|
– А Сашка ненавидит Пушкареву, – произнес Андрей зло, – он ее личный враг.
Он собирался возразить, но отчего-то не стал – молча собрал вещи и ушел, взбешенный.
Уже потом, в тиши своего кабинета, когда рабочий день кончился и в коридорах министерства повисла приятная тишина, он раскурил сигару, налил коньяку и задумался. Признаться, Андрей его удивил: пальцем в небо, а попал. Угадал.
Как же так вышло? Список его личных врагов был небольшим и почти не менялся годами, и это дарило ощущение стабильности, а с другой стороны... имея личных врагов, никогда не заскучаешь. И всегда первым пунктом в этом списке шел Андрей Жданов. Всегда, пока не появилась Екатерина Пушкарева.
Даже сейчас, просто вспоминая ее, Александр испытывал чувство приятной гадливости: с такими же чувствами он когда-то рассматривал змей в террариуме. Еще при первой встрече она поразила его своей неуместностью, словно вывалилась из какой-то комедии и внезапно оказалась на пороге Зималетто только для того, чтобы сбить его с ног. Уже тогда ему захотелось поднять ее за шиворот, встряхнуть, как следует, и отбросить в сторону – так, чтобы она упала на колени, больно ударившись. Но вместо этого он посмеялся над ее неуклюжестью и только. Узнав, что она секретарша Андрюшеньки, этого любителя моделек, немного удивился, а потом решил – она просто обыкновенная страшная умница. Такие всегда без ума от какого-нибудь актера или от собственного начальника, верны и услужливы – прекрасное сочетание. Но нет, Пушкарева была другой. Он не мог точно сказать, что в ней было не так, но каждый раз, когда волею случая они оказывались рядом, испытывал непреодолимое желание сделать ей больно, задеть, унизить, а в последнее время живо рисовал себе картины, как, прижав Пушкареву к стене пыльной каморки, смыкает пальцы на ее тощей шее. Как темнеют ее глаза, как она хрипит и бьется в его руках, как учащается ее пульс, заставляя вену на шее вздуваться, как краснеет ее лицо.
Он сладко потянулся в кресле.
Он уничтожит ее – определенно, вопрос только в том, насколько растянуть расправу, потому что личный враг нужен не только живым, но и бодрым, чтобы получить настоящее удовольствие от борьбы. И Катерина Валерьевна его пока что не разочаровывала.
***
По дороге домой Александр вновь вспомнил о Пушкаревой, позвонил паре своих доверенных людей, кратко отдал указания. Он выведет эту шайку на чистую воду, теперь-то уж точно, но как хорошо опять держалась Пушкарева! И все же он заметил, возможно, единственный, что сегодня она была словно... надломлена, и это только упрочило его подозрения: что-то в Зималетто нечисто, и Пушкарева к этому имеет непосредственное отношение. Он узнает, обязательно узнает, и вот тогда-то...
Он знал, что уже почти настиг их, и испытывал досаду, что каждый раз Жданову и Пушкаревой удавалось вывернуться. Однажды удача отвернется от них – так всегда бывает, а он подождет, ничего, он умеет ждать. Совет назначен через несколько дней, а значит время еще есть.
Он не верил в то, что у Пушкаревой есть жених, тем более – богатый жених, щедрый настолько, чтобы отстегнуть фирму. А если сложить все нестыковки, все задержки выплат, нежелание показывать отчеты и – самое главное – взятку, которую ей предлагали, то картина вырисовывалась крайне интересная. Оставалось сделать один верный ход и загнать Пушкареву в угол.
***
Он рассчитывал, что совет станет его триумфом, и был ошарашен ходом событий. Всё опять вышло из-под контроля, и это взбесило его еще больше, но он сумел взять себя в руки и виду не показал, как зол. Он смотрел на цифры в отчете и думал, насколько близко подобрался к их тайне уже давно, думал, что был совершенно прав, считая Жданова заносчивым идиотом. Он был прав, а Павел – нет, и Кира... И Кира сто раз была неправа! Тут ситуация играла ему на руку, но вот Пушкарева... Он смотрел на нее и не понимал, чего хотела Пушкарева, зачем поступила вот так... знала, что ему уже все известно? Пошла ва-банк? Как-то иначе ва-банк должен выглядеть, да и результаты... Воспользовавшись общим безумием и беготней друг за другом, он улучил момент и поговорил с Павлом Олеговичем, а затем увез домой Киру.
На следующий день он снова звонил, разговаривал, уговаривал, успокаивал. В Министерстве секретарша прикрывала его на всех фронтах и врала, потом звонила, срывающимся голосом умоляя перезвонить тому или другому. И он перезванивал, досадуя на то, что его отвлекают от действительно интересного дела – от охоты. Пушкарева сбежала, растворилась, но он был полон решимости найти ее, и не только найти – разыграть свою партию, свести счеты с личным врагом, получив от этого максимум удовольствия.
Суеты было много, но суета принесла результат. Он был готов приволочь Пушкареву обратно – даже силой! – и разыграть новую партию. Информации было собрано немало, а каждый день приносил новые открытия. Оказывается, как мало мы знаем о людях, даже о личных врагах. Кто бы мог подумать, что одной Никамодой не обошлось и Жданов, решив подстраховаться, соблазнил свою секретаршу, а Малиновский, верный друг, написал инструкцию – как лучше это сделать. Идиоты, какие идиоты… Неудивительно, что дошло даже до Киры, которая всё и рассказала. Расстроилась, конечно. Оставить её одну он не мог – дождался, пока приедет Кристина, и, успокоенный, улетел в Египет. Игра началась.
***
Он еще успел увидеть, как радость увядает, уступая место разочарованию.
– Простите, Екатерина Валерьевна, это всего лишь я, – сказал он весело. – И мне надо с вами поговорить.
