|
Глюк №23. Я хочу его увидеть.
Стандартная часть, или тень числа тринадцать
Я уже говорила о том, что мой временной ряд нестационарный. И в моем глючном пространстве простые числа, такие как 13 – тоже имеют тени. Тень, или стандартная часть, есть у всех чисел, но об этом интересно, увы, далеко не всем. И словосочетание «теория моделей», как и предшествующее ему «теория множеств» некоторые люди, по моему мнению, понимают слишком узко.
И вообще я не понимаю, вот почему про секс интересно всем, а про матлогику – нет?! По мне, так оргазм мозга самый потрясающий вид оргазма. Вот.
Этим я и утешаюсь. Последние полгода.
Модель отличается от формального языка, и 13 глюков – конечно, нет! Всего лишь семантический примитив, эти тринадцать. Их больше, намного больше: 17, 19, 23… ах, достаточно. Двадцать три – это слишком уж смешно. Любимое роковое число кинематографа.
А мне было двадцать три, когда я впервые увидела его.
Мое недостаточное злое число, карусель крови и ее полный оборот в теле - всего двадцать три секунды. Это когда ты спокойна. А моя кровь, наверное, тогда вертелась как волчок в песенке Золушки. И я вертелась как волчок... Тупой.
Все самое главное в моей жизни случилось со мной в тот год – мой двадцать третий.
Чудо, оно пришло в мою жизнь на двадцать третьем году моей жизни. Навестило меня лишь для того, чтобы бросить в последний день, и в этот последний день моего года были снежинки на губах, и был его смущенный счастливый смех рядом. Я помню даже ощущения на подушечках пальцев от ворсистого воротника его черного пальто, уж не говоря обо всех остальных… ощущениях. Каждая его смешинка, слово и выдох, и прикосновение губ, каждый прыжок моего сумасшедшего сердца.
Я разлюбила ловить снежинки.
А через неполных два месяца мне исполнится двадцать пять.
Сегодня была пятница, и к тому же приятный, удачный день, весело пробежавший мимо меня в работе, а потом в вечернем баре. А закончился день уж совсем приятно, снежинками и легким морозцем. Скрип-скрип, снежок уже хорошо поскрипывает под подошвами прохожих. Яркие витрины манят, но скоро останутся за окном такси. А дома ждет ужин и теплая комнатка с моими книгами – все, что я так люблю. И снег в окне, хлопьями, комочками ваты, снежным вальсом. Старой сказкой. Бывают вот такие дни в начале зимы, когда пахнет арбузом – даже в городе, где снег на центральных улицах сразу же посыпают всякой химией, от которой на сапожках появляются белесые разводы.
А мне все равно. Это тариф. Жить в самом лучшем городе и не платить за это было бы неправильно.
Я согласна, согласна – ведь в этом городе живет и он. Андрей. В этом пространстве, в этом воздухе и снегу, он тоже где-то здесь. Нет, я не слежу, то есть я себя уговорила – не слежу, не слежу, вся информация о Жданове приходит ко мне абсолютно случайно. Он ведь известный в столице человек, вот информация и блуждает, отражается и издевается. И достает меня в моем банке, дома на кухне, в ноябрьском снегопаде, везде. А иногда мне кажется, что он где-то совсем рядом, очень близко… и тогда мне становится жаль, что я такой сухарь. Мне жаль, что я не способна на апофенические фантазии, жаль, что мне не дано увидеть в круженье снега живые черты. Те самые очертанья скул, ту единственную улыбку. Я иду в спиралях кружащихся снежинок, таких живых и сказочных, но совершенно не ловлю структуры в этой бессмыслице. Другие видят картинки даже на дне кофейной чашки, я – никогда.
Сухарь и зануда, я отрываюсь только в глюках. Которые придумываю себе сама – а что еще мне остается, ведь никто не придумает их за меня…
Пятница, поздний вечер, два выходных дня впереди. Немного сухого вина в маленьком баре, куда мы заскочили после работы, чтобы поздравить с днем рождения коллегу. И поздравили, а сейчас я стою, жду мое такси и любуюсь снежными хлопьями. А поздравляя, мы не только радовались за коллегу, нет. Мы ужасались и завидовали, и кажется, не у меня одной внутри стыдно и сладко таяли льдинки… это все вино, это белое, холодное Шардоне с ноткой меда. Я выпила бокал, мне очень понравилось, хотя обычно я только пригубливаю, из вежливости. А может, просто во рту пересохло. От разговоров.
— Я поеду с подругой.
— Что…?
— Да. Снимем один номер с двуспальной кроватью.
