47.
- Это Соня? Это же Соня! Что это значит? – удивленный взгляд на Романа, считал его потрясение, сделал неверный вывод, и тут же - настороженный на Виталика. «Значит, это река Игуасу. – Да, да. Глотка дьявола. Адьёс».
Пауза длилась всего несколько мгновений, но Роман успел почувствовать, что тектонические процессы пришли в движение: утро последнего дня Помпеи ничем не отличалось от предпоследнего, светило тихое радостное солнце... Андрей обманчиво-спокойным жестом аккуратно взял папку из рук Малиновского.
«Медленно вынул шпагу из ножен; зажал в ладони большой поварской нож; опустил кисть на рукоятку револьвера; поднял с асфальта «розочку»; тщательно облизнул вилку. - Нужное подчеркнуть».
- Я спрашиваю, откуда у вас портрет моей дочери?
Роман внезапно совершенно расслабился. Кровь по сосудам побежала радостно и свободно под музыку Бизе и примкнувшего к нему Щедрина.
«Тореадор, смелее в бой! – Под маской священного буйвола скрывался боевой бык. Эх, Катя, Катя...»
Легко вдохнул, внутренне улыбнулся.
«В последний час, в последний пляс... - И молвил он, сверкнув очами...»
- Андрей...
- Подожди, Ром, - Жданов выступил чуть вперед и потряс папкой перед носом у Виталика. – Вы мне можете объяснить?
- Могу! – Виталик, как и Роман, не был силен в математике, но ситуации просчитывать умел, а здесь присутствовал целый ряд очевидных признаков апокалипсиса. Стадия выраженных симптомов столбняка у работодателя – еще не дуга, но уже тонические судороги, и его изумление при созерцании уже виденного. Клиент, входящий в роль Зевса прямо на площадке, и внезапно вскрывшаяся первая линия родства между моделью и клиентом. Перспектива лишиться очень хорошего места сразу после похорон владельца студии, готовность которого к трансцендентальному путешествию проступила на его лице отчетливей некуда. Вероятность физического контакта с клиентом, который был в другой весовой и эмоциональной категории. По совокупности наблюдений огонь нужно было принимать на себя. - Этот портрет приносила мне на обработку моя знакомая. Она была не против, чтобы я оставил снимок в нашем архиве самых лучших фотографий.
- Имя знакомой? – гул за горизонтом чуть стих.
- Зоя.
«Кофелек, кофелек, какой кофелек? - Пойди, найди черную кошку в темной комнате, даже если она там есть...»
- Нет, ты погляди! Я ж тебе говорил, Ром, Зойковская – та еще штучка! – он снова развернулся к Роману.
Малиновский молчал, прислушиваясь: Валькирии стремительно удалялись, так и не решив, кому отдать победу в этот раз. Взял из рук Жданова папку, стал рассматривать фото. И снова эта черно-белая сюита. Уже в третий раз – теперь в последний? – она заставила его онеметь. Да, Виталик хорошо поработал: фон был абсолютно размыт, чтобы никакие мелочи не отвлекали от главного – модели, поэтому только зная исходник, можно было понять, что снимок сделан вот тут, прямо рядом с тем местом, где они сейчас стояли. - Удивительно... – «Красиво» хотел продолжить Роман, но и одно слово далось с трудом.
- И не говори! Вот ведь совпадение! Мир тесен.
«А это Ждановы: их тьмы, и тьмы, и тьмы. - Плохо то, что он иногда внезапно тесен, вот в чем фокус!»
- Я могу идти? – Виталик понял, что маневр удался: замаскированный под стог сена начальник не вызвал подозрений, даже находясь в самом центре поля, а его личный окоп был вырыт в полный профиль, к тому же на опушке под развесистым фикусом: тяжелые бомбардировщики удалялись, даже не истратив всего боезапаса.
- У тебя еще есть вопросы к моему цветокорректору?
- А какие другие фотографии она приносила? Эта Зоя?
- Много разных, – подозреваемый перешел в категорию свидетеля, активно сотрудничая со следствием. – Подружки, собаки, цветочки...
- И это, я тебе говорю, еще цветочки! Ты б ее видел, Малиновский! – Виталик бросил взгляд на Романа, но тот, ухмыляясь, смотрел в пол. - Фигаро тут, Фигаро там, а на уме сплошной флирт.
