НРКмания

Форум любителей сериала "Не родись красивой" и не только
Текущее время: 28 мар 2024, 13:13

Часовой пояс: UTC + 4 часа




Начать новую тему Ответить на тему  [ Сообщений: 4 ] 
Автор Сообщение
 Заголовок сообщения: ЗФБ 2015. Капитанская дочка (миди)
СообщениеДобавлено: 21 мар 2015, 17:30 
Не в сети
злая сказочница
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 21 окт 2007, 16:47
Сообщения: 4798
Название: Капитанская дочка
Автор: Селина
Бета: LanaAkaRowan
Размер: миди (12 577 слов)
Пейринг/Персонажи: Андрей/Катя, Александр, Роман
Категория: гет
Жанр: драма, историческое!AU
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Молодой гусар Андрей Ж*** – баловень судьбы. Он красив и богат, ему все дается легко, все его любят и охотно прощают мелкие грешки. Казалось, так будет всегда. Однако встреча со странной некрасивой девушкой, дочерью отставного капитана, навсегда меняет его жизнь.
Примечание: По мотивам «Повестей Белкина» и «Капитанской дочки» А.С. Пушкина.

Историю сию я услышал давно, лет двадцать как тому назад. В ту пору я учился в *** университете. Ближайшим товарищем моим был Павел Ж*** – добрый и веселый малый. К наукам мы оба не чувствовали никакой склонности и мечтали поступить на военную службу сразу после окончания университета. Нравом мы были схожи и, вероятно, потому крепко сдружились; о юношеских проказах наших и по сию пору ходят легенды. Однажды, после особенно громкой истории, были извещены наши родители, и я получил грозное письмо от батюшки, который пообещал самолично отодрать меня розгами, ежели я не оставлю баловство и не возьмусь за ум. Батюшка был скор на расправу, но испугался я не розог, а того, что он запретит мне идти в военные. Мысль об этом изрядно терзала меня, да так, что на время я притих, начал посещать лекции и засел за книги.
Мой товарищ отнесся к наказанию со свойственной ему беспечностию и тут же начал обдумывать новую каверзу. Зная, что и ему было прислано письмо от родителей, я полюбопытствовал, не боится ли он отеческого гнева.
– Батюшка нисколько меня не ругал, – ответил Ж***, посмеиваясь. – Вот если бы я сидел тихо как мышь, да ходил бы по струночке, – тогда да, он бы расстроился.
Услышанное меня поразило и, признаться, на миг я остро позавидовал Ж***.
– Батюшка и про тебя написал, – продолжил мой товарищ. – Он приглашает тебя в наше имение на Святки, поедешь ли? Все семейство мое о тебе наслышано, ты им уже как родной.
Я пребывал в замешательстве. Сколько бы воли не давал отец Ж*** своему отпрыску, кто знает, как он отнесется ко мне, и не сочтет ли злым гением и подстрекателем. Все отчего-то считали меня заводилой в наших шалостях, хотя обычно все обстояло ровно наоборот. С другой же стороны, меня совсем не тянуло в отеческий дом, где после смерти матушки стало холодно и неприветливо.
– Соглашайся непременно, – сказал Ж**, заметив мои колебания. – Будет весело!
Я принял его приглашение и ни минуты о том не пожалел.

Поместье Ж*** находилось *** губернии, так что добирались мы долго, и из-за сильного снегопада подзадержались в пути. Когда повозка остановилась у дома, все семейство Ж*** выбежало его встречать с радостными возгласами. Я попал в водоворот незнакомых лиц, и на мгновение почувствовал себя неуютно – ведь я был здесь чужим, не меня ждали они с сердечным волнением. Однако вскорости я понял, что мне здесь рады ничуть не меньше, чем товарищу моему. Матушка Ж*** без церемоний расцеловала меня, маленькие братья его прыгали вокруг меня с дикими возгласами, тормошили и тянули в разные стороны.
– Ну, полно вам, полно! – услышал я веселый голос. – Дайте же нашему гостю передышку.
Хозяин дома стоял передо мною, высоко поднимая над головой фонарь. В чертах его лица увидел я чрезвычайное сходство с сыном, и улыбался он столь же искренне и добродушно, так, что невозможно было не улыбнуться в ответ.
– Сердечно рад знакомству, – сказал он, обнимая меня. – Пройдемте в дом, стол давно накрыт.

Меня сразу и безоговорочно признали своим в этом милом семействе, и я платил им самой искренней любовью. Более же всех я привязался к Андрею Павловичу, отцу Ж***. Ему было лет 45 или даже больше, но несмотря на преклонные свои года, оставался он крепок и бодр, а черные глаза его горели молодым огнем. Как говорили, в молодости был он ужасным повесой, и до сих пор пользовался огромным успехом у дам, но никогда о нем не ходило компрометирующих слухов, он слыл примерным семьянином. Андрей Павлович был со мной неизменно ласков и добр, и я проникся к нему истинно сыновними чувствами. Мне казалось, что и я был для него большим, нежели просто товарищ его сына. Бывало, мы говорили с ним о разных предметах, и Андрей Павлович обращался со мной, как с равным, что льстило мне невероятно. Более того, в разговорах этих он оставлял обычный свой беспечно-смешливый тон, и я чувствовал, что говорит он о том, что действительно у него на душе.
Теперь я понимаю, что человеку этому было тесно в его имении, ведь молодость его прошла бурно, он повидал мир, и тихая спокойная жизнь уездного помещика порой тяготила его. По характеру своему он не был склонен к меланхолии и, в целом, был вполне доволен своей жизнью, но мои пылкие мечты о славе, о военной карьере разбудили в нем что-то, давно уснувшее. Порой вспоминал он о войне с Наполеоном, в коей участвовал, и я жадно слушал эти рассказы. Андрей Павлович мало говорил о себе, все больше о деяниях товарищей, хотя я знал, что он вернулся с войны георгиевским кавалером, и скромность эта только возвышала его в моих глазах.

Приближался уже час моего отъезда, о коем я думал с тяжелым сердцем, но тут меня свалила жестокая простуда, так что пришлось задержаться в имении Ж***, чему я был только рад. Ж*** изъявил желание остаться со мною, пока я совершенно не поправлюсь, чтобы мы вернулись в университет вместе. Отец не препятствовал ему в том, и Ж*** взялся меня развлекать, но вскоре отчаянно заскучал. Не желая быть товарищу в тягость, я отпустил его, и Ж*** с радостью предался зимним развлечениям уездных дворян, лишь изредка заглядывая ко мне. Впрочем, я не был на него в обиде, ведь теперь я еще больше времени проводил с Андреем Павловичем.
Однажды вечером мы коротали время за приятной беседой в библиотеке. Ж*** отправился на бал в соседнее имение, матушка его удалилась к себе, и мы остались с Андреем Павловичем наедине. Признаться, я пребывал в смятенном состоянии духа. На балу должна была присутствовать прелестная княжна Алина, за внимание которой мы с Ж*** отчаянно соперничали. И вот болезнь выбила меня из седла, и улыбки и взоры красавицы сегодня будут расточаться только Ж***! Сознание этого жгло меня нестерпимо, и, вероятно, потому я высказывался язвительнее и злее, чем обычно, и с пренебрежением отзывался обо всех девицах скопом.
– Да вы киник, мой милый, – сказал Андрей Павлович со смехом. – Не знал, не знал.
– Но не можете же вы отрицать, что женщины слабы и ветрены, что на уме у них только пустое кокетство, танцы да сплетни, что нрав их переменчив… и лжив! – с жаром воскликнул я.
Андрей Павлович взглянул на меня с удивлением.
– Неужели, князь, вы познали горести несчастной любви? – проговорил он по-французски. – Ничем иным не могу я объяснить столь внезапную суровость, ведь не далее, как дней пять назад был я свидетелем, как вы наслаждались обществом княжны Б***.
Я покраснел до ушей.
– Молодости свойственно впадать в крайности, – впервые он говорил со мной как старший товарищ, с высоты своего опыта и прожитых лет, и мне это показалось обидным.
– Вы считаете меня мальчишкой, не знающим жизни, но поверьте, я уже кое-что повидал, и говорю, исходя из собственного опыта! – в запальчивости высказал я.
Андрей Павлович молчал и дымил своей трубкой.
– Когда-то я знавал женщину, чья воля была крепче стали, а сердце исполнено отваги, – вдруг произнес он и снова умолк.
Он пробудил мое любопытство. За всем этим стояла какая-то таинственная история, но я не чувствовал себя вправе выведывать подробности. Однако он сам продолжил; казалось, ему хотелось с кем-то поделиться воспоминаниями, бередившими его душу.
– Эта история представит меня не в лучшем виде, князь, – сказал он с кривой усмешкою. – Но так, пожалуй, к лучшему. Я замечал, что вы уж слишком меня идеализируете (я смутился), узнайте же меня и с другой стороны.

В конце 1811 года я прибыл в *** гусарский полк, – начал он свой рассказ. – Было мне тогда чуть меньше лет, чем вам. Я с головой окунулся в армейскую жизнь. Наш полк стоял в небольшом городке *** уезда, где было много открытых домов с дочерьми на выданье, и нас, офицеров, почти каждый вечер приглашали в гости. Уездные барышни и дамы были от нас в восторге, и мы с удовольствием скрашивали общество друг друга.
Я всегда легко ладил с людьми, и товарищи меня любили. Я сделался отчаянным дуэлянтом, мог ночь напролет играть в карты и пить, не пьянея, к тому же у меня водились деньги и я сорил ими безоглядно. Храбрость и щедрость ценились у нас всего превыше, и, сам не заметив, как, я сделался первым среди гусар. Многие искали моей дружбы, и я никого не отталкивал, ежели он был достоин звания гусара; однако близким другом считал только одного из них.
После приезда в полк я с лету ввязался в дуэль, еще толком никого не зная. Противник мой попросил своего друга быть секундантом, я же, озирая окружавших нас офицеров, остановил свой взгляд на русоволосом поручике.
– Окажите мне любезность, – обратился я к нему.
– Охотно, – ответил он с необыкновенно приятной улыбкою.
Мы стрелялись, и противник мой был ранен, а я не получил ни царапины.
– Да вы счастливчик, – со смехом заметил мой секундант. – Что ж, начали вы хорошо. Ежели продолжите в том же духе, вы здесь придетесь ко двору.
Мы обнялись и отправились пить в трактир, куда я пригласил и всех прочих участников дуэли.
Секунданта моего звали Роман Дмитриевич Малиновский, и он сделался моим ближайшим другом и наперсником. Выходец из семьи польского шляхтича, он стал верным слугой русскому царю и оставался таковым до самой смерти. Как сейчас я думаю, верность являлась лучшим из его качеств. Он был мало к кому привязан, ничем не дорожил, и менее всего своей жизнью. Но он полюбил меня, и даже теперь я назову его лучшим из друзей, пусть поступки его оказывались порой… сомнительны.