Он, не стесняясь, рассматривал ее, давая возможность оглянуться на своего линялого спутника, пожать плечами и отказаться. Он был уверен, что она откажется, и, конечно же, был готов к этому.
Они стояли около бассейна. Мягкий свет фонарей делал воду золотистой, луна над горизонтом была словно нарисована – большая, яркая. Теплый ветер приносил запах моря и специй – так пахнет почти в любом прибрежном городе, не только в Египте, но и в Испании.
В Испании было бы лучше, но уж как вышло, главное он нашел Пушкареву. Он был охотником, осторожно высматривающим в зарослях дичь. Он чувствовал приятное возбуждение: все шло как нельзя лучше, и декорации как нельзя лучше соответствовали его замыслу. Вести такие разговоры в коридорах Зималетто или просто даже в Москве? Это совсем не то.
– Екатерина Валерьевна, я отложил уйму важных дел ради встречи – деловой встречи – с вами. Всего полчаса вашего времени. Да, Павел Олегович велел кланяться, – он сделал шаг назад и отвесил поклон. – Разве я много прошу? – теперь шаг к ней. Она отшатнулась.
– Я... я... устала... и....
– Я вас прекрасно понимаю, – он ловко подхватил ее под локоть и повел за собой, – я тоже очень устал от этой истории, но и вы, Катя, и мы в ней увязли, и нам надо что-то с этим делать, чтобы все смогли двигаться дальше и...
– Позвольте! Катя, ты уверена?.. – ожил поклонник.
– Все в порядке, Миша. Александр... Юрьевич уходит, – Катерина высвободила руку.
– Нам надо поговорить. Павел Олегович очень рассчитывает, что мы придем к соглашению...
– Павел Олегович? – Катя остановилась.
– Вы можете поговорить завтра, днем, – Миша попытался оттеснить Александра от Катерины. Вышло неловко и как-то… линяло.
– У меня нет такой возможности. Мы будем говорить сегодня, сейчас. Всего пара важных вопросов, а потом она... вся ваша, если сама того захочет, – он перевел взгляд с Миши на Пушкареву, посмотрел на нее в упор. Она смутилась, отвела глаза.
– Да, Миша, все в порядке, – выдавила из себя Пушкарева.
Она действительно еле держалась, он физически ощущал, что внутри у нее что-то сломалось и малейшее давление может стать для нее фатальным. Нет-нет, рано! Чтобы кошке получить удовольствие, мышка должна проявлять волю к жизни и трепыхаться изо всех сил, пока кошка не решит закончить игру.
Он чуть сильнее сжал ее локоть и с удовлетворением отметил, что Катя высвободила руку, выпрямилась и сжала губы. Уже лучше, но недостаточно.
– Мы поговорим здесь, – она села за столик уличного кафе.
– Нет, – он встал рядом, – мы поговорим в вашем номере. Мне не нужно чужих ушей. Мне надо, чтобы вы сосредоточились только на мне и моих словах. Это важные вопросы, если вы еще не поняли, Катерина Валерьевна.
– Я не хочу...
– Тогда – ко мне? – нейтральные слова прозвучали абсолютно неприлично.
– Хорошо, пусть будет мой.
– Поверьте, Катя, со мной вы можете быть совершено спокойны. Я та самая каменная стена, которая может заслонить вас от бед.
– С чего бы это? – спросила она холодно.
– Узнаете, – он наклонился к самому ее уху, – скоро узнаете.
– Вы изменились, – сказал он в лифте.
– Я знаю, – ответила она устало. Видимо, за последние дни Юлиана вынесла ей мозг на тему важности соответствия внешнего и внутреннего миров.
– И не могу сказать, что удачно. Что-то вас из стороны в сторону шатает, Катя: то из а-ля натурель в авангард, а теперь – в гламур?
– Неудачно? – она покраснела, но сделала вид, что его мнение ее не интересует.
– Конечно. Вы были страшны, как смертный грех, так вас и сейчас писаной красавицей не назвать. Однако в вас было что-то... цепляющее, заставляющее думать, гадать, зачем молодая девушка вырядилась, как баба-яга? А теперь? Если вы мечтали слиться с толпой, то могу вас поздравить – не отличить от сотен, нет, от тысяч одинаково серых дур на улице. Что дальше? Стразы и розовые мини-юбки?
Она начала сердиться, и ему это нравилось значительно больше той апатии, в которой она пребывала до этого.
– Пусть, – она хмыкнула и первой вышла из остановившегося лифта. – Пусть стразы и... розовое все, пусть.
– Конечно, вам выбирать...
Ее номер был самым обыкновенным – открытый чемодан с тряпками у окна, стакан с водой у тумбочки, смятая постель.
– Говорите и уходите, – Катя села в одно из кресел, он сел напротив.
– Вы сбежали… – начал он.
– Я не сбежала! – она тут же прервала его.
– Нет, вы сбежали, считая, что Зорькин сможет как-то разрулить все сам. Это детский сад и только. Так дела не делаются, а вопросы не решаются. Вы умная девочка, Катя Пушкарева, но вы еще слишком молоды и... порывисты. Это пройдет, – он посмотрел на нее с теплотой. Она отвернулась. – Но я тут не для того, чтобы учить вас жизни. У меня к вам предложение. Мы вместе с Павлом Олеговичем долго ломали голову, что делать и...
– Как вы нашли меня? – внезапно спросила Катя.
Воропаев поморщился:
– Господи, да это проще простого! Вы же не по чужому паспорту улетели! И ясно было, что, скорее всего, в безвизовую страну. А еще все знали, что Юлиана едет за границу – банальная логика плюс желание. Мне даже платить никому не пришлось: рассказывал девочкам в авиакомпаниях, как сильно я вас обидел и как сильно вас люблю. Вуаля! Пришлось, правда, эту слезливую историю повторить столько раз, что я почти сам в нее поверил, – он засмеялся.
