НРКмания

Заявка: WOW!


«Фикус под воздействием каждодневного виски и горьких слез Кати Пушкаревой превращается в дурман траву, и начинает странным образом воздействовать на вмех сотрудников ЗимаЛетто. Любой пейринг, любой рейтинг и любой размер».
Исполнение 1

Пейринг: Катя/фикус/Андрей
Рейтинг: все на уровне пестиков и тычинок
Размер: маленький

Оно стояло себе тихонечко в уголке, с удовольствием дыша днем углекислым газом, а ночью лакомясь кислородом, но по чуть-чуть, умеренно, чтобы не опьянеть и не начать сгорать в атмосфере, как все эти проклятые создателем безумцы - лишенные почвы, а потому неприкаянно болтающиеся в пространстве. Стояло и было вполне себе довольно своей растительной жизнью, если не принимать во внимание уже ощутимую тесноту в корнях и, видимо, несбыточную мечту о нефильтрованных солнечных лучах. Стояло и не задумывалось о своей принадлежности к одной или другой половинке когда-то поделившегося надвое хаоса: растение – оно мое, средний род. Род самодостаточный и полный покоя.

Но, как говорится, любовь придет и в кашпо тебя найдет. Что там излучало это мелкое создание, более жадно глотающее воздух, чем другие? Какие флюиды выделяло? Но уже в тот первый день, когда она два раза подошла близко со сброшенной берестой того, другого существа в руках, стало неспокойно и в стволе, и в листьях. А спустя несколько месяцев, когда тот, что чаще других оказывался рядом и менял кору, как перчатки, стал выделять в пространство все больше этого родственного этилену вещества – пахучего и летучего, вот тогда спящие почки проснулись и зацвели. Этилен что? Обычный фитогормон: ствол утолщается, стрессоустойчивость повышается, а плоды наливаются спелостью. А здесь... надышишься вместе с ними, оголтелыми, всякой дряни, так не удивляйся, почему что-то меняется в тебе, и ты начинаешь цвести и пахнуть. Цвести – это, конечно, громко сказано: никто, кроме той ласковой уборщицы, что влажно теребит листочки раз в неделю, так и не заметил маленьких зеленых бутонов, больше похожих на корявые остроносые перчики, но их аромат...

- Машка-монашка! – показала язык Светлана и, вынув из кармана рваных джинсов губную помаду, в несколько точных штрихов изобразила на дверях лифта неприличную картинку.
Машка закатила глаза, схватилась за четки и забормотала что-то.
Света хотела добавить для пущей убедительности пару волосков, но двери лифта разъехались, беспощадно калеча нарисованный орган. Смачно жующая жвачку Локтева отошла в сторону, пропуская приехавших на этаж.
Из лифта вышла Клочкова, ведя с собой на поводке здоровенную свинью. Свинья, как и Вика надменно цокала копытцами, проходя через приемную.
- Клочкова помешалась на здоровом питании, - сказала Светлана, доводя свой рисунок до совершенства. – Хочет, чтоб гамбургер был совершенно свежим? Только что хрюкал?
Маша снова закатила глаза и с еще большим жаром принялась массировать бусины.
Из недр этажа появился Малиновский. Уже в пятый раз за утро. Он, как и в предыдущие свои заходы, подлетел к столу, за которым сидела Тропинкина, и уставился на нее. Его взгляд огладил покрытую белой эластичной косынкой голову со строгим пучком, бледное, лишенное каких бы то ни было красок лицо, спустился на широкий белый же накрахмаленный воротник. Его глаза ощупывали кромку воротника: она проходила прямо линии снятия мерки ОГ.
Мария занервничала под этим взглядом, схватила со стола свой кишнот и дрожащими руками нахлобучила его на голову. Белоснежные крылышки кишнота затрепетали.
- Мадонна! – в непритворном экстазе художника, только что нашедшего свою модель, возопил Малиновский.
- Изыди, сатана! – замахнулась на него тяжелым фолиантом с крестом Тропинкина. – Не буду я тебе позировать, даже не надейся!
- Такой лик пропадает! – искренне расстроился Роман Дмитрич и повернулся к Светлане. Та дополняла свой рисунок соответствующей надписью.
- С точки зрения композиции, - тактично, но с тяжеловесным гонором специалиста заметил Роман, - эту надпись лучше было бы сделать ниже рисунка.
- Себе сделай, а? – Светлана протягивала ему огрызок губной помады. – Есть, что подписывать-то?
Жвачка вылетела изо рта со звуком выстрела из духовушки, и пролетела мимо виска Романа.
- А все-таки, снизу было бы лучше! – упрямо сказал он и хотел уходить, но второй лифт выдал на-гора Ольгу Вячеславовну и Татьяну Пончеву. Короткий оранжевый ежик второй резко контрастировал с ее голубым обтягивающим комбинезоном, то есть совершенно обтягивающим.
- О, Танюша! – кинулся к ней Роман, - У меня есть идея для картины «Союз Земли и Воды», я с Потапкиным уже договорился. Там нужно будет позировать обнаженной, но сейчас я понял, что вам даже раздеваться не придется!
- Диавол! – зашипела со своего места Тропинкина. – Таня, не верь ему! Это ловушка, этот человек хочет всех увести с собой в ад через грех сладострастия!
Последнее слово было сказано с таким чувством, что Светлана облизала губы, у Татьяны четко обозначились самые выступающие точки груди, а пол Малиновского стал всем понятен и без подписи.
- Мария, то, о чем вы говорите – в далеком прошлом! Я в творческом отпуске. Хотите посмотреть табель выхода на работу моего... ? – он приблизился к розовому столу, но не успел договорить.
- Чур меня! – сказала Маша, набрала в рот святой воды из бутылки и мелкодисперсной взвесью попыталась отгородиться от нечистоты говорящего.
- Ром, если хочешь, я могу тебе любую прислать позировать из Милковых вешалок, - сказала Ольга Вячеславовна. – Думаю, что это пушечное мясо надо на полную катушку использовать. Вот сейчас как раз еду от одного воротилы, решили вместе с ним бизнес замутить. Денежный очень, но без крыши – никак. Вот и договорилась – я ему буду девочек поставлять и пуговицы пришивать, а он все остальное. Деньги пополам.
- Да какое там мясо? – расстроился Роман. – Если только...
Его лицо просветлело, а легкие забыли выпустить наружу очередную порцию воздуха.
- Если только «Триумф Смерти»! О, это будет нечто... три года воздержания, направления потоков энергии в творческое русло – и мир зарыдает над моим шедевром. Пойдемте, Ольга Вячеславовна, оговорим цены, я так понимаю, вы бесплатно – не?
- Ну, о чем ты, Ромочка? Давать что-то кому-то даром – лишь развращать людей, да, Мария?
Мария сложила ладони в молитвенном жесте.

Катя вышла из лифта в глубокой задумчивости. Андрей Палыч с каждым днем становится все более странным: все высчитывает математическую вероятность успеха их самого первого бизнес-плана. А чего ее теперь высчитывать? Но ведь нет, сидит целыми днями без еды и питья, до глубокой ночи и считает, считает, формулы через стол спускаются на пол, переходят на стены, а он все бормочет о каких-то производных и коэффициентах... и совсем не обращает на нее внимания.

Катя улыбнулась Светлане, которая ножницами расширяла дырку на джинсах, Машке, которая зажгла тоненькую высокую свечку и теперь что-то пыталась углядеть в ее пламени, прошла мимо Вики, которая в этот момент ловила в своем бюстгальтере белую крыску, зашла в кабинет президента.
Президент, осунувшийся, посеревший, но оттого еще более прекрасный, сидел в своем кресле и, гремя костяшками бухгалтерских счет, что-то считал.
- Андрей Палыч!
Он не обратил никакого внимания ни на ее голос, ни на звук закрывшейся двери.
- Андрей Палыч! – чуть громче позвала она. – Я люблю вас!
Нет реакции.
Катя обошла стол, встала рядом с президентом. Вдохнула, чтобы уловить его запах, но услышала другой аромат. Слезы, которые уже подступали к глазам, вдруг отхлынули...

Сначала она почувствовала легкое прикосновение к коже за ушком – приятное, совсем не щекотное. Одновременно вокруг талии обвились тоненькие... проводки? Она хотела посмотреть, что это, но ее кто-то упруго потянул за плечи назад, от Андрея. Голова закружилась, а нежные скользящие прикосновения уже ощущались на всем теле – словно тебя ласкает прохладная листва в жаркий душный день, словно травы окутывают тебя, словно молодые упругие ветви обнимают! Веки тяжело опустились, и Катя сосредоточилась только на своих ощущениях: только б не упасть! Коленки подкашиваются от томной слабости: ласковые усики – почему-то так захотелось назвать эти нечеловеческие конечности – уже забрались под одежду, и обнимали ее осторожно, но с приятной силой. И – ах! – прикосновение к губам похоже на прикосновение цветка, а то, что обвивается вокруг вершинок груди – это вообще ни на что не похоже! И бедра под подолом уже оплетены чем-то, как будто лиана настойчивым побегом забирается вверх, к солнцу, по стволу молодого деревца... К солнцу? Вот, оказывается, где у нее живет солнце!

- Катя? Катя, вы слышите меня?
Андрей трясет ее, как однажды Малиновский тряс тот несчастный фикус, что стоит у нее за спиной... и смотрит так, будто впервые увидел. Зачем он выудил ее из этого чудного омута? Ей было так хорошо!
Катя снова закрывает глаза, сопротивляясь возвращению из дурманящего летнего пекла, обмякает, не желая больше быть стойким оловянным солдатиком, и тут же чувствует силу и крепость мужских рук, которые подхватывают ее и поднимают в воздух.
Вот, вот, не возвращаться! Остаться там, где усики играли с солнцем, где чувствовала себя желанной.
- Катя... – доносится откуда-то из другого мира. А потом горячий воздух врывается в ее легкие, и она принимает кислород не из атмосферы, как раньше, а из какого-то другого источника.
- Катя!
Эх, придется возвращаться.

Пушкарева стремительно убегает, а ее смущение совсем непонятно. Оно такой странной природы, это смущение...
Андрей смотрит ей вслед, а потом подносит пальцы к губам: что это за легкое покалывание и на языке, и в горле, и в легких? А это что, будто пыльца?

Какое, однако, глобальное и все проникающее воздействие В смысле, радиус поражения-то ого-го какой, а ведь большинство секретарей не должны бы часто появляться в президентском кабинете
Но раз просили, чтобы всем перепало, считаю, Автор с этим отлично справился, за что ему большое спасибо. Не могу не отметить просто гениальные фразы:

Не повезло данному экземпляру, какой там покой, в "Зималетте" этом

Это про белый пиджачок Жданова?

