НРКмания

У меня тут появилось энное количество свободного времени. И, как вы думаете, на что я его потратила? Села пересматривать НРК, доведя мужа до нервной икоты. Какой же прекрасный у нас, канон, девочки! Душераздирающе прекрасный. Я все ловила момент с которого можно начать фанфик, но нет такого момента, совсем нет. Начальные серии - чудесная троица заговорщиков, растущее доверие к Катеньке, все эти неосознанные жесты Жданова, нарастающая необходимость в Катеньке - каждый раз, когда проблемы, каждый раз, когда сомнения, этот великолепный крик “Катя!”. Легкость и оптимизм первых серий, перерастающие в бесконечный клубок ждановских проблем.
От периода сооблазнения щемит сердце - такая там наша Катька, как щенок, доверчивая и виляющая хвостиком. Глаза слепит. И такой там Жданов, утомленно-пресыщенно-снисходительный к пушкаревским восторгам. Ничего, Андрюша, придет и твой черед.
Я думала - посмотрю до первой ночи. Ну, ладно, до второй. Остановиться бы на них, таких чудесных, таких влюбленных, какими они были до несостоявшейся поездки в Прагу. Но вляпалась, конечно, в период финансовой ревности - в неистового, темпераментного Жданова. Думала, а пусть Катя не вскроет пакет - но тогда не появилась бы на свет новая Катя - язвительная, изящная, колкая (“Я пыталась приковать ее (Кабаеву) к батарее, но эта перспектива, видимо, её не заинтересовала” - какой сарказм у Катюши прорезался, а как она элегантно стала пальто снимать-надевать, как Жданову вешалку вручала - загляденье!). Тогда не было бы нового Жданова - сумасшедшего, яростного, ревнующего, и в то же время покорного Катиной воле Жданова (“Лиссабон” так “Лиссабон”, новая тачка так новая тачка. Как скажешь, дорогая). Остановиться на “Лиссабоне” - но тогда не было бы драки с Зорькиным, и всего многообразия ждановского отчаяния.
Ну а потом мой комп решил за меня - он просто взял и перезагрузился, ставя свои бесконечные обновления винды, на том самом решающем моменте - после показа, за секунду до того, как Жданов спросил про настоящий отчет. Остановись мгновение, ты прекрасно! Конечно, весь этот набор слов, это мега-миллионная попытка придумать их объяснение, примирить их до поездки Катеньки в Египет, до того, как сценаристы сказали “ну его нафик” и начали гнать откровенную лажу, так вот весь этот набор слов не может даже примерно выразить все то, что ты чувствуешь, глядя на наших героев. Канон, всеобъемлющий канон, лишивший нас самого важного - адекватного примирения. Хрен бы было написано столько фиков, если бы сценаристы не дрогнули на второй сотне серий.
В общем, это самый банальный текст, писанный-переписанный десятком райтеров до меня, очередная попытка пережить просмотр НРК без эмоциональных потерь, и конечно же, заранее обреченная на неудачу.

1.
- Так что, Катенька, отчет придется представлять Екатерине Валерьевне Пушкаревой, потому что шеф... шеф влюбился и потерял остатки разума...
Я нес какую-то чушь, но чушь очень правильную, потому что Катя первый раз за очень долгое время прильнула ко мне, доверчиво, слепо, как было раньше и как давно уже не случалось. Хотелось спросить еще про настоящий отчет, хорошо ли она его спрятала, эта мысль беспокоила меня, но беспокоила откуда-то из очень издалека, и я решил не спрашивать сейчас, какой к черту отчет, когда Катя обнимает меня, и внизу её ждет такси, и надо сделать все возможное, чтобы она ни за что на свете не села в это такси и не уехала от меня к своему Зорькину.
Мысль о Зорькине привычно разозлила меня, и эта злость, которая в последние недели была моей постоянной спутницей, придала новых сил. Я целовал Катю быстрыми, жадными поцелуями, как будто пытался победить в марафоне на короткую дистанцию, как будто время для наших поцелуев вот-вот закончиться, и я могу ничего не успеть. Она, наконец, отбросила свою холодность, которой изводила меня много недель, и покорилась моим рукам и губам, и в этой покорности было какое-то обреченное отчаяние, о причинах которого сейчас не хотелось думать. Я уничтожу это отчаяние и сломаю ту стену, которую Катя воздвигла между нами, заставлю её полюбить меня снова, так, как она любила меня когда-то. Именно сегодня, сейчас, пока во мне еще клокочет азарт после удачного показа, и я снова чувствую себя победителем. Я, Жданов Андрей, президент компании “Зималетто”, и это моя Катя Пушкарева, и я её никому не отдам, даже если мне придется для этого приковать её к себе кандалами.
Пусть дикарь. Пусть нецивилизованный мужлан, как сказал бы Милко. Пусть. Главное - не отпускать от себя Катю. А там мы разберемся.
Снова зазвонил телефон, и Катя вздрогнула, застыла в мои руках. Я успел схватить трубку раньше неё, и разговаривал, крепко прижимая к себе Катю, чтобы она не сбежала, чего доброго, пользуясь тем, что я отвлекся.
- Такси? Потапкин, ну отправь это такси куда-нибудь. Я не знаю, денег заплати, что ли... Потапкин, я тебе все верну, слушай, я повышу тебе зарплату, если ты избавишься от этого такси...
- Андрей Павлович!
- Тише, Катюша. Тише.
Понятия не имею, нажал ли там Потапкин на отбой или продолжал слушать нашу возню, потому что просто бросил трубку, и она повисла на шнуре. Плевать. У меня осталась всего одна ночь, а завтра... завтра я буду свободен. И буду совершенно свободно любить Пушкареву, и пошли все лесом.
Эта мысль вызывала страх и восторг, как бывает на крутых американских горках.
- Катя, Катя.
- Не надо было.
