Ладно.
*смирившись с тем, что фик получается кривым и косым*
Читателей бояться в фанфикшен не ходить гггг
Пять.
Жданову было пятнадцать лет, когда умерла его бабушка. На похороны пригласили священника. Религия в те времена входила в моду на развалинах атеистической империи.
– Подумаешь, святые, – сказал тогда Жданов с юношеской прямотой. – Всю жизнь грешили направо-налево, а потом раскаялись и снова стали хорошими.
– Вы даже не представляете, юноша, как порой важно получить возможность попросить прощения, – ответил ему старый и потрепанный священник.
С тех пор прошло много лет, и этот разговор, тусклый, как пыльный бабушкин хрусталь в болгарской «горке» вдруг вспомнился с такой отчетливостью, что Жданову даже показалось, что в неуютной квартире запахло ладаном.
Он всегда был невыразимо далек от религии, и сейчас не собирался становиться к ней ближе. Но слова «важно получить возможность попросить прощения» опоясали тугой удавкой горло.
Все время он злился на внешние обстоятельства: на Малиновского, написавшего инструкцию, на Шурочку, отдавшую пакет, на Катины ревность и любопытство, и никогда не задумывался над тем, что сам выбрал дорогу, которая привела его сейчас сюда.
– Знаете, Катя, – начал он, подбирая с пола коробки с чаем. – У меня такое ощущения, что все решения, которые я принимаю в последнее время, они правильные и неправильные одновременно. В тот день – вы помните тот день – когда все это началось? Я объявил совещание, а вы говорили о каких-то цифрах, и совершенно не понимали, почему мне приспичило говорить о них сейчас, когда у вас встреча с юристами, почему я так много пью, почему мы поехали в то дешевое кафе… О чем вы тогда думали, Катя?
Она сидела, невероятно прямая, и сжимала в руках сумку с такой силой, что её пальцы побелели.
– Наверняка вы думали, что я слегка чокнулся от свалившихся на меня несчастий. Впрочем, вы сами об этом сказали на следующей день, когда так мужественно объясняли мне, что не можете мне нравится. «Это же я, Катя Пушкарева», сказали вы.
– Не повторяйте, – едва слышно сказала Катя.
Жданов поставил перед ней чашку с чаем. Сел напротив. Заставил себя смотреть на неё, прямо в глаза. Катя тоже не отпускала взгляда, и это было невыносимо больно.
– Это было очень плохое решение – начать ухаживать за вами, чтобы не потерять компанию. И в то же время оно оказалось самым верным решением, которое я принимал в жизни.
– Я не понимаю, – Катины губы двигались, но лицо, застывшая маска, вроде тех, что висели в ждановской квартире, оставались неподвижным.
– Не понимаешь, – Жданов вздохнул. – Ты ведь читала инструкцию, и для тебя все выглядит очень определенно.
– Я… – Катя встала, сумка упала на пол. Потом села обратно, обхватила руками чашку. – Да, – сказала она с отчаянным вызовом идущего на смерть. – Я читала инструкцию.
Жданов пожалел, что за тридцать лет так и не научился курить. Был бы повод перевести взгляд куда-нибудь еще.
Он и сам не знал, что хочет ей сказать. Заготовленные шаблоны «прости меня, я был идиотом», «все совсем не так, как ты думаешь» застревали в груди, не решаясь родиться в этом мире.
Тишину на кухне можно было рубить топором, как дрова.
«Вот и все, – сказал себе Жданов, – ты потерял её навсегда».
На самом деле, он никогда и не обладал ею, но тяжесть потери от этого не стала легче.
Что же он может вообще сказать?
– Я рад, что начал ухаживать за тобой, – выпалил Жданов. – Потому что благодаря этому у меня была самая нежная и чудесная женщина в мире.
– Это уже слишком, – воскликнула Катя и вскочила.
– Да, я врал тебе, – крикнул Жданов ей вдогонку. Щелкнул замок, протяжно вздохнула входная дверь. – Но я рад, всему, что с нами случилось.
Дверь оглушительно хлопнула, и наступила тишина.
Жданов опустошенно прижался затылком к стене.
Разговора не получилось, это очевидно. Принесет ли его признание мир в Катину раздвоившуюся душу? Сможет ли она теперь стать единой и не пугать его больше сменами своих ипостасей? Влюбленная или ненавидящая его, Жданова, но одна.
Единственная на свете женщина.
– Черт, – пронзившая Жданова мысль была ослепительной, как вспышка. Он вскочил, ринулся в коридор и замер, увидев Катю, припавшую спиной к закрытой входной двери.
По её лицу текли слезы.
– Как ты смеешь говорить мне, что рад, – закричала она. – Как ты смеешь об этом так говорить.
– Я люблю тебя, – ответил Жданов.
– Даже если это правда, – ответила Катя, – твоя любовь не стоит того, что ты со мной сделал. Твоя любовь, Жданов, это не высшая награда, не медаль, не титул чемпиона. Мне не нужна такая любовь.
Нужно было попросить прощения. Встать на колени, может быть.
Но Жданов молчал. Он вдруг ясно осознал, что не сможет этого сделать.
Люди просят прощения, когда надеются его получить. Жданов не имел права на такую надежду.
– Я отвезу тебя домой, – сказал он безнадежно.
– Палыч, это гордыня, – изрек Малиновский насмешливо. – Люди просят прощения, когда чувствуют себя виноватыми. Но ты же у нас самурай.
– Я идиот.
– И это тоже верно.
Жданов нажал на «отбой» не попрощавшись. За стеклами машины бушевала пурга. Дороги были плохими, коммунальные службы не успевали их чистить, дворники на лобовухе тоже не справлялись.
– Видимость на нуле, – сказал себе Жданов. – Земля не дает разрешения на посадку.
