От автора: Читала я однажды некий фик, на тот момент он был уже полностью закончен, и все бы ничего, но волею судеб мне пришлось прерваться на одном из самых драматичных моментов повествования. Прерваться-то прервалась, но вот выбросить из головы мысли о дальнейшей судьбе героев никак не удавалось. А переживала я конкретно за одного – Андрюшеньку нашего горемычного, и рисовало мне воображение ужасные картины, да такие, что я сама едва не улилась горючими слезами, когда наконец добралась до первых попавшихся ручки с бумажкой, на которую все и перенесла, как смогла. Немного отпустило. Потом я дочитала фик – там все было совсем не так или не совсем так, а этот плач Ярославны, как я его окрестила, после некоторых раздумий a la "авось пригодится/пусть будет/не выбрасывать же теперь" перекочевал с бумажки в компьютер. Где все это время, видимо, ждал своего часа. И этой темы.
Исполнение 4
Говорят, от любви до ненависти – один шаг. Как бы я хотел его сделать, этот один-единственный шаг. Может быть, тогда стало бы хоть чуточку легче. Но я не могу ее ненавидеть. Даже его – не могу. Катя не связала бы свою жизнь с недостойным человеком. Да и я вижу, что за последние годы Сашка изменился. А может, мерзкий, язвительный тип просто затаился где-то глубоко внутри – до поры до времени... Нет, он изменился, как изменился когда-то я. Это она. Только она так действует, что хочется стать лучше, соответствовать. Да какое "хочется" – это происходит само собой, непроизвольно.
И клясть скорее надо собственный дурацкий характер, эту неуемную ревность, беспочвенную обычно, чего уж теперь, неумение с ней совладать... Но я будто чувствовал, что это случится, рано или поздно, что однажды я потеряю Катю, и это подспудное ощущение надвигающейся беды, перед которой я был бессилен, и толкало на жалкие, отчаянные попытки защитить свое. Только вот защищался я всегда не от того, не от тех.
Катя и Воропаев. Словно издевка судьбы. Когда-то я посмеялся бы над этим как над удачной шуткой. Теперь мне давно уже не до смеха, я забыл, что это такое, и не вспомню, когда в последний раз хотя бы улыбался.
"С глаз долой..." – тоже неправда. Сейчас я совсем ее не вижу, все больше времени стараясь проводить в Лондоне, потому что в Москве еще хуже. Кажется, там тяжело даже дышать одним с ней воздухом, и все вокруг напоминает о былом, все-все, любая мелочь. Вот в этом парке мы когда-то гуляли в обнимку, вот на этой скамейке поглощали тающее от жары мороженое, я перепачкал губы шоколадной глазурью, и Катя, смеясь, вытирала их ладошкой. А вот в этом тихом, по-домашнему уютном кафе, так не похожем на крикливые тусовочные места, мы любили согреваться обжигающе горячим кофе с тающим во рту черничным пирогом; я не торопился, растягивая удовольствие, чтобы, когда ее тарелка опустеет, позволить ей утащить с моей кусочек-другой, получив в благодарность чарующую, чуть плутоватую улыбку. И даже завидев тощего нахохлившегося воробья, я вспоминаю, как однажды подобный экземпляр своим жалким видом так растрогал Катю, что она упросила меня забежать в ближайший магазин за семечками, пока сама уговаривала этого заморыша подождать еще чуть-чуть и, казалось, радовалась потом внезапно привалившему счастью даже больше, чем он.
Невыносимо.
Так и томлюсь в нашей опустевшей квартире, боясь выйти куда-то, чтобы ненароком не встретить их, боясь наткнуться еще на что-то, от чего нестерпимо защемит сердце. И в квартире этой мне плохо, и продать ее не могу. Сижу на коврике в изножье кровати, словно брошенный хозяином пес, и хочется завыть на луну.
Единственная отрада теперь – дети, только они хоть как-то встряхивают, отвлекают от этих гнетущих мыслей. Но и им я по большому счету не нужен. У них уже есть отец, а я... Прихожу каждый раз и чувствую себя лишним, чужим в этой дружной, сплоченной семье, бедным родственником, которого привечают лишь из жалости. А еще Юрка... Наверно, это наказание мне: ребенок, который всегда будет напоминать о человеке, пробравшемся в мой дом и бесцеремонно присвоившем самое дорогое. Чем старше он становится, тем более заметны схожие черты, те же жесты, интонации. Киру все это несказанно радует, а меня – убивает; я едва не обмираю, когда вижу этот не по возрасту пронзительный взгляд с будто бы затаенной в нем усмешкой. И каждый раз, глядя на своего сына, так похожего на Воропаева, я не могу не думать об ИХ ребенке. Срок уже большой. Быстро они. А мне родить не захотела. Не захотела. И это за четыре года, что мы были вместе. Даже ребенка не осталось от нашей любви, ничего не осталось – только воспоминания, бесконечно перебираемые воспоминания о тех днях, когда я был счастлив, мы – были.
Порой я даже слабодушно думаю, что лучше бы Катя не простила меня тогда – и не было бы этих сказочных четырех лет, которые пролетели как один день, один счастливый день. И в то же время будто вместили в себя всю жизнь: я и не помню уже, как был до нее, без нее и был ли вообще. Специально пытаюсь сосредоточиться на самом плохом, ведь случались же и ссоры, и размолвки, и непонимание... Но тщетно. Память тут же подсказывает, что за каждой ссорой всегда следовало сладкое примирение. Да и не было у нас серьезных ссор. Так, ерунда. То есть мне казалось, что ерунда. Казалось, что мы слишком многое пережили, слишком тяжело далось нам наше счастье, чтобы все ушло, испарилось. Ведь не пригрезились же мне ее полные нежности глаза и ласковый шепот: "Спи, мой хороший. Спи", кажется, совсем недавно.
И я не знаю, что с этим делать. Не знаю. И все еще полагаюсь на время, которое, как говорят, лечит. Но и на него надежды мало, учитывая, что все предыдущие "как говорят" в моем случае не работают. Но я буду ждать. Время тоже когда-то закончится. И буду любить. Потому что по-другому не умею.
Уходя от меня, она мялась и не могла смотреть мне в глаза. Она же такая правильная, совестливая... Я не стал ее мучить, кричать, требовать чего-то, просить одуматься. Вспомнил, как сам расставался с Кирой, как мерзко себя ощущал, даже зная, что поступаю правильно и так будет лучше для нас обоих. И потому просто повторил Кате ее собственные слова: что любовь не всегда бывает взаимной; и она вовсе не обязана меня любить только потому, что я очень этого хочу.
Сказал, что желаю ей счастья (именно ей – не им), и ушел, не оборачиваясь. Кто бы знал, чего мне это стоило. Кто бы знал, как часто хочется проснуться и узнать, что это всего лишь сон, один кошмарный сон. Или не просыпаться вообще. Не смотреть в темноте на пустую половину кровати, думая, что сейчас она... они...
И я ничего не могу с этим поделать, не могу просто перешагнуть и идти дальше, не могу вырвать ее из своего сердца, которое так и не перестает кровоточить.
Когда-то, помню, я сказал, что всегда буду любить ее, какой бы она ни была. Теперь мог бы добавить: "И с кем бы ни была..."
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
, может авторы сами это сделают?
