НРКмания

Роза - 22, ALEPA,



Ни до чего хорошего, боюсь)) Ну, в соотношении с каноном и с поправкой на исторические реалии.

Вот, кстати об исторических реалиях: с этой части автор позволил себе их немного переврать, поскольку подобные события если и были, то гораздо позднее. Они и на исторической-то родине тогда еще не вошли в полную силу.

Да, и скачущие времена в "Записках" - это не баг, это фича, наш гений мыслит нелинейно и хаотично


Исполнение 1. 8/?

Я всегда говорил, что женщин зря не берут в армию. Иные в одиночку смогли бы нанести противнику больше ущерба, чем целое войско. Вот, скажем, Кира: я даже завидую немного ее упорству. Работать ей быстро надоело, чего и следовало ожидать, ведь работа отвлекала ее от встреч с подружками, и самые свежие сплетни светского общества она узнавала последней, а это никуда не годится. Зато осаду и штурм Андрея она ведет по всем правилам военного времени: непрерывно и самозабвенно. Она то и дело приезжает в "Зималетто", якобы чтобы посмотреть, как идут дела, а в действительности — проверить, не изменяет ли ей Андрей прямо на рабочем месте, за своим столом из красного дерева. Если он и изменяет, то точно не в кабинете — он же не самоубийца, как-никак.

Вот она, загадочная женская душа: когда Кира целыми днями пропадала в "Зималетто", ни одна продавщица ни слова ей не сказала о шашнях Андрея с клиентками, хотя все всё знали. Стоило ей уйти, как к ней преисполнились сестринской солидарности и готовы приписать Андрею даже те грехи, которых он не совершал.

Да только Андрей с Пушкаревой часто отлучаются вместе по делам, и сказать наверняка к поставщикам они ездили или в ближайший отель, никто не может. И, как ни прискорбно это признавать, я ставлю на последнее. А ведь я был уверен, что у Андрея есть вкус. Может, это его Пушкарева покусала и заразила, как бешенством, безвкусицей?

В общем, Кира не устает устраивать Андрею допросы, облавы и проверки, но он держится, как кремень, и делает вид, что чист, как слеза.

Так и живем. Хотя время от времени происходит что-нибудь более интересное, чем приевшиеся скандалы Киры.



Я знал, что Пушкарева доведет меня могилы. Из-за нее я чуть не отправился на встречу с праотцами, а я вовсе не жажду этой встречи, особенно учитывая, что половина из них были суровыми турецкими воинами. Умирать второй раз на том свете от ятагана истово верующего прадеда — ну уж нет, обойдусь пока без этого.

Так я Пушкаревой и сказал, когда немного пришел в себя. Любого удар хватит, если в коридоре модного дома ему вдруг встретится уроженка племени Сиу с боевой раскраской на лица, ирокезом на голове и с томагавком в руках. Это я уже потом понял, что на самом деле это Пушкарева, только принарядившаяся, накрасившаяся и сделавшая прическу. Да и держала она не топорик, а совок для мусора.

Представьте себе плод противоестественного союза тропического попугая и дикобраза. Если у вас хватит на это воображения, значит, вы представили себе Пушкареву. Кричаще желтое платье с ярко-фиолетовой и красной отделкой, нелепая прическа с торчащими во все стороны волосами и лицо накрашенное так, что даже в борделе это сочли бы перебором — Пушкарева была настолько ужасна, что это было не смешно, а страшно.

Я мог бы ей об этом сказать. Мог бы даже убедить переодеться, хотя она сама явно считала, что выглядит лучше обычного, но зачем? Мне хотелось посмотреть на лицо Андрея, когда он ее увидит.

Как оказалось, я правильно сделал, потому что весь день развлекался, наблюдая, как Андрей и остальные избегают встречаться с Пушкаревой взглядами и пытаются найти тактичный способ сказать ей, что еще чуть-чуть — и кто-нибудь вызовет доктора, чтобы ее забрали в Кащенко. Никто же не поверит, что здравом уме можно ходить в таком виде и верить, что это нормально.