Он знал, о чем она думает – почему он, а не Андрей сидит сейчас в этом кресле, почему он, а не Андрей искал ¬– и нашел! – ее.
– Но вернемся к нашему делу, Катя. Итак, Павел Олегович и я, мы вместе обсудили все возможные варианты, и вот что мы готовы вам предложить... – он откинулся в кресле. – Вы станете исполняющей обязанности генерального директора, а...
– Андрей, – снова перебила она его. – Что с Андреем... Палычем.
– Андрей Павлович вот уже какой день нажирается в кабаках и ведет себя так, что я лично я бы ему и метлу дворника не доверил. Павел Олегович, кстати, тоже весьма разочарован.
– Это все моя вина.
– Ой, Катя, вот не надо, – он поморщился. – Пусть Кира верит в то, что вы одна во всем виноваты, но мы-то с вами знаем... – он встал, подошел к ней. – Да, я знаю всю вашу историю. – Катя дернулась, но он был готов и поймал ее, прижал к себе. – И Кира знает. Тихо-тихо, – она снова задергалась, застонала, кусая губы, стараясь не разрыдаться.
Он сделал глубокий вдох и закрыл глаза. «Плачь, плачь», – думал он. Он готов был стоять так долго, очень долго, держа ее в объятиях, слушая, как она воет и вздрагивает в его руках.
– Пустите!
– Вы выслушаете меня? Вы готовы спокойно говорить?
– Да! – крикнула она, и уже тише. – Я в порядке, все... нормально.
Она опустилась в кресло, пряча от него глаза. Ей было стыдно.
Он с трудом удержался от того, чтобы не улыбнуться во весь рот. Сейчас ему было положено делать сочувствующий и понимающий вид? Что ж...
– Это мерзкая история, Катя, но вам стыдиться нечего. Это они поступили подло...
– Я не хочу говорить об этом, тем более с вами.
– Помните, я говорил, что верность – никому не нужна.
Она вздернула подбородок и посмотрела на него, видимо, ожидая увидеть усмешку, он спокойно встретил ее взгляд.
– Мне жаль, что я оказался настолько прав, – произнес он и добавил, – а теперь к делу. Итак, я уполномочен говорить от лица совета. Мы предлагаем вам занять пост генерального директора. Вы получаете все полномочия, единственное – вам придется взаимодействовать со мной. Я буду контролировать, жестко контролировать вас. И поверьте, это не мое желание, но, увы... – он развел руки, – трудно полностью доверять человеку после того, что произошло. Вы проработаете на посту столько, сколько понадобится, чтобы выйти из этого пике. За это вы будет получать достойную зарплату, а также потом – я гарантирую вам – сможете найти прекрасную работу, рекомендациями мы вас обеспечим, я обещаю: на вас будут охотиться, чтобы купить подороже.
Она посмотрела на него зло, задышала тяжело, часто:
– Вы обо всех думаете в категориях «купи-продай»?
– Я так думаю о людях, когда речь идет о работе, – ответил он холодно, – но я никогда не мешаю личное с работой. И я никогда... – он замолчал, – не пытайтесь уверить себя, что я хуже Андрея, легче вам от этого не станет, – добавил он более теплым тоном.
– Простите, – пробормотала она, – я до сих пор... мне кажется, что я сплю. Я думала, если уехать, мне станет легче, но не становится. И сегодня...
– Вам показалось, что вы видите его, а это был я? – спросил он тихо.
Она в ответ кивнула.
– Я не смогу нормально работать бок о бок с... и Малиновский... это слишком, я не смогу.
– Вам не придется видеть их. Павел Олегович весьма, весьма разочарован. Настолько, что хотел уволить Андрея и лишить любой поддержки, но он все же мягкий человек; мой отец в подобной ситуации вел бы себя более строго... Так вот, Андрей и Малиновский будут работать отдельно, под контролем Павла Олеговича, Андрей – в Киеве, в Роман Дмитриевич, если ему будет угодно, в Астане. Вам не придется общаться.
– Но Кира...
– Я лично гарантирую вам: Кира сможет остаться в рамках приличий.
– Но... финансовый директор, и если Роман Дмитриевич...
– На вакантные должности придут мои люди, кризис-менеджеры. Они не такие веселые ребята, как Малиновский со Ждановым, но зато на работе будут заниматься работой и будут лояльны к вам, а акционеры смогут спать спокойнее.
– Давайте я напишу доверенность на вас, – Катя прижала пальцы к вискам, – пусть вы... вот вы сами и становитесь И.О.
– Вы забываете, что я государственный служащий, я не могу, да и не хочу этой должности.
– Я не знаю, я не хочу, и Юлиана...
– Мы вылетаем завтра, – он встал, налил в стакан воды, передал его Кате.
– Завтра? Вы не даете мне время принять решение, и... – она тоже вскочила, словно боясь, что он подойдет к ней сзади.
– Екатерина Валерьевна, вы считаете, у вас есть выбор? – спросил он вкрадчиво. – Вы же представляете, какие деньги на кону? Представляете! И вы думаете, что можете вот так просто уйти, и все?
– Но ведь Андрей...
– Андрей – совладелец, сын патриарха-основателя, а кто вы? Залетная птичка с подмоченной репутацией, слабыми нервами и сомнительной моралью. Откажетесь, и вас размажут, по-настоящему. Игры закончились, Екатерина Валерьевна.
