Джемма писал(а):
3. И, поскольку ничто не вечно – так почему бы не расслабиться и не побыть откровенными друг с другом? Дружкой, подружкой, да и с кем угодно...
Нет ничего более постоянного, чем временное...
Джемма писал(а):
Нет, счастье все же есть!!!
Счастье всегда есть, просто иногда нет слов.
17 июня 2…
Нет, сначала надо закончить проверку. Интересно, как глазастая вышла на эти сказки. Как она сама наткнулась – и без «ментоса» прекрасно помнит: искала в библиотеке «поля» «Грозу» Островского, да случайно попала на другую Катю. Несколько строк – попала-пропала, пара шагов в сторону – и притянул магнит старого фильма. Он оказался длинным и зашлакованным, пришлось загнать в «0-клип», но и тогда чистого времени получилось неслабо, на «мини» сериал не тянуло никак. Ужасно хотелось посмотреть спокойно – посмотреть, а не прыгать по основным узлам! – с первых кадров захотелось, и музыка тоже… когда?!!! Когда смотреть? «Умный дом», свободный рабочий график, дети, гигиенический боди-минимум, культурный максимум – все просто, все легко, все под контролем, а времени, чтобы заняться тем, к чему влечет, что приспичило делать – нет. И эта постоянная многозадачность выматывает – счет давно идет на секунды: «счастливые минут не наблюдают».
Нашла, когда. Этот Катькин взгляд так вцепился в сердце, что задвинула все дела и делищи, наплевала на долги и обязанности, изволчилась. А потом тоскливо стало прощаться – отпускать не хотелось эту невозможную сказку – в странных декорациях и с чехардой нарушенных последовательностей, наивностью допотопных проблем и актуальностью эмоций. Скручивало так, что впору было применять «Комплекс-РР», но не хотелось возвращаться в состояние «равномерной радости», неравномерная манила своими пиками чувств: то взлет, то падение… И захотелось дописать, дополнить эту вселенную: что там было – могло быть – до начала, после финала, между событиями, вместо, параллельно, никогда...
Усилием воли несколько часов в день отводила работе, а потом, выкраивая минуты всеми правдами и неправдами – писала то, что невозможно было удержать в себе, писала, захлебываясь словами и почти не подбирая их: они сами легко выстраивались в предложения, а абзацы сваливались на электронный лист целыми готовыми блоками – только успевай вертеть-крутить их, играя в литературный тетрис. И не было усталости – не было! Счастье безболезненных родов – все происходит почти само, тебе даже тужиться не надо, просто дыши. Словами.
Отвлеклась… Проверить последнюю работу. Ну?
Глаза побежали по тексту со скоростью 98 систол-диастол в минуту…
«Несмотря на то, что автор называет свои произведения сказками, они по сути таковыми не являются. Первые две можно отнести к новеллам, эпическому жанру малой формы, неожиданный финал которых не позволяет дать им определения «рассказ»; третий – к миниатюрному роману, хотя такого в стандартной классификации не существует, но я определила бы его именно так. Ведь для рассказа или повести конфликт в нем стоит слишком остро и максимально полно развернуты чувства героев, дан их анализ. Нельзя отталкиваться в этом смысле, по моему мнению, лишь от размеров произведения: разве автор может быть виновен в своей способности сказать очень много с помощью малого числа слов? Показать всю глубину чувств и характеров героев всего несколькими фразами? Крайне интересен дисклеймер автора, размещенный сразу после названия: «Три веселые, но очень страшные сказки; Местами циничные. Местами слезливые, а в общем практичные. И без извилин! Извилины – лишнее». Автор как бы, с одной стороны, пытается задать нужный тон чтения, восприятия читателем «сказок» - предупредить и защитить его от возможных потрясений, а с другой, возможно, хочет защититься от реакции читателя сам. Ведь публикация была сделана в системе интерактив, а, значит, предполагала оперативное реагирование на текст. Таким образом, любое нарекание заранее инактивировано: «циничная сказка без извилин» - а вы чего хотели-то? С третьей стороны писатель иронизирует над своим произведением и самим собой едко и жестко: «страшные», «слезливые» и «практичные» - что это? ведь они таковыми не являются! - попытка скрыть свое истинное отношение к своему произведению? Но разве можно хоть как-то замаскировать страсть? Или... автор стыдится того, что написал, прикрывает откровенную наготу чувств и мыслей – голую правду жизни – фиговыми листочками ложных определений. А зачем?