Выполнение заявки на фесте слишком серьезное дело, чтобы отнестись к нему легкомысленно и без должного усердия. Требуется занудный обоснуй столь всепроникающего воздействия? ОК. Нам бы только букаффки попечатать.

Гость, как ботаник ботанику:
1. Площадь поверхности пыльцевых зерен столь велика по сравне­нию с массой, что законы, в соответствии с которыми рас­пространяется пыльца, более сходны с таковыми для части­чек дыма, спор болезнетворных микроорганизмов...
2.Чтобы вызывать умеренный или тяжелый аллергический симптом требуется всего 50 зерен пыльцы на кубический метр. Но бывают и более агрессивные растения: достаточно всего 11 зерен пыльцы амброзии на кубический метр, чтобы вызвать приступ астмы.
3. В цветке одного соцветия амброзии содержится около 4 миллионов зерен пыльцы.
Что в таком случае можно сказать про мутировавший в дурман-траву фикус? Да даже если он производит пыльцы в 4 раза, в десять раз меньше, все равно площадь офиса позволяет нам надеяться на хорошую концентрацию дурмана в воздухе. А если фикус потрясти?
Если учесть, что пыльца дурман-травы с точки зрения физики распространения в воздухе сходна с инфекцией, то, Гость, как архитектор-архитектору:
"Отделение для инфекций, передающихся воздушно-капельным путем, должно располагаться на последнем этаже стационара, чтобы восходящие потоки воздуха не разносили возбудителей по всему зданию. Но лучше, если инфекционное отделение будет находиться в отдельно стоящем здании, которое изолируется от других корпусов полосой зеленых насаждений шириной в 15 м. При соответствующей планировочной изоляции и наличии автономных систем вентиляции допускается размещение инфекционного отделения в одном здании с другими отделениями..."

Как мы все знаем, заболевший фикус не был изолирован ни планировкой, ни полосой зеленых насаждений (Клочкова не в счет) от сотрудников Зималетто, да и вряд ли в кабинете президента была автономная система вентиляции. Так что завихрения воздушных потоков, создаваемые при стремительных перемещениях Пушкаревой, Воропаевой, да и самого президента, способствовали распространению дурманящей пыльцы по всему офису, уже не говоря про то, что Роман Дмитрич, вечно отирающийся у фикуса, мог переносить ее на своей одежде. Кроме того, можно вспомнить не один эпизод нахождения секретарей в кабинете президента. Танюша, например, вообще предпочитает распивать спиртные напитки в тени фикуса, а уж шныряние женсовета в Катину каморку происходит по расписанию подмосковных электричек: то полдня нет ни одной, а то каждые пять минут... Кстати, для заражения легочной формой чумы, например, достаточно пробыть несколько минут в помещении, где находится больной. Ничего не трогай, просто дыши - и глобальное воздействие проявиться уже через несколько часов.


Обоснуйно, Гость?



Ахха, про один белый, другой серый...

Гость, спасибо, Приятно поболтать, когда на дворе кризис

Вполне.
Но хотелось бы, уважаемый автор, в свете нашей околонаучной дискуссии высказать предположение о перспективах развития описанной вами ситуации. Не подвергая сомнению давно наличествующее на Форуме убеждение, что слова «дурдом» и «Зималетто» идут в связке и даже некоторым образом являются синонимами, позвольте мне напомнить вам 3-й закон Ньютона. Как механик архитектору.

Итак, поскольку сила действия равна силе противодействия или, говоря проще, как аукнется, так и откликнется, опрометчиво распространяемый фикусом дурман, имхо, может самым негативным образом отразиться на нем же, тем более что Света с ножницами находится в опасной близости от означенного растения. Когда ткань на ее штанах закончится и резать будет нечего.

Кроме того, поскольку удовольствие и даже, не побоюсь этого слова, наслаждение от действий фикуса получает только Катерина, - не захотят ли остальные члены женсовета того же? Они всегда были так любопытны и внимательны к ее состоянию! И что тогда останется от его «маленьких зеленых бутонов, больше похожих на корявые остроносые перчики, и настойчивых побегов»? Даже на гербарий не наберется.

У меня от механиков слабость в коленках, как у Катьки от фикуса. Особенно от механиков сцены. А околонаучные беседы (дискуссия же предполагает спор?) вообще приводят в экстаз, так что...



Не исключено, что фикусу угрожает некоторая опасность, хотя он и занимает стратегически выгодное положение: в уголку президентского кабинета. Если говорить о Светлане, то зная о ее личных проблемах, можно предположить, что скорее объектами ее манипуляций с ножницами могут стать представители ненавистного мужского пола, а не безвинные молчаливые растения. Хотя, конечно, от идиосинкразии никто не застрахован. Вы думаете, что фикусу, как и предлагалось одним Гостем, стоит отрастить себе три конечности и драпать из этого дурдома, в целях обороны откусывая попадающимся на пути работникам Зималетто головы? Но как же Катя? Он, фикус, уже врос в нее всей своей сердцевиной.




Предлагаете фикусу быстренько размножиться? Чтобы всем по наслаждению? Один он, боюсь, не справится с таким количеством неудовлетворенных женщин, к тому же у него выраженный катькотропизм. Или у Катьки имеется некий мутаген, делающий всех, кто имел с ней радость "общений", неспособными к контакту с другими особями.
Интересно, как можно размножиться побыстрее? Отводками, почкованием, прививками?




Не, это не я. Жаль немножко вас расстраивать. А тот, про кого вы говорите, был не Мендисабаль ли? Не знаю других архитекторов...
А проиллюстрировать - это про картинку речь? Именно нарисованную? Я б тоже хотела это увидеть.
К сожалению, среди моих средств художественной выразительности, нет ни красок, ни композиции, а только всякие метонимии и синекдохи. Могу ченьть нарисовать, но не более, чем словами...

Как вам такая картинка, Гость? Пастель, бумага.

Этюд в изумрудных тонах.

- Всех повыдергаю к чертям собачьим! – отец шлепнул ладонью по широкому колючему листу. – Одни пустоцветы. Вот, фикусы буду выращивать!
- Ну, подожди, может еще завяжутся, - Катя дотронулась до желтого цветочка, в основании которого не было никакого намека на огурец. Протянула ласково меж пальцев, как толстую нить, прохладный усик. Усик тут же обвился вокруг ее пальца.
- Зачем тебе понадобился этот фикус? – Валерь Сергееич установил горшок в углу теплицы.
- Хочу. Чтоб был. Это мой каприз.
Катя не стала рассказывать отцу, что девчонки выкрали его из кабинета Жданова и привезли растение с собой на встречу, после того, как она вернулась из Египта. Сказала, что подарили. На память. А раз они надолго приехали на дачу, то и цветок пришлось взять с собой.
- Каприз? – усмотреть хоть что-то предосудительное в таком капризе не смог даже Пушкарев, а потому фикус был оставлен в теплице и уже наслаждался влажным теплым воздухом.
Ночью Катя внезапно проснулась. Из открытого окна веяло цветущим жасмином... Потянуло на улицу, но если она сейчас пойдет через дверь, отец непременно всполошится. Дом старый, все скрипит – двери, половицы, ступеньки... Катя отвязала веревочку, на которой держалась рама с натянутым на нее тюлем, вынула ее из оконного проема. Комары, стоящие в очереди у антимоскитной самодельной сетки, тут же рванули в дом. Она села на подоконник, свесила ноги наружу. Прыжок – и мягкая трава заглушила сделанный неидеально соскок с подоконника.
Катя прошла вдоль дома и увидела очертания теплицы. Ее потянуло туда. Навестить фикус? А почему нет?
В теплице было совсем тепло и влажно. И, хоть какого-то конкретного запаха не ощущалось, голова тут же немного закружилась. Девушка прошла вдоль грядок... Ей кажется или все листочки и усики направлены к ней, словно они хотят ее задержать или погладить? Катя тронула лист рукой... ой, он же совсем не шершавый, как днем... днем листья цеплялись за одежду, за волосы, когда она помогала отцу подвязывать упавшие побеги, а сейчас.... И этот, и этот мягкий, нежный... бархатный!
- Ну, что же вы, ребята? А? Он ведь правда вас повыдергает! Давайте, уже, начинайте плодоносить...
Кате показалось, что она увидела на одном из растений плодик. Ура! Надо завтра показать его отцу, пусть успокоится и еще подождет немного со своими репрессиями. Она протянула руку, положила маленький огурчик на ладонь. Не холодный, гладкий... Она провела пальцами по нему вверх, вниз, нежно огладила. Большим пальцем потрогала кончик – цветочек уже отпал. Огурчик заметно увеличился в ее руке. Вот ведь, чего не покажется в утренних сумерках и спросонья... огурцы быстро растут, но не на глазах же!
Повернулась и увидела, что огурчик-то не один. Она наклонилась к нему... большой, тоже уже большой! Листья щекотали шею, усики обводили контур ее губ... Стало совсем жарко.
Кате захотелось скинуть рубашку. Она скинула, подняла руки верх, свободно вздыхая. И тут же множество зеленых ладоней коснулись ее тела, а плети обвились вокруг запястий и щиколоток – она, как мошка попала в нежную, но крепкую паутину. Было совсем не страшно, но кровь забурлила, закипела, понеслась по телу быстрыми пульсирующими волнами. Желтые цветы накрыли поцелуями коричневые бугорки на Катиной груди, а пестики под покровом из лепестков настойчиво раздражали их. Висеть в воздухе, поддерживаемой растениями, было восхитительно приятно. Полупрозрачные – Катя не видела это, а знала, - зеленоватые усики, скользили по ее телу, забираясь в самые потайные местечки... А цветы целовали не только грудь, ох, не только...
Катя чуть запрокинула голову, прямо над ее лицом нависал длинный огурец... Она засмеялась и открыла рот, огурец опустился чуть ниже, и девушка дотронулась до него языком. Потом еще и еще... Ей захотелось откусить его кончик, она прижала его слегка зубами, но огурец вдруг качнулся, высвободился, и, скользя по ее вспотевшей груди и животу, спустился вниз. Плети, обвивающие Катины бедра, натянулись, ноги медленно раздвинулись. Что-то твердое надавило легонько на возбужденные ткани между ног, а потом, скользя по влажной слизистой, вошло внутрь. Один самый упругий и крупный усик нащупал чувствительный бугорок между складочками кожи. То ли плети раскачивали ее туда-сюда, то ли...
Фикус ревновал и оттого пылил еще сильнее.