Я поведал вам о своих друзьях; узнайте же и о моем враге. Он был у меня, злейший враг, но поначалу я и предположить не мог, к чему приведет наше соперничество.
До моего появления в полку безоговорочно первенствовал Александр Воропаев. Из-за меня слава его несколько потускнела, чего он мне простить так и не смог. Я поначалу не собирался с ним соперничать, напротив, со всей искренностью готов был протянуть руку дружбы. Но дружба равного была ему не нужна. Воропаев жаждал возвышаться над всеми, не друзей он искал, но подданных, над коими бы он властвовал на манер древнеперсидского сатрапа. Я без сожалений отступился от него, но забыть о себе он не дал. Где бы мы ни сходились с Воропаевым – за карточным столом, в трактире, на балу или же на учениях – всюду он пытался взять надо мною верх. Фортуна была ко мне на редкость благосклонна, и почти всегда я выходил победителем, отчего его ненависть ко мне только усиливалась. Соперничество это захватило и меня. Вскоре… но я забегаю вперед, за давностию лет события успели несколько перепутаться в моей голове.

В тот вечер мы собрались у полкового командира. Играли в фараон, и мне дьявольски везло. Воропаев хмурился и прожигал меня черными своими очами, но его злоба лишь веселила меня. В этот момент денщик командира объявил о новом госте. Громогласно, вытянувшись во фрунт, словно в строю, он рявкнул:
– Капитан Пушкарев по делу чрезвычайной важности!
Командир наш привстал и застегнул мундир. Мы отвлеклись от игры. Признаться, я ждал появления важной персоны, но каково же было мое удивлении, когда в комнату вошел, сильно хромая, седой как лунь старик в чиненом-перечиненом мундире. Улыбка поневоле наползла на мое лицо; впрочем, она исчезла, когда заметил я на стареньком мундире Георгия первой степени.
Командир, однако, со всей поспешностью устремился навстречу гостю.
– Валерьян Сергеевич! – вскричал он с искренней радостью.
Ответа старика я не услышал. Игра отвлекла меня, и до поры я забыл о странном посетителе. Вспомнили мы о нем уже после игры, когда затеяли состязание в стрельбе. Тут Воропаев показал себя, всаживая одну пулю за другой в игральную карту. Я не отставал, и пули мои вонзались рядом.
– Право же, господа, трудно выбрать меж вами победителя! – воскликнул один из офицеров.
– Вот если бы один из вас попал точно в пулю другого! – выкрикнул другой.
Эти слова нас раззадорили до крайности, и мы принялись упражняться с удвоенным пылом, но безуспешно. Раздался общий смех. Воропаев помрачнел – насмешек он не выносил.
– Шутки в сторону, – процедил он. – Вот новая карта.
Он прикрепил карту к стене, отошел на тридцать шагов и, прицелившись, попал точнехонько в середину.
– Ваш выстрел, – сказал он мне.
Я, выстрелил, но, видно, от выпитого вина рука моя дрогнула, и я постыдно промазал.
Гусары расхохотались. В другой раз я бы рассмеялся вместе с ними и забыл обо всем, но самодовольное выражение лица Воропаева меня взбесило.
– А что же вы? Сможете всадить одну пулю в другую или не рискнете больше пробовать? – коварно спросил я его.
Воропаев ответил мне бешеным взглядом. Он не мог не принять вызов. Надо сказать, что у него почти получилось – пуля вошла в стену совсем. Выругавшись, Воропаев отшвырнул пистолет.
Мы уже собрались расходиться, и тут я заметил подле нас старика капитана. Прищурившись, он смотрел на нас с уничтожающей насмешкой. Рядом с ним стоял полковой командир.
– Орлы мои, – сказал он с истинно отеческой гордостию.
– Орлы? – буркнул старик. – Скорее, дворовые петухи. Дерутся между собой да спорят, кто громче прокукарекает. Не таковы мы были…
Кровь бросилась мне в лицо.
– Клянусь, если бы не ваши преклонные лета, я заставил бы вас пожалеть о сказанном! – запальчиво крикнул я.
Старик холодно оглядел меня всего – разгоряченное лицо мое, растрепанные волосы, расстегнутый мундир.
– Я не стал бы драться с мальчишкой, который храбрость свою доказывает на дуэлях да в трактирных попойках. Вы боевой офицер, первейший долг ваш – служить царю и отечеству, а вы… – он оглядел комнату. – Кто из вас орел, известно станет на поле боя, – сказал он. – А это все… эээх! – и он с досадою махнул рукой.
– Вы сомневаетесь в моей храбрости? – дрожащим от бешенства голосом спросил его я. – Вы пользуетесь своим возрастом, чтобы оскорблять меня безнаказанно, зная, что я не стану стреляться с дряхлым старцем, не способным удержать в руках пистолет!
Старик усмехнулся. Он взял со стола пистолет, и, почти не целясь, выстрелил в стену, после чего, хромая, вышел вон. Командир последовал за ним.
Никогда прежде я не чувствовал себя таким униженным. Кто знает, что бы я натворил во хмелю, если бы Малиновский не удержал меня.
Тем временем один из гусар, смеясь, хотел снять карту со стены. Вдруг смех оборвался. С шумными возгласами офицеры столпились возле стены, разглядывая карту. Приблизился и я, и тут хмель разом выветрился из моей головы. Я увидел, что пуля, выпущенная стариком, была всажена на пулю Воропаева.
– Вот это выстрел!
– Из чужого пистолета!
– Невероятно!
Нестройный хор голосов нещадно резал мне уши. Я развернулся и вышел прочь.

– Да, братец, удивил ты меня вчера, – сказал мне на следующее утро Малиновский. – Я уж думал, что ты с саблей кинешься на старичка, до того у тебя был бешеный взгляд. И что на тебя нашло? Чай, не Воропаев.
Тут вспомнил я вдруг, что Воропаев вечор ни слова не сказал поперек старику, что было странно и необъяснимо при его болезненном самолюбии. Не ввязались в спор и прочие гусары, горячие головы; не пытался урезонить старикашку и наш полковой командир.
– Сей отставной капитан – в своем роде местная знаменитость, – объяснил мне Малиновский. – Обыкновенно он живет анахоретом в имении своем, но изредка выбирается на свет божий и откалывает подобные штуки. Командир наш когда-то служил под его началом и до сих пор благоговеет перед ним, как новобранец перед боевым генералом.
– Пушкарев – большой оригинал, – продолжил мой друг. – Есть у него обыкновение высказывать все, что он думает, невзирая на лица и чины. Думаю, это главным образом и воспрепятствовало его армейской карьере, не только лишь ранение. Поговаривают, что пару лет назад он крупно повздорил с богатым помещиком, когда тот сказал грубость о его дочери…
– Так у него есть дети?
– Да, единственная дочь. Престранная девица, под стать батюшке своему. По слухам, отец ужасно ее тиранит, заставляет донашивать матушкины платья и не купит даже ленты на шляпку… впрочем, девицу не украсил бы и самый модный наряд.
– Что же, она дурна собою? – усмехнулся я.
– Страшна как тысяча чертей! Однако позволь закончить. Ссора с помещиком вышла нешуточная, и страсти кипели столь бурно, что ждали уже развязки в духе древнеримской трагедии. Но тут весьма кстати помещика хватил удар, и все разрешилось само собой. Благородный отец счел девицу достаточно отомщенною и не продолжил распрю с наследником врага своего.
– Что же, – с самым сумрачным видом произнес я. – Раз этот старик столь превосходный стрелок и по сию пору не растерял боевых качеств, выхода нет. Я должен буду с ним стреляться.
Малиновский замахал руками.
– Да ты с ума сошел, mon cher! Если ты его убьешь, подумай, что за слава пойдет о тебе? А бедная его дочь, что будет с нею? Ведь она останется совсем одна, матушка ее давно умерла. Если же он пристрелит тебя… более глупую смерть трудно и представить.
Я колебался. Товарищ мой имел надо мною большую власть, куда большую, чем мнилось мне самому. Так, постепенно, он отговорил меня от дуэли, и представил все так, что отказывался я из милосердия и великодушия, но никак не из робости.
– Что же мне делать? – произнес я. – Ведь не могу я все так оставить?
– Лучше всего будет примириться с ним, – ответил мне Малиновский. – Съезди в его имение, извинись за вчерашнее буйство. Уверен, что старик оттает и не станет держать на тебя зла.
Я встал на дыбы, но Малиновскому каким-то образом удалось меня убедить.

На следующий день, скрепя сердце, я отправился в деревню Пушкаревку, представлявшую собою несколько покосившихся избушек с крытыми соломой крышами. Господский дом был немногим краше.
– Дома ли барин? – спросил я у худого старика, чья выправка лучше слов сказала мне о его армейском прошлом.
– Дома, да только гостей не ждут-с, – ответил он угрюмо.
Как видно, слуги были хозяину под стать. Я прикрикнул на старого хрыча и велел доложить о себе, он с ворчанием подчинился.
Я вошел в дом. Все убранство несло на себе приметы крайней бедности, однако же в комнате было очень чисто. Что в самом деле удивило меня, так это большой дубовый шкап, битком набитый книгами, – менее всего думал я увидеть сей предмет обстановки в доме старого солдата. Ожидая хозяина, я прошелся взад вперед по комнате и от скуки принялся разглядывать содержимое шкапа, как вдруг услышал за спиной слабый возглас. Я обернулся: в дверях стояла девица лет двадцати, одетая в платье, какие были в моде во времена молодости моей матушки. Предупрежденный Малиновским, я догадался, что вижу перед собою дочь Пушкарева. Она уставилась на меня, приоткрыв рот; все лицо ее покраснело от смущения. Вид у девицы был самый нелепый, и я еле удержался от того, чтобы не расхохотаться в голос. Мужественно подавив смех, я сделал шаг к ней навстречу, но она, закрыв лицо руками, выбежала из комнаты.
Тут в комнату вошел Пушкарев, и я, прогнав улыбку, устремился к нему.
– Прошу простить меня, – проговорил я, постаравшись придать себе простодушный вид. – Боюсь, что я своим неожиданным появлением невольно смутил прелестную девицу. Признаться, в наши дни нечасто можно встретить подобную скромность.
Мои слова явно пришлись по душе Пушкареву.
– Да, Катерина моя изрядная скромница, – ответил он с самодовольной улыбкою. – Я воспитывал ее в строгости, без этих новомодных глупостей.
Мне стало жалко бедную дурнушку. В самом деле, природа и так ее обделила, а отец-деспот лишил последних радостей, что доступны девице.
Памятуя о цели визита своего, я, склонив голову, повинился за вчерашнее буйство. Капитан был приятно удивлен моими извинениями и, как и предсказывал Малиновский, охотно их принял. Мы разговорились. Точнее будет сказать, что говорил в основном Пушкарев, я же слушал его, украдкой позевывая. Вскоре хозяин зычным голосом призвал слугу и велел принести домашней наливки. Я в душе ужаснулся, но вежливость не позволила мне отказаться от предложенной капитаном рюмки, и я осторожно пригубил сие зелье. Наливка, впрочем, оказалась на диво хороша, и я охотно осушил рюмку.
– А? По нраву пришлась? – лукаво спросил меня Пушкарев. – То-то же! Не хуже вин французских.
Я покивал головой и своим согласием окончательно приобрел расположение Пушкарева.
Напоследок он познакомил меня со своей дочерью. Странная девица вновь явилась передо мною и, багровея, пролепетала слова приветствия. Я подошел к ручке и поцеловал дрожащие пальчики. На лице ее отобразилось такое волнение, что я ждал обморока; но девица справилась с собою, и еле слышно попросила у батюшки позволения удалиться. Пушкарев отпустил ее. Катерина Валерьяновна ушла к себе, у двери споткнувшись на ровном месте.
– Красавица моя, – произнес ее отец.
Я покосился на него – нет, он не шутил; глаза капитана горели самой искренней гордостью. «Поистине, любовь отеческая слепа», – подумал я.

