|
ОБЩЕСТВО ЧИСТЫХ ТАРЕЛОК
Коля Зорькин не мог без Пушкаревых, и дело было не только в Кате, хотя школьная дружба – это святое. Просто в их доме царил культ еды. Еды было не просто много, а очень много. В детстве его, как и Катьку, даже слегка раздражало настойчивое радушие Елены Александровны. Но хуже всего было, когда дома оказывался дядя Валера. Он не мог спокойно смотреть на тощего Кольку и завел моду каждый раз, когда Зорькин у них появлялся, читать как молитву перед обедом дурацкий рассказ про Ленина и каких-то зажравшихся детей.
– Вот слушай, Николай, как тебя дома должны воспитывать. Но если твоей матери некогда, хоть мы с Леной из тебя человека сделаем. Слушай сюда: Бонч-Бруевич. Общество чистых тарелок…
Начитанный Колька, который уже в восемь лет имел некоторое представление об отечественной истории, недоумевал, чего эти ребята ломаются за столом, если у них там после революции голод и разруха. Но стеснялся перечить старшим и только, пользуясь тем, что Валерий Сергеевич смотрит в книжку, передавал лишние куски Кате, а она, спасая его, как-то от этой еды избавлялась.
Подростком в пубертатных прыщах он избегал слишком часто здесь появляться и под любым предлогом отказывался садиться за стол. Знал бы он, что это – его судьба… Инициация свершилась, когда они с Катей уже были студентами. В один прекрасный день Коля сломался. Они радовались какому-то удачно сданному экзамену, Валерий Сергеевич метнул на стол настоечку, Коля оказался за накрытым столом, неаккуратно выпил сразу лишнего – и понеслось… Еда была замечательная, но ее было нечеловеческое количество…
Он отходил от этого несколько дней, болел, страдал. Не звонил Кате, сославшись на простуду, чтобы она не пригласила его снова. А потом произошел срыв. Он опять оказался у Пушкаревых, опять не смог отказаться от угощения, и всё повторилось. Его снова кормили до свинцовой тяжести в желудке, до неприличных звуков в гортани, до чудовищного вздутия живота, грозившего прямо за столом разрешиться самым вулканическим образом, если ему не удастся выбраться из хлебосольных объятий безумных хозяев… Он успел, невнятно сославшись на срочные дела, добежать, зажимая рот рукой, до своей квартиры в соседнем подъезде – и всё случилось уже там… Он никогда не забудет этих первых ощущений. Они потрясли все его существо. Долгая череда сладостных спазмов опустошала его раз за разом, пот градом катился по лицу, взмокла спина, заледенели конечности. В эти минуты он забыл обо всем на свете. Это было… А правда, что это было? Он не искал ответа. С того дня он искал повторения.
Сначала было трудно рассчитать время, могли вмешаться какие-то неучтенные обстоятельства, которые не дали бы ему рвануть домой прямо из-за стола. Из случайно подслушанного разговора двух толстых теток в метро он узнал слово «фестал» и с тех пор всегда носил с собой упаковку, которая отчасти примиряла его с неудачами – без них, конечно, не обходилось. Потом он приспособился к уборной Пушкаревых – благо, у них был совмещенный санузел, и он легко заглушал свое счастье шумом воды. Это было не совсем то, что надо, но все же…
Когда Зорькин познакомился с зималеттовской командой, то сразу решил, что Вика – та женщина, что ему нужна. Все говорило в пользу этого. Она – не какая-нибудь Танечка Пончева, аппетит которой так веселил окружающих. Таниному аппетиту были соразмерны формы. Не то, не то… Зато когда он впервые увидел, как в баре офиса ест Вика, в нем все дрогнуло и затрепетало. Тонкая и изящная, как газель, она ела быстро и жадно, кося глазами на тарелки соседей по барной стойке, и видно было, что она могла бы сметать в себя все, что видела на витрине. «Прелесть моя прожорливая», – умилился Колька. От него не укрылось, что она тихонько прихватила, уходя из бара, чей-то недоеденный десерт. «Божественная, ненасытная моя утробушка», – Зорькин едва не разрыдался от нахлынувших чувств. Он был уверен, что в ее глазах горит тот самый огонь, который он знал за собой в подобные минуты. И Коля все поставил на то, что эта дивная женщина – он сразу начал называть ее про себя «жрица моя» – и в самом деле станет принадлежать ему. Наконец-то у него в этом мире будет родственная душа.
Вспыхнувшее влечение вовсе не отменяло дружбы с Катей, но это было чувство другого порядка. С Катей подобное было решительно невозможно – ведь она совсем не любит и не может много есть и никогда не поймет пожирающую его страсть. А Вика – о, Вика… Когда Зорькин впервые привел ее в ресторан, его самые радужные надежды оправдались. О, как она ела! Наблюдая мерную работу ее неутомимых челюстей, Коля даже забыл о собственной тарелке, которая, впрочем, скоро перекочевала к ней. Коля созерцал сокращения ее умело подкрашенного ротового отверстия, нежного и жадного, энергично вбирающего в себя блюдо за блюдом, и у него кружилась голова. Хруст перемалываемых овощей и птичьих хрящей казался музыкой. Какой там Шнитке… И когда, отвалившись от десерта, Вика резво вскочила, сообщив, что ей надо попудрить носик, – Колька был счастлив. Он живо вообразил то упоение, которое она переживает сейчас в дамской комнате, – и переживал его вместе с ней. Он чувствовал себя настоящим мужчиной, подарившим наслаждение любимой и разделившим его с ней.
|
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
)
