|
2.
Утренний свет струился из окон покинутого отеля. Ветер всю ночь завывал, заставляя стонать стекла, и Андрею с Катей казалось, что лежат они в своих московских постелях и слушают звук разбушевавшейся метели. Да и теперь тихое серебряное свечение рассветного воздуха напоминало медлительный покой снегопада.
В ванной Андрей заглянул в зеркало и передернулся. То ли от перемены климата, то ли по каким-то медицинским причинам рана не только не заживала, а еще больше набычилась, потемнела, но не так, как темнеют успокаивающиеся раны, а так, как наливается кровью лицо перед приступом ярости. Интересно, можно ли так удариться, «выходя из вертолета»?
Катя же долго лежала, глядя в потолок широко открытыми глазами. Она вспоминала свои мирные сны и мирные пробуждения последних дней. Сегодня она должна была так же мирно проснуться в своей комнате в Москве, а вместо этого очутилась на страницах какой-то фантастической повести волей злонамеренного автора. Имя автора было известно - а что толку? Он ни за что не признается, что и пожар, и обморок - дело его рук. Она давно поняла, что он на все пойдет ради сохранения своего статуса, и, видимо, дела в «Зималетто» повернулись так, что у него появилась надежда на восстановление… Ну, или хочет получить такую надежду, выслужившись перед отцом. Какая разница? Главное, что он снова намеревается надеть на нее терновый венец своей пластмассовой влюбленности. На нее, живого человека… Да и себя не жалеет, готов даже на травмы, к тому же воодушевлен - теперь с нею не так противно, можно и на людях показаться…
- Я его ненавижу, - прошептала она, чувствуя, что в глазах вновь закипают слезы. - Я тебя ненавижу, слышишь?.. - И она яростно смахнула тыльной стороной ладони влагу со щеки.
В эту минуту Андрей стоял у ее номера, положив ладонь на панель двери и не решаясь постучать. Он принес ей печенье и сок, из тех, что в больших количествах хранились в буфете, он знал, что сама Катя к буфету и не подойдет. Наконец он постучал, и не один раз, а три или четыре, потому что ответа не было. Но ему удалось расслышать, как Катя вставала с кровати, и, поставив у двери пакет, сверху которого лежала пачка печенья, Андрей вышел из отеля и пошел к пляжу.
Горизонт был чист, и на небе ни облачка. Море чуть посветлело, спокойно переливалось своей сизо-бирюзовой красотой, сгущавшейся к горизонту. Ну, и сколько Малиновский выделил им для примирения? Или - грустное ха-ха - он вовсе решил от них избавиться? Но тогда ему придется иметь дело с Катиным наследником - отставным полковником, - видимо, Малиновский и от самого себя решил избавиться таким вот экзотическим способом.
Какое-то большое насекомое внезапно налетело, оглушило с воздуха, и Андрей инстинктивно отмахнулся, довольно чувствительно задев щеку. Атаковавшая боль вынудила опуститься на песок. Он сидел и промакивал рану ладонью. Ладонь была липкой, рана и не думала сохнуть.
Просидев так какое-то время, он поднялся и побрел обратно к отелю. Дверь Катиного номера была открыта, на полу стояли печенье и сок. Андрей поднял их и положил на тумбочку в пустой комнате. Малиновский назвал этот остров крохотным, и заблудиться здесь скорей всего невозможно. Катя могла быть только в одном месте. Туда он и направился.
Шум небольшого, стекавшего стеклянной стеной в озерцо водопада возвращал к мыслям о жизни, о том, что где-то есть другой мир, другие звуки и голоса... Катя сидела на большом камне под свисавшей кроной дерева, напоминавшего обыкновенную иву. Она казалась спрятанной, как в коконе, в тонких гибких ветвях. И тень от веток лежала на ее лице ажурной сетью.
Услышав его шаги, она стремительно обернулась.
- Не подходите ко мне. Я не хочу вас видеть. Уходите.
И вся вдруг выдвинулась, выделилась из своего убежища, из этого пейзажа, и стало ясно: нет другого мира, нет никого, кроме них двоих…
- Кать, мне не хватает тебя. Давай поговорим, хотя бы о чем-нибудь постороннем.