Галка Сирцева, наш финансовый аналитик, довольна. Отпуск зимой, именно так, как планировала. Тепло средиземноморья - для нее, и все ее желания, кроме, пожалуй, шубки – не нужны меха на Коста-дель-Соль. Но она вернется в Москву под Новый Год, и будет ей новая норка. Муж доволен, что молодая жена не достает и согласна ехать отдыхать одна. И еще Галкин муж согласен с простым правилом: шубка жены — это лицо бизнесмена. Пудра, шампанское, или строгая голубая классика? Колотый лед? Для блондинки, настоящей. Сирцева и сама колотый лед, цельная изысканность, без единого пузырька воздуха. И изящество. И к испанскому морю она едет с подругой оттого, что не желает проводить отпускные дни в койке и напрягаться под чей-то гонор. Если б желала…
После ее звонкого смешка и завистливого фырканья девочек я бокал и выхлебала.
Банковские наши будни – это не какие-то там модельные безобразия, но все это я и до Зималетто знала. И ничего не имею против, порядок я люблю. У нас посторонние разговоры в рабочее время запрещены трудовым договором, а туалетно-личное время фиксируется, и ничего в этом обидного нет. Стабильный график в офисе и комфорт труда, вот что еще нужно, чтобы быть счастливой, что… и коллектив отличный. Первое время мне казалось, что народ хоть и молодой, но жутко сухой, но совсем скоро это впечатление разлетелось скрепками по полу. На первой же корпоративной вечеринке. После того, что мы там творили, мои глюки сразу же перестали казаться мне психозом.
Мои милые, нежные глюки, вы всего лишь мое развлечение. Вы моя сказка. Мои мечты и воспоминания. Мой релиз самой себя и – ненадолго – грустный, нежный прыжок из реала.
Из пространства зимы, в котором закончилась любовь.
Это все белое вино, его холод, цветы и мед. Это вино виновато, что я…
Если коротко и предельно честно, то сегодня мне стало ясно – если я не увижу его, то умру. Этим же вечером. Растаю снегом, исчезну. Увидеть его я должна, если хочу выжить, увидеть все равно где, издали, из угла презентационного зала, за соседним столиком в ресторане! Увидеть, увидеть. На фото. У меня не осталось даже фотографии – я была настолько тупа и самоуверенна, что не оставила себе даже его фото. Могла взять у менеджера.
А хотя… для того чтобы увидеть его, мне ведь не нужны бумага и репринтный глянец.
Все, что мне нужно, у меня есть.
Все и даже больше, ведь кружатся снежинки.
Волшебные, легкие, они танцуют. Они смеются надо мной. Пока я жду такси, эти белые хлопья задразнят меня до слез.
……………………………
– Не знала… — она плачет льдинками. — Я не знала, Катя…
Я только что сказала ей, что Андрей Палыч любит петь караоке.
Мы плачем, обнявшись в моей каморке, а за окном идет снег. Окна здесь нет, просто под лаской ее легких рук я всегда вижу его, этот полет снежных хлопьев. Этот вальс обмана. Эту историю холодной любви.
— Кира… Кира Юрьевна. Ведь вы тоже его любите. – она закрывает мне рот ладонью, дрожащей, прохладной, пахнущей неземными ароматами – снегом, фиалкой, болью. Недетской игрой. Нетающим льдом.
— Кира. Я Кира. Не нужно, Катя, не нужно больше. Я благодарна тебе, я не забуду тебя. Я никогда тебя не забуду.
Лед бывает нежным, лед бывает острым. Ее ледяные слезы жгут мне щеку, а вдруг останется красная дорожка…
……………………………
Сказки каждый понимает по-своему. Со сказками это возможно, вернее, со сказками невозможно по-другому. Сказка ведь не фрактал, она намного сложнее. Она вероятность в невероятном мире абсурда.
А что такое по-настоящему хороший абсурд, меня научили. Это когда ты вдруг воображаешь, ни с того ни с сего, что твоя жизнь превратилась в сказку, где ты маленькая Герда и дружишь с мальчиком Каем лишь затем, чтобы вырасти. И полюбить мужчину.
Но это было давно. С тех пор я стала равнодушна к снежинкам, и больше не верю добрым сказкам. Потому что я очень хорошо умею считать.
……………………………
— Пушкарева, вы пришли сегодня на работу, чтобы на ней выспаться?
— Извините, Кира Юрьевна.
Я пячусь в свою каморку. Королева улыбается.
А смелый мальчик Кай уткнулся носом в бумаги.