Впрочем, я бы не назвал Катерину Валерьяновну такой уж уродиной, о чем и сказал после Малиновскому.
– О! – воскликнул он в притворном восхищении. – И ты пленен несравненной красою сией девственной Артемисы? Ее чарующими очами, ее прелестно-скрипучим голоском, ее газельей грацией?
И он скривился, необычайно точно копируя выражение лица Катерины Валерьяновны, ее походку и голос. Я от души расхохотался.
Тем же днем я оказался лицом к лицу с Воропаевым. Беседовать с ним я не имел никакого желания, но, к моему удивлению, он сам заговорил со мною.
– Слышал, вы были у Пушкарева? – спросил он с непроницаемым лицом. – Неужто дела ваши плохи, и вы решили поправить их путем женитьбы на богатой невесте?
Памятуя о крайней бедности хозяйства Пушкарева, я счел слова его злобной издевкою.
– Уверяю вас, я достаточно богат для того, чтобы выбрать себе невесту по сердцу, – с беспечным видом ответил я.
– Ну что же, посмотрим, – непонятно ответил Воропаев, и на том беседа наша кончилась.

Вот я и приближаюсь к самой неприятной части моего рассказа. С тех пор прошло немало лет, а мне до сих пор тошно вспоминать о собственной глупости… и подлости, да, князь, именно так. Тот вечер, запустивший последующую лавину событий, я помню в мельчайших подробностях. Мы играли в карты у Воропаева. Против обыкновения, Воропаеву везло, мне – нет. Ставки повышались. Один за другим прочие игроки клали карты на стол, отказываясь продолжать, и вот, остались мы вдвоем. Малиновский, со свойственным ему благоразумием, давно вышел из игры и пытался сейчас воззвать к моему рассудку, но я в бешенстве скинул его руку со своего плеча. Я должен был отыграться, должен был вернуть расположение Фортуны. Пожав плечами, Малиновский отступился, и я терпел одну неудачу за другой, отказываясь признать свое окончательное поражение. Когда назвали сумму моего долга, у меня зашумело в ушах – таких денег у меня не было, а чтобы их достать, пришлось бы заложить родительское имение. Мне виделось окаменевшее от горя и гнева лицо отца моего, слезы матери… я был как в чаду, единственным выходом для моей чести было пустить себе пулю в лоб. Как видно, Воропаев прочитал мои мысли. Когда офицеры начали разбирать фуражки, он, прощаясь со всеми, взял меня за руку.
– Прошу вас остаться, – тихо сказал он. – У меня есть к вам разговор.
Я кивнул. Последний гость покинул комнату, и мы остались вдвоем.
– Ежели вы беспокоитесь о деньгах, – начал я сухо, – то уверяю вас, что…
– Что этих денег у вас нет, – перебил меня Воропаев. – Не делайте такое лицо, Ж***. Уверен, что завтра мы обнаружили бы ваш хладный труп, или я неправ? Молчите?
Я не чувствовал себя в силах ответить ему.
– Ну а что вы скажете, если я прощу вам этот долг? – медленно сказал он.
Я не верил ушам своим. Неужели мой злейший враг был способен на столь великодушный поступок? О, если бы это было правдою, я искренне признал бы его первенство надо мною!
Воропаев тихо рассмеялся, глядя на мое изменившееся лицо.
– Разумеется, есть одно условие, – сказал он.
Радость моя угасла. Я понял, что его великодушие было обманом, и он решил подарить мне напрасную надежду, дабы полнее насладиться видом моих страданий!
Более всего в тот момент я мечтал вызвать его, но это было невозможно, покуда я оставался его должником.
– Что за условие? – все же спросил я, не в силах отказаться от спасительной соломинки.
– Вы должны соблазнить дочь капитана Пушкарева, – сказал он с адской усмешкою.
Я был ошеломлен.
– Вы, верно, шутите, – проговорил я.
– Ничуть, – невозмутимо ответил он.
– Но… зачем? Отчего вы так ненавидите бедную девушку, что желаете ее позора?
– Ненавижу? Отнюдь. Мне нет дела до m-lle Catherine, а вот ее отец, этот самодовольный идиот, этот…
Воропаев прибавил крепкое словцо.
– И вы собираетесь сделать меня орудием своего подлого замысла? – с возмущением воскликнул я. – Не бывать этому!
– Ах, Ж***, к чему эта патетика! Ведь вы уже согласились в душе, разве не так? Вы стоите рядом со мною, продолжаете разговор, и вы не ушли, осыпая меня проклятиями.
Я не собираюсь прилюдно позорить девицу, – продолжил негодяй. – Мне достаточно будет знать о том, что на драгоценной чести капитана Пушкарева есть грязное пятно. О, с каким наслаждением я буду смотреть в глаза этому надутому индюку и хохотать в душе, зная, что все слова его о фамильной чести не стоят теперь и ломаного гроша!
Глаза Воропаева горели поистине дьявольским огнем. Я невольно содрогнулся, глядя на него.
– Я сказал вам, Ж***, чего желаю от вас, – проговорил он. – Выбор за вами. Но, думаю, выбор уже сделан, n'est-ce pas?

Когда я вошел к себе, меня уже поджидал Малиновский. Сразу же он принялся распекать меня, словно строгий гувернер нерадивого воспитанника. Я подавленно слушал, не отвечая ни слова.
– И как ты собираешься из этого выпутываться? – наконец спросил меня друг.
Вместо ответа я откупорил бутылку вина и в несколько глотков ополовинил ее.
– Решил напиться? Мудро, ничего не скажешь. Одно хорошо, – присмотревшись ко мне, сказал Малиновский. – Кажется, стреляться ты не собираешься.
Вино несколько примирило меня со случившимся, и я одним духом выложил все Малиновскому. Он внимательно выслушал, не перебивая.
– А знаешь ли ты, что Воропаев с месяц назад сватался к m-lle Catherine? – проговорил он, когда я кончил. – Капитан отказал ему… судя по всему, счел недостойным своей прекрасной доченьки.
– Так вот почему он так ненавидит Пушкарева! – воскликнул я.
– Ну, как бы там ни было, а у тебя есть возможность выбраться из этой ямы без потерь, – весело заметил друг.
Я пораженно взглянул на него.
– Так ты считаешь, что я должен согласиться и учинить этакую подлость?
– Да в чем же подлость, помилуй бог? – искренне удивился Малиновский.

Я несколько опешил оттого, что нужно было объяснять вещи, казалось бы, очевидные. Мы заспорили. Замечали ли вы, князь, что низкий поступок может выглядеть если не достойным, то хотя бы приемлемым, ежели говорить о нем, как о чем-то обыденном, о чем-то само собой разумеющемся, ежели найти в защиту его разумные, основательные доводы? А если представить все как безобидную шалость? О, тогда уже кажется нелепым сохранять серьезную мину и вещать о морали и долге, точно герой пиес Корнеля! Не замечали? Ну что ж…
Товарищ мой с обычной своей приятной улыбкой, с веселыми шутками убедил меня в том, что в задаче Воропаева нет ничего ужасного и непотребного. Буду честен перед вами – я сам желал быть в том убежденным, и лишь искал оправдания тому, что уже решил сотворить. Это оправдание было мне необходимо, и я получил его. Когда со мною говорил Воропаев, я был совершенно уверен в том, что он заставляет меня совершить подлое дело. Малиновский же волшебным образом усыпил мою совесть, и вот уже я, сам не заметив как, обсуждал с ним стратегию и тактику предстоящей кампании по завоеванию девицы Пушкаревой.
– Не надобно сразу заявлять о своих чувствах, – посоветовал мне Малиновский. – Сие будет выглядеть подозрительно даже для самой наивной девицы. Нужны встречи, будто бы случайные… многозначительные взгляды. Заставь m-lle Catherine думать о тебе. Вы ведь встречались с нею, что думаешь, понравился ли ты ей?
Я фыркнул.
– Кажется, бедняжка испугалась меня до полусмерти.
– Плохо. Что ж, это все поправимо. Я помогу тебе!

