свободная незамужняя женщина. Давай вернемся к инструкции: напряги свой шоколадный крем и скажи мне: могла ли Катя узнать об инструкции?
- Ну, Катя никогда не лазила при мне по мусорным корзинкам. Может, уборщицы...
- Я займусь уборщицами. А ты, когда будешь говорить с Катей, обрати внимание... Может, она обижена? Может, намекает? Может прямые цитаты проскакивают?
- Я не помню подробностей, Малиновский... Помню – гадость. И потому прямых цитат – не узнАю! Тоже мне, «Мцыри». Но если бы она прочитала... это было бы убийственно.
- А я тебе про что толкую уже битый час?!
И снится Андрей Палычу сон (избито, но что делать, если снится, если он Палыч, и если Чернышевский первый успел?).
Снежная равнина. Шквалистый ветер сшибает с ног, лыжи, подбитые шкурой выдры, с трудом скользят по сырому снегу. Андрей то и дело оглядывается на сани, которые привязаны к его спине – не потерялась ли поклажа? Там, в меховом коконе, дремлет Катя. Он должен дойти с ней до Северного полюса и уже на полюсе поцеловать. Эта мысль так горяча, что лыжи накаляются и проваливаются в снег еще сильнее, поэтому он старается не думать о поцелуе. Сколько еще идти? За метелью не видно указателей, навигация здесь как на развязках МКАД, но он точно знает, что идет в верном направлении, нужно просто двигаться вперед, не сдаваться. Вечереет. Он идет. Снежные барханы из белых становятся нежно синими. Он идет. Вдруг голубые холмы зашевелились и начали подниматься: мохнатые заячьи туши заслоняют собой горизонт. Зайцы цепью надвигаются на Жданова, он закрывает голову руками и приседает. Но ничего не происходит: цепь проходит сквозь него, как мираж. Ушли! Он снова двигается вперед, и вот уже виден большой прут, торчащий из снега – ось, на которую насажена шарообразная тушка Земли. Жданов подвигает к себе сани, откидывает защитное покрывало и... вместо Катиных алых губок почти целует зубастую пасть огромного белого песца. С неба доносится громовой хохот. Жданов поднимает глаза и в разноцветных волнах северного сияния видит трансляцию торжественного бракосочетания Кати и Зайца. На Кате нет ничего, кроме изумрудов, и от этого она еще более прекрасна и трогательна, чем всегда. Заяц тоже принарядился – он в серьгах, которые украшают отнюдь не уши, а то, что Заяц, да и Жданов, чего уж лукавить, считают главным его достоинством. Андрей падает без сил в снег, и когтистая лапа ложится ему на плечо: «Зато Кира нас благословила». «Горько! Горько!» – разносится по снежной долине. Заяц, сверкнув железной пастью, вминает в себя хрупкую, беззащитно-нагую фигурку Кати так, что из недр голубого меха остается торчать только поникшая кисть ее руки. «Расстегните мне, молнию, пожалуйста, а то у меня все лапы заняты», - обращается Заяц к Андрею прямо с небесного экрана, и два огромных изумруда летят на Жданова зелеными огненными метеоритами, от которых невозможно увернуться: он по пояс в подтаявшем рыхлом снегу. - Ааааа! – отмахивается от изумрудов Жданов.
- Ааааа! – хватается за глаз Малиновский, – Вы с Пушкаревой сведете-таки меня в могилу!
- Шура, ну что это? Какой-то дневник погодных наблюдений! – расстроенно отодвигает от себя тетрадку Амура. – Восход – во столько-то, заход – во столько-то! Вчера небо хмурилось, позавчера вообще прошла гроза, сегодня солнышко нам улыбнулось... Солнышко, блин...
- А как надо-то? – Шурочка бережно закрывает тетрадочку. Пусть календарь погоды, но это ж она писала, да еще с мыслями о нем.
- Нужен дневник безнадежно и тайно влюбленной женщины! Вывернутая наизнанку душа! Сердечная морзянка, переведенная в слова! Чернила – слезы пополам с кровью! Чтобы до чертиков пробрало самого черта!
- Я так не смогу! – воет Шурочка.