И осколок ее взгляда опять впивается не в него, он протыкает меня. Тонкий лед в моем сердце, и в ее сани сажусь тоже я.
Она хохочет – «Катя, а ведь вы можете мне помочь! Да, да! Возьмите же, ну берите…» … ее взгляд дразнит – бери же, не бойся! И изящная коробочка легко переходит из ее узких белых ладоней в мои.
Так и должно было случиться. Со мной.
С малодушной Гердой, что сама выбросила на мороз ненужные алые розы. Эти розы никому не понадобились, даже помешали. И я покорно их выбросила. А заодно и лепестки граната, и все зловредные стихи давно умершей любовницы. Мертвой и вечно живой, оттого что ею были написаны те слова - о горячих бессонных губах. И другие - о летнем хмеле, о поцелуях. О жадности беззаконной любви с чужим женихом. Меду захотелось тебе, Катенька? Хмеля, жара, тела запретного?
Нет, все, чего я хочу – это спрятаться сейчас в свою каморку.
— Постойте, Катя.
В ее улыбке нежный холод – хочешь, Катенька? Уверена? Хорошо.
Я отрицательно мотаю головой. Все равно он на меня не смотрит.
— Мне кажется, это отличная идея, — невинно продолжает она, глядя на Жданова. Я обреченно торможу, чувствуя лопатками и задницей дверь. Побег не удался, и обман тоже. Она смотрит на меня.
… Ты получишь его. Надо? Забирай! Ты получишь и его, и мед, и лед…
— Катенька, это приглашения на свадьбу. Направьте по адресам, хорошо? Спасибо, Катя.
— Кира, мне кажется, это поручение не обязательно… — мычит жених. Он на редкость быстро соображает сегодня, выспался? — У Кати много работы.
— Да? Но мне хочется, чтобы это сделала она. Она! Мне будет приятно, а вам ведь, Катенька, вовсе не трудно? И это всего-то… каких-то десять минут.
— Нет. Не трудно.
Искры белые, алые, синие как лед. Колючие, как хриплые нотки вызова в моем голосе. И между нашими искрами такой лишний, грубый и непонимающий – он. И все еще лезет с глупостями про то, что у меня, дескать, много работы. Я сама знаю, сколько у меня работы.
— Не нужно, Андрей Палыч. Кира Юрьевна права, это всего-то каких-то десять минут. И кто, кроме меня, может сделать это?
Она продолжает развлекаться. Продолжает терзать меня улыбкой. Горячо внутри, и вскипают слезы, и жжет в горле. Уйти сейчас?
Оставить их сейчас вдвоем больнее, чем задержать пальцы над зажженной свечой. Именно задержать, просто провести ладонью над пламенем совсем не больно. Провести, медленно. Андрей, не смей так смотреть на нее.
Когда внутри тебя пылает лед, огонек свечи тебе не страшен.
Я делаю мучительное усилие, чтобы не оглянуться. И стуча каблуками, как оловянная, марширую из кабинета. И вспоминаю – о ужас… листок со стихами в виньетке из алых роз, он остался на столе в каморке. Она войдет и увидит. И усмехнутся ее чистые губы. Нежные, прохладные, презрительные. Она опять будет смеяться – надо мной.
……………………………
Когда девушка боится любить, за ней приходит снежная королева? Но в сказке было не так, совсем не так! Хотя… ту сказку, ее ведь сочинял добрый сказочник.
А я провинилась.
Я сама позвала эту зиму, и теперь должна уехать в ее санях.
— Катя, найдите моего отца и передайте ему… сейчас же, немедленно, Катя, это важно.
Очередное распоряжение Андрея Палыча, которое я обязана выполнять, да еще немедленно. Я всего лишь попалась ему на глаза! Он даже не спросил, чем я сейчас занята, и могу ли уделить время на курьерские прыжки!! Ненавижу этого фанфарона, этого… они здесь все мной распоряжаются. Всегда.
Одно только непонятно - почему я не могу к этому привыкнуть.
Ладно, найти Павла Олеговича мне совершенно не трудно, потому что я прекрасно знаю, где и с кем он сейчас. И, наверное, то, что происходит – и есть судьба.
А у меня есть предлог, чтобы появиться там, где мне запрещено сегодня появляться.
— Извините. Павел Олегович, Андрей Палыч просил вам передать, что ждет вас… у… у себя… и… и ждет вас...
Дальше я забываю слова и медленно опускаюсь на корточки. Презираю свою слабость, но мои ноги, они дрожат и не держат меня. Во мне маленькая девочка, которая увидела сказку и потеряла все. Себя, рассудок, достоинство. Она передо мной, в белом платье невесты.
