НРКмания

Скучно и грустно. И в закромах завалялось...

Название: Тысяча и одна персиянская сказка
Фэндомы: «Не родись красивой», «Тысяча и одна ночь», Восточная поэзия
Персонажи: А, Р, П, М, К и К...
Рейтинг: R
Жанры: гет... остальные по мелочи

Сказка первая о печали царя Андрияра, хитроумных слугах его, враге его и о бедном нечестивом бедуине

– О повелитель мой, кого угодно позвать тебе на ложе твоё этой прекрасной ночью, да продлит Всевышний годы твои, сделает счастливыми чресла твои, даст пищу днём и ланиты прелестниц порою вечерней?
Царь Андрияр задумчиво потёр подбородок, бородой, как и подобает мужу достойному, украшенный.
Царский евнух, видя, что повелитель не отвечает, ниже склонил голову и напевно, будто читая касыду о прекрасной Лейле и её возлюбленном, продолжил:
– Не прельщают моего повелителя прекрасные бабочки его сада? Не вызывают желания сладострастные рыбки фонтана его?
– О нет, Милхан… Скучно и тоскливо мне. Вот уже три ночи не желаю я дев и женщин, даже самых прекраснейших из моего цветника красавиц. Ибо всякая женщина подобна змее. Она прельщает взглядом, она обещает блаженство джанната, она обвивает сильное мужское тело, но пусты её глаза, холодно сердце и нет в ней утешения и спасения. Верно, Всемогущий и Всемилостивейший создал красавиц для пустого времяпровождения! Носят они золото блистающее, но нет золота и праведности в них самих. Истинно говорил Гиясаддин Абу-ль-Фатх Омар ибн Ибрахим аль-Хайям, да будет путь его среди звёзд светел: « Утром лица тюльпанов покрыты росой, и фиалки, намокнув, не блещут красой. Мне по сердцу еще не расцветшая роза, чуть заметно подол приподнявшая свой». Но нет розы в моём саду, о Милхан. Оттого не могу прельститься я рыбками и бабочками, ибо далеки они от образа полураспустившейся розы грёз моих.
– Могу помочь тебе, о повелитель лучшей части вселенной. Приобретены были мной на невольничьем рынке три девы из краёв дальних, и не было ещё в твоём саду столь поразительных цветов! Надену я на них златотканые платья, присборю на тонких их щиколотках тончайшие шальвары, распущу волны их волос и принесут они весну в сердце моего повелителя!
– О, Милхан, Милхан… Сколь искусен ты в подборе нарядов для моих красавец, сколь привередлив ты при выборе прекрасных орудий утех моих ночей, но не верю я тебе. Можно разжечь огонь в моих чреслах, но нет столь прекрасной девы, чтобы могла растопить лёд сердца моего.
Отвернулся царь Андрияр. Повесил голову царь Андрияр. Отказался пить сладкий шербет и курить благовонный кальян царь Андрияр. Махнул дланью своей, отправляя прочь Милхана-бея царь Андрияр. Однако вышел тут из-за занавеса и присел у ног повелителя его верный визирь Романар-паша в красных шальварах и значительно произнёс:
– Повелитель вселенной, радость моего левого глаза и счастье моего правого глаза, направь свой взор на меня и выслушай. Хандра повелителя влечёт уныние слуг его, уныние слуг тащит за собой печаль народа его, печаль народа является причиной застоя в торговле и ремеслах, а также и в возделывании фиников наступают тяжелые времена. Тяжелые времена усиливают хандру моего повелителя, и даже скакун его начинает грустить! Посмотри на дев, приобретенных для тебя кудесником и чудотворцем Милхан-беем, выбери себе красавицу на эту ночь. Услади взор свой, чресла свои и разум свой. А если останешься ты холоден и неприступен, и не будешь сражён красотой чужестранной девы – отруби ей голову! Ибо сказал великий шаир*: «Поутру просыпается роза моя, на ветру распускается роза моя. О жестокое небо! Едва распустилась – как уже осыпается роза моя».
Вздрогнул Андрияр-царь от недоброго предчувствия, хмуро посмотрел он на Романар-пашу:
– А если вонзит мне в душу кинжал прелести своей, сразит мой разум и помрачит мой взгляд новая дева, если погибну я от любви, кто будет править царством моим? Знаешь ты, караулит каждый мой шаг, каждую минуту помрачения моего мой заклятый враг – Искандер, собака рыжая, с шерстью полной блох, да будет путь его усыпан нечистотами, да будут шальвары его обмочены ишаком, да будет…
– О повелитель мой, – перебил Андрияра Романар-паша. – Будет столь опасной дева на ложе твоём, найду я способ, чтобы досадить с её помощью Искандер-эмиру. Есть слабое место в доспехах этого шакальего сына, да будет тернист его путь и да сломает он сначала левую ногу, а потом правую ногу, да укусит его бешеный жук из страны за морем, да наступит на него…
– Хватит, хватит, довольно Романар-паша, вижу ненависть к собаке Искандеру в тебе не меньше моей.
– А давай отрубим ему голову! – Романар-паша столь был зол, что злоба эта сделал бедным слог его, оскудила речь его и любовь к ближнему, как завещано было, исчезла из слов его.
– Ах, Романар-паша, поговорим лучше о чужеземных красавицах! Ведь знаешь ты, что заколдован я – не могу даже приказа отдать о наказании Искандера, ибо как только накажу его, ворвутся джинны и увлекут меня в место страданий… Лучше скажи мне, видел ли ты новое приобретение Милхан-бея, соответствуют ли чужеземки высоким требованиям взора моего, чресел моих?
Романар-паша ответил, усмехаясь в бороду:
– О, Андрияр-царь, как мог я, ничтожный из ничтожнейших твоих подданных, бросить хотя бы взгляд на дар, тщательнейшим образом отобранный для тебя Милхан-беем? Строг твой главный евнух, бдит он неустанно над рыбками фонтана твоего, бабочками сада твоего!
Андрияр нахмурил сердито в ответ брови свои, подобные росчерку молнии, слишком хорошо знал он любопытную натуру друга и наперсника своего, Романара-паши.