Он и вправду рьяно взялся за дело. На следующий же день Малиновский выведал, в какое время Catherine обычно совершает променад, и вот погожим деньком мы с Катериной Валерьяновной повстречались на лесной тропинке. Она была верхом, и я удивился тому, как непринужденно и уверенно она держится в седле, куда увереннее, чем на собственных ногах. Когда мы поравнялись, я поздоровался. Catherine чуть слышно ответила мне, не поднимая глаз, но только я было собрался затеять беседу, как девица послала лошадь вперед и вихрем унеслась прочь.
Начало было не слишком многообещающим. Однако же, в следующий раз мне повезло чуть больше: девица осмелилась взглянуть на меня, и мы даже обменялись парой фраз о погоде. В третий же раз мне достался долгий пристальный взгляд и робкая улыбка. Положительно, тактика Малиновского начала приносить свои плоды!
Ободренный первыми успехами, я уселся за любовное послание, однако получалось у меня из рук вон плохо. Из-под пера моего выходили ужасающие глупости, способные, как мне казалось, вызвать лишь презрительный смех. В отчаянии я призвал на помощь Малиновского, и тот в пять минут сотворил эпистолу. Прочитав ее, я схватился за голову – послание Малиновского показалось мне в сто раз ужаснее моих неудавшихся творений. Однако, когда я сказал о том моему товарищу, тот рассмеялся.
– Поверь мне, женщинам нравятся подобные писульки, – только и ответил он.
Выхода не было, и я переписал сей опус своим почерком, добавив, что ответа буду ждать завтрашним днем у старого дуба, в то время, когда мы обычно и встречались в эти дни. При следующей встрече с m-lle Catherine я остановил своего коня, не доезжая до нее, взглянул на девицу со значением и наколол конверт на сучок дерева, растущего рядом с дорогой. После этого я проследовал мимо нее, не останавливаясь. Отъехав на несколько шагов, я не утерпел и обернулся. Она взяла конверт!
Завтра в назначенный час я был на месте. Катерина Валерьяновна опаздывала. Я бесился, думая, что письмо, состряпанное Малиновским, ее отпугнуло, и что она сочла меня глупым пошляком. Когда я уже собирался уехать, то заметил вдали силуэт всадницы. Через несколько мгновений я узнал Катю.
Я помог ей спешиться, но в следующее мгновение Катя отступила от меня. Она была бледна и сосредоточена; обычного смущения я в ней не заметил.
– Я получила ваше письмо, сударь, – сказала она холодно. – Признаться, я была о вас лучшего мнения. Раньше я думала, что мы с вами можем стать друзьями… Но это письмо… зачем вам нужно шутить надо мною так глупо и зло?
Голос ее слегка сорвался. Она стиснула руки на груди.
– При нашей первой встрече мне показалось, что вы честный и добрый человек, – продолжила она тихо. – Неужели я ошиблась?
Я был жестоко уязвлен ее словами. В одно мгновение Катерина Валерьяновна обнажила передо мною неприглядную изнанку моего деяния. Мне нужно было оправдаться перед самим собою! Не знаю, что за бес меня обуял. С жаром я принялся убеждать Катю, что она ошибается, что письмо мое было продиктовано самыми искренними и глубокими чувствами, а вовсе не желанием ее оскорбить. Решимость ее была поколеблена. Она уже не отнимала своей руки, позволив мне припасть к ней губами. Она хотела поверить, и все же сомневалась в моих словах.
– Но почему я? – воскликнула она. – Ведь первые красавицы нашего уезда готовы отдать вам свою любовь, почему вы выбрали меня?
– M-lle Catherine… Катя! – я чувствовал, что от моих дальнейших слов зависит, поверит она мне или нет. – Катенька…никогда прежде не встречал я такой девушки, как вы. Ваша скромность, чистота, отсутствие малейшего жеманства и кокетства… вы точно ангел, сошедший с небес и не знающий этого грешного мира…
– Что же, вы считаете меня дурочкой не от мира сего? – прошептала она со слабой улыбкою. И все же я увидел, что слова мои подействовали. Поистине, даже лучшие из женщин падки на лесть!
Я снова принялся уверять Катю в своей любви и добился ответного признания. Вся красная, с пламенеющими ушами, она пролепетала, что с первого взгляда полюбила меня, но считала себя недостойной моей любви, и не смела даже надеяться…В тот момент мне показалось, что она не так уж дурна собою.
Мы скрепили наш союз поцелуем и пообещали писать друг другу каждый день, оставляя письма в дупле дуба.
Я вернулся к себе в смятенных чувствах. На другой день в манеже Малиновский потребовал у меня рассказа о произошедшем. Я отвечал уклончиво. Мне самому было неясно, лгал я Кате или говорил искренне. В тот момент я понимал лицедеев, что на подмостках плачут настоящими слезами, а после представления смеются и равнодушно смотрят на ту, коей пылко клялись в любви несколько мгновений назад. Впрочем, Малиновский остался доволен услышанным.
– Говорил же я, что письмо придется ей по душе, – сказал он. – Изволь продолжить в том же духе, и не вздумай отлынивать!

Каждый день я привозил к дубу послания, написанные Малиновским, и находил там ответ. Виделись мы теперь редко, так как капитан Пушкарев слег с приступом подагры, и Катя терпеливо ухаживала за отцом, боясь отлучиться от него надолго.
Письма открыли мне Катю с другой стороны. В самом деле, я полагал ее довольно заурядной особою, малоразвитой, простоватой сельской барышней. Однако она была не такова. Я нашел в ней глубокий ум, развитый обширным чтением, и благородную пылкую натуру. Кроме того, я был поражен тем, что она переписывается с мадам де Сталь и почитает ее своей старшей подругою. По правде сказать, мои письма выглядели в сравнению с ее попросту жалко. Однажды я не выдержал и сказал ей о том, но Катя с нежной улыбкой ответила, что мои простодушные письма ей дороже красноречивейших посланий самых искусных витий.

Так проходили наши дни. Между тем Воропаев начал проявлять признаки нетерпения. Я вынужден был перейти к более решительным действиям, но Катя решительно противилась проявлению любых вольностей. Я уж готов был отчаяться, но на помощь снова пришел Малиновский.
– У m-lle Catherine скоро именины, – сказал он мне. – Вот и повод выказать свои чувства.
В самом деле, вскоре я получил от капитана приглашение в Пушкаревку. Гостей было немного, из молодежи – только Катя да я. Мне показалось, что прочие гости поглядывают на нас со значением, и это меня злило. Катя смущалась и краснела. Вольно или невольно, но весь вечер она держалась от меня поодаль, и я никак не мог найти возможности поговорить с нею. Наконец, гости стали разъезжаться. Начал собираться и я. Простившись с Пушкаревым, я поцеловал руку Кате и ухитрился передать ей записку. Когда я уже садился на коня, меня окликнула дворовая девка.
– Барышни велели передать, чтобы вы и думать не смели! – выпалила она.
– Передай барышне, что я от намерения своего ни за что не откажусь, – ответил я и уехал – впрочем, недалеко.
Остановившись в укромном месте, я ждал, пока в доме погасят огни. Вот, наконец, дом затих. Окна его были темны, и только в одной комнате (я уже выведал, что она принадлежала Кате), сквозь плотные шторы пробивался слабый свет. Я ждал появления Малиновского, чтобы оставить на него своего коня. Наконец, тот явился.
Стояла ясная морозная ночь. Помню, что снега тогда еще не выпало, что очень меня радовало: на земле не останется моих следов. С этими поистине воровскими мыслями я направился в усадьбу Пушкаревых. Дьявольская удача сопутствовала мне. Несмотря на лунную ночь, появление мое осталось незамеченным. Сторож, как видно, задремал; спал в своей конуре и дряхлый дворовый пес, коего хозяева давно уже держали из жалости. Я прокрался к желаемому окну и тихонько постучал. Текли мучительные минуты ожидания. Я уж подумал, не ошибся ли я окном, и не увижу ли в следующую минуту физиономию Пушкарева, наставившего на меня пистолет. Мысль эта, хоть и была пугающей, вызвала у меня на губах улыбку.
Но тут тонкая рука отодвинула штору, и я увидел Катю. Она держала в руках подсвечник с одной горящей свечой, пламя бросало причудливые тени на лицо ее. Некоторое время мы смотрели друг на друга. Поняв, что уходить я не собираюсь, Катя поставила подсвечник и с трудом открыла окно. Резкий ветер, ворвавшись в комнату, задул свечу. Я перемахнул через подоконник, сразу же затворил окно и оборотился к Кате.
– Я пришел… – начал я, неловко улыбаясь, и замолк в замешательстве.
Катя обхватила себя за плечи. Она дрожала – от холода ли, от страха, или того и другого вместе.
– Уходите, прошу вас, – пролепетала она.
– Зачем же вы впустили меня? – спросил я.
– Я… только лишь, чтобы велеть вам уйти!
– Я не уйду, – ответил я спокойно.
– Если вас застанет здесь отец, он убьет вас!
– Несомненно, убьет, – согласился я. – Капитан превосходный стрелок, я имел уже возможность в этом убедиться.
– Ах, ну что вы такое говорите, – простонала Катя, ломая руки. – Уходите немедленно!
– Я не боюсь смерти, – проговорил я, медленно приближаясь к ней. – Я готов был заплатить любую цену, только бы увидеться с вами наедине.
– Молчите, молчите… – повторяла она.
– Я люблю вас, – сказал я с удивившей меня самого искренностью. – Я люблю вас страстно, безумно… Один поцелуй, Catherine… подарите мне один только поцелуй…
Я привлек ее к себе. Катя уже не сопротивлялась. За поцелуем последовал еще один, и еще… Надобно ли продолжать? Все случилось меж нами той ночью.

На обратном пути Малиновский все пытался выведать подробности нашего свидания. Я отвечал односложно, все больше отмалчивался. Отчего-то мне не хотелось говорить о том, что произошло. Но Малиновского трудно было смутить, и на следующее утро он снова завел разговор о Кате.
– Все же хочу узнать, что ты собираешься дальше делать, – заявил он. – Девица ждет, что ты явишься просить ее руки. Воропаев ждет от тебя подтверждения, что план его исполнен. Как ты намерен поступить?
Я мрачно молчал.
– Уж не собираешься ли ты и впрямь посвататься к ней? – присмотревшись ко мне, ахнул Малиновский.
– Нет, не собираюсь, – ответил я сквозь зубы. – А скажи-ка мне лучше, с чего вдруг Воропаев сватался к Кате? Ведь не влюбился же он в нее.
– Да ты, никак, ревнуешь, – хихикнул Малиновский, но быстро посерьезнел. – Подробностей я не знаю, но был, кажется, какой-то спор… и Воропаев в нем проиграл. Даже если бы старик согласился отдать за него дочку, уверен, что никакой свадьбы не было бы. Не об том тебе сейчас нужно думать! Сообщи Воропаеву, что дело сделано, и подумай, как тебе уехать надолго под благовидным предлогом. Со дня на день мы уходим на зимние квартиры, и, конечно, Катишь будет ждать, что перед тем ты попросишь ее руки. Придумай что-нибудь… болезнь матушки, прекрасный повод! Возьми отпуск, отсидись в родительском имении. Выхлопочи перевод в другой полк. Что до Катишь… напиши ей, что долг призывает тебя, что надобно послужить отчизне, что на Кавказе неспокойно, и ты не можешь отсиживаться в тепле и наслаждаться счастием любовным… Катишь – дочь старого солдата, она безропотно будет ждать тебя. Видишь, все просто!
В самом деле, он был прав. Пересилив себя, я отправился к Воропаеву.
– По доброй воле вы бы не пришли, – сказал он, увидев меня. – Значит, у вас есть для меня новости.
– Я имею сообщить вам, что дело сделано, – сказал я сухо.
– О каком деле вы говорите? – Воропаев сделал вид, что не понял меня. Он явственно наслаждался моими мучениями.
– Вы прекрасно понимаете, что я говорю о m-lle Catherine, – с трудом сдерживаясь, ответил я ему.
– Ах, вот вы о чем! И вы утверждаете, что девица пала пред напором ваших неудержимых чувств?
– Вы сомневаетесь в моих словах? Или вам нужны доказательства?
– Обойдемся без них, – Воропаев усмехнулся. – Я вполне верю вашему слову, Ж***. Вы ведь человек чести…
В его словах я чувствовал плохо скрываемое презрение. Но какое основание имел этот негодяй презирать меня? Чем он был лучше меня? Так я думал тогда…
Воропаев между тем велел денщику принести ему перо и чернил, и написал мне расписку, что долг мой считается уплаченным.