В глазах ее всегдашний насмешливый лед – все-таки явилась, Герда?
— Пушкарева, вы невыносимы. Кто вам позволил сюда врываться? — вокруг нее звенящий ореол, а я сейчас умру. Ее белое платье невесты. Она невеста, невеста, скоро свадьба.
Мастерская темная и настороженная, эта комната понимает, что недостойна ее. И они все тоже недостойны – глазеть и изрекать тупые комплименты точеной грации, свету глаз, покорным ей снежинкам. Злая сказка - они все уставились на нее, а этот спесивый гений еще и лапал, скорее всего. Застегивал на ней белый атлас, касался ее своими вялыми пальцами, этот голубой павлин холеный! Он трогал ее, трогал, а мне запрещено даже смотреть на нее.
Она запретила мне, полчаса назад. — Хочешь испортить всю игру?
Я не хочу ничего ей портить. Ни свадьбу, ни зиму. Лучше я умру здесь одна, на этом подоконнике. Вечер пришел и унес всех страждущих бизнеса, валютных сделок и рейтинга. А за окном опять белые вихри.
И смех, рядом со мной. Нежный, звонкий смех.
— Катя, ну как можно быть такой… откровенной?
Меня пробивает как от розетки в детстве, когда я засунула в дырочку бабушкину шпильку. «Тихо», – шепчет она, – «тихо, тихо…»
Легкие руки и смех, и я снова живая.
— Не плачь. Не надо плакать. Слезы станут льдом, лед может поранить эти прекрасные глаза. До крови. Нельзя плакать в моей сказке, я не позволю тебе плакать, маленькая Герда…
Это я-то откровенна? Я и понятия не имела, оказывается, что такое вольность. Исповедальный грех в испуганной тишине кабинета… вот теперь. Ты… ты целовалась с ним в этом кабинете, прямо здесь, у этого подоконника, я видела!
Обнаженный взгляд. И прикосновение, которого я ждала так долго…
……………………………
Лед, мед. Смех колотым льдом. Боль неважна, она всего лишь звон. — Ты знаешь, что мелких зверьков для этих шубок обдирают заживо?
— Правда? Забавно, — откликаюсь я ее улыбке.
— Да, для того чтобы мех оставался живым и эластичным.
Она сама правда, и не приемлет недосказанности: нежный мех цвета колотого льда действительно блестит болью. Теперь я вижу это ясно, и тоже улыбаюсь, - забавно! Если ей забавно, то и мне тоже! Мех сверкает, это так прекрасно. Звенит визгом обдираемых заживо мелких зверьков, и что с того? Все правильно, им агония – нам прелесть меха, эластичность и эксклюзив. Подумаешь, ободрали их. Некоторым девушкам душу обдирают, и ничего, терпим и улыбаемся.
Она снисходительно оценивает модные шубки, которые бегом волокут нам салонные девушки. Тоже в чем-то норки, просто пока не ободранные. Она выбирает.
— Катенька, колотый лед мне. Для тебя карамельный каприз, коньяк с медом, бледный янтарь – идем, примерим?
Она тоже зовет меня Катенькой, как и ее жених. Только она щедрее, она одевает меня в итальянский шелк и египетский хлопок, в нежный мех норки и черной лисы. Он платил мне, как секретарше, она заказывает мне туфельки из сафьяновой кожи. Он держал меня в кладовке, одетую в нафталиновое тряпье – теперь все сверкающие витрины кланяются мне. Ликуют пред нашим очарованием. Она и я – мы предел совершенств: снежная королева и ее спящая роза. И понимающие взгляды со всех сторон, смешные нам. Мелкие людишки, глупцы, что понимают они в любви и правде?
Она не боится ни правды, ни боли. Она не предаст. Она сильней чем холод, она тверже льда. Замерзнув на ее губах, я больше никогда не испугаюсь боли. Никто не сможет мне ее причинить, эту боль. Еще никогда не было мне так легко, до нее мне всегда было только больно – от насмешек одних и жалости других, но жалость колола больнее. Некрасивая бракованная кукла. Калькулятор. Жалкое обиженное судьбой существо, недоженщина, смотрите все – гомункулюс! Природа компенсировала ей мозгами – что?
Это было и унеслось снежным вальсом, а теперь мой смех свободен, а кожа расправляется шелковым лепестком в холодной воде. Вечно юным замерзшим мрамором – рядом с ней, моей Королевой.
… Мраморный лед - это мы с тобой. Ведь нам больше никто не нужен?