Она возилась у меня на груди, тихо лепетала какие-то возражения, но не пыталась вырваться. Наверное, она тоже поняла, что этой ночью невозможно сопротивляться мне, потому что я снова победитель. После стольких поражений.
Вслепую, потому что перед глазами все вертелось и кружилось, я спустил с её плеч пальто, и оно упало на пол с тихим шелестом. Высокая стойка её серой униформы царапала мне губы, и нужно было расстегнуть несколько пуговиц. Когда-то я гордился умением расстегивать застежки на женской одежде. Однажды мы с Ромкой даже устроили соревнования: кто быстрее избавит девочек от их нарядов. Несколько моделей с удовольствием согласились помочь нам в этом соревновании. Но сейчас я был похож на школьника, первый раз раздевающего женщину. Неловкие пальцы, слишком крохотные пуговки.
- Андрей Павлович, не здесь...
Вот он - триумф. Адреналин. Покорение Эвереста. Торжество завоевателя. “Не здесь” - это значит “да”, много раз “да”, и все эти Катины “да” принадлежат мне.
Я уже был сильно возбужден, и она чувствовала это, потому что очень близко прижималась ко мне. Она понимала, к чему все идет, и она соглашалась с этим. Катенька, девочка, моя.
- Конечно, Катюш, мы сейчас поедем куда-нибудь. Еще минутку.
Она стискивала в свои крошечные кулачки лацканы моего пальто, словно тоже понимала: ей нельзя отдаляться от меня сейчас. Я, наконец, смог расстегнуть эти проклятые пуговицы, и изгиб тонкой, изящной шеи, открывшийся моим глазам, едва не заставил меня кончить прямо здесь. Вот до чего дошло, Жданов.
- Мы сейчас поедем, Катюша, - пробормотал я, торопясь насладиться завоеванными землями. Как Македонский - Персией. Шаганэ ты моя Шаганэ. Господи, сколько бреда в моей голове.
Но Катина гладкая кожа, чуть теплая, без всяких искусственных ароматов - слава богу, моя девочка только один день благоухала духами, сводила с ума. Я целовал её, и никак не мог остановиться, расстегивая пуговку за пуговку, пока, наконец, не расстегнул их все. Руки забрались под ткань, я гладил её узкую спину, целовал трогательные ямочки под ключицей, и весь мир стал маленьким, уместившись в моих руках.
- Андрей, - в её голосе уже слышалась мольба. - Давайте уедем отсюда.
Я поднял голову и очнулся.
Черт, мы же все еще в “Зималетто”, в моем кабинете, повидавшем немало подобных сцен. Полуобнаженная, смущенная, взволнованная Катя, в расстегнутой блузке, очень милый бюстгалтер, в горошек, алые щеки, растрепавшаяся прическа. Я был все еще в пальто, и даже в шарфе, вот почему так жарко.
- Конечно, - ответил я, испытывая физическую боль от необходимости оторваться от Кати. - Нам действительно нужно уехать отсюда.
Наклонился, поднял её пальто, помог ей надеть его. Мы справились с этой задачей не сразу, у обои сильно дрожали руки. Схватил со стола её сумку, потащил Катю за собой, сильно сжав её ладонь.
- Мне надо привести себя в порядок, - попыталась было задержаться она, но я только запахнул на ней пальто. На мой взгляд, она была в идеальном порядке.
В лифте мы снова целовались, и Потапкин, наверное, обо всем догадался, когда увидел нас - взъерошенных, с взволнованными лицами.
- Андрей, ты ведешь себя, как безумный, - Катя задыхалась, пока я тащил её за к машине. - Потапкин...
- Плевать я хотел на Потапкина, - моя машина приветливо мигнула нам. Я открыл Кате дверь и чуть задержался, не решаясь выпустить её руку. - Катюш, нам осталось продержаться только до совета директоров. А там уже все равно.
Она смотрела на меня изумленно, будто я не говорил ей об этом миллион раз. С сожалением я закрыл за ней дверь и обошел машину, чтобы сесть на водительское место. Даже эта короткая разлука напугала меня, и, прежде чем завести двигатель, я долго целовал Катю.

2.
Ночные дороги были относительно свободными. Я гнал так быстро, как только мог, потому что очень боялся, что Катя все переиграет. Запросится домой. Вызовет Зорькина. Придумает еще что-нибудь и сбежит от меня. Улетит на метле, в конце концов. В последнее время она очень искусна в таких затеях.
Но Катя молчала, и смотрела не в окно, а на меня, и под этим взглядом мне становилось жарче и жарче.
- Мы едем в гостиницу? - наконец, спросила она.
Ага, разбежались. Пока там пройдешь регистрацию и этих услужливых администраторов - поседеешь.
- Мы едем ко мне домой, - ответил я.
- Но Кира... Кира Юрьевна...
- Катя, - я затормозил на светофоре, обхватил ладонями её лицо. Почему она так печальна? - Не надо сегодня о Кире Юрьевне. Сегодня только мы с тобой, хорошо?
Словно в насмешку зазвонил мой телефон, и это было как всегда невовремя. Катя отвернулась, а сзади засигналили, сообщая мне о том, что цвет светофора сменился на зеленый. Я выругался и открыл окно. Какофония звуков стала громче. Под изумленный возглас Кати выбросил телефон на улицу и, наконец, тронулся.
Главное, чтобы у Киры хватило злости на меня и она не приехала бы среди ночи с инспекцией. Впрочем, её визит одним махом решит многие мои проблемы.
Москва летела за окном, из открытого окна веяло морозом, и холод приводил меня в себя.
Ай да Жданов.
Ты смог, ты, наконец, смог забрать Катю с собой. И у тебя есть целая ночь на то, чтобы все между вами решить. Давай Жданов, не облажайся в этот раз.