Я подал прошение на отпуск, и он был мне предоставлен. Простившись с товарищами, я направился в отчий дом. Матушка была несказанно рада моему приезду. Обрадовался и отец, но он заподозрил неладное и долго выпытывал у меня о причинах неожиданного моего отпуска. Я как мог, успокоил его, заверив, что все в порядке.
Потекли тихие дни в сельской глуши. Думал ли я о Кате, сожалел ли о том, что сделал с ней? Могу сказать, что ощущал некий душевный непокой при мыслях о ней. И странное дело, князь – мне не хватало писем от нее. Я привык уже получать их почти что каждый день, и теперь мне словно чего-то недоставало. Поразительно, сколь сильную власть над нашим умом и сердцем имеет привычка!
Матушка видела, что я захандрил, и попробовала осторожно выведать у меня, в чем причина. Я отговорился какой-то ерундой, но, как видно, не убедил ее. День проходил за днем, неделя за неделей, и постепенно мне становилось легче. Я повеселел, принялся шутить и флиртовать с сельскими барышнями, никого, впрочем, не выделяя. Матушка радовалась, глядя на меня. Но тут спокойствие наше было нарушено нежданным письмом от Малиновского. Я сразу распечатал его, не чуя худого, и начал читать при всех; однако содержание письма было таковым, что я изменился в лице. Матушка, конечно, заметила это и встревожилась. Я заверил ее, что беспокоиться не о чем – мой товарищ получил ранение, но жизнь его вне опасности. После этого я сразу ушел к себе. Надобно было дочитать письмо и хорошенько подумать, что же мне делать дальше.

«Должен предупредить тебя, друг мой, что дело плохо, – писал мне Малиновский. – Катишь знает о том, почему ты соблазнил ее. Этот мерзавец Воропаев все ей рассказал! Не могу утверждать с точностию, но думаю, что отец ее по-прежнему в неведении – он ведет себя совершенно, как обычно».
Далее Малиновский рассказывал обо всем подробно. Полк был переведен на зимние квартиры в уездный город ***. На одном званом вечере Малиновский, к своему большому удивлению, заметил Катю. Она была одета по-прежнему дурно и немодно, но то, что отец выпустил ее из-под своего строгого надзора, уже казалось чудом. Мой товарищ также заметил, что Воропаев ищет ее общества, чему девица очевидным образом была не рада. Однако несколько слов, сказанных Воропаевым, заставили Катю вздрогнуть и побледнеть. Кажется, Воропаев передал ей какую-то записку, после удалился, а через какое-то время и Катя поднялась со своего места и вышла из залы. Малиновскому это показалось интересным. Он незаметно последовал за Катей, и ему удалось услышать кое-что из ее разговора с Воропаевым. Он, как запомнил, пересказал их диалог.
– Вы лжете. Я не верю ни единому вашему слову, – сказала Катя.
– Я никогда не лгал вам, Catherine. Я не люблю вас, это правда, но я и никогда не пытался уверить вас в моей любви. Я всегда был перед вами честен.
– Превосходное качество, и все же его недостаточно, чтобы я ответила вам согласием.
– Ибо сердце ваше и все помыслы заняты господином Ж***? Теперь вы знаете, что этот человек из себя представляет. И какова цена его любви…
– Достаточно! – вскрикнула она.
– …с точностью до копейки, – все же докончил Воропаев.
Тут поблизости раздался чей-то смех, голоса, и разговор был оборван. Малиновский так и не узнал, что в точности успел рассказать Кате Воропаев, но догадаться можно было о многом.
«Итак, я предполагаю, что он рассказал Катишь об истинной причине твоих ухаживаний, – писал мой друг. – Наверняка умолчав о своей роли. Впрочем, он настолько безумен, что мог выложить ей все начистоту. Во всей этой истории много непонятного для меня! Кого хотел наказать Воропаев – тебя или ее? Он сказал тебе, что ненавидит Пушкарева, но, возможно, месть его была направлена прежде всего на Catherine? Насколько я понимаю, он действительно хотел на ней жениться, и не оставил этой мысли до сих пор. А теперь подумай, Ж***, зачем ему это? Если отбросить всякий вздор про внезапно вспыхнувшую страсть, объяснение я вижу одно. Catherine не так бедна, как мы с тобой думали. Не должна ли она получить наследств от кого-то из родственников? Если о том прознал Воропаев, то причина его сватовства становится понятной. Он гол как сокол, невеста с каким-никаким приданым для него – завидная добыча, и плевать, даже если будет она уродливой как смертный грех. Одно мне непонятно – зачем он потребовал от тебя соблазнить Катишь, ежели собирается на ней жениться? Думаю, что он ненавидит ее даже больше, чем тебя, мой милый, и желает ее страданий… В самом деле, если бы он желал только денег, он вполне мог удовлетвориться своим выигрышем. Но ему этого мало, он хочет выйти победителем над тобой и над нею…»

Малиновский довольно тонко понимал движения человеческих душ, и я доверял его суждениям. Вот и сейчас я склонен был с ним согласиться. Он также посоветовал мне не принимать никаких поспешных решений.
«Разузнай о родственниках Пушкарева, – посоветовал он мне. – Так ли они богаты, есть ли у них связи и влияние. Могут ли они доставить тебе неприятности, если девица решит им пожаловаться. Впрочем, верь моему чутью, жаловаться она не будет. Она не рассказала отцу, не расскажет и другим. Гордость ли тому причиной, желание скрыть свой позор, страх перед отцом – бог весть. И все же будь осторожен».
Несмотря на все советы Малиновского, я был готов ехать к Кате тут же, чтобы объясниться, признаться во всем и вымолить ее прощение. По сию пору я считаю, что это было бы лучшим решением. Я даже начал собираться в дорогу, но постепенно благородный порыв мой угас. Я оправдывался сам перед собой, я тянул время, я – надо признать это – трусил оказаться с Катей лицом к лицу. Вам странно это слышать? Я не боялся смерти на поле боя, но боялся признаться самому себе, что я подлец, боялся увидеть презрение в глазах, прежде смотревших на меня с восторгом и обожанием.

Между тем через несколько дней пришло новое письмо. Бросив взгляд на конверт, я побледнел – оно было от Кати. Признаться, никогда еще я не распечатывал письмо с таким трепетом. Я ждал чего угодно – проклятий, обвинений, жалоб. Она написала, что ждет ребенка…
Я был словно громом поражен. Взгляд мой блуждал по строкам письма, и не сразу мне удалось понять, о чем она пишет дальше. Катя ни словом не обмолвилась о том, что узнала от Воропаева. Напротив, каждое слово ее дышало любовью, нежностью и тоской по мне. Она сетовала, что уже почти два месяца не получала от меня весточки и тревожилась, все ли со мной в порядке. Катя полагала, что новость, которую она сообщила мне, должна немедленно побудить меня вернуться и просить ее руки.
Я долго сидел над ее письмом. Ум мой был в смятении. Я не мог понять, почему Катя ничего не написала о своем разговоре с Воропаевым? Она не поверила ему? Или, быть может, ей безразлично, что я обманул ее, и она хочет выйти замуж любой ценой? Или… она испытывает меня? Новая мысль пришла мне на ум – что, если они с Воропаевым в сговоре? Что, если я был не коварным соблазнителем, а глупой и доверчивой жертвой?

Более всего сейчас я хотел с кем-то поделиться мыслями, облегчить душу, но рядом не было никого, кому я мог бы довериться без опаски. Оставалось только одно – я написал Малиновскому и попросил его совета.
Сколь мучительно ожидание! Я весь измаялся, потерял сон и аппетит. Матушка все это видела. О, мне стоило быть умнее и сразу после прочтения уничтожить письма! Отчаявшись добиться от меня ответа о причинах моей хандры, матушка тайком проникла ко мне в комнату и прочитала их.
Вернувшись однажды с прогулки, я застал ее в слезах. Разумеется, она ничего не сказала батюшке – он бы мне такого не спустил. Но то, что матушка узнала, повергло ее в ужас.
– Mon Dieu , Andre! – простонала она. – Что это такое, объясни мне!
Она протянула мне письма. Я весь похолодел. На ходу я попытался что-то придумать в оправдание, но язык мой немел и заплетался.
– Кто эта девушка? Ты любил ее? Она ждет от тебя ребенка? Ты обманул ее?
Матушка забросала меня вопросами. Как ни удивительно, я ощутил даже некоторое облегчение оттого, что она узнала. В самом деле, матушка ни за что не отвернулась бы от меня, что бы я ни натворил.
Я рассказал ей о Кате – впрочем, не все. Матушка узнала, что у нас была интрижка, что я оставил девушку, и только сейчас обнаружил, что у нашей связи оказались последствия.
– Но как, как можно было быть таким непредусмотрительным! – восклицала она. – Ведь эта Катя не какая-то дворовая девка! У ее семьи действительно есть связи в обществе?
Я ответил ей, что Катя – дочь отставного капитана, что живут они в крайней бедности, и высокопоставленных друзей у них нет. Возможно, есть родственники, но капитан с ними не поддерживает никаких отношений.
– Постой-ка, – вдруг сказал матушка, нахмурившись. – Капитан Пушкарев?
– Тебе он знаком? – удивился я.
– Пушкарев… уж не Валериан ли Сергеевич?
– Да, так его зовут.
Матушка с удивительной прытью вскочила со своего места и принялась ворошить шкатулку, в коей хранила письма.
– Да вот же оно! – вскрикнула она с облегчением, развернула письмо и погрузилась в чтение.
Я в изумлении смотрел на нее. Дочитав письмо, матушка вернулась ко мне и, сев рядом, взяла за руку.
– Ты должен поступить, как честный человек, и жениться на этой девушке, – сказала она с самым серьезным видом.
– Что ты такое говоришь? – воскликнул я.
– Ах, мой дорогой! Помнишь ли ты графиню Хлестову?
– Анну Павловну? Уж конечно. Препротивная старуха!
– Пусть так, но она богата, как царица Савская. Дети ее умерли, а из близких родственников – только внучатая племянница, которая, как я доподлинно знаю, будет наследницей всего состояния. Ну, понимаешь ты, к чему я веду?
– Не хочешь же ты сказать…
– Анна Павловна жаловалась мне давеча в письме, что муж ее покойной кузины, невыносимый мужлан, запрещает ей делать любые подарки племяннице и наотрез отказывается принимать ее помощь, хотя сам влачит почти нищенское существование. Называла она и имя – Валериан Сергеевич Пушкарев. Его дочь – богатая наследница, и само небо свело тебя с нею. Ты должен жениться!
– Но я не могу! – воскликнул я в панике.
– Почему? Я слышала, что девица некрасива, но ведь для тебя это не стало препятствием?
Я заколебался.
– Она не красавица и не уродина. Не в этом вовсе дело!
– Кажется, я понимаю, – со вздохом сказала матушка. – Сельская барышня, застенчивая, глупенькая, неловкая. Она может увлечь на краткое время, но представить свою жизнь с нею для тебя мучительно. Что поделать, mon cher? Такую выгодную партию ты вряд ли еще найдешь. К тому же дела наши в последние годы вовсе не так хороши. Знаешь ли ты, что половина моих бриллиантов уже заложена в ломбарде, и вторую половину ждет та же участь?
– Мы разорены? – я был ошеломлен.
– Ну что ты, мой милый. Нет. Пока еще нет. Твоя женитьба помогла бы нам поправить дела. Посему я настаиваю, чтобы ты тотчас же поехал к m-ll Pushkareff и сделал ей предложение!
Так участь моя была решена.
Я не дождался ответа Малиновского и решил сам ехать к нему, не медля более, так что уже через несколько дней был в ***. Выслушав то, что я ему рассказал, мой друг совершенно согласился с матушкой, прибавив, что тянуть более нельзя. И вот я отправился в Пушкаревку и передал через крестьянского мальчишку письмо для Кати с просьбой о встрече.