Я с восторгом отзываюсь – да! Я знаю, кто именно этот… «никто». Нам никто не нужен, Кира!
Он? Остался там, внизу – горячая липкая плоть. Запах. Тот самый. Мерзость. Глупый гонор самца, амбиции и полнейшая внушаемость.
Он поверит всему, что мы ему скажем.
……………………………
Отменить свадьбу? Что вы, Андрей Палыч! Нет, нет… нельзя отменять свадьбу.
— Вы женитесь, ведь так нужно. Я подожду. Я понимаю вас, у вас нет другого выхода. Дело вашей жизни под угрозой! Я буду ждать столько, сколько нужно.
— Вы изумительная женщина, — благоговейно выдавливает мой руководитель, косясь на дверь.
Если он сейчас объявит, что я настоящий друг, я точно не выдержу. Загнусь от дурного ржания так, что не смогу врать ему дальше.
— Вы чудо, Катенька. Вы теплый, милый человечек, вы…
Все, захлебнулся щенячьим восторгом. А еще говорят, что эмоции – у женщин.
Выдержала.
Чуть позднее я расскажу ей все это в лицах, и она будет смеяться. Я ворвусь к ней в кабинет с графиком продаж, как будто она меня вызвала. Она не вызывала, но она не выгонит меня, нет! Она вздрогнет и бросит телефонную трубку. Ей не нужен телефон. И совершенно не нужен график тренда, из которого я сминаю снежок, кусая со смехом губы. Я впиваюсь глазами в ее лицо – я ей нужна?
— Подойди… иди же сюда. Иди. Ко мне.
Ее умные, нервные пальцы сладко обжигают мою щеку, ее шепот бросает в дрожь - бесспорно, эмоции у нас есть. Еще какие эмоции! Ее смешок пробивает меня разрядом. Я не хочу отрываться от нее, когда распахивается дверь.
— Вика, тебя не учили, что нужно стучать?
Клочкова вжимает голову в плечи и раком выползает из кабинета бывшей подруги. Она меня ненавидит, я счастлива. — Вика постигала стучащие ритмы самостоятельно, Кира Юрьевна. Это один из ее талантов, да?
— Не ревнуй. А впрочем, да. Но Викины таланты… давай закроем дверь на минутку?
Щелчок ключа и мертвая тишина из-за двери. Секретарь Киры вышколена не хуже норки, и умна, и ценит свою шкурку и премии.
— Эмоции - да. — шепчет она. — Зависимость от эмоций - нет. Это чисто мужское. Скажи, ты согласна остаться со мной?
Да, моя Королева. Я с тобой. С той, что узнала вероломство и рыдала от обид, нанесенных мужчиной. Зализывала раны и вновь летела на стекло, вновь истекала кровью. А он и не замечал. Он смеялся над тобой с другими, такими же, как сам. Он посмеется и надо мной, он ждет, чтобы я поверила ему, ждет, чтобы посмеяться.
……………………………
Как же сладко забыть все обиды, как сладко остаться здесь навсегда - в моем ледяном сне. Мое ледяное зеркало, моя противоположность и сказка. Теперь ты моя сказка, и я не хочу другой.
Наш дворец - сияющее круженье колотого льда, не знающее гравитации. Притяженье ее ледяной кожи, иголочки снежинок, скользящие первые прикосновения. Узнавание до обморока, как могла я существовать до тебя? Меня не было, пока моя кровь не превратилась в лед – благодаря тебе. Вечности мало, что вернуть тебе хоть толику моего безумия и счастья - ты теперь моя. Ты моя чистота. Ты моя правда, ты единственный мир, что нужен мне. Ты и наше сверкающее безмолвие, оживающее вместе с нами – с тобой и со мной, наконец-то… и вот уже хрустальные вспышки колонн внимают первому стону, а чьи губы раскрылись первыми - какая разница? Я в восторге, я поняла: все тела одинаковы, какая глупость – вся эта половая принадлежность, да? Это же смешно, так смешно и глупо - делить живых существ по типу мышления! Еще бы по генитальным признакам делили, троглодиты! И троглодитки, да!
Она хохочет, наши пальцы сплелись и светятся неоновым льдом, наш смех звенит - они все глупые! Они все глупее нас с тобой, да?
Да…
Тела - у нас с тобой наша шелковая кожа, у нас тепло и трепет, и вся эта нежная тактильность теперь только наша, твоя и моя. Не нужна чужая секреция, когда звенит песня льда, обжигающего болью и тут же эту боль исцеляющего… и твоя дрожь вслед за моей дрожью – наконец-то и ты дрожишь, моя прохладная, и какая разница, чья кожа – твоя, моя? Если она трепещет под пальцами. Если пахнет фиалкой и мускусным льдом. Какая разница, чьим было это тело до тебя - если губы способны так жечь и ласкать, а их дыхание сладко, как винный мед.