- Если не ты, то кто же? – уговаривает ее Маша. – Я б попыталась, но у меня получится дневник сексуально-озабоченной. А тут чувства нужны, страстные, но приличные. А мне всегда вместо «задолбалась» хочется написать «зае...».
- «Зае..» - значительно точнее отражает смысл происходящего, более энергетически насыщенно и эмоционально окрашено, - говорит Света.
- Но Катя б никогда так не написала, даже в своем дневнике. И даже не подумала б! – говорит Танюша.
Вздох был опять насколько глубоким, настолько и единодушным.
- И никаких общих фраз. Каждое слово должно попадать точно в цель.
- Я не писатель! Я не умею! – Шурочка пытается запихнуть тетрадку в сумку и уйти, но ее хватают за руки.
- Все просто: никто не писатель. В людях все время что-то накапливается - хорошее и плохое. И если этому всему не давать выхода, человек сойдет с ума, его разорвет! Поэтому, кто-то танцует, кто-то орет на детей, кто-то пинает собаку, кто-то тискает кота, кто-то устраивает склоку в магазине, а кто-то подпевает во весь голос уличным музыкантам, кто-то рисует, сажает цветы, кто-то читает любимые сказки и плачет над ними, кто-то пишет... дневники, дурацкие письма, плохие стихи и еще кучу всякой ерунды. Не верится, что в тебе не скопилось того, что может вылиться признанием. Пиши не для нас и не для него, останься наедине с бумагой! Посмотри на ее жаждущую твоих слов белизну! Это объятия, Шура, это любовная постель! Никто не выслушает тебя так, как этот лист в клеточку. Напиши о своих мечтах, желаниях, безнадежности! Так, будто кроме бумаги это никто и никогда не увидит. Смело и честно. Это самое страшное – сказать чистую правду про то, что у тебя кипит внутри. Но именно она – самое ценное. Не подбирая слов, а как есть... коряво, безыскусно, по-детски... Попробуй, Шурочка! Не может быть, чтобы тебе нечего было сказать...
Девочки притихли, осмысливая горячую речь подруги.
- Ладно, я попробую. Честно.
- И... если не получится, ничего страшного. Мы придумаем что-нибудь еще. Просто, таким образом ты могла бы попробовать избавиться от своей патологической привязанности. Говорят, это работает... иногда.
- Катенька, - он без предосторожностей влетает в каморку беззаботным стрижом, - Катя! – выдвигает стул, поворачивает ее к себе, садится перед ней на корточки. – У меня для вас есть... – вкладывает в ее ладонь что-то тяжелое, прохладное, тут же смыкает маленькие пальчики, хочет коснуться их губами, но Катя выдергивает руку, раскрывает ее.
- Ключи? Вы хотите, чтобы я работала по ночам? Сторожем на производстве? – снова поворачивается лицом к монитору, ключи ложатся на жесткую поверхность стола, обиженно брякнув.
Андрей не обращает внимания на Катин сарказм, он слишком счастлив. Снова поворот стула к себе:
- Это ключи от моей квартиры. Я хочу, чтобы они были у вас тоже.
- Хорошо, положу их к паспорту. А от Северного полюса?
Жданову тут же вспоминается сон. Настроение портится. Ему хочется сразу двух вещей: узнать наверняка, спит ли Катя со своим женихом, и сделать то, что делал во сне с Катей Заяц – загробастать ее в охапку и... прямо здесь и сейчас. Катина ладошка снова в ловушке его руки. Ему удается коснуться губами кончиков пальцев... В планах: провести поцелуйную магистраль по всей длине руки к плечу, сделать остановку за ушком, спуститься в ложбинку, столь привлекательно открытую глубоким V-образным вырезом… В глазах потемнело от желания, но проект положили под сукно… Неужели ей противны его поцелуи? Почему на лице... мука?
Кате удается освободиться, и она опять глядит на светящуюся экселевскую страничку.
Андрей выдвигает стул из-за стола и раскручивает Катю на нем – вжих, вжих! Когда она чуть-чуть теряет ориентацию, резко останавливает и хватает ее. Катя мгновенно склубочивается, превращается в сосредоточие локтей, лбов, острых плечиков, коленок. Что там… как Заяц, размечтался… даже до ротика дотянуться не смог. Жданов аккуратно снимает с груди не раскрывшийся запасной парашют.