– О, признавайся же, недостойный потомок славнейшего Димитара! Не обманет меня твой потупленный взор и румянец стыда, более приставший девственнице в первую брачную ночь. Всё разведал и разузнал уже Романар, торговец из торговцев, ибо не стал бы так настаивать на изучении товара главным покупателем, если б не уверен был, что придётся товар мне по вкусу. Признавайся сейчас же, червь в яблоке моей души!
Повертел головой Романар, чувствуя, что близка его шея к острию топора палача, ибо страшен был во гневе Андрияр, но успокоился сразу Романар, вспомнив, что на женщин не был жаден его друг и господин. И, вопреки традициям и обычаям предков, иногда жаловал прекрасных одалисок, не ставших наложницами его, визирю, и приходились они ему по вкусу, ибо вкус на женщин был у друзей схож как два зёрнышка граната.
– О, повелитель, клянусь, это было знакомство сквозь покрывало, и не прикоснулся я и волосом до дев, тебе предназначенных…
– Зная тебя, о Романар, покрывало было весьма тонким… но жду я, обрадуй меня!
– Чудесных два подарка приготовил для повелителя слуга его Милхан-ага, однако ж в третьем случае сомневаюсь я, о повелитель! – приблизив встревоженное лицо к лицу царя, прошептал Романар, ибо правда был ему дороже благосклонности главного евнуха.
Нахмурился Андрияр, оттолкнул подушку ногой, обутой в сафьяновый сапожок, Андрияр, притянул за уши к себе поближе Романара Андрияр:
– Разжёг ты во мне любопытство, ибо не верю я, что такой евнух как Милхан смог бы выбрать деву, недостойную услаждать мой взор и чресла мои. Слишком переборчив Милхан! Пусть не пользуется он плодами удовольствий красавицами даруемых, но привык услаждать взоры свои прекраснейшими из женщин! Надевать наряды стремится он на прелестниц с кувшинными бёдрами! Сурьмить брови только стрелам подобные! Вводить в опочивальню мою только совершеннейших!
Отпустил уши Романара Андрияр-царь и сказал внушительно:
– Эй, стража!
И возник перед повелителем страж… И какой это был страж! Роста невеликого, но ширина груди его с ростом соперничала, перетягивали его до пояса обнажённого ремни кожаные, на мощных бёдрах его висели мечи изгибавшиеся как полумесяц, и были мечи эти из булатной стали настоящей бухарской выделки, круглую голову его не прикрывала чалма, приписанная каждому правоверному, однако ж никто не собирался укорять его за это, потому что отсутствие волос на голове стража устрашало не хуже кривых мечей и злобных глазок, утонувших в расщелине между щеками его и лбом его.
– Потапон! – воскликнул Андрияр-царь. – Поторопи Милхан-бея с дарами его, ибо устал я ждать и жажда странная томит меня!
– Воистину, – пророкотал страж Потапон, склоняя безволосую голову свою пред повелителем. – Мчусь я на кончиках пальцев, повелитель мой, ибо сказано: «Жажду утолять нужно утром, как встанешь, днём, как труд увлажнит твой лоб, вечером, как чресла твои познают женщину. Кто жажду не утоляет, тот не живёт счастливо». Рассказывают, что один мудрец, смиряя свой дух и желая достичь просветления не пил неделю, уподобляясь верблюду, что идёт по пустыне и никак не достигнет оазиса. Ибо оазис тот занесло песчаной бурей, и колодец с благословенной влагой закрыл бархан. А финиковая пальма в том оазисе погибла и тоже была погребена под барханом. Бархан скрыл также и палатку бедного бедуина вместе со всем содержимым. Ибо застала песчаная буря бедуина в самое плохое время – в предрассветный час, когда бедуин наслаждался прелестями женщины, которая не была его женой. Украл бедуин эту женщину у брата своего, знавшего заветные слова и вызывавшего джиннов. Один такой джинн, призванный рассерженным братом бедуина, обернулся ветром и занёс песком палатку нечестивца, жену брата бедуина и самого бедуина. Также пострадала и финиковая пальма…
Романар-паша, задремавший под рассказ Потапона, услышав слова о погибшей финиковой пальме, встрепенулся и посмотрел на Андрияра-царя. Повелитель сидел, широко открыв глаза, и подобны они были лучшему венецианскому стеклу, много лет назад привезённому в дар для матушки Андрияра батюшкой Андрияра, да будет путь его среди звёзд светел.
Романар-паша хлопнул в ладоши, и вскинул очи свои, подобные самому крепкому напитку, каффой именуемому, Андрияр-царь.
– О, Потапон! – воскликнул благословеннейший из живущих. – Поучителен рассказ твой и жаль нам очень пальму финиковую, погибшую понапрасну, но поспеши ты за Милхан-беем, поторопи с дарами его!
– На кончиках пальцев, о мой повелитель, – склонился в низком поклоне Потапон и поспешил исполнить приказ Андрияра.
Когда же могучий Потапон проходил мимо Романара-паши, шепнул ему хитроумный визирь: «Неужели жена брата бедного бедуина так и была погребена горами из песка?»
– Нет, о Романар-паша, нечестивую забрал с собой джинн и сделал наложницей своей, – склонив главу свою пред великим визирем ответил Потапон.
Лукаво искривил губы свои Романар: «Так и думал я, Потапон, что не могла любвеобильная нечестивица окончить дни свои, будучи погребённой песками рядом с финиковой пальмой!»
Обсудили бы судьбу жены брата бедного бедуина Романар-паша с Потапоном и далее, но уж очень грозен был взгляд Андрияра-царя. И заскрежетал жемчуг зубов его, и раскрылся колодец уст его, и хотел уже Андрияр-царь привести в трепет приближённых своих, но распахнулись резные двери, разлетелись шелковые, подобные паутинке, занавеси и зашёл в зал Милхан-ага. За ним стражники из накиба* Потапона завели укутанных в ткань и алую, и голубую, и белую трёх женщин.

