По мотивам "Джен Эйр". Исполнение 1.
Гувернантка. 1. Рейтинг PG 13. Жанр - драма.
Перед выпускным в Смольном институте и наставницам, и институткам было ясно, что Катеньке Пушкаревой одна дорога – остаться в Смольном классной дамой, учительницей младших классов, надзирательницей – какое место ей подыщут, туда и пойдет. А куда ей еще деваться? Родных никого, средств на пропитание никаких и удачного замужества ей не дождаться – нет приданого, нет и прелестей особых. В Смольном Катя не была среди любимиц – ни приласкаться, ни подольститься она не умела, но и среди шалуний не числилась – так, тиха и незаметна. К учебе была усердна, замкнута, неразговорчива. Отец ее пал на поле брани при усмирении закубанских горцев, не успев даже увидеть свое дитя, матушка года через три умерла от тоски и печали. О ней у Кати остались лишь смутные воспоминания: нежный голос, мягкие руки, светлые волосы. Сироту лет до девяти передавали от одной дальней родственницы к другой, и никому она была не нужна. Потом родственники вспомнили, что она - дочь павшего офицера, и подали прошение государю. Сиротку зачислили в Смольный на казненный кошт, и родня поспешила о ней забыть. Но перед самым выпускным прошел по институту слух, что нашелся у Пушкаревой состоятельный дядюшка, готовый взять ее под свой кров. И действительно, троюродный брат Катиного отца посетил директрису и изъявил желание принять участие в судьбе девицы. Дядюшка этот, Данила Михайлыч, принадлежал к числу ученых чудаков, каких в России во все времена было немало. Катя впервые увидела его в кабинете директрисы – старик лет за шестьдесят, с длинными седыми волосами, в старомодном неопрятном сюртуке с совершенно детским взглядом прищуренных светло-голубых глаз. - Пойдешь ко мне жить, дитя мое? – обратился он к испуганной институтке. – Я, как узнал о твоих несчастиях, так и решил, что Пушкаревы чужой милостью существовать не должны. Кате выбирать не приходилось, она только кивнула, испуганно глядя на дядюшку. Дядюшка был не беден – душ пятьсот имел, по трем губерниям разбросанных, долю в двух стекольных заводах, просторный дом с обширным садом на Песках. Он давно вдовствовал, занимался науками и парил в эмпиреях, а хозяйство его кое-как вела ключница Лукерья. С новоявленной племянницей он сначала не знал, как и обращаться. Но как-то стал ей рассказывать про свои физические опыты и механические модели, что сам строил, и увидел, что девушка заинтересовалась. Потом затеял учить ее математике и итальянскому языку, потом попросил почитать научный трактат – у него глаза ослабли. И через пару месяцев дядя и племянница уже друг в друге души не чаяли. К дяде хаживали гости – ученый лекарь-остзеец, старенький протоирей, большой любитель святоотеческих писаний, университетский профессор, оставивший кафедру, отставной генерал, пол-света объехавший. С появлением племянницы в доме у Данилы Александровича кормить стали прилично, скатерти накрахмаленные на столах появились и пыль из углов исчезла. Прислуга вспомнила, что ее дело – господам прислуживать, а не играть в сенях в дурачки. Барышня не то, что строга была, но так посмотрит своими чудными глазами, когда распоряжения отдает, что не выполнить – грех. Катя развела в саду цветы, дядюшка купил ей фортепьяно и заказал новую мебель в девичью комнатку. Так они счастливо прожили три года. За эти годы Катя узнала столько, сколько за восемь лет в Смольном, где готовили, по указанию императрицы Марии Феодоровны, «добрых матерей, верных супруг и хороших хозяек», и близко ей не рассказывали. Лукерья ворчала, дескать, надо барышне жениха искать, а не за книгами сидеть, но дядюшка только отмахивался – успеется, а ему теперь без Катюшеньки и дня не прожить. Но, видно, судьба решила, что счастливая доля – не для сироты. Дядюшку удар хватил, с утра нашли его в спальне на полу, с онемевшими членами и почти без языка. Прожил он еще день и, перед самой кончиной, все что-то сказать силился. Доктор наклонился и услышал: Всё… ей… всё …Кате. Немногочисленные знакомые Данилы Михалыча