Снова зазвонил мобильник
– Ну, Жданов, ты и молодец, – сердито сказал Зорькин. – До чего мне Пушкареву довел!
– Плачет?
– Стал бы я тебе звонить, если бы она плакала. Отчет строчит, как заведенная, аж искры летят. Как бы того… не перегорела совсем.
– Не перегорит, – утешил его Жданов. – Хочешь, я тебе булочек привезу? Московских. Будешь успокаивать.
Зорькин не посоветовал засунуть эти булочки кое-куда. Вместо этого спросил озабоченно:
– Ну и чего нам дальше от жизни ждать?
– Я надеюсь, что Катя перестанет делать себе больно, пытаясь отомстить мне.
– Ну и задачи ты ставишь перед Пушкаревой, – с сомнением протянул Зорькин.
– А что мне оставалось делать? – заорал Жданов. Машину занесло на повороте, на запрещенной скорости, на снежной каше, на ждановских дрожащих руках. Мобильник куда-то упал, но было не до него: пока он вспомнил, как управлять этой бестолковой махиной, пока выровнялся, пока притормозил на обочине.
– Этого только не хватало, – пробормотал Жданов, переводя дух. Сердце не помещалось в салоне.
– Жданов, Жданов! – взывала трубка. Он подобрал телефон и поднес его к уху.
– Все нормально.
– Ты там не вздумай умирать, – сказал Зорькин. – Знаешь, сколько стоит Катькина операция! А реабилитация этого нейрохирурга после перелома… Вот зачем он, как мартышка, на эту стенку полез, а? Так что ты давай, береги себя.
– Не дождетесь, – рявкнул Жданов.
Он пришел на работу совсем рано, прошел мимо спящего Потапкина, не было сил даже разбудить его. Сел на Катино место в каморке и принялся ждать.
Её легкие шаги послышались, кажется, через мгновение. Жданов посмотрел на часы – он и не заметил, как прошло полтора часа.
Катя вошла в каморку… нет, не вошла. Втанцевала, что ли. Крутанулась на месте, присела в книксен перед вешалкой и только потом заметила шефа.
– Ой, Андрей Павлович, – весело удивилась она.
От её безжалостно влюбленного взгляда захотелось повеситься.
– Не думаю, что на данном этапе пациентке следует знать об аневризме, впрочем решать, конечно, её близким.
Психиатр – тощая блондинка с лошадиным лицом – безостановочно курила. Доктор Иванов с забинтованными руками грустно качал ногами, сидя в кресле.
– Может, таблетки какие-нибудь… успокаивающие выписать, – предложил Жданов. – Сослаться на анемию, что ли.
– Знаете, это хорошая мысль, – сразу согласилась психиатр, что-то быстро написала на бланке и протянула Жданову рецепт. – Принимайте за полчаса до сна.
– Я?!
– Ну вы же с ума тут сходите, а не пациентка!
В «Зималетто» бушевала Кира. Жданов услышал её еще из коридора.
– Куда он уехал? К Лариной?
– Я не знаю. Андрей Павлович мне ничего не сказал.
– Не смейте мне врать, Катя! Чтобы Андрей вам что-то и не сказал!
Жданов влетел в каморку, сразу оценил обстановку: у Кати красные пятна на лице, а Кира ослепла от ревности.
– Явился! – воскликнула любящая невеста. – У тебя, Жданов, в твоем графике перерыв на секс, как перерыв на ланч отмечается?
– На, – сказал Жданов, протягивая ей пузырек.
– Что это? – Кира машинально приняла подарок.
– Успокоительное. Принимай по одной таблетке на ночь. Впрочем, тебе, наверное, нужно по две.
– Ну я пошла, – сказала Катя неохотно.
Было десять часов вечера. Невероятно рано.
Жданов отчетливо видел, как эта, влюбленная, Катя не хочет уходить от него.
Еще две недели назад, там, в подворотне «Лиссабона» он бы отдал все на свете за её согласие провести с ним ночь.
Сейчас не знал, куда спрятаться.
«Это не Катя меня хочет, а её болезнь», - в сотый раз напомнил себе Жданов и в сотый раз вспомнил сказку дудочку и кувшинчик. Есть ягодки, нет кувшинчика, нет кувшинчика есть ягодки.
– Вас, наверное, Кира Юрьевна ждет, – проговорила Катя.
Жданов некстати ощутил неистовое желание к той, другой, Кате, которая вчера вышла из его машины и не оглянулась. И даже дверью не позволила себе хлопнуть. Он захотел её так сильно, что даже мысль о сексе с Катей сегодняшней запахла изменой.
– Кира меня если и ждет, то со скалкой в руках, – невесело пошутил он.
Катя повернулась к нему, придвинулась ближе, и Жданов сдался. Обхватил рукой её затылок, привлек к себе, поцеловал. Она пахла Катей и была Катей. Он целовал её, и все мысли и сомнения позорно бежали прочь. Эти мягкие губы, тонкие пальцы на его лице, это знакомое дыхание.
Любовь, которую он не заслуживал, обволакивала его тугим коконом, пульсировала в венах, защищала и уничтожала его одновременно.
Катя Пушкарева.
Забрать её сейчас с собой, значило дать себе еще один повод ненавидеть и презирать себя. Забыться на несколько часов в этом запахе и в этой нежности, а потом, уже в одиночестве, яростно сожалеть об этой слабости.
– Поехали, – сказал Жданов, поворачивая ключ зажигания.
Она тут же вся загорелась, засияла. Не спросила ничего про то, куда они едут. Ей было все равно.
Жданову тоже стало все равно до того, что будет потом.
|
А как же Катькина аневризма? Они ж за год там все сума посходят. И Жданов и Колька и Катька.