*** Не только для Романа ночь перед отлётом выдалась бессонной. Катя тоже долго ворочалась и не могла уснуть. Что происходит и как быть дальше? Она не смогла отказать в помощи человеку, которого любит. Пусть и безответно. И теперь ей предстоит провести месяц с человеком, к которому она относится, мягко говоря, прохладно. И уж вот это-то чувство взаимно.
Но она не могла бросить Андрея в такой ситуации. Поэтому всё, что ей оставалось теперь, – искать в командировке в Париж плюсы.
Радовало то, что сам Париж был одним огромным плюсом. Этот город врезался в память самым свободным годом в жизни Кати Пушкарёвой. Свободным от насмешек и косых взглядов. От ощущения собственной неправильности. От понимания собственной неорганичности. В «главном ВУЗе страны» на одного Кольку, которого никогда не интересовал «антураж», приходилась пара сотен однокурсников, для которых, почему-то, ничего, кроме него, не было значимо. Пушкарёва всегда была неудобной для них. Она своими очками, брекетами, косичками и необъятными юбками не вписывалась в их привычную картину мира. Чтобы принять Катю, надо было смотреть чуть шире. А кому это надо? Сойтись на том, что Пушкарёва – дефектный элемент системы, было, конечно, проще и приятней, чем признать собственную узколобость.
Во Франции всё было совсем иначе. В группе студентов по обмену были собраны лучшие студенты из двадцати университетов в пятнадцати странах мира. Все они были влюблены в профессию, которую выбрали. Каждый их них приложил огромные усилия, чтобы иметь возможность получить этот опыт. Каждый брал от этого года всё, что представлялась возможность взять. Каждый делился всем, что, по его мнению, могло представлять ценность для других. Сами французы были дружелюбны, заинтересованы и уважительны. Год в едином порыве. Год знаний и общения. И получения знаний посредством общения. Люди, занятые одним делом. Людям, которые заняты делом, нет дела до того, какой толщины линзы в твоих очках. А вот история, как эти линзы помогли тебе увидеть Ульяну Лопаткину, танцующую партию Анны Карениной на сцене Мариинского театра, это да, это будет им интересно.
После Парижа Катя по-другому смотрела на всё, что было её повседневностью. Ей больше не было горько, что по форматам и габаритам она не проходит в жизнь большинства людей, с которыми ей приходилось сталкиваться. Год в Université Paris-Dauphine и дружба через тысячи километров после, отмеченная так заинтересовавшими Малиновского цветными штампами в паспорте, показали Пушкарёвой, что дело не в ней. Да и не в них, тех, кто окружал её в Москве. Банальное несовпадение. Теперь ей не нужны были взаимоотношения ради взаимоотношений. Она поняла ценность своего мира. Пусть он будет состоять из одного Зорькина или из ребят, для встречи с которыми нужно преодолеть несколько часовых поясов. Пусть. Зато в нём не будет фальши. Только искренняя важность друг для друга.
Больше всего Катя боялась перейти на сторону узколобых. Перестать давать людям шанс. К счастью, жизнь, видимо, не планировала предоставлять ей такой возможности. Лощёные золотые мальчики. Пушкарёва всегда была уверена, что ей нечего им дать. И нечего взять у них. Поэтому считала возможным только параллельное существование. А потом вся эта история с Андреем. Катя давно уже не была уверена, правильно ли она сделала, посмотрев на него под другим углом. Андрей, по необъяснимым для Пушкарёвой причинам, тоже опустил забрало. И произошло то, что произошло. Ни к чему не ведущие отношения, переросшие во что-то робко-дружеское.
И теперь жизнь подбрасывает ей месяц с Малиновским. С Малиновским, которого она уже знает не только как любвеобильного циника, но и как человека, который две недели спал по несколько часов, но в ситуации, угрожающей делу, приезжает среди ночи в офис, чтобы «перестраховаться». Который методично раз за разом, час за часом повторяет цифры и термины, и только изредка отвлекается на телефон, надеясь на новости о невесте своего друга, внезапно для всех очутившейся в больнице.
Этот месяц вполне можно провести, практически не пересекаясь друг с другом. Вежливая улыбка утром и разговоры о делах. Но этой ночью Катя приняла решение, что она точно не будет инициатором такого расклада. Она не станет выстраивать никаких стен вокруг своего мира. Она готова снять шоры, глядя на Романа Малиновского. Вопрос только в том, готов ли он.
*** – Катенька! – голос Романа заставил Катю вздрогнуть.
– Да? Извините, я задумалась.
– Что вы будете пить? – Малиновский покосился на тележку с напитками, которую подвезли два бортпроводника.
– Сок, апельсиновый, если есть.
Когда бортпроводники отошли на пару рядов кресел, Роман посмотрел на Катерину и нарочито жалобно спросил:
– А что, кормить нас не будут? Я не успел позавтракать, в Париж они привезут холодный и голодный труп.
– Лететь всего три часа, поэтому питание не предусмотрено. Но, кажется, я могу уберечь Air France от несчастного случая на борту.
Катя открыла свою сумку, достала аккуратно упакованные мамой пирожки и положила их на откидной столик.
– Угощайтесь!
– Пирожки в самолёте, Катенька? Это прямо как курица-гриль в плацкарте.
– А говорили, что не сноб.
Катя достала из свёртка пирожок и принялась есть его, запивая апельсиновым соком.
– У вас, Роман Дмитрич, немного вариантов. Вы можете взять и съесть пирожок. Потому что вы голодны. А пирожки, как это ни удивительно, утоляют голод. Ну или вы можете сидеть и слушать, как урчит у вас живот, потому что есть в самолёте пирожки – не комильфо. Только, уверяю, чинная… как вы там сказали сегодня? Физиономия? Так вот чинная физиономия от голода точно не помогает.
Катя смотрела на Малиновского с лёгкой ухмылкой. Тот беззвучно выругался, усмехнулся и потянулся к свёртку.
– Ну, Катерина Валерьевна!.. – он замолчал на секунду, прожёвывая пирожок. – Боже, как вкусно! Только не говорите мне, что их пекли вы.
– Нет, кухней у нас дома заправляет мама.
Роман картинно воздел руки:
– Спасибо! Столько потрясений за один день мне бы точно не пережить.
«То ли ещё будет, Роман Дмитрич», – подумала Катя, но снова решила благоразумно промолчать.
|