Ах, как не вовремя… нет, ну до чего же не вовремя.
Она смотрит куда-то, оторвавшись от меня… смотрит и горестно вздыхает, – «нет, до чего же назойливы некоторые мужчины…» …
И отстраняется со смешком, а затем легонько дышит в мою сторону – одно тонкое дыхание, и я больше не обнажена. Искрящийся иней роскошнее парчи, он мягко струится и облегает тело поцелуем. Она откидывается в снежный ворох нашей тронной постели, смеясь – посмотрите, кто пришел!
Она не собирается прятать свою ледяную красу, моя Королева.
Действительно, этот гость слегка не вовремя.
Он как всегда без шапки, и оглядывается как дурачок – ой, а где я, девочки?
Нет, это ж надо, приперся.
На олене, что ли…
Кто ж тебя привез в мою тундру, кто тот рогатый придурок? Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты. Теория моделей для вас, олени, доступна лишь в одном контексте – уточнить, в каком?
… Снежным вальсом, легкие и нежные – только мы достойны править этот бал! А эти…
Наградить бы рогами все ваше тупое стадо. А потом согнать в резервации и брать клеточные образцы. По мере надобности.
… А еще лучше партеногенез… — звенит ее смех. Я соглашаюсь – лучше, чище.
…. Да, мы станем новой расой. Только мы достойны продолжать – мы, чистые прекрасные и ледяные.
… Да, да.
Кто поймет женщину так, как другая женщина, кто?
Нам не нужны сотрясения воздуха, здесь он чист, строг и холоден. Мысли звучат чистым льдом, открывать рот, чтобы тебя услышали – нет ничего глупее, ведь правда? Она улыбается мне – без сомнения, правда.
И тут наш гость открывает парящую пасть и пытается что-то выразить, трясясь крупной дрожью! Такой нелепый в своем пальто и ботинках!
Я спрыгиваю со снежной постели – у меня не собрана мозаика простых чисел. Мои босые ноги шелковистого оттенка белой розы, у него белый нос!
— Катя, не обманывай. Ты не забыла меня.
Конечно. Я ничего никогда не забываю, Андрей Палыч.
… Мальчишка хочет забрать мою Герду. Не отпущу… я не отдам ее.
— Я и сама не уйду от тебя, — спокойно говорю я ей. Не уйду. Ты моя задача простого числа, моя модель, мой вариант реализации. Нас с тобой невозможно ни доказать, ни опровергнуть! И пока я не решу тебя, я никуда не уйду, слышишь? — Я ни за что не уйду с ним, моя Королева. Не сердись на него и не целуй, ладно? Он сейчас уйдет.
Она кивает, но улыбка ее загадочна, как боль под наркозом. Ведь никто не помнит, было ли под общей анестезией больно? А может, если бы вспоминали, то сходили бы с ума? От осознания, как же, оказывается, может быть больно. Я никуда от тебя не уйду, ты мой шелк и мед, мое морозное кружево, мне не нужно другого холода, слышишь – только ты.
Застывшая льдом, я решаю тебя. Отстань, Жданов!
— Не лезь и убери свои потные лапы! Если кожа дорога.
Ненавижу твои лапы и твой самцовый гонор!
— Катя, Катенька, посмотри на меня. Катя, это же я. Андрей, я Андрей, ты помнишь нашу первую ночь в гостинице, Катя?
Я шиплю, отбрасывая ненавистные руки – помню я…
Дебил. Помню я ночь эту, к сожалению, что-то с чем-то было. И что омерзительнее всего, это то, что забыть я вряд ли сумею. Забыть, как умоляла мужика себя трахнуть. Ооо… формулировочка-то, а? Прямо-таки разложение! Прелесть; вот, даже формула разветвилась: так кого ты, Жданов, той ночкой трахал, меня или себя?
— Катя, я никуда без тебя не уйду. Ты ледяная вся, ты заболеешь. Иди ко мне, да не вырывайся же ты. Катя!!
– Нет. Уходи!
Уйди. Ты тупой и слишком горячий, это из-за тебя помутнела мозаика льдинок на полу нашего дворца. Вот чего ты приперся, ты ведь в моделях ни черта не понимаешь! Тебе был предоставлен диапазон, ты хоть это сообразил? Я и она – мы были безумно далеки, и мы любили тебя. Обе.