Она стояла, глядя на него исподлобья, стакан в ее руках едва заметно подрагивал. Он подошел к ней ближе, она инстинктивно отклонилась, насколько позволяло кресло за спиной. Он смотрел на ее губы, на поблескивающие брекеты, с удивлением отметил, – в который раз – насколько у нее чистая кожа, с едва заметным нежнейшим пушком на щеках. Если ее ударить – не сильно, слегка, то наверняка эти щеки станут восхитительно пунцовыми. Он воочию представил, как след от его ладони наливается алым и потом постепенно, очень-очень медленно, гаснет и кожа становится вновь цвета топленого молока...
Она, конечно, не выдержала его взгляда, поднырнула под его руку, которой он упирался в стену за ее спиной, отошла почти что к двери.
– Я поняла вас, Александр Юрьевич – у меня нет выбора. Я должна вернуться и вернуться... завтра, да?
– Да. А за это вы получите спокойную жизнь – я обещаю вам. Вы решите одну мою проблему, а я решу ваши – любые. И еще я обещаю вам, что вам станет легче, как только вы, скажем там, полностью расплатитесь. Новая жизнь, новые перспективы... Разве плохо?
– Я не встречусь с Андреем?
– Если не захотите, то нет.
Она кивнула:
– Хорошо, но Юлиана...
– Она отпустит вас, не сомневайтесь.
– Я... я поняла... вас... Спокойной ночи, – она распахнула дверь в коридор, показывая, что разговор окончен.
– Спокойной. Самолет завтра около трех, вы вполне успеете предупредить всех... всех, кого сочтете нужным. В час будьте в номере, я зайду за вами.
Он прошел мимо нее, не останавливаясь. Дверь за его спиной хлопнула. Он кивнул и постучал в соседний номер к Юлиане. Та открыла быстро, но вид у нее был недовольный и растрепанный.
– Ты проспорила мне бутылку коньяка, дорогая. Выгоняй своего араба, этот формат нам сегодня не подходит, только ты, я и миссионерская позиция. Мне нужно привыкнуть.
***
Первый рабочий день Пушкаревой прошел дергано и нервно, и к вечеру Воропаев подумывал, не зря ли заварил всю эту кашу и не проще было бы взять кризис-менеджера и шут с ней, с Пушкаревой. Труднее всего оказалось уговорить Киру несколько месяцев вести себя примерно: пришлось почти что раскрыть карты. Кирины глаза потемнели, напоминая две стылые полыньи; она так ненавидела Пушкареву, что было бессмысленно напоминать: увести мужика можно только в случае, если сам мужик этого страстно желает.
– Пусть она потом пожалеет, что на свет родилась, – проговорила Кира, опуская глаза, и брат вместо ответа поцеловал ее в лоб.
Стоило Пушкаревой перешагнуть порог Зималетто, как женсовет просто ополоумел, и привести его в чувство удалось не сразу.
– Екатерина Валерьевна, на работу ходят не шашни заводить и не дружить, на работе надо работать. Я не имею ничего против ваших... подружек, но уймите их! Увижу посиделки в кабинете или узнаю, что вы в них участвуете...
– И что?
– Узнаете. Это непрофессионально, не так ли?
– Хорошо, – согласилась Катя. – Тем более, вряд ли у меня будет время с ними болтать.
– Вот именно, – довольно кивнул он.
Кира, увидев Катю в новом облике, только холодно кивнула, уволокла за шкирку эту дуру Клочкову в свой кабинет и тут же позвонила брату:
– Это ты? Это ты с ней сделал? – спросила она нервно.
– Помилуй Бог! Я бы сделал в сто раз лучше, – засмеялся он, – или нет, я бы оставил все, как есть, потому что она должна быть такой, какая была, – сказал уже серьезно.
– Ты не врешь?
– Ки-ра! Зачем мне тебе врать?
– Я была слепая, – тихо прошептала Кира, – слепая.
После этого Кира общалась с Катей спокойно, но с таким холодом, что даже Воропаеву становилось не по себе, но формально выговаривать сестре было не за что.
Другой проблемой стал Коля Зорькин: в этом вопросе Катя стояла как скала, утверждая, что без Коли работать не может. Скрепя сердце Воропаев согласился. Он присматривался к Зорькину, который стеснялся, заикался и бледнел, особенно в присутствии Клочковой. Это было забавно, но совершенно не забавным было то, что именно с этим дохляком Катя делилась всем на свете: они регулярно закрывались и шушукались и, как подозревал Александр, отнюдь не о работе – так часто они замолкали на полуслове, стоило ему только войти в кабинет.
Это бесило: он хотел знать о ней все, все темные тайны, все мысли и желания. Если бы можно было только предположить, что Катя ведет дневник, то он бы отыскал способ и нашел его, прочитал бы от корки до корки. Он хотел стать тем, кому Катя доверит свои секреты, а тут... Зорькин?
Понаблюдав за этим примерно неделю, Воропаев позвонил своему давнему приятелю Смирнову. Именно Воропаев когда-то познакомил провинциала Смирнова с нужными людьми и помог стремительной карьере в Газпроме, а за ответной услугой не обращался, видимо – настал срок.
Примерно в это же время он завел разговор с Пушкаревой о ее рюшках и оборочках, бесивших его разве чуть меньше Зорькина.
– Что у вас по плану на завтра? – спросил он, когда Катя уже собирала вещи, а он ждал, прислонившись к косяку двери.
– Деловая встреча с Николаевым утром, потом в офисе, а что? – ответила она рассеянно.
– А то, что в таком виде нельзя ходить на деловые встречи, – заявил он.
– Вас не устраивает мой внешний вид?
– Дело не в том, что устраивает или не устраивает меня, есть определенные правила, неписаные в том числе, – ответил он ей так, словно это было что-то, неизвестное только идиотам.