В этом «предупреждении» не слишком тщательно завуалирована истина, что никакие это не сказки: все три произведения написаны в жанре реалистической драмы, где драматический пафос является основным эмоциональным тоном (но не единственным, сочетаясь с трагизмом и сентиментальностью) и находится на очень высоком уровне почти с самого начала каждой истории, достигая своего пика к финалу – финалам всех трех сказок. Взаимоотношения персонажей характеризуются особой напряженностью, а вовлеченность и вовлекаемость читателя в сюжет происходит незаметно и может поразить своей глубиной его самого. Правда, когда уже будет поздно…»
Фиа чувствовала себя родителем, которому прислали запись «пастуха»: любимейшее неразумное еще чадо выдергивает перышки у полузадушенного домашнего любимейшего же мини-павлина. Ахай-охай – сделать ничего нельзя, павлин уже ощипан и, может быть даже утилизирован – пока-то картинка отыскала тебя на краю Галактики. И глупо возмущаться – сама же выбирала «пастуха» и устанавливала режимы слежения, вмешательства и невмешательства. Павел никогда ж не спускался к ребенку так, чтобы его можно было поймать. Она была спокойна, дуреха.
Почивший Павлуша-павлин тут ни при чем, а девочка ведь все пишет так, как и хотелось бы учительнице, правда? Пусть наивно и с претензией на взрослость, но ведь искренне и... не по шаблону. И мысли такие неожиданные для ее возраста, и... И все верно – вовлекаемость – мгновенная и поразительная: дочитываешь вторую сказку, и понимаешь: сердце болит, во рту пересохло и жить совсем не хочется, а надо... Хорошо, что после сумерек первой и беспросветной ночи второй сказки наступает солнечное и жгучее утро третьей.
Фиа медлила читать дальше. Пришла в голову веселая и циничная мысль, что законом медикам запрещено лечить, особенно применять хирургические техники, к тем пациентам, с которыми есть эмоциональная связь начиная с 7 уровня активности, чтобы не наделать ошибок и не подвергнуться риску психо-травматизации. Если по этой шкале, то данное произведение для нее единица, а чтение его литературного анализа – препарирование наживую. Отдать другому «врачу»? Фигушки! Надо иметь профессиональное мужество, в конце концов... Да и отдать кому-то... читать это? Была б ее воля – никто и никогда не увидел этих сказок...
Да? Правда-правда? Вот и оговорочка... вот и проговорочка.
Они с бабушкой тогда летели в гости... к кому, на какую планету? Глизе? Может быть, мелькают картинки: угольно-черные деревья и трава, вечно кровавое небо. Нет, не вспомнить без «ментоса», это какие-то незначительные мелочи по сравнению с самим разговором, который отложился в памяти очень хорошо.
- Жаль, что сейчас больше не пишут на бумаге, и не жгут настоящих костров в комнатах - сказала Фиа, отвернувшись от иллюминатора, за которым не было ничего интересного: чуть слева и впереди, медленно перемещаясь, висел надоевший хвост лиловой кометы.
- Это почему еще? – бабушка оторвалась от чтения. – Ты про печи с каминами, что ли?
- Да! Тогда можно было бы взять всю пачку и зашвырнуть ее в огонь! Или медленно сжигать, по листочку...
- Ну-ка, посмотри на меня, девочка. Что случилось? Что за горечь я слышу в твоих словах?
