Китри писал(а):
Жаль, что никто не пишет про Андрея и Киру. А ведь их просто рядом поставь - уже рейтинг! Это просто красиво, в конце концов!
В общем, Андрей и Кира в те времена, когда все у них еще было хорошо. Или они же после Кати. Андрей осознал, Кира простила, и никакой больше слежки ( да, не канон, но когда и кому это мешало?
)
За полчаса они вдвоём привели квартиру в такое состояние, что сложно было представить, что ещё час назад здесь гулял праздник - отмечали годовщину брака Воропаевых.
-Я должен идти, - он, мужчина лет двадцати пяти, а по озорным тёмным глазам двадцати как максимум, сорвался с пола у её ног.
Она, блондинка чуть за двадцать, остановила его, прикоснувшись руками к мужским плечам.
-Я люблю тебя.
Сказала. Сказала! Она любит его. Он рад. Он, чёрт побери, доволен. Всё это было не зря. Кира Воропаева любит его. Кира Воропаева любит Андрея Жданова.
Стоял, смотрел на неё. Она улыбалась. Сидела на своей кровати в бежево-молочном шёлке. Это было только начало - начало их четырёх лет. Люди только начинали шептаться, какие они чудные. Родители не верили, но мамы, обе мамы, были крайне довольны. Юрий и Павел как-то притащили Андрея на якобы деловой обед, где выведали у него всё по поводу планов на Киру. Он улыбался, как влюблённый дурак. Он был влюблённым дураком. Это была любовь. Чистая, молодая, от неё ещё не пахло никакими компромиссами: ни Андрея со своей совестью, ни Киры со своей гордостью, ни - что главное - её компромиссами с его изменами.
-Не уходи, - в тот вечер шептала она ему, отдаваясь полностью: душой и телом. - Не уходи, Андрей...
Он не верил, что вот она: худенькая, хрупкая, нежная. На его руках, под ним, что этот запах - с её тогда длинных светлых волос - вокруг него, везде, с ума сводит, что ради запаха только можно голову потерять. Но не ради запаха только. Она, светлая, чистая, умная, идеальная девушка по меркам как минимум московского светского общества, любила его. Жданова. Лю-би-ла. И сказала об этом. И за ночь потом ещё десятки раз: "Люблю тебя, Андрей", "Андрюша... люблю".
-Я так ждал этого, - выдыхал Жданов, чувствуя, как Кира стонет, не сдерживая такое правильное, такое само собой разумеющееся движение бёдер навстречу его уверенным прикосновениям.
Андрей делал всё так, как Кире хотелось. Так, как она представляла себе, в голове прокручивая, что будет, когда она наконец сдастся ему, одному из главных завидных женихов столицы. Девушка извивалась под ним, не понимая, как он это делает. Почему она - средоточие жара. Огня. Она, такая обычно холодная, таяла, но не потому что он растопил лёд. Он развёл огонь. О льде позабыто было надолго. Собственное тело, то, над которым она по старой балетной памяти считала себя хозяйкой, поступало предательски. Оно поддавалось Жданову. И Андрей делал с ним всё, что хотел. Давно хотел, чуяла Кира. А как же хотела она! Взаимность в желаниях. Она чертовски интересовала его как женщина. Знать это в постели ей было приятно. Это не десятки букетов, что он приносил ей в офис последние несколько месяцев, это не ужины под предлогом деловых, на которых официанты всегда приносили её любимое вино, это, в конце концов, даже не мамино "Кирюша, ну дай ты мальчику шанс!". Это чёртов секс. И ему очень этого хотелось. И Кире нравилось, что Жданов хочет её. Он так трогал её, что она забывалась, не представляла даже, что на её теле есть такие точки. Не верила, что в такие места можно подпустить мужчину. При этом это всё было долгим и плавным плаваньем, на волнах качало ли, на качелях, но это были с ума сводящие верх-вниз. Это был животный секс с ангельской прелюдией. Когда Жданов впервые скользнул по внутренней стороне её бедра, Кира поняла, что на этом не остановится уже и она сама. Ей жадно хотелось большего. Всего вот прямо сейчас. Но он тянул. Потом он скажет, что ему было важно, как это будет в первый раз. Он был нежен и страстен. Смел и осторожен. Он был чертовски хорошим любовником и удивительно правильным бойфрендом. Кира текла. Ей хотелось сократить прелюдию. Хотелось всего и сразу. Она верила, что он так может. Она знала, что так он берёт женщин. В какой-то из недавних бесед в явно обострённом флирте ткнула его, назвав это "наскоком". Но он тянул.
В какой-то момент сдвинулся ниже. Влагой языка скользнул по бедру. Поднял руки и развернул её, подложил (она даже представлять не хотела, почему он это контролировал) подушку ей под спину. Вырисовывая какие-то вензеля на её острых коленках, выбил последние остатки разума. И ноги развелись. Сами? Его ли силой? Обоюдно.
И вдруг он замер. Навис над ней. Рассматривал, как выдающиеся картины на выставках. Как сладость на прилавке за стеклом лет в пять. А Кира вся задёргалась. И это было её первое почти что унижение. Она всем телом скулила: "Андрей! Андрей!" Девушка хаотично развела руки, нашла его ладонь, попыталась прижать к себе, молила продолжить, тронуть её не обязательно там, хоть где-то. А он смотрел. С ног до головы её оглядывал. А потом вдруг, когда Кира уже практически стонала, его рука оказалась там. И вдруг поднялась к её рту. А на пальцах поблёскивает сок. И казалось, что ей именно это и нужно. Лизнуть.
Как только она обхватила губами его палец, огонь взорвался. Хотя огонь не мог взорваться. Мог выпрыгнуть из вулкана. Мог уничтожить всё вокруг. Но он взорвался. И этой взрывной волной унёс Андрея между её ног.
А потом, никто из них бы не ответил через сколько, он толкнулся о её ногу. Где-то в голове у Киры просигналило вновь: "Боже, как он меня хочет..." И дальше голова опять отключилась. Надолго. Руки сами потянулись и направили его. Ещё десяток секунд - её ноги крестом захлопнулись за его спиной. Кира его поймала. Надолго.
Они что-то шептали друг другу, но ни один из них не разбирал слов. Не осознавал смыслов. Всё происходящее было где-то над словами. Вернул Киру к миру только горячий выстрел на живот. И потом, ещё около года, она будет отказываться от таблеток, потому что такой способ возвращения к реальности ей нравился.
-Малиновский, - часов в семь утра в трубке на её кухне, шёпотом, чтобы её, вымотанную, не разбудить, - да не ори ты, не ори, я знаю, что выходной, лучше скажи, чем на асфальте рисовать можно. На не классики, кретин! Признания.