Он врал: именно его категорически не устраивал Катин внешний вид. Эта дурацкая прическа, словно парик, эти тряпки. Видимо, Виноградова перетряхнула свой шкаф и отдала ненужное, даже именитость лейблов не спасала дело: Катя не умела все это носить и комбинировать, и теперь выглядела, как подменяющая приму актриса заштатного театра, которую одели перед преставлением в то, что попалось под руку.
– И что же не так?
– Я уже говорил вам и повторю снова: во-первых, это не вы. Вы же умная женщина, Катя! Как вы не понимаете, внешностью вы рассказываете не меньше, а может быть больше, чем словами.
– И что же я рассказываю?
– Что вы на этой должности оказались случайно, что вы маленькая девочка, которая играет роль генерального директора. Лучше б вы остались такой, какой были.
– И тогда бы вы были довольны? – с усмешкой спросила она. – И не стеснялись бы меня на переговорах.
Он закатил глаза:
– Вы всем своим видом демонстрировали, что вы думаете только и исключительно о работе, а на шмотки у вас нет времени. Не очень хорошо для модного дома, – поморщился он, – но лучше, чем сейчас, это точно.
– Да? – она задумалась, даже перестала собирать бумаги.
– Господи, Катя! Читать вы умеете, анализировать тоже! Найдите себя, гугл вам в помощь! – Он подлетел к ней, схватил за руку и потащил к зеркалу. – Ну, смотрите!
В зеркале отражались они оба и было в этой картине что-то... волнующее. Александр разворошил ее прическу, потом отвел волосы от лица.
– Пробуйте, ищите, в конце концов, смотрите, не бойтесь смотреть на себя, и не врите себе и, я уверен, – он понизил голос, – у вас получится, – и уже другим, деловым тоном: – Считайте, что это ваше домашнее задание: найти свой стиль. Я уезжаю на пару дней в командировку, как приеду – проверю. До понедельника времени хватит, учитывая, что сегодня среда?
– Я... я попробую – ответила она ему, не отрывая взгляда от их общего отражения.
Он улыбнулся ей:
– Вот и замечательно, Катя.
И когда в следующий понедельник он пришел в Зималетто, то был приятно удивлен: она постриглась, и стрижка ей шла: изгиб шеи, профиль, все то, что раньше было не заметить, теперь притягивало взгляд, и глаза! глаза сделались больше и глубже. Удивительно, но она смогла удачно подобрать брючный костюм: свободные, но хорошо сидящие брюки, белая рубашка с острым воротником и нечто в стиле Киры – не то жилетка, не то перевязь, напоминающая портупею.
– Ну что ж, я не сомневался в вас, вот теперь вы выглядите, что надо, – с удовлетворением заметил он, – никакого диссонанса внутреннего и внешнего.
– Вы думаете, что так хорошо меня знаете? – спросила она, и ему показалось, что ее голос стал более хриплым и более сексуальным.
– Я знаю, какую должность вы занимаете и что вы можете, этого достаточно, – не стал спорить он. – Итак, как наши успехи? Что нового?
И они погрузились в изучение документов, больше не возвращаясь к вопросу ее внешности, но каждый раз после этого, когда Александр смотрел на Катю, он усмехался, чувствуя себя если не Пигмалионом, то профессором Хиггинсом.
Ему нравилось приезжать в Зималетто, нравилось каждый раз вспоминать, что Жданов с Малиновским сосланы, что Катерина ждет его – его! – в кабинете. Он ожидал этой встречи, он знал, что Пушкарева вздрогнет, когда он резко откроет дверь, нахмурится и потупит глаза. Он видел: он смущает ее, она не понимает, что ему от нее нужно.
Это было чертовски приятно: говорить одно, но показывать – голосом, жестами, случайными прикосновениями – совсем другое. Любая опытная женщина разгадала бы его игру слету и включилась бы в нее или пресекла, но Катя! Катя в своей невинности и глупости была очаровательна, насколько это слово применимо к такой несуразной клуше, как Пушкарева. Она, конечно, стала выглядеть куда лучше и даже движения сделались не такими резкими, как раньше, но себя не перекроишь, и иногда она принимала такую позу, что Пикассо бы обзавидовался, или так скашивала рот, так морщилась, что Александр не мог оторвать взгляд от этого притягательного уродства.
Ему было любопытно – как, ну как в Москве, в двадцать первом веке выросло вот такое, кто ее воспитывал? Ему было любопытно, как и чем она живет вне стен Зималетто, его все меньше и меньше устраивали встречи только в кабинете, да и чинные обеды в ресторанчиках уже навевали скуку, но, пока рядом с ней ошивался Зорькин, рассчитывать на что-то другое было бесполезно.
***
Дождливым апрельским вечером он вошел в кабинет и застал Катю, сгорбившуюся за столом. Она, услышав его шаги, тотчас выпрямилась и поспешила принять равнодушный, спокойный вид.
Он чувствовал себя игроком, бросившим кости и рассчитывающим на две шестерки.
– Что случилось? Вы плакали? У Зималетто проблемы? – он сделал озабоченное лицо.
– Нет, все порядке, только вот... – и она протянула ему листок.
– Заявление об увольнении? Зорькин? Зарплата маловата или работы многовато?
– Нет, ему сделали предложение... – она вздохнула, – пригласили в Газпром.
– И он бросает вас?
– Почему меня? Просто... он ждал такого шанса всю жизнь! – горячо возразила Катя. – Я себе не прощу, если он останется я... я уйду, он тоже, и опять без работы? А тут... да даже не в зарплате дело! Там возможности, там карьера, он сможет, я в Кольку как в себя верю! Ему расти надо!
– Вы меня или себя уговариваете? – спросил он тихо.
– Себя, – вздохнула она. – Колька – мой единственный друг, я без него... – она закусила губу.