Фиа взмахнула ресницами. Пусть бабушка увидит преследующую ее все эти дни картинку: листы бумаги – много-много-много – сначала быстро, а потом замедленно взмывают вверх, к потолку, на котором висит чудная люстра-Сатурн: матовый шар с яркими световыми кольцами, и, хотя светильник абсолютно безопасен, листы касаясь его, воспламеняются и падают вниз уже огромными каплями пламени.
- Я знаю, как чувствует себя импотент. Я точно это знаю: ты хочешь, умеешь, но не можешь. Не можешь и все.
- Пропал запал? Тебе не нравится то, что ты пишешь?
- Больше не нравится.
- Зачем сразу сжигать? Можно же подумать, переписать, поработать – изменить, улучшить.
- Нет, мне никогда не написать так...
- Как?
- Огненно...
Опять отвлеклась, и таймер уже три раза пищал, что время, отпущенное на проверку, просрочено. Вырубить его... тупой. Зависла, как самонадеянный «индивидуал», попавший в ловушку пульсара... Надо закончить с этим и все. По-быстрому.
Посмеялась над определением главной темы «сказок»... Как оригинально интерпретирует глазастик «основную проблему, поставленную и рассматриваемую автором в произведении, которая объединяет содержание в единое целое»; улыбнулась наивному вычленению идейного смысла и... «автор трезво и критически смотрит на своих героев, что совершенно не мешает ему их любить, жалеть, оправдывать их и сочувствовать им, любоваться ими. Автор как бы находится одновременно внутри и вне своих персонажей, что позволяет читателю видеть яркую картинку происходящего и, в этот же момент, «быть в шкуре» одного из них» - да! Быть в шкуре...
- Помню, лет в двенадцать у тебя уже был подобный кризис, - бабушка потянула из трубочки еловый мусс. - Ты рыдала, прочитав стихотворение Бродского, что никогда не сможешь так, как он. Мы же с тобой тогда выяснили, что не надо, как он... Если возникает потребность творить, то лучшее, что можно придумать – делать это, будто кроме тебя никто и никогда ничего не сочинял. Тебе тогда понравилась Теория Большого Творческого взрыва, объясняющая возникновение новых вселенных в литературе, да и во всяком искусстве.
- Ах, бабуля. Имеет значение исторический контекст. И еще какое! И вообще, все познается в сравнении... Думаешь, что умеешь летать, прыгая с ветки на ветку, а потом просто видишь настоящий полет и тут же осознаешь, что у тебя для этого полета просто нет нужного органа! Ты не птица – ты белка! Понимаешь?
- Не очень.
- Ну, как все эти приспособления для передвижения по воздуху – это же просто экзоскелеты, протезы, - суррогаты! Все эти сандалии с крылышками – это все не то! Настоящий полет возможен только с птичьими крыльями, своими, родными, понимаешь? Кстати, все забывала всем сказать: я записалась в проект «Ангел» и прошла все уровни. Они меня взяли.
- Забывала сказать?! – бабушка выплюнула трубку. – Забывала?! Она привстала и кресло тут же подстроилось под ее позу.
- Хорошо, не хотела говорить. – Фиа чувствовала себя виноватой.
- Ты с ума сошла? Это же... Ты же имеешь образование, ладно б кто другой не осознавал всей масштабности внедрения... но ты?! Они же залезут тебе в голову! Мало вырастить крылья – чтобы летать нужно перестроить весь мозг! От самых древних его отделов до коры! Фиалея... не смерть страшна – это уже можешь быть не ты. Это преступная утопия. Я была против, кстати, когда заполняла таблицу одобрений и протеста.
- Я знаю все это, бабушка. Если что-то пойдет не так, они просто вернут меня к исходному состоянию.
- Ты знаешь, оно почти никогда не бывает тождественным. Что-то всегда меняется. Время, текущее сквозь нас, не может не оставлять следов.
Фиа махнула рукой, не желая дальше обсуждать эту тему, но разве ж можно выключить чьи-то эмоции? А свои?
- Зачем ты это сделала? Ты же никогда не увлекалась полетами? Я даже удивлялась, что все на этом помешаны, а ты...