— Уйдите, Андрей Палыч. Вы мешаете.
Его шарф торчит двумя нелепыми кочергами. Как козюли из носа, вот дурак-то… а нос уже совершенно белый, и на плечах уморительные беленькие сугробы. Эполеты, мой кавалергард! Именно те, которых вы достойны. Дунуть – и улетят, плюнуть и растают грязной водой.
Как он смешон, наш герой. Моя Королева? Она ласково улыбается, играя острыми льдинками: — Андрюша, мы потом поговорим, хорошо? Катенька права, тебе лучше уйти сейчас. — легкий взмах бледной кисти, и вихри колючего снега бьют глупца. Режут до крови. Ее улыбка все нежнее, она вся – прозрачная нежность, она снежная ангельская доброта. И мое решение простого числа уже совсем рядом: последние льдинки слетаются ко мне, покорно строя модель, нашу с ней модель. Ответ уже близок, Кира, а после – разбей меня на кусочки как ледяную статую, хорошо?
Пьяный лед, замороженный сок винограда без кожицы, белое Шардоне с ноткой меда – это я. И я вся твоя, а он пусть уходит. Он лишний здесь, он слишком горячий и такой глупый. Маленький Кай нашел свою Герду!
— Терпеть не могу неумных мужиков, — ее смех как ледяные колокольчики, подкравшаяся ладонь скользит по моей щеке - вниз. А мой голос вырывается из меня хрипом, так я хочу ее ласки.
— И я.
— Конечно. Глупенькая женщина мила, если она не зла, весела и хорошенькая. А глупый мужчина просто глуп! Недалекий самец с отлично развитой мускулатурой – вот кто этот…. Да, моя девочка?
— Да. Миллион раз да, моя Королева.
— Ты ведь не позволишь ему прикоснуться к себе? Его поцелуй все равно что забродившее варенье, имей в виду. С плесенью.
В ее нежном голосе беспокойство, под его ногами вихрится поземка.
— Да. То есть нет, меня тошнит от одной мысли его целовать, Кира. Он прошлогоднее варенье с плесенью.
Полярное сияние слепит даже меня, он щурится, а спираль поземки уже вьется у его колен. Он ничего не различает в мелькании огней и неслышных стонах, вращении синевы, бирюзы, изумруда, теней окровавленных ножей - беги, идиот! Уматывай отсюда! Уходи!
— Он всегда был гадок. Да, Катенька? Потный самовлюбленный индюк с манией крутого мальчика Кая! Только ты, моя нежная, могла вообразить, что он… что он просто заколдован, наш маленький мальчик! А он всегда был таким. Хочешь, я заморожу его сердце тоже? Мы будем играть с ним, ты и я! Вместе!
Нет, я не хочу. Я хочу собрать мою мозаику простых чисел.
Но этот трясущийся от холода идиот все еще здесь. Капли крови стекают с изрезанного лица, и, наверное, их впитывает ткань его черного пальто. А над головой у глупца уже кружится ледяной конус острием вниз – набирает инерцию, дрожит точной энергией. Достаточно, чтобы разбросать его ошметками мяса и костей, а он уставился на нас. Вытаращился на голых снежных баб и ничего больше не желает видеть! Да он ведь никогда не и не видел - дальше собственного носа! Сейчас она, звонко смеясь, укажет пальчиком - вниз!
И ледяное острие нанижет глупца, как кусок холодного мяса. На шампур. Начиная с головы.
Стон рвется из меня, что со мной? Ее настороженный вопрос: — Ведь ему не нужны – ни ты, ни я! Катя?! — ее изящная рука поднимается, неуверенно указывает кинжальному вихрю – вниз?… Нет. Нет, подожди.
Не нужно… пусть уйдет. Просто уйдет.
— Только метания между нами, а когда ему наскучит метаться, он побежит искать третью. Катя!
Нет. Пусть уходит!
— Четвертую. Помчится, кинется во все тяжкие, только бы не признавать реальность! То, что осколки кривого зеркала были в нем всегда…
— Убирайся отсюда! — Я поняла. Глупец никуда не уйдет. Он будет торчать тут, как сопля на зеркале, пока она не размажет его мозги по льду! Розовым снегом украсит наш зеркальный дворец… Убирайся же!
Босиком по льду я лечу на него и толкаю, изо всех сил толкаю из-под летящего ножа – убирайся же!! Он хватает меня, чтобы удержаться на ногах, и удивленно косится на дрожащее лезвие там, где только что упрямился. Он схватился за меня, чтобы удержаться на скользком льду… а целует, потому что самодовольный… тупой… назойливый… глупый… мой.