- Катя, я люблю тебя, - закричал я, пересекая двойную сплошную, чтобы сократить дорогу. Только бы гаишники не нарисовались, сейчас совсем не до них. Меня охватывало ликование. - Катька, я действительно люблю тебя!
И понял, что кричу правду.
Отлично, Жданов. Ты больше не врешь ей. Ты первый раз в жизни влюбился. В Катю Пушкареву.
Это открытие открывало передо мной головокружительные перспективы.
Вот чтобы мне не додуматься до этого раньше.
Я закрыл окно, вспомнив, что у Катьки под пальто, которое она исступленно запахивала на себе, все еще расстегнута блузка и принялся мечтать. Вот бы я сообразил о своей любви во времена “Планеты “Омеги”, когда Катя радовалась всему, что я делал. Сколько ночей тогда было бы на нашем счету. Но нет, Жданов, ты редкий тупица.
- Тупица и идиот, - снова закричал я, наверное пугая Катю.
В моей квартире царил привычный бардак, который всегда случался, когда Кира долго не навещала меня. Валялись рубашки и галстуки, на столике стояли полупустой стакан с виски, початая бутылка. Я почти с отвращением унес стакан на кухню, давая Кате время оглядеться.
Все, Катюша, ты здесь. Дальше отступать некуда. Позади Москва.
- Кать, - тихо позвал я, заходя в комнату. Она стояла посредине, прижимая к груди сумочку. - Если хочешь, позвони отцу. Скажи, что задержишься... - я прикинул, - до утра.
Она посмотрела на меня с испугом.
- А хочешь, я позвоню, - предложил я, подходя ближе. Забрал у неё эту сумку, бросил её на диван. Вцепился в воротник её пальто. Катя, со своей стороны, вцепилась в него тоже. Она прекрасно помнила, что почти раздета.
- И что же вы скажете моему отцу, Андрей Павлович? - чуть заметная, но все-таки насмешка в её голосе очень мне не понравилась.
- Скажу, что ты со мной. Скажу, что люблю тебя и никуда тебя не отпущу сегодня.
- Чтобы он нас потом обоих... того, - отозвалась она. - Но мне действительно надо позвонить... Я Коле позвоню.
- Мне выйти? - спросил я, ощущая подступающее бешенство.
Она чуть повернула ко мне голову, касаясь волосами моих губ.
- Ну не могу же я вас прогнать из собственного дома, - сказала чуть хрипло.
Все, я поплыл.
Пока она набирала номер, я скинул с себя пальто и пиджак. Подобрался поближе к Кате, примериваясь к её одежкам.
- Коля, ты скажи родителям, что я задержусь, - скороговоркой сказала Катя. И я услышал, как Зорькин что-то возмущенно завопил в трубку. - Будь другом, пожалуйста, - попросила Катерина и повесила трубку.
Будь другом. Какие прекрасные, какие чудесные слова.
- Кать, ты хочешь чего-нибудь? Выпить или, может, поужинать.
Она повернулась ко мне и опустила руки, признавая свое поражение. Один ноль в пользу Жданова.
- Катя, - сказал я, снимая с неё пальто и отводя глаза от открывшихся натюрмортов. Еще не хватало наброситься на неё. - Катюш, послушай меня сейчас, пожалуйста.
Она смотрела на меня внимательно и серьезно, как будто я давал ей важное деловое поручение.
- Я тебя прошу... Ты забудь обо всем, что у нас с тобой было. Я тебе потом все объясню, обещаю. Просто представь, что вот сейчас... Черт. Я не знаю, как сказать. Я люблю тебя. Я сделал много ошибок. Но вот сейчас я говорю тебе правду.
Все эти слова были слишком потрепаны. Я был в отчаянии от того, что не могу придумать новых слов, специально для Кати, которыми еще никто и никогда не пользовался. “Мне нужна только ты”, “я люблю только тебя” - я так часто говорил это и Кире, и Кате, и другим женщинам, что эти слова потеряли всякий смысл. Но других слов в моем лексиконе не было. И я барахтался в её имени, как будто мое будущее зависело того, сколько раз я его повторю.
- Кать, Катюш...
- Андрей, не говори ничего. Не надо.
Она опять пришла мне на помощь, моя преданная помощница Катя Пушкарева, только мне снова послышалось в её голосе отчаяние.
Чтобы там она для себя не решила, я не позволю ей отдалиться от меня. И пропади оно все пропадом.
- Прости. Я просто не знаю, как объяснить тебе...
Что я ей объяснять собрался, идиот несчастный? Она стояла передо мной полуобнаженная, а меня потянуло разговоры разговаривать и отношения выяснить. Извращенец.
- Иди сюда, - я сдался, затолкав в вымышленный шкаф все непридуманные слова, которыми мог попытаться хоть что-то исправить.
Взял её за руку и повел в спальню. Вот так вот. Без всяких прелюдий.
Малиновский бы сказал - из пешек и сразу в дамки.
Катя отвернулась от кровати почти сразу, спрятала лицо у меня на груди, притихла, выравнивая стук сердца. Я слышал, как оно бешено колотиться. С моим дела обстояли не лучше.
- Пусть, - сказала Катя, кажется, сама себе. - Пусть. Сегодня.
Кажется, она тоже вела тяжелые переговоры со своим внутренним “я”.
Я снова пожалел, что не могу читать её мысли.
- И сегодня, и завтра, и всегда, Катя. У меня на вас большие планы, - пробормотал я и снова начал её целовать. На этот раз меня не царапала мысль о том, что придется прерваться и куда-то ехать. Мы приехали. Можно не торопиться. Теперь уже можно.
Я целовал её медленно и нежно, пытаясь сдержать нарастающее напряжение. Терзавшие меня ревность и отчаяние грозили вот-вот перерасти в самый настоящий ураган, и нужно было оградить от этого мою маленькую Катю. Бешенный псих Жданов пока подождет за дверью.