– Но смена работы – это мелочи, будет повод встретиться после...
– Повод, – она горько усмехнулась, – если бы он просто работу менял, дело в том, что это дочерняя фирма, там прекрасная должность, но это... Новосибирск, – и она чуть не расплакалась. – Я не представляю как это – без Кольки.
– Я уже говорил и повторю, вы можете рассчитывать на меня. Я, – упирая на "я", произнес он, – я поддержу вас. Конечно, о сердечной дружбе с вашей стороны речи не идет, но...
– В общем, я подписала заявление, теперь у нас нет финансового директора, – быстро проговорила Катя, слегка покраснев.
О, как ему нравилось, когда она вот так реагировала. Наверняка она гадала, что он имеет в виду, говоря такие вещи. И он был уверен, она бы никогда не предположила, что он думает о ней на самом деле.
Он улыбнулся ей.
– Ничего, найдем. У вас есть предложения?
– Нет, – вздохнула Катя. – С другой стороны... я сама...
– Нет, нам подвиги не нужны, вы должны эффективно работать, а не эффектно умереть на работе. Не стоит того. Кстати, – он посмотрел на часы, – пора домой. Бог с ним, в честь увольнения Зорькина... Я тоже устал. Вас подвезти?
Она посмотрела на дождь за окном и неуверенно кивнула.
– Обещаю, я вас не съем, – усмехнулся он. – Куда ехать?
Она назвала адрес.
В машине она так старательно пыталась занять как можно меньше места и сесть как можно дальше от него, что Воропаев почувствовал себя маньяком с окровавленными руками.
– Катя, ваша реакция на автомобиль, точнее на ситуацию – вы и мужчина в автомобиле – наводит меня на печальные мысли, – он сделал страдальческое лицо, – правда же! Расслабьтесь, моя личная жизнь в полном порядке и мне нет необходимости набрасываться на девушек, даже привлекательных, которых я просто подвожу до дома.
Катя вымученно улыбнулась.
В этот раз он не проронил ни слова, но через несколько дней, снова подвозя ее до дома (это становилось традицией), Александр спросил невзначай, почему она не купит себе машину.
– А зачем? Я не так хорошо вожу, да и пробки...
– Вам положено по статусу иметь машину, и потом, машина – это всегда выбор, ехать или нет, понимаете?
– Да, но что-то мне водить... не очень хочется, – она поморщилась, став похожей на маленькую обезьянку.
Он остановил машину.
– Садитесь за руль, – он открыл дверь, вышел из автомобиля, помог выйти Кате, та заупрямилась.
– Нет, я боюсь, я не смогу…
– Не бойтесь, уж кто-кто, а вы – сможете. Смотрите, здесь почти нет движения, не гоните, и все будет в порядке. Садитесь же! Тем более, у меня страховка.
И он вновь увидел, как она запнулась на секунду, посмотрела на него так, словно на его месте должен быть другой. Александр был уверен: Жданов и не думал предложить ей вести машину.
Она села за руль, осмотрелась, потрогала ручку передач.
– Тут автомат и всего две педали: газ и тормоз, поставьте левую ногу на упор, да не сюда, – за колено, грубо, он поправил ей ногу, – вот так. Выжмите тормоз, хорошо, теперь вот так... – он положил свою руку на ее и перевел рычаг в нужное положение. – Отпускайте тормоз, как можно медленнее...
Она вцепилась в руль со всей силы, боясь повернуть голову.
– Катя, расслабьтесь, я рядом, просто откиньтесь на сидение и отпустите руль, совсем. Нет, машина не запрыгает, как сайгак, видите? Если руль не держать, то машина едет прямо. Теперь легко, нежно... О господи, Катя, вам известно значение слова "нежно"?
Было забавно говорить ей такие двусмысленные вещи, но было обидно, что она настолько погружена в процесс, что не замечает его острот.
Они доехали без приключений, благо и ехать было недалеко. С тех пор время от времени он пускал ее за руль, и она чувствовала себя все смелее и раскованнее, даже стала огрызаться в ответ на его замечания, что приятно разнообразило поездки.
Он довозил ее до подъезда, она прощалась – быстро, потупив глаза, и он знал, что сейчас она вспоминает, как прощалась тут с Андреем, и ей от этого больно. Эта боль наполняла его такой сладкой истомой, что он не торопился, хотя и планировал, напроситься в гости. Он смотрел на ее окна, ждал, пока в ее комнате загорится свет, и уезжал. И настроение в эти вечера было отчего-то значительно лучше, чем в другие, когда они прощались у порога Зималетто.
***
Зорькин стараниями Смирнова счастливо отбыл в Новосибирск, что сказалось на Катиной манере общения. Видимо, поговорить ей действительно было не с кем, и все чаще и чаще они отвлекались от чисто рабочих вопросов, обсуждая все на свете.
«Вот бы эти мозги да пересадить хотя бы Клочковой, – думал иногда Воропаев, – или лучше этой темненькой, Амуре, да, получилась бы восхитительная женщина. Почему же все так косо распределяется в этой жизни, и умную и красивую женщину днем с огнем не найдешь?»
Правда, время от времени Катя умиляла его своими разглагольствованиями о жизни, в которых сквозило полное отсутствие опыта, усугубленное увлечением романтической литературой, и тогда Александр вновь утверждался в мысли что все, или почти все (за исключением Киры) бабы – дуры.
Когда Воропаеву надоедало такое благостное времяпрепровождение, он специально, а иногда просто удачно так совпадало, доводил Катю до бешенства, ощущая, как у него самого начинает зашкаливать адреналин.
Один раз он пришел после совещания в Министерстве, где получил взбучку за свои отлучки и несделанную работу: ему намекнули, что манкировать своими обязанностями надо все же в рамках приличий. Конечно, виновата в этом была Пушкарева, это из-за нее ему приходилось ездить в Зималетто, это из-за нее он фактически работал на двух работах, и ни одну из них легкой было не назвать.