Видя, что он приближается, несмотря на запрет, со страхом и одновременно с жесткой решимостью в лице она глядела на него.
- Хорошо, - сказала она, почти выкрикнула, вдруг, - давайте документы. Давайте прямо сейчас, я подпишу, - и уходите…
- Нет у меня никаких документов.
Он остановился, снедаемый жалостью и нежностью. И, видя, что она все больше ожесточается, отступил еще на шаг.
- Я ведь при тебе осматривал карманы…
- Поищите в комнате, где спали… Наверняка в одной из тумбочек найдутся…
Он перевел дыхание.
- Катя, я тебе сейчас все расскажу. Все, что я…
- Не надо. Не надо ничего рассказывать, - ее голос почти звенел. - Неужели вы не понимаете, что мне тяжело вас слушать?
- Понимаю, я все понимаю… Но если бы ты попыталась… если бы ты говорила правду, а тебе не верили, что бы ты чувствовала, Кать?
- У меня нет нескольких правд, Андрей Палыч. А у вас их слишком много. Для меня, для себя, для Романа Дмитрича…
- Я уже давно не вру, - тихо сказал он. - Ни себе, ни тебе, ни Малиновскому… ни Кире. Я сказал Кире, что люблю тебя. Между нами все кончено. У меня… у меня никого нет, кроме тебя.
Он увидел, как лицо ее исказили боль, досада. Она отвернулась, прижав голову к плечу, которого ему не было видно.
- Я хотел… я хотел только увидеть тебя. Ты бы не стала разговаривать со мной при всех, и я придумал эту вечеринку, этот вертолет… Но он должен был отвезти нас на остров и тут же вернуться за остальными.
Не поворачиваясь, она усмехнулась и покачала головой. Она уже успокоилась, и голос ее был хрипловато-холоден.
- А пожар тоже вы придумали? И то, что было в моем бокале? Вы… или Роман Дмитрич… но вы же одно целое, не правда ли.
Он ответил не сразу, потому что, в сущности, она была права. Хотел он этого или нет, но Малиновский-то был уверен, что он одобрит неозвученный, «серый» план его действий. И неважно, что Малиновский ошибался, - ему не удалось, как прежде, убедить его.
«Я не хочу игр», - сказал он Роману. Он не хотел игр, но он хотел Катю и хотел, чтобы все перестали обвинять и думать о ней плохо.
И это была его последняя игра.
Внезапно он почувствовал сильную усталость и присел на камень, стоявший рядом. Камень был неровный, и сидеть было неудобно, к тому же здесь, у земли, в воздухе стояла неприятная колкая морось от долетавших капелек водопада.
- Ты не совсем права… - сказал он. - Я изменился. И я хотел увидеть тебя еще и потому, что никто, кроме меня, не виноват в том, что случилось с «Зималетто»… и может случиться с тобой. Я не смог убедить отца подождать, и после звонка Зорькина он привлек специалиста по уголовному праву.
Катя вскинула голову, и наряду с выражением гордого гнева он увидел на ее лице тревогу. Да, это Катя… ответственный человечек.
- Но я ведь сказала Коле связаться с адвокатами… Они должны были все уладить…
- Эти адвокаты - идиоты. Они не стали твоего Колю слушать. Радуются в предвкушении гонорара. Судебный процесс закончить - дело одного дня. - Он потер вновь засаднивший висок. - Когда я узнал об этом, я… Я отчаялся. Мне необходимо было тебя увидеть. Иначе бы я… - «Очутился в постели у Киры», - подумал он. - …перестал бы верить, что ты меня любишь.
- Я не люблю вас, - тихо сказала она. - С чего вы взяли? Вы думаете, после всего…
- Нет, нет… - Он опустил голову. - Я знаю, что все уничтожил. Но мне нужно было верить для того, чтобы совсем не спятить. - И он опять безотчетно потрогал скулу.
- Здесь должна быть аптечка, - с другим своим выражением в голосе, которого он не слышал бесконечно давно, сказала Катя. - Вам нужно что-то сделать… Рана какая-то… серьезная.
Он улыбнулся и посмотрел на нее.
- Куда уж серьезней, Катя.