Но вот Катя так не считала. В ней не было сейчас никакой нежности, одна страсть - исступленная, оголенная, как будто она умирать наутро собралась. И еще в ней была какая-то злость, будто она наказывала - себя? меня? - за что-то. Ей было плохо. Моей Кате сейчас было очень плохо, и нельзя было заниматься с ней любовью, пока она была в таком состоянии.
Чувствуя себя редкостным придурком, я оторвался от неё. Забрал из её ослабевших рук свои очки. Усадил Катю на кровать, сел рядом, стал гладить её волосы.
- Катя, так нельзя. Нам действительно нужно поговорить.
Мое тело ломало от желания, но сейчас это было неважно.
Важно, то что у Кати в глазах стояли крупные слезы.
Зазвонил домашний телефон.

3.
Наверняка, это Кира звонила, больше некому в такое время.
- Прости, я отключу его.
- Возьмите трубку, Андрей Павлович, - устало сказала она, пряча лицо в ладонях.
- Жданов, наконец-то я до тебя дозвонился!
- Что тебе нужно, Малиновский? -надо же, не угадал.
Он запинался от волнения, словно наступил конец света.
- Жданов, это полный капец! Мы приплыли, Андрей.
- Что?
А я знал “что”. Я знал, что он мне сейчас скажет. Было только одно объяснение тому, что происходило с Катей, и я вдруг все понял.
Какой-то вечер откровений просто.
- Мне позвонила Шура. Шура мне позвонила. У неё, понимаешь, совесть проснулась. Совесть у Шуры проснулась.
- Так, - я был очень спокоен.
Катя застыла неподвижно, как памятник.
- Жданов, Пушкарева брала тот пакет. Это мне Шура сейчас сказала. Ну тот, с бантиком. А потом на место поставила.
- Понятно.
- Что тебе понятно? - взвился на том конце провода Малиновский. - Это же полный абзац. Она же нас с землей сравняет!
Я потянулся и выдернул провод из штекера. Голос Романа оборвался.
В комнате наступила звенящая тишина.
Вот и все, Жданов.
Бедная моя девочка.
И вместе с оглушающей болью я ощутил, к стыду своему, облегчение. Это значит, Катя никогда не предавала меня. Она никогда не выбирала Зорькина. Она... Она просто мне мстила.
Маленькая, отважная, стойкая Катя.
Как у неё только хватало сил - слушать все мои признания, и читать эти открытки, и принимать эти подарки?
Вот отчего все эти перемены. Как я там писал ей? “Ты очень изменилась, и я надеюсь, что это не по моей вине?”. А по чьей же еще, наивный мой Жданов.
Нужно было что-то сказать.
Что-то, чему она бы поверила.
Отчаянно хотелось выпить, но пить было нельзя.
- Катя, - я обошел кровать и опустился перед ней на колени. Взял её руки, которыми она все еще закрывалась от меня, прижался к ним лбом.
Руки были холодными, как лед.
Вот бы застыть так навсегда, пока она еще позволяет мне прикасаться к себе.
- Ты решила попрощаться со мной, не так ли? Вот таким образом? - спросил я, очень не желая начинать этот разговор.
Нет таких аргументов, которые могли бы мне помочь.
- Что? - спросила она.
- Это дает мне надежду, что ты все еще меня любишь... Несмотря ни на что, несмотря на эту инструкцию.
Она отдернула свои руки, отшатнулась.
- Сам догадался или тебе помог звонок другу?
Я ненавидел эти её интонации. Я бы все отдал, чтобы никогда их не слышать. Спокойно, Жданов, спокойно. Катя сейчас вообще на все имеет право. Ну то есть абсолютно на все.
- Я, наверное, давно догадался. Просто боялся себе в этом признаться. Твой роман с Зорькиным... ну это же смешно, Кать.
- Ах тебе смешно? Коля лучше тебя в сто раз, - тут же разозлилась она. Она и так была, как детонированная граната, и вряд ли у меня была возможность избежать взрыва.
Ну и черт с ним со всем. Пришло время собирать камни, Жданов.
- Я пойду, - вскочила она, но я снова - черт, опять силой, усадил её на место. Катя принялась застегивать с таким трудом побежденные пуговицы.
- Ты никуда не пойдешь, пока не выслушаешь меня.
- Не надо так кричать, - поморщилась она. - Соседи услышат, Кире Юрьевне донесут.
- К черту Киру Юрьевну!
Мне показалось, что эхо пронеслось по квартире от этого крика. Сверху раздался грохот - должно быть, сосед Серега, что-то меланхолично наигрывающий на гитаре, от неожиданности уронил инструмент. Хороший он мужик, даром что музыкант, и песни у него душевные.
Катя сухо засмеялась.
- Как зелен нынче виноград! А налейте-ка мне выпить, Андрей Павлович!
- Водки? - усмехнулся я, хотя внутри меня все вибрировало.
- А хоть бы и водки... Я не могу с вами разговаривать на трезвую голову. Я вас вообще... видеть не могу.
А чего ты еще ожидал, Жданов.
- Отлично. Водки так водки.
Я с трудом вспомнил, где находится бар в моей квартире. Водка там была, как ни странно.
Я открывал бутылку, когда в спину мне ударил Катин голос.
- Мне действительно лучше уйти, Андрей Павлович.
- Ты никуда не уйдешь, пока мы...
Пока мы - что?
- Катя, что я должен сделать, чтобы ты поверила мне?
- Зачем вам это надо? - спросила она бесцветно. - Я написала вам липовый отчет - вот он, в моей сумке. Показ прошел удачно. Совсем скоро я смогу вернуть вам компанию. Что тебе еще от меня надо, Жданов? - вот теперь она кричала. - Зачем ты меня привез сюда? Ублажить контрольный раз перед советом директоров, чтобы наверняка?
- Катя, не смей так говорить!