- Лена! Лена!!! Иди скорее сюда! – ранним утром кричал Валерь Сергееч из теплицы таким странным, сдавленным голосом, что Елена Сергеевна припустила к нему, как спринтер-чемпион. – Ты только глянь!
Посмотреть было на что. Огурцы свисали отовсюду, грозя порвать и сломать гибкие стебли растений.
- Пап, а что это у тебя за огурцы в дальнем конце теплицы? – поинтересовалась за завтраком румяная, видимо хорошо выспавшаяся Катя.
- В дальнем? Длинные такие и без шипов? Это «Изумрудный поток».
- А... А вот такие, потолще, но коротенькие, тоже гладенькие?
- Это «Дядя Федор». Но он же колючий, почему гладенький? Понравились тебе наши огурчики?
- Да, Федька неплох, но Изумрудик лучше...
- Нежнее мякоть у него, это да.
- И нежнее, и длиннее. Согласись, пап, это имеет значение.

Безобразие нарастает.
Такое впечатление, что собрались одни нимфоманки! И что в мире совершенно нет достойных обсуждения проблем, таких как экология, апартеид, вред курения! И других.

Да хотя бы анархию взять – вот с чего вы взяли, автор, что маркер "анархия" позволяет вам любое безобразие? Да анархия - это самый упорядоченный строй из всех, изобретенных диктаторами!
В корне анархии – незыблемые мафиозно-монархические атаманские устои; стержень анархии – это доведенный до абсурда авторитаризм! Мать порядка - вот что такое анархия, и она же – беспредельное поклонение власти, возносящее ее (власть то есть) в божественную ипостась, поскольку что такое есть «безвластие», как не подтверждение изначального, первородного, божественного - существования власти! Ее первоначало, генез, корень, корнище… початок… ой…

А вы вот, автор, чем занимаетесь! Ну вот как это - наслаждаться рисованием усиков? Которые еще и лезут непомытые, негигиеничные, антисанитарные – в… ну куда там они у вас, автор, лезут? В смысле, вашей героине? Вы так утонченно-вуалированно об этом пишете, почти без подробностей. Да уж, хорошо хоть без подробностей! А… а что она при этом чувствует, в смысле героиня ваша? А эти ваши усики и партенокопытные… то есть партенокарпные эти гибриды… они такие плавные, вкрадчивые такие, мясистые… шелковисто-масляные, да?! А? Нет, ну неужели ей не стыдно заниматься вот «этим» – с овощем! И вам неужели не стыдно, автор?!!!
И на что вы тратите время, автор? На сексуально-овощные фантазии! Когда могли бы употребить это время для семьи, воспитания детей, или хотя бы для выращивания настоящих, а не эроботанических овощей и фруктов - опять же для семьи? Нет, это отвратительно!

Огород семьи Пушкаревых

Елена Александровна любила свой огород. Плодовитый, солнечный, уединенный за высоким армейским забором из бетонных панелей да двумя рядами проволоки: уголок мирных трудов и релаксации – ее маленький подмосковный рай.

Она провела день до обеда великолепно. Чудесно. Утренний огород в росе был благостен, как спящий после второй опохмелки муж, птички пели искренне, как бесхитростная дочка-скромница, а вымуштрованный соседский кот при виде Елены Александровны вмиг исчез, перепрыгнув двухметровый Пушкаревский забор.
Неслышно ступая по росе, шла она по борозде, озирая свое богатство. Свекла уже колосилась, а мангольды дерзко алели в росе меж мощных буряков и пастернаков. Прекрасно без извилин! Гряды, солнце, инструмент! Что еще нужно для счастья скромной женщине, жене подполковника…
Картофель цвел бархатно, лилово-кремово, успокаивающе мягко, морковная ботва стояла стеной, помидоры клонились и изгибались, подвязанные к толстым палкам, и ароматно намекали на будущие салаты, томаты, борщи и маринады. Без помидор – ну что за огурцы! Взлетают закрученные банки что твои ракеты, а вот огурчик с парой помидорок – совсем другое дело. Стабильность семейных устоев, как любит говорить подполковник.
Обед она готовила с тихой улыбкой.

— Фаршированный кабачок.
Елена Александровна скромно поставила в центр овальное блюдо из одобренного главой семьи дачного сервиза.
— Мясом? — Строго спросил глава.
— Да. И помидорами, и зеленью. — Отчего-то смущаясь, отрапортовала жена.
— Отлично. — Похвалил подполковник. И отрезая себе кружок потолще, благодушно отметил: — Ишь, погнулся, подлец, аппетитно так… отбивала небось для мягкости? Иль сальцом шпиговала?
Елена Александровна, потупясь, лишь морковно розовела от похвалы. Но смачно рубящему истекающий прозрачным соком мясной кабак Пушкареву было уже не до жены. Он наслаждался сытным вкусом. Катенька ела, скромно глядя в тарелку.

И вечер спустился шелковым парашютом, и птичьи трели вновь воззвали к дачникам – спать… пить и спать… пить-пить… и спать… пить…
– Кваску? — с надеждой поднесла она мужу пенящийся жбан.
– Квас – это дело. А бражка лучше.
И подполковник покровительственно подмигнул своей тихой жене, а та послушно метнулась в прохладную кладовую, к бочонкам с пшеничной, свекольной, гороховой, рисовой, яблочной, прошлогодней сливовой и смородиновой…
Через полчаса к птичьим нежностям добавился удовлетворенный свист с похрапыванием. И Катенька уже убежала, старается, маленькая дачница, все трудится и напевает что-то в огуречной теплице, милая, работящая девочка…
Елена Александровна поставила на тумбочку рядом с подполковником кувшин с рассолом, поправила безупречную скатерть, табуретки, носки, сапоги, занавески… все было в идеальном порядке, именно так, как любит Валерий Сергеич. И вышла в сад.

Сумерки нынче были золотистыми, небо с розовой пеночкой умильно нежничало с бетонными верхушками забора. Соседскому коту Елена Александровна погрозила пальцем – не мявкай лишнего, животное, ежели жить хочешь…
И быстро оглянувшись на мирно темнеющие окошки летнего домика, поспешила к своим кабачковым грядам.

Шедеврально! Гость, который механик, очень уважает возможность совмещения полезного с приятным, любит старших Пушкаревых и Катьку, и если первым полезно, а второй приятно, то это вовсе не

Огурчики, кабачочки - все в дом и закусь мировая

Ну и, как алаверды вам и один из вариантов обоснуя для заказчика темы

Тропинкина снова ткнулась зареванным лицом в Катино плечо, оставив на светлой ткани очередное пятно от растекшейся косметики. Пушкарева поморщилась – придется теперь на химчистку потратиться, а зарплату задерживают, − но отодвинуться было некуда, да и бесполезно, с другого бока ее подпирала размазывающая по щекам слезы Шура. Если причину Машкиного расстройства дамочки знали и уже основательно обсосали, то видеть в слезах обычно жизнерадостную Кривенцову было странно.
− Шуруп, ты за своего начальника обиделась, что ли? − Амура пихнула подругу локтем, − так ведь Роман Дмитрич твой и правда Машку подставил, а потом еще и уволить потребовал. Ну, назвала она его козлом, так что, не права, что ли?
− Кто кого подставил это еще большой вопрос, − Ольга Вячеславовна протянула обеим страдалицам по чистому лоскутку, − и оба они не правы. Маш, ты вообще на что рассчитывала? И скажи Кате спасибо, что всего лишь выговором отделалась, что Андрей ее послушал, а не Малиновского. Тоже мне, нашла по кому страдать! Да Роман всегда одинаков!
Шура всхлипнула особенно горько, и Катерина, больше всех страдающая от потопа, вспомнила папин лексикон и рявкнула:
−Тихо! Докладывай, быстро и внятно: что случилось?
Слава богу, помогло. Шура и Маша синхронно высморкались, и Кривенцова проговорила:
− Кажется, Роман Дмитрич сошел с ума! Он требует, чтобы я каждое утро с того фикуса, что в кабинете Жданова, веточку срезала и ему на стол ставила! Я ему говорю: «Роман Дмитрич, давайте я вам в цветочном магазине большой куплю, в горшке», а он уперся: из магазина не такой будет, у президентского − каждый день новые веточки и бутончики!
Катя, вспомнив про веточки и бутончики нынешним утром, постаралась не покраснеть и погладила Шуру по руке:
− И что? Ну, любит Роман Дмитрич комнатные растения, радуйся, что фикусы, а не кактусы, те хоть не колючие. Стоит из-за этого реветь?
− Я не из-за фикуса! Он на меня последнее время так странно смотрит, а сегодня и говорит:
«Шура, вам не кажется, что вы слишком ярко и смело одеваетесь?»
Ольга Вячеславовна покачала головой:
− И это Роман, который радовался, что юбки у моделей стану еще короче, а декольте еще глубже!
Маша согласно кивнула:
− Да! Он мне тоже такое говорил. А еще похвалил мои волосы и спросил, нравятся ли мне косички.
Таня наконец-то перестала жевать и бесхитростно добавила:
− Как у Кати.

И не говорите, Гость! Я тоже думаю, что безобразие нарастает как-то уж очень медленно. Иногда кажется, что это безобразие стоит... на месте!

«Это ж вы говорили: «А судьи кто?» — Я про судей ничего такого не говорил…» (С)
Думаете, Гость, что пора упорядочить все эти безобразия? Усики простерилизовать, прежде чем запихивать их в интимно-героиньческие места, подробности развуалировать, сексуальные девиации четко систематизировать? Типа: кукумофилия, кукурбитофилия, каротафилия.
И... стыдно, конечно, ой, как стыдно, Гость... Заниматься вот «этим» в полном одиночестве, не считая аэроботанических членов... группы. Просто отвратительно...

Ой, пока писала...

Кружок по интересам ширился и рос.



Вот, мы вполне можем обсуждать разные темы, совершенно далекие от секса: кулинарию, заготовки на зиму, способы мирного сосуществования разных поколений в пределах одного садового участка... или



...прически, косички, рабочую одежду и озеленение офисных помещений. Хотя, ой, озеленение - не слишком нимфоманская тема?