* поэт, сказитель
*Здесь: сотня царской гвардии или сотник (командир сотни)

_________________
Уезжают таланты, творцы и умы,
едут люди отменно отборные.
И останутся там, как у всякой тюрьмы,
надзиратели и поднадзорные.

И. Губерман

Читать одно удовольствие)))

_________________

Крестная фея, я хочу себе дракона
— Может что по проще?
— Тогда хочу есть и не толстеть
— Какого цвета дракона ты хочешь?

Не поняла я, о автор, о звезда моих очей, где же прода сего волшебного сказа, а?
Да прибудут с тобой вся радость и золото мира, о сладкоголосый!
Мррррррррррррррррррррррррррррррррррррррррррррррррррррррррррррррррр!!!

_________________
Поверь мне, невозможное – возможно,
И быть волшебником совсем не сложно.
Согрей сердца людей любовью, лаской,
И серость будней обернется сказкой!

Яна, lady Yu, Мурлыча
И продолжим мы дозволенные речи...

Сказка вторая о том, как Милхан-ага снимал покрывала с невольниц, о восторге Андрияра-царя, верного его визиря Романара-паши, подозрениях Потапона – командира царского накиба и о тяжкой доле возничего, выпустившего поводья

– О, повелитель мира и света, бурных вод и плодородных земель, гор высоких и равнин бескрайних, бесплодных пустынь и оазисов благодатных, нив житных и стройных финиковых пальм, вот результат моих тщаний, в одеяния пристойные одетый! Девы из заморских краёв, чужестранки волей Всевышнего и моими усилиями во дворец твой чудес полный возведённые! И не было у тебя до сей поры столь диковинных наложниц, да покарает меня Тот, кто видит всё, жестокой карою, если я лгу!
Любопытство проснулось в Андрияре, ушла скука из очей его, каффе, которую так любят люди пустыни подобные, и даже привстал он на подушках своих парчовых, покрывалах атласных. Рядом от той же болезни излечился и верный соратник его Романар, заблистали ещё сильнее яркие глаза его. И даже суровый Потапон открыл пошире левый глаз.
Склонился Милхан-ага перед царём, а стражники, боясь прикоснуться к драгоценным дарам, Андрияру-царю предназначенных, стукнули древками копий своих оземь и упали на колени две новые наложницы, а третью с помощью руки своей склонил к земле сам Милхан-ага.
– Дозволишь ли ты, о повелитель всех правоверных, раскрыть красоту дев чужеземных и снять покрывала алые, голубые и белые с тел их, которые как тар, показать груди их, кеманчам подобные, ступни их…
– Снимай, снимай! – вскричал нетерпеливо Андрияр, так взволновали его речи Милхан-бея, а ещё больше – три фигурки, покорно распростёртые у ног его, а Романар-паша во всём ему следовал.
Сбросил тогда Милхан-ага алое покрывало, и поднялась на ноги черноволосая дева с глазами, сверкающими как пламя. И тело её было подобно тару. Вздрогнул первым Романар-паша, а Андрияр-царь одобрительно языком прищёлкнул. Потапон же сощурил левый глаз и пошире открыл правый. Ибо сказано: только правым глазом видит правоверный сокрытую истину!
Сбросил Милхан-ага голубое покрывало, и встала дева с волосами как облака летнею порою и глазами как небо. Тело же её было подобно зурне. И засмотрелся на деву Андрияр-царь, а Романар-паша и Потапон склонили перед ней голову в поклоне, ибо была эта дева царственна.
И с нетерпением ждали Андрияр и Романар, когда же будет сброшено третье покрывало, но медлил Милхан-ага.
– Что же медлишь ты, кудесник Милхан? Что же не открываешь белого покрывала? Сотворил ты чудо, развеял скуку мою и печаль, столь занятное представление приготовив! Но нетерпение снедает меня, жду я нового волшебного дара, о Милхан-ага!
Затрепетал Милхан-ага, дрогнула рука его, и не выдержал он взгляда требовательного повелителя своего и визиря его, во всём за ним следующего. Упал на колени Милхан-ага и задрожал безволосый, как и подобает у евнуха, подбородок его. Не выдержал Андрияр-царь столь нелепой проволочки, отбросил сильною рукою шелковые подушки, и парчовые отбросил, и бархатные. Резво соскочил он с ложа своего, наклонился и нетерпеливо сорвал он белое покрывало. Замерли все в зале – и стражники, и накиб их Потапон, и Романар-паша. Милхан-ага также задержал дыхание, а царь Андрияр ему следовал.