- Катя… я вам противен...
- Нет.
- Скажите правду.
- Я всегда вам говорю правду.
- Но вы не хотите, чтобы я вас целовал…
- Нет.
- Значит, вы больше не любите меня, Катя?
- Нет.
- Любите? Но не хотите, чтобы целовал?
- Да!!! – кричит Катя и пытается убежать. Но он ловит ее, это у него все же хорошо всегда получалось, надо признать.
- Значит, я вам противен?
- Нет! Нет! Нет! Все наоборот!
- Наоборот? Наоборот – это… ты мне не противна… Да! Мягко говоря, не противна, Катя! Так в чем смысл? Это все общие фразы! Скажите же мне все, как есть! – он трясет ее, пытается хоть в глазах разглядеть ответ на свой вопрос. Какой кстати?
Дверь каморки раскрывается (давно нужно было сделать крючок с внутренней стороны, сам дурачок) и на пороге оказывается Милко. Жданов тут же выпускает Катю, и она бежит прямо в объятия к этому бывшему Катененавистнику, утыкается зареванным лицом ему в грудь. И он ведь тут же ласково обнимает ее голову! Что происходит вообще?
- Этот мужлан обидел тебя, дитя мое? – Милко вытаскивает Пушкареву на свет, поднимает вверх ее лицо, снимает очки, вытирает тыльной стороной руки слезы. – Пойдем ко мне, у меня есть для тебя подарок. Только ты сможешь понять, насколько он хорош…
Уходя, Милко оборачивается:
- Думаю, что тебе было не до моих эскизов? И хорошо, у меня все равно новые. Вдохновение… меня просто разрывает от идей!
Дверь закрылась, Жданов дошел до графина с водой, отхлебнул. Вчерашние шоколадные дрожжи тут же забродили в его насыщенном этим волшебным во всех отношениях веществом организме.
- У Милко новая муза? Вот, к чему был сон! – сказал сам себе вслух Андрей, а потому со всей ужасной ясностью осознал. – Я ей стал противен, потому что Катя сменила ориентацию! Чертов, чертов Заяц! – кувшин летит в дверь, которая в этот момент открывается.
Малиновский не пострадал только потому, что теперь он всегда начеку в тех местах, где в любой момент можно столкнуться лицом к лицу с Пушкаревой.
- Андрей, уборщицы чисты! – совсем не удивился летающим кувшинам Роман, но подумал, что каска и ракушка для защиты паха лишними в его рабочей экипировке не будут.
- Естественно… они ж из хлорки не вылезают, - попытался сделать вид Жданов, что он не он, и кувшин не его.
- Я не про то! Я про инструкцию.
- А!!! Так быстро?
- Экспресс-диагностика. Но вот знаешь, что я тут подумал… А вот если кто-то из близких Кате дам?
Андрей наматывал круги вокруг стола, чтобы сжечь излишки адреналина.
- Не похоже.
- Я тоже думаю, что они не знают. Твои аргументы каковы?
- Да если б они узнали… Они б смотрели на нас с ненавистью за весь женский род, с концентрированной укоризной, подкалывали бы, поджимали губки…
- Точно! Устроили бы плач Ярославны у Кати в каморке, проткнули бы мое кресло осиновым колом, чеснока бы понавешали во всех углах…
- А главное не это… Они б не смогли смолчать, сказали бы Кате. Какой ужас…
- И то, что мы до сих пор живые, а барышни не проявляют к нам никакого особого интереса, а занимаются сугубо своими девчачьими делами…
- Говорит о том, что инструкция твоя, Малиновский, отправилась точно по адресу: на городскую свалку!
- Никогда не думал, что буду так рад столь несправедливой оценке моего творчества.
- Чтоб тебя творческий кризис посетил!
- Ты с ума сошел? А о человечестве подумал?
- Мне есть, о чем подумать…
- Говори.
- Например, отвлеченный философский вопрос: в каких случаях женщина не хочет целоваться с тем, кого говорит, что любит?
- А ты сегодня зубы чистил?