|
Глава 19
Взявшись за руки, немного захмелевшие и развеселившиеся, они спускались с холма Фур-вьер по живописной извилистой улочке, и увлеченно спорили. Герман уверял, что найдет самый быстрый и верный путь к набережной - через трабули. Да-да, и нечего так снисходительно улыбаться. Вот только срежут немного, а там на велосипедах, ну или, ладно уж, на небольшом автобусе до реки будет рукой подать. Уверен ли он? Конечно, уверен. Это поначалу он плутал, а теперь хоть в проводники… И что смешного? Велосипеды? Так ведь полгорода на велосипедах… Ах, устала… Ладно, на автобусе. Нет? Ну, так уж и быть, на такси. Но сначала…
- А вот и вход в трабуль, - Герман потянул смеющуюся Катерину в переход.
- Вход – это хорошо… найти бы еще выход, - хихикала она, спотыкаясь в полумраке каменных туннелей. – Герман, боюсь, мы рискуем застрять здесь на ночь…
- Вот еще! – он резко притормозил у развилки, так что Катя, ойкнув, на полном ходу ткнулась носом ему в спину. – Ты знаешь, как маленькие черепашки, вылупляясь из яиц, находят воду?
- Нет.
- Они тоже. Но это не важно. Важно то, что им и не надо знать. Природа все продумала за них, снабдив их безотказным компасом. Всегда, из любой точки, независимо от того, север это, юг запад или восток, они всегда движутся по направлению к воде.
- Ты это к чему?
- А к тому, что иногда стоит довериться своей интуиции.
- Может, лучше карте?
- Да врет она все, эта карта, - разочарованно махнул он рукой. – А что говорит твой компас?
- У меня его нет, - вздохнула Катя. – То есть, есть, наверное, но Зорькин говорит, что аппарат неисправен и ремонту не подлежит.
- Хм, значит, ты неправильная черепашка… Придется полагаться только на мой. Орел или решка?
- Это и есть твой компас? – возмутилась Катя.
- Нет, ну что ты? Это всего лишь вспомогательные, так сказать, подручные средства. Но если ты против… Ладно, - на мгновение Герман сосредоточенно замер и, указав направо, решительно произнес: - туда. Что-то мне подсказывает, что этим путем мы выйдем на центральную улицу.
И как ни странно, оказался прав. Единственный раз.
Распахнув дверь наружу, они действительно шагнули на широкую, слишком шумную мостовую. В нос ударил запах паленой резины. Напротив, у разбитых витрин антикварного магазина, горел раскуроченный пассажирский автобус. Несколько оголтелых подростков раскачивали, припаркованный рядом Пежо, намереваясь перевернуть его, а пара любителей живописи лихо разбрызгивала краской из баллонов нецензурные междометия на глухом фасаде старинного особняка. Взад-вперед с призывными воплями носились смуглые молодые люди. Туристов среди них не было.
Какие-то секунды Катя с Германом просто стояли, остолбенев, от неожиданности, пока до обоих одновременно не дошел весь ужас происходящего. Хмельные головы разом протрезвели. Позади, тихо щелкнув замком, незаметно захлопнулась дверь, ведущая в трабуль, полоснув по спинам могильным сквозняком. Катя, вздрогнув, попятилась назад и, не поворачивая головы, принялась давить на кнопку домофона, но поздно – время вышло и назад хода нет.
Герман поймал Катин растерянный взгляд и одним молчаливым движением припечатал ее к колонне, образующей арку над входом в трабуль, и сам вплотную придвинулся к ней, загородив ее спереди. Не Бог весть какая конспирация, но все же не на открытом обозрении.
Катя не двигалась и вопросов не задавала. Полянский зажал ее в таком положении, что она не могла видеть улицу. Ей оставалось только смотреть на сосредоточенное лицо Германа прямо перед собой, напряженно наблюдавшего за происходящим. Она стояла притихшая, прислушиваясь к учащенным ударам собственного сердца, отдающихся где-то в горле, и от чего-то была абсолютно уверена в том, что Герман знает, как поступить, а потому просто стояла, не шевелясь, в ожидании его решения.