"Ты гордишься? — случайно услышал я, как Роман спросил у Андрея. — Это она ради тебя так расстаралась". "Мне такие жертвы не нужны", — ответил Андрей. "А зря, — сказал Роман. — Я бы на твоем месте воспользовался случаем и отправил ее рекламировать наших конкурентов. Тогда от них все клиенты сбегут, причем прямиком в наши теплые объятия".
Андрей ответил, что, мол, "Зималетто" своими силами обойдется. "Ну, как знаешь, — сказал Роман. — Ничего, терпи, немного осталось". Что он имел в виду, я не знаю — пришлось пойти дальше своей дорогой, а то еще проходившие мимо подумали бы, что я подслушиваю.

Слава богу, уж не знаю, чьими стараниями, но на следующий день Пушкарева пришла на работу в привычном виде.



Спас Кристину от тюрьмы. Я не настолько человеколюбив, чтобы делать это по доброте душевной, и, была бы моя воля, оставил бы и ее, и Пушкареву, которая была с ней, на произвол судьбы. Однако я подумал, что скандал мог бы отразиться на "Зималетто", и потому пришлось вмешаться.

Сижу, я в кафе, у окна, наслаждаюсь кофе, смотрю на площадь, и вижу, как там стали собираться группки женщин. Все серьезные и как-то мало похожие на совершающих променад праздных дам. На них уже полиция и прохожие начали настороженно поглядывать — оно и понятно, учитывая, что творится в стране. Пока я думал, остаться ли мне посмотреть, чем все закончится или убраться подальше подобру-поздорову — а ну как они витрины и окна начнут бить? — как появились Кристина, несшая в руках что-то вроде свернутого плаката, и Пушкарева. И тут я вспомнил, что не далече как на прошлой неделе, видел у Пушкаревой журнал английский со статьей про полоумных девиц, называющих себя суфражистками. Я, как это частенько бывало, пришел в "Зималетто" рано утром, когда там никого, кроме Пушкаревой не было, и она по обыкновению предложила мне чай с пирожками. Была среда, значит, пирожки были с капустой и с вареньем, их я особенно любил. (По понедельникам была шарлотка, ее я тоже уважал, а вот в четверг — расстегаи с рыбой. Не люблю рыбу, но, впрочем, я по четвергам почти никогда рано не приходил. Конечно же, это чистой воды совпадение.) В общем, пью я чай, смотрю, а перед Пушкаревой журнал этот лежит. Я его тоже читал, у Поля, от нечего делать. "Я хочу быть как они", — сказала Пушкарева, заметив мой невольный интерес. "Что, попасть в тюрьму, где тебя будут насильно кормить и обливать водой?" — спросил я. "Бороться за права женщин, — обиделась Пушкарева. — Мы имеем право, чтобы с нашим мнением считались, имеем право голосовать и учиться, где хотим и на кого хотим, хоть на врача, хоть на инженера". Вообще-то я был с ней во многом согласен, но не признаваться же в этом. Поэтому я спросил: "Кого выбирать собираешься, императора или, может, начальника охранки?" Пушкарева окончательно обиделась и больше ничего не сказала.

Следовало ожидать, что ее желание никуда не денется.

И вот идет эта парочка четким строевым шагом к площади, и мне становится совершенно ясно, что ничем хорошим это не закончится. Пришлось быстро расплатиться и бежать их перехватывать.

Естественно, они не хотели разворачиваться и уходить домой. Они же пришли призывать власти услышать их голос, бороться за справедливость, отстаивать свои права. Как дети малые, право слово.

"Идите, — говорю. — Особенно ты, Пушкарева. Кристину, положим, вызволит Александр. И залог отдаст, и перед полицией словечко замолвит. А тебя, Пушкарева, ждет тюрьма. Поздравляю, ты почувствуешь себя в шкуре своих героинь. Твоя мама будет тебе пирожки носить, а подружки — свежие сплетни из "Зималетто". Я бы собственноручно сшил тебе арестантскую робу, так ведь не разрешат же. Вперед, твои родители и Андрей будут тобой гордиться".