Виталик хмыкнул.
- Во-во. – Жданов совершенно успокоился. – Идите, молодой человек. Извините за допрос.
- Да ничего. До свидания. До свидания, Роман Дмитриевич.
- Спасибо, Виталий, увидимся, – какими же говорящими бывают взгляды! - Я возьму его себе? – Жданов ревниво протянул руку к снимку.
- Да, конечно.
«У меня дядя на гуталиновой фабрике работает. У него там этого гуталину – завались...»
- И чего ты взъелся на девочку? Очень хорошая фотография. Раз так умеет фотографировать, значит, не один флирт на уме. И то, что она с тобой заигрывала, должно тебе льстить, а ты испугался. Тебе, Жданов, для улучшения формы не в зал ходить надо, а вспомнить молодость. Тихо, тихо! – Роман засмеялся и в притворном испуге уклонился от взгляда Жданова, полыхнувшего праведным негодованием. – Я не предлагаю тебе замутить с ...Зойковской. Я предлагаю тебе вспомнить все: чего ты тогда хотел? Чему ты радовался? Чего боялся? Что у тебя за настрой такой старохрычевский? Не боишься детей распугать? Ты перенастройся, пока не поздно...
«Соломка для инфанты... – А сам ремни пристегнул?»
- У тебя тут можно где-нибудь рядом пообедать? - Жданов не удостоил мудрый совет ответом, но сеятель знал, семена попали на нужную почву. Это только кажется, что Палыч все пропускает мимо ушей: что для него важно, то застревает в памяти, записывается на подкорочку, перемешивается с другим неосознанным, чтобы потом в нужный момент расцвести буйным цветом на сознательном уровне. Революционно, межгалактическим скачком, сбросом упругой энергии, копившейся десятки лет и внезапно вызывающей сдвиг тектонических плит с землетрясениями и цунами, как тогда, с его любовью к Кате: полчаса назад еще нет, а теперь уже да, окончательно и бесповоротно.
Уютный ресторан, Жданов разговаривает с матерью, Малиновский наблюдает эту картинку словно со стороны – в последнее время у него участились такие приступы выхода сознания наружу. Двадцать лет прошло, и режиссер решил вернуться к старой пьесе, переосмысливая ее по-новому: чуть другие декорации, но актеры и действующие лица те же: Герой, его друг, его мама, его женщины. Женщин режиссер частично заменил, чтобы обострить отношения Героя и Друга, показать развитие характера последнего, а то, пишут критики, без развития совсем не интересно публике, даже если с юмором. Публика нынче вдумчивая, понимает: не бывает черного и белого, каждый из них имеет множество вариантов оттенков и, что интересно, состоит из других, самых разнообразных цветов: Вермеер и его, только его, хоть и нетронутая им Гриет – оба знали это.
А можно еще рассматривать этот двадцатилетний отрывок жизни как аппендикс, теперь решительно отрезанный твердой рукой хирурга: ненужная петля времени, заросшее старое русло реки.
- Вот, и мама тоже туда же, - вывел Малиновского из задумчивости Жданов, положивший телефон на стол. – Совсем, говорит, у вас девочка заучилась: усталая, скучная. И никакой личной жизни, она там у нее все выяснила – это ж мама, сам знаешь.
«Сам знает. – Во многом знании – много печали».
- Надо к ее приезду какой-нибудь сюрприз организовать...
«Может, не надо? – Надо, Федя, надо!»
- Что ты молчишь, подскажи что-нибудь! Ты же всегда отличался... умом и сообразительностью.
«Некоторые реплики, наиболее четко характеризующие личные качества героев, режиссёр решил сохранить».
- Хотя тебе, конечно, трудно, ты же Соньку совсем не знаешь...