Спустя день я ждал ее в нашем обычном месте. Я приготовил целую речь, но, когда увидел Катю – бледную, похудевшую, измученную – все слова вылетели у меня из головы. Я молча шагнул к ней и обнял ее.
– Вы приехали ко мне, – проговорила она слабым голосом.
– Как я мог не приехать? – ответил я.
Катя отстранилась и внимательно посмотрела на меня. К тому времени я овладел собой. Я заверил Катю, что сегодня же готов просить ее руки, что, даже если отец ее мне откажет, я не отступлюсь, и что мои родители уже благословили наш брак, и готовы принять невестку без приданого, ибо пекутся токмо о моем счастии. Катя заплакала. Я принялся ее успокаивать, говорил, что ей вредно волноваться в ее положении, но она зарыдала еще отчаяннее. Я попытался выведать, не случилось ли с ней или с ее отцом что-то дурное, но она лишь качала головой.
– Я должна признаться вам кое в чем, – наконец, проговорила она. – После этого вы можете возненавидеть меня, и я вас за это не осужу. Я солгала вам…
Я всем своим лицом изобразил изумление.
– Я не жду ребенка, – продолжала она. – Я придумала это, чтобы испытать вас, потому что... один негодяй, он пытался опорочить вас в моих глазах, он рассказал мне ужасные вещи… что вы не любите меня, что вы соблазнили меня на спор, потому как поиграли в карты, и вынуждены были…
– И вы поверили ему? – воскликнул я.
– Да, я поверила, – призналась Катя. – Я поверила, и как же я об этом сожалею!
Она с мольбой протягивала ко мне руки. Я нахмурился, хотя в душе ликовал. С удивительным правдоподобием я разыграл праведный гнев. Катя не пыталась оправдываться. Опустив голову, покорно выслушивала она мои упреки, но, наконец, не выдержав, бросилась прочь. Я догнал ее и заключил в объятия. Итак, мы примирились.

На следующий день я просил руки Кати у ее отца и получил его согласие. После этого я написал отцу и он, уже подготовленный матушкой, одобрил мой предстоящий брак. Свадьбу решили устроить летом. Вскоре Катя, смущаясь, рассказала мне, что у нее есть богатая родственница, наследницей коей она будет со временем. Я не проявил сильного интереса и ответил, что невесту я себе выбрал не из-за приданого, и что у моей семьи хватит денег, чтобы жить в достатке. Катя видимо обрадовалась, услышав мои слова; капитану они тоже пришлись по душе. Более мы эту тему не обсуждали. Что до Воропаева, то он взял отпуск по личным причинам и уехал – никто не знал, куда. Меня его отъезд лишь обрадовал. Словом, ко мне вернулось обычное мое везение, и я принимал милости Фортуны, как должное. Я привык, что мне все удается, привык к тому, что все меня любят и все мне прощают. Вот и на сей раз я вышел сухим из воды, и полагал, что так будет всегда. До чего я был самонадеян и глуп!

С Катей мы теперь виделись очень часто, хоть и под бдительным присмотром ее отца. Я уже совершенно примирился со своей женитьбой. В самом деле, моя невеста богата, происходит из старого дворянского рода, и этого достаточно, чтобы она была благожелательно принята в свете. К тому же она умна, а значит, сможет научиться необходимым правилам поведения, и матушка моя будет ей в том мудрой наставницей. Что до всего остального – я никогда не считал Катю уродливой и не испытывал к ней отвращения. Все складывалось наилучшим образом, не правда ли?
Когда сошли снега и грязь высохла, в *** приехала моя матушка. Она жаждала познакомиться с Катей и отцом ее, и Катя тоже ждала этой встречи, хоть и страшилась ее. Все прошло очень мило. Катя поначалу сильно робела, но потом, ободренная доброжелательностью матушки, осмелела и повеселела. Матушка осталась довольна и сказала мне, что «кажется, не все так плохо».

Первым знаком беды стало возвращение Воропаева. Он сам подошел ко мне после учений.
– Слышал, что вас можно поздравить? – спросил он.
Я не желал беседовать с ним и лишь коротко кивнул.
– Что же, я был прав на ваш счет, – сказал Воропаев, многозначительно улыбнувшись.
Кровь моя вскипела.
– Что вы имеете в виду, милостивый государь? – воскликнул я.
Дай он мне хоть малейший повод, и я вызвал бы его тотчас же.
– Я имел в виду, что вы человек чести, Ж***, как я уже говорил вам, – произнеся это, Воропаев откланялся.
Я кипел от бешенства, и Малиновскому еле удалось привести меня в чувство.
– Он считает, что я женюсь на Кате из-за ее приданого!
– Несомненно, он так считает, и несомненно, что ты женишься на Катишь из-за приданого, – согласился мой друг. – Ну, полно, не сверкай на меня глазами. Ты, mon ami, чересчур уж вжился в роль пылкого любовника, и, кажется, сам поверил, что влюблен. Подумай лучше о другом. Воропаев, несомненно, еще попытается подложить тебе свинью…
– Если он расскажет Кате о своих подозрениях, она ему не поверит, – без тени сомнения заявил я.
– Хм. Пожалуй, что так. Никаких доказательств у него нет, и Воропаев уже скомпрометировал себя в ее глазах. Ты прав, Катишь ему не поверит. И все же он опасен, и может тебе навредить.
– Что мне Воропаев, – беспечно ответил я.

До свадьбы оставалось чуть больше месяца. Матушка взяла на себя все хлопоты. Каким-то образом ей удалось уговорить Пушкарева принять подарки старой графини, и у Кати был теперь новый гардероб, как и подобало девице ее положения. Впервые увидев ее в новом платье, с завитыми локонами, я подумал, что Малиновский был неправ – сей наряд несказанно украсил Катю. Я наговорил ей комплиментов, Катя очень мило краснела и смущалась. Она была прелестна, и я почувствовал себя совершенно счастливым.
Идиллию нашу нарушила одна неприятность – Катя внезапно захворала. Еще вчера она была совершенно здорова, но когда на следующий день я приехал в Пушкаревку с нею увидеться, мне сообщили, что барышня занемогла и не в силах встать с постели. Валериан Сергеевич был сильно этим обеспокоен; встревожился и я. Недомогание Катино продолжалось почти неделю, и я каждый день справлялся о ее здоровье и слал ей письма. Наконец, она ответила, что чувствует себя лучше, и желает увидеться со мною. Я примчался вихрем.
Катя была очень бледна, и, когда я поцеловал ее руку, сделала такое движение, словно хотела отдернуть ее. Я очень волновался о ее здоровье, вел себя как мог заботливо и нежно. К концу нашего разговора Катя повеселела и стала как будто прежней.

_________________
мы сохранили бодрость духа
но адекват не сберегли ©


Вернуться к началу
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: ЗФБ 2015. Капитанская дочка (миди)
СообщениеДобавлено: 21 мар 2015, 17:31 
Не в сети
злая сказочница
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 21 окт 2007, 16:47
Сообщения: 4798
Через несколько дней приехал батюшка; мы все вместе нанесли визит Пушкаревым, и он приветствовал нас с превеликой радостью. Общались мы уже совершенно запросто, по-семейному. Катя села вышивать. Я расположился с нею рядом и помогал подобрать нитки подходящего цвета. Порою пальцы наши словно случайно соприкасались, и Катя мило краснела. Старики наши между тем пили чай с вареньем и говорили о том, что Буонапартий наглеет, что англичане не могут дать ему отпор, и что нам никак не избежать войны. Капитан впал в воинственное состояние; глядя на него, одушевился и батюшка, да и я готов был немедля отправляться на защиту родной земли.
Тем временем в комнату вошел единственный слуга Пушкарева и напомнил капитану про письма.
– Письма, какие еще письма? – удивился старик.
– Вы же сами просили вам сказать, батюшка, – вдруг проговорила Катя. – Письма от Ивана Никифоровича и от тетушки.
– Оставь ты эти письма, потом прочту, – отмахнулся Пушкарев.
– Но ведь тетушка…
– От Анны Павловны письмо? – оживилась матушка. – В самом деле, ведь в нем может быть что-то важное.
– Не люблю я эту бабу, – брякнул Пушкарев. – Уж простите мне мою солдатскую прямоту. И писем ее читать не хочу.
Матушка была несколько фраппирована и принужденно улыбнулась.
– Ежели хотите, батюшка, я прочту письмо, – предложила Катя.
– Сделай милость! – обрадовался капитан.
Катя распечатала конверт. Какое-то время она читала молча, сосредоточенно сдвинув брови, потом отложила письмо.
– Ну что же, – проговорила она спокойно. – На все божья воля.
– Что случилось, моя милая? – встревожилась матушка. – Здорова ли Анна Павловна?
– Совершенно здорова. В письме речь только обо мне. – Катя переводила взгляд с меня на матушку, словно колебалась, рассказывать дальше или нет. – А впрочем, это ведь совсем не важно, – сказала она.
– Да что же случилось? – воскликнул я.
– Тетушка всегда была набожной, и такого ее решения можно было ожидать. Она написала, что сейчас, когда судьба моя устроена, она со спокойной душою может пожертвовать свое состояние на благотворительные цели. Но обещала не забыть и обо мне, и выделить мне 125 рублей приданого.
Наступила гробовая тишина. Наконец, матушка рассмеялась.
– Что за странные шутки у Анны Павловны, – промолвила она.
– О нет, тетушка шутить не любит, – ответила ей Катя.
Я чувствовал себя обязанным что-то сказать, но, признаться, подходящие слова не шли мне на ум. Катя внимательно смотрела на меня.
– Да и черт с ней, с твоей тетушкой, и со всем ее наследством, – отрубил капитан. – Не зря я тебе говорил – не принимай от нее подачек, не мечтай о богатстве, не наши это деньги.
– Вы правы, батюшка, – согласилась Катя.
– Ну что же, мудро, – откашлявшись, сказал мой отец. – С такой женой, Андрей, тебе все нипочем, любые тяготы преодолеешь.
Тут я, наконец, справился с собою, пошутил, пусть и не вполне удачно, и разговор наш продолжился. Матушка прекрасно умела держать лицо, но я знал, что у нее сейчас на уме.
Вскоре Катя попросила разрешения удалиться, сказав, что еще не вполне оправилась от болезни. Мы остались еще на час, а потом начали прощаться.

– Я немедленно напишу Анне Павловне, – сказала мне матушка по дороге домой. – Как можно сотворить такую глупость! Оставить свою единственную племянницу без наследства! Я знала, знала, что этот отец Рафаил не доведет ее до добра…
– Перестань, мой ангел, – вмешался отец. – К чему теперь эти хлопоты. Или ты не знаешь Анну Павловну? Пусть приданое девицы меньше, чем мы рассчитывали, но сама невеста – настоящее сокровище. Да и от свадьбы уже не отказаться – позору не оберешься.
– Если только она не скомпрометирует себя… – задумчиво проговорила матушка.
– Матушка, в самом деле, перестаньте, – сказал я. – Я твердо решил, что женюсь на Кате.
– Ах, ну кто мог подумать! – все повторяла она.