Пока я все это в красках расписывал, появились конные отряды полиции — разгонять незаконный митинг. Пушкарева и Кристина волей-неволей вынуждены были уйти. Вот ведь дуры! Надеюсь, их больше не потянет на подвиги.

На следующий день, в понедельник, Пушкарева принесла двойную порцию шарлотки и много пирожков с вареньем.

Бати, бальзам на душу!!!
Нетрадиционность никак не мешает Милко много размышлять о дефочках
И лучшие краски его палитры опять Катеньке









Любопытно, какие выводы сделает Милко из внушений Малиновского Жданову о терпении

Этюд про двух суфражисток должен смягчить сердце гения, он ведь Кристиночку любит, значит и Катюшка личность интересная, судя по пирожкам

А вообще, сценаристы рыдают, почему никто не свел Катю с Кристей, это же родственные души)))

ALEPA,


Побоялись, что они аннигилируют при тесном контакте

Следующая часть незаметно перетекла в почти драму, все как в каноне.

Исполнение 1. 9/?

Пройдоха Роман отправился в деревню ‒ окучивать больного дядюшку в надежде на то, что тот отпишет ему поместье. Уютова сказала, что в его отсутствие скорость и качество работы швей и продавщиц резко увеличились.



"Гадаете, что ей подарить? Мы точно знаем!" ‒ так написано на рекламном плакате "Дамских угодий", магазина для женщин от "Зималетто". Под надписью нарисован озадаченный мужчина, который чешет в затылке, глядя на даму, сидящую за туалетным столиком, заставленном всевозможными флакончиками. На другом плакате с такой же надписью все тот же мужчина хватается за голову, стоя перед недовольной дамой, рядом с которой валяются калоши. Руки бы оторвать тому, кто это придумал. Плакаты, предназначенные дамам и восхвалявшие ассортимент парфюмерии, косметики, украшений и всего прочего, были намного приличнее.

Впрочем, "Дамские угодья" несмотря ни на что имели успех с первого же дня. Пусть реклама была частично ужасной, но зато сам магазин, признаю, вышел вполне ничего. Мрамор, хрусталь, электрическое освещение, пуфики, на которых можно отдохнуть после многочасовой примерки украшений и прийти в себя после мук выбора подходящего парадного сервиза. На сливки аристократии, само собой, "Угодья" и не рассчитывали, но тем, у кого не было солидного состояния, нечего было делать среди всего этого великолепия и стремящихся достать Луну цен.

Уж не знаю, как Андрею удалось найти на все это деньги, с его-то уже имеющимися долгами, о которых, я так понимаю, ни его родители, ни Воропаевы не знают. Вот бы скандал, если бы они выяснили, что "Модный домъ 'Зималетто'" заложен. Может, я им и рассказал бы, но тогда пришлось бы объяснять, откуда я это знаю. А мне не хотелось подставлять Максима ‒ не стоило никому выдавать, что в постели солидный московский банкир выбалтывает чужие секреты, пусть даже он и мерзкий предатель. Ну да ладно, так даже интереснее. Если у Андрея хватит мозгов выкрутиться, я признаю, что он не такой идиот, каким кажется.

Но все же, откуда у него средства? Все ждали, что "Дамские угодья" откроются аккурат к Рождеству, потому что все крыло было отремонтировано уже в ноябре, однако Андрей, ходивший мрачнее тучи, говорил, что придется подождать. Повеселел он только в конце декабря. Когда в "Зималетто" праздновали одновременно Рождество и день рождения Пушкаревой, Андрей улыбался так, как будто его сделал своим наследником какой-нибудь король, шутил, осыпал всех работниц комплиментами и был, по его собственному мнению, неотразим. Не знаю насчет остальных, но Пушкарева точно была с ним согласна.