В тишине, зал объявшей, слышно стало, как пылинки ложатся на полы каменные, как подзывает подругу павлин в саду за стеной из белого кирпича, стеной из розового мрамора и стеной из самшита душистого, а Романару-паше послышалось даже, как падает наземь спелая финиковая гроздь.
Наконец, повелитель гор и равнин, вод и земель, муж из мужей достойных вскричал:
– Что это, мой недостойный слуга?
На что Милхан-ага ещё ниже склонил голову и произнёс:
– Спешил я к моему повелителю на кончиках пальцев, вёл обещанных красавиц для услаждения его очей и наслаждения чресел, и обещаны были мною моему повелителю три девы, ибо сказано: повтори до трёх и будет тебе джаннат! Но оказалась третья дева слаба духом и скорбна разумом, ещё поутру склонила она младшего евнуха к потворству своим прихотям и выпросила у него финикового вина. Нашёл я нечестивцев в хамаме, были их глаза безумны, из ртов их исходил дух, и кричали они песни срамные о доле невольников в гареме султана Селима. А ведь сказал Восхваляемый: султан есть тень бога на земле, и у него ищет убежища всякий обиженный. Не мог я показать тебе, о мой повелитель, такую недостойную…
– Посадить обоих нечестивцев в зиндан! – прервал Милхана царь Андрияр, и гнев его был страшен.
– Да будет воля моего повелителя! – Потапон мигнул левым глазом и один из стражников его накиба умчался выполнять распоряжение царя.
Андрияр, чей взор стал подобен мечу разящему, а голос грому грохочущему, указал перстом на деву, показавшуюся из-под покрывала, сброшенного им ранее:
– Милхан, слуга нерадивый, но как ты объяснишь это?
Милхан-ага опять понурил голову и сказал тихо, тише шелеста травы:
– Стыжусь, что привести пришлось мне деву эту пред глаза твои, что чернее каффы и зорче глаз орла, в поднебесье парящего. Думал я, что две красавицы – подобная тёмному пламени и подобная небу весеннему отвлекут тебя от созерцания и увлекут тебя в сады наслаждений, но прозорливей нет человека на земле, и раскрыл ты мой вынужденный обман. Девицу эту, недостойную второго взгляда моего повелителя, купил я у корсара франкского, что отдавать её не хотел за цену малую, ибо грамоте она обучена, и счёту, и языкам всяким, и письму, и в торговле сведуща. И была ему эта девица как подруга, и помогала ему вести расчёты, но франк тот беспутный, да не вспомнит аллах всемогущий его имя, проигрался в кости и дабы сохранить свой корабль, да и жизнь свою подлую и никчёмную распродал всех невольников, а эту продал последней. И так я был счастлив, что приобрёл для моего господина чужеземок красоты невиданной, что купил и четвёртую, для нужд хозяйственных и для помощи матери моей Олиги-ханым, что служит тебе в твоём гареме верою и правдою.
Смягчился, услышав речи такие, царь Андрияр и бросил на третью невольницу второй взгляд.
– Отчего же Милхан-ага, черноволосая прелестница и светловолосая дева, гурии подобная – в шальварах из тончайшего шёлка, в накидках из тончайшего газа, и изары их легки и прозрачны, и волосы их струятся, словно горная река, ладони их хной изукрашены, брови их, стрелам подобные, темны от сурьмы, а на невольнице под белым покрывалом лишь рубашка из ткани, что делают женщины из травы сативы* и накидка из панбы*? Отчего не украсил ты, о Мелхан-ага, и эту невольницу?
– О повелитель мой, сравнимый только с величайшим Сулейманом ибн Даудом, приготовил я для третьей невольницы шальвары шёлка пурпурного, накидку из линума цвета молодой листвы, туфли сафьяновые, роста придающие, но глупая эта женщина… – тут всплеснул руками почтенный Милхан-ага, и слёзы брызнули из глаз его. – Эта неуклюжая дочь нестриженого барана, да будет он осмеян во веки веков, эта подруга шатающегося длинношеего, привезённого в твой, повелитель, зверинец из Чёрной страны, да продлятся годы его для твоего удовольствия, эта…
– О Милхан-ага, не понятно повелителю твоё возмущение. Расскажи же скорей, чем вызваны твои слёзы и твоя печаль? – не выдержал стенаний почтенного аги Романар-паша.
