Что-то я зачастила...
Ты не знаешь меня, ты не сможешь помочь…
Ты так далеко, ты где-то в толпе!
Ты не любишь меня, я не нужен тебе!
На самом деле он не знал, почему сейчас сидит в машине и на автомате считает повороты дворников на стекле. Шел густой мелкий и очень частый снег. Казалось, что здания попросту теряются в этих мельтешащих пылинках. Еще даже не было темно. Просто снегопад был так интенсивен, что даже при тусклом болезненном свете февральского дня, различался темп безумного танца самых мелких его частиц.
Было очень страшно. Сейчас в его затуманенном сознании ясно было видно только одно чувство – страха, какой-то кошмарной так ему несвойственной неуверенности в себе. Пока они ехали вдвоем с Катей, он чувствовал себя самым храбрым решительным и, казалось, что все проблемы сегодня же решатся. Но, когда она вышла из машины, дружески пожав его руку, и затерялась в этой снежной пустыне, испещренной коробками зданий, он постепенно смешался, испугался и теперь испытывал явный соблазн завести машину и махнуть обратно домой. Но что бы это дало? Отлично было понятно, что легче не станет, что, придя домой, он будет так же себя корить за то, что струсил. «Давно ли Вы, Александр Юрьевич, бывали в безвыходных ситуациях, а? Никогда. Всегда все делалось Вами так, чтобы избежать тяжелой перспективы выбора. И это в очередной раз доказывает Вам, что Вы трус. Трус!»
Голос вдруг стал так отчетлив, что Саша вздрогнул, продолжая крепко цепляться за руль.
- Все, Воропаев, надо идти! – сердито сказал сам себе и покосился на сиденье рядом, на котором покоился букет так ЕЙ любимых цветов.
Она любила белые розы. Это то казалось ему наивным, то нестандартным, то вообще каким-то нонсенсом, а то вдруг – полной банальностью. Когда он подарил ей на второе их общее утро букет темно-бордовых, сочных соцветий, она радостно улыбнулась и обнималась с ними на переднем сиденье его машины всю дорогу. Но только потом во время беседы шепотом под шелковым одеялом в мрачновато-темной тишине его спальни призналась, что терпеть не может этот цвет и считает его бабским. Белые розы… Первая ассоциация – мяукающий голос Юрочки Шатунова. Вторая – капельки дождя на свежих лепестках. Третья – нежность. А, может быть, она права?
Купил эти чертовы розы, запинаясь на каждом слове, мучительно жестикулируя обеими руками, отворачиваясь и злясь на себя самого и милую, понимающую продавщицу, которая красиво обернула цветы и завязала их ленточкой.
И теперь букет валялся на пассажирском сиденье и благоухал на весь салон. Розы пахли одурманивающе, пьяно и сладко… Странное дело – ему всегда казалось, что белые розы почти не пахнут, а ведь нет… Еще как пахнут… Пахнут…
Нет. Все. Яростно встряхнулся, потер лихорадочно блестящие глаза кулаками и, схватив букет, хлопнул дверью так, словно это она была во всем виновата.
Обшарпанный звонок не слишком презентабельной двери в не слишком презентабельного дома. И вот уже он слышит неторопливые шаги. Но шаги тяжелые… Ее походка всегда легкая, танцующая, почти не оставляющая на снегу следов, слишком быстро она поднимает ноги… Это не она.
- Александр Юрьевич? – тяжелый взгляд стоящей на пороге Ольги Вячеславовны неприветливо упирается в чертовы белые ароматные розы в его руках. – Вы ко мне?
Она ведь специально ни словом, ни жестом не намекает на Нелькино присутствие. Ее интонации так враждебны, что Саша отчаянно стискивает зубы… Все внутри обрывается с дикой болью… Он не пройдет даже дальше прихожей.
- Н-н-нет… - он торопливо машет головой, опять же пытаясь жестами скомпенсировать полное отсутствие связной речи сегодня. – Я к… Ну… А-а-а… - и не получается по-другому. –А Нелли Михайловна у себя? – и тут же подавляет болезненный порыв выругаться на самого себя за этот идиотский официальный, так похожий на издевку тон!
Глаза Уютовой суживаются до опасных щелочек. Но она справляется со стремлением тут же в прихожей вытолкать незваного гостя за порог и складывает губы в малоприветливую гримасу.
- Нелли к сожалению сейчас нет дома. А что вы собственно от нее хотите? – она дернула подбородком.