Кстати, ей, Пушкаревой то есть, подруги подарили платье. Купили ткань, заплатили швеям. "Простенькое, но милое и женственное, я сама фасон выбирала", ‒ сказала мне потом Уютова. А вот Андрей торжественно преподнес ей собрание сочинений какой-то не в меру плодовитой писательницы и книжку про деньги немца со смутно знакомой фамилией ‒ наверное, чтобы Пушкарева преумножала капитал "Зималтето".

А сразу после Нового года в "Угодья" начали закупать хрустальные люстры и стеклянные шкафы-витрины.

В "Зималето" веяло переменами, даже по Пушкаревой это было видно ‒ она врезалась в людей чаще обычного, что можно было приписать либо задумчивости, либо мечтательности. Судя по тому, что теперь она почти не сводила с него глаз, я ставлю на второе. А Андрей, между прочим, собирался венчаться с Кирой сразу после Великого поста. Если "Зималетто" не потопит финансовый вопрос, это сделает любовная драма.



Кабинет Андрея слегка сгорел. Я решил было, что он вконец измучил Пушкареву своим тиранством ‒ по-моему, если кто и руководил "Зималетто" по-настоящему, так это она, ‒ но нет, виновато было электричество. Правда, пожар вовремя потушили и ничего серьезно не пострадало, больше всего досталось шкафу, возле которого загорелась розетка, да и то он остался цел. Поэтому Андрей, собиравшийся отдохнуть от трудов праведных в Карловых-Варах с родителями и Кирой, махнул рукой на царящий в его кабинете хаос, попросил Пушкареву во всем разобраться и укатил за границу.



Не знаю, как кричит белуга ‒ вообще говоря, я даже не знаю, кто это такая, надо будет потом спросить у Уютовой, ‒ но зато я слышал павлина. Мерзкая тварь, скажу я вам. Если бы я не знал, сколько он стоит, свернул бы ему шею собственными руками. Но вечеринку портить не хотелось, платить владельцу этой хвостатой заразы за то, что я избавил мир от этой звуковой угрозы, ‒ тоже, поэтому пришлось в свое время весь вечер слышать эти вопли. Правда, превосходный коньяк, в котором хозяин дома знал толк, немного скрасил мои мучения.

Я вспомнил об этом лишь потому, что, войдя утром в "Зималетто", первым делом услышал знакомые гнусные крики. Дверь мне открыла не Пушкарева, а Потапкин ‒ я уж думал, не дозовусь его. Что, пирожков с капустой сегодня не будет? Но я быстро забыл о пирожках, при такой-то шумовой атаке. "Это что?" ‒ спросил я у Потапкина. Но тот лишь пожал плечами, посмотрел на меня мутными глазами без малейших признаков того, что у их владельца имелась хоть какая-то нервная деятельность, не то что высшая, и потопал к себе. Пришлось идти выяснять все самому.

Вместо павлина обнаружилась Пушкарева. Она валялась на полу в кабинете Андрея, завывала как дрекавац*, и я не сразу понял, что это она не демонов вызывала, а просто плакала. Вот тут-то мне следовало развернуться и уйти, только дверь поплотнее закрыть за собой, и пусть ревет себе дальше в свое удовольствие, но я подумал вдруг о том, что, возможно, она плачет по делу. Тем более что возле нее лежали какие-то бумаги. А ну как окажется, что "Зималетто" полный банкрот, а Ждановы и Воропаевы сбежали с остатками денег?

Пришлось пытать Пушкареву, чтобы понять, что случилось. Если бы я полагался только на ее нечленораздельное мычание, то еще лет пять бы пытался разобраться, что к чему. К счастью, мне помогли валявшиеся на полу бумаги.

Я всегда думаю о людях плохо: лучше ошибиться, чем разочароваться, но я не предполагал, что мне надо было думать об Андрее еще хуже, чем я и так думал.