Потом он снова сходил на берег, погипнотизировать небеса угрожающим и молящим взглядом - и поискать Катины очки в дурацкой надежде, что Малиновский ни при чем и их не трогал. Впрочем, зачем ему ее очки? Они, в отличие от ее сумки и его телефона, могли упасть только случайно.
И почему ее - ее - не ищут? Где Юлиана? Катя ничего не ест второй день…
Правда, печенье с соком не вернулись в буфет, и у него была надежда, что она не совсем голодная. Сидит на этом камне, как прикованная, полуслепая, одинокая… В любом случае им с Малиновским от кары отставного полковника не уйти.
Опустившись на песок, он стал с силой, отрывисто, буравить его валявшейся рядом веткой. Почему бы ему не воспользоваться этим и не объявить ее папе с мамой о том, что он ее любит? Пусть она не верит, да и они не поверят, но «осадок»-то останется… Он сожжет мосты. Но имеет ли он право?
Он поднялся и отряхнул брюки, все менее походившие на изначальный предмет одежды. Для начала нужно избавиться от острова, вернуться к людям, к ее родителям, к своим… А пока - он поднял глаза к небу: солнце было почти в зените, и становилось жарко. Взглянув еще раз в сторону отеля и убедившись, что Катя своего водопада не покидала, он разделся и бросился в воду. Проплыл довольно далеко и, возвращаясь, несколько раз нырнул, чувствуя, что болезнь, пусть на время, покидает тело. Выбрался на берег и рухнул лицом в песок, чтобы отдышаться. Перевернулся на спину… Почувствовал, как стягивается жесткой соленой коркой рыхлое внутри, лишенное здоровых клеток надбровье. И, вспомнив кое-что, он повернул голову и поглядел на место, где только что было его лицо. На песке следов крови, к счастью, не оказалось…
Его взгляд, опрокинутый сверху вниз, выхватил в кипе зелени на холме левее отеля черное пятно, почти правильной округлой формы. Заинтересованный, Андрей приподнялся на локте. Через минуту, уже в брюках и с рубашкой в руке, он поднимался по холму. Черное пятно становилось шире.
(Припомнил, как в далекие времена в короткие перемирия они с Санькой Воропаевым исследовали окрестности дачи. Андрею вечно надо было куда-нибудь на самый верх и в самую глубину, на меньшем он скучал и не мирился, и это раздражало Саню и он смеялся над ним. Лучше сказать - пытался смеяться, потому что тогда Андрея, вечно увлеченного какими-нибудь изысканиями, это мало задевало…)
Сейчас лавры Робинзона Крузо не привлекали его, и обследовать остров он не собирался. Но вот нечто вроде пещеры - а черное пятно оказалось входом в пещеру - вызвало интерес. Андрей остановился в двух шагах; от дыры тянуло теплой сыростью и чем-то удушливым, но приятным - предназначенным для красоты, но лишенным воздуха и солнца. Андрей шагнул и наклонился, подавшись вперед: углубление оказалось мелким, в паре метров взгляд уже упирался в стену, но вот сама стена… Вся «стена» была усеяна мелкими белыми цветами, словно какой-то дизайнер соорудил из них живой ковер. Благодаря этой белизне в пещерке было светло, почти как днем, это не было светом солнечного дня, но было чистотой снега… Вот только у снега такого аромата нет: теплого, искрящегося, как лучи солнца. Как они живут здесь, эти цветы, без воды, без этого самого солнца?
Ступив вперед, он ощутил под ногами довольно твердую почву… Пробыв в пещерке недолго и еще раз оглядевшись, вышел. Внизу плескалось море. Вдруг он услышал какой-то звук и поднял голову: выпорхнув из сухих зарослей, на уступ скалы, находящийся на уровне глаз, уселась птица. Птица была небольшой и на первый взгляд неприметной, но скоро стало ясно, что пепельно-серое оперенье ее отливает синевой, подобно тому, как бирюзово вспыхивают здешние морские волны. Птица поглядела на него черными бусинами глаз и, вспорхнув так же неожиданно, улетела куда-то вверх и влево. Улыбаясь сквозь гримасу боли на лице, левая сторона которого горела огнем, Андрей стал спускаться вниз.
