Исполнение 2. 3/3 "Сложности перевода"
Он остановил машину и устало потер лицо ладонями. Мысли путались. Что было вчера, а что месяц назад? Надо добраться до дома и лечь спать, вдруг народ прав, и утро вечера мудренее? Не зажигая света, он протянул руку, открыл бардачок и пошарил в поисках сигарет. Которых, разумеется, там давным-давно уже не было. "Стар становишься, Роман Дмитрич, - укорил он себя. - Всего-то трехчасовой перелет и один показ, а ты вместо замка с синим крабом на воротах похож на графские развалины." А как отличить один день от другого, если опять Андрюха цапается с Сашкой, не светски и не вежливо намекая на его проигрыш в казино, если опять Кира закатывает сцены ревности, причем по солидному поводу с третьим киевским размером? Из новенького, правда, были полуголая Пушкарева, замотанная в блестящую трубу, и шикарный выход юбчатого Милко с прощальной речью. Он раздраженно захлопнул дверцу бардачка. Перед глазами мелькали десятки лиц, чужих, ненужных, с фальшивыми улыбками. Он терпеть не мог официальные мероприятия и по мере возможности уклонялся от участия в них или сокращал свое пребывание там до минимума. Вот и сегодня ушел задолго до завершения большой культурной программы. Триумфальный выход женсовета, безусловный успех коллекции - все это не радовало и даже не волновало хотя бы ревнивой завистью к новому президенту. Свое дело он сделал, поддержал Андрея, изобразив яркие впечатления от миловидной брюнетки, а там уж они пусть сами разбираются, удастся ли ему задеть чувства Кати, отзовется ли она на появление соперницы. Больше ему оставаться было незачем. Ему было жаль всех этих женщин - и Киру, которой, если Жданов все же решится, сегодня предстоит удар намного больнее, чем очередная пассия жениха, и Надю, верящую в искренность мягких взглядов и соблазнительных интонаций Палыча, и даже Катерину... как ни странно. Малиновский открыл окно, впуская душный воздух большого города. Ранняя осень в столице была покрыта пылью и скукой. Состояние, когда ничего не хочется, настигало его все чаще и чаще, исчез азарт, пропала жажда свежих впечатлений. Все казалось уже хорошо изученным. Или было на самом деле? Вот так, в неполные тридцать, знакомство с миром стало настолько тесным, что никаких тайн не осталось, нельзя ожидать сюрпризов, надеяться на счастливый случай и звонок с незнакомого номера? Он поморщился и снова вернулся мыслями к Андрею. Неужели его жизнь даже более однообразна, чем та, что ведет его друг? Тот с малолетства, как лев, сражается с Воропаевым за внимание отца, никак не желая признать давным-давно засчитанное судьбой поражение. И примерно с тех же пор врет себе, с неповторимым прямодушием считая, что врет и изменяет своим женщинам. И вечно перед всеми оправдывается, оставаясь виноватым в первую очередь в собственных глазах. И с этим грузом вины и угрызений совести рушится из одних отношений в другие. Неужели это лучше, чем то, что выбрал он, стерев свое прошлое, раз и навсегда запретив себе вспоминать? Он достал мобильник, открыл и бездумно поперебирал список, состоящий исключительно из женских имен. Выключил, сославшись на утомление после длинного дня, начавшегося еще в Норильске, и тут же покачал головой. Врать себе - это так глупо. Ему было не до простых развлечений. Ему хотелось взять за руку Надю, рассмешить, прогнать из ее дивных темных очей напряженность и ранящий вопрос. Прошептать, что это всё ерунда, всё пройдет, подумаешь, московский красавчик - недельное увлечение, пусть он останется приятным воспоминанием, а тебе нужно идти своей дорогой. Он размышлял, что можно было бы позвонить Пушкаревой и рассказать правду, а не намекать ей ветвистыми рогами. Самовластное воображение усаживало его рядом с Кирюшей, которая сейчас похожа на птицу, готовую сорваться с места при малейшем подозрительном шорохе. Если бы он мог быть рядом с ней, успокоить, пригреть, добавить сил. Объяснить, что Сашка, какой ни ядовитый змееныш, все же прав, и не будет у нее с Андреем счастья, и надо им расстаться, пока все еще более-менее целы и вменяемы. Он думал о других, как всегда, как уже много лет подряд, только бы не заниматься собой, ведь решать чужие проблемы и сочувствовать чужой боли гораздо проще, чем признать, что оставив себя без прошлого, он перекрыл всё возможное будущее, зависнув навеки в неподвижном настоящем. Роман тронул машину. Медленно, будто нехотя. Надо было возвращаться в пустой дом. Включать яркий свет во всех комнатах, греть что-нибудь на ужин, глушить тоску запутанным сюжетом новой книги из тех, что привез из своих франшизных странствий. И повторять как нищему, молящему о корочке хлеба: "Ни один мужчина не стоит твоих слез." Он выбрался с бульвара и влился в поток машин на проспекте. Он был собой и жил настоящим. Тягучим вневременьем, когда дни становятся неразличимы, а существует только лишь время суток.
|
|