У Пушкаревой была бабка. Когда-то. Со стороны матери. Эта самая бабка брак своей единственной дочери, мамы Пушкаревой, никогда не одобряла, и поэтому свое поместье завещала единственной внучке. Поместье это было не бог весть каким, но хватило бы на безбедную жизнь, если им правильно управлять. Вот только право распоряжаться им и деньгами, которое оно приносило, Пушкарева могла получить, лишь когда выйдет замуж или когда ей исполнится двадцать пять лет, смотря что случится раньше. Как будто у кого-то были хоть какие-то сомнения на этот счет. Двадцать пять Пушкаревой исполнилось как раз после Рождества.

То, что "Зималетто" было в долгах, я знал, но как-то не представлял, чтобы настолько. Для того чтобы открыть "Дамские угодья", Андрей купил соседнее здание, вот только владелец заломил за него такую цену, что можно было решить, что где-то в подвале спрятан клад. Пришлось брать бОльший кредит, чем изначально планировалось. Андрей рассчитывал, что продажа готового платья поможет быстро получить прибыль, но на хорошие ткани денег не осталось, а изделия из половых тряпок никто не покупал. Андрей вынужден был взять еще один кредит, а потом еще, уже под залог "Зималетто" ‒ чтобы отделать "Угодья". А чтобы избавиться от Дамоклова меча над головой, то есть чтобы побыстрее расплатиться с долгами, Андрей уговорил Пушкареву взять большую ссуду под залог ее поместья. Ну а чтобы она точно сделала такую редкостную глупость, он ее соблазнил, поклявшись в вечной и страстной любви. Об этом я узнал их бумаг, которые оказались письмами Романа Андрею, где тот перед своим отъездом давал инструкции, как правильно обращаться "с этим огородным пугалом, чтобы она не соскочила с крючка, пока мы не получим деньги". Пушкарева нашла эти цидульки в ящике обгоревшего стола Андрея. Разумеется, деньги он обещал ей вернуть сразу же, как получится, то есть, как я понимаю, когда рак на горе свистнет.

Я не люблю работать с непредсказуемым людьми, которых я совсем не знаю, ‒ они могут быть опасны. Работать и дальше с Андреем, который сделал то, что я от него никогда не ожидал, я, пожалуй, больше не хотел.

"Здесь все давно уже потушили, хватит заливать ковер слезами", ‒ сказал я Пушкаревой, но та еще сильнее зарыдала. "Сейчас сюда весь квартал сбежится, если ты продолжишь так завывать", ‒ предупредил я.

Кое-как Пушкарева успокоилась. Видок у нее был еще тот ‒ красная, опухшая, растрепанная, из носа течет. А в глазах ‒ отчаяние и полная безысходность. Москва-река уже замерзла, но Пушкарева упорная, найдет, как и с какого моста сброситься, чтобы наверняка.

Я представил, как какой бардак начнется в "Зималетто", если это случится, как все подружки Пушкаревой будут донимать меня своими рыданиями, как будет злиться Андрей, которому придется теперь лично заниматься всеми делами, и понял, что не могу этого допустить. Поэтому я взял Пушкареву за руку и повел, несмотря на ее жалкое сопротивление, туда, где ей могли сейчас помочь.

Хорошо, что в Клубе нет запрета на присутствие женщин в первой половине дня.

___________
* Мифическое сербское существо, что-то вроде балканской Чупакабры. Никто не знает, как выглядит, опознают его по страшным громким звукам, которое оно издает, и по растерзанному скоту.

Читаю и так хорошо, даже не знаю как описать.