Гость с алавердой,

Аэроботаника и другие достойные

Дачный отдых, тепличные условия преобразили Катерину до неузнаваемости. Грудь увеличилась на три размера, приобрела нереальную упругость и такую форму, что могла бы стать лицом. В смысле лицом крутейшей марки женского белья, которое только для красоты, чтобы в нем сфотаться или предстать перед мифическим любовником, потому что удержать эти кружева могут только то, что и само прекрасно держится. Талия на огурцовой диете еще утончилась, а бедра, от нее же, стали столь женственными, что соседские коты проходили мимо Кати с закрытыми глазами, чтобы у них не начались жестокие приступы мартовской лихорадки. Видимо, виной всему витамин Е, которым богаты огурцы. Единственное, с чем была проблема, так это с волосами: они так запутывались в усиках и побегах во время ночных тепло-влажных трудов в парнике, что Кате пришлось побриться наголо. Это решило все ее проблемы, но только до того момента, как не позвонил Пал Олегыч. Катя хотела явиться в Зималетто со стильным коротким «ежиком», который подчёркивал бы ее бескомпромиссность и жесткость как вновь родившейся бизнес-леди и самостоятельной женщины, не зависящей от мужчин ни в одном из важнейших жизненных вопросов, надев при этом длинные эпатажные серьги в виде партенокарпных огурцов, но папа не дал.

- Лысой? Вот с этими зелеными хе.. хренами в ушах? Только через мой труп! – кричал Валерь Сергеич, который и не подозревал, что волос у Кати давно нет, а уши проколоты (и не только уши), так как по огороду и дому она всегда ходила в белом платочке, как и положено правильной девочке: чтобы не припек... не напекло.
Когда у папы не вышло сварганить парик из мочалки, принесенной из бани, он рванул к огородному пугалу и сорвал нечто лохматое с него.
- Вот и отлично! – сказал он, водрузив кусачее, жаркое и тяжелое на Катину, привыкшую к свободе и легкости голову. – Прынцесса. Нет, не прынцесса...
- А кто?! – хотела канонически зареветь Катя.
- Маргарет Тэтчер! Вылитая. После схватки с бастующими шахтерами. Она ведь победила, не забудь!

Этот аргумент был убедителен, к тому же и погода испортилась. В парике от Садового Пугала было хоть тепло. Да и вообще-то плевать ей на то, как она выглядит в глазах всех этих козл... парно и непарнокопытных. Важнее всего, поняла недавно для себя Катя, было то, что она чувствовала... А чувствовала Пушкарева за эти летние месяцы много и часто, порой ночи напролет чувствовала, что она прекрасна, женственна, восхитительна, бесконечно желанна. Поэтому теперь ей было пофигу все...

Войдя в конференц-зал, Катя оглядела присутствующих. Устаревшие, малоурожайные сорта, неустойчивые к мучнистой росе... Ой, о чем это она?
- На повестке дня нашего сегодняшнего совещания несколько крайне актуальных тем, - строго сказала Катя, но переизбыток витамина Е в ее организме придал голосу такую глубину, что у присутствующих повысился тургор. Да, да, у всех. Козы тоже среагировали на открывшуюся перед их взором бездну. – Это апартеид, загрязнение мирового океана, рациональное использование офисных площадей и дресс-код. А, вот еще пункт: здоровое питание и заготовки на зиму. Кто желает высказаться?

- В отношении каких групп членов коллектива компании будет проводиться политика апартеида? – спросил Роман Дмитрич, стараясь смотреть на президентское лицо, а не на потенциальное лицо «Бюстье».
- Хороший вопрос, Роман Дмитрич. Я к следующему совещанию предоставлю списки работников, к которым отныне будет применяться политика сегрегации, дискриминации и угнетения. Но, чтобы не томить вас напрасным ожиданием, сразу скажу: в этих списках непременно будет ваша фамилия. И ваша, Андрей Палыч.

«Вот интересно, какого сорта огурец у Малиновского?... (Роман Дмитрич под взглядом начальства внезапно покраснел и смутился, впав почти в обморочное состояние. Дрожащей рукой он приложил бутылку с водой к пылающей щеке). Да и у Жданова она толком не рассмотрела за те два миссионерских раза. Миссионерских - во всех смыслах этого слова. Ни плавности, ни вкрадчивости такой или сякой, а уж, тем более, мясистости и шелковистости-маслянистости отведать ей тогда не пришлось. Да и даже если у них плоды приличные с точки зрения ранней спелости, вкусовых качеств, большого размера зеленцов и длительности периода непрерывного плодоношения, то уж усиков ни у одного из них точно нет! Таких усиков, как у Изумрудки с Федькой».

- Перейдем к следующему вопросу, если никаких возражений по этому поводу нет. Нет? Нет. Итак, загрязнение мирового океана. Кира Юрьевна, я вас слушаю.

- Голотурии исчезают с катастрофической скоростью, Екатерина Валерьевна. У Большого кораллового рифа их осталось всего ничего. А ведь морские огурцы, как вы понимаете, это древнейшие представители макрофауны океана, необходимые для нашей – Кира повела рукой от себя к Пушкаревой и обратно, - полноценной жизни. Без них миру, в котором преобладают представительницы прекрасного пола, не светит счастливое будущее и гармония.

Катерина одобрительно покачала головой при слове «нашей».

- Это удивительные, я слышала существа, - женщина-президент мечтательно вздохнула. – Размер от 10 до 30 см! Мягкое цилиндрическое тело из особой желатиновой ткани...
- А разной формы гибкие щупальца вокруг рта, Екатерина Валерьевна? А амбулакральные ножки? А те морские огурцы, у которых змеевидное тело и они способны, извиваясь, пробираться в любую, даже самую узкую пещерку... ах...

- Кира Юрьевна, вы потом зайдите ко мне, мы с вами это проблему обсудим предметно и детально. И, думаю, я вас сделаю вице-президентом. Кстати, нам с вами надо будет съездить в этом месяце в командировку. К Большому Барьерному рифу, чтобы уж снять все барьеры в общении. Кто-то что-то еще имеет сказать дельное по этому вопросу? Нет? Я так и знала. Теперь переходим к рациональному использованию офисных площадей. Надеюсь, все слышали об аэроботанике? Нет?

Катя посмотрела на присутствующих с таким плохо скрытым разочарованием, что многие сразу увяли.

- Что ж, придется ввести вас в курс дела, а потом я посмотрю, кто будет проявлять больший энтузиазм на этой ниве. – Она бросила взгляд в сторону Жданова, который вел себя как ее двудольные тепличные любовники: безмолвно цвел, а может уже и зрел. – Аэроботаника – это стратегия будущего.

Спустя полчаса, когда были распределены обязанности, выработан план и стратегия аэроботанизации Зималетто, Пушкарева перешла к следующему пункту повестки дня.

- Дресс-код. За это будут ответственны – я уже подписала соответствующие документы, - мои родители: мама и папа. Отныне мама будет разрабатывать стиль рабочей одежды, решать, из каких материалов она будет изготовлена, и так далее. Папа будет следить за тем, чтобы ни у кого не было ни малейших поползновений отклониться от намеченного дизайнерского курса. Эти требования относятся абсолютно ко всем. Возражения имеются?

Милко, потеряв сознание, упал со стула, Роман аккуратно затолкал его ногой под стол, чтобы вставшая со своего места Екатерина Валерьевна, не споткнулась о ворох высококачественного льна и шелка.

- А как же вопрос с рациональным питанием и заготовками? – вдруг прорезался сочно-похрустывающий голос у Жданова. – У меня есть некоторые идеи по этому поводу.

- Хорошо, Андрей Палыч. – Катя подняла бровь, маскируя холодностью и равнодушием горячее любопытство искушенного огурцеведа, именно -веда, а не какого-то там -вода-оленевода, ведь ведать – это знать тайное и сокровенное, а водить – это просто водить толпы тупых оленей за собой. – Приходите ко мне тоже, когда выполните все неотложные задания, посмотрим, что вы сможете мне предложить...

Ей показалось, или в его глазах действительно распустилось и мгновенно погасло по два желтых звездчатых цветка?

Нет слов...
Браво автору!

_________________
Уезжают таланты, творцы и умы,
едут люди отменно отборные.
И останутся там, как у всякой тюрьмы,
надзиратели и поднадзорные.

И. Губерман

Автор, вы гений )))

Остановитесь! Что вы творите тут!!!
Это уже не феминизм даже, а какое-то… извращение дикое, ничего уже человеческого нет в этих ваших совокуплениях с лианами и кальмарами, кошмарище! Вместо того, чтобы рисовать добрых мудрых умных нежных романтичных все понимающих героев вы монстров тут мажете!!!
Рома – он хороший! (В душе он очень-очень хороший и несчастный, это уже столько фиков подтвердило, столько читателей одобрило, а вы?) Ему же стыдно что вы его огурец тут как салатный крутите-обсуждаете, по клеенке катаете, ножик заносите. А вот вам не стыдно, да?! А Андрюша с желтыми глазами огурца! Нанюхавшийся пыльцы, бедный, бледный, томный, красивый…

Знаете что, автор и ваша интересная группа, вы перегнули все палки.
Вы замахнулись на самое святое – на Андрея Жданова.
Еще на огуречную диету его посадите.
Создали тут кружок… по интересам? И что же это за интересы у вас? Группу любимых тысячами женщин прекрасных членов вы - обсуждаете, осуждаете и препарируете, опыты над нашими любимыми героями ставите, профессоры-морры!

Нет, никакие вы не анархисты. Вы… вы монстры!!! Вот вы кто!!!

Убей меня, мой нежный монстр …


— Андрей. Андрей!!!
Она плакала.
Ни одна не способна так красиво плакать. Ни одна – настолько утонченно и прозрачно, белой прелестью с кровавой тенью глаз…
И куда делась ее фанаберия… бедняжка.

— Не уходи. Не уходи так!

… Сообразила все ж таки, бедненькая, что шутки кончились. Это трикотажное белое, скрученное в больной жгут твое одеяние, и ты - выкрученная лианой, с листьями нежного, плачущего цветка… чья жестокая рука мяла и выкручивала твой стебель? Даже одеться нормально уже не можешь, креативщица. Жалкая, бледная. Бескровная.

— Я же все для тебя сделаю, все что захочешь! Андрей!!! Не уходи!!!

… Белая, гибкая, стонущая… поздно, Кира! Пойми же, поздно. Мы расстаемся. Я пришел именно для этого – расстаться с тобой. Пришел к тебе в последний раз.
Она плакала, он молчал. Хотелось надеть очки.