в его воле и не сомневались – родных у него нет, племянница ему последние годы скрасила, весь дом на ней был. Но недолго оставалась Катенька состоятельной особой. На девятый день помянули покойника, а на десятый дом на Песках посетил частный поверенный с документами. Оказалось, было у дядюшки завещание. Лет двадцать пять назад тяжело занемогла его супруга, и Данила Александрович, чувствуя свою вину – не был он ей надежной опорой, все по заграницам скитался – пообещал выполнить все, что она ни пожелает. Вот она его и попросила написать завещание в пользу ее племянника Митюши Иноземцева, ему тогда годика два было, такой белокурый ангелочек, от которого бездетная тетушка без ума была. Дядя согласился, он тогда еще не стар и полон сил был, а о завещании он забыл, отправившись, после смерти супруги, в дальние края мир познавать. Матушка же этого племянника, сестра покойной дядюшкиной жены, свою копию завещания сохранила, и теперь бравый гусар Дмитрий Львович Иноземцев с полным на то основанием свое затребовал. Был этот Дмитрий Львович гуляка, бретер и картежник, всему Петербургу известный. Да вот только Катенька в обществе не бывала, никуда не выезжала и ничего о нем не слыхивала. Она приняла очередной удар судьбы с привычным смирением – ну что же, придется искать место учительницы, гувернантки, компаньонки, хоть и больно оставлять дом, где была счастлива, книги, что ей дороги, сад, добродушную ворчунью Лукерью. На следующий день прибыл новый владелец, и не один, а с компанией шумных друзей. Катя закрылась в своей комнатке и не выходила, но встретиться с Дмитрием Львовичем ей, все-таки пришлось – попросить разрешения остаться в теперь уже чужом доме на неделю-две, пока место не отыщется. В дядюшкином кабинете, в его любимом кресле, сидел развалясь белокурый статный красавец в гусарском мундире , каких Катя и не видывала. Его синие глаза с интересом и оценивающе остановились на невысокой фигурке в траурном платье. Он не только разрешил Катерине остаться, но и, участливо обхватив за плечи, выразил свои соболезнования, попросил выйти к столу, поужинать с ним. Отказать Катя не смогла, а Дмитрий Львович все говорил, говорил, говорил – как ему одиноко, как он утомлен службой и светской жизнью, как сожалеет о горячо любимом дяде. И Катеньке показалось, что в мире, который, с уходом дядюшки, стал для нее пустым и холодным, снова забрезжил свет и повеяло теплом. Весь следующий день они гуляли по саду, и Дмитрий Львович поведал, что разочаровался в холодных и корыстных красотках, что жаждет встретить родственную душу, мечтает оставить службу и обрести семейный очаг. - Катенька, вы верите в родство душ? Верите, что браки совершаются на небесах? Митенька убеждал сиротку, что, увидев этот дом и сад, он понял – нет на свете лучшего места для скромной, но чудесной жизни с верной избранницей. Дмитрий Львович был большой мастак в соблазнении дам и девиц. Скажи он Кате, что она прекрасна и он влюбился с первого взгляда, она бы не поверила, но он говорил только то, что эхом отдавалось в ее измученной душе. Он не дарил ей дорогих подарков, но привез из Ораниенбаумских оранжерей редкий цветок, намекнув, что они вместе будут много лет любоваться этой прелестью в саду покойного дядюшки. Дня через четыре поздно вечером гусар постучал к ней в комнату, она перепугалась, но, оказалось, ему всего-то нужна одна книга, а на следующий вечер понадобились нюхательные соли – голова у него разболелась. А потом он зашел совсем поздно, и не ушел до утра. Через день срочные дела призвали Дмитрия Львовича в Гатчину, где стоял его полк. Он трогательно попрощался с горько плачущей Катей, пообещав, что скоро, очень скоро вернется. Но вместо него через неделю появился все тот же частный поверенный и, избегая смотреть Кате в глаза, сообщил, что Дмитрий Львович продал дом вместе с садом и со всем имуществом, уже получил деньги и убыл в Париж. Катя словно окаменела, и сильнее разочарования, сильнее душевной боли, было захлестнувшее ее чувство стыда - что она наделала, кому поверила, как