«Ведь не спал бы с твоей племянницей, так небось по-другому бы встречала» - с легкой обидой подумал он, более сконцентрированный на том, чтобы хоть как-нибудь ее уговорить пропустить его.
- Просто поговорить, Ольга Вячеславовна. – пророкотал он в обычной своей манере. – Так сказать, прояснить некоторые обстоятельства.
- Нет, Александр Юрьевич, Нелли нет. – она так радикально кивнула головой, жестом подтверждая свои слова, что никаких шансов на мирное разрешение не оставалось. Саша опустил глаза, чтобы не встречаться с ней взглядом, и его глаза уперлись в проклятые цветы.
- Ну… Раз так… - он помялся, подыскивая необходимые слова. – Вообще-то, это Вам. – резко встрепенувшись, он всучил розы Уютовой и растянул губы в фальшивой улыбке.
- Чем обязана такой чести? – она пожала плечами, холодно принимая букет из рук Воропаева.
- Просто тем, что Вы – такая замечательная женщина. – он широко улыбнулся, внутренне содрогнувшись отражению своей улыбки в большом трюмо. Это был самый натуральный оскал. – Мне приятно Вам это подарить. – добавил Саша, прекрасно понимая, что она ему абсолютно не верит. – А теперь позвольте.
И, игнорируя ее возмущенные крики и попытки его остановить, направился прямиком в комнату Светловой Нелли или попросту его Мышки.
Открылись двери в этакое царство печали. Покрывало в цветочек, на котором (он знал это точно) она столько пролежала, до бесконечности разговаривая с ним по телефону, в тусклом свете февральского дня казалось блеклым и как будто полинявшим. Исчезли яркие краски, так многогранно засиявшие для них обоих когда-то. Рамка с фотографией ее родителей, на которой сама Мышка светилась так ей шедшей праздничной улыбкой, покрылась слоем пыли. Не было больше того уюта, что когда-то поразил его (он еще связал это тогда с умением Ольги Вячеславовны придать вещам стильный вид, на самом-то деле достаточно было лишь присутствия счастливой Мышки для уюта в жилище). В уголке мятого покрывала сидела узенькая фигурка, в сумеречной пустоте комнаты, казавшаяся темной. Сидела, отвернувшись к окну, в безнадежной позе, столь часто изображаемой на обложках сборников с сентиментальной поэзией. На звук его шагов не повернулась.
Саша переступил с одной ноги на другую, потоптался в углу комнаты, наблюдая, как дрожат плечи у фигурки. Нет, она не игнорировала его присутствие, как это происходит в классических романах, не старалась не замечать его. Она его еще как замечала… Да так, что едва сдерживала очередной приступ истерических рыданий.
- Мышь… - позвал он, решившись наконец нарушить эту тяжелую тишину. И снова установилась пауза. Того, что прибежит ее тетя и начнет выталкивать его за дверь, он уже не боялся. Хотела бы – уже бы вытолкала.
- Нель… - голос был хрипл и нерешителен совсем не по-воропаевски. Кто бы знал, как Алекс уже устал от этой самой нерешительности.
Она, не поворачиваясь, отрицательно покачала головой, промычав что-то протестующее. Он, словно бы отвлекшись, засмотрелся на то, как плавно раскачивается в воздухе хвостик лаковых волос.
- Послушай. – справившись с наваждением, сказал он уже тверже. – Я хочу с тобой просто поговорить. Немножко. Хорошо?
- Не буду! – всхлипнула она, яростно тряся головой, так что хвостик начал бить ее по щекам.
Саша в два шага преодолел расстояние до окна, в котором она так сосредоточенно пыталась что-то высмотреть, и встал, облокотившись о подоконник и глядя прямо на нее. Мерзкие следы простуды уже покинули ее лицо, снова ставшее белым, гладким и нежным. Она по-детски упрямо сделала попытку развернуться лицом к двери, то есть снова спиной к нему. Но Воропаев ее пресек, схватив девочку за плечи.
- Слушай, вот что. – Вот! Вот! Теперь он себя узнавал! Воропаев, как я по тебе скучал! – Я тебе вот что скажу – это не любовь была. Ясно тебе, Нелли?