В поисках выхода мозг завелся с пол-оборота, словно мощный двигатель гоночного автомобиля. Герман торопливо прикидывал, как лучше выбраться из этой заварухи, один за другим отметая заведомо провальные пути к отступлению. Улица, достаточно узкая по меркам мегаполиса, кишмя кишела вошедшими в раж молодчиками. Сколько же их тут? Двадцать? Тридцать? А может, больше? Выскакивают изо всех щелей как тараканы… Очевидно, что за колонной долго прятаться не удастся, рано или поздно их обнаружат и тогда… тогда только бегом… напролом. Вот только куда? Если предположить, что вся эта честнАя братия пришла снизу… да, верно, как минимум с набережной, и движется наверх, в гору, значит, и нам туда… туда, где их пока нет.
- Кать, - спросил Герман, не глядя на нее, - ты бегаешь быстро?
В иной ситуации она посмотрела бы на него по меньшей мере с недоумением, но сейчас с готовностью кивнула.
- Тогда приготовься. И не отрывайся от меня, поняла?
- Да.
Полянский не сразу сообразил, что их обнаружили, а когда вышел из укрытия, держа за руку Катерину, двое возбужденных верзил, заметив их, уже приближались. Рассмотрев вблизи выглядывающую из-за мужского плеча женщину, оба плотоядно оскалились. От их синхронных ухмылок Катя поежилась. В голове пронеслось «в вашем чудесном костюме да с вашим цветом кожи…», и паника, с трудом сдерживаемая до сих пор, гулко застучала в висках и скрутила желудок.
Больше ждать было нельзя. Полянский с видом благоразумного буржуа протянул к подошедшим обе руки в успокаивающем жесте, но тут же вдруг со всех сил двинул в челюсть тому, что оказался чуть ближе, так, что он, не удержавшись на ногах, опрокинулся навзничь. Затем с разворота - под дых второму, не успевшему опомниться. Тот скрючился пополам, вытаращив глаза, пытаясь поймать ртом воздух, а Герман тем временем схватил за руку испуганную Катерину и поволок ее в самую гущу броуновского движения.
Как во сне сквозь беспорядочный шум послышался скрежет громкоговорителя. Впереди показалась стена из защитных шлемов с забралами, в которые летели камни и бутылки с зажигательной смесью. И тут Катю точно осенило.
- Герман! Герман! – с надеждой затараторила она, - там же полиция… видишь, полиция!
В тот же момент кто-то схватил ее за рукав, грубо дернув в сторону, да так, что Герман подался вслед за ней. Она закричала. Полянский вцепился в Катерину мертвой хваткой, не позволяя тому, другому, вырвать ее у него из рук. Рискуя быть разорванной на части, она извернулась ужом и каким-то чудом сумела выскользнуть из жакета, оставив его в цепких лапах нападавшего.
Где-то рядом раздался приглушенный хлопок, затем еще и еще… Неожиданно стало нечем дышать, в горле запершило, по глазам брызнуло режущей болью.
- Катя, зажмурься! Слышишь?! Не открывай глаза!! – проорал Герман, упрямо пробиваясь вперед, уже без разбора размахивая кулаком свободной руки, освобождая им путь. Да какое там, она, не переставая, моргала и вертела головой во все стороны, в ужасе шарахаясь от погромщиков.
Как выбрались, они и не поняли. Слезы застилали глаза, и им, как слепым котятам, пришлось продвигаться дальше буквально по стене. Кате так хотелось остановиться, потереть глаза и встряхнуть ноющую от стальной хватки Германа руку, а еще лучше, свалиться прямо здесь, у стены и заплакать уже по-настоящему, но Герман тащил ее, не останавливаясь, пока не звякнул колокольчик на входной двери, в которую они в прямом смысле ввалились, до смерти напугав хозяина заведения.
Пожилой мужчина в фартуке официанта ошарашено отпрянул от странного вида нежданных гостей. Взъерошенные, растрепанные и в прямом смысле зареванные мужчина и женщина ворвались на его территорию, когда он уже собирался запирать помещение.
Герман на невообразимой смеси вполне приличного английского и просто чудовищного французского сбивчиво объяснял, что им нужна вода, просто вода, чтобы промыть глаза. По всей видимости, они отравились слезоточивым газом. Здесь неподалеку беспорядки, полиция… И им нужна вода… Да Боже мой, просто вода и немедленно!