Катя просидела у водопада целый день… Гневный протест, испытанный ею на рассвете, сменился тоскливым чувством обманутых надежд - тем чувством, которое она уже познала здесь, в Египте, пока не освободила из многолетнего ревностного заточения свое уверенное «я» - и пока не появился Андрей. Когда он ушел от водопада, она прислушалась к себе. Обрадовалась, что настоящей ненависти в ней нет, - раньше иногда она жалела об этом… А когда Андрея не было уже долго, часа два или три, и ближе к вечеру, она стала вспоминать, как в первые дни пребывания здесь он чудился ей во всяком встреченном мужчине. Ей не хватало его, она тосковала - и знала, что, стоит ему появиться, сердце снова оденется холодной броней, оно последовательно и послушно ей, ее сердце. Наконец она решила встать и уйти, но задержала прилетевшая откуда-то птица - чуднОе живое существо, обыденное и странное одновременно. Птица скользнула вниз, пронеслась сквозь светлое облако воды над озерцом - и вынырнула из него с глянцевым, блестящим на солнце, отдающим густой голубизной опереньем. Кате показалось, что птица вот-вот подлетит к ней - но та покружилась, не приближаясь, и улетела дальше, туда, где было то, о чем Катя ничего не знала. Но птица - знала, ведь в эти минуты она уже была там; и Катя решила завтра, если никто ее так и не спасет, побывать за водопадом.
Ноги отяжелели, затекли, она плохо видела без очков и хотела есть. Придя в номер, налила в стаканчик сок из пакета и развернула печенье. Она ела и ни о чем не думала - чтобы ни о чем не думать, надо быть очень голодной. Но, лишь поев, подумала о том, что здесь был Андрей - ведь это он поставил сок на тумбочку и принес еще. А еще через секунду, ослабев, она присела на кровать: на тумбочке лежало кое-что еще. Маленький, из пяти-шести лепестков, белый-белый цветок, он смотрелся здесь так же миролюбиво и в то же время странно, как та птичка. Напоенная приветливым теплом минута закончилась, и Катя вспомнила, как одно время в своей жизни каждое утро находила на столе нечто вроде этого цветка. Ее лицо померкло. По всем законам жанра следовало смять в ладони и выбросить это подношение; но как же ей было его жаль… И она не тронула цветка, лишь старалась на него не смотреть, да ведь красота цветов не только в их бутонах, - и, засыпая под завывание египетской метели, Катя ощущала теплый, лучистый аромат и искала в нем… впрочем, нет, никого она не искала!
***
Андрей слышал, как Катя вернулась; к этому времени рана уже болела так, что, будь его воля, он бы постонал, пожалуй. И он лежал и выжидал, пока Катя уснет и он сможет, не напугав, не потревожив ее, выйти. Он так и сделал, ушел из отеля куда глаза глядят, пока ноги не привели его к пещере. В пещере, как ни удивительно, было все так же светло; уставший от ветра, от того, что на всем пути его приходилось преодолевать, Андрей вошел и прилег прямо у стены с цветами. Он лежал, не замечая озноба, ему казалось, что становится легче, что уже не так болит и даже, возможно, удастся уснуть. Он уже не злился на Малиновского, все, что случилось, казалось нереальным и приснившимся во сне, а реальными были только этот остров, Катино отчуждение, его болезнь. Он дремал и слышал то трескучий звук, похожий на звук распахиваемых птичьих крыльев… то вдруг накатывала и оглушала морская волна, и он мучился от того, что нельзя сделать «звук потише». Целый час вечером он потратил на то, чтобы отыскать в отеле йод или хотя бы ту прозрачную, как вода, жидкость, которой Кира обрабатывала его, - перекись водорода. Ничего подобного не нашлось, ведь люди еще не успели пожить здесь, а медицинский пункт наверняка будет в том, недостроенном, крыле без крыши. Он, правда, пробрался и туда, но ничего, кроме килограммов пыли и известки, не обнаружил.