– О повелитель мой, и ты великий визирь, и ты почтенный накиб своего накиба, сказал великий мудрец, да будет путь его среди звёзд светел: «Соловей наслаждался в саду поутру. Разорвался у розы подол на ветру». Так и я расскажу вам печальную повесть о невольнице и евнухе. Служил своему господину верою и правдою почтенный евнух. Не было для него счастия большего, чем в редкий свободный час между заботами о гареме придумывать наряды для невольниц своего господина, и украшать их, и показывать своему повелителю. Хозяин его был щедр к нему, и радовался евнух всякий раз, когда удавалось угодить требовательному господину. И вот однажды на обычном невольничьем рынке куплена была строптивая рабыня. Виду она была неказистого, роста маленького, одно хорошее имела – бёдра кувшинные, да ещё считать умела, так как выросла в доме купца. Коль дирхемы заплачены, так дело сделано, и стала эта рабыня служить в гареме господина своего. Мало-помалу взяла она хозяйство в свои руки, и всё оттого, что, молчалива была, безропотна, да считать умела. Стал евнух перепоручать ей дела, а сам всё больше предавался своему увлечению. Мастерил он кафтаны и шальвары атласные и парчовые, и бархатные, и из шерсти тонкорунных овец. Расшивал их адамасами, рубинами, смарагдами и корундами, вышивал и гладью, и крестом. И не заметил евнух, как втёрлась рабыня скользкой гадиной в доверие сначала ко всем икбал*, а потом и к самому господину. Понял тогда евнух, что в недобрый час купил он эту девку, спутал рабыню обычную с дочерью Лилит*, маридов имеющую в подчинении, или вовсе была она гулем! Когда же захотел евнух создать особо чудесное одеяние для любимой икбал своего господина из шёлка тончайшего, подобного паутине, расшить пояс адамасами яркими, словно солнечный свет, и украсить редкими жёлтой луне подобными камнями, добытыми на берегах далекого холодного моря, то получил от господина своего и повелителя резкий отказ. Не захотел господин его тратить и дирхем на каменья драгоценные, ибо по совету рабыни своей потратил сбережения свои и доходы на дюжину рощ финиковых пальм. И возрыдал тогда евнух, влияние потерявший на своего господина, ибо стало его слово ничем против слова рабыни ничтожной, на простом невольничьем рынке купленной! И стал он подобен возничему, выпустившему поводья, и возрыдал он, да было поздно. Ибо сказал шаир: «Веселись! Ибо нас не спросили вчера. Эту кашу без нас заварили вчера. Мы не сами грешили и пили вчера – всё за нас в небесах предрешили вчера».
– Поучительна история твоя, Милхан-ага, нельзя понять сына ишака, променявшего на женскую глупость годы верного служения, – пригорюнился Андрияр и замолчал, исполнившись раздумий.
Ожидали все присутствующие продолжения слов повелителя в тишине. Только хитроумный визирь не смог сдержать любопытства, понизил свой звучный голос, обычно громкому рычанию и мурлыканью льва подобный, и спросил у Милхан-аги:
– А что же случилось с одеждами третьей невольницы? Пурпурными и цвета молодой травы?
Зажмурил глаза свои Милхан-ага и произнёс тихо и негодующе:
– Упала негодная во внутреннем дворике, на павлина заглядевшись, и разорвала одежды тонкие. Но мало было этого, она изар драгоценный, цвета крыльев волшебной птицы фламинго, утопила в чаше фонтана, да носить ей до конца дней только войлок!
Строго взглянул на болтунов праздных Андрияр-царь и значительно произнёс, воздев к небу перст указующий свой:
– Кобылица быстрая ценна, соколица зоркая ценна, овца, жизнь дающая, тем более ценна, но нет ценности в женщине. Ибо женщин много и сказал Гиясаддин Абу-ль-Фатх Омар ибн Ибрахим аль-Хайям, да будет путь его среди звёзд светел: «Даже с самой прекрасной из милых подруг постарайся расстаться без слез и без мук. Всё пройдет, словно сон, красота скоротечна: как ее ни держи, ускользает из рук…»
Милхан-ага склонил голову пред мудростью своего повелителя и только хотел ответить ему приличественно случаю, только вспомнил строчки великого Абу Нуваса, как раздался визгливый женский голос:
– Я стоять тут как лошадь у коновязи… Милкан, моя она проголодаться!
Милхан-ага побледнел, а мужи достойные взроптали, ибо их было право. С удивлением и осуждением взглянул Андрияр-царь на своего главного евнуха, без улыбки бросил взгляд на заговорившую невольницу Романар-паша, а Потапон громко цыкнул. Даже стражи, обычно безмолвные, покачали сурово головами, и не было в их глазах одобрения.