Гость,

Исполнение 1. 10/10

Притащив Пушкареву утром в клуб, я первым делом ее напоил. Правда, ненамеренно. Я хотел, чтобы она расслабилась и выплакалась, а потом планировал сдать с рук на руки ее родителям, и пусть они дальше сами с ней возятся. К тому времени у Пушкаревой должно было поутихнуть желание уподобиться Муму, и родители справились бы с ее временным безумием. Но я не рассчитал дозу. Сам бы я от такого количества вина всего-то слегка захмелел бы, но Пушкарева стала Пиноккио наоборот — на середине предложения упала бесчувственным бревном на диван, на котором мы пили, и часа два не реагировала на попытки придать ей человеческий облик. Но до этого она уговорила полторы бутылки вина и в подробностях рассказала, как Андрей ее соблазнял, клялся в вечной любви — куда там до него Ромео, — и обещал, что непременно разорвет помолвку с Кирой, когда "Зималетто" перестанет угрожать банкротство. А иначе Воропаевы заберут свою долю, и все, "Зималетто" конец. Пушкарева верила. Вот, вроде, умная, но дура дурой. Деньги, которые она получила под залог поместья, она, само собой, Андрею отдала под честное слово, без всяких там расписок и договоров. Что-то мне подсказывало, что даже если Андрей и отдаст ей эти деньги, то к тому времени отца Пушкаревой, который уже собирался переезжать в поместье и наводить там порядок, уже переедет совсем в другое место — на погост.

Когда я растолкал-таки Пушкареву, то влил в нее литр крепкого черного кофе, скормил ей омлет от шеф-повара Клуба — я на это блюдо смотреть не могу, с таким-то количеством острого перца и жира, а Пушкарева даже не поморщилась, — и когда неудержимый поток слез хлынул с новой силой, понял, что везти ее домой еще рано. Пришлось вновь принимать меры.

Убедить Пушкареву раздеться оказалось непросто, в конце концов пришлось сказать, что Мехемед ‒ евнух, и его не интересуют женские прелести ни в каком виде. (Кстати, оказалось, что у Пушкаревой в принципе есть фигура — подумать только!) Оставив Пушкареву наслаждаться массажем — когда я уходил, она жалела Мехмеда, выражала сожаление, что один ее знакомый тоже не евнух, и порывалась исправить это досадное упущение — я отправился лечить собственные потрепанные нервы в компании С. С. мнил себя поэтом, совершенно зря, между прочим, но ему никто об этом не говорил, потому что у нее неповторимое чувство юмора и оригинальные философские взгляды. А еще — непомерная обидчивость. Чтобы разговаривать с ним в свое удовольствие, приходилось делать вид, что его стихи чего-то стоят. Чего только не сделаешь ради общения с умным собеседником.

Поговорив с С. за чашечкой кофе с ликером, я вернулся к Пушкаревой, и Мехмед, который на самом деле был венгром Андрасом, взглядом взмолился забрать ее куда подальше. Я забрал, взял еще бутылку вина ей, коньяк себе и, не переставая спрашивать себя, зачем я вообще в это ввязался, приготовился по десятому разу выслушивать откровения Пушкаревой.

"Я его люблю… то есть любила. А он… " Пушкарева всхлипнула и сделала еще глоток вина. Я это уже слышал за сегодняшний день уже сто раз. "Любила. И любишь. И еще будешь любить. Потом это пройдет. Или не пройдет, так тоже бывает, но все равно станет легче", — ответил я. Меня так никогда не предавали, врать не буду, но я тоже безответно любил. Хорошо, что я это перерос.

"Я его ненавижу, — убежденно сказала Пушкарева, икнув. — Никогда его не прощу. Как я папе скажу-у-у?.." И это я сегодня уже слышал, поэтому ничего не сказал, дав ей нареветься в свое удовольствие. Я, конечно, не страдаю благодушием и не обладаю запасами человеколюбия, но отменный клубный коньяк придал мне терпения и повысил порог безразличия к женским истерикам.

Когда мне это надоело, я спросил, что она собирается делать. Если она намеревалась отомстить Андрею, лучше убраться из "Зималетто" сразу: женская месть — страшное дело, хорошо, если город уцелеет, не то что сам Андрей.