Господи, Жданчик может говорить о чем-нибудь другом? Мало того, что на это старое железо не встает новая программа дружеского общения, а старая была создана без возможности постоянно утаивать что-то от Андрея, так еще и все файлы заражены вирусом. Да, именно так, как на это ни посмотри, хоть с технической, хоть с биологической точки зрения: вирус «Данка» встроился в геном каждой его клетки, имея тропность, очевидно, к клеткам мозга и всей нервной системы, разрушая их, выходя в кровь и вызывая жестокие приступы лихорадки с признаками психической неадекватности. Как еще можно тогда объяснить полную несостоятельность Малиновского как внедренного агента? Почему ее имя всегда так близко, буквально на языке? Почему все, что было с ней связано, кажется таким ярким, важным и единственно реальным, что об этом – именно об этом - непременно хочется сказать? Причем слова о ней формируются в сознании не преднамеренно, а сами собой, и ты с трудом успеваешь промолчать, словно отдернув руку от крокодильей пасти, ногу – от захлопывающегося капкана, или упав на пол при звуке выстрела. А у Андрея чуть ли не любая тема финиширует на разговорах о семье. «Все просто: ты весь внимание, ему нравится. - Про новую коллекцию ты слушал рассеянно».
- Сюрприз, говоришь?
«Проще некуда. Торт «Малинка»: Роман, воздушные шары, взбитые сливки. – Чертик из коробочки».
- Да, что-нибудь... такое... чтобы в глазах восторг, как в детстве, когда пачку балетную подарили. – Андрей крутил руками, изображал пальцами. – Как она была счастлива!
- Нууу.... В детстве проще: девочкам вот пачки и куклы, мальчикам – машинку. – Беспечный тон, предложение «в порядке бреда», и веское дополнение: - На дистанционном управлении, чтобы гонять по улице, на зависть всем. А подросшим деткам машинки же уже не актуальны?
«Ах, ты ж фея! - А прынца ей слабо подогнать? Молодого, блаародного, на коне?»
Звон выпавшей вилки о тарелку, просветление на до того озабоченном челе - правильная реакция трепетного родителя, Кашпировский доволен.
- Малиновский, ты гений! Ведь это отличная идея! Машина!
- Да?! - Редкий случай внушаемости. Еще более редкий – непредсказуемости реакции. - Ты ж вроде был против.
- Я? Когда?
«Ее Высочество жаловались давеча, что батюшка не дозволяет управлять каретой, запряженной в 500 смирных лошаденок».
- Во середу, бабка! Неделю назад, в гостинице.
- И что я говорил?
«Ваше слово, товарищ маузер? - Расскажи ему, о чем говорили отец Варлаам с Гришкой-самозванцем на литовской границе».
- Совсем не помнишь? Ты все приставал ко мне с ласками, войдя в образ Васильковой, а потом стал жаловаться, что девочки хотят рулить, а тебя это нервирует.
- Серьезно? С ласками? Не ври. А рулить – да, нервирует. А тебя б не нервировало?
«Как я выжил, будем знать только мы с тобой».
- Еще как! Но это когда мою машину и со мной в качестве пассажира. А если они сами, девочки очень ...возбуждающе за рулем смотрятся. Лично я ничего не имею против дам за рулем. Так даже интереснее. В пробке стоять.
Андрей снова принялся за еду, раздумывая над возникшей идеей. По его лицу можно было прочитать, как одни сомнения сменяются другими. И все же Роман не сомневался: Жданчик дозреет.
«Данка в роли Царевны Несмеяны и - «выбирай любого, все оплачу!» - Сердце отца – не ка-а-амень!»
- Поедем посмотрим, что там есть в салонах интересного? В первом приближении? – Андрей бросил салфетку на стол. – Или у тебя дела? – Жданов был категорически против высокой занятости Малиновского в неудобное для него время.
Над ухом Роман Дмитрича заиграла тревожная музыка, которую обычно слышат завербованные органами агенты в ресторанах «Плакучая ива».
«Какая чудная игра! – Чем дальше в лес, тем злее волки».
- Поедем. Уточни, пожалуйста, свои намерения, Палыч? А то ты как-то пунктирно выражаешься. Чтобы я правильно понял, на поиски каких перламутровых пуговиц мы идем.
«Мы длинной вереницей идем за синей птицей...»
- Хочу присмотреть машину для Сони. Она очень обрадуется, я уверен. Я тебе уже рассказывал? Она страстно желает водить машину. Это меня напрягает жутко. Но как представлю ее реакцию на собственный автомобиль... Может, Катя и права: всегда будет страшно отпустить, но когда-то же надо... Пока не знаю, что ей может подойти, но ты же мне поможешь?
«Вы обратились по адресу. Взгляните вот на эту модель...»
_________________ Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)
|