Удержался, не швырнул бутылкой об стенку. Молодец. Подскочил к Кате, тряхул её за плечи. Не молодец. Не надо с ней так. Но ведь - больно. Так больно, как будто режут по-живому.
- Никогда не смей так о себе говорить, - заговорил я, прижимая её к себе. Она, конечно, пыталась вырваться. Я, конечно, её не отпускал. Так и живем. - Ты самый лучший человек на свете, слышишь? Никогда не смей себя унижать.
- Это ты меня унижаешь... своим бесконечным враньем... своими бесконечными совещаниями с Малиновским. Ах как бы нам поуспешнее охмурить Пушкареву, чтобы не дай бог Зорькин не присвоил себе компанию... Ах, давайте, напишем этому пугалу еще одну открытку. Крепись, Андрюша, терпи это страшилище - для пользы дела!
Она говорила сквозь зубы, не оставляя своих попыток сбросить с себя мои руки. И каждое её слово было, как камень.
- Катя, хватит!
Я отпустил её, пока не наставил синяков. Мужлан. Дикарь.
- Я так верила тебе, - сказала она, и отвернулась. - Я была на все готова ради тебя.
Знаешь, что самое смешное? Тебе не нужно было ничего делать - я и так была предана тебе, по меткому выражению Киры Юрьевны, как собака. Но ты как танк, Жданов, после тебя одни руины.
- Я испугался, - ответил я, снова возвращаясь к бару, - когда появился этот финансовый директор “Никамоды” я очень испугался. Я подумал, а вдруг ты влюблена в него, а влюбленная женщина готова на что угодно.
- Ты прав, влюбленная женщина готова на что угодно, но ведь влюблена я была в тебя!
- Ты влюбилась в меня потом, когда я начал, господи прости, ухаживать за тобой.
- Я всегда была влюблена в тебя, с самого начала.
От неожиданности я выронил из рук рюмку. Она упалась и разбилась.
- Ты хотела водки...
Если бы не её неожиданное откровение, я бы додумался взять другую рюмку. А так - отдал сразу бутылку. Катя фыркнула и сделала большой глоток прямо из горлышка. Закашлялась, из глаз брызнули слезы. Я похлопал её по спине, приобнял, поддерживая. Она без сил облокотилась на меня.
- Я не знал, - глупый, глупый Жданов. А ведь Малиновский тебе об этом говорил с того памятного букетика.
- Теперь знаешь. Только это все уже не важно. Я устала от тебя и от “Зималетто”. Завтра, после совета директоров, я напишу заявление об уходе.
Так я и знал, что неспроста все эти её прощальные нотки. Придумала тоже!
- Я никогда не подпишу это заявление.
- Ты так уверен, что останешься президентом? - почти нежно спросила она.
Я даже восхитился тому, какую великолепную стерву смог пробудить в этой скромной девочке. Загляденье просто.
- Останусь я президентом или нет, но завтра я объявлю об отмене свадьбы и мы с тобой будем вместе, ни от кого не прячась.
- Ты не слушаешь меня, - она оттолкнула меня, прижав бутылку к груди. - Мы не будем с тобой вместе, потому что ты мерзавец и обманщик!
- Ну, конечно, будем. Я не собираюсь тебя никуда отпускать.
- Я не люблю тебя.
- Ну так я заставлю тебя полюбить меня снова...
Ну и хам же ты, Жданов. А что еще остается? Только держать удар. Может, если я поверю в то, что она сможет меня простить, то я смогу все исправить?
- Никогда, - сказала она решительно и снова попыталась сделать глоток, но только облила себя водкой.
- Катенька, ну что же вы делаете, - я схватил какую-то рубашку, принялся вытирать ей блузку. - Нет, это пахнет. Ваш папа посадит вас на эту...
- Гаупвахту, - подсказала она сухо.
- Давайте сюда вашу блузку. Мы её постираем.
- Оставьте мою одежду в покое!
Не хватало еще подраться за это убогое одеяние. Но вся эта возня с блузкой заставила её отвлечься от презирания меня, Катя раскраснелась, запыхалась.
- Кать, - я заправил прядку волос ей за ухо. - Ну давай я тебе расскажу, как все было.
- Наслышана, - отозвалась она ледяным голосом.
Я сгреб её в охапку вместе с бутылкой, рубашкой, мокрой блузкой и разбитым сердцем, утащил к дивану, усадил себе на колени. Щелкнул пультом, включая камин и выключая верхний свет.

4.
Романтика да и только.
- Пусти меня!
- Ни за что. Послушай меня. Сегодня такая ночь... особенная.
- Тайна розового пакета с бантиком раскрыта... Шура рассказала? Да пусти ты меня.
- Покаялась. Сиди спокойно. Кать, не пей ты эту дрянь...
- Хочу и буду, - упрямо возразила она и села прямо, чтобы по минимуму прикасаться ко мне. - Ты сильнее менее и этим пользуешься.
- Да нет, - ответил я, тщательно обдумывая свои слова. - Это ты сильнее меня. А я слабый, трусливый человек... Ты знаешь, я все думал, когда же ты поймешь, что я не достоин тебя?
- Ты очень убедительно мне это продемонстрировал, спасибо.
- Ты такая красивая, - сказал я, что примечательно - абсолютно честно. Её тонкий профиль четко вырисовывался на фоне огня в камине. Сжатые губы, прищуренные глаза. Железная леди Екатерина Пушкарева. - Я, действительно, начал наш роман по совету Романа.
- Каламбур получился, - вставила она и заплакала.
Этого еще не хватало.
- Кать!
Получилось абсолютно беспомощно. Целовать я её боялся, заедет еще по роже. И черт бы с ней с рожей, но ведь сама ударится.
- Но все изменилось после той ночи в гостинице. Кать! А, может, ты меня приворожила? Ну я не знаю, Амура там наколдовала...
- Еще чего, - пробормотала она неуверенно, и я понял, что такая мысль приходила ей в голову. До чего можно довести хорошего человека, страшно подумать. - С чего ты взял!