Один поцелуй. С горячим летним медом и привкусом граната.
Моя Королева…
Она плачет льдинками.
Мне больно от мысли, что этот лед сейчас разрежет ей глаза, и страшно, потому что ее алмазы уже превращаются в рубины. Розовые, алые. Нет, лед не расцветет розами, потому что это не сказка. Лед станет алым от ее крови, и все повторится в зеркалах, снова и снова, бесконечно, вечно, мы все рисуем своей кровью в зеркальных коридорах …
Она плачет из-за меня? Нет, она оплакивает что-то другое. А я?
Я иду с ним всего лишь оттого, что моя рука зажата в его сильной горячей ладони. Мы уходим, а королева алого льда больше не плачет. Она смеется нам вслед, роняя алые капельки на лед. Смеется так, будто знала ответ еще до того, как загадала мне свою загадку простых чисел.
Один, два и три.
Знала все, что будет, и теперь смеется одна. Надо мной и над собой.
Мы уходим. Моя рука горит в его ладони, мне опять больно. От горячих слез, от проснувшегося сердца, моего глупого женского сердца. — Андрей, почему ты так долго не приходил за мной? Как ты мог оставить меня в этом холоде, в ледяном сне, Андрей…
Я так замерзла.
Я почти умерла без тебя.
……………………………
Я жду мое такси и любуюсь снежинками. И чуть не падаю, испугавшись – так резко врывается в мои мечты визг тормозов, совсем рядом. Ну и вопль, как будто кого-то по живому обдирают. Ой, а ведь знакомая машина…
— Катя. Добрый вечер.
Я обалдевая отвечаю: – Добрый вечер, Андрей Палыч. И поправляюсь — Андрей.
Он расцветает смущенной улыбкой, будто я сказала ему что-то очень хорошее. Всего лишь по имени назвала, сообразив, что глупо церемониться, мы с ним давно уже вне… корпоративного моделизма!
— Удивительный вечер. Зимняя сказка. Да, Катя? И ты… как из замка Снежной Королевы. Катя, у тебя на волосах снег. Можно, я…
Я испуганно отшатываюсь, а он с глупым видом прячет ладонь в карман. У него усталый вид. Из ледяного замка – кто… он или я…
— Нет, я из бара. Забежали отметить день рождения у коллеги. Вот. Только что разошлись, было так весело.
У меня слегка дрожат колени и тепло внутри. Я забыла, каким бархатом льнет его голос, самонадеянно забыла свою реакцию на него. Какая ж я глупая, что хотела увидеть его. Бежать, срочно бежать от него. Намечтала, глупая гусыня? Снежку поклюй, вот и остынешь.
— Я могу тебя подвезти. — предлагает он просто и искренне. — Идем? У меня как раз свободные полчаса. Да в общем-то и вечер свободный. Куда тебе нужно?
— Спасибо. Я… у меня встреча. — вру я раньше, чем понимаю то, что и зачем я сейчас скажу. Я испугалась от его слов так, что внутри мелко затряслось, но поганый язык лихо выдал версию, — Совсем недалеко, хочется пройтись. Снежинки…
Я подставляю перчатку под падающие хлопья и чувствую с падением сердца, что он тоже смотрит на нее – мою черную ладонь в кашемире. Пусть. Все правильно. Чуть позже я буду себя ненавидеть, но я знаю – так лучше.
Он мог бы сказать, что уже поздно искать свиданий. Что он не верит мне, что он помнил обо мне эти полгода. Он смелый и может сказать все, не то что я….
Но он прощается и уходит. Снежинки на плечах черного пальто, искорки слез. Моих слез, он не увидит их под стеклами.
Последний взгляд искоса, и хлопает дверца. Он уехал, а я все еще делаю вид, что разговариваю по мобильному. Я улыбаюсь изо всех сил загадочно, и вероятно, выгляжу идиоткой. Только бы он не понял, что я вру и плачу ему вслед.
И изо всех сил мечтаю, чтобы и он посмотрел на меня в зеркальце заднего вида, посмотрел сейчас, разворачивая машину. Увидел, как я застыла куском льда.
Как я тяну слова в мобильный - с улыбочкой роковой женщины на трясущихся губах.
Телефон оживает в моей руке – сообщение! Он не уехал, он близко, он возвращается….
Он еще не все сказал мне!
Снежинки хохочут, взвиваясь, – текст свой читай, читай… буквы стекают слезой.
Герда, это твое такси.
|
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