- Я просто всегда боялась. Не с детства, а после того, как он обманул меня... я перестала доверять кому бы то ни было или чему бы то ни было, кроме себя... и, может тебя… А это будет не кто-то и не что-то, это буду я сама – мои крылья.
- Фиа, это может быть очень болезненно и опасно. Ведь нельзя использовать при обучении анальгетики – нужно чувствовать каждую мышцу, каждый сустав, кость, сухожилие. А таскать их на себе? Они же должны быть огромные... Я видела проект – это тебе не пчелиная слюда, это…
- Ты же знаешь, что я все это знаю? Бабуль... Я правильно и тихо прожила две жизни. Я думала, что с одним взлечу, с другим, – нет, не получилось! И вот мне показалось, что я умею летать... когда писала. Не умею.
- А дети? Представь, если они пойдут за тобой!
- Могут... Но они уже все не дети. Я не могу и не хочу подрезать им крылья.
- Я думала, что его предательство… ты тогда прошла дефрагментацию, - бабушка постучала себе по лбу согнутым пальцем, - и была совершенно очищена от обид.
- Какие все-таки смешные анахронизмы ты используешь – дефрагментация диска – это из старинной песенки… - Мужчины? Обиды? Это все не стоит того. Есть нечто гораздо более высокое... до чего хочется долететь.
Она прочитала работу до конца. Порадовалась – вот она, смелость самостоятельного мышления, искренность и честность. Ученица писала, что хотела бы быть героиней последней сказки. Ну, да... они как раз ровесницы – лет четырнадцать максимум - каждой. Мало ли, что озвучивает автор: ты смотри сам и увидишь... Авторы они... у них могут быть свои мотивации пудрить читателю мозги и заплетать извилины в косички. «Мужские персонажи сказок привлекают чистотой помыслов и твердостью характера при необычайном темпераменте и живости натуры: «Он смеялся и крутил головой при этих мыслях, насчет соблазна - это не она была жертвой, это он был перед ней, семнадцатилетней и неопытной, беззащитен и слаб. Дьявольски слаб, и устоять у него не было никаких шансов. И он отлично знал это, а поэтому и ситуации просчитывал тонко, математически точно и линейно. Он длил ее, свою малышку. Оберегал от самого себя», «Он был старше, он был выдержан, ироничен, крайне стоек и абсолютно аскетичен», «Все, удрала. Испугалась все-таки, вот и славно. Теперь дверь захлопнуть да пьяной башкой об стенку побиться, может - поможет...», - борьба с соблазном идет на уровне борьбы Добра и Зла, и Добро побеждает», - эту фразу лучше не вспоминать, чтобы не захлебнуться от истерического хохота… Чтобы не захлебнуться…
Квази-интерьер ванной сейчас – зеленый океан Триксиса. Фиа нырнула в бассейн и поплыла к горизонту, который будет бесконечно отодвигаться. Триксоушен гладкий, как лесное озеро на рассвете в земном лесу, но плотный и полосатый – теплая полоса – прохладная, теплая – прохладная.
Когда она открыла глаза в тот день, над линзой регенерационной капсулы увидела бабушкино лицо. Ее взгляд был тревожным... Фиа моргнула и вспомнила: она-таки рухнула с огромной высоты прямиком в объятия земли, которая вовсе не была пухом. Судя по тому, что ее спина прилегала к аэрорешетке всей поверхностью, крыльев не было. Она улыбнулась бабушке и показала язык, чтобы успокоить ее: все нормально, я тут. Я – Фиалея.
Через три недели они уже вместе принимали Z-лучевые ванны: Фиа для восстановления, бабушка для поддержания формы.
- И все-таки, меня не оставляет мысль, что что-то ты тогда слишком резко бросила писать... После такого запоя! Что же случилось, а, девочка моя? Эти крылья... это было отчаяние.
- Она написала мне... Она – мне… Представляешь? Стала писать!!!
Бабушка молчала, не задавая вопросов. Слушала.