- С того, что с той ночи у меня ничего не получается с Кирой.
- Чего ничего не получается? - удивилась она и прикусила язык. Поняла. Кажется, её даже проняло. - Опять врете, Андрей Павлович.
- Стыдоба да и только! С собственной невестой не могу сексом заняться...
Она рванулась прочь, но я был начеку и подавил инициативу.
- Кать, - я прижал её к себе так сильно, что она охнула. Пришлось ослабить хватку, не сломать бы у неё чего-нибудь. Она же хрупкая, моя железная леди. - Понимаешь, все как отрезало. В голове - только ты. Везде ты.
- Было уже, Жданов. Спать перестал, пить начал.
- Так это же правда, - сказал я удивленно. - Вот с тех пор как этот Зорькин появился, так и перестал и начал. Дерусь за тебя, как мальчишка! Хожу за тобой по пятам. Мой мир рухнул в тот момент, когда я понял, что в твоей жизни может быть другой мужчина... Ты же не спишь с ним?
Как же давно меня мучал этот вопрос. Нет, я не параноик, как Кира, но после Катиных слов у “Лиссабона” о том, что с Зорькиным она спит при свете, а со мной в темноте, всякое может в голову придти. Конечно, она тогда погорячилась, но и я особым терпением не отличался.
- А если и сплю?
- Тогда я его убью.
Ох не нужно было так рычать. Подумает еще, что я уголовник какой-нибудь. Но ведь даже думать об этом невозможно!
- Андрей Павлович, я же не ваша собственность, - возмутилась она. Я бы на её месте тоже возмутился, но на своем рискнул и прижался лбом в её острому плечу.
- Моя. Чтобы ты не говорила, чтобы ты не делала, ты всегда будешь моей, а я твоим. Катя Пушкарева, первая и единственная любовь Андрея Жданова.
- Только сегодня на арене нашего цирка... Андрей... Павлович, вам не надоело?
Я задумался. За всеми этими разговорами я умудрился как-то чуть-чуть отодвинуть от себя тот факт, что Катя читала инструкцию.
Катя читала инструкцию. И с этим придется жить.
Все мои прежние переживания - о судьбе компании, о банках, о кредиторах, о семье, о том, что делать с Кирой - все они стали мелкими. И чего я так метался из-за этого? Вот оно мое наказание. За все. Оптом. За прошлое и будущее. За Киру и всех-всех-всех.
Катя читала инструкцию.
- Как ты выжила после этого? - вслух спросил я.
Она сразу поняла о чем я, съежилась.
- Я не выжила... пока еще. Но я справлюсь.
- Везет же тебе на мерзавцев... Кать, но я все исправлю. Правда.
Она не спросила, каким образом. Притихла, во что-то вслушиваясь. От неё пахло бедой и водкой.
Наконец, я тоже разобрал слова песни, которую напевал сосед Серега.
Солнце встает, становится теплее,
Хочется жить вечно, да где-то пpогадал.
Вновь не угодил в объятия Моpфея,
А главное в твои объятья не попал.
И мне не спится... не спится...
- И мне б не спиться, - вслух сказал я, отбирая у Кати бутылку. Она вдруг прижалась ко мне, едва подрагивая. Наверное, опять плакала.
- Я не могу без тебя жить, - громко и отчетливо сказал я. - И это истинная правда.
Поезд, поезд, поезд, поезд, поезд
Увези меня на Hевский. К невесте.
Знаю, знаю, знаю, я все знаю, ну и что,
Hам надо быть вместе. Всегда.
- Слышишь, Кать? - шепнул я, обхватил её лицо, заставляя посмотреть на меня. - Пожалуйста. Еще один раз, последний, поверь мне. Я больше не подведу тебя.
Она слабо улыбнулась.
- Ну я же не дура, чтобы еще раз... на те же грабли.
Но она уже дрогнула. Я ощутил это так же отчетливо, как если бы она сказала об этом. Да, наверное, ей нужен другой мужчина, лучше меня. Но другого у неё не будет. Потому что любит она меня.
Главное во что-то верить, Жданов. Не мог же ты все разрушить, совсем.
Так-то мог, конечно. Разрушил же почти окончательно дело всей жизни отца.
Это были совсем ненужные сейчас мысли. Дрянь, а не мысли. Главное было в том, что Катя дрогнула. Надо будет Сереге бутылку вискаря поставить.
- Кать, Катюш... Ну давай я тебе все расскажу, - мне вдруг захотелось выговориться. Столько всего накопилось за последние недели, а я привык делиться своими бедами с Катей. До тех пор, пока не начал план по её уничтожению. Сука ты, Жданов.
- Ты понимаешь, я тебе всегда верил, больше, чем кому-нибудь в этом мире. Я Зорькину не верил, понимаешь? Нет, ты не понимаешь, потому что ты не собиралась обманывать меня... Не собиралась, верно? Просто не рассказала про Зорькина.
- Я собиралась, - отозвалась она тихо, - а потом уже как-то не сложилось. Я так страдала тогда, что мне приходиться от тебя что-то скрывать. Очень боялась потерять твое доверие... ну и потеряла его в конце концов.
- Я сам идиот... ну подумай - отдать такое дело в чужие руки! Ты у меня девочка, конечно, особенная, но ведь тоже человек. Вот мы и придумали с Малиной... все это.
- Не надо.
- Надо, Катюш. Мы должны это все пройти еще раз. Я... вообще только сегодня понял до конца, что происходит! Меня этот Зорькин просто до бешенства доводил, ты не представляешь! Какая там компания, какое там “Зималетто”, я вовсе не из-за этого... Я когда вас увидел у Волочковой, едва не поседел. Ты взяла и уехала... Вот так просто, как будто я для тебя... ну не знаю... какая-то банальная интрижка! Я ночи под твоими окнами проводил, следил за тобой, я в Киру прекратился!