Катя проснулась поздно, порадовалась этому (у нее на руке остались часы) и полежала, прислушавшись. Слушать было нечего: в отеле царила мертвая тишина. Тогда она умылась и приняла душ - электричества здесь нет, но вода подается без сбоев. Хозяева платят за воду, значит, рано или поздно появятся здесь! Она еще не прикасалась здесь ни к чему, только пользовалась полотенцем… но теперь с минуту глядела на шкафчик, что висел на стене, в углу. Шкафчик с зеркальной дверцей, и дверца приоткрыта. Она протянула руку… Увидела картонные упаковки, похожие на упаковки для лекарств, и пару пузырьков - надписи были на английском. Стоило поднести пузырек к глазам, она убедилась, что это йод. Инструкция же в таблетках была написана на французском языке: жаропонижающее и противовоспалительное, в другой - антибиотик.
Катя оделась и вышла в холл, светлый и пустой. Нерешительно взглянув в ту сторону, где были другие номера, все же направилась туда. Ряд дверей был абсолютно однообразным, и, если б не заевшая и застывшая в положении «вниз» дверная ручка в одном из номеров, Катя так бы и не поняла, где приютился Андрей. Она дотронулась до ручки и толкнула дверь. На матрасе кровати лежал плед - точь-в-точь такой же, как у нее в номере. Пустой пакет от сока, пустая бутылка от минеральной воды, аккуратно сложенная вчетверо и даже заглаженная по углам, быть может, в безотчетной задумчивости, обертка от пачки печенья. Андрея нет.
Она подумала: он попросту сбежал. Пока ты здесь бесплодно наращиваешь температуру своего жалкого чувства, постепенно забывая об антибиотиках, он выносил очередной план! За нею приедут, а Андрей подстережет ее в Москве и, признаваясь в любви, станет просить молчать о его участии в этой операции. Она чувствовала, что многое щедро навернула, как необработанный кусок ткани в начале примерки, но так устала, была разочарована и в то же время возбуждена, что запуталась и не нашла в себе силы подгонять и делать вытачки. Он опять предал ее! Это было неоспоримо.
Вспомнив о найденной аптечке, она помедлила у своей двери. И лицо ее снова стало жестким. Наверняка в вашей ванной, Андрей Палыч, имеется точно такой же набор и, прежде чем уехать отсюда, вы уже воспользовались им.
Она вышла из отеля, но почему-то пошла не к водопаду, а в другую сторону - на пляж, может, потому что спускаться было легче, чем подниматься… Она шла быстрее, чем бы ей хотелось, и время от времени одергивала себя, старалась идти медленно, - а отчего-то получалось все быстрей и быстрей. Очень скоро она оказалась уже у моря, и торопливые волны лизали песок, и Кате захотелось снять босоножки и пройти по песку, и чтоб волны набегали на ноги. И она долго шла вдоль берега, держа босоножки в руках, и изредка поднимала голову и оглядывала холм, заросший сухой растительностью. Было тихо, тепло, иногда в кустах и листве деревьев слышался шелест, то были птицы, но Катя не видела их. Пока наконец не показалось, что увидела одну, но было слишком далеко. Она отошла от берега и, сев на островок травы, обулась. Юлиана зачем-то заставила ее надеть купальник, хотя прекрасно знает, что Катя в воду не войдет. Но ведь этот пакт освобождения был ее собственной скорбной необходимостью, Юлиана только помогала…
Она посмотрела туда, где ей почудилась птица, и, помедлив, пошла по направлению к холму. Приблизившись, увидела свою пепельно-синюю знакомую: та сидела на каком-то уступе и неподвижно глядела на нее. Рядом с нею виднелся провал в холме, из которого тянуло сыростью и еще каким-то ароматом, который показался Кате знакомым и вызвал волнение. Она отвела взгляд от птицы и, чуть наклонившись, ступила вбок. Отверстие было большим, через него можно было пройти; Катя увидела сквозь дымку что-то белое… Положив ладонь сверху на плотный ковер травы, она заглянула внутрь.