* приближенная к господину наложница, фаворитка, в гареме может быть несколько икбал.
*Дочери Лилит – ведьмы в восточной мифологии
* сатива и панба – здесь: конопля и хлопчатник (хлопок)

И..?
Мрррррррррррррррррррррр!!!

_________________
Поверь мне, невозможное – возможно,
И быть волшебником совсем не сложно.
Согрей сердца людей любовью, лаской,
И серость будней обернется сказкой!

Я думаю, это черненькая разговорилась - Виктория наша.

_________________
Подсела на сериал Женский доктор 2 -
клипы: http://www.youtube.com/playlist?list=PL ... s7IOkzcTJ0

Конечно Виктория, кто же ещё...

Очень интересно, с нетерпением жду продолжения.

_________________
Уезжают таланты, творцы и умы,
едут люди отменно отборные.
И останутся там, как у всякой тюрьмы,
надзиратели и поднадзорные.

И. Губерман

Как тут все... витиевато задумано-закручено
Автор, вы - мастер! Спасибо!

Всем читателям - и благодарности безмерные и бесчисленные, как бесчисленны звёзды на небесном куполе

Сказка третья о цене молчания, любовном томлении, женской глупости и женском корыстолюбии, а также о выборе, который сделал Романар-паша

«Молчание – злато, а молчание женщины дороже всего злата, что есть в подлунном мире, но так же редко, ибо женщины молчать не могут! Слава Прощающему, что не нуждаюсь я в них телесно, и горе мне, что зависит судьба моя от них, – так думал Милхан-ага, с ужасом, подобного которому он не испытывал со времён далёкого детства. – Мало мне, что упилась финиковым вином Салима*, самая красивая из иноземных красавиц, а эта бестолковая Катайба* чуть не упала в фонтан, так Интисар* глупее их вместе взятых оказалась… Не пережить мне сегодняшнего вечера, окончу я дни свои или в зиндане, или на плахе».
Вслух же воскликнул Милхан-ага:
– Молчи, нечестивица! Как осмелилась ты заговорить пред повелителем гор и равнин, вод и земель, нив и рощ, самим великим, всемилостивейшим, могучим и прекрасным царём Андрияром без разрешения и одобрения его?
Думал он, что от испуга замолчит Интисар, закроет от стыда лицо своё луноподобное Интисар... Но, видимо, ума у неё совсем не было, потому что распрямила она плечи свои, выставила она груди свои, зазывно, словно купец у дверей лавки своей, улыбнулась она Андрияру-царю и заговорила на языке правоверных, но так как говорит ребёнок, которого неосторожная нянька-аба уронила головкой вниз:
– Я звать Виктория! Она моя уметь развлечь моего муж и повелитель, словно ону мою учить и танцам, и пению, и красноречить, и музыкальные инструменты иметь. Она моя лучше всех постигнуть все женские науки плакать, просить и драгоценности. Лучший учитель меня учить и бросать, ибо готова быть любимая жена царя!
Услышав такие речи, нахмурился повелитель и хлопнул в ладоши, тотчас склонился перед ним Потапон, а стражники у дверей стукнули древками копий своих об узорчатый камень, полы устилавший.
– Сколь красива эта женщина, столь и глупа! Как мог ты, Милхан, мой опытный евнух не разобрать этого? Иль ты сговорился с Искандер-эмиром и решил отравить её бесконечной глупостью и непослушанием мои и так безрадостные ночи?
Взволновался ещё сильнее тогда Милхан-ага. Не было страшнее подозрения и горестнее опасения в том, что связан слуга Андрияра с заклятым врагом его Искандером. И подумал тут Милхан-ага, что плаха предпочтительнее, ибо, если он закончит жизнь быстро, то будет это лучшим исходом для него. Второй же выбор – оказаться в зиндане, в подземельях Летнего, а равно и Зимнего дворца царя Андрияра – продлит мучения несчастного бесконечно, и будут его страдания неисчислимы. Кинулся в ноги царю незадачливый главный евнух, вскричал высоко и протяжно, как кричат только муэдзины, призывая правоверных к молитве:
– О, горе мне, мой повелитель, царь вод и земель, гор и равнин, нив и рощ, добрейший и милостивейший царь на земле! Не связан я с Искандер-эмиром, не любит он евнухов, а я не люблю мужей с огненными волосами, ибо все они гордецы, лжецы и непоследовательны! А дева сия – чужестранка и не обучена она ещё манерам, приличествующим благочестивой женщине. Так торопился я развеять твою хандру и скуку, спешил порадовать тебя новыми впечатлениями, что не до конца убедился в должном характере этой невольницы! Покарай меня, но молю, будь и справедлив! Прикажи отрубить голову Интисар, а лучше прикажи отрезать ей язык…