Малиновский захохотал, услышав от меня сию новость.
– Ж***, мне жаль тебя, дружище, – сказал он. – Но, право слово, все это чертовски смешно!
– А мне вот не до смеха, – проговорил я сквозь зубы.
– И совершенно зря! Между прочим, во всей этой душераздирающей истории есть и светлый момент. Когда Воропаев узнает, что Катишь больше не богатая наследница, думаю, что он не станет боле преследовать вас. Вполне возможно, что он сочтет тебя достаточно наказанным женитьбой на некрасивой, нелюбимой и бедной девице.
– Но я…
– Что? Разве я ошибаюсь? Или невеста твоя красива, богата и любима?
Я промолчал.

Батюшка и матушка на следующий день уехали. Матушка твердо вознамерилась написать Анне Павловне и выяснить, что произошло; она отказывалась верить, что решение графини было окончательным. Я несколько дней не появлялся в доме невесты, отговорившись делами. Наконец, я решился, но когда приехал в Пушкаревку, то не обнаружил Катю. Мне сказано было, что она на верховой прогулке. Я просидел с Пушкаревым битый час и, не дождавшись невесты, уехал. Такое же повторилось и на следующий день. Я уже заподозрил неладное. Не избегает ли меня Катя? Когда и в третий раз мне не удалось застать ее дома, подозрения мои окрепли.
Мне были известны ее любимые тропы для прогулок, и я направился искать Катю. Поначалу я блуждал бесцельно, чувствуя все возрастающую злость и на себя, и на нее, но вот мне показалось, что вдали мелькнула синяя амазонка. Это действительно была она, и она была не одна! Рядом с нею ехал Воропаев, и они о чем-то увлеченно беседовали. Я направил свою лошадь к ним. Катя нисколько не смутилась, увидев меня, и спокойно поздоровалась.
– Как прикажете это понимать, Catherine? – спросил я.
– О чем вы? – удивилась Катя.
Воропаев сказал, что не хочет мешать нашему разговору, и, попрощавшись, пришпорил коня. Мы остались одни.
– Как это понимать? – повторил я. – Вы избегаете меня? И встреча с этим господином! Вы так мило беседовали, похоже, что вы видитесь не в первый раз?
– Разумеется, я знаю господина Воропаева, – без тени волнения ответила Катя. – Когда-то он даже сватался ко мне, но получил бесповоротный отказ.
– Это человек – негодяй! – с жаром заявил я. – Вы не должны с ним видеться, он способен на все и может навредить вам. Но вас это не заботит? Вы, судя по всему, с большим удовольствием проводите время вместе с ним!
– Вы подозреваете меня в чем-то, сударь? – спросила Катя, слегка приподняв брови. – Вы думаете, что я обманываю вас? Быть может, я недостойна быть вашей женою?
Я стушевался.
– О чем вы говорите, Catherine, – пробормотал я. – Я вовсе ничего такого не думаю. Но я беспокоюсь за вас…
– Это так мило, – ответила Катя.
Она была так спокойна, так холодна! Я терялся в догадках, что такого рассказал ей Воропаев. Старые подозрения ожили во мне – что, если Катя и Воропаев совместно дурачат меня? Я схватил ее за руку.
– Вы моя невеста, m-lle, не забывайте об этом. И я не желаю, чтобы вы встречались с этим человеком, особенно наедине! Обещайте мне это!
Катя посмотрела на меня долгим взглядом.
– Я не собираюсь видеться с Александром Юрьевичем и не ищу с ним встреч, – сказала она. – Вы довольны?
– Нет, черт возьми! Почему вы так переменились ко мне, Катя? Я ничего не понимаю!
– Вы ошибаетесь, Andre. Я все та же.
– Но почему у меня такое чувство, что вы далеки от меня? Катя, неужели вы разлюбили меня? Неужели все слова любви были обманом?
Она побледнела.
– Нет, я по-прежнему вас люблю, – тихо сказала она и позволила себя поцеловать.

Когда я рассказал об этой встрече Малиновскому, тот сокрушенно покачал головой.
– Мой бог, Ж***, да ты осел! – заявил он. – Ведь у тебя был такой прекрасный шанс расстаться с нею, не запятнав себя! Ты уличил ее в том, что она тайно встречается с другим, этого достаточно даже для ее батюшки! Да, разразился бы скандал, но всеобщий гнев был бы направлен на Катишь, а тебя бы все жалели.
– Но почему она встречалась с Воропаевым? – я не слушал Малиновского и не мог перестать думать о Кате. – Почему она так изменилась?
– О чем тут гадать? Воропаев, как видно, не знает последних новостей и по-прежнему уверен, что Катишь богата. Вот и пытается рассорить вас и занять твое место. Когда он узнает, что произошло, он тотчас отступится от Катишь, будь уверен; но лучше бы он узнал попозже. Ж***, не говори ему ничего, а улучи момент, чтобы застать их вместе, устрой сцену и разорви помолвку!

Я понимал, что Малиновский предлагает наилучший для меня путь, но никак не мог заставить себя действовать. Я все думал о Кате и о Воропаеве. Возможно ли, что она разлюбила меня, или вовсе не любила? Но нет, не могла она так притворяться! Я верил, что ее чувства ко мне были неподдельны. «Неужто я ревную? – мелькнула у меня мысль. – Но ведь я не люблю ее? Не люблю, и все же мне невыносима мысль, что она может быть с другим».

Я никак не мог понять Катю. Она то вела себя совершенно по-прежнему, была нежной и ласковой, то витала мыслями где-то далеко, и смотрела холодно и отстраненно. О чем она думала, о ком? О Воропаеве? Возможно ли, что ему удалось пленить ее сердце?
Дошло до того, что я нанял человека следить за Катей, и он докладывал мне каждый день, куда она ходит, и с кем видится. И вот через несколько дней он сообщил мне, что видел, как Катя встречалась с гусарским офицером, и он передал письмо! Итак, она состоит в тайной переписке и, несомненно, с Воропаевым. Чувства мои в тот миг трудно передать. Я то ненавидел Катю, то жалел ее. Я попеременно считал ее коварной обманщицей и несчастной жертвой обмана. Не дав себе время все обдумать, я направился в Пушкаревку.

Валериана Сергеевича в ту пору не оказалось дома, что мне было только на руку. Я велел доложить о себе, и спустя несколько минут Катя вышла ко мне.
Я смотрел на нее, пытаясь отыскать хотя бы тень смущения и вины на ее лице, но Катя выглядела спокойной и безмятежной. Неужели она так бесстыдна?
Мы обменялись ничего не значащими словами, Катя велела подать чаю. Она спросила меня о чем-то, я ответил. Через минут пять пустого разговора я не выдержал, отшвырнул чашку, вскочил на ноги и крикнул:
– Что у вас с Воропаевым, отвечайте!
Катя поставила свою чашку и посмотрела на меня.
– Не понимаю, о чем вы, – сказала она с величайшим самообладанием.
– Вы лжете! Вы все время мне лжете, и я не намерен больше это терпеть!
Катя вся побелела. Она встала со своего места и медленно подошла ко мне.
– Ежели вы, сударь, смеете подозревать меня в измене, я тоже не собираюсь этого терпеть, – сказала она. – Союз, в коем нет доверия между супругами, не может быть удачным. Оставляю за вами право сей же час расторгнуть нашу помолвку.
Она была холодна как лед, а я весь горел. Сжав ее в объятиях, я осыпал Катю страстными поцелуями, и добился от нее ответа. Я точно сошел с ума тогда; заверял, что люблю ее, что не мыслю жизни без нее, и, клянусь, ни словом не солгал. Мы помирились, и каким нежным было это примирение!

Я вернулся к себе, взволнованный и счастливый. Мне нужно было с кем-то поделиться, и я отправился искать Малиновского.
– Дело плохо, – с тяжелым вздохом сказал он, выслушав меня.
– Что ты имеешь в виду?
– Ты влюблен, мой бедный друг!
Я рассмеялся, но смех замер на моих губах. Влюблен? И в самом деле, я был влюблен без памяти.
– Ах, до чего хитра Катишь, – заметил мой товарищ. – Она подобрала ключик к твоему сердцу. В самом деле, ты никогда ни в чем не знал отказу. Пока она смотрела на тебя телячьим взглядом, ты не думал о ней. Но стоило обдать тебя холодом – ууу, как все сразу изменилось! И ты уже готов бежать за Катишь, искать ее любви и страстно желать взаимности. Как просто и как действенно!

Я не стал его слушать и ушел в негодовании. Тем же вечером я захотел написать Кате. Ища чистый клочок бумаги, я заметил пропажу нескольких писем от матушки. Я не встревожился, но решил расспросить денщика, и его бегающий взгляд показался мне подозрительным. Я надавил на него, и он сказал, что использовал письма для растопки погасшей печи. Я не стал его наказывать. Пожалуй, было и к лучшему, что эти письма сгорели.

На другой день приехала матушка и сразу послала ко мне человека, попросив явиться незамедлительно. Встревоженный, я отправился на квартиру, где она остановилась.
– Andre, я виделась с Анной Павловной, – заявила она, как только увидела.
– Матушка, не хочу ничего слушать про Анну Павловну! – с раздражением заявил я. – Я люблю Катю, и женюсь на ней, даже если эта вздорная старуха не оставила ей ни гроша!
– Ах, да послушай же меня, глупый мальчик! Анна Павловна сказала, что Катя по-прежнему ее наследница, что она не писала никаких писем, и что это, по-видимому, чья-то нелепая шутка!
Я был поражен.
– Как такое может быть? – пробормотал я.
– Эта девушка посмеялась над нами! Ах, как хорошо, что ты не отменил помолвку, но, в самом деле, что за странные шутки? Уж не безумна ли она? Возможно, тебе и в самом деле не стоит на ней жениться, ведь la démence… она передается потомкам…
– Матушка, перестаньте! – взмолился я.
Неужели Катя снова испытывала меня? Какова истинная цель ее обмана?
– Мы должны поехать к ней завтра же, – сказала матушка. – Я напишу письмо Кате. И знаешь что, мой милый? Не будем подавать виду, что узнали правду.

_________________
мы сохранили бодрость духа
но адекват не сберегли ©


Вернуться к началу
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: ЗФБ 2015. Капитанская дочка (миди)
СообщениеДобавлено: 21 мар 2015, 17:32 
Не в сети
злая сказочница
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 21 окт 2007, 16:47
Сообщения: 4798
Когда на следующий день мы прибыли в Пушкаревку, капитана снова не было дома. Катя извинилась перед нами и сказала, что у отца нашлось неотложное дело.
Матушка выразила сожаление, что не застала Валериана Сергеевича.
– Впрочем, мне и с тобой многое нужно обсудить, мой ангел, – сказала она Кате. – Платье для свадьбы давно готово, но…
– Свадьбы не будет, – спокойным голосом ответила ей Катя.
Матушка запнулась. Я весь похолодел.
– Ах, шутница, – ласково сказала матушка. – Ужо тебе смеяться над нами.
– Прошу меня простить, я сейчас вернусь.
С этими словами Катя встала и вышла из комнаты. Мы с матушкой переглянулись.
– La démence… – шепотом произнесла она.