И тут же отшатнулась, и чуть не упала, не удержавшись. Она закрыла лицо рукой и стояла неподвижно. У нее это от голода, которого она уже не чувствует; от того, что нет очков и весь мир тонет в тумане; от всего, что случилось с нею. Она медленно отняла ладонь от лица и, поднимая глаза, тут же встретилась взглядом с птицей. Та как будто с удивлением и презрением смотрела на нее. Это вернуло Кате самообладание: еще один член совета директоров, внезапно вспыхнула гневным вызовом она. И решительно сделала шаг в пещеру…
В пещере, у стены, заросшей мелкими белыми цветами, лежал Андрей. Никуда он не уехал. Он не мог ехать и не мог ходить: когда Катя дотронулась до его плеча, ощутила жар, как от раскаленной печки. Он дышал прерывисто, иногда совсем замирал, и глаза его были закрыты. На мгновение мелькнула мысль: он разыгрывает ее; но здравый смысл властной иронией отодвинул эту мысль, отшвырнул. Она много времени провела на берегу и если уж заметила птицу, то Андрея бы тоже увидела. Все это время он провел здесь, может быть, со вчерашнего вечера. И рядом - никаких упаковок на французском языке…
Катя выпрямилась. Они были здесь вдвоем, и нельзя было кому-то сказать: помогите ему, - и самой отстраниться. Его лицо то расслаблялось во сне, то вдруг становилось похожим на высеченное из камня. Далекое, равнодушное лицо. Он мучился в какой-то посторонней муке, он действительно оставил ее, этого не желая…
Через минуту она бесстрашно шла по холму, убирая волосы с лица, на лбу выступали капельки пота, и она их вытирала.
На всякий случай заглянула еще в номер, где спал Андрей, - в его аптечке могли быть еще лекарства. Но в ванной не оказалось даже шкафчика. Видимо, шкафчик успели повесить только у нее… Катя захватила еще пакет с соком, тот самый, который Андрей принес ей, а она не успела выпить.
Вернувшись, она попыталась Андрея разбудить, получилось ровно настолько, чтобы он выпил таблетки. Он снова провалился в сон, а она, преодолевая страх, нахмурившись, неумело обрабатывала его лицо, эту ужасную разбухшую рану - на пляже ведь нет ни одного камня! Это даже хорошо, что он спит; он стонет, конечно, но не чувствует боли.
Андрей проснулся и удивленно произнес: «Катя». Она не хотела встречаться с ним глазами, но не успела отвернуться и проговорила: «Да». «Ты мне не снишься», - убежденно сказал он. «Нет», - ответила она и вздохнула с сожалением.
Как было бы славно убедить его, что это сон, вылечить его - во сне.
Но он проснулся. И теперь они глядели друг на друга не таясь, потому что, несмотря на белую стену, в пещере все же было темновато.
- Вы выпили жаропонижающее и антибиотик. По-моему, их надо пить по часам.
- Где ты это взяла, Катя?
- У меня в номере есть аптечка. Я ведь говорила - где-то должна быть… Вам легче?
- Ты же видишь, - улыбается сквозь немоту левой половины лица он. - А вообще, не стоило со мной возиться. И так пройдет. А если не пройдет, то…
Нет смысла в словах, и он умолкает, чтобы просто смотреть на нее.
- Вы не упали, - говорит она. - Вас побили.
- Да, и их было много, - улыбается как можно беспечней он.
- Кто?
- Кто? Не имеет значения… Я их не знаю, они меня тоже. - И, видя, что она продолжает напряженно вглядываться в него, он решается. - Я хотел, чтобы кто-нибудь наказал меня за то, что я сделал. Я сам себя хотел наказать. - Он отворачивается, чтобы не видеть в ее глазах недоверия. - И еще я не знал, как жить без надежды. Она у меня была, пока ты… пока Зорькин…
- Я поняла.
Она сидит, низко опустив голову. И наконец осмеливается взглянуть на него. Взгляд у нее серьезный, вид - спокойный и решительный.
- Андрей Палыч, чего вы хотите от меня?
- От тебя, Катя?.. Я хотел, чтобы ты простила меня. Хотел быть с тобой. Хотел, чтобы все недоразумения с «Зималетто» закончились.
- А теперь?
- А теперь я хочу, чтобы к тебе вернулись очки, чтобы у тебя была еда и одежда. Всё…
Она опускает голову, и он вновь перестает видеть ее лицо. Все бесполезно… После того, как ее руки касались его лица, эта мысль причиняет еще больше боли.
- Как ты меня нашла?
Катя инстинктивно оборачивается.
- Птица…
Изумление в его глазах сменяется веселым выражением.