Не успел договорить Милхан-ага просьбу свою, не успел кивнуть Андрияр благородною головою своею, как бросился рядом с евнухом в ноги повелителю и Романар-паша:
– О справедливейший из справедливых, благороднейший из благородных, мудрый последователь Сулеймана ибн Дауда и пророка Мухаммада, не отрубай ты несчастной Интисар голову, хотя язык можешь отрезать.
Ничего не стал отвечать на это Андрияр-царь, только повелительно махнул царственной рукой, и сделали шаг назад стражники, уже подступившие к черноволосой красавице.
Ободрённый Романар-паша продолжил:
– Если не нужна тебе эта невольница, то пожалуй её мне. Я помещу её в дальнюю комнату своего дворца, в которой нет окон, а дверь выходит на чёрный двор. Я приставлю к ней строгих евнухов, умеющих укрощать непокорных рабов, обслуживать её будут опытные служанки, которые вразумили не одну мою наложницу. Я сам займусь подобающим воспитанием Интисар, ибо если твой палач, о справедливейший, отрубит её пустую голову, то вместе с глупостью пропадёт и тело её, которое тару подобно. Ох, бёдра её, кувшинные, пропадут и груди её, подобные дыням спелым, тоже. Не могу я вынести такой расточительности! Хочу владеть Интисар и на ложе, и в саду, и даже в хамаме! Язык же у неё можно отрезать, язык её мне не нужен!
Улыбнулся повелитель в ответ на эти слова, и стало светлее в зале от улыбки его. Пожалел он девицу умом скорбную и рад был сделать подарок другу лучшему. К тому же всё равно приглянулась ему больше светловолосая невольница, названная Кирией*, её он собрался возвести на ложе своё и доверить ей чресла свои на эту ночь.
– Нет добрее царя в подлунном мире, чем Андрияр. Верю я Милхан-ага, что не продался ты за горстку дирхемов подлому псу Искандеру, прощаю я тебе неудачу с Интисар, ибо приглянулась она великому визирю, а он мне дорог. Хорошо, Романар, утешу я тебя в твоих страданиях и подарю тебе Интисар, владей ею полностью – и на ложе, и в саду, и в хамаме, если тебе придёт в голову такая блажь. Но справедливости ради не стану я отдавать приказ отрезать язык глупой женщине. И будет это тебе в назидание, ибо чувствую я, пожалеешь ты ещё о своей просьбе, Романар-паша. Да будет так!
Хлопнул в ладоши Андрияр, встал и поклонился с благодарностью великий визирь, а Интисар, верещащую что-то на варварском языке, подхватили под руки младшие евнухи и увлекли в покои Романара-паши.
– Благодарю тебя, мой повелитель. Возможно, пожалею я о своей просьбе, а ты о своём подарке, но предписано так. Всякий муж и жена да заслуживают своей участи, как случилось это с мудрым и учёным Кола-эфенди и его возлюбленной.
И поведал Романар-паша историю Кола-эфенди, а Андрияр-царь его слушал.
– Уродился Кола щуплым и болезненным, отец его рано умер и воинской науки ему никто не преподал. Жил Кола-эфенди вместе со своей матерью не бедно, но и не богато. В юности он поступил в ученики к известному суфийскому мудрецу. Был он прилежен, да и разумом его Всевышний не обидел. Хотя был один изъян у него – считал Кола-эфенди себя самым умным и думал, что все дороги и дела ему по плечу и по руке. Чем он только не занимался в юности, стараясь приумножить то небольшое наследство, которое оставил ему отец, но всё не выходило. То разбойники на караван нападут, то лавку лихие люди ограбят, то случится неурожай фиников. Силы в руках он не имел, меч не поднимал, и борода росла у него плохо. А ещё, будучи в учении у суфия, изучил Кола-эфенди множество свитков, и тем испортил себе зрение и отчего всё время щурился. Однажды поселилось рядом с домом его почтенной матери семейство сборщика податей, прибывшее из столицы. Что случилось в столичном городе со сборщиком, он никому не рассказывал, но домик, который куплен был рядом с домом почтенной вдовы, был еще меньше, чем у неё. И даже внутреннего дворика у него не было. Зато у