Ей, судя по всему, было не ясно. Голубые ясные глаза отяжелели набрякшими слезами, губы задрожали сильнее. Саша удержался от соблазна крепко ее обнять и пожалеть и продолжил:
- Не любовь, Мышка. Если б любовь была, тогда я не бросил бы тебя, просто потому, что у тебя простуда и ты плохо выглядишь. Никогда. Это совсем не повод для разлада у любящих людей, только у подобных мне, всего лишь только влюбленных, но не любящих. – он отпустил плечи Мышки, теперь уверенный в том, что она слушает его внимательно и не сделает попытки бежать. Сел рядом. – Я ведь не любил никогда еще. Поэтому не знал границ между симпатией, влюбленностью и любовью. Ведь скажи, когда любовь, то чувствуешь, правильно? – он резко уставился на нее, а она, зачарованная его монологом, кивнула. – Ну а я вот ничего такого не чувствовал, поэтому собственно никакой любви себе не приписывал. Скажи, я тебе хоть раз говорил, что тебя люблю? – он сам не понимал, когда так успокоился и разговорился. Она же опустила голову и отрицательно ей помотала. – Ну вот. Я просто действительно не любил. Я же не Рома Малиновский, а ты не моя сестра Кира. Вот у них все классически. А у нас, как ни больно тебе это слышать, наверное, просто не любовь была. Не лю-бо-вь. – он удовлетворенно закончил, акцентируя каждый слог последнего слова.
Снова замолчал. Установилась тишина. Они сидели рядом на диване, ничего друг другу не говоря. Он внутренне считал секунды, глядя на валящий снег за окном. Она смотрела на свои руки. Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать… На двадцать восьмой секунде тишина прорвалась тихим безнадежным плачем. Нелли уткнулась носом в колени и заплакала, без истеричных всхлипов и подвываний. Только вздрагивали опустившиеся плечи.
Саша посмотрел на нее, и его лицо осветилось такой нежной любящей улыбкой, в какую он никогда не поверил бы на своем лице. Если бы их увидел кто-нибудь, то ему показалось бы, что в ватных февральских облаках кто-то ножницами прорезал дыру, и теперь в нее смотрит, улыбаясь, солнце. Но к счастью Саша видеть себя не мог.
- Я еще не закончил. – мягко сказал, с досадой чувствуя, что в голос возвращается волнение. Она настороженно как дикий зверек приподняла заплаканную мордочку и прислушалась. – Если бы положение дел оставалось таким же, меня бы тут сейчас не было. Я бы жизнерадостно сидел дома, понимая, что из моей жизни ушел такой аспект как ты, Нелли. Я бы работал спокойно, встречался бы с Кирой, возил бы к себе женщин. – перспектива была заманчива, вдруг подумалось ему, но не получится уже. – И не пришел бы к тебе. А дело обстоит иначе, Мышь. – он посмотрел прямо ей в глаза и тихо сказал. – Тогда была не любовь, зато теперь это она. Мышка, я тебя люблю.
Исторический, мать его, момент. Природный цинизм даже сейчас не желал заткнуться. Он тяжело дышал, чувствуя, что внутри него что-то сгорело в жарком пламени этого признания, но теперь возрождается из пепла как птица феникс, еще более сильное и прекрасное.
А Мышка странно и нелепо заплакала еще сильнее. Все еще затравленно глядя на него сквозь пелену слез она сглатывала их неизбывные потоки и трогательно размазывала их кулачками по подбородку и щекам.
Он ждал, когда первый эмоциональный всплеск подутихнет, гладя ее по плечу и шепча: «Я люблю тебя».
- М-м-меня все об-б-бижают… - прошептала она, жалобно шмыгая носом.
- Я не стану этого больше делать. Честно. – он тоже заговорил шепотом.
- Врешь – станешь. – и он ошеломленно увидел вдруг на дне зареванных любящих глаз тень улыбки.
- Ну, ты права, стану. Такой уж я урод. Но я тебя люблю. Мне хочется с тобой быть. – сообщил он. – Черт, чувствую себя подростком.
И чудо свершилось – бледное лицо той, которую он все-таки любил, осветилось улыбкой.
- Ты бы видел себя сейчас. – она попыталась передразнить его широко распахнутые черные глаза с длинными ресницами и наивно-заговорщическим выражением в них. И сделала попытку рассмеяться, правда, получился просто всхлип.
И тут уже Саша, полностью подчинившись порывам, все с тем же смешным выражением лица протянул к ней руки и зажал ее в объятьях. Она ласково прижималась к нему, а он даже не спрашивал почему она ему верит. Верит, и это главное.