Хозяин, наконец, понимающе закивал и засеменил по лестнице на второй этаж, призывая их за собой. Там, впустив гостей в небольшое помещение, открыл дверь в ванную. Катя склонилась над умывальником, а Герман, не раздумывая, сунул голову в душевую кабину, подставив ее под струи холодной воды. Закончив, плескаться, нащупал на стене полотенце и выпрямился. Открыв глаза, с облегчением отметил, что способность видеть практически восстановилась, только неприятные ощущения поцарапанного горла и воспаленных глаз остались. Проморгавшись, шумно фыркнул и оглянулся на Катерину.
Катя сидела на бортике ванны с закрытыми глазами, поджав губы. Казалось, вот-вот она действительно разрыдается. У Германа сжалось сердце. От ее костюма осталась только перепачканная юбка некогда молочного цвета, да шелковый топ, который был под пропавшим жакетом. Он подошел совсем близко и, приподняв ее подбородок, внимательно оглядел лицо.
- Катюш, ты как? – спросил Герман.
- Нормально, - ответила она упавшим голосом, но губы красноречиво задрожали.
- У тебя что-нибудь болит? – забеспокоился он.
Она покачала головой.
- Тогда что? – он обхватил ее голову руками, с тревогой ожидая ответа. – Скажи…
Она разомкнула покрасневшие веки и, стараясь не смотреть на него, чуть ли не проплакала:
- Я смыла линзы... Обе… - она бессильно махнула рукой. – А очки в отеле…
Полянский даже не нашелся что сказать. Он вообще забыл, что Катя плохо видит. Просто пытался сообразить, как ему-то теперь быть, как себя вести. Тем временем в распахнутую дверь ванной негромко постучали. На пороге стоял хозяин с полотенцем и халатом в руках.
- Я подумал, - сказал он, что вы захотите остаться на ночь. – Все подъезды к этой части города перекрыты полицией. Ни один таксист ни за какие деньги сюда сейчас не поедет, да и на улицу выходить небезопасно. Я принес еще одно полотенце и халат. Мне очень жаль… видимо, в связи с беспорядками, отключили электричество… но в бойлере еще осталось немного горячей воды, и если, мадам поторопится, то успеет принять теплый душ, - сказал и вопросительно посмотрел на Германа.
- А еще комната у вас есть? – спросил Полянский.
- К сожалению нет. Эта единственная. Я ею просто не пользуюсь, а мне одному много не надо…
- Ладно, - согласился Герман, - разберемся.
Хозяин ушел, и он снова повернулся к Кате.
- Ты слышала, Кать? Похоже, мы здесь застряли… А про линзы... ты не расстраивайся... Скоро стемнеет уже… ночь пролетит, а утром уже будем в отеле, оглянуться не успеешь... Да? – он ободряюще сжал ее ладонь. – А теперь в душ. Успокоишься и спать будешь крепче. Давай.
Герман шагнул в комнату и огляделся: скромная, небольшая, даже тесновата немного. У полукруглого окна антикварная кровать с коваными грядушками. Совсем не то, что в отеле, на другой край не откатишься. Ох, Полянский, мало тебе на сегодня приключений? Как же ты выкручиваться-то будешь?
Катя вышла из душа, завернутая в огромный банный халат, неуверенно передвигаясь по комнате и напряженно щуря близорукие глаза. В дверь снова постучали. Извиняясь, заглянул хозяин и, вопросительно глядя то на мужчину, то на женщину, как бы решая, кому отдать то, что принес, все же обратился к Кате, сочувственно протягивая ей маленький флакончик. Она спросила его по-французски, и он, обрадованный неисковерканной родной речью, принялся объяснять причину своего визита. Катя несколько раз что-то уточнила, понимающе кивнула и коротко поблагодарила старика, пожелавшего на прощание доброй ночи.
Полянский видел, что Кате не по себе. Она и так не успела отойти от шока, а тут еще эта неприятность с линзами, окончательно выбившая почву у нее из-под ног. Утратив способность зрительного восприятия окружающего, она совсем сникла и стояла теперь в нерешительности посреди комнаты, зажав в руке пузырек. Герман подошел совсем близко, взял ее за руку и, аккуратно разжав пальцы, забрал у нее склянку.
- Что это?
- Он сказал, капли... глазные...
- Давай, лучше я, - подвел ее к окну и развернул лицом к закату.
Послушно запрокинув голову, Катя позволила Герману закапать в глаза лекарство. Слегка поморщилась, быстро-быстро заморгала, когда жидкость обожгла слизистую, и застыла, зажмурившись, словно несчастный маленький ребенок.