Пушкарева снова икнула, подумала и сказала неожиданно трезвым голосом: "Ничего. Я его больше видеть не хочу. Никогда. Ну его к чер-р-ртям собачьим. Ноги моей больше в "Зималетто" не будет". "А деньги?" — спросил я. "Думаете, отдаст?" — горько усмехнулась Пушкарева. И я понял, что все, теперь ее можно спокойно отпускать — выживет. "Не уверен", — честно признался я.

"Самое главное, ‒ слегка заплетающимся языком сказала Пушкарева, когда я вез ее домой, — это придумать, что папе сказать. Ему волноваться нельзя у него сердце слабое. И пистолет имеется — пойдет еще Андрея на дуэль вызывать. Ничего, придумаю". На этом мы и распрощались.

Верная своему слову, в "Зималетто" Пушкарева больше появилась.



"С сыром? ‒ Да, я был разочарован и не собирался этого скрывать. — Я люблю с капустой и с яблоками". "Знаю, — невозмутимо ответила Пушкарева, — но были только эти. Остальные еще не успели испечь". Пришлось есть круассаны и пирожки с сыром.

Завтракать на балконе было уже не слишком уютно — наступала зима, и ветер становился все более сырым и холодным, — но все еще возможно, даже не надо было закутываться в пледы. Впрочем, долго бездельничать мы не могли: у меня приближался показ, а у Пушкаревой — сдача отчетности.

Когда пять лет назад я уезжал из России — так же налегке, как и прибыл, и с еще более жалким банковским счетом, — я не предполагал, что когда-либо снова увижу Пушкареву. Я искренне надеялся, что эта страница моей жизни была перевернута раз и навсегда. Увы, мне не повезло. Год спустя на пороге моей квартиры объявилась Пушкарева, чтобы отдать мне долг. Я тогда подумал, что у меня начались галлюцинации.

У меня были когда-то кое-какие сбережения. В этом мире все относительно: кто-то счел бы их грошами, кто-то ‒ огромным богатством, но, так или иначе, этого хватило, чтобы выплатить долги Пушкаревой. Зачем я это сделал? Сам не знаю. Разве что вспомнил своих деда и бабку и решил, что, если бы им когда-то так же помог, судьба моей матери могла сложиться совсем по-другому. Однако в полном бескорыстии меня обвинить нельзя: после этого я пришел к Андрею, как раз вернувшемуся из Карловых Вар — и сказал ему, что все знаю, и теперь то, что он был должен Пушкаревой, он будет должен мне. И пусть только попробует не отдать, ведь я не Пушкарева, я смогу испортить ему репутацию из любой точки мира. Я не стал слушать его оправдания и заверения в том, что все не так, как кажется, и что он не собирался никого обманывать, и тотчас же покинул "Зималетто".

Как показало время, я правильно сделал. Вскоре после моего отъезда стало ясно, что ничего хорошего Россию не ждет, и я бы в любом случае бежал оттуда. К тому же мне повезло: я сразу начал работать с Полем Пуаре, и вскоре обо мне начали говорить как о новой звезде мира моды.

Как ни странно, Андрей выполнил мои требования и исправно переводил мне частями долг. Я уже и забыл почти и про него, и про "Зималетто", когда снова увидел Пушкареву. Учитывая, что она ничего не была мне должна, я хотел было закрыть дверь перед ее носом, но любопытство пересилило, и я пригласил ее зайти. Выяснилось, что ее отец не пережил событий в России, отказало сердце, и Пушкарева, понимавшая не хуже меня, что обстановка в стране может стать только хуже, решила уехать, продав поместье. Подальше от хаоса и боли. Новую жизнь они с матерью задумали начать в Париже, благо Пушкарева отлично знала французский. "Ко мне потом Андрей приходил, — сказала она тогда, уже уходя. — Просил прощения, хотел объясниться. Говорил, что любит. Я его прогнала. Потом мы в поместье переехали, и нам соседи потом писали, что возле нашего дома какой-то пьяный несколько дней отирался. Они городового позвали, тот его увел, и все". Она сказала это обыденным тоном, небрежно, но я по глазам видел — не забыла и не разлюбила. Да только все, ничего уже было не исправить. О "Зималетто" и об Андрее мы оба ничего больше не слышали, хотя оба переписывались с Уютовой, но эту тему мы с ней договорились не затрагивать.