- Что? - она выпрямилась и внимательно посмотрела на меня.
- Да у меня уже у твоего дома пятачок натоптан... Я после работы приезжал к тебе и сидел в машине часами. Все пытался понять, как же ты меня променять меня на этого... этого смешного мальчика.
А вот сейчас, Жданов, ты молодец. Очень политкорректно получилось.
- У этого смешного мальчика золотые мозги... - сказала она наставительно. Но смотрела изучающе. - Ты бы взял его финансовым директором.
- А ты? - испугался я. Мне казалось, что её затею с увольнением мы уже оставили в прошлом.
- У меня и в качестве твоего помощника дел полно, - ответила она, смахивая слезинки с бледных щек.
Вот за это ей спасибо. Сам чуть не расплакался, честно. Сдержался, не начал радостно орать.
- Кать, ты только представь одну вещь, - сказал я медленно. - Ты сидишь у меня под боком уже более полугода. Ты всегда рядом - руку протяни. Ты слышишь все мои разговоры, знаешь всю мою жизнь. Я всегда могу позвать тебя, и ты придешь. Ты как мой ангел-хранитель.
Она вдруг засмеялась.
- Когда-то, - сказала она, - я считала тебя своим ангелом-хранителем. Моим личным, персональным ангелом. Я так радовалась, что нужна тебе.
- Ты нужна мне больше всего на свете, - быстро сказал я. - Но я хочу сказать другое. Кать, Катюш, и за эти полгода я ни разу не пожалел о том, что ты так близко. У меня не осталось личного пространства. Ты везде. Ты всегда. И это самое большое счастье, какое только можно придумать.
- А если я начну ревновать тебя, как Кира? - спросила Катя.
Вот это был другой разговор, правильный. Главное не напортачить снова. Это был разговор о нашем с ней - совместном - будущем. Она уже прикидывала варианты.
- Я никогда не дам тебе повода для ревности, - как можно тверже сказал я. - Ты не заметила, Кать? Все эти модели... им больше нет места в моей жизни. Давно уже. С тех пор, как... с той самой первой ночи в гостинице. Это такой поворотный момент. С тех пор вся моя жизнь развернулась под другим углом.
И опять, который раз уже за этот вечер, понял, что говорю ей правду.
Она, наверное, что-то прочитала на моем лице.
- Ты, действительно, завтра отменишь свадьбу? - спросила она.
- Действительно. И это твой последний липовый отчет. Я обещаю.
Она вздохнула, как маленький ребенок вздыхает после целого ведра слез.
- И ты... ты всем расскажешь о наших отношениях?
- Это будет очень непросто, - задумался я и поспешно добавил, увидев, как изменилось её лицо. - Для тебя, Кать. На тебя будет оказываться огромное давение. Кира, мои родители, всё “Зималетто” и вся гламурная Москва. Ты справишься, Кать?
Она молчала.
- Я буду рядом, - пообещал я. - Не бойся.
- А ты не боишься?
- Боюсь, - сказал ей новый, честный я. - Но это не так уж и важно. Главное, чтобы ты не бросила меня, Кать.
Она раскинула руки, словно собиралась взлететь, и я зажмурился, ожидая её объятий. Катя не заставила себя ждать.
- Я такая дура, - пробормотала она, жарко дыша мне в шею. - Если ты еще раз...
- Никогда.
- Зорькин меня убьет...
- Кать!
- Да не сплю я с ним, - сжалилась она. - Мы с ним даже не целовались никогда. Мы просто клятву дали, еще в школе, никогда не пересаживаться за другую парту и помогать друг другу во всем... я бы без Коли дважды уже умерла!
Я знаю, о каких это “дважды” она говорила, и снова холодно в груди и пусто. Сволочь, какая ты сволочь, Жданов. Зато - она никогда даже не целовалась с Зорькиным. А я чуть не спятил. Клятву они дали, в школе еще.
- Ну тогда я должен буду сказать ему спасибо.
- И за мордобой извиниться, - подсказала она.
Я обнял её, и она не сопротивлялась.
- Поздно уже, Кать. Пойдем спать.
У меня получилась эта фраза замечательно - как будто мы двадцать лет уже женаты, как по учебнику прям!
И она, моя чудо-женщина, легко приняла мяч, как будто что-то в этих делах понимала.
- Ты хочешь спать? - шепнула едва слышно и улыбнулась еще.
Так и инфаркт недолго получить от таких кульбитов.
- Кать...
Ну все. Больше никаких разговоров. Мне уже плохо от всех этих слов, которые даже примерно не могут отразить всего того, что я чувствую, держа на коленях эту девочку. Подхватить её на руки - ррраз! И шагом марш в спальню, пока она взбрыкнула.
- Кать, - я посадил её на злополучную кровать, присел на корточки, сосредоточился на чертовых пуговках. - И даже думать не думай, что это такая прощальная, последняя ночь. У нас с тобой все только начинается, слышишь?
- Слышу, - пробормотала она и сама взялась за блузку. - Так страшно, Андрей.
Понятно, что она боится. Я сам в ужасе от того, как близко был к провалу. И от того, что она читала инструкцию.
Не забыть бы завтра с утра придушить Ромку.
Хотя...
Если бы не Малиновский, не видал бы я сейчас Катерины в своей спальне.
Придушить, а потом поставить памятник. В бронзе.
О чем я только думаю, когда передо мной женщина раздевается. О Малиновском. Кому скажешь - отправят под знамена Милко. Черт еще не хватало щас думать о Милко.
Жданов все, перезагрузка.
Это от того, что в голове целый город разных мыслей, и каждая из них орет в голос на своем отдельном языке.
А вот и Катя - Катины плечи, Катина шея, Катина, пока скрытая бюстгальтером грудь. Как же мне надоел за вечер этот горошек. Я потянулся к застежке её лифчика, получилось ловко, почти профессионально. Плохо.