Дальше он сказал ей все. Напомнил юные их, общие годы, первую их страсть и первое раскаяние, и их белое, пьянящее счастье – единственное счастье друг в друге…
Напомнил. Хорошо. Она должна твердо знать, что он все помнит. Ей так будет легче, ведь где она жила, и чем она жила последние их годы – да лишь в своих собственных больных фантазиях! И своими фантазиями. Реально - он давным-давно уж ей не принадлежит, у нее - лишь ее оторванные от земли вялые сны. Лиана без земли, воздушная, своей жалкой бахромкой щупалец, дрожа, хватается за него… что?!!!
На рукаве его пальто что-то болталось. Белесое, дрожащее. Он брезгливо снял, поднес к глазам – пух? Тополиный? Или паутинка, но откуда тут у нее, в стерильной фиалочно-сливочной ее спальне, паутина? Пальцы стали мокрыми.
— Я знаю, что нам нужно… — билось и мучило лихорадочное дыханье, — Андрей, Андрюшенька, милый мой, постой же!!! Ты уйдешь сейчас, раз ты так хочешь. Уйдешь. Но ты вернешься! Ко мне… как всегда, да, Андрей?
— Нет.
Она, будто не слыша, бессвязно лепетала что-то еще, начала вдруг дрожать как в лихорадке, стали холодными и извивались ее руки, пальцы, волосы… Он непонимающе смотрел на липкие пальцы своей руки, смявшей эту злосчастную паутинку – прозрачная слизь? Откуда…
— Нет, Кира. — Почти крикнул в бледное лицо. — Нет! Я не вернусь. Никогда. Ты будешь жить без меня, и будешь счастлива! Без меня!
И не успел отойти. Хотел, и не успел, какой-то миг, неуловимый звон, и ее руки обвились вокруг него как в смерти, скрутили силой дикой лианы - отчаянье… последнее. Он дал себя обнять – пусть, не жалко. Пускай в последний раз подержится. Черт, сила-то откуда у ней… никогда раньше… Ее руки… две руки… две? Одна? Кольцо? Что… что происходит? Ее глаза тянули в себя, топили, она ловила его зрачки умирающей мутью слез, смотрела, смотрела… только в его лицо! Он смотрел выше.
Она была высока, даже босиком всего лишь немного ниже его, а он стоял перед ней в ботинках. Лицом к ней и входной двери - выходу в свободу и новую жизнь. И смотрел над ее сосущим взглядом, над чистым светлым лбом - не понимая, удивляясь, внимательно следил за ее рукой, гибкой женской рукой - длинно, слепо и линейно, прямыми углами ползущей по полу, забирающейся на стену… к темному проему двери прихожей… и змеиный бросок - вот схвачен алой присоской ключ и – звяк! В дальний кухонный угол…
Бежать. Беги, Жданов! Он рванулся изо всех сил, и ее руки-лианы лопнули, брызнув соком. Липкий и пятнистый, он уже несся к двери, примериваясь плечом – выбить одним ударом! Спасаться! Он не успел.
Его подхватило в прыжке. Белое, пахучее и липкое, густо дрожащее скрытой силой. Обманно нежное и слабенькое. Дальше он бешено рвался и грыз это сливочное, сладкое без сласти, напоминающее… он грыз, рычал, выкрикивал угрозы и плевался, а рот ему услужливо заполняли все новые соблазнительные щупальца и слизь, щекотали язык и небо, лезли в горло, заставляя задыхаться собственными проклятьями, намекая – задушу или зацелую…
"что тебе больше нравится, мой милый?"
Он устал и обмяк. Расслабился, повиснув головой вниз и переводя дыхание. Пальто нелепо повисло, задралось, мешая видеть. Внизу был матовый паркет ее спальни. Далеко внизу.
Пока он боролся, она ловко подвесила его повыше. Тело ее уже не имело ничего общего с женским, нет – тело это не имело ничего общего с человеческим. Эта экстатически дергающаяся услужливая медузья гора с бахромой и потеками слизи, розовато-сливочная, с голубизной жилок и прозрачными каплями – она… оно… или все-таки она была внизу, на фиалковом шелке. Шутливо мелькали, высовываясь и прячась, дразнящие ягодицы, знакомые твердые грудки – около десятка, знакомые персиковые соски и треугольный пушок, и тут же тонули в белой массе. Верх медузы украшали белокурые прядки и блестящие глаза – по всей окружности, знакомые глаза, и совершенно незнакомые, поскольку веселые и очень-очень счастливые. Он вновь задергался в лианной люльке, обретая силы в омерзении.

Его рычание и раздутые ноздри ее рассмешили. Его непрекращающиеся попытки покинуть комнату - тоже. Она отпустила его, он упал с потолка, рванулся, ударив ногой в сливочный туман под бахрому, виртуозно прыгнул к вожделенному дверному проему и упал. Потом поехал по паркету, ломая ногти в тоненьких паркетных щелях, впиваясь в них в последней судороге спасения… стиснутые вывернутые ноги резало болью. Его лодыжки, это их подсек озорной выброс ее щупальца, спеленал, из тугого и больного вдруг сделавшись мягким и обволакивающим, и деликатно поволок его к постели, к ней на фиалковые простыни… но не доволок, бросил.
И стало вдруг интересно.
И даже как будто весело.
Резко и резво – весело? Что-то впрыснула в кровь, - сообразил он. Эти иголочки ее бахромчатые с радужными кончиками, эффект омбре, она ведь спрашивала его тогда, перед тем как застала с Катенькой – а нравится ли ему ее градиентная окраска, с платины к золоту?.. Кира, Кира… ведь она всегда старалась для него, только для него. Столько лет, она знает о нем все, что ему нравится, от чего он сходит с ума… И теперь ее модные щупальца-омбре его ласкали, взявшись по-новому, робко и пугливо, будто почуяв дрожь его нежности, уловив не понять откуда взявшейся тени раскаяния… брюки его были спущены и висели на пятках, штанины реяли где-то внизу, истосковавшийся огурец сквозь натянувшийся трикотаж игриво оглаживала нежная ручка - с настоящими, длинными наманикюренными пальчиками. Он посмотрел. Маникюр был свеж и безукоризнен. Пальчики побежали выше, забрались ему на живот, сползли ниже, нащупали, поддели, сдернули, и он удивился. Не может же возбуждать это… медузье это, пресно-ароматное и липкое, не извращенец же он, никогда и близко не был? Он охнул, почувствовав между ног теплую влагу и тоненькую настойчивость заодно с бережным массажем мошонки, ему всегда нравилось, как она это делает… именно она…

Внизу было женское тело. Абсолютно женское - белое, многорукое, улыбающееся животом, лицом, грудью, губы были и ниже – в ряд, смыкались и размыкались на ее членистом нижнем брюшке, некоторые из влажных губок были свежеподмазаны блеском оттенка марципана, она любила, так любила… пастельные оттенки…
Шаловливая катетеризация с успокаивающим массажем тем временем продолжались, в клочья рвя его сознание, с кромки блаженного стыда в ужас – а ну как не остановится оно, это кремовое ее щупальце? животная же силища, и что стоит ей вот так побаловаться, да проткнуть его насквозь, и высунуть окровавленный кончик из его агонизирующего в вопле горла – забавно, Андрюша? «Второй язык. Чтобы врать мне, милый…»
Она молчала. Беззвучные ее мысли ласкали его мозг и намного ниже, а еще два щупальца, потолще, деликатно раздвинули ему ягодицы. Он замирал и трясся в страхе, задыхался в парадоксе ощущений, на входе в анус ощущения эти были уже запредельно, дико приятны – поглаживание, сосущая густая слизь, что у ней там? А здесь… присоска, что ли… да что ей стоит отрастить что угодно!.. а он, спеленатый теплыми лианами, не может пошевелить даже кончиком пальца, о, какое же удовольствие, бешеная сладость - вот эта спеленатая неподвижность! ничего не делать, только ждать! Ждать, замирая от предвкушения, следующего ее вкрадчивого движения, и замирать от предвкушения… нет, это совсем, совсем не то, что склизким стыдом испытано было на заре его глупенькой юности, испытано - только чтобы понять и сравнить, как хихикали они с Ромкой, только для диапазону, только для… и им тогда не понравилось, обоим! Не то что это… эта… Кира!!! Прекрати… нет… Поздно.

Дикое наслаждение смежило веки, прожгло от копчика до грудины… он и не подозревал, что возможно такое… умереть не жаль, испытав это блаженство, испытав хоть раз – он понял это последним гибельным прозрением – умереть… или жить?! Ее выбор.
Выбор. Ее.
Этой шелковистой кремовой медузы с глазами цвета зимнего неба… ее выбор – жить ли ему теперь, или не жить - поскольку жить теперь стоит единственно для вот этого !!!... … …
Он больше не думал. Не вспоминал. Растворился в сладостной пытке и ждал – следующего взрыва блаженства, сначала скользящего движения, раздвигающего, дразнящего на входе, кончиком щупальца лижущего уже ждущую его предстательную – Иииии… не покидай!... не уходи… я все сделаю, только не уходи…
Замирая в агонии блаженства и удивляясь патетике собственных стонов и всхлипов, он все пытался приоткрыть глаза, старался хоть немного разлепить горячие от слез веки, чтобы…
Чтобы еще раз увидеть. Сквозь слезы увидеть, на миг.
Перед тем как умереть.
Увидеть - свое прекрасное, нежное, любящее….
Взращенное им чудовище.

Гость, как-то вы слабо протестуете! Ваш протест фальшив и неискренен!

Авторы, вы безусловно талантливы!
Спрос рождает предложение. Вон сколько желающих просят доступа в закрытую темку.

Аэроботанизация набирала обороты, идея захватила всех, даже проникла в мозг главного садовника Зималетто:

- Розовый бутон! – простонал Малиновский, провожая взглядом президентшу, - сорт Вивальди!
Жданов не реагировал: издалека казалось, что эта Катина юбка не с дизайнерской полосатой вставочкой в районе поясницы, а с отсутствием вставочки, поэтому видны трусики в полосочку. Капкан для глаз.