глупо попала в сети обыкновенного волокиты. Никто в доме не знал о том, что гусар ночевал у нее, и она, усилием воли, убедила себя, что этого не было, ничего не было, она все забудет, а сейчас ей надо действовать, как она и намечала. Катя встретилась с одной из наставниц в Смольном, та поговорила с директрисой и передала Кате, что директриса обещала место учительницы в младшем классе с возможностью проживания в Институте. Еще через пару дней Кате было назначено явиться в кабинет к maman, как принято было называть директрису. Но, едва Катя вошла в кабинет, ей стало ясно, что повелительница Смольного института раздражена до предела. - Мадмуазель Пушкарева, как вы посмели просить о месте учительницы? Наш Институт прибежище добродетелей и нравственной чистоты. Можем ли мы доверить воспитание малюток падшей женщине? Катя все еще ничего не понимала и выглядела совершенно спокойной, и это призрачное спокойствие еще больше возмутило директрису. -Я только что узнала, что гусар Иноземцев, известный своим развратным поведением, всему Петербургу рассказывал, что заключил пари и выиграл его, потому что вы, в погоне за наследством, забыли о девичьей чести и через неделю после знакомства… нет, я это даже произнести не могу! Мадмуазель Пушкарева, почему вы нагло молчите?! Не издав ни звука, Катя, как подкошенная, рухнула в глубоком обмороке на пол. Она пришла в себя на кожаном диване в кабинете директрисы, около нее суетилась лазаретная дама, которую директриса мановением руки отправила вон. Через кабинет Maman прошли десятки девушек-сирот, и ей ли было не знать, как горька доля женщины без семьи, без опоры, без средств. К тому же директрису ожидало некое лицо, которому она не могла отказать в просьбе, а отчаянное положение бывшей институтки Пушкаревой тут оказалось очень кстати. - Ждите меня здесь, - приказала она Кате и вышла. Ждать пришлось довольно долго. Директриса вернулась, но не одна. С ней был дорого одетый господин в черном, темные с рыжеватым оттенком волосы, холодный взгляд, тонкие, но крупные черты лица. - Я вас оставлю, - сказала директриса, - а вы (она явно избегала называть имя этого господина) расскажите мадмуазель, что от нее требуется. Говорил мужчина низким негромким голосом, он как бы ничего не сообщал Кате, не спрашивал ее мнения, он просто ставил ее в известность, что ей надлежит делать. - Вам будет поручено воспитание ребенка, девочки восьми лет. Вы должны научить ее всему, что следует знать девице дворянского происхождения. Пока она не говорит по-русски. Вы будете проживать в уединенном имении без права покидать его. Однако, если потребуется, вы с ребенком должны быть готовы отправиться куда угодно, хоть в Архангельскую губернию, хоть в герцогство Тосканское. В имении вы никого ни о чем не будете расспрашивать. Жалование вам будет идти каждый месяц, но получите вы его только через год. Все для жизни вам будет предоставлено, что потребуется – сообщайте домоправительнице, и это у вас будет. Выезжаете вы сейчас же, у меня за Смольным парком стоит санный возок. - Но я… - растерялась Катя. – Мне надо собраться и попрощаться… - У вас нет родни, - усмехнулся инфернальный господин, - но за вещами мы заедем, и никому не смейте ничего рассказывать. Учтите, в вашем положении у вас нет выбора. Вас так ославили, что, кроме места подавальщицы в трактире для простонародья вам ничего не получить. Пойдемте же! Его пальцы охватили Катину руку, и господин повел ее по каким-то темным коридорам, о существовании которых бывшая институтка, восемь лет отучившаяся в Смольном, и не подозревала. Когда они дошли до отдаленного уголка сада, господин вдруг наклонился к Кате и с улыбкой, напоминающей оскал, бесстыдно спросил: - Ну и как наш красавец-гусар? Удалось ли ему пробудить в вас страсть? Руку девушки, уже замахнувшуюся для пощечины, господин ловко перехватил и с удовлетворением произнес: - Похоже, удалось. А я в вас не ошибся, мадмуазель Пушкарева, несмотря на девичьи глупости, вы – особа с характером, а, значит, слову своему не измените.
|
|