сборщика податей была дочь-красавица. Не отличалась она особенной разумностью, нрава была скверного, но красотой и живостью могла поспорить с самой царицей Шахразадой, и даже легендарная Балкис могла бы ей позавидовать. И вот влюбился Кола-эфенди в эту девицу без памяти. И песни ей пел, сравнившись с соловьём в ночной тиши, да так пел, что сборщик податей пожаловался на него ночной страже. И подарки Кола-эфенди этой красавице дарил – то лукум сладкий поднесёт, то розу из материнского сада для красавицы сорвёт, то выдержанным матушкой в трёх кувшинах сыром козьим поделится. Красавица же не спешила отдать Кола-эфенди своё сердце. То слушать его не хочет, то изаром прикроется и мимо пробежит. Ибо привыкла она в столице жить, спать в мраморном дворце, есть на золоте, пить из серебра, а на базар ездить не на старом ишаке, а в паланкине с кисейными занавесями. Тогда решил Кола-эфенди разбогатеть. Думал-думал он, как это сделать, и придумал – стал он динары преумножать. Но не так как Священная книга запрещает – «зазорно правоверному давать десять, а отдавать на десять два». Нет, давал Кола динары в обмен на долю в лавке, в караванном грузе, в стаде баранов. Да так удачно дела пошли, что стал он богатеть. Скакуна купил, матушке в помощь рабыню с базара привёл, и даже борода у него выросла! Не успела луна свой лик сменить в пятый раз, как стал Кола-эфенди замечать, что изменилась красавица к нему. Стала она ласковой и заботливой – у колодца кувшин с чистой водой поднесёт, у забора о матушке спросит, с ишака сойдёт и изар при Кола-эфенди откинет. Решил тогда Кола жениться на красавице – он её любит, жить без неё не может, да и она полюбила его без памяти. Досточтимая его матушка уже собиралась идти к соседям сговариваться, но пришло известие, что на караван, который для Кола-эфенди товары вёз из самой Желтой империи, напали разбойники и всех караванщиков перебили, а шелка и редкости забрали. Да ещё в тот же день прибежал мальчишка из кошары, где размещалась отара овец Кола-эфенди, и прокричал, что напал ночью на кошару гуль и всех овец уволок, да прямо в мир духов, потому что и помёта от овец не осталось. Услышала всё это красавица и отвернулась от Кола, когда он к ней у колодца подошёл, а когда у забора его встретила, то сказала она, что не мил он ей. Рассердился Кола-эфенди, заплакал и запричитал, но любить корыстолюбивую обманщицу не перестал. Однако, когда красавица отказалась вернуть обручальный браслет с рубинами, что матушка Кола-эфенди для невесты сына дала, тогда проклял деву жестокую и жадную Кола и пожелал, чтобы исполнилось её желание выйти замуж за богача, но так, чтоб не рада она была этому. И случилось по его словам. Красавицу выдали замуж за богатого толстого купца четвёртой младшей женою, и не взвидела она белого света, так как пришлось ей ухаживать за старшими женами, за детьми старших жен и даже за внучкой самой старшей жены. А муж её был скуп, и одежду она донашивала после старших жён, детей старших жен. Туфли на деревянной подошве корыстолюбивой красавице от внучки старшей жены доставались, да и то со стёртыми носами! Кола-эфенди же горевал недолго, потому что оказалось – и караван разграбили не его, и отару не гуль украл, а пастух на горный склон попастись вывел, а лавка и вовсе доход приносила каждый день. Так каждый из них получил по заслугам, а я, твоей милостью, мой повелитель, получил Интисар!
Так понравилась повелителю история Романара-паши, что воскликнул он:
– Равен ты, о Романар, лучшим сказителям и не найти мне сказителя лучше! Рад я, что отдал тебе Интисар, верю, что будет она послушна, нежна в твоих руках и на твоём ложе ночами, а днём будет знать своё место!
– Да будет так, мой повелитель! Или твой палач отрубит ей голову.

* Интисар – победа,виктория
* Кирия- госпожа
* Салима – здоровая (sic! Валерия от лат. валео – здоровье)
* Катайба – вьючное седло, горбик

Вику пристроили...

_________________
Уезжают таланты, творцы и умы,
едут люди отменно отборные.
И останутся там, как у всякой тюрьмы,
надзиратели и поднадзорные.

И. Губерман