- Что ты стоишь? Ты уже ходил к начальству со своим меню?
- Нет.
- Тебе же есть, что ей предложить? – брови на лбу Романа исполнили акробатический номер, поменявшись в полете местами. - Мне казалось, что ты вдохновлен, - руки кругами на уровне груди, будто держат два арбуза, - полон идей.
Он был полон. Полон фантазиями, как сорвать все эти розовые покровы, все эти внешние подсохшие лепестки, чтобы добраться до влажной благоухающей сердцевинки бутона, чтобы слизнуть притаившуюся в нем капельку росы.
- Есть, - Андрей переступил с ноги на ногу, чуть дернул бедром, чтобы избавиться от легкого неудобства.
- Обратил внимание, как петелька на пуговку натянута? Кажется, руку протяни – и лопнет, треснет, взорвется! – звук рвущейся ткани вызвал вибрацию губ Малиновского. – Эта ягодка в состоянии потребительской зрелости, достигла максимума всех своих свойств - вкуса, окраски, консистенции, аромата. Пора, Андрюша на сбор урожая!
Его не нужно было уговаривать, нужно было только подтолкнуть...
Он толкнул дверь, перед взором открылась картина: Кира, сидящая на ручке президентского кресла, склонившаяся над розовой спелости Катей. Обе так увлечены чем-то, не отрываясь смотрят в монитор.
- Хочу такой, - Катя щелкает мышкой.
- Вот этот, прозрачный? Сиреневенький? – Кира указывает пальцем на экран.
- Да.
- А вот этот, с зайчиком? Не хочешь? С зайчиком интереснее, поверь!
Они переглядываются и, наконец, замечают стоящего в дверях. Катя тут же откидывается на спинку кресла и задирает подбородок. Кирина рука оказывается у нее на плечах, Воропаева спокойно улыбается.
- Что вы хотели, Андрей Палыч? – Катин голос предутренним заморозком проходится по только что набравшей силу решимости Жданова. Он забывает слова, переводя взгляд на Кирины пальцы, которые поглаживают Катино плечико.
- Если тебе надо поговорить с Катей, так и скажи, а я могу пойти погулять, - чуть насмешливо говорит экс-невеста, не собираясь никуда уходить.
- Нет, Кира Юрьевна, - кладет на ее бедро руку Пушкарева. – Останьтесь. Мы не договорили. А Андрей Палыч, видимо, забыл, зачем пришел.
- Да, - низкие температуры слишком опасны для некоторых овощных культур. - Я зайду в другой раз.
- А для чего зайчик? – забывают о нем две черешенки на одной веточке до того, как закрылась дверь.
- Он своими ушками будет дразнить твой...


*****

- Палыч, Палыч, Палыч! – причитает Малиновский, привязывая плетистую розу к шпалере, укрепленную на стене в их кабинете. – Уезжаешь, значит? Так и не показав ей... уй, - проткнутый шипом палец засунут в рот. – Ху вмесхо огухец?
- Что? – Андрей сегодня в сине-черном трауре по поводу своего скоропостижного отъезда. Он пытается выдернуть палец изо рта у Романа, но тот сопротивляется. Какое-то время пораненный член скользит туда-сюда, наконец, побеждает революционная кожанка. – Что ты сказал?
- Репетируешь? – Средний палец Малиновского многозначительно воздет вверх. – Правильно. Только почему на мне? Иди вон... – он хочет кивнуть в сторону приемной, где Вика в одиночку ведет словесную войну с женсоветом в полном составе, но передумывает под тяжелым взглядом самоссыльного. – На персиках тренируйся!
- Так что ты сказал там про огурец?
- Я сказал, что она должна узнать, кто у нас из всех главный молодец! Тем более теперь, когда ты собираешься ехать засевать необъятные российские просторы. Видел, как она расстроилась?
- Что я только на месяц уезжаю?


***

- Жданов, Жданов! Дело пахнет керосином! – врывается Роман Дмитрич в розарий, где под сенью Глории Клайминг Жданов роется в документах. – Я шел за Катей и услышал...
- А мне показалось, что от нее сегодня чудесно пахнет.
- Пахнет, так пахнет, что на этот запах кто только не слетается! Ее Воропаев на ужин пригласил! В вегетарианский ресторан! Что ты тут укореняешься, а? Ты что, не понимаешь, мой синенький... друг, что должен накормить ее первым!


***

Он входит в свой бывший кабинет и тут же влипает в розовую паутину на ее плечах.
- Екатерина Валерьевна...
- Андрей Палыч? Я была уверена, что вы уже где-то между Чекдомыном и Чумиканом.
- Я ведь так и не дошел до вас со своими предложениями... А ведь их есть у меня... - он держит за спиной толстую папку. - Может быть, я вам продемонстрирую кое-что, а вы подумаете, пока меня не будет, над рентабельностью и жизненностью этих идей в сложившейся ситуации? Возможно, они окажутся не такими уж плохими...
Из каморки доносится шум – стук молотков, жужжание дрели.
Катя открывает дверь и обращается к рабочим:
- Уважаемые, можно вас попросить не выходить из этого помещения, пока я сама вам не скажу, что можно? Это не займет много времени, думаю, минут пятнадцать-двадцать, не больше.

Она закрывает дверь в каморку, оборачивается к Жданову.
- Андрей Палыч, не будем терять времени. Думаю, вы правы, я совсем позабыла об этой обязанности президента – поддерживать высокий эронергетический фон в этих стенах...

Ему бы уйти, убежать, проявить гордость? Запустить папкой в заросли зелени в углу кабинета, заорать, пробить кулаком стену... Но ноги сами подламываются в коленях, и он стукает ими об пол прямо у ее ног. Катя ставит одну на его бедро – он смиренно расстегивает ремешок туфельки, потом другую. Она босой Мальвиной стоит перед ним и ждет, в ее глазах вопрос: где инициатива? Рвение? Энтузиазм?

Он как в тумане, он полупарализован: все-таки где-то, среди липких розовых нитей затаились ядовитые паучки, и он отравлен их ядом, поэтому светлые, почти белые девчачьи колготки снимает с нее медленно, будто никогда этого раньше не делал.

Катя нетерпеливо вздыхает, вышагивая из чулочка и сохраняя равновесие, ухватившись за воротник его кожаной куртки, как держатся за ветку дерева, когда переодеваются после купания на берегу реки.

- Андрей Палыч, у меня сегодня еще встреча с Воропаевым! Давайте как-то... поживее.

Спустя семь или десять минут, смотря от какого момента отсчитывать – освобождения от первой туфельки или яростного звериного рыка, Катя поправляет так и не снятые, и теперь, наверное, безобразно растянутые трусики. Одергивает юбку, возвращая строго на место черные полосочки тесьмы, не торопясь прячет в бюстгальтер темные кружочки, которые он жестоко терзал ртом еще несколько мгновений назад – до ее губ ему так и не удалось дотянуться, натягивает обратно на плечи спущенную на талию полупрозрачную свою кофточку.

- Что ж, Андрей Палыч, вполне удобоваримо. – Катя насборивает чулочек и наклоняется, чтобы нацепить его на пальчики. Она, в отличие от высохшего и задеревеневшего Жданова, гибка и полна энергии. – И из тайминга не вышли, что тоже обнадеживает. Думаю, что мы все же сможем с вами сработаться, если кое-что подкорректируем: она укоризненно демонстрирует ему случайно выдернутую из топа шёлковую ленточку.

Катя смотрит на себя в зеркало, она удовлетворена увиденным.

- Андрей Палыч, я давно хотела вас спросить. А вы тогда, когда я вас застала случайно с Кирой Юрьевной вот здесь, у окна, в какой позе собирались выполнять президентские обязанности? – Она, заметив, как изменилось его лицо, засмеялась весело, ничуть не смущаясь. – Простите, не сейчас, конечно. Разве можно так сразу: кто, когда, с какого бодуна... Потом расскажете.

У нее звонит телефон, Пушкарева, одновременно обуваясь, подносит его к уху.
- Да, Александр Юрьевич. Я уже освободилась. Ну как, аппетит у меня всегда прекрасный, тем более, что ничего серьезного я давно не ела, так, ухватила кое-что на бегу. – Она проходит мимо медленно приводящего себя в порядок Андрея, и он снова чувствует ее аромат... теперь немножечко другой, с насыщенной, терпкой последней нотой. Катя смеется звонко и легко: - Да, да, я бежала через мосточек, ухватила кленовый листочек. Поэтому можно по полной программе: первое, второе и компот. Бешеный огурец? Нет, такого я еще не пробовала, хочу! До встречи.

- Андрей Палыч, я подумаю над вашими идеями. Удачно вам съездить. До свидания! – взмах рукой, как делают вожди на демонстрации, равнодушно-благосклонный взгляд вскользь. А ему мучительно хочется поцелуя. На прощание.

- До свидания, Екатерина Валерьевна.

Она уже почти ушла, но снова возвращается, у него замирает сердце...

- И откройте, пожалуйста, дверь в каморку. Там душно. И темно.

- Что новенького в Зималетто? – Жданов, поднявшийся на этаж, выглядит как вечнозелёный куст, от которого только что отошел садовник с ножницами: ему придана идеальная правильная форма декоративного растения, призванного украшать газон перед входом в здание банка. Куст также обработан фитовермом от тли и других бабочек, но соскучившиеся птички, желающие защитить его от любых летающих вредителей, этого не знают.

- Андрей Палыч!
- Андрей Палыч!
- Андрей Палыч! Вы прекрасно выглядите!
- И мы так скучали!
- А как я скучал!

Он, и правда, скучал. Дико.
Первые 180 часов он дико скучал в компании девушек и женщин, каждый раз после невообразимо скучных совместных занятий интересуясь: удобоваримо? Съедобно? Сбалансировано? Чем совершенно обескураживал накормленных до отвала красавиц всех мастей, и, увы, не понимая, что своим безответственным, гастрономически разнузданным поведением только углубляет и ожесточает противостояние столиц и всей остальной России: овощи-то в Москве совсем, совсем другие, не то, что у нас! И по внешнему виду они более стильные, и по питательности чистое мясо, и вкус невообразимый, а уж лежкость вообще рекордная. Вон, неделю, как приехал, а свежесть такая, будто прямо с куста.

На исходе 179 часа, заглянув в лицо очередной девчонки – с кожей прозрачной, как у «белого налива» и с глазами цвета ореха, он вдруг вспомнил это их, еще не превращенных, выражение – удивленного восторга, тихого изумления, ангельской решимости сделать теперь для него все – в благодарность за подаренное счастье. Он видел это много раз - и в глазах Киры, и в глазах Кати... да что там... не только. Как ангелы превращаются в демонов? Когда? Кто тот злой маг, что из любящего нежного прекрасного существа способен сотворить монстра? За ответом не нужно было идти к зеркалу.

Оставшиеся 540 часов он провел еще более безобразно, потому что скучал в одиночестве. Дико.

- Так и что новенького в Зималетто?
- Ну, главная новость – это, безусловно, презентация и дегустация. Андрей Палыч, компания-то процветает! Катины труды приносят такие плоды!

Труды – плоды. Сердце болезненно реагирует на эту рифму.
Он, наконец, оглядывается по сторонам: как же сразу не заметил? Это же джунгли! Всюду, на стенах, на потолке, на окнах – какие-то вьющиеся плодоносящие растения – огурцы, тыквы, стручки фасоли и зеленого горошка. И все в каком-то немыслимом изобилии.

- Да, с возвращением Кати Зималетто преобразилось! – тараторят наперебой девчонки. – А вы знаете, Андрей Палыч, кто стал лицом новой коллекции?