- Синяя птичка… Я тоже видел ее. Наверное, у нее здесь гнездо.
Катя наклоняет голову с сомнением.
- Она еще летает за водопад…
И он начинает горячо и серьезно, словно потребность избавиться от чего-то стала неодолимой, говорить:
- Катя, то, что начиналось, как игра, никогда не было игрой. Только я поздно это понял. Эта инструкция не имеет никакого отношения к нам с тобой, какие мы есть на самом деле. И она не может причинить нам вреда, так же, как сам Малиновский не может. Понимаешь?..
И она задает ему все тот же вопрос:
- А теперь?
Но на этот раз он не понимает вопроса.
- Ну, все это, - она обводит взглядом пещеру, белые цветы, кивает на вход, где сидела птица, - разве это тоже не игра?
- Я не хотел этого, не планировал, - устало повторяет он. - На катере начался пожар… и с этого момента все пошло не так. Может быть, с Малиновским тоже что-то случилось и он не может нас забрать…
И они снова молчат, каждый чувствуя правоту друг друга.
Через некоторое время Андрей говорит:
- Жаль, что нечем померить температуру. По-моему, прошло. Надо вернуться в отель.
- Я помогу вам…
Выходя, он с улыбкой поворачивается к ней.
- Ты просто иди рядом, а если начну падать, успей отбежать…
Катя ничего не отвечает, только опускает глаза.
В номере он выпил еще две таблетки, запил минеральной и сжевал пачку печенья в один присест. Дотронулся до скулы - болит, но нормальной, а не горячечной, истошной болью. И нет ощущения, что сейчас отвалятся лоб и щека. Перед тем, как лечь, он вышел еще раз в коридор и крикнул:
- Кать, ты спишь?
И ее голос ответил:
- Нет. Но собираюсь.
- Спокойной ночи. И - спасибо…
Утром Андрей обнаружил, что его брюки в таком состоянии, что их больше нельзя надевать. Он решил прогуляться к водопаду. Катя пошла вместе с ним - увидев, что он собирается выходить, просто пошла рядом, как будто так и должно быть. Это не жалость, это ответственность, думал он. Если б здесь был Зорькин, передоверила бы Зорькину - как «Ника-моду». Но уже хорошо, что она не считает свою помощь унижением… Он шел и с той стороны, где она была, чувствовал тепло. Она всегда выделялась горячим и ярким пятном для него - из всего мира.
Увидев, что он собирается нырнуть, она сказала лишь, вдруг назвав его на «ты»:
- Тебе нельзя сейчас.
- Твои французские таблетки творят чудо…
Она отклонилась, как от угрозы, когда он дотронулся до ее руки, - но не отняла руку. Он отплыл немного от берега и прополоскал брюки. Выжал кое-как и положил на камень, освещенный солнцем, - рядом с тем, на котором сидела Катя. Он боялся, что после его выходки с рукой она уйдет. Но она оставалась.
Обернулся: стена из воды, стекающая в озеро с высоты, сверкала на солнце. Он подплыл под нее и несколько раз с силой окунулся, выныривая и осторожно подставляя голову, выздоравливающую рану напористым струям. Пригладил волосы и увидел, что Катя смотрит на него.
- Ты не хочешь искупаться? - спросил он. - Вода теплая.
- Я не умею плавать… - ответила она.
- Так же, как водить машину, - заметил он, улыбаясь. - Если бы тебе когда-нибудь понадобилось уплыть от меня, ты переплыла бы Красное море.
- Уже нет…
И, так как ему необходимо было увидеть ее глаза, он подплыл к ее ногам, близко-близко. «Ты же видишь, что-то удерживает меня», - говорили ее глаза цвета меда.
- Почему бы нам не попытаться поплавать вместе? - тихо спросил он, но она слышала каждое слово сквозь шум водопада. - Я бы тебя научил… Что у тебя с этим парнем?
- С каким?
- С тем, что был на катере с тобой и Юлианой.
- Мы друзья. Юлиана помогает ему открыть в Москве ресторан.