Катины пальчики уже расстегивали мою рубашку. И все, мой город, населенный мыслями, с громким бульком ушел под воду, как Атлантида. Осталась только Пушкарева, Катенька моя.

5.
Под утро она засобиралась домой - переодеться. Сложить бы огромный костер и сжечь весь её гардероб. Такое тело - и так уродовать. Впрочем, оно и к лучшему. А то бегай потом по городу, отстреливай конкурентов.
- Я отвезу тебя, Кать.
- Я вызову такси. Ты спи...
Какое там “спи”! Да я готов был горы свернуть, не то что Катю отвезти.
Энергия во мне била ключом - после такой-то ночи сам черт не страшен, не то что совет директоров.
- Кать, ты не пожалеешь, клянусь...
Она возилась с косичками. Поправляла прическу, стало быть. От умиления навернулись слезы. За что мне такое сокровище?
Вот сейчас это было почти без сарказма. Честно.
Все-таки надо же было так вляпаться, а ведь взрослый мужик, президент компании. Пялюсь на смешную девчонку и готов рыдать от нежности.
Моя. Только моя.
- Катька, а папа твой меня жениться сразу заставит, да?
- Ну я постараюсь этого не допустить... отменить одну свадьбу, чтобы сразу запланировать другую... Я не настолько жестока, Андрей.
Я прислушался к себе. При словосочетании Пушкарева плюс свадьба никаких протестных акций в моей городе в голове не наблюдалось. Все было миро и пасторально.
- Ка-а-ть, - я потянул её, уже одетую, снова на кровать, стал целовать лицо. Губы у неё были припухшие и глаза красные - все-таки ночью она еще пару раз поплакала. Зато мордашка вполне счастливая.
- А я вот возьму и женюсь на тебе, - пригрозил я.
- Ты сначала с Кирой разберись, - посоветовала она грустно. - Так жалко её... Ты знаешь, мы с ней обедали перед её отлетом в Прагу.
- Обедали? Ты и Кира?
- Во французском ресторане. Я заказала суп в горшочке и бульон одновременно.
- Молодец, - похвалил я её рассеянно. Мне не хотелось сейчас говорить о Кире.
- Жалко её, - повторила Катя и выбралась из кровати. - Поехали, если ты все еще планируешь отвезти меня. Может, мне повезет и я проберусь незаметно. Скажу, что пришла раньше...
- И это говорит взрослая женщина, - засмеялся я, разыскивая свои штаны.
- Хорошо бы тебе еще отчет успеть прочитать.
- Я успею.
- Кать, подожди пять минут, я приму душ и найду чистую рубашку. Потом не хочу заезжать домой, поеду сразу в контору.
- Как сразу? В пять утра?
- Подожду тебя у подъезда. У меня там шенген.
Вот бы дать ей отгул - спала бы она целый день. Но не сегодня. Сегодня нам предстоит порядком потрудиться.
- Кать, ты справишься? Я тебя совсем утомил.
- Да нисколько, - заверила она меня, забравшись на пассажирское сиденье, зевнула и моментально уснула.
Мне стало обидно и хорошо одновременно. Обидно, потому что нельзя без конца разговаривать с ней и все повторять “Кать, Кать”. Хорошо, потому что такая сладкая спит, что разбудить бы её и целовать.
Перед подъездом я маялся - будить, не будить, пусть поспит, пусть идет домой?
Разбудил. Часто моргая она выпала из машины, побрела к дому. Я вышел, потягиваясь на свежем воздухе, а Катька уже бежала обратно, прыгнула на меня с разбега, повисла на шее.
- Это все правда? - спросила строго.
Я кивал: да, да. Она поцеловала меня и убежала. Я прошелся по двору. Думал, будет утомительно её ждать, оказалось - нисколько. Потому что в этот раз был уверен, что она выйдет, а не прикроется мамиными телефонными отмазками “Кати нет дома”.
Позвонил в круглосуточную доставку попросил ведро крепкого кофе.
Оставил такие чаевые, что курьер, отъезжая, едва не врезался в дерево. В восемь утра Катька вылетела из подъезда.
- Проспала, - сказала она виновато, отхлебывая мой еще теплый кофе.
- Плохая ночь, Катюша? - светски спросил я.
- Ужасная, - ответила она, улыбаясь от уха до уха.
Потапкин уже бдил у входа в компанию. Зря я его ночью пугал, отличный мужик. опять же, при службе, кажется, круглосуточно.
- Доброе утро, - гаркнул он доблестно и попытался Катерине моей подмигнуть понимающе. Я удержался и не накричал на него. Скоро все вокруг будут вот так вот подмигивать. Держись, Катюша.
- Может, на разных лифтах поедем? - робко предложила она.
- Да что уж теперь, - махнул я рукой.
Тропинкина - о чудо! - была на месте. Вообще весь женсовет был на ресепшене, задорно ругаясь с Клочковой. Вытаращились на нас, как на крокодилов. Катю за локоть отбуксовал от них, пока они курятник не устроили. Вика, красавица наша, тут же к Кире поскакала - докладывать.
Я подумал и не пошел к Малиновскому, а то оставишь Катю одну, так её тут же моя пока еще невеста слопает. Так и просидел все утро в глухой обороне в своем кабинете, покрикивая на тех, кто пытался войти. Бегал через каждые пять минут в каморку, целоваться.
Катя от меня папками с отчетом отмахивалась и цифры показывала, но это было не так интересно, как все остальное.
- Так вперед за цыганской звездой кочевой, - влетел Малиновский. Он был нервный и весь в пятнах. Все “Зималетто” наверное уже на ушах стояло. - Мой друг, нас ждут великие дела.
Я оглянулся на Катю. Она прижимала к себе папки. Я отобрал их у неё, тяжелые наверное. И мы пошли на совет директоров.