- Кто же? – он улыбается и таращит от любопытства глаза: пусть им будет приятно!
- Воропаев! – захлебываясь от восторга, сообщает Маша. Андрей забывает, что глаза выпучил на время.
- Александр Юрьевич?
- Да! Катя поужинала с ним, ей пришел в голову гениальный проект, она сделала ему предложение, от которого он не смог отказаться, и вот теперь...
- Предложение? – вся зелень вокруг вдруг стала серой.
- Сейчас я вам плакат принесу! – убегает куда-то Шурочка, а Андрей не перестает улыбаться нарисованной улыбкой.
- Значит, Екатерина Валерьевна и Ко трудились тут в поте лица... – он вяло обводит рукой радостно плодоносящий тропический лес.
- Они уехали на следующий день после вас, - сообщает Амура. – А вы не знали?
- Нет, я ничего не знал.
- Правда, Катя быстро вернулась, дней через пять... а вот Кира Юрьевна даже попрощаться не захотела. Ее вещи Катя собирала. Потом.
- Катя? Кира?
- А вы не знали? – девочки удивлены такой малой информированностью Жданова относительно действий руководства компании.
- Нет, я не знал. Так Катя уехала с Кирой, а не с...?



Катя уехала с Кирой или Кира с Катей – тут не разберешься. Кто первый предложил, кто мгновенно откликнулся, кто потом кого вел за собой, а кто велся на провокации – важно разве? Важно, что им было так хорошо вдвоем, как никогда еще не было – в девичьей компании. Когда смех – до истерики – общий, когда слезы – вперемешку, когда боль имеет одно имя, когда счастье – в прошлом – и то с одинаковым ароматом цветков апельсина.

У них у каждой было по номеру, но обитали они в одном – Кирином, а Катькин так и остался с неразобранной кроватью и раскрытым чемоданом на полу.

- Я хотела бы увидеть тебя, покажешь? – спросила Кира вечером, когда они вернулись в номер после шикарного ужина чуть восстановившего силы, потраченные на утомительный перелет: Австралия, край земли.
- Что показать? - удивилась Катя. Она тыкала во все подряд кнопки, пытаясь справиться с озверевшим кондиционером.
- Себя. Без одежды. Я хочу увидеть... – она не договорила.
- Хорошо. Тогда и ты мне тоже. Ладно?
- Да легко, - Кира бросила пульт на кровать, после того, как кондиционер был укрощен. И, действительно, легко взмахнула руками и одним движением стянула с себя свободное платье, оставшись в трусиках. Ну, да, конечно... Ей и не нужно носить лишнего белья.

Катя сначала засмотрелась на Кирину грудь – такое она в последний раз видела у себя где-то в четвертом или пятом классе – еле заметные холмики с темно-розовыми центрами. У нее они тогда были жутко чувствительными и разными по наполненности болью, а эти ведь совсем нет, не болят? – и спохватилась, начав расстегивать свои пуговки.

- Давай помогу. Ручки-то дрожат! – поддела чуть насмешливо Воропаева и ловко вынула из петелек оставшиеся шарики. Катино сердце бьется часто-часто. Сарафан, узкий в талии, застрял на плечах, Кира помогла освободиться от него. Ее ладони были теплыми. - Можно я? – она протянула руки к бретелькам бюстгальтера. – Мне иногда хотелось оказаться на их месте...
Длинные пальцы, скользнув по ключицам, ныряют под широкие резинки и симметричным движением спускают их вниз. Чашечки прижаты опавшей тяжестью к ребрам.

- Класс... – говорит Кира, сильно потянув бюстгальтер согнутым указательным пальцем за центр и спустив его Кате на пояс. Она чувствует себя совершенно свободно, разглядывая то, что хотела увидеть. – Давай, скинь его совсем. И трусишки.

Они стоят друг перед другом без сбруи. Кате кажется необыкновенно привлекательным Кирино тело – тело девочки-подростка, ранней весны. Выступающие косточки умиляют ее до слез, а мягкие рельефы притаившихся мышц восхищают.
- Нравится? – теперь Воропаева смотрит Кате в лицо.
- Да...
- А ты чьими глазами меня сейчас видишь?

Катя сначала не понимает, а потом понимает.
- Я – своими.
- А я – нет. Жутко любопытно было, что видел он...

Катя делает шаг назад, подносит руку к горлу. Тяжело дышать?
- Стоп! – опять веселится Кира. – Куда? Я еще и потрогать хотела.
Катя резко разворачивается и... обнаруживает себя в большом зеркале. Кира выше ее, поэтому Кате видно лицо Воропаевой.
- Тебе без одежды лучше. Смотри! - Она стоит сзади, и ее более светлые руки ложатся на Катину талию. – Осиная, еще чуть-чуть и сомкнуться, - Кирины пальцы движутся навстречу друг другу по плоскому животу. – А здесь – роскошь, - руки спускаются вниз, на бедра, издевательски дразнят, небрежно расчесывая кудрявые темные волоски между ними. – И это... – ее ладони лодочками взмывают вверх. – Сладостная тяжесть.

- Тяжесть – она и есть тяжесть, - резко разворачивается Пушкарева лицом к Кире. – А сладость – она лучше без тяжести, ведь да?
Маленькая ладошка дерзко скользит по мгновенно уплотнившемуся шарику. Кира ахает. От неожиданности?

- Хулиганка! – хохочет она, отбрасывая Катину руку, а в ответ слегка крутанув между пальцев глядящий вниз сосок. Ее собственные прыщички всегда задорно смотрят вверх. – Ты золотой слиток когда-нибудь держала в руке? Девчонка! Что ты можешь знать о тяжести? Или о сладости...

Она с разбегу падает на кровать, Катя, чуть погодя, забирается к ней, садится на колени перед утонувшем в пушистом покрывале телом. Проводит пальцем по канавке над позвоночником.
- Ты гибкая и сильная. Меня это жутко заводит...
Кира молчит. Она вспоминает, что ему тоже нравилась ее гибкость, он любил с ней экспериментировать. С гибкостью.

«На плечо! – шутливым командирским голосом командовал Андрей, и она забрасывала ему на грудь ровную ногу. Да, ему очень нравилось, что при такой растяжке входить в нее приходилось с некоторым усилием, преодолевая сопротивление плотно сомкнутых складочек, но и локальные объятия были крепче. Где впервые она проделала с ним этот трюк? В Италии, кажется, в уголке какого-то помпезного парка, куда обычно не добирались заморенные экскурсиями и обилием шедевров турики. На ней было длинное голубое платье с широкой юбкой и чисто символические, только что вошедшие в моду трусики».

- Я больше не вернусь в Зималетто, - говорит Кира, повернув голову на бок.
- Что? – непритворно расстраивается Катя. – Как же? Может, все же... уйти мне? Мне всегда казалось, что это неправильно, несправедливо, что я – президент.

- Еще чего! Правильно – не правильно, мне нужны деньги. Стабильный доход. А справедливость – ее просто нет, Кать. Забудь. И тебе сразу станет легче.

Катя молчит, спускаясь пальцами по Кириной руке от плеча, через шершавую полянку локтя, до ладони. Делает кружочек в ее серединке и возвращается обратно, вверх.

- Видела мальчиков в ресторане? – Кира болтает согнутыми в коленях ногами. Сучит в нетерпении ножками?
- Мальчиков? А, это такие мясистые в плечах с квадратными головами?
Кира опять заливается смехом.
- Здесь база сборной Австралии по водному поло. Хочешь? Будет как в кино «Спасатели Малибу». Они на нас смотрели.
Катя задумывается о своих желаниях.
- Нет, я хотела бы с тобой...
- Что? – все-таки голос выдает ее некоторое напряжение, ноги опускаются на постель.
- Болтать. Лежать. Хохотать. Напиться. Положить голову тебе на поясницу. Смотреть на тебя... своими и не своими глазами.

Кира долго молчит.
- Ладно, - опять уморительно снисходительно разрешает она. – Складай своя башка на моя задница. В конце концов, мы вооружены. Сиреневыми и алыми зайчиками. Это даже интересно... вместе, параллельно... Но за это ты кое-что сделаешь для меня.
- Я все сделаю, только не уходи… - Пушкарева укладывается, смотрит в потолок. Ее короткие волосы щекочут спину и ягодицы Киры.
- Брось. Я не вернусь туда. Медуза не может выжить, если ее бросили... на раскаленном песке.
- Медуза? На белом-белом горячем песке? – пытается уловить мысль Катя, вспоминая их прогулку по фантастическому Хайямскому пляжу.

- Нет, он был не белый, – Кира нащупывает Катину ладонь, крепко сжимает ее, будто пережидая приступ острой боли. - Он был фиалковый.

- Что это, зачем это? – спрашивает Катя у Киры, пока руки красивых девушек какой-то восточной национальности ловко раздевают ее.

- Расслабься, подозрительная моя. Результат тебя удивит. Тебя же заводит некоторая девочковость во мне? Теперь будем делать девочку из тебя. Ты обещала!
Катя сначала дернулась, испугавшись, попыталась прикрыться краем простыни, на которую ее ласково уложили, но слова «ты обещала!» заставляют ее смириться. Кира кивает работницам этого странного салона: начинайте, а сама усаживается в удобное кресло напротив.

Одна из медсестер? врачей? косметологов? – Катя теряется в догадках, - раздвигает ей ноги и внимательно осматривает паховую область и промежность.
- Больно будет? – ударение на второе слово.
- А ты еще боишься боли? – Кира подперла голову рукой и смотрит на Катю внимательно и чуть насмешливо. – После всех этих инструкций?

«Если бы ты могла увидеть действительно меня – меня, а не мое тело, - голос Кати ровный, тихий, сухой, без единой слезиночки, - то ты бы ужаснулась. Представь себе тряпочную куклу – тело из розовой миткали, набитое ватой, круглое плоское лицо. На лице синей шариковой ручкой мальчишки нарисовали страшную улыбку с кривыми зубами, вокруг глаз – кривые круги очков, на теле - огромные сиськи с длинными черточками-сосками и в этом же стиле изобразили нечто между ног. А потом, в драке, каждый потянул за свою ногу... Я читала, как казнили ведьм – привязывали за ступни к двум лошадям и пускали их в разные стороны. Но ведьмы хотя бы были красивыми. Теперь через все тело куклы снизу доверху проходит безобразный грубый шов, из которого местами торчат клочки ваты».