Пушкарева с мамой открыли кафе в квартале от моего дома и в трех кварталах от моей мастерской, и как-то так сложилось, что я стал по утрам заходить к ним завтракать свежей выпечкой. Но в самом кафе ранним утром всем было не до меня, и поэтому я завтракал в квартирке Пушкаревой над ним, вот как в этот раз.

Я уже собрался уходить, как в дверь ей позвонили. Мы решили, что это был Жак, мальчишка на побегушках, сын одной из официанток, которого частенько посылали за Пушкаревой, когда в кафе что-то не ладилось. Но нет, когда мы открыли дверь, то увидели Андрея. Точнее, я увидел какого-то бородатого истощенного мужика, и только услышав, как ахнула Пушкарева, и приглядевшись к незваному гостю, понял, что это Андрей Жданов собственной персоной.

"Кать, это я, — сказал он, вымученно улыбнувшись. — Не прогоняй меня, пожалуйста, я хочу с тобой поговорить… даже если уже поздно, — добавил он, посмотрев на меня. — Мне очень надо тебе кое-что сказать. Пожалуйста". Я быстро ретировался, оставив их разбираться между собой.

Следующим утром я шел к Пушкаревой с опаской: снова слушать ее истерику у меня не было ни малейшего желания. Открыв мне дверь, она приложила палец к губам и провела на балкон. "Тихо, — сказала она, — он там спит". Уточнять, кто этот "он", не было нужды. "Сказал, что так и не женился на Кире, — продолжила она, глядя на рассветное небо. — Воропаевы забрали свою долю, репутация Андрея была подмочена… в общем, было нелегко. Но он снова поставил "Зималетто" на ноги, выплатил тебе долг, обеспечил будущее родителей, продал свою долю и приехал ко мне. Сказал, что всегда меня любил, только не сразу это понял". "И что теперь?" — после долгого молчания спросил я. "Посмотрим", — пожала плечами она, пододвигая мне тарелку с пирожками. Но на губах у нее играла довольная улыбка, а на щеках горел румянец, и все было понятно без слов.

Конец

Бати, восторг-восторг и от Милко и от Автора!
В Записках столько находок, и смешных, и грустных, читаешь, прямо сундучок сокровищ приоткрывается. Плакаты с рекламой потешные, а идея с «Дамскими угодьями» супер
О да, связь банкира-предателя и ранимого модельера, как это нетривиально и романтично
Собрание сочинений для Кати Наконец-то Ждановская хохма воплотилась в реальность
Автор пообещал почти драму, однако из уст гения без налета человеколюбия и благодушия безнадега превратилась в приключения с пирушками и даже массажем
Дуэт белуги с павлином — песня года!
Бати, все, что Вы пишете, всегда очень лаконично, и здесь романтическая линия А + К укладывается всего в несколько фраз, зато читателям такой простор для воображения
Отдельное спасибо за вкуснейшие пирожки, как будто тоже удалось попробовать)))

ALEPA, Главное, что заказчику понравилось несмотря ни на что и вопреки всему


В том, что банкир - предатель, я не сомневаюсь, но в то, что Милко мог его довести, тоже верю: этот может

_________________
Все мои фики тут https://archiveofourown.org/users/Bathilda

Случайно набрела и прочитала залпом. Бати, ты волшебница. Бездна вкуса и юмора Люблю Милко!

_________________
Не простая птица ёж. Не взлетит, пока не пнёшь.

Амалия,


Я тоже)) пусть он тот еще фрукт временами

_________________
Все мои фики тут https://archiveofourown.org/users/Bathilda