Он приехал разозленный и даже не собирался этого скрывать – наорал на Амуру, но легче не стало, шуганул Тропинкину, но и это не принесло и толики радости, даже полная яда беседа с Клочковой с очередным обещанием сделать из нее проститутку, не облегчила страдания. Он вошел в кабинет Кати, упал в свое кресло, вместо приветствия сухо кивнул и сразу схватил папку со стола.
– Ну и долго мы будем плестись к вершинам? Такими темпами мы будем валандаться лет десять, – он отбросил папку.
Катя смотрела на него непонимающе:
– Александр Юрьевич, все идет согласно плану, и вы это знаете. Что случилось? У вас ко мне претензии? Тогда я...
– Что тогда? "Тогда я", – передразнил он ее. – А может быть, – он оперся на стол и подался вперед – она отшатнулась, – а может вам просто нравится тут работать? Или вам нравятся наши встречи?
– Вы забываетесь, – ответила она ему холодно. – Александр Юрьевич, если у вас ко мне какое–то конкретное дело...
– У меня к вам каждый день конкретное дело, – пробурчал он. – Вот это что за цифры?
Он загонял ее, заставлял отчитываться о какой-то сущей ерунде, объясняя это тем, что в прошлый раз на ерунде Зималетто и прокололось. Он видел, что Катя валится с ног от усталости, но заставлял снова и снова объяснять, почему и отчего в отчетности стоят эти цифры, а не другие. Офис пустел, женсоветчицы давно уже отчалили, Кира, которая планировала подождать брата, и та уехала, махнув на них рукой.
Около девяти Катя была готова сдаться:
– Я уже ничего не понимаю и не соображаю, – она сняла очки, закрыла лицо руками, потом резко выпрямилась в кресле, – Александр Юрьевич, давайте…
– Перенесем на потом? – желчно осведомился он.
– Нет, сварим кофе, – в тон ему ответила она.
– Отличная идея, вперед.
– Лучше вы.
От такой наглости он чуть не задохнулся.
– Что? Я? Я вам кофе?
– Да, а что? У меня получается, надо признаться, отвратительный, – и она опять поморщилась. Воропаев с трудом удержался, чтобы не вцепится в ее короткие волосенки и не заорать, чтобы больше не смела строить ему такие рожи, – а все девочки уже ушли, – она выразительно постучала по часикам, – десятый час.
– Со Ждановым вы сидели и за полночь, не так ли, – спросил он и сразу увидел, что попал в точку. Стоило упомянуть в разговоре Жданова, как Катя словно каменела, ей требовалось несколько секунд, чтобы прийти в себя. – Кстати, вы знаете, он в Киеве, пишет Кире страстные письма. Впрочем, это не мешает ему – по слухам – крутить роман с одной миллионершей. Та настолько впечатлена... эээ... достоинствами Андрюши, что готова стать нашим дистрибьютором.
– Зачем вы мне это рассказываете? – спросила Катя, и Александр почувствовал прилив новых сил: так приятно было смотреть, как ее крючит от таких разговоров.
– Думал, вы хотите знать, – ответил он, сделав невинное лицо, – а разве нет?
– Нет, и прошу... не надо больше.
– Почему ж? Больная тема? А стоит ли носить в себе? Вы, кстати, никогда не планировали месть? Что-нибудь такое... например... – он задумался, – кастрировать Малиновского? Мне кажется, всем бы пошло на пользу, а Андре...
– Хватит! – выкрикнула она и вскочила. – Что вы за человек такой?
– Я? Да я по сравнению с этими двумя ангел! – заорал он в ответ.
– Вы ангел? Вы... вы... – она стала оглядываться, видимо в лексиконе Пушкаревой подходящих слов не нашлось. – Вы вообще не должны были всего этого... знать!
– Но я – знаю, – сказал он спокойно: ее так прелестно сбивала с толку смена его настроений, – и не понимаю, почему вы пытаетесь делать вид, что все в порядке. Ничего не в порядке.
– Я закончу работу, я уйду отсюда и начну новую жизнь, мне просто надо продержаться... – она закрыла глаза и говорила, будто робот, видимо, эту фразу она повторяла как мантру неоднократно.
– Врете, себе врете, – сказал он, подходя к ней.
Ох, как было здорово в каморке, где ей было некуда деться от него, и он мог снова и снова вторгаться в ее личное пространство, ведя себя на грани приличного. Здесь, в просторном кабинете, все было труднее, но...
– Пока вы носите все это в себе, пока вы не сделали выводов, пока вы вообще ничего не сделали с этим, вы не убежите. Уезжайте хоть в Египет, хоть в Америку, – он взял ее за плечи и смотрел сверху вниз, как отец на дочь, – банально, но от себя вы сбежать не сможете.
– И что же делать? – она не вырывалась, и он сократил расстояние буквально на несколько сантиметров, провел нежно по ее руке, вниз-вверх.
– Не знаю, для начала – подумать, – он смотрел на ее губы, и она отвернулась, попыталась высвободиться. Он позволил ей, пусть и не сразу.
Они опять сели за стол.
– Давайте, делайте ваш дрянной кофе, – заявил он, укладывая ноги на стол.
– Не дождетесь, – огрызнулась она.
***
Время напрашиваться в гости пришло, когда она не сразу вышла из его машины, а точнее – не сразу выпрыгнула из нее, а задержалась, желая дослушать песню. Дождь лил за окнами, они сидели и слушали, Александр открыл окно и, закрыв глаза, курил. Песня кончилась.
– Я пойду? – спросила Катя.