- Все-таки, это другое. И просто надо знать, к чему готовиться. Так будет легче.
- Не будет. Долгое ожидание боли может только усилить ее. Иногда внезапный удар – это большее милосердие, чем когда месяцами боишься, что это случиться.
- Значит, будет больно. И к боли нельзя подготовиться.
- Нет, нельзя. Но тебе не будет больно совсем, в этом и прелесть метода. Кажется, она называется скорпена. У нее сильнодействующий яд, и выглядит она экзотично. Периодически она сбрасывает свою шерсть...
- Яд? – Катя чуть приподнимает голову, чтобы посмотреть, что делают с ее телом загорелые руки.
- Да, рыба мОя. Яд. Ты же не думала, что я так оставлю это: ты с ним спала! Целых два раза!
Катя смеется, ей щекотно не от кисточек, широких и мягких, которыми девушки в резиновых перчатках смазывают ее тело, смазывают каким-то золотистым киселем, который тут же становится плотной прозрачной пленкой на ее теле, а от Кириных слов, сказанных с серьезно-шутливой интонацией.

«Расскажи мне! – это не просьба и не мольба, это требование. – Как? Как он это делал? Я столько ночей провела, снимая в голове этот долбанный однообразно-мучительный сериал без развития действия: «Андрей и другая». Так же, как со мной? Или как-то иначе? Дурацкий вопрос ревности-инквизитора, который никак не повлияет на приговор: костер уже давно говорит, и ты привязана к столбу. И все же ему нужно вырвать у тебя это признание: так же? Иначе?
– Я расскажу, расскажу. – Катя играет со светлыми густыми прядями, которые накрывают ее бедра нетканым шерстяным покровом. – В первый раз все произошло очень быстро. В дорогой гостинице, поздно ночью, после сумасшедшего дня – моего дня рождения. – Катя откинулась головой на спинку кровати. Закрыла глаза. – От него сильно пахло. Нет, не противно, просто сильно – в тот вечер он много выпил. Но пьяным совсем не казался. Я еще подумала: хмельной поцелуй, вот какой он! Он дышал, и даже воздух из носа был таким прохладно-спиртовым, что у меня от него кружилась голова, когда я его вдыхала. – Катя замирает, вспоминая, Кирино дыхание становится неслышным. – Темно, почти совсем, поэтому странно, как ему удается быстро снять с меня одежду. Я и сама так ловко бы не смогла это сделать.
- Мастерство не пропьешь.
- Не помню, как он раздевался сам, почему-то совсем. Покрывало под попой жёсткое... шершавое. Кажется, я подумала, что хорошо бы забраться под одеяло – укрыться, прикрыться - и тут почувствовала, как меня уже накрыли... накрыл собой. Воздух казался прохладным, а его тело – теплым, тяжелым до восторга. И все, я не думала про покрывало уже. И про холод. Быстрые – лихорадочные какие-то, - поцелуи, слишком легкие по сравнению с тяжестью тела, слишком торопливые – губы, шея, грудь, опять шея – как прыжки через препятствия, опять губы – мгновенно... Грибной дождик поцелуев, такой легкий, только пыль прибить, но не напоить землю, такую иссохшую, что... Мало было мне и достаточно было, чтобы потечь, поплыть... я не сопротивлялась его ладони – он погладил живот и ниже, пальцем... будто проверил... так по-докторски, уверенно и со знанием дела, и вошел так стремительно и неожиданно, что я охнула именно от этого – не ожидала... Он спросил: «Больно?», застыв во мне. Я сказала, нет, хорошо... А дальше – стремительный финиш марафонца: пересек на последнем издыхании черту и упал без чувств.
- Вот прям без чувств?
- Почти. – Катя улыбалась. – Пробормотал что-то, я не поняла, что... Быстро справился с покрывалом, одеялом и тут же уснул. Мгновенно.
- Бедная девочка.
- Ага. Бедная умом. Ведь это я теперь это все так вижу, а тогда...»

- Три.
- Три?
- Он заходил попрощаться позавчера... или это было позапозавчера?
Катя словно вся в тонкой полиэтиленовой обертке, упакована на славу: даже между ягодиц пленочка. Она теперь лежит на животе, лицом вниз: на полу перед глазами аквариум с красивой голубой рыбкой. Она хихикает.
- Что ты там ржешь? – ревниво спрашивает Кира. Она не переносит, когда Катя смеется и не объясняет.
- Вспомнила почему-то, как ходила к гинекологу в универе. Диспансеризация была, никак не увильнуть. Врач спрашивает: половой жизнью живете? Я честно: да. Она пихает в меня руку и удивленно так спрашивает: разочек что ли? Или два? Я потом после Андрея уже думала, что у людей, если уж началась жизнь половая, то, наверное, счетчик быстро накручивает числа, а у меня что с первым хмырем – разок, что со вторым – два разика. Не девочка, не женщина. Бракованная девочка, недоделанная женщина. Долго так лежать?
- Тебе что, не нравится голубая рыбка?
- Нравится... очень. Она так смешно начинает метаться, когда я замолкаю...
- Вот и лежи. И бормочи хоть что-то, не нервируй рыбку. Классная у тебя задница. Если б дело было только в этом, я бы его поняла...
- А знаешь, что во времена Джейн Остин огурцы стоили безумно дорого? Это был экзотический фрукт. Один стоил шиллинг, в то время как на неделю полагалось три-четыре шиллинга на фрукты и овощи семье приличного достатка из пяти-шести человек.
- Кто про что... При чем тут огурец Джейн Остин?
- Это был огурец Лидии, сестры Элизабет. С ее стороны было слишком расточительным купить его.
- Знаешь, огурцы – это всегда роскошь. Слишком расточительная для души, как выясняется потом.

«... а в этот раз он совсем не торопился. Хотя теперь-то я понимаю, что это тоже был спорт. Не бег, но, как и в первый раз... работа на результат. Выбить цель или дожать противника, добить. Уже без такого серьезного масочного наркоза, так слегка – веселящий газ. Квартира Малиновского...
- Фууу... бедная девочка!
- Бедная опять же мозгами. Слепая. Потому, что слон стоял посреди комнаты, а я его и не приметила...
- У Малиновского дома слон?
- Тогда был. На нем крупными буквами было написано: «Катя - дура!», а я читала: «Катя, ура!»
- Ладно, все эти твои постпереживания не интересны. Ты про секс расскажи. С тем слоном. Мне уже даже хочется, чтобы он трахнул тебя по-человечески, а не как животное. А то как-то неудобно становится за бывшего жениха.
Кира сидит в позе лотоса перед Катей и тарелка с крупной сладкой клубникой краем касается ее живота. Это хорошо, что теперь тут тарелка, Кате было очень сложно не смотреть ... в зону бикини, где никаких бикини не было.
- Сладко. – Катя откусывает бочок у алой ягоды. – Это было сладко. – Она смотрит на розовую мякоть.
- Ну?
- Слушай, а все это дело называют «клубничкой», потому что у нас там вот так розово и сочно?
Кира поднимает тарелку вверх.
- Посмотри, раз тебе это интересно.
- Плохо видно, - честно признается Катя.
- А так? – Кира ставит тарелку на постель, отклоняется чуть назад и вскидывает вверх прямые ноги, раздвинув их. Катя застывает с надкушенной ягодой в руках, не в силах перестать смотреть на эту яростную в своей откровенной чувственности картинку.
- Жалкий лжец, - цедит сквозь зубы Катя и жестоко сминает зубами клубничку вместе с зеленым хвостиком.
- Что? – Кира сложилась вмиг, как бутон закрылся при первых каплях дождя, попавших на лепестки.
- Он врал, что больше не хочет тебя. Разве можно такое не хотеть? – сладкая кашица проглочена, Катя, приоткрыв рот, смотрит на Киру. – Даже я захотела.
- На, - тарелка уже на постели у Катиной ступни. Пушкарева сидит, одну ногу поджав под себя, другую согнув в колене, на которое упирается подбородком.
- Он не врал. Но об этом после. Сначала ты.
- А? А! Он целовал меня. Сладко. Долго. В губы. Раздевались вместе, но тоже мимодумно как-то... Я помню только губы. Знаешь, как воздушные акробаты в цирке? Вот мне казалось, что это так: он держит меня губами, а что там с телом – крутится оно, вертится, машет руками, ногами, раздевается – не важно. Важно это соединение, если разомкнется – все, полетишь на опилки арены и разобьешься. Но потом он все же ушел губами... вниз, потом еще ниже, оставив на груди вместо рта руки. Потом губы вернулись, а руки ушли вниз и уже ничего не проверяли... Палец скользил туда, сюда – там... – Катя кивнула на Кирин треугольник, и это было невыносимо – хотелось оторваться от губ и смотреть ему в глаза и спрашивать немо «что ты делаешь? Что это?», но он был сильнее, и потому нельзя было перестать целоваться и подышать, и от этого я чувствовала себя настолько переполненной, что мучительно хотелось взорваться... Вот! Хотелось, чтобы тебя проткнули, как шарик... Мне казалось, что ему нравится мучить меня, он улыбался так странно, как тот, кто знает больше... кто знает тайну.
Кира провела рукой по своей груди, задержалась на левой ее вершинке.
- А потом опять как-то внезапно для меня он оказался внутри. И сначала на мгновение стало легче. А потом он опять нагнетал и нагнетал в меня ... не воздух, не воду... что-там... какой-то плотный свет, что уплотнившись, вдруг взрывается от маленькой искорки. Аааа... – выдохнула Катя.
- Имя вылетает само собой, да?
- Да, будто он переполнил тебя собой, будто его в тебе становится так много, что прорвав все эти ткани, имя вылетает из горла...
- Бедная девочка...»



Кате даже жалко, что с нее снимают эту золотистую пленочку. Она отделяется легко, не оставляя никаких следов, если только еле заметное жжение.
- Смотри пока вверх, я не хочу, чтобы ты поняла до того, как будет снято все.
Работницы отходят от стола, на котором лежала Катя, Кира протягивает руку.
- Смотри на меня и иди за мной.
Они идут в соседнее помещение. Там маленький бассейн, душевая, зеркала. Кира подводит Катю к одному.
- Смотри.
Катя не сразу понимает, что она должна увидеть, но потом...
- Волосы...
- Ага. Ни одного волоска. Нигде. И без боли. И вырастут очень не скоро – яд.
Катя пялится на низ своего живота.
- Ну скажи же – девочка!
- С такими сиськами?
- Сисястая девочка. И никаких раздражений, врастаний этих волосков – сказка! Ну?
- Я немного в шоке. Никогда не видела себя настолько раздетой.
- Вот и прекрасно. Пора тебе узнать, какая ты на самом деле, без покровов.
- Волосяных?
- И волосяных тоже.

И как теперь спокойно смотреть на огурцы?

_________________
«Самая трудная задача — быть самим собой в мире, где каждый пытается сделать вас кем-то другим».

Бенедикт Камбербэтч