- И я писала в ответ. Это было... поймешь ли? Круче, чем все, что было до этого со мной. Ни один из них никогда, бабушка… им не нужна была ни моя страсть, ни моя нежность. А здесь... Каждое письмо... текст – я смотрела на эти строчки и не понимала: как это возможно... так?! Видеть и слышать, и понимать. Эта легкость... смелость... дерзость! ...владение словом с небрежностью мастера. Нет, не мастера… мастер тот, кто учился, а как назвать того, кто всегда умел? Этот праздничный блеск – маэстро шутит со скрипкой в руках. Сказки… я бы хотела, чтобы они были только мои. Они меня ослепляли. А ее дразнилки… Я смеялась до слез, млела от ласковых насмешек, искала спрятанные подарки и находила. Я была счастлива.
- "Ангел", Фиа? Если счастлива - зачем?
- Я испугалась. Струсила. Тот, кто пишет, всегда отдает себе отчет в том, насколько его текст... А в сравнении? Два рядом? Блеск и нищета двух куртизанок... – влажно смеются слезы в ее голосе. - Ужас несоответствия. Понимаешь? Ты хочешь отдать все, что у тебя есть, весь свет, что зажигается в тебе в ответ – и не можешь... Словами выходит тускло, слабо. Ты не поспеваешь, отстаешь... Кто-то летает, а ты... ты можешь только с земли махать рукой. Махать руками, как делают дети: «гуси, гуси! – га-га-га...» То, чем ты пыжишься ответить - фантазия и фантастика - это просто смешно!
- Когда смешно, это уже неплохо...
На следующий день бабушка принесла подарок. Это был сон. Она ничего не стала объяснять, просто отдала носитель, а потом они пошли на массаж. Это был заключительный этап восстановления, массаж включал в себя и активизацию разных зон мозга.
Фиа чуть не забыла вечером про бабулин презент. Вспомнила, когда поняла, что пялится уже второй час в звездное небо южного полушария.
Тонкая эластичная повязка на лоб, световая точка на приборной панели...
Просторно и невыносимо тесно, светло и темно одновременно, как может быть только во сне. Они стоят друг напротив друга. Фиа знает, кто стоит перед ней, но не видит. Она лишь чувствует улыбку. Усталую, но озорную. От этого ее тело начинает покалывать – так щекочут гортань сдерживаемые смешочки. Они, солнечные зайчики, бегают в толще мышц и под ними, электризуя жилы, но шевелиться или как-то выдать себя - нельзя. Ей хочется шагнуть вперед – она не может, ей хочется сказать что-то – не получается. Пушистые шарики под кожей превращаются в шаровые молнии – дочки-молнии, потому что совсем крохотные, и они собираются, скапливаются где-то в районе горла – нет, не закричать хочется - громко спеть высокую сильную звонкую ноту, чтобы брызгами разлетелся стеклянный купол сна. Нельзя, еще пока нельзя. Свет внутри становится горячим, плотным и... закипает. Но никак не отдать, не выпустить его наружу: нема и закупорена! Ничего не получается, даже заплакать.
Фиа протягивает руки вперед в молчаливой мольбе: помоги! И чувствует, как горячо становится в груди, у ключиц, как щипучие ручейки бегут по плечам, обжигая сгибы локтей, скатываются вниз, к запястьям, под кожей предплечий. И вдруг серединки ладоней начинают светиться, а потом в них появляется солнечный клубок, который вертится с дикой скоростью, наматывая на себя нити света, тянущиеся из линий судьбы и сердца.
Фиа изумленно смотрит на солнце, горящее в руках, ее больше ничто не тяготит – ей легко, все поры и шлюзы открыты, все запреты сняты. Она делает шаг вперед, поднимает руки и скидывает нежно обжигающую звезду в протянутые навстречу ладони.
- Я тебя... – воздух вместе с прозрачной чернотой и плотным светом свободно льется через связки.
- Тшшшш.... – слышит Фиа в ответ. – Ничего не говори. Мысль высказанная есть...
- Я знаю! Я знаю!
- Я знаю, что ты знаешь. И знаю, чего ты не знаешь. Полетели?