Тем временем Катя вернулась, неся с собой какие-то письма.
– Свадьбы не будет, мне все известно о вас, – сказала она, протягивая письма мне. – Вы соблазнили меня, не любя, и решили жениться только потому, что я богата. Ах, он был прав!
В один миг мне стало понятно странное поведение Кати.
– Кто передал вам эти письма? – спросил я.
– Неважно!
– Это Воропаев, не так ли?
– Не стоит разыгрывать ревность, Andre. У вас виртуозно это получилось, и я почти поверила. Но эти письма открыли мне всю правду о вас.
– Катя… – я попытался взять ее за руку, но Катя отпрянула от меня. – Я виноват, перед вами, и признаю это… Но клянусь, я в самом деле вас полюбил…
– Ложь! – вскричала она.
– Ну-ну, моя милая, – вмешалась матушка. – Пошумела и будет. У тебя свадьба на носу, а ты надумала с женихом ссориться, разве это дело?
– Вы не слышали меня? Свадьбы не будет.
– Да как же не будет, – усмехнулась матушка. – Разве не были вы вместе как муж и жена? Если правда о том выплывет, позору не оберешься, ославят тебя на весь свет. А ведь есть у меня твое письмо, где ты в том признаешься…
– Матушка, довольно! – крикнул я.
Катя смотрела на нас с ледяным презрением.
– Я не боюсь вас, – ответила она. – Делайте, как считаете нужным – мне все равно.
– Мы ничего не будем делать, я сожгу эти письма, – сказал я. – Катя, поверьте, я люблю вас…
Но она не хотела меня слушать, и я вынужден был уйти.

– Ничего, – сказала мне матушка потом. – Одумается и простит тебя. Где она еще такого жениха найдет? Сейчас норов в ней бурлит, но Катерина девка умная, одумается и успокоится.
– Письма… как к ней попали эти письма? – недоумевал я, и вдруг вспомнил о недавней пропаже.
Вернувшись к себе, я с кулаками накинулся на денщика, и тот сознался, что г-н Воропаев подкупил его и заставил выкрасть бумаги, «и все просмотрел, несколько забрал, а остальные сказал вернуть». Меня обуяла ярость. Этот человек погубил всю мою жизнь, и я жаждал немедля расправиться с ним. Я отправился искать Воропаева и нашел его в трактире, где мы обычно пили. Я остановился перед ним, не говоря не слова.
– Ж***, что вас привело? – спросил Воропаев. – Вы мешаете нам.
– Я пришел сказать вам, милостивый государь, что вы подлец, – громко произнес я.
– Чтоооо? – протянул Воропаев, поднимаясь. – Я подлец? Не вы? Вы точно не ошиблись?
Я дал ему пощечину. Воропаев, побледнев, схватился за саблю, но тут прочие офицеры встали между нами.
– Я пришлю к вам секундантов, – сказал Воропаев, сверкая глазами.
Не прошло и часа, как я получил от него вызов. Секундант передал мне, что дуэль состоится в пять часов утра, возле ручья, на пистолетах, до смерти.
Я жаждал расправиться с негодяем, и даже не думал о том, что могу сам быть убит.
Не знаю, кто вышел бы победителем, но в назначенный час дуэли меж нами не произошло. К вечеру прискакал гонец с донесением, что Буонапарт вторгся в Россию и нашему полку надлежит немедленно выступать в ***.
– Что же, отложим дуэль до более удобного случая, – передал мне Воропаев запиской.

Случай этот так и не представился. Вскоре враг мой был убит в бою. В этой войне я потерял и лучшего друга – уже когда мы перешли за Неман и гнали французов, погиб Малиновский. Пуля угодила ему прямо в сердце, это была мгновенная смерть. А я, представьте себе, князь, за всю войну не получил даже серьезного ранения. Тогда я возненавидел свою удачу, мне казалось, что я недостоин ее.
Ночами, на привалах, я думал о Кате. Теперь, когда вокруг была кровь, грязь, смерть, я вспоминал о своей невесте с еще большей нежностью. Я мечтал, что если доведется мне остаться в живых, то непременно добьюсь ее прощения. Мысленно я сочинял ей длинные письма, и мне даже удалось отправить одно из них. Так и не знаю по сей день, дошло ли оно до Кати.

Но вот война окончилась, и мы с победой вернулись домой. Матушка, рыдая от счастья, заключила меня в объятия. Я начал узнавать о Кате, и выяснил, что она ни за кого не вышла замуж и ни с кем не помолвлена. Надежда воскресла во мне. Я без промедлений отправился в ***, желая увидеться с Катей и пасть к ее ногам. Вы ждете рассказа о счастливом воссоединении влюбленных? Что ж, мы встретились.

Когда я приехал в Пушкаревку, то был поражен тем, что ничего вокруг не изменилось с моего последнего посещения, словно время здесь остановилось. Капитан встретил меня, как родного, а когда заметил георгиевский крест у меня на груди, взглянул с уважением.
– Орел, – сказал он, и я улыбнулся, вспомнив наш старый спор.
Я понял, что Валериан Сергеевич не знает о Катином решении разорвать помолвку, и это меня обнадежило. Я пожелал увидеться с Катей, и капитан велел ее позвать, но, не успел слуга выйти из комнаты, как Катя уже появилась на пороге.
– Боже мой! – взволнованно сказала она. – Это вы, вы здесь, вы живы…
Я смотрел на нее, не в силах произнести ни слова. Катя взглянула на отца.
– Батюшка, можем ли мы поговорить наедине? – спросила она.
Пушкарев разворчался, но потом, к моему удивлению, громко заявил, что пойдет прогуляться, и вышел из комнаты.
Еле дождавшись его ухода, я ринулся к Кате и обнял ее. Она не противилась, и сама тесно прижалась ко мне.
– Катя, я люблю вас… не было и минуты… я так ждал этой встречи… – бессвязно повторял я.
Наконец, мы разомкнули объятия.
– Я так виноват перед вами, Катя, – сказал я. – Виноват, и все же надеюсь заслужить ваше прощение.
– Я давно простила вас, – тихо ответила она.
Я почувствовал себя на небесах. Она простила меня, и, значит, мы будем вместе!
– Я люблю вас, – повторил я.
– Я тоже люблю вас, Andre. Я верю в перемену в вас, я простила вас, и все же…
Катя глубоко вздохнула и взглянула на меня.
– …все же я не могу забыть, с чего началась ваша любовь, – сказала она отчетливо. – Я помню каждую строчку из тех злополучных писем, каждое слово, которое мне сказал про вас Воропаев. Я не могу забыть об этом и не забуду никогда.
Земля зашаталась у меня под ногами.
– Катя, верьте мне, я раскаиваюсь…
– Я знаю, знаю! И все же не могу забыть. Слишком многое стоит между нами. Я не могу выйти за вас. Сколько бы я ни старалась забыть, прошлое будет напоминать о себе, а я буду припоминать об этом вам во время наших размолвок. Что за жизнь нас ждет?
– Катя, что вы такое говорите? – возмутился я. – Я понял бы, если бы вы разлюбили меня, но ведь вы любите – и гоните прочь.
– Так будет лучше для вас, – сказала она. – И для меня. Я не выйду за вас, Andre.

Я все еще не верил, что она говорит всерьез. Я надеялся, что смогу изменить ее решение, однако Катя была неумолима. Сейчас я думаю, что она была права, но тогда – о, как я страдал! Я забрасывал ее письмами, я использовал малейший повод, чтобы встретиться с нею. Удивительно, но Катин отец, которого все мы считали тираном, покорно принял ее решение, хоть и сочувствовал мне всей душой. Итак, мои попытки закончились неудачей. Мы расстались, и более не виделись никогда.

***
Андрей Павлович умолк. Я пошевелился и вздрогнул от холода. Камин давно погас, а мы, увлеченные рассказом, не заметили этого.
– Но почему же она не простила вас? – воскликнул я с искренним возмущением. – Вы ведь любили ее, и доказали это, вы искупили свою вину. О, верно, она не любила вас по-настоящему!
– Нет, она любила, – Андрей Павлович покачал головой. – Любила, и все же нашла силы отказаться от меня. Есть ошибки, которые никак нельзя исправить, мне пришлось усвоить этот урок. Я потерял женщину, которую полюбил, и кого могу я в том винить, кроме себя?
– Но эта неженская жестокость…
– Дерево, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огонь, – проговорил он. – Моя любовь, выросшая из обмана и корысти, была именно такова. Менее всего у меня есть право упрекать ее в жестокости. Катя заслуживала лучшего мужа, чем я.
– И вы не узнавали, как сложилась ее жизнь?
– Через несколько лет она вышла замуж за достойного человека. Старший сын ее, кстати, недавно поступил в один с вами университет. Женился в свой черед и я.
– Вы разлюбили ее?
Андрей Павлович усмехнулся
– Вы еще так молоды, князь. Пожалуй, зря я вас растревожил этой историей, – с сожалением сказал он.

Мы разошлись по комнатам. На другое утро Андрей Павлович ни словом не вспомнил о вчерашнем разговоре; помалкивал и я. Через несколько дней я уехал из имения Ж***.

С тех пор прошло уже много лет. После университета отец настоял, чтобы я шел по статской службе, и наши пути с Ж*** разошлись. Мы изредка виделись, но уже без прежней близости. С Андреем Павловичем мы также больше не встречались, и все же я часто вспоминал о нем, и о той истории, что он мне рассказал. Я даже записал ее, как запомнил. С годами многое мне стало ясно, и я уже совсем по-другому оценивал и события, и героев ее. Недавно я узнал, что Андрея Павловича не стало, и потому решился опубликовать сию историю, изменив имена, в назидание потомкам.

_________________
мы сохранили бодрость духа
но адекват не сберегли ©


Вернуться к началу
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: ЗФБ 2015. Капитанская дочка (миди)
СообщениеДобавлено: 25 мар 2015, 22:56 
Не в сети
просто читатель
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 07 ноя 2007, 10:33
Сообщения: 5991
Откуда: Крым
Браво!!!

_________________
Изображение
Крестная фея, я хочу себе дракона
— Может что по проще?
— Тогда хочу есть и не толстеть
— Какого цвета дракона ты хочешь?


Вернуться к началу
 Профиль  
 
Показать сообщения за:  Поле сортировки  
Начать новую тему Ответить на тему  [ Сообщений: 4 ] 

Часовой пояс: UTC + 4 часа


Кто сейчас на конференции

Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и гости: 0


Вы не можете начинать темы
Вы не можете отвечать на сообщения
Вы не можете редактировать свои сообщения
Вы не можете удалять свои сообщения

Найти:
Перейти:  
Powered by Forumenko © 2006–2014
Русская поддержка phpBB