Тыльной стороной ладоней Герман стирал излишки капель с ее лица, когда вдруг, поддавшись сиюминутному порыву, прильнул губами к подрагивающему веку, затем к другому… Катерина ошарашено затихла и, кажется, забыла, как дышать, а он, не встретив ее сопротивления, осторожно продолжил свой путь с мокрого виска по пульсирующей жилке на шее.
Она стояла в его объятиях, не шелохнувшись, но Герман мог поклясться, что слышит, как бешено колотится ее сердечко, точно у пойманной в силки птицы. И его собственная кровь неперебродившим вином зафантанировала прямо в мозг, снося последнюю преграду его желаниям. Оторвавшись от нежной ключицы, он поднял голову, и посмотрел на нее. Глаза по-прежнему закрыты, на лбу залегла едва заметная сосредоточенная складочка. Вся она превратилась в оголенный нерв, способный содрогнуться от легчайшего прикосновения. И Герман это понял. Подушечками пальцев невесомо провел по вожделенным губам и запечатлел на них до смешного целомудренный поцелуй. Катя непроизвольно сглотнула и, уронив голову, обреченно уткнулась лбом ему в плечо. И словно бес вселился в него. Да! Да, это значило только одно – «Да»! Он сгреб ее в охапку, прижав к себе, как тряпичную куклу, и принялся осыпать лицо короткими, нетерпеливыми поцелуями. Оторвался на миг, заглянул в помутневшие глаза и поцеловал в приоткрытые губы. По-настоящему, жадно, требовательно. И она ответила.
Почувствовав, теплые губы Германа на своих ресницах, Катя сначала опешила. Но вместо того, чтобы отстраниться от него, продолжала стоять каменным изваянием, замерев в ожидании. Ей бы отступить от него хотя бы на шаг и тем самым пресечь любые безрассудные действия их обоих, но ее собственное тело уже предательски встрепенулось ему навстречу и радостно просемафорило зеленым светом на всех постах. И она сдалась. Сдалась, когда позволила ему поцеловать себя, когда ответила на поцелуй и обвила его шею руками, когда прижалась к нему всем телом на подкосившихся ногах, давая свое молчаливое согласие на все, на все, что он захочет.
Герман терзал ее губы, упиваясь поцелуем, ее ответной податливостью и собственной вседозволенностью. Он отлепился от нее, когда уже почти задыхался и, не отрываясь от ее мутного взгляда, и потянул с плеч халат. Застеснявшись собственной наготы, она прильнула к нему, зарывшись лицом в рубашку на его груди, но он отстранился ненадолго, оглядел ее восхищенно и, подтолкнув к кровати, аккуратно опрокинул на покрывало. За считанные секунды, как лучший солдат в казарме, освободился от ненавистной одежды и накрыл ее тело своим, беспрепятственно устроившись у нее между ног.
Ощутив ее под собой, Полянский вдруг понял, что все забыл, все, о чем грезил длинными ночами, как представлял себя в роли утешителя и уже тем был счастлив. Сейчас это показалось ему смешным. Теперь ему недостаточно быть просто рядом, пусть и в одной с ней постели. Теперь он хотел быть в ней, целиком, без остатка, как дикий зверь, не взирая на условности. Он так долго желал эту женщину, что всерьез опасался сорваться, испугать ее или причинить боль своей несдержанностью. Но она сама потянулась к нему, обняла стройными ногами и нетерпеливо выгнулась дугой. Не веря собственным глазам, Полянский скользнул рукой по внутренней стороне ее бедра и совершенно обалдевший погрузился пальцами во влажное марево. Сердце сорвалось в галоп. Он осторожно вошел в нее, все еще недоверчиво наблюдая за выражением ее лица, но уже в следующее мгновение понесся без оглядки, увлекая за собой и ее. Но буквально за шаг до спешащего за ними безумия заставил себя остановиться и, тяжело дыша, позвал ее хриплым голосом:
- Ка-тя… посмо-три… на меня… Катя!
Она отчаянно заскулила, заметавшись под ним, но он поймал ее лицо в ладони и выдохнул прямо в губы:
- Я люблю тебя… - и с животным рыком отпустил себя с цепи, забываясь в горячечном бреду.
В последний момент он вдруг испугался, что Катя позовет по имени, но не его, не Германа. Напрасно. Из ее уст он не услышал ни своего, ни другого имени, а лишь прерывистые всхлипы забившейся в конвульсиях любимой.
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