Он улыбнулся – какой прогресс, она просит позволения уйти! И пусть это просто вежливость и призыв открыть глаза, но звучит! звучит, как музыка! Они попрощались, она ушла, а он подумал, что завтра они выйдут из машины вместе и вместе поднимутся на ее этаж. Определенно, иметь такого личного врага, как Пушкарева, было очень интересно.
– Я хочу пить. Можно зайти к вам? – спросил он на следующий день, сразу, как остановил машину, не давая возможности Кате улизнуть и глядя на нее совершенно невинным взглядом.
– У меня дома родители...
– И что? Пить воду – преступление века? Или вы не хотите показывать их мне? Или – меня им? Обещаю, я только выпью один стакан воды, не больше.
Она понимала, что предлог надуман, но и возразить было нечего: отказать в стакане воды после того, как он довез ее до дома, было бы просто невежливо.
– Хорошо, пойдемте, но... родители у меня... впрочем, пойдемте.
Всучив ему стакан воды, Катя попыталась тут же выставить его за дверь, но ее отец неожиданно оказался против.
– Катерина, – прогремел он, – перестань скрытничать! Я с вами, молодой человек, вот о чем поговорить хочу... – и повел Александра на кухню. Было видно, что старик волновался, хотя всеми силами старался скрыть это. Усадив гостя за стол, он достал графин, рюмки и зычно приказал жене накрывать на стол. – Катерина! – снова взревел он.
Для Александра ужин в семейном кругу Пушкаревых был чем-то сродни ночи, проведенной в Тунисе в пещере троглодитов: очень интересно, но слегка утомительно. К тому же, это будило так старательно вытесняемые воспоминания о том, как раз в неделю он обязательно ездил на ужин к родителям, а туда обязательно приезжала Кира... Он мотнул головой, прогнал непрошеные мысли и подумал, что теперь понятно, почему Катя получилась такой. Мать-наседка, отец-тиран – все старо и банально: замкнутый мирок, в котором так уютненько, что зачем выползать наружу?..
После третьей рюмки Пушкарев стал требовать ответов:
– Нет, вот ты мне скажи, это что – нормально? Она там, на работе этой, разве что не жила, а в итоге? Воровка! Это почему так? А потом вдруг – раз, и в директора?
– Боюсь, я вам не смогу ответить на все вопросы, – сказал Александр, краем глаза видя, как бледнеет Катя.
– А кто? Кто может? Почему это ее начальник такими обвинениями бросается, а? Нет, ну что за тип! Сперва, значит, работать, а потом? А ведь с виду такой парень хороший, вот тут, на этом месте, сидел!
– Папа, хватит, – сказала Пушкарева.
Александр посмотрел на нее, она отвела глаза. Вот значит как. Жданов здесь чаи гонял, как интересно! Правда то, что он приперся сюда качать права, еще интереснее и... смешнее. Надо же, ну кто бы мог подумать, что Жданов придумает и провернет такой план – соблазнение Пушкаревой! И после этого у него репутация "солнечного мальчика"! Милый Андрюшенька, ничего не скажешь!
А Пушкарев начал снова:
– Пушкаревы всегда были честными и копейки чужой не взяли. Вон ей взятку предлагали – предлагали! Не взяла!
Катя не выдержала, встала, резко отодвинув стул, и ушла в свою комнату. Александр остался, поговорил с Еленой и, было видно, очаровал ее совершенно, да и отец с каждой рюмкой становился все душевнее. Теперь Воропаев был уверен: оба на его стороне.
– Мне пора, – сказал он мягко, как говорил обычно только с сестрами, – я попрощаюсь с Катей, можно?
– Конечно! – Елена провела его до Катиной комнаты и тактично удалилась.
Он вошел, не постучав, закрыл дверь и прижался к ней спиной, осматриваясь: чистенько, но бедненько, как и во всей квартире. Уныло, как и в большинстве квартир страны. Неинтересно и серо – что еще ожидать от серых и неинтересных людей?
– Что... что еще? – Катя хотела спросить зло, но получилось устало.
– Зашел попрощаться, – ему нравилось так стоять, смущать ее.
Он подумал, а что, если сейчас подойти, задрать на ней юбку, повалить на девичью кровать. Что она будет делать? Почему-то он был уверен, что Катя не пикнет, будет молча и ожесточенно сражаться с ним, но не закричит, не позовет на помощь. И ему бы хотелось так – сопротивление, обреченное – не сегодня, так потом – на провал, молчаливая борьба, бой, укусы, пощечины, битва, чтобы все по-настоящему, чтобы никакого притворства.
– Я говорю – до свидания, – она осмелилась подойти к нему ближе и, видимо, повторила слова прощания уже несколько раз.
– До завтра, – он взял ее руку, Пушкарева напряглась, но руку не вырвала – жаль. Коснулся губами косточки на запястье и немного, будто невзначай, прикусил кожу.
Она тихо вскрикнула, словно обожглась или укололась, а он уже отвернулся, распахнул дверь и пропел нарочито громко:
– До свидания Екатерина Валерьевна, благодарю за радушный прием!
В прихожую вывалились Пушкаревы-старшие и стали наперебой приглашать заходить в любое время. Он посмотрел на Катю, которая стояла в дверном проеме своей комнаты, сложив руки на груди.
– Всенепременно, с удовольствием, – ответил он Елене, пристально глядя в глаза ее дочери. – Буду рад.
_________________ Все бывает. Абсолютно все. Просто кое-что – редко и не со всеми. Но это не значит – ни с кем и никогда(с)https://litnet.com/ru/lina-palen-u412431
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
Автор знает, какую слабость я питаю к ее творчеству, так что повторяться не буду))))))
Но канон на то и канон, чтобы с ним считаться, мы же все от него пляшем. ИМХО