- Он так на тебя смотрит…
- Я не буду об этом говорить, - и она поднимается и легко бросает ему полотенце, лежавшее на коленях. И задерживается еще на минуту, чтобы сказать: - Можешь не пить таблетки, но скоро два часа…
И он задумчиво смотрит ей вслед, стоя по пояс в воде и держа в руках полотенце.
Он вернулся в номер и понял, что противен себе. Заигрывает с нею, как дешевая кокетка. Сказали тебе «нет» - ты мужик или тряпка? Имей мужество глядеть поражению в глаза. И что он там опять врал ей про Малиновского, не имеющего возможности прилететь?!
И, когда относил Кате новую порцию сока - на сей раз апельсинового, на минуту задержал ее руку, которой она брала пакет:
- Прости меня. Я веду себя, как полный идиот. И вообще… ты во всем права.
Ему показалось, что она хотела что-то сказать, - но не сказала и, взяв сок, отошла с ним к кровати. Андрей ушел; Катя же, машинально опустив на пакет глаза, не сумела увидеть ни буквы. Она теряет зрение, теряя его... Она вылечила его, но не вернула…
После того, как она могла потерять его навсегда, никакая плата не казалась высокой.
А что, если это и есть - свобода?..
Она сидела и невидящим, но ясным и серьезным, погруженным внутрь, взглядом смотрела на увядший цветок. Воспоминания, которые она призывала раньше, как верное оружие, бродили по пустому отелю, заглядывали в комнаты - и сами были пусты. Они не причиняли ни вреда, ни боли.
Температура не поднималась, и все же идти на берег моря сторожить вертолет или катер было рановато. Если температура поднимется вновь, Катя останется одна. Чего ей стоило вчера разгуливать по темному острову с лекарствами…
Когда стемнело, Андрей услышал, что Катя ушла. Лежал и боролся с собой, а потом встал и пошел к водопаду. И увидел ее внезапно: она стояла у самой воды и повернулась к нему, держа что-то в руках. Он остановился и увидел, что она в купальнике, а светлое пятно, уже у ее ног, - ее платье.
- Я хочу научиться… - сказала она. Виновато и откровенно, как будто саму себя застигла врасплох, но это было плодом кропотливой и трудной работы сердца.
Тогда он, ничего не говоря, разделся и шагнул в воду. Повернулся и протянул руки:
- Иди ко мне, - почему-то, наверное, от болезни, задыхаясь…
Она не отбросила его рук и, робко взявшись за них, скользнула в воду. И, едва он почувствовал около себя ее тепло, тяжкое, имевшее над ним неограниченную власть, чтобы избавиться хотя бы от части этой тяжести, он привлек ее к себе и стал безудержно целовать. Ее руки теперь касались не только его лица… Но надо же было ей за что-то держаться. Наконец он немного отпустил ее и лишь придерживал за талию одной рукой, и ее тело свободно и легко парило в воде, пока длился следующий поцелуй. А потом оказалось удивительным: подниматься из воды и опускаться в нее вновь; подниматься и опускаться, лишь легким, почти случайным, касанием ощущая сильную опору его плеч; стоя на месте, заплывать так далеко, как только позволяли отпущенное на свободу сердце и дыхание.
Над ними что-то заслонило большую круглую луну, но они не видели силуэта, не слышали звука птичьих крыльев…
*
Мы будто знаем, во что играем,
Кто стоит за спиной.
Кто здесь герой
И с кем ведем сраженье…
Мы бьем и раним,
Идем по грани,
Не поймем никак,
Что наш извечный враг -
Просто отраженье…
День и ночь кого-то ждет
Маленький остров забытых людей.
Если память сердце жжет
Свежим порезом…
Тут тебя ответ найдет
В шепоте вещих, печальных дождей:
Почему ты здесь
И кто ты здесь есть…
Мы знаем цену,
Мы помним сцены,
Где вчерашний святой
Твердой рукой
Считал свои монеты.
Была бы воля - былые боли
Смыть большой водой
И обрести покой
Здесь, у края света…
День и ночь кого-то ждет
Маленький остров забытых людей.
Если память сердце жжет
Свежим порезом…
Тут тебя ответ найдет
В шепоте вещих, печальных дождей.
Почему ты здесь -
И кто ты здесь есть?
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
Мы ж давно с тобой определили мистическую составляющую 