- Слушай, ну почему я такая дура? – прошептала она в его грудь.
- Это я идиот. – ответил он, слегка покачивая ее, самое банальное, что говорят в таких случаях.
- Нет, я дура. – она подняла лицо. – Почему я тебе верю опять?
У Саши на этот вопрос достойного ответа не было. Чтобы не усложнять ситуацию совсем неподходящим сейчас молчанием, он нежно обеими руками взял ее лицо и поцеловал в губы. Теплые, мягкие, сладковатые. Они всегда пахли карамелью или чем-то в этом роде. И тем более когда так податливо открывались ему навстречу. Он постарался вложить в этот поцелуй всю ту нежность, что была в его душе. Терпеливо и ласково до головокружения он целовал ее, но в конце концов природа взяла верх. Руки настойчиво загуляли по спине Мышки, залезли одна под кофточку, другая в домашние шорты.
- Саша! – прошипела она, отстраняясь и глядя на него с упреком.
- Извини, извини. – он примирительно поднял руки. – Соскучился я.
- Соскучился? – она ощутимо умилилась и на этот раз сама сжала его в объятьях.
Наверное, со стороны это смотрелось забавно: взрослый мужчина наивно прижимается головой к груди девушки, которая гладит его по волосам, покачивает и шепчет что-то нежное.
Вот ведь бывает так в жизни. У него еще не было. Что можно любить до боли, он не знал. Ему напротив все это казалось пошлым и надуманным, вся эта книжная патетика. Он совсем по-другому себе это представлял. Что-нибудь гнетуще тяжелое, что-то, что снедает лирических героев и заставляет их петь романсы, стрелять друг в друга и прыгать с карниза. Все оказалось проще. Просто где-то диаграмме ощущался дискомфорт, требовавший хоть что-нибудь сделать – поцеловать, обнять, сказать нежность, как-нибудь убедить в себе. Это мешало жизни, эта необходимость.
- Мышка. – он отпустил ее. – Ты мне веришь? В последний раз, малыш?
- Уже поверила. – кивнула она.
- Так вот. – он, сам себя не понимая и отчаянно ругаясь на себя за это, опустился на одно колено, взял одну ладонь Нелли в свои и сказал:
- Я клянусь тебе, что сейчас верю в то, что тебя люблю. И это не ложь. – и, утонув в ее изумленных озерах-глазах, продолжил: - И вот главное. Я клянусь тебе в том, что никогда не поставлю в угрозу твои честь и достоинство. Я знаю, что это главное для каждого человека, а я уже достаточно унижал тебя. Я клянусь.
Знал бы он, как значима станет для них эта фраза! И сколько разных последствий принесет она с собой!
В следующий момент он увидел себя сидящим на кухне Ольги Вячеславовны перед чашкой горячего свежесваренного кофе и сигаретой. Напротив него сидит Мышка и заговорщически улыбается. У плиты стоит хозяйка квартиры и тяжело на него смотрит.
- Еще кофе, Александр Юрьевич? – она приподнимает кофейник в руках так, словно собирается облить его содержимым.
Вот Мышь – дипломат! Еще умудрилась примирить Уютову с его присутствием на кухне. Он внутренне покачал головой в изумлении.
Сапоги никак не желали застегиваться. Она прыгала с одной ноги на другую, цокая острыми каблучками по полу прихожей и затягивая молнию. Он резко схватил ее ногу и начал аккуратно, стараясь не порвать колготки и не поранить эту белую гладкую кожу, тянуть за собачку. Когда обувь наконец была надета, в очередной раз воспользовавшись недолговременным уединением, запустил одну руку под кофточку в бюстгальтер. Глаза девушки прикрылись, но, повременив буквально пару секунд, она отстранила его и надела куртку.
- Пошли.
- Куда, солнце? – она снова улыбалась.
- Куда-куда? Ко мне. – голос Саши теперь был прерывист и резок, потому как он уже ощущал, что некоторая деталь его анатомии, не столь терпелива как он сам.
- Ой, что ж делать… - она притворно печально вздохнула и крикнула: - Тетечка, Саша меня до Киры с Ромой подвезет! Я к ним в гости, там и заночую!
Она наклонилась поднять упавшую перчатку и узкие джинсы соблазнительно обрисовали прямо перед ним стройные ягодицы.
- О, Боже! – просвистел он. В глазах темнело. – Нет, ко мне мы не поедем! В «…»!
Отель «…» располагался в двух кварталах отсюда.